— Я думал, ты не придешь. — Гаррет Денисон долго смотрел на брата, прежде чем подойти к его столику. — Мне нужно было убедиться, что ты уже здесь. Я и сейчас не верю своим глазам.

Грэм пожал плечами и выдвинул стоявшее рядом кресло носком запыленного сапога.

— Садись, — негромко сказал он. — Ты привлекаешь к нам внимание.

Иронически усмехнувшись, Гаррет опустился в кресло.

— Выпьем? — Он бросил взгляд на покрытый пылью костюм брата. От прежней щепетильности Грэма в вопросах одежды не осталось и следа. Его куртка была измята, на правом рукаве виднелась дыра, серебристая вышивка на сорочке протерлась. Брюки, слишком широкие в поясе, висели мешком. Грэм явно переживал не лучшие времена. Казалось, он в одежде с чужого плеча.

— По-моему, тебе не повредит выпить, — любезно добавил Гаррет.

— Бурбон.

Гаррет жестом подозвал женщину, которая сновала между столиками, уворачиваясь от рук завсегдатаев, норовивших ущипнуть ее.

— Бурбон. Две порции.

Женщина кивнула и тут же шлепнула по очередной мясистой ладони, выдергивая подол юбки. Гаррет, на мгновение задержав на ней взгляд, посмотрел на брата.

— Не самое подходящее место для тебя.

— Я здесь не случайно.

Только сейчас Гаррет в полной мере ощутил силу жесткого взгляда Грэма. Его серо-голубые глаза словно пронизывали собеседника насквозь. Оказавшись под их прицелом, каждый чувствовал себя виноватым, даже если ему не предъявляли никаких претензий. Но Гаррет не дрогнул. Давно миновали те времена, когда старшему брату удавалось смутить его одним суровым взглядом. Сегодня вечером Грэм явно был не в своей тарелке, а то и не в своем уме, и его взоры не оказывали на Гаррета ни малейшего воздействия.

— Какие цели ты преследуешь, Грэм? Я постараюсь тебя понять.

Грэм сомневался в этом. Заметив, что им несут заказ, он подождал, пока перед ними поставят бокалы, и только после этого начал говорить. Грэм назначил встречу в таверне Гилпина в чарлстонском порту именно потому, что привык скрываться в подобных местах. Здесь его никто не знал. Последние три месяца фамилия и приметы Грэма появлялись на первых полосах газет всех крупных городов, но таверна Гилпина находилась неподалеку от его дома, и он мог скрыться без особого труда.

Одежда, потертые сапоги и темная густая шевелюра, которая явно нуждалась в ножницах и расческе, превращали его в безликого бродягу, ничем не отличавшегося от завсегдатаев таверны Гилпина. Опасаться здешней публики не приходилось; в большинстве своем это были окончательно опустившиеся жалкие пьянчужки. Этим вечером Грэм не ждал неприятностей. Скорее всего никто его не узнает, а даже если и узнают, вряд ли станут что-либо предпринимать.

Грэм приложил немало сил, чтобы принять облик отчаявшегося, готового на все подонка, и теперь с сожалением смотрел на костюм Гаррета: брат оказался не столь предусмотрителен.

— Мог бы одеться более подходящим образом.

Гаррет разгладил кончики темных усов.

— Я не знал, что это за место, пока не очутился здесь. Ты, верно, думаешь, что я хочу остаться незамеченным. Вынужден тебя разочаровать. Мне безразлично, если здешний сброд узнает меня и даже если набросится на тебя. Если же мне захочется либо ты дашь мне повод, я сам встану из-за стола и укажу на тебя пальцем. Ты предатель, Грэм. Ты предал семью и друзей. Ты предал Юг. — Гаррет взял со стола стакан, поднес его к мерцающему огоньку фонаря и внимательно присмотрелся, проверяя, хорошо ли он вымыт. Убедившись в том, что это так, Гаррет поднес его к губам и сделал большой глоток.

Глядя на румянец, заливший красивое лицо Гаррета, Грэм чуть заметно улыбнулся. Жаль, что у брата усы. Они скрывали капли пота, которые, как полагал Грэм, проступили на его верхней губе. Он едва не расхохотался, увидев, как Гаррет холеной рукой откинул со лба черные волосы, старательно напуская на себя безразличный вид.

— Это не та водичка, к которой ты привык, — негромко обронил Грэм.

