Глава 11

Жизнь служанки вполне приемлема, если ее хозяин добр и благороден и готов потратить последние сбережения, лишь бы избавить несчастную женщину от жестокого хозяина, размышляла Шимейн. Она решила, что ей несказанно повезло — попала в услужение к такому человеку.

Вскоре после возвращения домой Гейдж отнес спящего сына в детскую. Выйдя в гостиную, он обнаружил, что Шимейн ждет его с легкой улыбкой на лице. Завороженный блеском ее изумрудных глаз, Гейдж вопросительно склонил голову:

— Вам что-нибудь нужно, Шимейн?

— Да, мистер Торнтон, — еле заметно кивнула она. — Мне не терпится поблагодарить вас за то, что вы помогли Энни. Работа у Тейтов покажется ей отдыхом по сравнению с тем, чего она натерпелась у Майерса.

От этого мелодичного голоса по телу Гейджа прошла дрожь, однако он решил не поддаваться ее чарам. Не надо вселять в душу Шимейн надежду, ведь Гейдж не собирался брать Энни к себе.

— Шимейн, после того как необходимость в услугах Энни отпадет, мне придется отдать ее хозяину и забрать залог. Взять ее к себе я не в состоянии.

— Понимаю, мистер Торнтон, — мягко заверила его Шимейн, — но не сомневаюсь, вы попробуете подыскать Энни более достойного хозяина, нежели мистер Майерс. Живя здесь, я убедилась, что вы благородный человек. Признаюсь, сэр, никем я не восхищаюсь так, как вами.

Гейдж с трудом удерживался, чтобы не нафантазировать лишнего. Слово «восхищение» имеет великое множество лестных оттенков, нелепо делать из мухи слона. Гейдж понимал, что по-прежнему остается хозяином Шимейн, а она — его служанкой.

На миг лишившись дара речи, он отступил, понимая, что, стоя рядом с Шимейн, не сумеет побороть искушение и заведет другой, более важный и трудный разговор.

— Схожу в мастерскую, узнаю, как там идут дела без меня.

Это поспешное бегство озадачило Шимейн, но она приписала его стремлению Гейджа поскорее взяться за работу. Не мешкая, она принялась за обычные хлопоты по дому: убрала на кухне, раскалила на огне железные утюги и начала гладить. Ей доставляло странное удовольствие гладить рубашки хозяина, расправлять их, словно лаская. Шимейн без труда представляла себе, каким неотразимым будет Гейдж Торнтон в тщательно отутюженных белых рубашках вместо мятых домотканых, которые он обычно носил. К таким рубашкам подошли бы отлично сшитый сюртук и панталоны, но, впрочем, ее хозяин красив в любой одежде. Дав волю воображению, Шимейн представила себя танцующей менуэт с хозяином. С Морисом она танцевала множество раз. На воображаемом балу Гейдж ловко танцевал, был учтив и галантен — словом, оказался достойным соперником Морису, искушенному в светских манерах. Каждый раз, шагая навстречу Гейджу, Шимейн видела в его глазах обещание, и у нее захватывало дух.

Наконец, словно очнувшись, Шимейн напомнила себе — это всего лишь мечты, а реальность редко совпадает с фантазиями. Шимейн принялась вспоминать о том вечере, когда она принимала Мориса в гостиной отцовского дома. Стараясь даже в мелочах не отступить от истины, она вспоминала стройную фигуру жениха, черные волосы, обаятельную, как у Гейджа, улыбку, но вместо янтарно-карих глаз на нее теперь смотрели черные, как ночь. Губы Мориса приоткрылись, он склонился к ней, жаждая поцелуя.

Внезапно в воспоминания вторглись фантазии: над Шимейн нависло загорелое лицо — Гейдж страстно прильнул к ее губам. Мгновенно опьяняющий экстаз охватил Шимейн, вызывая странную, приятную и тревожную боль в глубине ее существа. Восхитительное тепло, окутавшее ее, было не менее ошеломляющим, чем недавние прикосновения Гейджа во время урока стрельбы.

