Глава 11

Время – странная вещь. Сначала Йену хотелось, чтобы стрелки часов повернули вспять, чтобы все начать сначала, чтобы вернуться в дни, предшествовавшие дуэли. Теперь ему хотелось, чтобы их движение, сопровождаемое тиканьем, замедлилось, так замедлилось, чтобы завтрашний день настал через неделю. На самом деле, если тик никогда не последует за таком, очень скоро ты окажешься перед вечностью.

«У меня есть несколько дней», – сказал себе Йен. Он еще не получил ответа от ее старшего брата, а ее дяди все еще не было в городе. Поскольку он не мог посоветоваться ни с кем из ее родственников мужского пола, ему предоставили временную отсрочку. Слугу капитана по имени Макелмор он в расчет не принимал.

Йен зашел на Камерон-стрит справиться о возвращении капитана и, выходя из дома, случайно столкнулся с Макелмором. Граф кончил разговор заверениями, что ничего дурного не случилось – и не случится – с мисс Ренслоу. Тысяча чертей, теперь он готов был убеждать в своей порядочности какого-то одноглазого старого пирата, на виду у всего Лондона! Он переменил тему разговора и направил гнев Макелмора на грума – Алфи Брауна.

Макелмор сказал, сплюнув на землю совсем рядом с сапогами Йена, что этот человек появился и попросил выплатить ему причитающееся жалованье. Алфи рассказал, что он отправился за убежавшей лошадью, потому что это его работа и потому что лошадь была ему нужна, чтобы доставить домой мальчика. Найдя эту конягу, он потерял мальчика, поэтому пошел и напился, понимая, что свое место тоже потерял. Проснувшись, он обнаружил, что его ограбили и избили; к своему стыду, он больше ничего не помнит.

– Ничего не помнит о несчастном случае, в результате которого мастер Ренслоу упал с лошади?

– Алфи признался, что смотрел на господ, а не на парнишку.

Если этот человек наблюдал за дуэлью, он в точности знает, что произошло. Йен не понимал, почему Браун ничего не сообщил Макелмору. Еще больше его удивило, почему грум не появился у дома Йена, требуя денег за свое молчание. Что-то было не так в рассказе этого человека, но Йен не хотел напрашиваться на неприятности, их у него и без того хватало.

Тем временем леди Трокмортон-Джонс уехала. Уехала и принцесса Хедвига. Йен вернул себе свой дом в Кенсингтоне. И у него теперь было место, где он мог уединиться и подумать о своих грехах и о предстоящем возмездии.

Мать по-прежнему ссылалась на лихорадку; сестра еще не вернулась из поездки на север. Состояние мальчика не ухудшалось, но и не улучшалось. Он мог шевелить ногами, и Йен считал это хорошим признаком. Когда лорд Марден высказал предположение, что мальчуган окрепнет, если будет бывать на свежем воздухе и немного двигаться, Афина посмотрела на него так, словно он предложил бросить ее брата в Темзу голым, чтобы он там поплавал.

Йен знал, как чувствовал бы себя, если бы его уложили в постель, лишив всякой возможности двигаться, когда только книги нарушают монотонное чередование боли и сна. Он разбросал бы эти книги по комнате, даже свои любимые – о лошадях. Йен восхищался стойкостью молодого человека, его стоическим выполнением указаний врача, но поклялся, что, как только мисс Ренслоу повернется к ним спиной, отнесет Троя вниз по лестнице и выйдет с ним из дома.

Но Афина никогда не оставляла комнаты больного надолго. Если не считать тех нескольких минут, когда выгуливала собаку в саду. Единственное время, когда можно было не сомневаться в том, что ее нет в комнате брата, было время, когда она обедала. Но обедала она вместе с лордом Марденом. Он опасался, что в противном случае она не будет есть достаточно или что заболеет, находясь постоянно в жарко натопленной комнате, поэтому настоял на том, чтобы она обедала с ним. Во время обеда он изо всех сил старался, чтобы она чувствовала себя свободно, дверь неизменно оставалась открытой, сам он уходил сразу же после обеда, появляясь в клубах и на светских приемах. Говорили, что мисс Ренслоу и ее раненый брат находятся у него в доме. Говорили также, что сам он там не живет.

