Глава 19

Месье Дюваль находился в Абидосе, в шестидесяти милях вверх по реке от Дендера. Довольно далеко от берега, в Ливийской пустыне, у подножия горного кряжа. Дюваля сопровождали несколько соотечественников и местных наемников, поспешно сбежавших из Дендера, когда они услышали, что туда направляется «Мемнон». Их насчитывалось немного, а интерес лорда Ноксли к потолку со знаками зодиака был хорошо известен, поэтому они решили скрыться, пока он не двинется дальше к Фивам.

Когда прибыл Джаббар, Дюваль находился внутри грандиозного здания, которое Страбон и Плиний называли «Мемнориум». В то время как его компаньоны старались воспользоваться случаем и пытались расчистить здание от песка и щебня, накопившихся за столетия, Дюваль проводил время за изучением стены в небольшом внутреннем помещении. На стене были высечены три длинных ряда картушей, список царей.

Их должно было бы быть по двадцать шесть овалов в каждом ряду, но стена была повреждена, и несколько имен исчезли. Ни один из уцелевших не напоминал тот картуш, который он видел на папирусе, более простой из двух нарисованных на нем.

Теперь папирус в руках у Ноксли.

Новость пришла накануне поздно ночью: Фарук погиб. В руках Ноксли находился и Арчдейл, и папирус, и они были в Фивах, вне досягаемости Дюваля, благодаря террору, с которым там правил Золотой Дьявол.

Однако еще не все потеряно, думал Дюваль.

Он отправил большую партию людей, чтобы перехватить «Изиду» и забрать сестру Арчдейла. Он собирался обменять ее на папирус и ключ к дешифровке иероглифов, которым владел Арчдейл.

Вот тогда Жан-Клод Дюваль достигнет триумфа, о котором мечтал: он найдет нетронутую гробницу фараона, полную сокровищ. Это открытие сделает его знаменитым, более знаменитым, чем Бельцони. Все сокровища будут отправлены в Лувр, а не в Британский музей. Он будет пользоваться почетом, отчеканят медали с его именем. И наконец Франция отомстит за кражу Розеттского камня.

Такова была его мечта. Дюваль понимал, что дело может обернуться по-другому. Папирус может привести к гробнице фараона, уже разграбленной, как это случалось не раз. Он понимал, что на поиски гробницы могут потребоваться многие годы. Он понимал, что, может быть, он никогда не найдет ее.

Все равно даже в наихудшем случае у него будет папирус, который займет свое место в Лувре. А он и, следовательно, Франция будут обладать ключом к дешифровке иероглифов, что представляет ни с чем не сравнимую ценность, ибо это ключ к тайнам древних.

Нет, не все потеряно, думал он… пока еще. С упавшим сердцем он посмотрел в изможденное лицо Джаббара и спросил:

— Что случилось?

— Убийство, — ответил Джаббар. — Люди Золотого Дьявола поджидали нас, большинство наших убито. Немногим удалось скрыться в горах. Женщина у Гази.

— Что? Мы опять ее потеряли? — сказал Дюваль. — Сначала в Ассиуте она выскользнула из наших рук, когда ее никто не охранял и она была практически одна.

— Пьяные дураки, — с горечью сказал Джаббар. — Мы были осторожны, но наш враг был извещен о наших планах. Иногда я думаю, что даже шакалы, змеи и хищные птицы — шпионы Золотого Дьявола, потому что ему все известно.

Потерян, думал Дюваль, его последний шанс потерян. Что же теперь?

Он не знал, но он найдет выход. Он не может допустить, чтобы победил английский дьявол.

Люди, захватившие Дафну, сдержали слово. Они прекратили драку. Как только она оказалась на их судне, они обрубили якорные канаты «Изиды», и течение, подхватив ее, понесло яхту вниз.

Вероятно, прошло какое-то время, пока ее люди справились с управлением. А до этого «Изида» могла налететь на мель или столкнуться с другим судном. Однако в этих случаях у людей на яхте было бы больше шансов выжить, чем в драке с бандитами. Руперт погиб, и кто помешал бы им убить всех и потопить яхту?

Руперт погиб.

Она должна была бы что-то чувствовать, но Дафна словно окаменела.

