Глава 13

В тот вечер Лейла, сославшись на головную боль, рано покинула компанию, собравшуюся за карточным столом миссис Стоквелл-Хьюм. Пока карета медленно продвигалась по оживленным улицам, Лейла вспоминала саркастическое замечание Эсмонда в тот вечер, когда они впервые встретились наедине: ложный след… множество подозреваемых, которых надо осторожно разговорить… дело, которым ему, возможно, придется заниматься до конца жизни. Зря она тогда не прислушалась к предостережению.

Зачем только она сбежала из Норбури-Хауса в тот роковой январский день? Лучше бы она осталась и ни во что не вмешивалась.

Как на то и рассчитывал убийца Фрэнсиса.

Как ее уговаривала Фиона.

— Черт, — шептала Лейла. — Черт.

Бесконечные визиты не оставляли времени на то, чтобы спокойно подумать и разобраться во всем, что ей удавалось узнать относительно расследуемого дела. Но сейчас Лейла была в карете одна, ничто ее не отвлекало, и она вспомнила ненависть в глазах Фионы, когда виконтесса говорила о Фрэнсисе и о справедливом наказании.

У Фионы был не менее веский мотив, чем у Дэвида и Шербурна. К тому же с ее характером, умом и решительностью она вполне могла таким образом отомстить за честь сестры.

Улики были косвенными, но изобличающими.

Очень многие знали о планах Лейлы пробыть по крайней мере неделю в Норбури-Хаусе с Фионой и ее семьей. Приготовления начались задолго до этого — спустя несколько недель после рокового бала. Любой из врагов Фрэнсиса — а имя им был легион — мог воспользоваться отъездом Лейлы.

Любой.

Но это Фиона предложила Лейле погостить у нее. Это у Фионы в последнюю минуту вдруг разболелась голова, и она задержалась в Лондоне, а Лейлу отправила с кем-то из родни. Это Фиона приехала очень поздно в тот вечер, когда кто-то подмешал яд в настойку опия, которую выпил Фрэнсис.

Фиона, у которой в жизни не болела голова, сослалась именно на головную боль, которая ее и задержала. Ей пришлось принять опиума и полежать. Когда боль немного утихла, она уехала из Лондона и помчалась в Норбури-Хаус. Такова была ее история. То есть алиби, поправила себя Лейла.

Это не имеет никакого значения, говорила себе Лейла. Если можно простить Дэвида за убийство, с таким же успехом можно оправдать и Фиону и вообще всех, потому что Фрэнсис был свиньей и его давно следовало бы повесить. Не важно, кто его убил и почему. Правосудие уже свершилось.

Вот вам и английское правосудие. А чем обернулись усилия Эндрю Эриара сделать из Лейлы приличного человека? Все, чему она научилась, это притворяться, что она приличный человек. На самом деле в глубине души она была дочерью Джонаса Бриджбертона. Как только мораль становилась неудобной, она швыряла ее на землю и растаптывала.

Лейла уже начинала сомневаться в том, что самым главным для нее было найти убийцу. Это не совесть погнала ее к Квентину, а Эсмонд. Она призналась в меньшем преступлении, чтобы он поверил, что не она совершила большее. Вполне возможно, интуиция подсказала ей, что Квентин пошлет за Эсмондом.

Как бы то ни было, здравый смысл, видимо, подсказывал ей, что Эсмонд сможет раскрыть преступление и без ее помощи. Она могла отказаться принимать участие и, уж во всяком случае, не влезать так глубоко в это дело. Он согласился принять ее помощь, но за каждый дюйм, который уступал ей Эсмонд, она требовала целую милю. Даже захотела быть его партнером…

Это из-за него она во что бы то ни стало хотела раскрыть преступление. Она жаждала открыть его сердце своими топорными отмычками.

Вчера вечером она даже дошла до того, что стала его умолять. Что дальше?

Она будет унижаться, пресмыкаться перед ним и будет опускаться все ниже и ниже. Ничто другое ее не ждет. Эсмонд видел, что она делает, и вчера вечером ясно дал ей понять, что она обречена на неудачу. Она умоляла, почти плакала — а он повернулся к ней спиной и ушел.

Лейла сжала кулаки.

Она больше ни за что не будет унижаться. Пусть ее повесят, расстреляют, сожгут на костре…

Эсмонд разбил ей сердце. Но она поправится. Она просто должна захлопнуть дверь перед его носом, потом собрать осколки сердца, сложить их и продолжать жить. Она знает, как это делается. Она исключила из своей жизни Фрэнсиса, хотя и была связана с ним узами брака. Сейчас будет легче.

