Глава 21

Дафна славно потрудилась над раной Руперта: не переставая отчитывать его, она извлекала обрывки ткани из нанесенной ножом раны. Благодаря слоям плотной ткани, из которой был сделан его арабский пояс, и смертоносному оружию, спрятанному в нем, Руперт остался жив.

Рана оказалась далеко не царапиной, как утверждал он, и доставляла ему гораздо больше беспокойства, чем он ожидал. Тем не менее Дафна надеялась, что он выживет, хотя и опасалась инфекции. Она считала, что клочки грязной ткани, оставленные в ране, не способствуют ее заживлению.

Руперт лежал в своей каюте на диване, временами стараясь разглядеть, что она делает, но в основном смотрел на ее лицо, освещенное фонарем. Ему никогда не надоест смотреть на это удивительное лицо. И он радовался, что будет жить и видеть его.

Сначала он искренне верил, что рана пустяковая, так как она не причиняла никакой боли. Но вероятно, в то время он был слишком разъярен, чтобы что-то чувствовать. Они дрались почти на равных, только кулаками, рассказывал он Дафне. Но затем, когда Ноксли понял, что проигрывает, он поступил подло.

— Неужели ты настолько наивен, что подумал, будто Ноксли будет драться честно, — сказала Дафна, когда Руперт с возмущением назвал поступок Ноксли «чертовски неблагородным».

— Но так не делается, — сердился Руперт. — Спроси своего брата, спроси любого. Я не вынул пистолета, я не вытащил ножа. Я никогда никого не убивал и очень надеюсь, что в этом не будет необходимости.

Он был расстроен намного сильнее, чем показывал. Он не хотел выбрасывать Ноксли из окна. По крайней мере Руперту хотелось в это верить. Однако в такие минуты человек часто не способен думать, сработал инстинкт самосохранения. Ноксли всадил в него нож. Руперт выдернул лезвие и отбросил в сторону… и следующее, что он помнил, — это Ноксли, выпадающий из окна.

Прочистив, насколько это было возможно, рану, Дафна быстро и аккуратно зашила ее и наложила повязку.

— Прошу тебя, не расстраивайся из-за Ноксли, — сказала она, словно прочла его мысли. — Он бы, не задумываясь, убил тебя, и уж конечно, без всяких угрызений совести. Он должен был получать все, чего ему хотелось. Любой становившийся на его пути подлежал уничтожению.

Дафна повернулась к ящичку с лекарствами, стоявшему неподалеку. Спустя минуту она снова повернулась, держа в руке маленький стаканчик.

— Я не подозревала, что нужна ему, пока мне не намекнули его люди, — сказала она.

— Я же говорил, что он хочет получить тебя, достаточно было увидеть, как он смотрит. Может быть, он обезумел от жажды славы и власти, но не ослеп.

— Власть и слава дорого стоят, — сказала Дафна. — Он испытывал вожделение не к женщине, он стремился заполучить мои деньги.

Руперт не сразу понял, о чем она говорит, поэтому Дафна, нахмурившись, добавила:

— Ты же знал, что Верджил оставил мне кучу денег, не так ли? Я думала, это всем известно.

— Кучу денег? — спросил он. — Ну, это самое меньшее, что могла сделать эта лживая свинья. Нельзя сказать, чтобы я считал тебя нищей, когда видел, как равнодушно ты относишься к тому, что твой брат тратит тысячи на покупку одного из этих коричневых скрученных штуковин.

— Папирусов, — холодно поправила Дафна, почти так же, как при их первой встрече в темнице. Но Руперт расслышал насмешливую нотку в ее голосе.

— Я знаю, — сказал он. — Я знал. В тот день я лишь пытался спровоцировать тебя. Я знал, что ты вспыльчива. Я почувствовал это, даже когда нас разделяло около двадцати футов. Было ощущение, что я стою на краю вулкана. Очень… возбуждающее ощущение.

— На данный момент ты получил достаточно возбуждающих ощущений. — Дафна вплотную придвинулась к нему, подняла Руперту голову, прижала к своей восхитительной груди и поднесла стаканчик к его губам. — Вот, выпей.