Вскоре после короткого пути по реке на берегу похитители посадили ее на лошадь. Куда бы они ни направлялись, они спешили и останавливались на самое короткое время, чтобы передохнуть самим и дать отдых животным. Однако они обращались с ней достаточно хорошо, позволяя уединяться для естественных потребностей, и предоставили маленькую палатку для отдыха. Дафна не сознавала, отдыхает ли она, ест ли или нет. Еда не имела значения. Сон не имел значения. Ей было все равно, как они обращаются с ней, или то, что с ней будет.

Для нее время остановилось. Перед ее глазами яснее, чем места, по которым они проезжали, стояла одна и та же сцена: вспышка огня из пистолета, направленного в сердце Руперта… удивление на его лице… его рука, схватившаяся за грудь, когда удар заставил его откинуться назад… и через борт… всплеск от упавшего в воду его тела.

Она не могла плакать. Она чувствовала такую же отрешенность, как и тогда, спустя шесть месяцев своего замужества, когда поняла, какую огромную и страшную ошибку совершила. Тогда Дафна тоже была пленницей.

Она приучила себя не думать о том, что причиняло боль, сосредоточиться на своей работе, на том, как скрывать ее от Верджила и как поддерживать связь с научным миром.

Гнев и отчаяние не исчезали, но они были заперты в ее душе. Дафна не смогла бы прожить оставшуюся жизнь в открытой вражде с мужем. Она смогла лишь воздвигнуть вокруг себя стену и создать внутри ее свой мир.

Сейчас у нее не было работы, чтобы отвлечь ее, и она не была той девушкой, какой была когда-то. Она даже не была той женщиной, какой была несколько недель назад. И в этой новой женщине, какой она стала, нарастали гнев и отчаяние час за часом, пока уже стало невозможно сдерживать их.

Это произошло во второй вечер ее плена, когда Гази принес ей еду. Он улыбался и говорил так ласково, что она не могла думать ни о чем, кроме улыбки Руперта и звука его голоса… и его руках, больших умных руках.

Она взглянула на руки Гази, на свои руки, протянутые, чтобы взять у него еду. Ее правая рука сжалась в кулак, она выбила миску из его рук, и гнев и отчаяние выплеснулись из Дафны потоком арабской брани. Собравшиеся у костра бандиты повернулись и, широко раскрыв глаза и рты, смотрели на нее. Они так и стояли как статуи во время наступившей после этого мертвой тишины.

Затем Гази рассмеялся.

— Твой арабский очень хорош, — сказал он. — Ты знаешь все ругательства. Я знаю, мои люди хотели бы научить тебя словам любви. Я же очень хотел бы научить тебя, как себя вести, но мы должны уступить эти уроки хозяину. Он быстро укротит тебя.

— Если ваш хозяин Дюваль настолько глуп, что попытается укротить ядовитую змею, пусть попробует, — сказала Дафна.

— Дюваль? — Гази засмеялся. — О, неудивительно, что ты так свирепа, змейка. Ты ошибаешься — Дюваль нам не хозяин. Разве ты не видишь, куда мы идем, злая змейка? На юг, к Фивам, где сейчас твой брат и где правит Золотой Дьявол. Так что, как видишь, ты в безопасности, и тебе нечего бояться.

Дафна поняла, что она не в безопасности, но теперь ей нечего было терять и поэтому нечего бояться.

Проделав последнюю часть пути по реке, леди прибыла в Луксор в воскресенье поздно вечером. Лорд Ноксли встречал ее у причала. Несмотря на то, что луна еще не взошла и факелы слабо освещали причал, он увидел, что что-то не так. Она держалась холодно и отчужденно. Когда Дафна ответила на его приветствие, он не услышал в ее голосе ни радости, ни облегчения. Она не взяла предложенную руку.

— Мой брат, — отстраняясь от него, сказала она. — Эти ваши скоты сказали, что Майлс здесь.

«Ваши скоты» — плохой признак. Что-то случилось, кто-то испортил дело.

Лорд Ноксли скрыл свое недовольство. На его лице было лишь удивление. Но все, кто его знал, отчетливо видели приближение грозы.

— С Арчдейлом все в полном порядке, — сказал он. — Ему немного нездоровится сейчас, иначе он был бы здесь.

