Глава 10

Батшеба тоже смыла грязь, однако сделала это куда более изысканным способом, воспользовавшись тазом и кувшином горячей воды, которые принесла любезная миссис Эдкинс.

К сожалению, хозяйка не позаботилась о зеркале и заколках, так что пришлось приводить прическу в порядок на ощупь и всего с несколькими оставшимися шпильками. Во время этого сложного занятия дверь комнаты внезапно распахнулась.

– Вы подкупили моего слугу, – заявил лорд Ратборн. Влажный шейный платок был едва завязан. Воротник рубашки оторван. На сюртуке и жилете не хватало пуговиц.

Блестящие черные локоны свисали на лоб, в то время как их собратья на затылке торчали вверх подобно набору штопоров.

Виконт не просто умылся, а явно вылил на себя ведро воды. Батшеба с отчаянием увидела, что он весь мокрый.

Так хотелось запустить пальцы в эти непослушные кудрявые дебри. Так хотелось сорвать мокрую одежду и позволить рукам оказаться там, где им никак не следовало оказываться.

Во всем виновата эта ужасная потасовка в Колнбруке. Его реакция в тот момент, когда пьяница дотронулся до нее… то, как на него накинулась толпа и как он бесстрашно и легко всех раскидал… опасность…

Все это ей страшно понравилось.

И взволновало.

И возбудило.

Типичная реакция Делюси.

Батшеба засунула шпильку в плотно скрученный узел на затылке.

– Я же Делюси, – заметила она мрачно. – Мы всегда всех подкупаем.

– И все же со мной этот номер не пройдет, – решительно заявил он. – Придется довольствоваться порабощением Томаса. Пусть он выполняет ваши сумасшедшие затеи. А я не Томас и не привык, чтобы мной помыкали. Поторопитесь, нам пора ехать.

Батшеба на мгновение замерла.

– Я тоже не привыкла, чтобы мной помыкали, – парировала она, – а потому отказываюсь двигаться дальше, пока не удостоверюсь, что у вас не сломано ребро.

– Я не ломал ребер, – упрямо заявил Бенедикт.

– Неизвестно, – возразила Батшеба. – Там, в коридоре, вам явно было больно. Справа.

– Я просто старался не смеяться.

– А потом вы шли странной походкой.

– От смеха закружилась голова.

А у нее закружилась голова, пока она смотрела и слушала. Пока он хохотал, у нее разболелось сердце – оттого, что он выглядел совсем по-мальчишески. Настоящий хулиган, такой далекий от совершенства, такой живой, искренний и человечный.

Да, он оказался человечным и уязвимым, как и все люди. А этот припадок смеха вполне мог лишь осложнить травмы, если они были.

– Я быстро, – сказала она. – Не могли бы вы…

– Я не идиот, миссис Уин… миссис Вудхаус. И если бы я сломал ребро, то наверняка знал бы об этом. Боль, понимаете ли. Мужественность, сила и стоическая выносливость вовсе не означают, что я не способен испытывать боль. Так вот, мне не больно.

– Но реакция часто запаздывает, – возразила она. – Бывает, что боль приходит лишь через несколько часов.

– Мы не можем остаться здесь на несколько часов. Я отправляюсь в путь, мадам. А вы вольны присоединиться или нет, как пожелаете.

С этими словами лорд Ратборн повернулся и вышел из комнаты.

Он ожидал, что она пойдет следом, как овца.

Батшеба сложила руки на груди и попыталась взглядом прожечь в двери дырку.

Через пару мгновений виконт вернулся.

– Упрямитесь ради самого упрямства! – прогремел он. – Взяли за правило перечить на каждом шагу. Точно так же, как в Лондоне. Привыкли, что все и всегда решается в вашу пользу! Так быть не может!

– А в вашу пользу может? – уточнила она.

– Решительно отказываюсь стоять здесь и пререкаться.

– А я не потерплю, чтобы со мной обращались, как с ребенком. Так что можете оставить этот тон! И можете не высмеивать вполне разумное беспокойство. Перелом ребра может привести к трагическому исходу!

Его лицо внезапно смягчилось.

– Да, разумеется, беспокойство вполне разумно. И высмеивать его не стоит.

Батшеба расслабилась и опустила руки. Бенедикт подошел, словно кающийся грешник.