Наконец Йену удалось заставить время замедлить свой бег.

Афина тоже следила за часами. Как долго сможет она оставаться здесь, пользуясь гостеприимством графа? Его сиятельство заверил ее, что она будет желанной гостьей столько времени, сколько потребуется для выздоровления Троя, но она чувствовала себя незваной гостьей, которая вынудила хозяина покинуть его собственный дом.

Пока что ей не нужно искать себе место, решила она, во всяком случае до тех пор, пока она не поговорит с дядей. Если он захочет выдать ей ее приданое, которым распоряжается в качестве ее опекуна и которое теперь ей не понадобится, поскольку мистер Уиггз не намерен на ней жениться, она сможет снять где-нибудь маленький коттеджик или приличную квартиру здесь, в Лондоне. В том случае, если дядя Барнаби не пожелает, чтобы она жила у него в доме.

Она не вернется в Дерби к своей придирчивой невестке – в этом она поклялась. Она не была уверена, что леди Ренслоу вообще позволит ей вернуться теперь, когда ее репутация погибла окончательно. Мистер Уиггз, должно быть, умело подал свою историю, и Вероника постарается, чтобы все соседи знали, что мисс Ренслоу скомпрометировала себя, и разве она, Вероника, поступила немилосердно, не позволив этой распутнице запятнать ее собственное чистейшее имя? А если Вероника и разрешит сестре своего мужа вернуться домой, она сделает жизнь Афины невыносимой, еще невыносимее, чем раньше. Вероника решит, что падшая женщина должна скрываться от деревенского общества, что она будет благодарна за любые крохи, которые будут ей отпущены. Она решит, что Афина будет терпеть всякое проявление злобы, без жалоб, ради того, чтобы иметь крышу над головой и быть рядом с Троем.

Афина на это не способна.

Она не знала, как сумеет прожить без брата, не заботясь о нем, и сама мысль об этом приводила ее в ужас. Конечно, она хотела, чтобы брат побыстрее понравился, но при этом она считала дни до того момента, когда ей придется отослать его домой одного.

Тем временем она находила себе занятия рядом с Троем, играла с ним в карты или шахматы, когда он мог, вышивала, когда он спал. Водила Рому погулять в сад позади дома, но не дальше, ей не хотелось выходить на улицу. Не хотелось быть вдали от Троя, когда тот проснется, не хотелось встретиться с соседями графа. Леди, вероятно, будут подбирать юбки, проходя мимо нее. А джентльмены – поворачиваться к ней спиной или высказывать какие-то двусмысленные предложения. Даже соседские слуги могут проявить неуважение к женщине, которая живет под одной крышей с холостяком.

Слуги же самого графа дружелюбно и с уважением относились к Афине. Однако девушка не хотела рисковать, сталкиваясь с посторонними людьми. Не хотела, чтобы о графе продолжали распускать сплетни.

Дома, в Дерби, она занималась домашними делами, посещала арендаторов, наносила светские визиты, занималась с Троем. Часто ездила в экипаже, совершала прогулки верхом. Афина старалась проводить поменьше времени в Ренслоу-Холле, под взглядом прищуренных глаз Вероники. Здесь, в Мэддокс-Хаусе, ее жизнь была совсем иной, но она никогда не скучала. Афина поняла, что влюбилась.

Она полюбила дом графа, с его бесконечными сокровищами и шедеврами, достойными восхищения, с огромной библиотекой и ухоженным садом. Полюбила прислугу, которая постоянно предлагала сменить ее у кровати Троя или посидеть вместе с ней. Они так же радушно встречали ее на кухне и в буфетной, как и в гостиных. А главное – полюбила графа.

Она ждала тех немногих часов, которые проводила в его обществе. Улыбка графа завораживала ее. Завораживали его карие глаза, то задумчивый, то пытливый взгляд. Она запомнила его доброту по отношению к Трою, его забавные попытки завоевать привязанность Ромы. Рассматривала его сильные руки, когда он ел, восхищалась шириной его плеч и сильными ногами наездника, когда он шел рядом с ней в столовую. Для такого крупного человека он был удивительно изящен, когда подводил Афину к стулу с легкой подвижностью фехтовальщика.