Квентин с самого начала не был в восторге от расследования. Это Лейла заставила его заняться им. С таким же успехом она могла бы заставить его прекратить дело и уволить главного следователя. Если провидение хотя бы в этот единственный раз будет к ней благосклонно, ей не придется говорить об этом Эсмонду. Он просто… исчезнет. Туда, откуда появился.

Остановка кареты прервала мрачные размышления Лейлы. Она вышла и под моросящим дождем поспешила к входной двери, у которой ее уже ждал улыбающийся Гаспар.

Ей будет не хватать этих временных слуг, но с их отъездом жизнь не остановится. У нее удобный дом, большая, хорошо освещенная студия и у нее достаточно денег. Более того…

— Месье ждет вас в студии, — сказал Гаспар, принимая у Лейлы плащ и шляпу.

А она рассчитывала на благосклонность провидения!

Стиснув зубы, Лейла прошла холл и, поднимаясь по лестнице, спешно сочиняла прощальную речь. Она будет простой, короткой и по существу: «Вы выиграли, Эсмонд. Вы с самого начала не хотели этим заниматься. Вы меня предупреждали, а я не желала вас слушать. Ладно. Вы были правы, а я — нет. Я определенно не обладаю терпением, которое необходимо для такой работы. И не менее определенно я не хочу потратить остаток жизнь на это расследование. Больше не потрачу ни одной минуты. Я не создана для того, чтобы стать вашим партнером и меньше всего на свете я хочу быть равной вам. Вы выиграли. Я сдаюсь. А теперь уходите и оставьте меня в покое».

Лейла вошла в студию со словами:

— Отлично. Вы выиграли, Эсмонд. Вы с самого начала не хотели этим…

Остаток речи куда-то разом исчез.

Не было ни речи, ни мысли, ничего на свете, только картина, которая представилась ее взору.

Эсмонд сидел на ковре перед камином, скрестив ноги по-турецки, обложенный с трех сторон подушками. На коленях лежал открытый альбом для эскизов. Рядом стояли небольшой кофейник с кофе и блюдо с печеньем.

На Эсмонде было что-то шелковое, переливающееся: свободный, без пуговиц золотой халат, подпоясанный кушаком цвета голубого сапфира и такого же цвета широкие шаровары.

Золотой принц.

Из сказки.

Лейле хотелось протереть глаза, но она побоялась: вдруг Эсмонд исчезнет. Она сделала шаг. Он не исчез, но и не шевельнулся, а лишь смотрел на нее своими невероятно синими глазами. Она подошла к краю ковра.

— Вы хотели знать, кто я? Вот он я — такой, каким вы меня нарисовали.

У него даже голос был другим: исчез легкий французский акцент. Он говорил на языке английского привилегированного класса, но с намеком на какой-то неопределенный, неизвестный ей акцент.

Лейла молчала, но Эсмонд, казалось, этого не заметил.

— Вы были не совсем правы. Я никогда не носил тюрбана. В них слишком часто заводятся всякие паразиты. Знаете, в моей стране чистота — большая проблема. Чтобы приготовить ванну, надо потратить несколько часов. А если без конца приходится отбиваться от врагов, трудно выкроить время на что-то еще.

Если это не сон, то она, должно быть, пьяна. Неужто это Эсмонд так непринужденно говорит о тюрбанах и ваннах? У нее лихорадка?

Лейла приблизилась еще на один шаг.

— Но меня избаловали такой роскошью, которую мои бедные соотечественники не могли себе даже вообразить. Я не носил тюрбана и одевался как хотел. Но никто не смел надо мною смеяться или ругать меня, потому что я родился при странных обстоятельствах, а мою мать считали колдуньей. Мой кузен Али-паша в это верил. Он даже верил в ее предсказание, что я стану еще одним Александром, который выведет свой народ из рабства и восстановит былое величие Иллирии.

Не веря ни своим глазам, ни ушам, Лейла, как завороженная, опустилась на ковер напротив Эсмонда.

— Иллирия? — повторила она.

— Таким было древнее название этой страны. Часть ее известна в вашей стране как Албания. Я албанец — по рождению и по крови. Вы хотели узнать мое настоящее имя. Моя мать, которая была христианкой, хотела назвать меня Александром — на нашем языке Скандер. Мой отец был мусульманином и выбрал для меня другое имя — Исмал. Меня зовут Исмал Делвина.

