20

Маргарет часто задумывалась над тем, как начинают беспокоиться мировые воды, когда в них маленьким камушком проскользнет Любовь. Кого касается Любовь, кроме любимой и любящего? Однако от падения этого камушка затопляются сотни берегов. Несомненно, беспокойство океана есть на самом деле дух поколений, приветствующих новое поколение и негодующих о гибельном Роке, который держит все воды мира на своей ладони. Но Любовь этого не понимает. Она не понимает чужой бесконечности; она осознает лишь свою — летящий солнечный луч, падающая роза, камушек, который хочет тихонько погрузиться в зыбкие переливы времени и пространства. Любовь знает, что, в конце концов, ни за что не пропадет, что Рок извлечет ее из тины, словно драгоценный камень, и что боги, усевшись в круг, с восхищением станут передавать ее друг другу. «Это создали люди», — скажут они и, сказав так, подарят людям бессмертие. Но пока… пока какие ее ждут треволнения! Основы Собственности и Имущественного права возвышаются точно две голые скалы; Фамильная гордость, барахтаясь, выныривает на поверхность, отдувается, фыркает и не желает угомониться. В меру аскетичное Богословие поднимает со дна зловоние. Потом просыпаются адвокаты, это хладнокровное племя, выползают из своих щелей и делают что могут: приводят в порядок Собственность и Имущественное право, успокаивают Богословие и Фамильную гордость. В беспокойные воды сыплется золото, адвокаты уползают, и, если все прошло удачно, Любовь соединяет мужчину и женщину в Браке.

Подобные волнения Маргарет испытывала и раньше, а потому сейчас они не вызывали у нее раздражения. Для чувствительной женщины у нее были довольно крепкие нервы, и она могла справиться со всем тем, что казалось ей неуместным и гротескным. Кроме того, ее роман не отличался ничем чрезвычайным. Доминирующей нотой в ее отношениях с мистером Уилкоксом или, как я теперь могу его называть, Генри, была доброжелательность. Генри не поощрял романтических чувств, а она не была уже молоденькой девушкой, чтобы страдать из-за их отсутствия. Знакомый стал любимым; скоро, вероятно, станет мужем, сохранив при этом те же качества, которые она распознала в нем, когда он еще звался знакомым. Их любовь должна была скорее укрепить старые отношения, чем дать жизнь новым.

Рассуждая так, она согласилась выйти замуж за мистера Уилкокса.

На следующий же день он был в Суонидже с обручальным кольцом. Они поздоровались с сердечной нежностью, которая произвела впечатление на тетю Джули. Генри ужинал в доме «На заливе», но снял номер в лучшей гостинице — он был из тех, кто безошибочно выбирает лучшую гостиницу. После ужина он предложил Маргарет совершить променад. Она согласилась, но не могла сдержать легкую дрожь — это будет ее первая настоящая любовная сцена. Впрочем, надевая шляпу, она рассмеялась. Любовь была так непохожа на то явление, что нам преподносят в книгах: радость Маргарет, хотя и искренняя, была иной — это была тайна, неожиданная тайна, хотя бы потому что мистер Уилкокс все еще казался ей чужим.

Некоторое время они говорили о кольце, а потом она спросила:

— Ты помнишь набережную в Челси? Неужели прошло всего десять дней!

— Да, — сказал он смеясь. — А вы с сестрой с головой ушли в какие-то донкихотские прожекты. Как же, как же!

— Но ты немного все-таки думал обо мне тогда, правда?

— Точно не знаю; не могу сказать.

— Так это случилось раньше? — воскликнула она. — Ты стал по-другому относиться ко мне еще раньше? Как потрясающе интересно, Генри! Расскажи мне.

Но Генри не собирался рассказывать. Вероятно, он и не смог бы, ибо его настроения, проходя, исчезали в тумане. Ему не нравилось само слово «интересно», ассоциировавшееся в его сознании со зря потраченной энергией и даже с болезненностью. Ему нужны были грубые факты.

— А мне ничего и в голову не приходило, — продолжала она. — Нет. Впервые я это почувствовала, когда ты заговорил со мной в гостиной. Но все было так непохоже на то, что должно быть. На сцене или в книгах предложение, как бы это сказать, представляется следствием бурного романа, чем-то вроде букета, оно теряет свой буквальный смысл. А в жизни предложение есть предложение…

— Между прочим…

— То есть когда тебе что-то предлагают, дают некое зернышко, — закончила она, и ее мысль улетела в темноту.