Подняв дрожащую руку, Шимейн вытерла крохотные капельки пота со лба и приложила ладонь к горящей щеке. Возбуждение полностью развеяло представление о неприступности ее девичьей добродетели. Некогда она сохраняла непоколебимое спокойствие и уверенность, несмотря на попытки Мориса убедить ее, что они уже почти женаты. Теперь же Шимейн не знала, сможет ли так же холодно отклонять мольбы Гейджа Торнтона, пожелай он искать ее расположения. Ее щеки пылали, дыхание стало частым и неровным — Шимейн вспомнила, как его бедра прикасались к ней, когда Гейдж учил ее держать мушкет. Вслед за этим воспоминанием явилось другое — о нагом мужском теле, озаренном лунным светом. Шимейн казалось, что вся она охвачена пламенем. Сила собственного возбуждения ошеломила ее. Если воспоминания оказывают на нее столь острое воздействие, значит, она не так сдержанна и холодна, как предполагала.

Обнаружив в себе такую чувственность, Шимейн с трудом избавилась от размышлений, непозволительных у добродетельной девушки. Ее неожиданный пыл стал еще более очевидным, когда Гейдж вернулся домой. Само его присутствие в кухне волновало Шимейн и одновременно вызывало опасения — вдруг хозяин заметит ее горящие щеки и нервно подрагивающие пальцы.

Когда Гейдж принялся играть с Эндрю на ковре в гостиной, расстояние между ним и Шимейн увеличилось, и она вздохнула с облегчением. Но, продолжая тереть морковь, она время от времени украдкой поглядывала на него, невольно смотрела на его бедра, обтянутые кожаными бриджами, Шимейн окончательно смутилась — выпуклость под мягкой кожей напомнила ей о видении длинного нагого тела, осыпанного капельками воды. Внутри у Шимейн словно распустился горячий цветок, дыхание прервалось, пока она не опомнилась и не взяла себя в руки. Пожалуй, если бы Гейдж вновь застал ее во время купания и смотрел бы на нее так же, как в ту ночь, Шимейн не стала бы так настойчиво требовать, чтобы он ушел.

За ужином разговор не клеился. Гейдж и Шимейн остро осознавали присутствие друг друга, но не хотели выдавать ни свои мысли, ни нарастающее возбуждение. Разделенные столом, они то и дело встречались взглядами, словно лаская друг друга. От случайного прикосновения рук кожа вспыхивала, дыхание учащалось. Любого невнятного слова и жеста хватало, чтобы привлечь внимание. Позднее, когда они вновь задели друг друга, расходясь в тесной кухне, вспыхнувшее в них пламя стало сладкой, но нестерпимой мукой, избавиться от которой невозможно.

Гейдж часто вспоминал о той минуте, когда он закончил вытирать волосы и повесил полотенце на шею. В полумраке спальни он заметил Шимейн — сразу, когда она начала бесшумно отступать в комнату Эндрю. Ее глаза поблескивали, отражая падающий в окна лунный свет и выдавая направление взгляда. Гейдж не осмеливался сдвинуться с места, боясь перепугать ее — чувствовал себя, как прикованный к столбу человек, подвергшийся чарам искусительницы. Воспоминания завораживали и вместе с тем пробуждали мучительное вожделение, несмотря на все попытки сохранять внешнее спокойствие и невозмутимость. Гейдж мечтал о других таких же моментах, когда он посвятит Шимейн в сокровенные тайны мужского тела.

После обеда Гейдж обнаружил, что у него пропало всякое желание сидеть над чертежами. Остаток дня он провел, выявляя ошибки, допущенные подмастерьями в его отсутствие, и мечтая расслабиться и заняться чем-нибудь, кроме работы. В нарастающем раздражении он поднялся из-за стола, объявил, что на сегодня хватит, и предложил Шимейн занять коридор, если она хочет искупаться. Уложив Эндрю спать и вернувшись в гостиную, Гейдж увидел, что Шимейн уже таскает ведра с горячей водой. Усевшись в качалку у камина, он открыл книгу, надеясь, что она отвлечет его от необъяснимого волнения. Несмотря на сознательные попытки сосредоточиться на содержании книги, слова лишь ненадолго приковывали его внимание — взгляд то и дело скользил поверх страниц, в сторону Шимейн, снующей из кухни в коридор и обратно. Вылив в корыто последнее ведро воды, она остановилась возле качалки, повесив на сгиб локтя полотенце и мгновенно завладев вниманием Гейджа.