Так вот откуда появился Алексис Делавенн.

На самом деле его зовут Исмал Делвина, хотя его мать хотела назвать его Александром. Сердце Лейлы сжалось. Она узнала то, что хотела — и даже больше. У него были мать и отец, место, где он родился — Албания. Но даже его соотечественники считали его странным.

— Исмал, — прошептала она. — Вас зовут Исмал.

Он помолчал, будто ожидая, что Лейла скажет еще чего-нибудь, но и она молчала.

— Это обычное мусульманское имя. Мой отец был непритязательным человеком. Воином. От него я унаследовал рост и силу. Именно из-за моего роста возникли суеверия. Впрочем, суеверия начались уже при моем рождении. Я родился в полнолуние, и мои волосы были светлыми. Это было первым дурным предзнаменованием. Вторым был тот факт, что младенцем я не выносил, чтобы меня пеленали. Я всегда освобождался от пеленок, потому что с детства не терпел, если меня лишали свободы. Когда мне было три года, произошло третье предзнаменование. Я играл в саду, и мне на колени вползла змея. Я ее задушил, обмотал вокруг шеи и пошел похвастаться перед старшими.

— Вам было три года?

— Это важно. В три года — третье предзнаменование. Мой народ считает, что число три обладает большой силой. Мой народ вообще суеверен. Люди верят в колдунов и вампиров, в волшебство, в сглаз, в проклятия и в обереги, отпугивающие зло и болезни. После трех таинственных событий, о которых моя мать рассказала всем, все поверили, что я сверхчеловек. — Насмешка скривила губы Исмала.

«Он как будто смущен», — подумала Лейла.

— От моей матери я унаследовал хитрость и коварство. Если бы не умение обманывать, я не стал бы тем, кем являюсь сейчас.

После короткой паузы Исмал возобновил свой рассказ:

— Когда Али услышал о странном маленьком мальчике, он приехал посмотреть на меня и тут мать рассказала ему, что видела сон, в котором была предсказана моя судьба. Сомневаюсь, что она видела этот сон. Она была насквозь лжива и обманула Али, потому что хотела жить в роскоши. Ее ложь удалась, и моя семья переехала к нему во дворец. Али был величайшим во всей Оттоманской империи скрягой, но, поверив в ложь моей матери, он послал меня за границу, чтобы я получил западное воспитание и образование — в Италии, Франции и Англии. В Англии я учился в Оксфорде.

Так вот откуда у него такое прекрасное произношение.

— Но я учился всего несколько лет, потому что очень скоро обогнал не только сверстников, но и учителей.

Лейла слушала, затаив дыхание.

— Как я уже сказал, предсказанное моей матерью будущее было ложью. Но я в него верил. И когда я стал юношей, я решил, что первым шагом в осуществлении моего предназначения будет свержение Али. К тому времени я уже ничего не был ему должен — я вернул все до последней монетки, потому что благодаря моим услугам он страшно разбогател. В долгу я был только перед своим народом — во всяком случае, так мне подсказывало мое юношеское высокомерие. Я решил уничтожить тирана, но потерпел неудачу. Али отомстил за измену тем, что приказал меня отравить. Не сразу, а постепенно.

У Лейлы по спине пробежали мурашки.

— Но меня не так-то легко убить. Это поняли многие, но не Али. Двое преданных мне слуг спасли меня. Со временем, после нескольких неудачных предприятий, судьба свела меня с лордом Квентином. Это он нашел применение моим разнообразным, но не совсем обычным талантам. Чем я с того времени занимался, я не могу рассказать, даже вам. Достаточно сказать, что дело «Двадцать восемь» было типичным.

Исмал отложил альбом.

— Мне и раньше приходилось работать с женщинами. Но я не вступал с ними в связь. Я не позволял им нарушать мой покой, потому что от влюбленной женщины можно ждать чего угодно. Вчера вечером вы меня очень расстроили. Я поклялся, что вернусь в Париж.

Замечание Исмала обидело Лейлу, и чары немного рассеялись.

— Вы меня тоже очень огорчили. Когда я вошла в студию, я была готова сказать вам, что отказываюсь от расследования и больше не хочу вас видеть.