— Я подумал, что, если ты не против, мы могли бы сегодня вечером поговорить о делах — нам очень многое надо решить.

— Я тоже так думаю. В первую очередь скажи мне, как вы поладили с Тибби.

— С твоим братом?

— Да, когда курили.

— О, очень хорошо.

— Как я рада, — сказала она, несколько удивившись. — О чем вы говорили? Наверное, обо мне?

— И еще о Греции.

— Греция — это очень хороший ход, Генри. Тибби еще мальчик, поэтому, так или иначе, приходится выбирать темы для разговора. Прекрасно.

— Я рассказал ему, что у меня есть акции фермы, выращивающей смородину в Каламате.

— Какое замечательное место для вложения акций! А мы могли бы туда поехать в медовый месяц?

— Зачем?

— Есть смородину. И там, должно быть, прекрасные виды.

— Средненькие. Но это не то место, куда следует ехать с дамой.

— Почему?

— Там нет гостиниц.

— Некоторые дамы обходятся и без гостиниц. Тебе известно, что мы с Хелен ходили одни по Апеннинам с рюкзаками за спиной?

— Нет, неизвестно. И, насколько это будет в моих силах, я постараюсь, чтобы вы больше ничего подобного не делали.

— Я полагаю, ты еще не нашел времени поговорить с Хелен? — спросила она более серьезным тоном.

— Нет.

— Постарайся поговорить с ней до своего отъезда. Мне так хочется, чтобы вы с ней стали друзьями.

— У нас с твоей сестрой всегда были прекрасные отношения, — беспечно сказал он. — Но мы отклонились от темы. Давай начнем сначала. Ты знаешь, что Иви собирается замуж за Перси Кахилла.

— Дядю Долли.

— Именно. Девочка безумно в него влюблена. Очень хороший парень, но он требует — и совершенно справедливо — соответствующего финансового обеспечения с ее стороны. А во-вторых, как ты, конечно, понимаешь, есть еще Чарльз. Уезжая из города, я написал ему очень осторожное письмо. Видишь ли, у него растет семья, но растут и расходы. Кроме того, сейчас фирма «ИЗАК.» ничего особенного собой не представляет, однако у нее имеется потенциал для развития.

— Бедняга! — пробормотала Маргарет, глядя на море и не понимая, о чем идет речь.

— Поскольку Чарльз — старший сын, он когда-нибудь унаследует Говардс-Энд. Но я хочу, чтобы, обретя свое счастье, я не совершил несправедливости по отношению к остальным.

— Нет, конечно, — начала она, а потом воскликнула: — Так ты о деньгах! Какая же я глупая! Конечно, нет!

Как ни странно, при слове «деньги» он немного поморщился.

— Да. О деньгах, если уж ты высказалась так прямо. Я намереваюсь быть справедливым по отношению ко всем — и к тебе, и к ним. Я намереваюсь вести себя так, чтобы мои дети не имели ко мне претензий.

— Будь щедр к ним! — решительно заявила она. — Справедливость не так уж важна.

— Я намереваюсь… и уже написал Чарльзу с этой целью…

— Но сколько у тебя есть?

— Что?

— Каков твой годовой доход? У меня — шестьсот фунтов.

— Мой доход?

— Да. Мы должны начать с того, сколько ты имеешь в год, прежде чем решить, сколько дать Чарльзу. Справедливость и даже щедрость зависят от этого.

— Должен сказать, ты прямолинейная девушка, — заметил он, с улыбкой похлопав ее по руке. — Огорошить мужчину таким вопросом!

— Ты разве не знаешь свой доход? Или не хочешь мне говорить?

— Я…

— Хорошо, — теперь она похлопала его по руке, — не говори мне. Мне это знать не нужно. Я могу прекрасно посчитать, исходя из пропорций. Раздели свой доход на десять частей. Сколько частей ты дашь Иви, сколько Чарльзу, сколько Полу?