— В чем дело, Шимейн?

— Сегодня похолодало, сэр, и я подумала, что вам захочется вымыться дома, — сбивчивой скороговоркой объяснила она. — Я взяла на себя смелость приготовить ванну, если вы не возражаете.

Купание в корыте с горячей водой было роскошью, которую после смерти Виктории Гейдж позволял себе нечасто. Он был слишком занят работой и хлопотами по дому, а ночных омовений в ручье хватало, чтобы содержать тело в чистоте. Любой благоразумный человек счел бы предложение полежать в горячей ванне соблазнительным, и Гейдж не стал исключением.

— А как же вы, Шимейн? — в замешательстве спросил он. — Чтобы вновь нагреть воду, понадобится немало времени. Вы согласны ждать допоздна?

— Горячей воды хватит и вам, и мне, сэр, — ответила Шимейн, кивнув на громадный котел, принесенный ею из сарая и повешенный над огнем. — По-моему, это несправедливо: вы вынуждены мерзнуть в ручье, когда ваша служанка наслаждается горячей ванной. — Склонив голову набок, она спросила: — Так вы хотите вымыться, сэр?

— Разумеется! — Поднявшись, Гейдж отложил книгу и принялся развязывать тесемки на вороте рубашки. — Откровенно говоря, сегодня купание в ручье меня не прельщало.

— Так я и думала, — с улыбкой пробормотала Шимейн. Протянув Гейджу полотенце, она указала в сторону заднего коридора, и, подражая манерам чопорной горничной, сделала книксен: — Все готово, милорд.

Карие глаза Гейджа ярко вспыхнули.

— Вы балуете меня, Шимейн.

Попытавшись скрыть румянец удовольствия, она нахмурилась:

— Как же я балую, сэр?

— Балуете вашим присутствием, Шимейн, — внезапно признался Гейдж.

Неужели она мешает ему, недоумевала Шимейн. Странно, впервые ей хотелось находиться рядом с человеком, который, наверное, не желал иметь с ней ничего общего.

— Прошу прощения, сэр, — потупившись, пробормотала она.

Созерцая склоненную голову служанки, Гейдж насмешливо улыбнулся.

— Впервые в жизни я стал наблюдать, как колышутся женские юбки.

Шимейн в изумлении вскинула голову и уставилась на него, приоткрыв рот. Гейдж не дрогнул, и девушка наконец выдохнула:

— Вы и вправду способны довести до белого каления самого дьявола.

Гейдж с сомнением приподнял бровь:

— Жаль, что вы столь высокого мнения о моем остроумии, а не о сдержанности.

Он пересек комнату, на ходу снимая через голову рубашку. Шимейн повернулась, удивленная его признанием, и тут же поняла, что допустила ошибку, глядя вслед Гейджу. Вид упругих мышц, играющих под гладкой бронзовой кожей, взволновал ее.

Гейдж помедлил у двери и, обернувшись, взглянул на нее с усмешкой:

— Пожалуй, не буду просить вас потереть мне спину.

Шимейн чуть не рассмеялась, представив, как удивился бы Гейдж, если бы она исполнила его просьбу. Понимая, что хозяин намеренно подтрунивает над ней, она махнула рукой:

— Ступайте, сэр! Вы совсем меня запутали!

Дверь за Гейджем закрылась, и из-за нее донесся негромкий смех. Улыбаясь самой себе, Шимейн принялась замешивать тесто для хлебцев, чтобы испечь их на следующее утро; она невольно вспоминала, как раздевался хозяин, и щеки ее зарделись румянцем; в глубине души вновь проснулось странное, неутолимое желание, которое постепенно росло и ширилось — ее юное тело жаждало ласк человека, чье лицо Шимейн каждую ночь видела во сне.