У него было неприятное предчувствие, что этот стаканчик для него, но разговор отвлек его внимание. Теплая женственность, к которой он прислонялся, отвлекала его еще сильнее.

— Что это?

— Немного опия с вином.

Руперт осторожно, не теряя своего приятного положения на ее мягкой груди, отвернулся от стакана.

— Я не хочу.

— Ты выпьешь это, — сказала она, — иначе я позову Ахмеда и велю ему собрать самых сильных людей на борту. Они будут держать тебя, пока я не волью это в твое горло. Ты любезно уступишь или предпочтешь позориться перед мальчишками?

— Не нужен мне никакой опий, — проворчал Руперт, но повернулся и выпил. После этого она отставила стаканчик и нежно, но решительно перенесла его голову со своей груди на подушку.

— Рана, когда пройдет шок, наверняка станет болеть сильнее, — сказала она. — А так ты сможешь немного отдохнуть.

— Я бы хотел, чтобы ты отдохнула рядом со мной, — сказал он, опуская руку на ее бедро. Она была в арабском мужском костюме, но ни один мужчина не принял бы ее за лицо одного с ним пола.

— Это не было бы отдыхом, — ответила она. — И пожалуйста, не забывай, что теперь здесь мой брат.

Руперт вздохнул. Брат. Да, конечно. Но брат — это не Ахмед, которым она только что угрожала ему. А кто этот Ахмед? Ах да, тот человек, который что-то сказал, когда дело начинало принимать весьма интересный оборот.

Что же он сказал? Сначала по-английски, затем перешел на арабский.

— Что он сказал? — спросил Руперт. — Этот Ахмед? Он назвал тебя госпожой.

— Это был Ахмед, — сказала Дафна, ничего не объясняя.

— Так я и сказал, — терпеливо продолжал он. Бывали минуты, когда он задумывался, нет ли в ее необъятном мозгу одной или пары пустых каморок. — Он что-то сказал как раз перед тем, как я…э… немножко задремал.

— Ты потерял сознание, — сказала она. — Ты терял его несколько раз.

— Я слишком устал, так как не спал с тех пор, как они захватили тебя. Сознание я не терял.

Дафна деликатно фыркнула, ясно выражая свое мнение по этому вопросу.

— Я хочу, чтобы ты перестала уклоняться от ответа. Кто этот Ахмед и что он говорил?

— Он сказал, что ты спас ему жизнь. ЧЧ? Руперт задумался.

— Должно быть, он принял меня за кого-то другого.

— На мосту в пригороде Каира, — сказала она. — Его страшно избили. Турецкий солдат хотел прикончить его, но ты вмешался.

После некоторого раздумья, длившегося дольше, чем обычно, Руперт понял, о ком она говорит.

— А-а, тот парень.

— Из-за которого ты и оказался в темнице, — осуждающе сказала она. — Ты рисковал жизнью ради несчастного туземца, которого ты совершенно не знал.

— Драка не была честной, — сказал Руперт.

Она долго не сводила с него взгляда, затем нежно погладила его по щеке.

— Да, не была, — тихо согласилась она, — но только тебе было до этого дело. Ахмед был тем слугой, который сопровождал Майлса в Гизу. То, чему ты стал свидетелем, было избиение его так называемой полицией, теми, кто похитил Майлса. Ахмед, тот самый слуга, который убежал, когда воры пришли в мой дом и украли папирус.

— И он — тот слуга, который не вернулся, — сказал Руперт. — Дядя Тома. И как он оказался здесь? Невероятно.

— Вовсе нет, — возразила она. — Ахмед знал, что ему небезопасно оставаться в Каире и его присутствие там может повредить его семье, так же как и мне. — Поэтому он пошел в Булак, чтобы наняться на судно. Там он услышал, что лорд Ноксли отправляется на поиски Майлса. Ахмед без труда получил работу. Он говорит по-английски и немного по-французски, он умен и трудолюбив. Он думал, что Ноксли прекрасный человек. Ахмед в этом не сомневался до тех пор, пока прекрасный человек не скормил нескольких своих людей крокодилам — вполне возможно, тем самым, которых мы с тобой видели неподалеку от Джирги.