— Болен? — спросила Дафна.

— Нет, нет. Я не хочу, чтобы вы расстраивались. Пойдемте, отложим разговор, пока вы не отдохнете. Вы, должно быть, устали и желаете…

— Что с ним? — перебила она.

— Выпил немножко лишнего, — сказал Ноксли. «Смертельно пьян» более бы соответствовало истине. — Я ожидал вас не ранее завтрашнего дня. Он будет так…

— Один из ваших людей убил Руперта Карсингтона, — сказала она.

Грозовая туча сгустилась и потемнела.

— Конечно, нет, — сказал Ноксли. — Я не могу понять, как…

— Я сама видела. И прошу, не говорите мне, что это игра воображения. Я не нуждаюсь в утешении или покровительстве. Я не ребенок.

— О, конечно же, нет!

— Я буду настаивать на полном отчете перед властями. Я хочу сделать заявление. Завтра, как только получу такую возможность. А тем временем я хочу видеть брата, здорового или нет. Затем я хочу принять ванну и лечь в постель.

— Да, да, конечно. Может быть…

— И я хочу побыть одна. И чтобы меня оставили в покое.

— Конечно, такой ужасный шок. Я так сожалею. Безусловно, он заставит сожалеть и кого-то другого, очень сожалеть.

Он предоставил миссис Пембрук заботам служанки, которая отвела ее к бесчувственному Арчдейлу, затем помогла вымыться и уложила спать. В то время, когда его будущая жена на своем диване погрузилась в глубокий сон, его милость слушал отчет Гази.

К этому времени грозовая туча совершенно почернела. Предполагалось, что леди растает от благодарности к своему спасителю и герою Эштону Ноксли. Вместо этого она была Холодна и разгневанна. Предполагалось, что она полюбит его. А сейчас казалось, она его ненавидит. Теперь ему предстояло потратить дни, а может быть, и недели, чтобы завоевать ее.

Ноксли чувствовал себя очень несчастным, что было плохим предзнаменованием для всех.

— Я говорил тебе, что хочу убрать Карсингтона с дороги, — сказал он. — Разве я не подсказал, что наилучший способ для этого отправить его в участок для допроса?

Как только Карсингтон оказался бы в чужих руках, уже нетрудно было устроить так, чтобы он исчез или «умер естественной смертью». Например, совершенно естественно умереть от подушки, прижатой к лицу, или яда в пище, или от укуса змеи, забравшейся в постель. А теперь человек, которого миссис Пембрук знала как наемника лорда Ноксли, убил Карсингтона. И она это видела.

— Я не могу поверить собственным ушам, — сказал его милость, качая головой. — Вас считали опытными людьми. Но мангуста кусает тебя за ногу, и вся дисциплина летит к черту. Вы же знали, что надо обращаться с ним осторожнее. Вы знали, это дело строжайшей секретности. Теперь из-за вашей беспечности мое имя запятнано убийством сына английского вельможи.

Вельможа, о котором шла речь, не относился к людям, с которыми его милость желал бы скрестить шпаги.

— Я согласен с этим, господин, — сказал Гази. — Все получилось ужасно глупо. Но не могу ли я объяснить, что возникло одно обстоятельство, к которому мы не были готовы.

— Вы не ожидали нападения мангусты, — сказал лорд Ноксли. — На задних лапах, полагаю, она шла к твоей коленке. А зубы у них очень острые — раз уж вцепилась, не отпустит. Воистину ужасные чудовища.

— Не знаю, как это было, — флегматично ответил Гази, — но я думаю, что египтяне набрались храбрости от мангусты. Они дрались с нами. Простые египтяне сопротивлялись и дрались с нами.

Лорд Ноксли мрачно смотрел на него. Никто не мог ожидать такого. Египтяне, то есть простые египтяне, не солдаты, были трусливы, прятались или убегали. Они не дрались.

— Если бы они не дрались, мы бы захватили англичанина без особого труда, — сказал Гази. — Мы бы избили некоторых, и он бы быстро сдался. Большой человек, но, как и у многих из вашего народа, у него мягкое сердце. Признаюсь, не было причины убивать.

Лорд Ноксли задумался, а затем сказал:

— Убийцу надо судить.