– Вы обязательно расскажете мне об этом подробно, – проворковал он, беря ее за руку. – Но только в экипаже.

Она отпрянула, но он прореагировал достаточно живо и успел схватить ее в охапку.

– О нет! – возмутилась она и уперлась ладонями ему в грудь. – Этот примитивный метод не пройдет. Не позволю, чтобы меня таскали, словно мешок с мукой.

– Проверь лучше, не сломаны ли у меня ребра, любовь моя, – со смехом предложил он.

– Я вам не любовь, упрямый и ехидный нахал. – Она попыталась освободиться. – А вы мне не хозяин и не господин. И вы не…

– Не устраивайте сцен, – предупредил он.

– Я еще далее не начала устраивать сцену, – упиралась она, пока он тащил ее к двери. – Еще один шаг, и я…

Губами он накрыл ее губы.

Мир покачнулся. Свет померк.

Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Его рот крепко-накрепко запечатал рот Батшебы.

«Нет! Нет!» – громко кричал голос разума.

Слишком поздно.

Ее губы мгновенно смягчились, а руки поднялись к его плечам.

Она не только приняла поцелуй, но и ответила на него. Ответила с тем же вызовом, который постоянно горел в синих глазах. Теперь его переняли горячие губы.

Она извивалась в его крепких объятиях до тех пор, пока он немного не ослабил хватку и не позволил ей опуститься на пол. Однако ее рот ни на мгновение не покинул его рта. Он жадно впитывал огонь поцелуя, а она тем временем медленно стекала с него. Ощущение каждого изгиба, каждой линии нежного гибкого тела не просто волновало, а приводило в трепет.

Необходимо немедленно отпустить ее. Сейчас же.

Для этого требовалось всего лишь убрать руку с соблазнительной талии. Но он этого так и не сделал. Прижимал к себе то тех пор, пока поцелуй не превратился в порочную игру – дразнящую, дерзкую, требовательную.

Страсть.

Страсть недопустима. Никогда и ни за что. Страсть равнялась безумству, хаосу. Он был вооружен против нее десятками правил.

«Нет! Стукни же меня! Наступи на ногу! Ведь ты умеешь сопротивляться и драться!»

Но Батшеба доверчиво прильнула и крепко держалась тонкой рукой за его плечо.

Голоса рассудка и чувства долга громко выкрикивали правила – одно за другим, – однако она заглушала их едва заметным поглаживанием пальцев свободной руки. Гладила его руку, которой он упирался в дверь – чтобы та не вздумала открыться до тех пор, пока он не найдет в себе силы убрать вторую руку с изящной талии.

Вот ее ладонь оказалась на его запястье, и он не смог удержаться, чтобы не повернуть руку ладонью вверх и не переплести свои пальцы с ее. Интимность прикосновения доставила боль, а боль рассердила. Батшеба создана для него. Так почему же нельзя ее получить?

Бенедикт прервал поцелуй и уткнулся лицом в белоснежную шею. Жадно пил вкус кожи, впитывал ее аромат. Казалось, он все помнил, все вспоминал вопреки решительному намерению забыть.

Руки больше не могли сохранять неподвижность. Они принялись гладить спину, исследовать изящный изгиб талии и легкую волну бедер. Прикосновение взволновало, заставило ответить, и ее ладони тоже немедленно пришли в движение, не позволяя успокоиться ни на мгновение. Они скользнули под сюртук, потом под жилет и принялись дразнить через тонкое полотно рубашки. Неужели волшебница знала, что он умрет, если она сейчас же не прикоснется?

Бенедикт провел ладонью по спине, но застежек не обнаружил. Они оказались спереди. Хватило мгновения, чтобы расстегнуть крючки, сдвинуть прочь тонкую сорочку, засунуть ладони в корсет и наконец-то добраться до груди. Кожей ощутить сладость кожи.

Батшеба перестала дышать.

«Прикажи мне остановиться! Нет, молчи, не запрещай!»

Она на мгновение отстранилась и потянула за тесемки корсета. Шнуровка ослабла, и она взглянула потемневшим, вызывающим взором. Потом обняла его за голову и заставила наклониться. Губы ощутили шелковистую сладость нежной кожи. Она едва слышно вздохнула от наслаждения.