Исмал покачал головой:

— Я не верю, что вы откажетесь. Вы не успокоитесь, пока не найдете убийцу. Вас нервировало даже то, что я не назвал своего имени. Теперь вы его знаете, и я рассказал вам все, о чем вы спрашивали, потому что был уверен, что не смогу оставить вас, а вы рано или поздно выведаете обо мне всю правду.

— Вы хотите сказать, что просто решили со всем этим покончить? — раздраженно спросила Лейла.

— Да.

— Чтобы я перестала изводить вас вопросами и устраивать сцены? Чтобы избежать хлопот со мною?

— У Али-паши в гареме было триста женщин. Даже эти триста женщин, действуя одновременно, не смогли бы свести меня с ума так, как это сделали вы. Им бы даже не удалось вырвать у меня мое настоящее имя.

Гарем? Он рассказал ей историю своей жизни, но ей ни разу не пришло в голову, что у него могла быть жена — или несколько жен, а может, и сотни.

— А сколько их было у вас?

— Женщин? Вы имеете в виду жен, наложниц? — Да.

— Я забыл.

— Исмал.

Он улыбнулся.

— Ничего смешного. Жен не забывают.

— Как это легко сорвалось с ваших губ. Мое имя.

— Не хотите говорить — не надо. Полагаю, это не мое дело. Наверное, и правда это не ее дело. Он и так рассказал ей больше, чем она имела право знать. Она ведь только спросила, как его на самом деле зовут.

Лейла вдруг вспомнила, при каких обстоятельствах это произошло. В сущности, она согласилась лечь с ним в постель, , если он назовет свое имя. Хуже того, она была согласна отдаться ему, независимо от того, сделает он это или нет. Краска залила ей лицо и шею.

— Вы и так многое мне рассказали, — поспешно заявила Лейла. — Даже если только для того, чтобы я наконец замолчала. Что мне и следует сделать. Потому что я уверена, что на сей раз вы не лгали. Возможно, вы что-то и опустили, но человек имеет право на свою личную жизнь. У вас опасная работа. — Лейла уже не могла остановиться. — И ваша жизнь, наверное с самого детства, была полна опасностей. Вас пытались убить. Как знать, может, и сейчас кто-то желает вашей смерти. Но обо мне можете не беспокоиться. Вы мне доверились, и, поверьте, для меня это большая честь. Я никогда вас не выдам. Честное слово. Ничто не сможет…

— Лейла.

Она опустила глаза.

— Похоже, вы собрали все подушки в доме.

— Лейла. Я думаю, нам кое-что надо уладить.

Она услышала шорох шелка, увидела отблеск огня на золотом и голубом. Исмал, передвигаясь грациозно, словно кошка, неумолимо уменьшал расстояние между ними-. Свободный халат немного распахнулся на груди, обнажив впадины над ключицами и гладкое, как мрамор, плечо. Но и там, где блестящий шелк облегал тело Исмала, были отчетливо видны скульптурные мускулы его рук и контуры могучей груди. Исмал был воплощением мужественности… и он приближался к ней.

Лейла не могла пошевелиться. Дыхание почти остановилось. Волна вожделения прокатилась по всему телу и начала пульсировать внизу живота.

Лейла заглянула в его синие глаза.

— Вчера, — сказал он.

— Да, — еле слышно выдохнула она.

— Вы сказали, что хотите меня.

«Беги!» — кричал внутренний голос, а перед глазами вставали образы прошлого: она извивается от желания… Фрэнсис смеется… он открыто издевается… стыд.

Но бежать было поздно. Она уже попала в ловушку, как это уже случалось бессчетное количество раз. Запуталась в сетях дьявола. Она желала этого человека с самого начала… и сейчас…

— Да, — беспомощно прошептала Лейла и утонула в бездонной глубине его глаз. — Да, все еще. И даже больше.

— Больше? — тихо повторил Исмал.

Он наклонился. Снова вспыхнули блики на золотом и голубом… зашуршал шелк, натянутый мускулами… Лейлу окутало тепло… и запах. Она задрожала от этого запаха, как животное, почуявшее приближение особи противоположного пола. Но вместе с тем ее обуял страх — безумный страх неконтролируемого желания и унижения, которое она почувствует, когда все закончится.

Исмал провел пальцем по щеке Лейлы, и она задрожала. От желания. От страха.

— Лейла, — прошептал Исмал. — На персидском языке это имя значит «ночь». Ты — все мои ночи. Я каждую ночь вижу тебя во сне.