— Но Ахмед не сбежал после этого? — Свет фонаря становился мутным, или это происходило с мыслями Руперта? Казалось, его несет… река… нет, облако.

— Он остался, потому что решил найти Майлса. Потом, когда люди Ноксли нашли брата, Ахмед остался, чтобы заботиться о нем и защищать его, как только может, оставаясь неузнанным. Он отрастил бороду, и Майлс не узнал его. Ахмед решил не открываться ему, пока он не сумеет устроить побег для них обоих. Потом появилась я, и все стало намного сложнее.

Дафна продолжала говорить, но Руперт потерял нить ее повествования. Ее голос звучал как отдаленная музыка, приятная и знакомая. Постепенно звуки замолкли, и он уснул.

Карсингтон проснулся только после полудня. Солнце сквозь окно освещало каюту, и Майлс, сидевший в дальнем конце дивана, пытался скоротать время за чтением книги.

Он отказался от своих попыток, когда Карсингтон приподнялся и сел.

— Не уверен, что вам разрешено садиться, — сказал Майлс.

Из-под приподнятых бровей на него пристально смотрели черные как уголь глаза.

Майлс также помнил, что больному нельзя волноваться.

— С другой стороны, — добавил он, — я не уверен, что кто-нибудь сможет помешать вам. Дафна, возможно, но я наконец уговорил ее немного поспать. Она просидела с вами всю ночь. Ее беспокоила лихорадка, объяснила она.

— Маловероятно, — сказал Карсингтон. — Как я посмотрю им в лицо, спрашиваю я вас, если у меня будут заражение, и лихорадка, и прочее из-за какого-то пореза? Они умрут со смеху.

— Все они? — спросил Майлс.

— Семья, — объяснил Карсингтон, — мои братья. Знаете, Алистер был при Ватерлоо.

— Знаю.

Весь мир знал. Алистер Карсингтон был знаменитым героем Ватерлоо. Почему бы ему не оказаться на месте этого Карсингтона в Египте? Или любому другому из его братьев?

— Под ним застрелили трех лошадей, рубили его саблями и кололи пиками, — сказал Карсингтон. — Кавалеристы проскакали по нему, а двое солдат умерли, лежа на нем. А разве он получил заражение крови или лихорадку?

— А разве нет? — сказал Майлс.

— Ну, немножко, — признался Карсингтон. — Он выжил, не правда ли? Если он сумел пережить все это, то я прекрасно переживу дырку в животе.

— Я на это надеюсь, — сказал Майлс. — Думаю, Дафна не обрадуется, если вам потребуются похороны.

Майлс представить себе не мог, что пережила она, думая, что Карсингтон умер. Он чувствовал себя идиотом, потому что не понял, что у нее появились новые чувства. Но она так хорошо это скрывала.

Кроме того, Дафна никогда не обращала внимания на мужчин, а если замечала их, то относилась к ним с недоверием. Почему Майлс должен был думать, что случай с Карсингтоном — исключение? Почему из всех мужчин он оказался единственным, ради кого она рисковала жизнью? Майлсу даже с трудом верилось, что его ученая сестра ради него рисковала жизнью, а он был ее братом.

С некоторым запозданием он вспомнил указания и объяснения, которые, уходя, дала ему Дафна.

— Я должен предложить вам стакан воды, — заявил Майлс. —Дафна сказала, что дала вам опия, и, возможно, когда вы проснетесь, вы почувствуете сухость во рту.

— У меня ощущение, что, пока я спал, кто-то засунул мне в рот Аравийскую пустыню вместе с верблюдами. А позволено ли мне хотя бы умыться, побриться и почистить зубы? Но не важно, позволяет она или нет. Она спит. То, чего она не знает, не обидит ее.

— Да, но вам действительно надо поменьше двигаться. Чтобы не тревожить рану. Вы же не хотите свести все ее труды к нулю?

Карсингтон мгновенно остановился.