— А ты почему не пьешь?

Грэм поднял свой стакан.

— Желаю тебе здоровья и успехов, малыш. — Он проглотил изрядную долю содержимого стакана.

Гаррет от души расхохотался, глядя, как откашливается Грэм.

— То-то же.

Грэм вынул из кармана носовой платок и промокнул глаза.

— Та бурда, что дедушка гонит на своем аппарате, спрятанном в лесу, получше этой. — Допив остатки, он один палец показал подавальщице и посмотрел на брата. На лице Гаррета отразился испуг, сменившийся готовностью принять вызов, и Грэм выставил два пальца.

— Такой дрянью и отравиться недолго. — Гаррет пожал плечами. Видимо, никто из завсегдатаев не разделял его отвращения. Жалкие ублюдки. Худощавый Гаррет поудобнее устроился в деревянном кресле с высокой спинкой, вытянул ноги под столом и скрестил руки на груди. Ему в голову пришла запоздалая мысль, что он сидит точь-в-точь как Грэм.

Появление братьев на свет произошло с интервалом в одиннадцать месяцев. Если забыть об этом обстоятельстве, то, как нередко отмечали окружающие, их можно было принять за близнецов. Они были примерно одного роста — на дюйм выше шести футов — с густыми и блестящими темными волосами, напоминавшими мех соболя, и еще более темными бровями и ресницами. Их четко вылепленные лица принадлежали к тому типу, который особенно прельщал скульпторов эпохи Ренессанса. Гаррет еще в колледже отрастил усы, но были и другие отличия, более или менее заметные, благодаря которым близкие знакомые не путали братьев.

Ярко-синие глаза Гаррета притягивали к себе, как океан, а серо-голубые глаза Грэма со стальным отливом держали окружающих на расстоянии, даже когда он бывал в добром расположении духа. Грэм Денисон ограничивался приятельскими отношениями с людьми, тогда как Гаррета обычно окружали преданные друзья.

— Ты говорил кому-нибудь о том, что встретишься со мной? — осведомился Грэм.

— Нет, но не потому, что ты просил об этом, а чтобы не замарать своего имени. Бабушка еще могла бы меня понять. Отец тоже, хотя вряд ли. Но больше никто, Грэм. Дедушка отказался от тебя. Мама запрещает упоминать твое имя. Ты для них умер.

— А Элис? — спросил Грэм.

— Давай не будем о ней. Ты мертв и для нее, и не смей говорить о ней.

— Мы собирались обвенчаться. Это дает мне кое-какие права.

— Так было прежде, но она порвала с тобой еще до того, как стало известно о твоих мерзких делишках. Элис вполне довольна выбором, который сделала.

— Когда свадьба? — осведомился Грэм.

— В июне. — Гаррет чуть заметно улыбнулся. — Мама говорит, это именно то, что нужно, чтобы в «Бью-Риваж» поскорее забылась прежняя помолвка.

— Со мной?

Гаррет кивнул.

— Мы все рады, что ты затянул со свадьбой. — Он поднес бокал к губам. — Пожалуй, пора приступить к делу, если, конечно, ты не хочешь попасться кому-нибудь на глаза.

Грэм шевельнулся в кресле и стряхнул пыль с куртки изящным, чуть брезгливым жестом, каким, бывало, смахивал нитку с безупречно отутюженного рукава. Его манеры не вызывали ничего, кроме досады, ибо совсем не вязались с его нынешним обликом. Он невесело усмехнулся. Старые привычки…

— У меня нет ни малейшего желания совать голову в петлю. — Грэм внимательно посмотрел на брата. — Ведь, кажется, именно петля ожидает меня, если я попадусь?

— Если только кто-нибудь не пристрелит тебя на пути к виселице. Ты отлично сознавал грозящую тебе опасность, когда решил вернуться сюда. Зачем тебе это понадобилось? Почему ты уехал из Бостона? Газеты Севера наперебой прославляют твои подвиги. Я не в силах упомнить всех имен, которыми они тебя окрестили. Освободитель. Избавитель. Спаситель чернокожих рабов. Последнее прозвище грешит многословием. Чернокожий раб. Разве может невольник быть белым? По праву рождения мы занимаем другое положение в обществе.

Грэм промолчал. Брат слишком откровенно провоцировал его на ответную грубость, поэтому на его слова не стоило обращать внимания.