— Я тоже тебя вижу во сне. Но это кошмарные сны. — Лейла хотела его предупредить. — Я… нехорошая.

— Я тоже.

Исмал провел рукой по волосам Лейлы и потерся щекой о ее щеку.

— Я не могу быть сегодня хорошим. Я слишком тебя хочу. — Он провел губами по ее уху, и горячая волна пробежала по телу.

Лейлу уже лихорадило, но она пыталась оставаться спокойной, несмотря на ласки Исмала. Она схватила его руку — ей хотелось, чтобы он поторопился, но просить об этом она боялась. Ее пальцы впились в железные мускулы.

— Не надо бороться с собой, Лейла.

— Ты не знаешь… — Она не могла закончить фразу, не могла сказать ему правду.

— Я доверился тебе сегодня. Доверься и ты мне.

Он рассказал ей о себе все, и Лейла понимала, как ему было нелегко. В глубине души Исмал тоже испытывал стыд. Ради нее он рисковал большим, чем своей гордостью.

Лейла тоже должна ему довериться.

Она повернула голову и поцеловала его так, как хотела, — глубоко и отчаянно. Потому что она любила его, каким бы он ни был в прошлом, в настоящем или в будущем. Она жаждала, чтобы он опустошил и ее тело, и душу. Чтобы он овладел ею, сжег, поглотил без остатка.

Лейла засунула руки под халат Исмала и провела пальцами по контурам твердых мускулов. Оторвавшись от его рта, она начала целовать его в шею, в горло, в плечо.

— Я хочу тебя. — Стыд пропал. — Очень.

— Ах, Лейла.

Исмал увлек ее за собой на подушки и вмиг оказался сверху. Лейла обняла его ногами, упиваясь тяжестью его тела, его жарким дыханием, твердой плотью, которую она чувствовала через юбки. Исмал овладел ее ртом, и ритмичные движения его языка отдавались в каждой клетке ее тела.

Ее руки скользнули ему за спину по шелку, который заскрипел от прикосновения, и дальше вниз — по восхитительно прекрасному телу… тонкой талии… стройным бедрам.

Он застонал и немного отстранился.

— Кажется, я тебе нравлюсь. — Его голос звучал глухо.

— Да. Да поможет мне Бог.

Лейла начала расстегивать пуговицы корсажа. Исмал уже видел ее грудь, так что Лейле нечего было скрывать. Да она и не хотела. Напротив, она желала, чтобы он целовал и ласкал ее — руками, губами, языком…

Исмал отстранил руку Лейлы и быстро расстегнул корсаж. Она затаила дыхание и позволила Исмалу раздеть себя. Если бы он даже порвал платье, ей было бы все равно. Лейла хотела принадлежать ему. Пусть он делает с ней все, что захочет.

Движения Исмала были быстрыми и нетерпеливыми, так что сердце Лейлы стало биться еще сильнее — в предвкушении наслаждения. Наконец вся одежда была снята. Напряженный взгляд Исмала медленно скользнул по дрожащему обнаженному телу Лейлы.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — нетвердым голосом спросил он.

Он легко провел пальцами по ее горлу и дальше — по груди.

— Нравится?

— Да. — Прикосновение казалось непринужденной лаской, но взгляд был напряженным. — Мне нравятся твои руки. Твой рот, глаза, голос. Твое прекрасное тело. Я хочу, чтобы ты взял меня всю, хочу быть твоей ночью, твоей мечтой, Исмал. Я хочу все.

Быстрым движением Исмал развязал кушак. Халат распахнулся, и у Лейлы перехватило дыхание.

— Ты боишься?

— Да. Но мне все равно.

Он был богом. Ослепительно красивым. Если бы Микеланджело увидел тело Исмала, он заплакал бы в отчаянии и разбил бы своего Давида: широкие прямые плечи и мускулистый торс, переходящий в тонкую талию. Исмал был похож на мраморную статую… но со светлыми блестящими волосами на груди и руках…

— Как ты прекрасен, — прошептала Лейла и провела рукой по его груди.

Исмал выдохнул сквозь стиснутые зубы.

— Ты сводишь меня с ума, Лейла. — Он оттолкнул ее руку. — Будь осторожна. Я не такой ручной.

Исмал поцеловал ее, а потом начал медленно гладить ее плечи, руки, набухшие груди, живот. Его движения были так мучительно нежны, что внутри у Лейлы все заныло от наслаждения.