— Нет, конечно, нет. Она вытаскивала клочки ткани, все до последней ниточки, как мне показалось, несколько часов. Какой же я был бы скотиной, если бы разрушил все ее труды.

Майлс моргнул один раз, второй. Он не верил своим ушам. Он знал, что Карсингтон неуправляем, это всем было известно. Даже его грозный отец, кажется, признал его безнадежным.

Майлса не удивляло, что его милость отослал своего четвертого сына в Египет. Он только удивлялся, что граф не отправил сына в Китай или на Огненную Землю.

— Я помогу вам, — предложил Майлс. Он взял тазик, кувшин и полотенце. Нашел зубную щетку Карсингтона и его бритвенные принадлежности и разложил все перед ним.

Майлс выполнял обязанности камердинера, когда в каюту вбежала мангуста. Она встала на задние лапки и наблюдала за происходящим. Когда Майлс вернулся на свое место, она взобралась к нему на колени и оттуда продолжала наблюдать.

— Я слышал, ее зовут Златоцветка, — сказал Майлс.

— Она влюблена в вашу рубашку.

Майлс уже слышал эту историю и сообразил, что к чему. Пока Карсингтон занимался своим туалетом, Майлс рассказал ему о своих приключениях в Минье и о хромой мангусте, которую он покормил.

— Совершенно очевидно, что это та самая, — сказал Карсингтон, — какая же она притворщица. Я-то думал, она любит меня. Но я никогда не видел, чтобы она так долго сидела спокойно. Обычно через одну-две минуты ей надоедает смотреть, как я бреюсь. Теперь я понимаю, я был ей нужен только на время, пока она снова не увидит вас. Это вас она любит по-настоящему.

Майлс погладил зверька.

— Я вижу, вы по дороге подобрали нескольких бездомных, — сказал он.

— Златоцветка подобрала нас. Остальные — дело рук Даф… миссис Пембрук.

В этот момент Майлс молча испытал то, что, он надеялся, было последним из потрясений. У Дафны возникла не просто симпатия, у его сестры были близкие отношения с четвертым сыном графа Харгейта. С Рупертом Карсингтоном — пресловутым непредсказуемым и неукротимым блудным сыном. Однако, напомнил себе Майлс, существовали люди и похуже. Ноксли, например, или Пембрук.

А между тем этот человек, без сомнения, завоевал любовь и преданность команды и слуг. От них можно было услышать лишь похвалы в его адрес. Они дрались за него, и мангуста тоже его любила.

Даже кошки, которые днем забрели в каюту, снизошли до того, что уселись на краешек дивана и смотрели на него, пока он спал.

Когда с туалетом было покончено, Майлс помог ему надеть свежую рубашку в арабском стиле, доходившую почти до лодыжек. Ее нельзя было назвать элегантной, но в ней было прохладно. Длинный разрез ворота открывал доступ к его ране. Когда он оделся и Майлс подложил ему под спину еще одну подушку, Карсингтон несколько успокоил его, сказав: — С какой удивительной быстротой вы сообразили вчера — с этим факелом и папирусом.

— Этот проклятый папирус, — ответил Майлс. — Я был бы рад избавиться от него, если бы не Дафна. Она так много работала над ним, и это был великолепный манускрипт, даже лучше, чем тот длиннющий, который изображен в «Описаниях Египта». Теперь у французов будет и этот, дьявол их побери.

— У нее осталась копия, — сказал Карсингтон. — Не такая красивая, конечно, и без картинок, но она настойчива. Ее не запугаешь. Я никогда не встречал женщину, « даже отдаленно похожую на нее. Вы видели ее вчера, когда они шли на нас, эта огромная толпа головорезов? Она повернулась, взвела курок пистолета и выстелила — другой такой и не сыщешь. И попала одному из них в ногу.

Не могу сказать, что я был удивился, поскольку не один раз видел ее храбрость.

