В этот момент Кэтрин Тримэйн из узкого окна спальни уныло смотрела вниз на Гросвенор-сквер. Чуть ли не с отвращением она рассматривала мощеную улицу, окружавшие площадь элегантные городские дома, тоскуя о тихих зеленых лугах Лестершира. Она все еще предпочитала деревню городской суете – и в этом мало изменилась за истекшие шесть лет. Зато как эта юная леди в муслиновом платье цвета лаванды, с непокорными черными кудрями, повязанными золотой тесьмой, отличалась от дикого неухоженного ребенка, которым она была тогда! Одевалась она так, как требовалось от наследницы древнего и благородного рода; если бегство было невозможно, умела разумно и вежливо беседовать в любой аристократической гостиной, изящно при этом разливая чай. Ни осанка, ни речь, ни манеры не выдавали раннюю историю ее жизни. Но внутри Кэтрин так и осталась «проклятым цыганским отродьем», как в отчаянии окрестила ее Элизабет.

Даже обучение в очень строгой и чопорной школе для юных леди не смирило ее своевольной натуры, не убавило жажды беззаботной свободы, которую она познала в таборе. При воспоминании о школе миссис Сиддон ее нежные губы всегда сжимались, а миндалевидные фиалковые глаза начинали мрачно поблескивать. Боже, как она все вытерпела! До сих пор она помнит то страшное утро, когда Рейна сунула их с братом прямо к носу высокомерного графа – ее отца. До сих пор ее трясет от тех давних воспоминаний. Оторвав от веселой, полной приключений цыганской жизни, какой она ее помнила, ее бросили в совершенно иной мир, в иную семью. Они с Адамом утешали друг друга и держались вместе, объединившись против странных людей и их странных требований – умываться, менять одежду в течение дня, носить башмаки. Вспомнив старые раны, старые обиды, Кэтрин в сотый раз пожалела, что не осталась неизвестным, неухоженным цыганским отродьем. Много раз цепи, связавшие ее с Тримэйнами, готовы были лопнуть под натиском протеста, то и дело потрясавшего все ее существо.

Слава Богу, подумала она с внезапным теплым чувством, что у их подлинной матери леди Рэйчел Тримэйн было такое безошибочное чувство такта. Рэйчел не слушалась своего любящего сердца и не осыпала детей знаками материнской любви. Она позволила им, диким лесным зверенышам, самим сделать первые шаги к дружбе. Поначалу Кэтрин с глубоким подозрением отнеслась к этой приятно пахнущей моложавой женщине, которая должна была занять в ее сердце место Рейны, и с возмущением отталкивала любое проявление любви с ее стороны. Но время притупило начальную неприязнь, и Кэтрин с удивлением обнаружила, что очень любит свою мать. Рэйчел нельзя не любить, поняла Кэтрин, такой уж она человек.

Слабый стон послышался со стороны постели, и Кэтрин быстрыми неслышными шагами пересекла комнату, оказавшись рядом с матерью. Озабоченно глядя на ее распухший подбородок, она тихо спросила:

– Что-нибудь сделать? Может быть, потереть тебе виски розовой водой? Вдруг немного поможет?

Рэйчел Тримэйн, привлекательную стройную женщину с ярко-голубыми глазами и черными кудрями, в которых не было ни одной серебряной нити, можно было принять за сестру Кэтрин. Сейчас она приходила в себя после того, как утром врач вырвал у нее больной зуб.

– Нет, моя радость, – слабо улыбнулась она дочери, – дай мне еще полежать, а потом, может быть, удастся проглотить немного чудного бульона, который готовит миссис Барроуз. Нет никакой необходимости сидеть со мной. Лучше воспользуйся нашим неожиданным приездом. Почему бы не нанести визит Аманде Харрис? Уверена, она будет рада увидеть тебя.

– Пожалуй, нет, мама. У Аманды наверняка другие планы. Кроме того, мы здесь так ненадолго, что я могу ни с кем не встречаться. В конце концов, не развлекаться же мы приехали.

– Да уж, не развлекаться, – вздрогнув от неприятных воспоминаний, согласилась с ней Рэйчел. – Но поскольку мы здесь, нужно из этого извлечь что-нибудь хорошее. Может быть, – добавила она, подмигнув, – ты выпьешь чаю с тетушкой?

В ответ она услышала очень несветское фырканье.

– Нет уж, я лучше посижу с тобой, чем буду слушать, как тетушка трещит про свой сегодняшний бал. Особенно после того, как она всех оповестила о том, как некстати мы приехали. Мы что, заранее спланировали эту зубную боль? – спросила Кэтрин с возмущением.

Рэйчел взглянула в разгневанное лицо дочери и грустно вздохнула. Да, ее отношения с родственницей были несколько напряженными, но она надеялась, что Сеси, теперь графиня Маунт, забудет о былых неприятностях. К несчастью, зубная боль не знала, что Сеси давала первый в этом году бал, и они прибыли в самый разгар подготовки. Захваченная приготовлениями, Сеси была явно недовольна их появлением, несмотря на столь вескую причину.

Многие годы Рэйчел упорно пыталась наладить родственные отношения, но все попытки разбивались о холодность и эгоистичность Сеси. Когда же она обнаружила, что кроме титула и поместья Маунтакр ее мужу ничего не досталось после смерти брата, их отношения и вовсе обострились. Для Сеси было жестоким ударом, что столь долгожданное богатство так и не вошло в их наследство. А Элизабет, старшая дочь Сеси, была просто в ярости.