Они обсуждали книги, которые оба читали, спектакли, которые Афина не видела, положение дел в правительстве и даже ход войны. Граф считался с ее мнением, чего никто никогда не делал. Он обращался с ней как с дорогой гостьей, почти как с другом, хотя она доставляла ему много хлопот. Он не стал бы относиться к ней с уважением, не будь она этого достойна.

Афина страстно любила графа, но понимала, что может только мечтать о нем, и относилась к своей влюбленности с легкостью, понимая, что граф не питает к ней никаких чувств. Она не позволяла сердцу взять верх над разумом. Не питала никаких иллюзий насчет его отношения к ней. Будучи джентльменом, он обращается с ней любезно. Он повеса и потому пускает в ход свой шарм. Только и всего.

Афина слишком скучна и не может заинтересовать его, слишком проста, чтобы привлечь его, слишком ничтожна и провинциальна, и, разумеется, не пара ему. Теперь ее даже не примут в избранном обществе, в котором вращается граф Марден. Ну и пусть. Все равно он вызывает у нее восхищение.

Ведь можно бывать в великолепном соборе или любоваться произведением искусства, не обладая им. Именно так Афина и смотрела на графа – это доставляло ей удовольствие, приносило радость, но было также недосягаемо, как прекрасная яркая радуга.

Он будет воспоминанием, которое она сохранит до конца дней своих. Как бы ни сложилась ее жизнь, будет ли она вести хозяйство в доме своего дяди, пойдет ли в услужение, будет ли жить затворницей в каком-нибудь маленьком домике, она никогда не забудет своего графа.

Живя в Мэддокс-Хаусе, Афина копила воспоминания. Слушала разговоры слуг, которые с гордостью рассказывали о детстве лорда Мардена, его мальчишеских проказах. Ей также рассказали о его положении при дворе, о том, что его считают одним из самых привлекательных холостяков в Лондоне, о его необычайной щедрости и постоянно открытом кошельке.

Афине следовало посмеяться над собой. Нелепость! Безумие! Да, из этого никогда ничего не выйдет. Не важно – она по-прежнему может наслаждаться своей первой, последней и единственной встречей с книжным героем, и не в романе, а в жизни.

В тот вечер за обедом Афина была готова наслаждаться и дальше своими переживаниями наравне с деликатесами, которые приготовил повар-француз. Она оделась тщательнее, чем обычно, надеясь заслужить одобрительную улыбку графа своим белым муслиновым платьем, отороченным лентами бирюзового цвета – цвета ее глаз. Вырез платья был слишком высок, а линия талии слишком низка для теперешней моды, но она считала, что ей это идет. На шею она надела жемчуг своей матери, одну из немногих семейных драгоценностей, на которую жена Спартака не могла претендовать. Ее наряд был немодным, но это компенсировалось ее оживленностью, потому что сегодня у нее были замечательные новости.

– Как, неужели Трою настолько лучше? Я заглянул к нему, когда он спал, и не увидел никаких перемен.

– Трой сегодня принял меньше опия, а это обнадеживающий знак. Но мои новости все равно великолепны. Я уладила проблему с компаньонкой, так что вы можете вернуться в свой дом!

Йена гораздо меньше заботило, где преклонить свою голову, чем то, что его имя вот-вот начнут склонять на все лады. Его мать полагала, что вскоре будет чувствовать себя достаточно хорошо и сможет приехать в Лондон, а его сестру со дня; на день ожидали в Ричмонде. В обоих случаях их приезда нельзя ждать вскорости. Если рядом с Афиной будет почтенная матрона, девушка сможет ходить по лавкам, наносить визиты, встречаться с другими леди из общества. Они сразу же увидят, что она всего лишь невинная милая молодая девушка, попавшая в обстоятельства, от нее не зависящие. Посмотрите на нее теперь, когда она посмеивается, как девочка, и глаза у нее сверкают, как звезды на небе. Никто не принял бы ее за его любовницу в этом девственно-белом платье и жемчугах. Ее будущее зависит от этого. Его будущее уже определено. Он попытался улыбнуться, разделить ее энтузиазм.