Гази благоразумно согласился с ним.

— Тебе лучше отдать его турецким солдатам, — сказал Ноксли.

В Луксоре находились сорок турецких солдат. Пытки убийцы позабавили бы их. Подобные развлечения были одним из способов обеспечить лояльность турок. Другим способом было платить им, что паша часто забывал делать. Но это скоро изменится. Как только лорд Ноксли женится на богатой вдове Верджила Пембрука, он сможет позволить себе быть щедрым.

— Черт побери! — сказал Майлс. — Ты же должна была спокойно сидеть в Каире.

Не самое нежное приветствие для сестры, которую он не видел целый месяц, но Майлсу было не до нежных чувств. Голова гудела, глаза жгло как огнем, а во рту был вкус, как будто на него дышал верблюд. Ночью она приснилась ему, или он думал, что это был сон. Она сказала, что заходила к нему, чтобы убедиться, что он действительно здесь. Сейчас она была рядом, в его комнате, сидела на краешке дивана, и не было сомнения, что это не сон.

— Ты не знал, что я приеду? — спросила она. — Твой друг не говорил тебе, что послал за мной своих людей?

— Полагаю, он любит сюрпризы, — сказал Майлс, — вроде голов в корзинах. — Он сел и провел рукой по волосам.

— Ты ужасно выглядишь, — заметила Дафна.

— Ты тоже, — ответил он. И не потому, что она была одета как египетский мужчина, не хватало только тюрбана. Он видел смертельную бледность ее лица и темные круги под глазами.

Дафна оглядела свой наряд.

— У меня не было времени собрать вещи.

— Я говорю не об одежде. Что с тобой случилось?

— Они убили Руперта Карсингтона.

— Повтори?

Дафна повторила, затем рассказала ему, чем занималась последний месяц.

Майлс снова лег, обхватив голову и пытаясь вникнуть в сказанное ею. Его ученая отшельница-сестра отправилась… с Рупертом Карсингтоном… непутевым сыном лорда Харгейта… на поиски Майлса! Он едва ли мог осознать, каковы были ее приключения, поскольку и первые простые факты не укладывались у него в голове. Тихая, увлеченная наукой Дафна плывет по Нилу с Рупертом Карсингтоном!

— Тебе не следовало столько пить, — сказала она. — Никогда не думала увидеть тебя в таком состоянии. У тебя появляются дурные привычки. Надеюсь, это не влияние Ноксли.

Он снова приподнялся.

— Это все проклятый папирус. Он каждый вечер достает его и хочет обсуждать, что там написано. По-моему, он думает, что я что-то знаю.

— Но ты о нем ничего и не знаешь.

— Я хочу сказать, что он думает то же, что думает этот сумасшедший француз.

— Что ты можешь прочитать его, — подсказала она.

— Я говорил ему, что никто не может прочитать его. Я сказал, что поехал в Гизу, чтобы изучить вход в пирамиду Хефрена, попытаться понять те знаки, которые видел Бельцони и которые подсказали ему, где находится вход в пирамиду. Какую-то особенность в каменной кладке. Я подумал, что если я увижу то, что видел Бельцони, то в Фивах это поможет мне, как помогло Бельцони, найти гробницу фараона. Я говорил ему, что этот папирус толкает меня на поиски другого. Но Ноксли по-прежнему пытается выудить что-то из меня, как будто знает, что у меня от него есть какие-то секреты.

— А у тебя и есть, — сказала она. — Мой секрет.

— Он думает, что это ключ к дешифровке. Я пью, потому что его допросы сводят меня с ума.

— Ну, значит, нам придется прояснить это дело. Он просил нас прийти к нему в ка-а. Мне пойти первой или подождать тебя?

— Подожди, мне бы не хотелось оставлять тебя наедине с ним.

Дафна рассмеялась.

— Что в этом смешного? — спросил он.

— Я уже однажды смотрела в глаза ядовитой змее. Майлс не понял. Она странно себя вела. Это была не та Дафна, которую он знал. Должно быть, это шок, который она испытала, предположил он. На ее глазах убили человека, она пересекла пустыню в обществе Гази и его банды веселых убийц. Не говоря уже о путешествии по реке с Рупертом Карсингтоном! Она встала:

— Я подожду тебя в своей комнате.