Когда Гейдж вновь вышел на кухню, на нем были только кожаные бриджи. Он шлепал босыми ступнями по полу, черные волосы влажно блестели в свете лампы. Не сказав ни слова, он направился к камину, набрал два ведра воды из котла, кипящего над огнем, и понес их в задний коридор, где вылил в корыто. Еще дважды он возвращался к камину и наполнял ведра до краев. Наконец он остановился перед Шимейн, поклонился и учтиво шаркнул ногой, изображая лакея.

— Ванна ждет, миледи.

Шимейн подбоченилась и скептически приподняла бровь.

— Ну и ну! Ваша светлость решили прислуживать служанке? — насмешливо осведомилась она, но ее глаза ярко блестели, гипнотизируя Гейджа. — Как будто я сама не могла вылить воду и наполнить корыто! Мы поменялись ролями, мистер Торнтон?

Гейдж усмехнулся и оглядел Шимейн так, что она вспыхнула — он не сделал ни малейшей попытки скрыть желание, горящее в его глазах.

— Будьте осторожны, Шимейн. Вода слишком горяча для женщины с такой тонкой и нежной кожей, и если вы вскрикнете, я не выдержу и брошусь на помощь. На этот раз вы так легко не отделаетесь. Я не расположен слушаться ваших приказаний.

Он не спеша прошел в спальню, не зная, что изумрудные глаза следят за каждым движением его мускулистого тела. Увы, ее чувства одержали верх над рассудком — Шимейн глубоко вздохнула и отвернулась. Из-за таких досадных поражений ей, возможно, придется нарушить свою клятву оставаться девственницей все семь лет каторги, тем более что соблазны начались в первый же год.

Для взрослых обитателей дома эта ночь прошла в бессонном молчании. Они лежали каждый в своей постели, глядя, как пляшут тени на потолке, прислушиваясь к звукам, доносящимся из верхней или из нижней спальни, — скрипу кровати, кашлю, вздоху. Было уже поздно, когда Шимейн поняла, что лежит неподвижно, прислушиваясь к тому, как ворочается в постели Гейдж. Но едва закрыв глаза, она представляла себе, как Гейдж стоит возле ее кровати, устремив на нее полный желания взор, а она страстно распахивает объятия…

Этого не будет никогда! Упрекая себя в бесстыдстве, Шимейн решительно отогнала прочь назойливые мысли. Прижав к уху подушку и отгородившись от звуков, она принялась мысленно читать все стихи, которые знала наизусть. Постепенно ей удалось убаюкать себя. Вздохнув, Шимейн перевернулась на другой бок и поплыла в царство Морфея.

Внизу, в своей одинокой постели, Гейдж пытался затушить пламя страсти, лишающее его сна. Перед глазами вставало мучительное видение — Шимейн, лежащая наверху, в узкой кровати — тяжелые косы извиваются на обнаженной груди, руки тянутся к нему… Он видит блеск желания в ее глазах, видит, как приоткрываются пухлые губы, жаждая поцелуя. Всеми фибрами своего существа он чувствует возбуждение и восторг, представляя, как проникает в ее лоно, а стройные ноги Шимейн обхватывают его тело. Но страсть не находила выхода, а возбуждение мешало заснуть. С трудом он заставил себя думать о другом, менее приятном, что в конце концов принесло ему покой и глубокий сон.

Желая отвлечься от беспокойных мыслей о привлекательном лице и стройной фигуре хозяина, Шимейн вдруг вспомнила о двух лошадях, которых Гейдж держал в конюшне. Помимо кобылы, которую Гейдж запрягал в повозку, отправляясь в Ньюпорт-Ньюс, Шимейн видела в загоне рослого жеребца. Ей пришло в голову, что неплохо бы научить Эндрю ездить верхом. Об этом она заговорила сразу же, как только Гейдж вышел к завтраку.