На этом мысли оборвались.

Осталось лишь безумное «хочу», «немедленно», «мое».

Зверь проснулся.

Он поднял ее юбки – как можно выше. Нижние юбочки шуршали и шелестели, пока наконец рука не скользнула по краю чулка и не отправилась дальше.

Он потянулся было к застежке на брюках, но Батшеба опередила, и ему пришлось прижаться ртом к ее плечу, чтобы не закричать, словно впервые познавший удовольствие мальчишка.

Он испытывал безумное нетерпение. Но мучительное наслаждение не позволяло уступить нетерпеливому желанию. Он почувствовал, как расстегнулась сначала одна пуговица, потом вторая. Бенедикт начал помогать Батшебе, помогать себе – он больше не мог ждать. Но в это мгновение она вскрикнула и отпрянула, а потом негромко, но яростно выругалась по-французски.

Безжалостный приступ боли, вот что привело Батшебу в чувство.

Она вырвалась из объятий и отвернулась. Лицо пылало.

– Что случилось? – растерянно спросил Бенедикт осипшим от страсти голосом. – В чем дело?

Она была готова и заплакать, и засмеяться.

– Рука. Что-то с рукой. Идите к черту, Ратборн. Вы же знаете, что мы делали то, чего нельзя делать.

– Идти к черту? – возмушенно переспросил он. – Это мне идти к черту?

Потом уже спокойнее и мягче поинтересовался:

– Что же вдруг приключилось с вашей рукой?

– Думаю, она разбила чей-нибудь нос. И теперь жутко болит.

– Дайте-ка посмотрю.

Ей хотелось отойти подальше, привести себя в порядок и позволить ему сделать то же самое. Грудь покинула корсет, подол нижней юбки застрял за поясом, а юбка сбилась в беспорядочный ком.

Но за всю жизнь Батшеба так и не научилась стесняться, а тем более стыдиться собственного тела, и сейчас ее совсем не заботило, какое именно зрелище предстало перед глазами лорда Ратборна. Она была готова не только позволить ему видеть все, что он хотел видеть, но и отдать все, что он хотел получить. Причем сделала бы это с радостью.

Потому что влюбилась до полного безумия, до безнадежности. То есть безнадежной оказалась она сама. Кровь Делюси делала свое дело, хотя благонравная миссис Уингейт упорно пыталась противостоять ее тлетворному влиянию.

Она протянула руку.

– Пальцы заметно распухли, – взволнованно заметил Бенедикт. – Говорите, стукнули кого-то по носу?

– Да.

– И все из-за меня.

– Разумеется, из-за вас. Не могла же я позволить вам сражаться в одиночку. Да и вообще драться не следовало. Глупо было раздувать историю из-за того, что какой-то нелепый пьяница схватил меня за ногу. Я и сама могла как следует пнуть нахала, полезь он дальше. И все же сразу броситься на помощь даме было очень мило с вашей стороны. Очень по-рыцарски.

– Ничего милого. Просто смешно и глупо, – возразил виконт. – Не поведи я себя необдуманно, совсем как Руперт, мы уже давным-давно ехали бы туда, куда должны ехать. И никто из нас не страдал бы от ран, и никто не волновался бы, что другой страдает от ран. А главное, нам и в голову бы не пришло делать то, что, как обоим прекрасно известно, мы делать не должны.

– А мы ничего и не сделали, – заметила Батшеба. Она даже не попыталась говорить спокойно. Больше того, у нее даже не хватило самообладания прогнать из голоса сожаление.

– Не сделали.

Он посмотрел на больную руку. Поднес эту бедную руку к губам и нежно поцеловал каждый пальчик, каждый распухший сустав. Потом выпустил руку и окинул Батшебу внимательным взглядом – с головы до ног. Грустно вздохнул.

– Это я растрепал ваш костюм. Очевидно, привести его в порядок следует тоже мне.

– Я и сама могу это сделать, – независимо ответила она.

– Но вы вскрикнули от боли, едва попытались расстегнуть пару пуговиц. Так разве вам удастся справиться со всеми этими крючочками и тесемочками?

Хороший вопрос.