И только когда она ушла, он услышал отдаленный звук. Визг или вопль. Какая-то птица, вероятно.

Какой у него невинный вид, подумала Дафна. Золотые локоны и ясные голубые глаза. Арабский стиль одежды, но без тюрбана и бороды. Весь в белом, хотя местные жители любили яркие цвета.

Весь в белом, как ангел! Улыбающийся, сияющий как солнце, как будто в мире все прекрасно.

Дафна тоже улыбнулась. В ее планы не входило чем-то облегчить его положение. Она села на диван и сказала, что хорошо спала. И нет, она не возражает против местной пищи, и да, кофе был бы очень кстати. Очень крепкий, пожалуйста, — Майлсу нужно что-то подкрепляющее.

Майлс сел рядом с ней, готовый защитить ее, несмотря на то, что чувствовал себя больным и слабым, он с трудом держался прямо. Он всегда плохо переносил алкоголь. Ноксли принес извинения за ее бедный гардероб.

— Не могу понять, почему мои люди не собрали ваши вещи? — сказал он.

— Они были слишком заняты, убивая моих людей, — сказала она.

— Даф, — шепнул Майлс, толкнув ее локтем. Она не обратила на него внимания.

— Говоря об этом…

— Даф, не могли бы мы отложить неприятный разговор, пока я не глотну немного кофе? — перебил Майлс. — Боже, что это за ужасный звук? — Он схватился за голову.

Хотя голова у нее не болела, звуки ее тоже встревожили. Она слышала их и раньше, но тогда они едва доносились до нее. Дафна предположила, что это кричит какая-то экзотическая птица или животное. А может быть, павлины.

— Крики, вы имеете в виду? — спросил Ноксли.

— Это кричит человек? — спросил Майлс.

— О да, — ответил Ноксли, — кажется, турецкие солдаты допрашивают человека, который застрелил мистера Карсингтона. — Он снова перевел взгляд невинных голубых глаз на Дафну. — Естественно, как только вы мне об этом сообщили, я допросил моих людей и приказал отдать преступника под суд.

— Но кажется, они его пытают, — сказала она.

— У турок несколько иное представление о правосудии, чем у нас, — сказал он. — Если вас беспокоит этот шум, я попрошу, чтобы они отвели его подальше. В любом случае это не будет долго продолжаться. Они должны отвезти его в Каир. Мухаммед Али пожелает, чтобы английский генеральный консул присутствовал при казни. Разумеется, голова преступника будет отослана лорду Харгейту.

— Господи, — пробормотал Майлс, — еще одна. В корзине, конечно.

Неслышно вошел слуга с огромным подносом в руках. Он поставил его на резной табурет около дивана и так же неслышно выскользнул из комнаты.

— Вы же хотели, чтобы в этом деле разобрались немедленно, — заметил Ноксли. — Я собирался избавить вас от тяжелых воспоминаний.

Как будто она могла заставить себя когда-нибудь забыть о них!

Он посмотрел на свои руки, затем снова на нее голубыми невинными глазами.

— У меня не хватает слов, чтобы выразить мои сожаления, — сказал он. — Мои люди были вынуждены спешить, они узнали, что приближаются люди Дюваля, чтобы захватить вас. Беда в том, что они не очень хорошо соображают. В своем рвении защитить вас они действовали поспешно, неуклюже и глупо. Они не привыкли к неповиновению простых людей. Это так поразило их, что они потеряли и остатки своего убогого разума.

— Понятно, — сказала Дафна. — А я-то удивлялась, почему меня силой увели с моей яхты. Мне следовало бы понять, что ваши вооруженные люди защищали меня, но они плохо соображали, если вообще соображали.

Он наклонил голову и прижал два пальца к переносице.

— Я вас понимаю. Мне трудно объяснить, как здесь обстоят дела.

— Предположим, вам это трудно сделать, — сказала она. — Предположим, вы просто скажете, что вы Золотой Дьявол, держащий в страхе весь Верхний Египет, и мы нужны вам здесь для определенной цели, далекой от альтруистских побуждений.

Дафна услышала, как Майлс тихо ахнул. ЧП8 Ноксли поморщился и закрыл глаза.