— Дело в том, дорогая, что у меня не было желания беспокоить тебя деталями. Я лишь хотел сообщить тебе, что… ну, что для других следует кое-что сделать, и ты прекрасно меня поняла, так что давай перейдем к следующему пункту.

— Да, этот вопрос мы решили, — сказала Маргарет, не принимая близко к сердцу его не слишком удачные стратегические увертки. — Так и сделай: отдай то, что можешь, имея в виду, что мой чистый доход — шестьсот фунтов. Какое счастье, когда у человека есть такие деньги!

— У нас доходы не столь велики, могу тебя уверить; ты выходишь замуж за бедняка.

— Здесь Хелен со мной не согласится, — продолжила Маргарет. — Она не осмеливается ругать богатых, поскольку сама богата, но ей этого очень хотелось бы. Где-то в закоулках ее сознания присутствует странная мысль, которую я никак не могу уловить, что бедность, в каком-то смысле, — это нечто «настоящее». Она не любит всякую организацию и, возможно, путает богатство с техникой его обретения. Соверены в чулке ее не беспокоят, а вот чеки — да. Хелен чересчур категорична. Невозможно общаться с миром в такой жесткой манере.

— Нам надо обсудить еще один пункт, и затем я должен идти назад, в гостиницу, и написать несколько писем. Что теперь делать с домом на Дьюси-стрит?

— Оставь все как есть. Поживем — увидим. Ты когда собираешься на мне жениться?

Она возвысила голос, как делала довольно часто, и несколько молодых людей, которые тоже вышли подышать вечерним воздухом, услышали ее вопрос.

— Припекает, а? — сказал один.

Обернувшись к ним, мистер Уилкокс резко проговорил:

— Послушайте! — Никто не ответил. — Смотрите, чтобы я не сообщил о вас в полицию.

Молодые люди прошли дальше довольно мирно, но оказалось, что они просто решили удалиться на безопасное расстояние, ибо их последующая беседа сопровождалась взрывами неудержимого хохота.

Понизив голос и придав ему легкий оттенок укоризны, мистер Уилкокс сказал:

— Иви, вероятно, выйдет замуж в сентябре. Едва ли мы сможем рассчитывать на более ранний срок.

— Чем раньше, тем лучше, Генри. Не принято, чтобы женщины так говорили, но чем раньше, тем лучше.

— Что ты думаешь насчет сентября и для нас? — спросил он довольно сухо.

— Хорошо. Может, в сентябре мы сами переедем на Дьюси-стрит? Или попробуем отправить туда Хелен и Тибби? Неплохая идея. Они такие непрактичные, так что, если ими разумно руководить, можно заставить их делать что угодно. Послушай, а ведь правда! Так мы и сделаем. А сами можем жить в Говардс-Энде или Шропшире.

Мистер Уилкокс надул щеки и шумно выдохнул.

— Боже милостивый! Какие вы, женщины, шустрые. У меня голова пошла кругом. Давай разберемся по пунктам, Маргарет. Говардс-Энд исключается: в прошлом месяце я сдал его Хеймару Брайсу сроком на три года. Разве ты не помнишь? Онитон — ну, на него тоже особо не стоит рассчитывать, поскольку это слишком далеко. Там можно бывать и принимать гостей, но нам нужен дом, из которого недолго добираться до города. Впрочем, дом на Дьюси-стрит тоже имеет серьезный недостаток. На задах расположены конюшни.

Маргарет невольно рассмеялась. Она впервые услышала про конюшни на задах Дьюси-стрит. Когда она была потенциальным жильцом, конюшни были отодвинуты в тень — не осознанно, а автоматически. Беззаботной манере Уилкокса, хоть и искренней, не хватало ясного взгляда, необходимого для правдивого изложения. Живя на Дьюси-стрит, он помнил про конюшни; решив сдавать дом, он о них забыл. И если кто-нибудь сказал бы ему, что конюшни либо есть, либо их нет, он бы рассердился и впоследствии нашел возможность заклеймить говорившего, назвав его педантом. Так же клеймит меня и мой бакалейщик, когда я высказываю претензии к качеству его кишмиша. Он отвечает, что у него самый лучший кишмиш, и тут же, не переводя дыхания, спрашивает, как я могу рассчитывать получить приличный кишмиш за такую низкую цену. Этот порок присущ деловому мировоззрению, и Маргарет следует быть к нему снисходительной, имея в виду все, что деловое мировоззрение сделало для Англии.