Впрочем, он верил тому, что говорил. Гаррет Грэм знал: брат убежден в своей правоте. Именно таких взглядов придерживались в «Бью-Риваж» и на всем рабовладельческом Юге.

— Какое же имечко присвоили тебе освобожденные тобой рабы? — Видя, что Грэм пропустил его вопрос мимо ушей, Гаррет продолжал:

— Сокольничий. Кажется, так я и читал. Да, именно так.

— Возможно, ты не ошибся.

— Нет, не ошибся. Скажи-ка, Грэм: Битей, Генри, Старый Джек, Эви, Малыш Уинстон… — Гаррет перечислил имена лишь некоторых рабов, бежавших из «Быо-Риваж». — Это ты помог им скрыться через «Подземку»?

— Да. — Заметив удивление брата, Грэм спросил:

— Не ждал, что я признаюсь?

— Твоя самонадеянность по-прежнему превосходит твой ум.

— Ты всегда недооценивал меня.

— Я недооценивал только силу твоего характера, Грэм. И пожалуй, еще твою преданность. Мне казалось, тебе на все наплевать. Ты никогда не был так верен семье, как чернокожим. До чего же ты нас всех ненавидишь, — задумчиво добавил он и, не дав Грэму времени подтвердить или опровергнуть свои слова, продолжал:

— Разумеется, беглецы из «Бью-Риваж» составляют лишь ничтожную часть освобожденных тобою. Если верить газетам, ты приложил руку к побегу более двухсот невольников из всех южных штатов.

— Мои подвиги сильно преувеличены. Их от силы сотня. По самым смелым оценкам — сто пятьдесят.

— По-твоему, это забавно? Ты смеешься над всеми, кто живет в «Бью-Риваж».

— Это не так, Гаррет. Вряд ли мне удастся разубедить тебя, но ты ошибаешься.

Гаррет едва сдержал гнев. Да и то напомнив себе, что деятельность Грэма ничего ему не принесла. Сколь бы благородными ни считали его поступки аболиционисты Севера и немногочисленные сочувствующие Юга, он восстановил против себя всех прочих. В обеих Каролинах и особенно в Чарлстоне дурная слава Сокольничего, самого ненавидимого «кондуктора» «Подземной железной дороги», превратила Грэма в отверженного.

Гаррет ничуть не сожалел о том, что случилось, и даже не находил нужным притворяться. Грэм лишился прав наследника «Бью-Риваж», порвав с родными в самой оскорбительной манере и тем самым подведя к тому, чего не давали осторожные настойчивые попытки Гаррета вытеснить его из семейных предприятий и лишить богатства.

Однако Гаррету не давал покоя вопрос о чести и достоинстве семьи.

— Ты так и не извинился за то, что навлек на нас несчастья и позор.

— Нет, не извинился. Но я бы хотел, чтобы ты передал весточку бабушке. — Увидев, как Гаррет кривит губы, Грэм понял, что вряд ли брат исполнит его просьбу. И все же он должен был сказать эти слова. Хотя бы для того, чтобы вернуть себе душевный покой. — Передай ей, что я действовал по убеждению. Точно так же, как вели себя все Денисоны до меня… — он многозначительно посмотрел на брата, — …и после.

— Как ты смеешь! — презрительно бросил Гаррет.

— А еще я хотел сообщить тебе, что у меня больше нет серьги.

Гаррет подался вперед.

— Пропала?

— Так ты не знал?

— Не верю своим ушам. Ты продал ее? Это уж чересчур, Грэм. Даже для тебя.

— Вообще-то я потерял серьгу. Но вполне мог бы и про-дать ее. Когда-нибудь мне захочется обзавестись собствен-ным домом, а на это потребуются деньги.

— Значит, ты пришел просить денег у меня?

— Нет, но если ты предложишь…

— Иди к черту. — Заметив, что брат допил спиртное, Гаррет осушил свой стакан и жестом велел подать еще две порции.

Когда принесли бурбон, Грэм взял стакан, но не спешил подносить его к губам. Во рту появился неприятный привкус, на верхней губе проступила испарина, а у него не было усов, чтобы ее скрыть. Он обвел взглядом таверну. Видимо, та бурда, которую Гилпин выдавал за бурбон, не оказывала на завсегдатаев заметного воздействия. Но потом Грэм сообразил, что они, вероятно, пьют джин либо разбавленный виски. Он вынул платок и вытер лоб. Гаррета не интересовало самочувствие брата.