Она знала, что Исмал держит себя в узде. Она могла бы сказать ему, что в этом нет необходимости, что если он хочет, он может разорвать ее на куски. Но она хотела, чтобы он овладел ею так, как нравится ему. Если сейчас ему нужно себя контролировать, то она позволит ему разжигать пламя постепенно.

Исмал опять ее поцеловал, а потом обхватил ладонями ее груди и начал их мять. Лейла вздохнула и выгнула спину, чтобы заполнить собой его руки, позволить ему получить удовольствие от этой ласки. И в первый раз в своей жизни она была рада своему слишком пышному телу, потому что оно доставляло наслаждение Исмалу.

Когда он наклонил голову и провел языком по твердому соску, по телу Лейлы прокатилась горячая волна. Она запустила пальцы в волосы Исмала и позволила себе плыть по этой волне, пока он не взял сосок в рот и слегка его не потянул, так что по коже побежали мурашки. «Не останавливайся, — молила она про себя. — Только не останавливайся». Сердце Лейлы сжималось так, будто Исмал тянул не за сосок, а за само сердце, но боль была сладостной и обжигающей одновременно. Исмал поднял голову, чтобы взглянуть на Лейлу.

— Я никак не могу насладиться тобой.

— А я — тобой.

Она провела руками по его торсу и на секунду остановилась, когда почувствовала под пальцами рубец от шрама. Но только на секунду, потому что у нее не было сил остановиться. Ее руки скользили все ниже и ниже… пока она не дотронулась дрожащими пальцами до его твердой плоти.

— Господи, — прошептала Лейла, — я такая ненасытная. Она услышала, как Исмал с шумом задержал дыхание, и отдернула руку, но потом вновь посмотрела на Исмала.

— Я хочу любить тебя, — робко произнесла она.

— Да, прикасайся ко мне, — сказала он. — Я твой, Лейла. — Исмал направил ее пальцы по пульсирующей плоти. — Твой. А ты — моя, Лейла.

Потом он отдернул ее руку и сделал то же, что сделала Лейла. Он просунул руку ей между ног, и его пальцы начали гладить влажные бугорки, а потом проникли в самую середину влажной и горячей плоти. Исмал провел большим пальцем по чувствительному бутону, так что Лейла вскрикнула, и снова приник губами к ее рту.

Больше Лейла уже ни о чем не могла думать. Исмал гладил нежные складки, находил тайные места, о которых она и не подозревала, вызывая у Лейлы всплески безумного наслаждения. Воля, разум — все исчезло, и Лейла поплыла, не сопротивляясь, по бурному течению, которое подбрасывало ее выше и выше. Из горла вырывались какие-то странные звуки. Горячие волны то и дело окатывали ее, кровь бурлила, и Лейле казалось, что она поднимается куда-то высоко-высоко. А Исмал продолжал свои ласки, которых она никогда не знала и даже не могла себе вообразить и от которых она сначала погрузилась в темноту исступления, а потом у нее перед глазами неожиданно вспыхнул ослепительный свет… и наступило… освобождение.

Ошеломленная, испытывая невероятное наслаждение, Лейла замерла и откуда-то издалека услышала голос Исмала:

— Люби меня, Лейла.

— Да, — вырвалось у нее, словно рыдание. — Да.

Одним мощным движением Исмал вошел в нее, и Лейла выгнулась, чтобы принять его и заполнить им себя. Толчки были ритмичными, сильными, безжалостными, требовательными. Но Лейле хотелось этой страсти, этой ярости, грозившей разорвать ее на части.

— Я люблю тебя, Исмал.

— Лейла.

Она услышала протяжный прерывающийся стон, а вместе с ним наступил последний толчок, разорвавший, словно удар молнии, тьму, которая в тот же миг рассыпалась на мелкие кусочки.

Исмал очнулся первым. Кроме биения их с Лейлой сердец, тиканья часов и потрескивания поленьев в камине, он услышал, как за окном шуршит дождь.

Он поцеловал Лейлу в припухшие губы и, обняв ее, перекатился на бок. Лейла была теплая, обмякшая от усталости, а ее кожа — слегка влажная.

Наконец-то она принадлежала ему.

Она сказала, что любит его. Это был бесценный подарок, и это немного его пугало.

Страх был суеверным — ведь Исмал, что ни говори, все еще оставался дикарем. Он часто принимал любовь других, но никогда не позволял себе поддаваться этому чувству, потому что уже давно понял, что любовь коварна. Она в одно мгновение может превратить рай в ад, а потом поменять ад местами с раем.