Как предупреждала Батшеба, результаты драки сказались не сразу. Однако испытал неприятные последствия вовсе не Бенедикт. Боль досталась ей самой. Жаль только, что острый приступ не проявился хоть немного раньше. Тогда не пришлось бы смотреть в глаза тому очевидному факту, что вдова Джека Уингейта оказалась всего лишь очередной шлюхой из рода Делюси.

– Да, скорее всего процесс займет несколько часов. И будет сопровождаться изрядным количеством проклятий и воплей, – признала Батшеба. – Так что, наверное, действительно будет лучше, если вы возьмете дело в свои руки.

Она упорно смотрела ему в плечо, а он тем временем ловко водрузил корсет на место, расправил сорочку, вернул умопомрачительный бюст в надлежащее положение и привел в порядок шнуровку.

Потом занялся нижней юбочкой. Миссис Уингейт тяжело вздохнула:

– Думаю, приличные леди никогда не пытаются расстегнуть пуговицы на брюках джентльменов.

– Они делают это гораздо реже, чем хотелось бы, – заметил лорд Ратборн, увлеченно расправляя платье.

Хотя у Перегрина и Оливии оказалось вполне достаточно денег, чтобы доехать до Туайфорда, они туда так и не попали.

В Мейденхеде, едва возница остановил дилижанс, чтобы сменить лошадей, Перегрин вылез из щели между двумя слишком толстыми и не слишком чистыми пассажирами. Оба крепко спали, причем на нем. На протяжении пяти последних миль графу Лайлу ничего не оставалось, кроме как вдыхать тяжелый воздух и слушать оглушительный храп. Впрочем, он мог бы стерпеть неудобства, время от времени отвлекаясь на какое-нибудь интересное дело или зрелище. Однако таковых не нашлось, а потому невольный путешественник ощущал страшную скуку, гнев, голод и усталость.

– Все, я дальше не поеду, – решительно заявил он Оливии. – Сама решай, останешься или будешь продолжать путь. Мне все равно.

С этими словами Перегрин выбрался из заточения, вышел за ворота гостиничного двора на улицу и жадно вдохнул прохладный ночной воздух.

Потом посмотрел вокруг. Ему еще ни разу не доводилось покидать уютный дом в столь поздний час. Все вокруг казалось чужим и даже враждебным. Если не считать обычной суеты постоялого двора, городок тонул в тишине глубокой ночи. Жители давным-давно лежали в теплых постелях.

Перегрину тоже хотелось тишины. Только в тишине можно было спокойно подумать. Но, конечно, больше всего хотелось спать. Ведь все нормальные люди по ночам спят.

День и вечер прошли в постоянном напряжении. Трудно было предположить, что именно Оливия сделает в следующую минуту, когда разразится неминуемая катастрофа.

Теперь-то он понял, что катастрофа уже произошла. Бегство с Оливией Уингейт, даже по самым сдержанным расчетам, наверняка сулило крайне неприятные последствия.

Если бы лорд Ратборн догнал их в самом начале пути, как и надеялся Перегрин, все обошлось бы без особого шума. Он объяснил бы, что к чему, и дядя наверняка понял бы его позицию и логику действий. Дядя Бенедикт отличался здравомыслием и справедливостью.

Но уже начался следующий день. Суббота. Та самая, в которую Перегрину предстояло отправиться в Шотландию в сопровождении его сиятельства. Далее если бы существовала возможность нанять почтовую карету – а такая возможность отсутствовала, – то все равно не удалось бы вернуться в Лондон и предотвратить бедствие. Сейчас уже все дядины слуги наверняка знают, что случилось нечто непредвиденное и крайне неприятное. А если узнали слуги, значит, скоро узнает и весь мир.

Следовало давно понять, что общение с Оливией Уингейт к добру не приведет. Надо было отпустить ее вместе с этим Натом Диггерби.

Но в таком случае Перегрин потерял бы интересное приключение.

Да и, говоря по правде, он вовсе не спешил в Эдинбург, где предстояло терпеть невыносимую скуку и унижения в очередной школе, из которой его все равно скоро вышвырнут.

Куда больше волновало неминуемое раздражение лорда Ратборна. Виконт мог решить, что племянник вовсе не стоит тех хлопот, которые доставляет. Тревожила также и реакция родителей, ведь они могли впасть в истерику и запретить навещать его светлость. Если бы не все эти неприятные обстоятельства, то Перегрин не отказался бы сопровождать Оливию в безумном путешествии. Для молодого человека, готовящего себя к экспедиции на таинственные берега Нила, поездка в Бристоль – не больше чем полезная тренировка.