– Да, это действительно прекрасная новость. Где же вы нашли эту манну… то есть матрону? И, что еще важнее, вы уверены, что она почтенная?

– Конечно. Это подруга вашей сестры. Она услышала, что леди Дороти приезжает в Лондон, и зашла, чтобы оставить свою карточку. Я случайно встретилась с ней в дверях, когда вела Рому с прогулки.

– Вовсе не все подруги Доро находятся на должном уровне. Не является ли эта особа «синим чулком» или старой девой-реформаторшей? Их общество не пойдет на пользу вашей репутации. И с ними чертовски неудобно жить в одном доме.

Афина не собиралась отягощать лорда Мардена угрюмой, брюзгливой, дурно одетой особой даже ради спасения своей репутации. Кроме того, подобные женщины не одобрили бы эти обеды вдвоем, часы, проводимые у постели Троя. Афина не собиралась отказываться от немногих удовольствий ради приличия, особенно если учесть, что ее имя уже запятнано.

– Нет, эта женщина – замужняя дама, ее сын учится в школе. Она одевается по последней моде и, кажется, знает всех в Лондоне.

– И при этом она согласна пожить здесь?

– Да, она сама это предложила, когда я сказала, что предпочитаю находиться у ложа брата, а не развлекаться вне дома. Она все прекрасно поняла и призналась, что устала от светского круговорота и сама с удовольствием поживет спокойно. Она слышала о наших… наших затруднениях и выразила желание побыть моей компаньонкой, будучи другом дома.

– А что же ее муж? Разве он не будет возражать против того, что его жена переедет к кому-то в дом?

– Его нет в Лондоне, он уехал по делам, поэтому леди одиноко в пустом доме. Их загородный дом находится слишком далеко, леди Пейдж не может туда поехать, и…

– Леди Пейдж?

Афина улыбнулась:

– Ну да. Она сказала, что вы знакомы.

– Мона, баронесса Пейдж?

Улыбка Афины исчезла, и она положила вилку.

– Она вам не нравится? Она показалась мне очень любезной и обворожительной.

Йен готов был держать пари, что так оно и было. Обычная рыба на его тарелке превратилась в меч-рыбу. Заостренные побеги спаржи пронзили его внутренности. Взбитые сливки казались трясиной, кусок говядины был готов забодать его.

– Леди Пейдж? – Он поперхнулся.

– Перестаньте повторять имя этой леди, скажите, что с ней не так?

– С ней все так! – Все так с леди Пейдж, если не считать, что она явилась причиной дуэли, во время которой ранили мальчика, из-за которого в доме Йена появилась его сестра, которую он погубил. Жизнь его встала с ног на голову из-за этой лживой, неверной жены Пейджа. О да, с ней все в порядке, если не считать, что она была его любовницей, а также любовницей множества других мужчин. И теперь эта неверная жена собирается подружиться с Афиной? Ха!

Она хочет устроить новый скандал, вот чего она хочет. «Menage a trois» – такие заголовки появятся в колонках светских сплетен, «Весна и лето в саду Неистового Мардена – саду радостей земных». Еще один скандал не встревожит Мону – теперь, когда она нашла спокойную гавань, где ей не грозят кредиторы мужа. Репутация мисс Ренслоу ее заботит не больше, чем заботила ревность мужа. Посмотрите только, как она заботится о своем сыне. Йен просто вскипел от злости. Он в школе? Мальчику не больше семи лет – а Йен даже не знал, что у нее есть ребенок.

Он оттолкнул от себя тарелку, не съев и половины того, что на ней лежало. Он был просто переполнен чувством своей вины, сожалениями, возмущением и отчаянием. Еще один кусок всей этой гадости он прожевать просто не в состоянии.

Только теперь Афина поняла, что произошло нечто действительно ужасное, поскольку обед еще не кончился, а граф перестал есть.

– Эта леди, она не подруга вашей сестры?

– Эта леди именуется таковой только в формальном смысле слова, но она начала выезжать в том же году, что и Дороти. Полагаю, они знакомы, но подругами я бы их не назвал. И я не назвал бы леди Пейдж приличной компаньонкой для незамужней барышни. – Это еще мягко сказано.