Мир для Исмала внезапно изменился с этой ночи, когда своей отчаянной просьбой назвать его настоящее имя Лейла нанесла ему глубокую рану прямо в сердце. Эта рана, конечно, не была смертельной, но она была такой же глубокой и жгучей, как рана от пули лорда Иденмонта десять лет назад. Однако сейчас даже мази Эсме не смогли бы смягчить боль.

Исмал не мог потерять женщину, которая нанесла ему эту рану — она и есть его единственное лекарство. Она призналась ему в любви, и любовь превратилась в волшебство. Когда Исмал пришел в дом Лейлы сегодня вечером, он знал, что ее любовь подобна змее, которая в любую минуту может смертельно ранить, выпустить на него яд своего отвращения, страха и презрения.

И все же он дал Лейле то, чего она так хотела, — у него просто не было выбора, — а потом стоически стал выжидать, когда змея нападет. Отказ Лейлы не убьет, уверял Исмал себя. Наоборот, этот отказ наконец освободит его через год или чуть больше. А желание со временем пройдет, как не раз бывало раньше.

Но судьба распорядилась иначе.

Судьба определила ему Лейлу на хранение. И он понял с чудовищной ясностью, что его покой теперь полностью зависит от того, спокойна или нет эта женщина. Уже слишком поздно опасаться предательской магии ее любви. Чего он действительно должен опасаться, так это потерять ее.

Исмал крепче обнял Лейлу и погрузил лицо в мягкий шелк ее волос. Лейла зашевелилась, а потом вдруг открыла глаза и посмотрела на Исмала в недоумении.

— Ты заснула, — не мог он удержать улыбки. — Тигрица наконец-то насытилась и… заснула.

Лейла покраснела.

— Я ничего не могла с собой поделать. Я была… это было… ты был…

— Слишком требовательным, — подсказал Исмал и поцеловал Лейлу в лоб.

— Да. Но… — Она закусила губу.

— Ну же, говори.

— Я точно не знаю.

— Тогда расскажи приблизительно. — Исмал погладил Лейлу по гладкой спине.

Она вздохнула.

— Раньше такого со мной никогда не было. — Большим пальцем Лейла стала рисовать круги на груди Исмала. — Не знаю, из-за тебя ли… или я что-то делала не так. — Лейла бросила на него смущенный взгляд. — Это похоже на сыпь.

— Ах, на сыпь.

— Ну да. Чем больше чешешь, тем сильнее чешется.

Другими словами, понял Исмал, муж ее не удовлетворял. Однако удивительного в этом ничего не было. Наркотики и алкоголь ослабляют потенцию мужчины. А Боумонт обвинял в этом Лейлу, в чем тоже не было ничего удивительного.

— Вот что случается с англичанами. В них воспитывают неправильное отношение к женщине. Их учат, что женщины слабы и ниже их по уровню, а следовательно, не стоят того, чтобы их понимали. Албанцы не так невежественны. Нас учат с колыбели, что женщины сильны и опасны.

— Так уж и опасны! Вы поэтому держите их в гаремах? — улыбнулась Лейла.

— А еще для того, чтобы их не украли другие мужчины, — в тон ей ответил Исмал. — Женщины похожи на кошек. Они такие же независимые и непредсказуемые. Ты просто умираешь, чтобы дать женщине все, что она хочет, чтобы она была довольна. И вдруг, в один прекрасный день, мимо ее окна проходит какой-нибудь мужчина и говорит: «Красавица! Взгляд твоих жгучих глаз пронзил мое сердце. Иди ко мне, душа моя». И твоя женщина, забыв тебя, уходит, точно так же как кошка забывает о скелетике бедного воробья, которого съела накануне.

Лейла рассмеялась так весело, что сердце Исмала растаяло.

— Скелетики воробьев! Как романтично!

— Но это правда. Женщину контролировать невозможно. Можно только ублажить ее и то временно.

— Понятно. Так ты рассказал мне эту историю только для того, чтобы меня ублажить?

— И чтобы развлечь. Все равно если бы я стал развлекать кошку клубком ниток.

— Тебе это удалось, — призналась Лейла. — Я просто в восторге. Ты меня ублажил.