— От всей души желаю тебе захлебнуться собственной блевотиной. Как ты посмел взять матушкину серьгу? Ты же знаешь, как она дорожит ею. Вдобавок она собиралась передать ее мне.

— Теперь понятно, отчего ты так злишься. Я присвоил то, что принадлежало тебе.

— Именно. Семье пришлось мириться с тем, что ты пьянствуешь, картежничаешь, бегаешь по девкам…

— Осторожнее, Гаррет. Как бы от твоих комплиментов у меня не закружилась голова.

— Ты впустую потратил годы, проведенные в Гарварде…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что в «Уильяме и Мэри» тебя не научили пить, играть в карты и бегать по девкам? — Подняв стакан, Грэм задумчиво посмотрел на брата. — На мой взгляд, из нас двоих именно ты не сумел извлечь пользу из образования.

— А теперь я вынужден добавить к числу твоих пороков еще и воровство, — оборвал его Гаррет.

— Воровство? Из-за серьги? Но я получил ее в подарок.

— Этого не может быть. Мама никогда бы…

— Она здесь ни при чем. Серьгу подарила мне бабушка.

— Бабушка не имела права дарить ее тебе. Серьга принадлежит маме.

Грэм пожал плечами. Брат может проверить его слова и убедиться в том, что он сказал правду. Серьги действительно принадлежали их матери, Эвелин Рэндольф Денисон, но одна из них пропала. Время от времени Эвелин говорила, что хорошо бы переделать это усыпанное жемчужинами украшение с висящей золотой капелькой и носить его на шее, но дальше разговоров дело не шло. Казалось, матери вполне достаточно держать вещицу в ларце для драгоценностей и иногда вынимать оттуда, чтобы полюбоваться ею. Серьги были изготовлены к шестнадцатилетию Эвелин и ее первому балу. На золотых капельках изящно выгравировали ее инициалы.

Эвелин ценила уникальность украшения, но порой оно пробуждало в ней трогательные воспоминания о приеме, который когда-то дали в ее честь. Было приятно напомнить окружающим, как соперничали мужчины, добиваясь ее благосклонности. Гаррет не знал, стала бы мать так часто рассказывать эту историю, не потеряй она серьгу в тот самый вечер, когда ей подарили пару. Если бы Эвелин носила украшение, воспоминания, пожалуй, стерлись бы. Однако вскоре после потери серьги умерли родители Эвелин, поэтому воспоминания стали острее.

Грэм промокнул лоб и вытер шею.

— Бабушка решила, что серьга должна остаться у меня — Она добавила также, что Эвелин пора перестать жить прошлым, но Грэм не упомянул об этом. — Я пришел просить у нее денег, и она отдала мне серьгу.

— Но ты ее не продал.

— Не было случая. — «И не могло быть, — подумал Грэм. — Бабка об этом прекрасно знала, чтоб ее черти взяли». — Пожалуй, пора рассказать матери о пропаже. Странно, что она до сих пор не хватилась серьги.

— Последний месяц мама не выходит из своей комнаты. Возможно, ее расстроило исчезновение любимой вещицы. — Гаррет в упор посмотрел на Грэма. — А может быть, она не в силах смириться с тем, что стало с ее сыном.

— Наша мама готова запереться в своей комнате, даже если ей подадут пережаренный омлет. Я тут ни при чем.

— Твоя обычная песня. — Гаррет пригубил бурбон и заметил, что Грэм не прикоснулся к своему. — Выпей. У тебя больной вид. Похоже, теперь тебе и впрямь на все наплевать, и мне придется приносить извинения за тебя.

— Тебе не впервой. — Голос Грэма звучал странно. Казалось, он разговаривает, стоя в туннеле.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Гаррет. — Кажется, с тебя довольно. — Он отодвинул стакан Грэма и усмехнулся. — Кто бы мог подумать, что я превзойду тебя по части выпивки.

— Видимо, тебя все же кое-чему научили в «Уильяме и Мэри». — Грэм криво улыбнулся, довольный тем, что сумел отчетливо произнести фразу, причем вполне осмысленную. Прищурившись, он всмотрелся в лицо брата. Три порции бурбона не прошли для Гаррета даром. — И… кое-что… еще… — с великим трудом проговорил Грэм и окинул взглядом таверну, желая убедиться в том, что никто не подслушивает их.