– Вот как. Наверное, поэтому у мистера Халла произошел приступ кашля, когда я пригласила ее на чашку чая.

Халл может укладывать свои вещи. Ему следовало захлопнуть дверь перед этой шлюхой. Как можно допустить, чтобы вертихвостка вроде этой Пейдж приблизилась к такому ангелу, как Афина? Йен представил себе их разговор, и его передернуло. Капитан приказал бы протащить его под килем. Лорд Ренсдейл убил бы его. Трой перестал бы смотреть на него как на нечто вроде идола. А он возненавидел бы себя еще сильнее, чем уже ненавидит.

– Ничего страшного не произошло, – проговорил он, судорожно сглотнув. – Вы просто напишите этой особе и скажите ей, что мы уже договорились с другой и что в ее великодушном… – Ха! Великодушие Моне несвойственно, просто по ее счетам некому платить. – В предложении нет нужды.

Афина ничего не сказала. Она скатала свою салфетку в тугой шарик.

– Вы можете ей написать, не так ли? Если вы потеряли ее карточку, я дам вам адрес.

– Я не могу, – прошептала она.

– Можете, я знаю. Но если вас так смущает необходимость отказаться от ее предложения, я могу сделать это сам. А еще лучше поручить Халлу объясниться с ней. – Поделом этому горе-дворецкому. Если этим займется Йен, он не устоит и придушит эту потаскуху.

Йен едва расслышал, как Афина пробормотала:

– В письме нет надобности.

– Вот как? Только не говорите, Бога ради, что эта женщина уже заняла одну из моих гостевых комнат!

– Я не могу этого сказать.

Слава Богу, Йен от ярости не мог выговорить ни слова, иначе Афине пришлось бы услышать такое, что не полагается слышать хорошо воспитанной девице. Ему пришлось прикусить язык, чтобы не дать этим словам вырваться наружу, но он не замарал ими уши этой самой глупой, самой пустоголовой, самой тупой, самой безмозглой, самой…

– Откуда мне было знать? – спросила Афина, в то время как лорд Марден сидел и сердито смотрел на нее. Челюсти у него двигались но он не произносил ни слова. – И я ее не приглашала. Я никогда не осмелилась бы пригласить к вам гостя, хотя вы и просили меня считать Мэддокс-Хаус своим домом. Я поблагодарила леди Пейдж за ее любезное предложение и сказала, что поговорю об этом с вами. Но она ответила, что мне никак нельзя провести здесь еще одну ночь одной и что вы непременно согласитесь. Вспомните, вы ведь весьма решительно защищали мое доброе имя.

Йен, казалось, лишился дара речи и продолжал хранить молчание.

– Ведь это так? Вы ничуть не лучше Уигги. Живете в гостинице или на какой-то жалкой квартирке вместо того, чтобы жить дома.

Ничего жалкого в его кенсингтонском коттедже не было, но Йен по-прежнему оставался нем, чтобы не разразиться непристойной бранью, которой разразился мысленно.

– Тогда леди Пейдж послала своего лакея за своими сундуками, которые уже находились у нее в карете, – продолжала Афина. – Она сказала, что собиралась поехать еще к кому-то, если леди Дороти не окажется дома. Как могла я сказать мистеру Халлу, чтобы он отнес эти вещи обратно в карету? Но вид у него был нехороший, и я отослала его отдохнуть в буфетной. Леди Пейдж поселилась в Розовой спальне, обед отнесли ей в комнату. Она пожаловалась на головную боль и сказала, что никто не станет укорять нас за то, что мы с вами еще раз пообедаем вдвоем, потому что она уже находится в доме.

Да уж, об этом теперь никто не станет говорить.

Йен ничего не мог поделать с собой. Грубое выражение сорвалось с его губ, и он даже не извинился, когда на щеках Афины вспыхнул румянец. Теперь, когда шлюзы прорвало, преград для проклятий не существовало.

– Это самое худшее из всего проклятого, паршивого, идиотского, недоделанного и я не знаю какого! Какого черта вы…

Афина уже не слушала его. Она поднялась и вышла. На губах ее играла улыбка.

Граф, в которого она влюбилась, оказался не таким уж совершенством.