— Нет, — печально возразил Исмал. — Ты тоже меня хотела, и я понял, что это судьба. Я сказал себе: «Исмал, это надо сделать. Вспомни своего отца, этого могущественного воина. Он не стал бы уклоняться, даже если бы ему грозила смерть. Будь мужественным. Богиня требует жертвы. Положи себя на ее алтарь и молись, чтобы она сжалилась над тобой». Я так и сделал. — Исмал лизнул Лейле ухо. — Хотя мое сердце было готово вырваться из груди от страха.

Лейла отстранилась.

— Не надо. А то я стану считать себя слабоумной.

— Я знаю. — Исмал почувствовал, что его снова охватывает вожделение, хотя он еще не оправился до конца после первой бури. Он отпустил Лейлу и, гладя ее гладкую и белую, как алебастр, грудь, сказал:

— Ты вспыхиваешь мгновенно. Это пугает. К счастью, я албанец, сын сильного воина.

— И сын колдуньи. — Карие глаза Лейлы вдруг потемнели. — Это немного утешает. Я по крайней мере согрешила не с обычным смертным.

— Это не грех. Мы любим друг друга. И мы свободны, никому не принадлежим. Мы…

— Оба свободны? А как же твои жены? Указательным пальцем он написал свое имя на груди Лейлы.

— Что-то тебя слишком беспокоят эти жены.

— Я могу понять, если у мужчины неприятности из-за одной жены. Но если ему разрешается иметь их десятками, то ведь и проблем становится во много раз больше. Вероятно, я опоздала со своими возражениями, но мне интересно узнать. Просвети меня. Почему такой высококультурный человек, как ты, сбился с пути истинного? Или таковы были обстоятельства? Ты вынужден был оставить своих жен в Албании?

Исмал вздохнул.

— Я поклялся себе, что не стану отвечать на твои расспросы по крайней мере сегодня. — Он снова устроился между ее ног. — Пожалуй, надо тебя отвлечь.

— Нет, нет! Я не переживу еще одного… О, о, — застонала Лейла, потому что пальцы Исмала уже гладили нежную женскую плоть.

— Нехорошая, любопытная кошка. Я дал тебе все, что ты хотела, а тебе все мало, неблагодарное существо.

Взгляд Лейлы затуманился.

— Боже милостивый. О, не надо! О!

Исмал провел губами по ее груди, а потом взял зубами дрожащий сосок. Со стоном Лейла запустила пальцы в волосы Исмала.

А он стал медленно водить губами, языком, зубами по ее телу, спускаясь все ниже и ниже. Лейла схватила его за волосы, когда он достиг самой середины влажной, пульсирующей плоти. Первый раз Исмал овладел ею, как дикарь, теперь ему хотелось насладиться медленной победой.

Исмал провел языком по нежному бутону. На этот раз стон Лейлы отозвался в его мышцах, и его сердце завибрировало, подобно струнам лютни.

Лейла была его ночью, а ночь была как горячий густой мех. Лейла принадлежала ему. Ее слабые стоны тоже были предназначены только ему. Исмал снова и снова подводил Лейлу к вершинам наслаждения, и его власть над нею пьянила его.

— Прошу тебя, Исмал. Пожалуйста, — задыхалась Лейла. — Я хочу почувствовать тебя внутри себя.

Исмал приподнялся, улыбаясь от счастья.

— Вот так, сердце мое? — хрипло спросил он, входя в самую глубину ее влажной плоти.

— Да. Да!

Теперь Исмал двигался медленно. Любовно. Лейла принадлежит ему… она хотела, чтобы он был внутри ее. Ее тело приняло его с радостью и удерживало в самом интимном объятии, двигаясь в заданном им ритме любовного танца.

Лейла была ночью, и ночь пела в его сердце, тихо и заунывно, как музыка его родины. Она была средиземноморским ветром, поющим в ветвях сосен. Дождем, который омывал пересохшее и одинокое сердце изгнанника, чтобы возродить его душу. Лейла была морем и горами, взмывающим в небеса орлом и бурной рекой… всем тем, что он потерял. В ней он нашел себя.

Музыка желания уже звучала громче, ритм ускорился.

Лейла была желание, а желание было безумным танцем, в котором она поднималась и опускалась вместе с Исмалом, забыв обо всем, так же как и он. И все же Лейла была с ним, она держала его и вместе они достигли вершины.

Лейла была бесконечностью. А бесконечность — это бескрайнее ночное небо с мириадами звезд. Исмал соприкоснулся с ней своей тоскующей душой, и они взлетели ввысь, в бесконечность. «Лейла. Не отпускай меня».