— Мистер Торнтон, можно ли ездить верхом на какой-нибудь из ваших лошадей?

— Обе они выезжены под седло и упряжь, — ответил Гейдж, усаживая Эндрю на детский стульчик. — Жеребец упрям, с ним справится только опытный наездник, а кобыла смирна и послушна. А в чем дело?

Шимейн поспешно объяснила:

— Я хотела узнать, позволите ли вы мне поучить Эндрю ездить верхом — после того как я закончу хлопоты по дому.

— Это можно устроить, — отозвался Гейдж, садясь на скамью. — Сообщите, когда будете готовы, и я оседлаю кобылу. Для Эндрю она будет в самый раз.

— Вам незачем беспокоиться, — улыбнулась Шимейн. — Отец еще в детстве научил меня седлать лошадей.

— Ну, по крайней мере я помогу вам, — настаивал Гейдж, наполняя тарелку Эндрю.

Шимейн сложила руки на коленях, попытавшись осторожно отказаться от его помощи.

— Благодарю вас за предложение, мистер Торнтон, но мне жаль отрывать вас от работы — тем более что я сама способна справиться с лошадью. Эндрю пора учиться ездить верхом. — Она рассудила, что лучше будет держать хозяина на расстоянии, чтобы охладить собственный пыл. Шимейн хотела только попросить у него разрешения покатать Эндрю на лошади и отвлечься. Отведя взгляд, Шимейн произнесла: — А еще я хотела узнать, позволите ли вы мне проехаться вместе с Эндрю?

Гейдж удивился, увидев, как блестят ее глаза — словно прекрасные изумруды на фоне белков.

— В конюшне хранится дамское седло Виктории, — растерянно произнес он. — Если хотите, можете взять его.

— Спасибо, мистер Торнтон, — робко отозвалась Шимейн, пододвигая к нему корзину с хлебцами, — но, думаю, будет лучше, если мы с Эндрю проедемся без седла. Ваше седло для него слишком велико, да и мне будет трудно удержаться в нем.

Эндрю внимательно прислушивался к их разговору, и наконец, улучив минуту, пока взрослые обменивались взглядами, спросил, повернувшись к Шимейн:

— Шимейн и Энди поедут на лошадке?

Она кивнула.

— Как только я закончу все дела.

— Я буду помогать! — с жаром вызвался малыш.

К середине утра Шимейн наконец подсадила Эндрю на кобылу, села позади него и расправила пышные юбки. Мальчик с восторгом внимал объяснениям Шимейн. Он оказался способным учеником и вскоре уже сам правил лошадью под бдительным надзором Шимейн.

Гейдж почти ничего не видел сквозь запыленные окна мастерской — не помогло даже то, что он протер их влажной тряпкой, оставив на стекле мутные разводы. Заметив Шимейн и Энди на заднем дворе, он почувствовал, что рвение, с которым он в этот день приступил к работе, начинает угасать. Он не обращал внимания на суетящихся вокруг подмастерьев, не слышал обращенных к нему вопросов. Утром, за завтраком, Гейдж почувствовал, что Шимейн не хочет, чтобы он присутствовал на уроке, но как он ни сдерживался, вид стройной фигуры Шимейн в седле завораживал его, вызывая растущее желание рассмотреть ее поближе. Наконец Гейдж прекратил внутреннюю борьбу, приглушенно чертыхнулся и вышел из мастерской. Слай и другие работники подталкивали друг друга и многозначительно перемигивались.

Первым делом Гейдж обратил внимание на возбуждение и восторг Эндрю, а также несомненные познания служанки в верховой езде. Шимейн прекрасно держалась в седле.

— Папа, иди к нам! — весело позвал малыш и указал на место за спиной Шимейн. — Повези нас на дорогу!

Усмехнувшись, Гейдж приблизился к лошади. Шимейн охватила паника при мысли, что ей придется сидеть между мальчиком и его отцом.

— Сейчас я спешусь, и вы проедетесь с Эндрю.