Однако нельзя было забывать о лорде Ратборне. Поскольку дядя до сих пор не поймал беглецов, следовало немедленно остановиться и ждать, пока ему удастся это сделать.

Так что можно спокойно поесть. И лечь в постель.

Мейденхед, торговый городок вполне достойных размеров, располагал несколькими приличными гостиницами. Перегрин вернулся в ту, которая называлась «Медведь» – самую большую и оживленную. И у входа сразу заметил Оливию. Она ждала в картинной позе, скрестив руки на груди.

– Ты должен быть моим оруженосцем, – решительно заявила она. – А оруженосцы неизменно хранят верность и преданность. Они не покидают своих рыцарей.

– Но я голоден, – признался Перегрин, – и очень хочу спать.

– Только не здесь, – возразила Оливия. – Это самая большая гостиница в городке. Очень дорогая. А уж даром они нас ни за что не впустят.

Она оценивающе взглянула вокруг.

– Вряд ли мне удастся заработать деньги глубокой ночью.

– Заработать? – удивленно переспросил Перегрин – Ты хочешь сказать, выманить?

Благородный рыцарь лишь пожал плечами.

– Тебе дает деньги отец. А мне приходится зарабатывать самостоятельно.

Перегрин вовсе не был уверен в том, что ловкость рук, а иногда и прямой обман можно назвать работой, однако он слишком устал, чтобы обсуждать такие тонкости.

– Да, отец действительно, дает деньги. Больше того, часть их сейчас при мне.

Оливия прищурилась.

– Во-первых, сумма не слишком велика, – продолжал Перегрин. – Во-вторых, нечего на меня так смотреть, потому что я никогда не лгал тебе на этот счет.

– Но ты ни разу не говорил о деньгах, – возразила искательница приключений.

– А ты не спрашивала. Ты хотя бы раз обратилась ко мне за советом, помощью или просто для того, чтобы услышать мое мнение?

Не дожидаясь ответа, он продолжал:

– Я заплачу за ужин и, если повезет, за ночлег. Но только в том случае, если ты пообещаешь больше никогда и никому не рассказывать о нашей умирающей матери или о других несуществующих людях.

– Почему? – заинтересовалась Оливия.

– Потому что это неспортивно.

– Как-как? Повтори, пожалуйста.

– Неспортивно, – еще раз произнес Перегрин.

– Наверное, хочешь сказать, что это неприлично, – насмешливо поправила Оливия.

Перегрин распахнул дверь.

– Хочу сказать, что это то же самое, что нападать на маленького и слабого человека. Вот что я хочу сказать, – Молодой граф жестом пригласил спутницу войти.

– О, – произнесла та и переступила порог.

Теперь она молчала, и это вполне устраивало Перегрина. Ему же очень хотелось есть и спать. Наверное, отдохнув, он будет готов к разговору.

Отдохнуть действительно удалось, причем с комфортом. Правда, гостиница на самом деле оказалась непомерно дорогой. Путешественникам пришлось довольствоваться комнаткой величиной со стенной шкаф и спать на предназначенных для слуг жестких койках.

В подобных спартанских условиях лорд Лайл не оказывался еще ни разу в жизни, даже в школе. И все же он крепко уснул. В половине четвертого ночи, когда лорд Ратборн проезжал мимо Мейденхеда, Перегрин спал сном младенца.

Бенедикт миновал Мейденхед, не обратив внимания на спящий темный городишко.

Первые молчаливые минуты пути виконт всецело посвятил попыткам восстановить свое знаменитое самообладание, собрать остатки моральной устойчивости и изгнать чуждый дух, который в последнее время завладел его существом.

Потом миссис Уингейт заговорила, и вся сложная конструкция моментально рассыпалась.

– Думаю, будет лучше, если в Туайфорде мы расстанемся, – предложила она. – Я отвезу Оливию в Бристоль и там, на месте, раз и навсегда покончу с этой нелепой историей насчет сокровищ.