Он стал рассказывать всю историю, начиная с того, как Дафна спустилась в темницу крепости в Каире, чтобы освободить его, когда больше никто не захотел ей помочь… как во второй пирамиде произошло убийство и какую смелость она там проявила… как они пробирались сквозь длинные, в несколько миль, коридоры ступенчатой пирамиды в Саккара, где он не услышал от нее ни одной жалобы.

— Клянусь, можно было подумать, что она находится в Египетском зале на Пиккадилли или осматривает Стаурхед, — говорил Карсингтон. — Если она и испытывала неудобства, то не обращала на них внимания, — и вам следует знать, что температура внутри пирамиды достигала не менее девяноста градусов, а воздух был пропитан дымом и пылью.

— Дафна? — поразился Майлс. — Но она испытывает ужас перед тесным замкнутым пространством. Ее голос становится визгливым, и она тараторит без передышки, что страшно раздражает.

— Со мной она не визжала, — сказал Карсингтон. — Я видел, что она испытывает болезненное отвращение к таким местам, но она не позволяла страху остановить ее. Как бы я хотел, чтобы вы видели ее, когда мы застряли в подземном ходе, прокопанном грабителями, в гробнице в Ассиуте.

Он продолжал свое повествование, а Майлс слушал, размышляя о том, не напился ли он, сам того не зная, опять, потому что не могла быть его сестрой Дафной та, о ком рассказывал Карсингтон с таким вдохновением. И восхищением! Как будто… как будто…

— Вы влюблены в нее, — сказал Майлс, затем спохватился. Он не собирался говорить этого вслух. Он пристально посмотрел на мангусту. Она лизнула его руку.

— Влюблен? — повторил Карсингтон. — Влюблен?

— Энет! Простите. Не знаю, о чем это я думал. Не мог поверить, что вы говорите о моей сестре.

Карсингтон помрачнел.

— Но я не ожидал, что она так проявит себя в данном случае, — поспешил добавить Майлс. Он не боялся Карсингтона, но вынужден был признаться, что его взгляд настораживал. В любом случае для этого человека вредно так возбуждаться. Это сказала Дафна. — Моя сестра, конечно, отважное создание… продолжала работу вопреки всем препятствиям.

— Вы все поняли наоборот, — сказал Карсингтон, — не она проявила себя в данном случае. Это случай заставил ее проявить себя. Египет и то, что случилось с вами, дали ей шанс показать, какая она на самом деле. Она… она богиня. Настоящая богиня, а не придуманная. Она красива, смела и умна. И очаровательна. И опасна. Как и все богини, вы это знаете из самых красивых историй.

— Будь я проклят, — сказал Майлс. — Вы и в самом деле влюблены в нее.

Карсингтон не спускал с него своих черных глаз. Затем перевел взгляд на потолок каюты, затем на окно. И снова посмотрел на Майлса.

— Знаете, — сказал он тихо, — а я все пытался понять, что это со мной происходит.

Солнце садилось, когда пришла Дафна в сопровождении Нафизы. «Изида» по-прежнему двигалась вверх по реке и только с наступлением темноты, когда плыть дальше становилось опасно, должна была стать на якорь. Нил сильно обмелел. Даже днем плавание требовало от рулевого особого внимания.

Арчдейл предполагал, что они еще до ночи доберутся до Иены.

Руперта не интересовало, где они находятся или где остановятся на ночь. Он видел на подносе, который держала Нафиза, два прибора. Дафна намеревалась обедать с ним наедине.

Превосходно!

Нафиза поставила поднос и ушла. Златоцветка забежала в каюту, встала на задние лапки, обнюхала поднос и снова убежала. Не обращая внимания на забавные выходки мангусты и довольно слабые протесты Руперта, Дафна обложила его подушками. И только удобно устроив его, села сама.

Руперт не возражал. На ней был необыкновенно привлекательный костюм в арабском стиле, состоявший их широких, но неприлично прозрачных турецких шаровар, кофточки из тонкого крепа, шелкового пояса, соблазнительно задрапированного вокруг ее бедер и свободно ниспадающей шелковой накидки. На него пахнуло легким запахом ладана.

Все это выглядело многообещающим.

— Это жестокое испытание для человека, которому запрещено делать резкие движения, — пожаловался он.