— Даф, — сказал Майлс, коснувшись ее руки. Она стряхнула его руку.

— В чем же дело, милорд? — продолжала она. — Папирус? Он оказывает странное действие на людей, отравляет их сознание, заставляет их видеть то, чего нет. Гробницы фараонов и горы сокровищ. Людей, которые могут разобрать иероглифическую письменность. Мой папирус может оказаться описанием битвы или официальным уведомлением, имеющим не больше отношения к сокровищам, чем Розеттский камень. Но люди видят пару картушей, и у них разыгрывается воображение. Вы такие романтические создания!

Лорд Ноксли поднял голову.

— Ваш папирус, — повторил он. — Вы сказали…

— Он мой, — подтвердила она. — Майлс купил его для меня. Потому что он знаменитый ученый Майлс Арчдейл, но я — его мозг.

Солнце садилось. Она стояла у окна, глядя на реку.

Как и Лондон, Фивы были построены на обоих берегах реки. На этом сходство заканчивалось. Здесь был совершенно иной мир. Здесь, над плодородной равниной восточного берега, возвышались громадные храмы, обелиски и пилоны Луксора и Карнака. На равнине западного берега Колоссы Мемнона сидели на своих тронах. За ними простирался почти необозримый некрополь, с его храмами и гробницами. Эти последние были вырублены в отрогах Ливийских гор, словно соты испещряя восточный склон. Она смотрела на горы, скрывавшие Бибан-эль-Мулук и его царские гробницы.

— Ты тоже потеряла голову? Совсем ничего не соображаешь?

Она повернулась к двери, где стоял ее брат.

— Солнце окончательно выжгло твои мозги, Даф? — Майлс вошел, с силой захлопнув за собой дверь. — Мы не можем оставаться здесь. Он… он… — Майлс покрутил пальцем у виска.

— Мне все равно, кто он, — сказала она, снова поворачиваясь к окну. — У нас, как он и сказал, нет особой необходимости возвращаться в Каир. Он очень хочет, чтобы мы оставались у него. Он обещал послать в Каир за моими книгами и материалами. Может быть, трудности возникнут с моими коптскими лексиконами — они находились на борту «Изиды», — но обещал навести справки в коптских монастырях.

— Даф, ты, должно быть, слышала, как его приятели «наводят справки». Они бьют человека палками по пяткам. Часами! И это еще самое легкое средство для допроса.

— Я попрошу его не обижать монахов, — сказала она. — Он хочет, чтобы я была счастлива.

— Конечно, он хочет, чтобы ты была счастлива. Ты непристойно богата. С твоей поддержкой он может раскопать целую долину. Он может сделаться царем Фив. Ты — как гусыня, несущая золотые яйца, — неисчерпаемый источник денег.

Деньги были даром совести Верджила, подумала Дафна. Ему было легче оставить ей после своей смерти все, чем относиться к ней с уважением и добротой при жизни.

— Мы сможем беспрепятственно исследовать все Фивы, — продолжала она. — Все гробницы фараонов, включая ту, что нашел Бельцони. У меня будут сотни и сотни образцов иероглифического письма. Это великолепная возможность! И мне не надо больше притворяться.

— А он сможет заставить каждого из нас делать то, чего он захочет, просто угрожая другому, — заметил Майлс.

— Значит, лучше не доводить дело до угроз.

— Он задумал жениться на тебе. Неужели ты не видишь? Он должен быть хозяином всего: тебя, твоих денег. И в своем он уме или нет, Золотой ли он Дьявол или нет, но он смотрит на тебя так же, как и другие мужчины.

Дафна вспомнила, как смотрел на нее Руперт, с веселыми смешинками в глазах. Она вспомнила их последний день на «Изиде».

«Мы могли бы пожениться».

У нее начало сжиматься горло. Дафна наклонила голову и загнала свое горе в самый дальний уголок души. Если она согнется, то завязнет и больше никогда не выберется на свободу. Она не могла позволить себе горевать. Она должна быть сильной и выносливой, если надеется найти выход.

— Подумай своей головой, — резко сказала она. — Твой друг не отпустит нас добровольно. Мы должны воспользоваться малейшей возможностью и сбежать.

— Так, как у тебя было с Пембруком? Ты думаешь, мне хочется видеть, как ты снова страдаешь?