– В Бристоль? – изумленно переспросил Ратборн. – Неужели в Колнбруке вы повредили не только руку, но еще и голову?

– Возвращаться в Лондон вместе нам нельзя, – настаивала Батшеба. – Вам необходимо вернуться как можно скорее, чтобы избежать сплетен. Ведь сегодня вы должны были выехать в Шотландию, разве не так?

– Дело не в этом, – возразил Ратборн. – Дело в том, что вам нельзя ехать в Бристоль одной.

– Но со мной будет Оливия.

– У вас нет денег.

– Есть немного.

– Ну, если только совсем немного. Ведь когда я пришел к вам, вы как раз собирали вещи, чтобы заложить их у ростовщика.

– Мы с Оливией всегда путешествуем с очень ограниченными средствами, – стояла на своем Батшеба. – Совершенно не обязательно нанимать почтовую карету. Мы вполне можем пройтись пешком.

– Пешком? До Бристоля? Вы что, совсем с ума сошли? Это почти сотня миль!

Ратборн вспомнил, как безумная красавица шла, покачивая бедрами, у Кенсингтонской заставы, и как реагировали на зрелище окружающие мужчины.

И вот она собирается покачивать бедрами на дороге протяженностью в сто миль, заполненной преимущественно мужчинами.

– Об этом не может быть и речи! – отрезал Ратборн. – Ни за что не позволю!

Батшеба резко повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо, и нечаянно задела коленом бедро. Виконт сжал зубы.

– С какой это стати вы вдруг решили, что вправе распоряжаться моими действиями? – возмущенно воскликнула она. – Ах да, как же я могла забыть? Это просто привычка! Привычка постоянно приказывать всем вокруг. Что ж, милорд, прекрасно! Продолжайте! Можете подробно объяснить, что мне можно делать, а что нельзя. С удовольствием посмеюсь. Это куда лучше, чем нервничать из-за несносной девчонки.

– Вы называете дочь несносной и в то же время потакаете ее прихотям, – упрекнул Бенедикт. – Какую аферу вы задумали? Решили посетить семейный склеп во мраке ночи? Представляю живописную картину: вы вдвоем с Оливией, в темных плащах с капюшонами. Она держит фонарь, а вы вооружены большой лопатой.

– Как и многие старинные поместья, Трогмортон по определенным дням открыт для посетителей, – спокойно пояснила Батшеба. – Я действительно отведу дочку в склеп и покажу, как тщательно за ним ухаживают. И она сама поймет, что если бы там и хранились какие-нибудь сокровища, то или садовники, или слуги давным-давно бы их обнаружили. А после этого мы, возможно, развлечемся и посмотрим пещеры контрабандистов.

– Иными словами, возвращаться в Лондон вы не спешите, – заключил спутник. Ему следовало бы радоваться, ведь это означало, что по возвращении из Шотландии ему не придется охотиться за ней. Время вылечит проклятую страсть.

– Разумеется, не спешу, – подтвердила Батшеба. – Вы отправитесь с племянником в Эдинбург. Что же делать в Лондоне мне – да и всем остальным, – если там нет лорда Ратборна?

Бенедикт взглянул на спутницу. Та отвернулась с самым серьезным выражением, однако в глазах блеснули озорные искры.

– Смеетесь, – коротко заметил Бенедикт.

– Напротив, милорд. Всеми силами пытаюсь подавить печаль, размышляя о вашем предстоящем отъезде. А потому храбро улыбаюсь, а вовсе не смеюсь. Я вообще редко смеюсь.

Несмотря на озабоченность, Бенедикт тоже не смог сдержать улыбку.

Батшеба отвернулась и посмотрела вперед, на дорогу. Заговорила серьезно, даже напряженно:

– Если не примем срочных мер, то скоро будет совсем не до смеха. Необходимо расстаться как можно быстрее – едва найдутся дети. Вам предстоит немедленно отвезти Перегрина в Шотландию. Если опоздаете всего лишь на день-другой, родители, возможно, не успеют поднять шум.

– Шум они поднимут в любом случае. Такова их натура. Но дело вовсе не в Атертоне и его жене. Главная трудность заключается в ином. Сейчас уже все мое семейство наверняка обнаружило наше исчезновение. Пойдут разговоры, пересуды, поползут разные слухи. Потребуется хорошая, добротная ложь.