— В самом деле? — сказала она. — Неудивительно, что Майлс меня не одобрил. Он наградил меня уничтожающим взглядом.

— Может быть, это выражение застыло на его лице. Несколько часов назад он так смотрел и на меня. Как ты думаешь, он подозревает?

— Я думаю, он знает, — ответила Дафна.

— Я рад, что у меня нет сестры. Иначе мне пришлось бы преодолеть свое отвращение к убийству.

Дафна занялась подносом.

— Если я правильно запомнила, тебе необходимо съесть эту тушеную баранину, обязательно выпить красное вино. Рис приготовлен в курином бульоне с луком. Немного хлеба и сыра. Фрукты. Немного…

— Я еще не могу есть, — сказал он. — Я слишком… слишком…

Ее зеленые глаза внимательно смотрели на него.

— Я хотел подождать, — сказал он, — пока мне не станет лучше. Потому что я не хочу, чтобы вмешалась жалость.

— Жалость?

— Из-за моей раны.

— Не говори глупостей, — сказала она. — Я не стала бы тебя жалеть из-за пустяковой дырки в животе.

— В любом случае я не могу ждать. И лучше предупредить тебя заранее, что я не собираюсь разыгрывать благородство. Если мне надо встать на колени и из раны снова засочится кровь…

— Не могу представить причины, заставляющей тебя становиться на колени, — сурово заметила Дафна.

— Значит, ты плохо соображаешь. Эти дела так обычно и делаются.

— Эти дела? — уже менее сурово переспросила она.

— Мне следовало сделать это с самого начала. Ты сказала, что лучше жениться, чем сгореть, а я был, как казалось, в состоянии вечной лихорадки…

Дафна опустилась на колени.

— Может быть, тебе надо выпить вина? — предложила она. — Сил у меня хватит. Я только надеюсь, что и ума тоже. Сначала я хочу объяснить. Ты не должна думать, что все это лишь вожделение.

Она, опустив глаза, смотрела на свои руки.

— Но ты мне понравилась с того момента, когда я впервые услышал твой голос, — продолжал Руперт, — когда я даже не знал, как ты выглядишь. Он казался мне восхитительным, когда ты торговалась из-за меня так, словно я был старым ковром, побитым молью. Затем мне очень понравилось, как ты посмотрела на меня. Затем мне понравилось, как ты распоряжаешься мною. Я полюбил твою манеру терпеливо или нетерпеливо давать мне объяснения. Я люблю звук твоего голоса и то, как ты двигаешься. Я люблю твою смелость, твою доброту и твое великодушие, как и твое упрямство и страстность. — Он помолчал. — Ты гений. Как ты думаешь, что это значит?

Дафна искоса взглянула на него.

— Я думаю, ты не в своем уме, — сказала она. — Вероятно, произошло заражение и сразу же повлияло на твою голову.

— Я в своем уме. Женщина с таким высокоразвитым интеллектом должна бы понять, что я влюблен. В тебя. Жаль, что ты не сказала мне об этом. Чертовски неловко было выслушивать такие откровения от Майлса.

Дафна быстро взглянула на него широко раскрывшимися глазами.

— Майлс? Он не устроил скандала из-за моей чести и не настаивал…

— Не смеши меня! Он не жил затворником, как ты. Будь уверена, он знает обо мне все. Я не сомневаюсь, что я последний человек на земле, кого он хотел бы видеть рядом со своей сестрой. Ну, может, предпоследний. Остается еще Ноксли, но не будем о них. Это касается только нас двоих, Дафна. Я всем сердцем люблю тебя. Не будешь ли так добра выйти за меня замуж?

— Да, — сказала она, — да, конечно. Мне не следовало тогда отказываться. Поверь мне, я горько сожалела о своей ошибке. Я могла бы жить без тебя, но это значило бы лишь дышать. Это не было бы жизнью.

Он распахнул объятия, и они обнялись.

— Я скучала по тебе, я так скучала. — Дафна положила голову ему на плечо. — Мы можем пожениться прямо сейчас? Я ненавижу спать одна в своей каюте.