Она заставила себя взглянуть на него. Она криво улыбнулась:

— Если я смогла вынести жизнь с Верджилом, я смогу вынести все. Мы найдем способ выбраться отсюда. Но для этого потребуется время, ум и осторожность, и ты должен привыкнуть больше доверять мне.

Вторники среду они провели в Луксоре, который, как она уже видела издалека, с другого берега реки, или судила по приукрашенным рисункам в «Описании Египта», представлял собой величественное зрелище. Вблизи же он произвел на нее гнетущее впечатление, хотя, может быть, у нее просто было плохое настроение.

Дафна задыхалась — в каждом углу, в каждой щели прилепились жалкие лачуги; грязь, голуби, отбросы, горы песка и мусора погребали обелиски, пилоны, колонны. Но она заставляла себя смотреть на это глазами ученого. В среду Дафна одолжила у лорда Ноксли тетрадь и начала делать копии надписей.

В четверг они отправились в Карнак. Он находился недалеко, менее чем в двух милях. Они проехали на ослах вдоль Аллеи сфинксов, или того, что от нее осталось. Сейчас большинство сфинксов были разбиты, а южная часть аллеи тонула в грязи и кучах мусора.

Однако разрушения не смогли уничтожить величие этого места. И полузасыпанные монументы продолжали потрясать своей грандиозностью. Огромные пилоны, целый лес гигантских колонн, обелиски, колоссы и сфинксы были такими же по величине и деталям, как на иллюстрациях в «Описании Египта». Тем не менее действительность превосходила все, что могла представить в своем воображении Дафна.

Когда они проходили по главной дороге в гипостильный зал, она смотрела на обрамлявшие ее двенадцать гигантских колонн, как сказал Ноксли, самых больших во всем Египте, и думала, что бы сказал Руперт, глядя на них.

В своем воображении она видела его, смотрящего на одну из капителей, сделанную в форме лотоса, как он смотрел на пирамиду Хефрена: упершись кулаками в бедра, а ветер шевелит его черные волосы. Она почти услышала его звучный голос: «Она огромна».

И Дафна улыбнулась, но ее губы задрожали, горло сжалось, и глаза наполнились слезами.

Она закрыла глаза и сдержала слезы. Она должна продолжать трудиться, заставлять работать свой ум и не поддаваться эмоциям. Работа придавала ей силы и раньше, так будет и впредь. Ее ум — единственный союзник, на которого она могла положиться. Придет время, он подскажет ей выход.

В ту ночь Дафне снилась гробница фараона.

Она спускалась по шестнадцати ступеням в передний коридор. В конце его находилась камера, заставленная множеством предметов: ящиками, корзинами, кувшинами и мебелью, сделанной в форме животных. Ее внимание привлекли две фигуры, с правой стороны охранявшие дверь. Она прошла мимо фигур и через дверь вступила в темное помещение.

В слабом свете она увидела две двери. Она открыла их. Внутри стоял огромный золотой саркофаг. По углам его замерли богини с распростертыми крыльями, охраняя то, что лежало внутри.

Дафна поднялась по нескольким ступенькам и заглянула в саркофаг.

В нем лежал Руперт Карсингтон, он как будто спал с легкой улыбкой на губах, такой же, как на лице Рамзеса Великого в Мемфисе. На нем была короткая одежда из золотой ткани, сложенные руки лежали на обнаженной груди. В слабом мягком свете мускулы его тела отливали темным золотом.

Она наклонилась и дотронулась до его лица.

— Я тоскую по тебе, — прошептала она.

Слезы полились из ее глаз и закапали на его лицо. Он сказал:

— Дафна, проснись.

Нет, она не хотела расставаться с этим сном. Она никогда больше не увидит его, разве только во сне.

— Дафна, проснись.

Она пыталась сказать «нет», но не смогла произнести ни звука. Она открыла глаза и увидела темноту. Рука зажимала ей рот. Это была не ее рука. Она была большая и… знакомая. И еще был запах. Его запах.

Голос, бархатный голос тихо сказал:

— Никакого крика, никакого плача, никакого обморока.

Она, задыхаясь, с рыданием обхватила его шею и сказала:

— Я никогда не падаю в обморок.