— Да, летом конюшни особенно раздражают. Курительная комната — тоже гнусная каморка. Дом напротив занимают оперные певцы. Дьюси-стрит приходит в упадок — таково мое личное мнение.

— Как грустно! Прошло всего несколько лет с тех пор, как построили эти красивые дома.

— Это значит, что все меняется. Выгодно для коммерции.

— Ненавижу это постоянное движение в Лондоне. Оно отражает то, что есть в нас самого плохого, только в миниатюре — какая-то вечная бесформенность; все качества, плохие, хорошие и нейтральные, утекают куда-то — текут, текут без начала и конца. Я всегда этого боялась. У меня нет доверия к рекам даже как к элементу пейзажа. А море…

— Да-да, начался прилив.

— Началса прёлив, — передразнили его городской акцент прогуливающиеся молодые люди.

— И вот вам те, кому мы дали право голосовать, — заметил мистер Уилкокс, опустив, впрочем, что это те же, кому он давал работу клерков — работу, которая едва ли способствовала превращению их в других людей. — Однако у них своя жизнь и свои интересы. Пойдем.

С этими словами он повернулся, собираясь проводить ее до дома «На заливе». Деловой разговор был окончен. Его гостиница находилась в противоположной стороне, и если он проводит Маргарет, то уже не успеет отправить письма. Маргарет уверяла, что ее провожать не нужно, но мистер Уилкокс был непреклонен.

— Хорошенькое начало, если твоя тетя увидит, что ты пришла одна!

— Но я часто хожу одна. Если учесть, что я путешествовала по Апеннинам, это будет разумным решением. Ты заставляешь меня сердиться. Я совсем не считаю провожание такой уж любезностью.

Он засмеялся и закурил сигару.

— Я и не собирался оказывать тебе любезность, дорогая. Просто не хочу, чтобы ты расхаживала одна в темноте. Да еще такие личности неподалеку! Это опасно.

— Разве я не могу сама о себе позаботиться? Я бы очень хотела…

— Пойдем, Маргарет. И хватит об этом.

Более молодая женщина могла бы обидеться на его командирский тон, но Маргарет слишком твердо стояла на земле, чтобы возражать. По-своему она тоже была командиршей. Если он был крепостью, то она горной вершиной, пройти по которой мог любой, но которая за ночь вновь покрывалась девственно-белым снегом. Пренебрегавшая героическим антуражем, который был подсказан ее манерами, словоохотливая, склонная к отступлениям, навязчивая, она ввела в заблуждение своего любимого, как вводила в заблуждение тетушку Маргарет. Он ошибочно принял богатство ее внутреннего мира за слабость. Он полагал, что она «довольно умна», но не более, не понимая, что она смогла проникнуть в глубины его души и одобрила то, что там увидела.

И если бы хватило одной интуиции, если бы внутренняя жизнь была равнозначна всей жизни, то их счастье было бы обеспечено.

Они быстро пошли вперед. Набережная и дорога за ней хорошо освещались, но в саду тети Джули было темнее. Когда они проходили по боковым тропинкам мимо рододендронов, мистер Уилкокс, шедший впереди, вдруг обернулся, хрипло позвал: «Маргарет», — и, отбросив сигару, обнял ее.

Она испугалась и чуть не закричала, но быстро взяла себя в руки и с искренним чувством поцеловала губы, прижавшиеся к ее губам. Это был их первый поцелуй; потом мистер Уилкокс проводил ее до дверей, позвонил, но исчез в ночной темноте раньше, чем горничная успела открыть. Возвращаясь мыслями к происшедшему, Маргарет ощущала недовольство. Все произошло как-то бессвязно. Ничто в их предыдущей беседе не предвещало поцелуя, и, что еще хуже, за ним не последовало никакой нежности. Если мужчина не может подвести разговор к любовной теме, он уж во всяком случае может увести от нее, а она, после того как поддалась настойчивости мистера Уилкокса, надеялась хотя бы на обмен несколькими ласковыми словами. Но он поспешил скрыться, как будто ему было стыдно, и на мгновение она вспомнила про Хелен и Пола.