— Мы можем пожениться сейчас же, — уткнувшись в ее волосы, сказал он. — Помнишь?

— Да, но ты должен получить приданое. — Дафна опустила руку и развязала шелковый пояс. — Это подойдет.

Он взял пояс, который был слишком тяжелым даже для большого куска шелка.

— Что ты завернула в него? — спросил он. — Камни?

— Пять кошельков, около тридцати пяти фунтов.

— Ты подготовилась.

— Конечно, — сказала она. — Когда мне что-то нужно, ничто не остановит меня. Посмотри, что на мне надето.

— Мне очень нравится, когда на тебе ничего нет, — сказал Руперт.

— Я настолько потеряла стыд, что могу воспользоваться тем, что ты слаб и ранен.

— Не так уж я слаб. — Он положил пояс на диван и провел руками по ее прекрасному телу. — Нам лучше пожениться прямо сейчас.

— Да, — подтвердила она.

Ее руки тоже не лежали спокойно. Но ее губы, эти мягкие губы, скользившие по его шее и ключице, представляли большую опасность.

Он взял ее голову и прижался к ее губам. Они были прохладными и сладкими, как турецкий щербет. И в то же время горячими, как бренди, подогретый на огне. Дафна была загадочна, как богиня, и ее власть над ним испугала бы обыкновенного мужчину.

Но он не был обыкновенным мужчиной, и сильная женщина была именно тем, что ему требовалось. Сильная, с прекрасной фигурой женщина, которая была создана для его объятий. Руперт опустил голову и провел языком по коже в распахнутом вороте ее камиз и благоухающей дорожке между ее грудями. Она вздохнула и погрузила пальцы в его волосы.

Он обхватил ее снизу и прижал к себе. Она пошевелилась, придвигаясь еще ближе. Он подавил стон.

— Тебе будет больно, — прошептала она, не отрываясь от его губ.

— Это не от боли.

При каждом движении рана напоминала ему о себе. Руперт не обращал внимания. Дафна лежала в его объятиях, его губы, ноздри ощущали ее, и он упивался ею, вдыхал ее аромат… и она сказала, что не сможет по-настоящему жить без него. Она согласилась стать его женой.

— Мы не должны повредить швы, — сказала Дафна.

— Значит, нам не следует слишком много двигаться.

— А это возможно?

— Да. — Он провел рукой по ее животу, прикрытому тонкой тканью. Развязал шнурок ее шаровар и спустил их. Погладил тонкие завитки волос и ее плоть, такую теплую и влажную, готовую и жаждущую принять его. Дафна вздохнула и потерлась о его руку, оттянула вверх его рубашку. Как всегда, это возбудило его! С чуть слышным смешком Дафна провела тонкими пальцами по его жезлу. Затем перекинула ногу через его бедро и впустила его, от острого ощущения их слияния у него перехватило дыхание.

Они оставались почти неподвижными, это доставляло еще большее удовольствие. Он ощущал, как сжимаются и разжимаются ее мышцы, и от каждого малейшего движения ее бедер по его телу прокатывалась волна наслаждения. Ощущал ласковое прикосновение ее рук, от которого по коже пробегали искры.

Руперт открыл глаза и посмотрел на нее, и они молча, словно заговорщики, улыбнулись друг другу. Так они и лежали, глядя друг на друга, тайно любя друг друга, а снаружи доносились знакомые звуки шагов по палубе, перекликающиеся голоса, там готовились причалить к берегу.

Время сладкого слияния медленно текло, как воды Нила, но вот бурный поток подхватил его. Дафна крепко ухватилась за него, подстраиваясь под его ритм. Мир померк, и все закружилось, и Руперт провалился в него, и все, что он чувствовал, было невыразимым огромным безумным счастьем.

Затем он услышал у своего уха ее голос: «Я отдаю себя тебе».

Дафна бессильно опустилась на него, он обнял ее, наслаждаясь восхитительным покоем. Странная забавная мысль мелькнула в его голове: «Мы женаты», — и он громко рассмеялся.