— Не надо, — возразил Гейдж. — Некоторое время кобыла выдержит наш вес.

— Но у меня есть дела… — попыталась улизнуть под благовидным предлогом Шимейн, не желая вспоминать ощущения, уже испытанные однажды, во время урока стрельбы.

Гейдж прищурился:

— Вы же пообещали покончить с делами.

Шимейн выдержала его пристальный взгляд, нервно прикусив нижнюю губу мелкими белыми зубами. Ей не хотелось, чтобы Гейдж считал ее обманщицей, а кроме дел, никаких оправданий она не находила. Гейдж не стал ждать, когда Шимейн найдется с ответом: быстрым движением вскочил на спину лошади и уселся позади девушки. Потянувшись, он забрал у Эндрю поводья.

— Держите Эндрю, — велел он Шимейн, чувствуя, как напряглась ее спина, — и попытайтесь расслабиться. Вы же как кипарисовая доска.

В его тоне Шимейн уловила насмешку и с трудом сдержалась, чтобы не выпалить, почему она не в состоянии расслабиться. Она не могла не обращать внимания на прикосновение крепких мужских бедер к ее ягодицам. Тепло груди Гейджа сводило ее с ума. Но любые протесты, которые вертелись на языке, только выдали бы истинную причину ее опасений.

Гейдж развернул кобылу и слегка коснулся пятками ее боков, пуская животное неторопливой рысью. Он правил легко, и, как показалось Шимейн, достаточно умело — наверняка не оконфузился бы в обществе искусных наездников, с которыми она некогда была знакома. Впрочем, лучше оценить навыки Гейджа она сумела бы, если бы не сидела буквально у него на коленях.

Дорожка извивалась между деревьев, под высоким навесом переплетенных ветвей. Впереди через тропу перемахнули два оленя и мгновенно исчезли в глубине леса, вызвав у Эндрю испуганный и восхищенный крик. Гейдж перевел кобылу на шаг и любовался юной женщиной, оказавшейся в его объятиях. Он восхищенно ласкал взглядом ее маленькое ухо и нежно-белый затылок, где завитки волос выбились из тяжелого узла. Его пьянил аромат кожи Шимейн. Прикосновение к ее телу доставляло Гейджу небывалое наслаждение.

Нервный взгляд, брошенный Шимейн через плечо, дал Гейджу понять, что она остро сознает его близость и готова спрыгнуть с лошади и убежать в дом. Пока Шимейн молчала, но неловко ерзала каждый раз, когда Гейдж придвигался к ней вплотную, не устояв перед искушением.

У неглубокого ручья, который питал пруд, находящийся неподалеку от дома, Гейдж пустил кобылу вдоль берега быстрой рысью, и Эндрю и Шимейн завизжали от холодных капель, брызжущих из-под копыт.

— Еще, папа, еще! — развеселился Эндрю.

— Ну, если ты настаиваешь… — Гейдж завел кобылу поглубже в ручей, вызвав у спутников взрыв смеха и визга.

— Я промокну! — сквозь смех взмолилась Шимейн.

— Ничего, день теплый, — отозвался Гейдж.

— Но вода-то холодная! — запротестовала она и ахнула, окаченная целым ливнем капель. Она вытерла капли с лица и из скромности сделала вид, что не заметила струек, стекающих по груди.

Подъехав к конюшне, Гейдж спрыгнул на землю и помог спуститься Эндрю. Подхватив за талию Шимейн и поставив ее на ноги, он с усмешкой отступил, оглядывая ее промокшее платье, обрисовывающее очертания фигуры.

Под его пристальным взглядом Шимейн смутилась и почувствовала, как румянец заливает щеки: промокший лиф облепил грудь, под тканью отчетливо проступали набухшие соски. Сконфузившись, она бросилась в дом, споткнулась и потеряла туфли. Не останавливаясь, она босиком взбежала по ступеням веранды, распахнула заднюю дверь и исчезла в глубине дома.