Пока они с Гарретом сидели за столом, вошли и вышли лишь несколько человек. Два парня с бычьими шеями торчали у стойки, угощая друг друга выпивкой и небылицами. Трое за столом в углу резались в карты, поднимая глаза лишь для того, чтобы подозвать подавальщицу. Несколько мужчин сидели поодиночке, но они составляли явное меньшинство. В заведение Гилпина приходили, чтобы провести время в компании. Послышался задорный крик, сменившийся громким хохотом. Кто-то кликнул самого Гилпина, прося его засвидетельствовать пари.

Грэм вновь устремил взгляд на брата. «Кажется, он ждет, не скажу ли я чего-нибудь еще?» — подумал он.

— Я что-то говорил?

— Ты сказал, «и кое-что еще».

— Да, верно. Думаю, во время моего последнего путешествия по «Подземке» меня кто-то выдал. В меня стреляли. Чуть не убили. Но ты, конечно же, ничего об этом не знаешь, а?

— Уж не бросаешь ли ты мне обвинение?

Грэм кивнул, и его голову пронзила пульсирующая боль. Перед глазами поплыли круги, руки и ноги стали свинцовыми.

— Именно так, — тихо ответил он.

— Где ты потерял серьгу, Грэм?

— Кажется, в Бостоне. — Грэм с трудом ворочал языком, Внезапно он с глухим стуком ткнулся лбом в стол, и Гаррет чуть слышно выругался.

— В Бостоне, — с отвращением процедил он. — Я непременно передам матушке, что ее серьга досталась янки. — Ухватив Грэма за волосы, Гаррет приподнял его голову над столом. Увидев, что брат без сознания, он разжал пальцы, и голова Грэма вновь ударилась о столешницу. Гаррет поманил игроков, те тут же подбежали к нему.

— Вынесите его отсюда, — негромко распорядился Гаррет. Вряд ли кто-нибудь расслышал его слова. Кроме трех картежников, которые ждали его сигнала, никто в таверне не обращал внимания на происходящее. Было ясно, что Грэм Денисон — не первый посетитель заведения, упившийся до положения риз. Однако кое-кто из завсегдатаев все же задумался о том, отключился ли Грэм до того, как рухнул на стол, или потерял сознание от удара. Полагай они, что Грэм вновь появится здесь и сумеет дать надлежащие разъяснения, этот вопрос мог бы стать предметом пари. Гаррет жестом велел мужчинам уходить.

— Встретимся на улице. Сделайте так, чтобы он никогда больше не появился в Чарлстоне. — Гаррет обвел игроков жестким взглядом. — Никогда.

Он очнулся внезапно и, усевшись, почувствовал себя совершенно разбитым. Тогда вновь улегся и закрыл один глаз. Кто-то позаботился о том, чтобы второй глаз не открывался вовсе. Грэм осторожно ощупал опухоль. Даже легкое прикосновение кончиков пальцев вызвало у него стон.

Грэм вытянул руки вдоль тела и согнул пальцы. Казалось, они целы и невредимы. С кем же он дрался? Имена и лица ускользали от него.

Ему здорово досталось: шишка на лбу, подбитый глаз, кровь под носом. Пожалуй, и ребра сломаны.

С кем бы он ни дрался, отделали его на славу. Вот только за что?

Грэм ощупал и осмотрел ноги. Покрытые кровоподтеками, они, в общем, уцелели. Левое бедро со следами ударов было, вероятно, вывихнуто. Наверное, противник метил в пах. Впрочем, все это не мешало ему передвигаться без посторонней помощи. Вот только куда идти?

Теперь его занимал вопрос о том, где он находится. Сверху доносились голоса и звуки шагов. Грэм лежал на полу в комнате, увешанной, гамаками. Гамаки раскачивались, словно под дуновением ветра, гуляющего по помещению. Но никакого ветра не было. Несмотря на стоячий и затхлый воздух, гамаки продолжали качаться.

Очнувшись, Грэм смутно отметил, что комната ходит ходуном, но не понял причины. Он решил, что у него головокружение, отсюда и шум в ушах. Но сейчас, видя, что гамаки непрерывно раскачиваются, Грэм обратил внимание на удивительную ритмичность этих движений. Стены комнаты не кружились перед его глазами, а двигались из стороны в сторону.

Итак, он на борту корабля. Вот только какого?

Грэм задумался.

И только теперь он сообразил, что не помнит собственного имени.