– Добротная ложь нужна и мне, для объяснения с миссис Бриггз, – согласилась Батшеба. – Ведь придется как-то оправдывать непомерно затянувшееся отсутствие.

– Приедем в Туайфорд, и вы сразу напишете ей записку, – нашел выход Бенедикт. – Объясните, что вынуждены ухаживать за больной родственницей. А я позабочусь, чтобы письмо пришло как можно скорее. Сам же, наверное, сочиню, что Перегрину пришло в голову отправиться в путь вместе с бродячими артистами или присоединиться к цыганскому табору – что-нибудь в этом роде. А может быть, скажу, что парень пал жертвой обаяния дочки торговца и пошел следом. Такие романтические глупости вполне в духе Атертонов, так что они наверняка с готовностью проглотят пилюлю.

– Судя по всему, они не слишком близко знакомы с лордом Лайлом. Я знаю графа всего несколько недель, но ни за что не поверила бы в подобные истории.

– А я вот никак не могу поверить в то, что парня произвели на свет его собственные родители. Все Далми отличаются эмоциональной экстравагантностью и подыскивают таких же спутников жизни.

– В таком случае Перегрин – исключение, – задумчиво заметила Батшеба. – Так бывает. Мне бы очень хотелось, чтобы в исключение попала и Оливия.

– Но в этом случае мой дорогой племянник остался бы без увлекательного приключения, – возразил Бенедикт. Про себя же добавил, что подобный вывод относится и к нему самому.

К сожалению, конец приключения приближался слишком стремительно.

– Если бы дело ограничилось лишь этим, – вздохнула Батшеба. – Но ведь все гораздо серьезнее, а потому Оливия получит по заслугам.

Немного помолчав, она добавила:

– Ратборн, а что делать, если вдруг выяснится, что мы путешествовали вместе?

Виконт без особого труда представил подобную возможность. Он понимал, что ночная тьма – слишком зыбкое и ненадежное укрытие. На протяжении двадцати с лишним миль пути кто-нибудь вполне мог его узнать.

Не секрет, что сплетни распространяются с поразительной скоростью.

Вспомнились разговоры в клубе. Говорили о Джеке Уингейте. Говорили с презрением и жалостью. Да и в голосе отца при одном лишь упоминании об ужасных Делюси зазвучало откровенное отвращение.

Бенедикт не раз видел, что именно случалось, когда какая-нибудь несчастная душа оказывалась предметом скандала, хихиканье и шепот за раскрытыми веерами, смешки в спину, не слишком тонкие намеки и злые карикатуры в витринах магазинов и даже на фонарных столбах – чтобы видел весь мир.

Представить себя объектом подобного внимания было не очень приятно. Но представить миссис Уингейт под обстрелом насмешек, сплетен и пересудов казалось поистине нестерпимо.

– Единственным разумным ответом будет полное отрицание, – произнес Ратборн вслух.

– И вы действительно верите, что все обойдется так просто? – удивилась Батшеба. – Что достаточно сказать «это неправда»?

– Нет, придется притвориться, что произошло досадное недоразумение. Поднять брови. Позволить себе едва заметную улыбку сожаления. Если же люди будут надоедать и дальше, то придется изобразить предельную скуку и натужную вежливость. При этом неплохо произнести что-нибудь вроде «что вы говорите!» или «как интересно!».

Он продемонстрировал то выражение, с которым следовало произнести театральные реплики.

– Прекрасно, – по достоинству оценила Батшеба. – Но вы уверены, что этого окажется достаточно?

– Хотелось бы верить, – ответил Ратборн с оттенком сомнения в голосе.

В это мгновение вдалеке, возле самой дороги, блеснул слабый огонек.

– Похоже, приехали в Туайфорд, – заметил лорд. – Давайте решим, что будем делать, когда найдем детей.

Последние минуты прошли в размышлениях и разговорах относительно предстоящего разделения.

Мысль о расставании навеяла грусть. Никто из двоих не ожидал, что она окажется сильнее разума.

Впрочем, долго грустить не пришлось: в гостинице Туайфорда путники узнали, что из дилижанса никто не вышел – ни мужчина, ни женщина, ни тем более дети.

Пришлось отправиться дальше, в Рединг.