Гейдж не спеша последовал за ней, ведя за руку Эндрю, и по пути подобрал промокшие туфли. Он сидел у камина в кухне, отвечая на бесконечный поток вопросов сына, когда Шимейн наконец спустилась вниз, одетая в сухое платье. Она собрала влажные волосы в аккуратный узел на затылке, кружевной воротничок-стойка прикрывал ее сливочно-белую шею. Ее красота повергла Гейджа в трепет, он пожирал ее взглядом. В последнее время он часто замечал, что никак не может насмотреться на нее.

Шимейн смущенно протянула руку:

— Мои туфли…

Только теперь Гейдж понял, что по-прежнему держит их в руке.

— Они промокли.

— И вы тоже, — откликнулась Шимейн, указывая па сапоги и кожаные бриджи Гейджа, промокшие до колен и облепившие ноги. — Вам не мешало бы переодеться. Скоро будем обедать.

— Я отведу лошадь в конюшню, — сообщил Гейдж и вышел из дома.

С облегчением вздохнув, Шимейн повела Эндрю в детскую переодеваться. Несколько минут погодя послышался стук задней двери, а затем пол в гостиной заскрипел под тяжестью мужских шагов. Шимейн запела для Эндрю, но слова песенки вылетели у нее из головы, когда в комнату вошел Гейдж, одетый только в бриджи. Сердце Шимейн вновь затрепетало, пока она окидывала внимательным взглядом его широкие плечи и тонкую талию. Она могла бы любоваться Гейджем сколько угодно, однако не позволила себе глазеть на него разинув рот. Надо бежать!

— Идем, Эндрю, — позвала Шимейн, подхватывая малыша на руки. — Пойдем в кухню, поближе к огню — пусть твой отец переоденется.

Но прежде чем она успела скрыться, Гейдж небрежной походкой подошел к шкафу и распахнул его, преградив путь Шимейн. Ей показалось, что Гейдж сделал это нарочно — теперь же девушке оставалось лишь ждать, когда хозяин закончит поиски одежды.

Гейдж накинул рубашку и бросил на кровать пару мешковатых брюк, прежде чем закрыл дверцы шкафа. Расправляя рубашку, он обернулся к Шимейн:

— Надеюсь, вы танцуете так же ловко, как ездите верхом?

Вопрос удивил ее, и она осторожно кивнула, а затем поспешно покачала головой, чтобы не показаться хвастуньей.

— Прежде мне случалось танцевать… притом довольно часто.

— Тогда, вероятно, вы не откажетесь побывать в субботу на городском благотворительном балу. Я перестал посещать его с тех пор, как погибла Виктория, но раньше там танцевали и веселились. Туда собираются жители всего городка. Обычно сборы предназначены в помощь сиротам и женщинам, которые заботятся о них. Так что мы не зря потеряем время. Если хотите, я приглашаю вас.

— Нет-нет, что вы! — поспешно воскликнула Шимейн. — Я просто не могу принять ваше предложение — все знают, что я ваша служанка и… каторжница. Незачем навязывать горожанам мое общество. Боюсь, они рассердятся, увидев меня.

— С красавицей каждый рад потанцевать, — возразил Гейдж.

Щеки Шимейн вспыхнули от неожиданной похвалы.

— И все-таки это неблагоразумно, мистер Торнтон. Мы с Эндрю побудем дома одни, если вы захотите пригласить другую.

Гейдж уставился на нее в упор.

— Другие мне не нужны, Шимейн, поэтому, если вы откажетесь, я тоже останусь дома.

Пока Шимейн подыскивала приемлемый ответ, в ее душе царило смятение. Ей не хотелось лишать Гейджа развлечений, но представить себя на городском балу она тоже не могла.

Опустив голову, она смущенно попросила пропустить ее. Гейдж отступил к шкафу, освобождая путь, но Шимейн чувствовала, как он провожает ее взглядом. Возле очага в кухне она одела Эндрю и начала готовить ужин, но, несмотря на все старания, ей так и не удалось избавиться от заманчивого видения — танца в объятиях хозяина.