Чтение завещания Роберта вообще стало крайне неприятным делом. Когда был оглашен его пункт, по которому цыгане получали право разбивать лагерь на большом лугу близ Хантерс Хилла, лестерширского поместья семьи, Элизабет, не скрывая больше досаду, взорвалась. Она отмахнулась от всех сердитых попыток призвать ее к порядку, прекратить смехотворные обвинения, пока Кэтрин, удивленная реакцией кузины, сама не пришла в ярость и не высказала ей все, что она о ней думала. Сеси, в свою очередь, набросилась на Кэтрин, в то время, как Клайв, злорадно блестя глазами, лицемерно ее защищал. Рэйчел и Эдвард тщетно пытались утихомирить страсти. Все пылали. То был крайне неприятный эпизод, и забудут его нескоро.

Во всяком случае, прошедшие месяцы не смягчили ситуацию. Муж Сеси, Эдвард, будучи опекуном Кэтрин, искренне любил племянницу и, бывало, навещал их с матерью. Но вообще-то семьи мало общались друг с другом.

Выручало всех то, что Рэйчел и Кэтрин предпочитали тихое уединение Хантерс Хилла, где покойный граф создал большой конезавод. Несколько лет назад, когда Кэтрин проявила интерес к его делу, он моментально забросил Маунтакр, и они поселились в изящном замке эпохи Тюдоров близ Мелтон Моубрей. Граф погиб в результате несчастного случая на охоте, но ни Рэйчел, ни Кэтрин не собирались покидать дом, который успели полюбить. Их не влекла модная толпа, где жаждали блистать Элизабет и Сеси. Кроме того, любые развлечения, когда еще не кончился траур, были для них немыслимы. Однако в последнее время Рэйчел начала подумывать о том, что Кэтрин пора уже вывозить в свет. Правда, леди Тримэйн смущало то, что Кэтрин не проявляла никакого интереса к образу жизни молодой девушки из общества. И в восемнадцать лет она любила запах конюшен, возню с лошадьми, поездки в цыганский лагерь. В Лондон ее не тянуло, что же до молодых людей, то она встречалась с ними редко и казалась совершенно довольной своей жизнью.

Когда недавно Рэйчел заговорила было о том, чтобы провести сезон в Лондоне, она услышала в ответ самое искреннее удивление: «В Лондоне? Зачем?»

И все-таки Рэйчел твердо решила сделать по-своему – Кэтрин нужно оставить неподобающие привычки, занять место в обществе и найти мужа. Не оставаться же ей навсегда среди конюхов и цыган?

Вспомнив о цыганах, Рэйчел нахмурилась. Как и всех, ее тоже удивил этот странный пункт в завещании Роберта. Особенно если вспомнить его реакцию на появление Рейны – он хотел заточить ее в темницу и отступил только после жалоб, слез и каменного молчания Кэтрин. До него вдруг дошло, что, наказав Рейну и цыган, он создает еще один барьер между собой и единственным ребенком. И для того чтобы дочь больше не видела в нем смертельного врага, ей разрешили иногда встречаться с цыганами. Вероятно, именно поэтому, с грустью подумала Рэйчел, даже после своей смерти он не хотел отрывать от них Кэтрин. При всей своей аристократической холодности и равнодушии, неспособности показывать истинные привязанности, граф хотел доказать Кэтрин, что он ее обожает. И если бы он относился так же к ней, своей жене, с горечью подумала Рэйчел, в их браке было бы куда больше тепла и смысла.

Что пользы сейчас переживать? Стряхнув эти меланхолические мысли, она взглянула на дочь, мерившую шагами комнату. Приятные кремовые стены, мягкий зеленый ковер и на этом фоне беспокойные шаги девушки. Совсем как львица в клетке, мелькнуло у Рэйчел. Кэтрин, всегда деятельную, энергичную, сейчас раздражало вынужденное бездействие. Как же она, бедняжка, столько лет провела в школе миссис Сид-дон? Такие школы часто похожи на тюрьмы, и Рэйчел впервые задумалась над тем, через какие жестокие испытания прошла Кэтрин, приноравливаясь к обществу совершенно иному, чем то, в котором она провела ранние годы. Но девушка справилась, подумала Рэйчел с гордостью и снова удивилась, что это она подарила миру такое своевольное и прекрасное создание.

Кэтрин не походила на обычную красавицу, у которой все соразмерно. Здесь были контрасты, и они первыми бросались в глаза. Но и привлекали внимание. Иссиня-черные волосы, белая, как гардения, кожа, нежный треугольник лица прежде всего останавливали взгляд. Затем вы видели загадочные, с необычным разрезом, фиалковые глаза, притягательный крупный рот. Стройная, хорошо сложенная, она была естественна и приветлива. Ни глупого кокетства, ни женской игры у нее и в помине не было.

Бывала она и другой – со сжатыми губами. Такая Кэтрин не предвещала ничего хорошего. Такой Кэтрин нечего было делать в обществе тетушки Сеси. Глядя на нее, Рэйчел от души пожелала, чтобы короткий визит уже завтра закончился и они были на пути в Хантерс Хилл.

– Не обращай внимания на Сеси, дорогая, – попросила она дочь. – Она не может быть другой. Наверное, это все же неудобно, что мы сейчас здесь.

– Не вижу никаких неудобств, – возразила Кэтрин. – Мы не будем на ее дурацком балу, а в доме, видит Бог, полно незанятых комнат. – Воинственно сверкнув глазами, она добавила:

– И мы не отвлекаем ее слуг, как это делает она с нашими!

С сочувственной улыбкой на губах Рэйчел прошептала:

– Я все это знаю, любовь моя, но, Кэт, пожалуйста, обещай мне не раздражать тетю. Обещаешь?

Обещание последовало тут же, но эта поспешность не обрадовала, а обеспокоила леди Тримэйн, к тому же ей был знаком этот блеск в фиалковых глазах, он тоже предупреждал не доверять внешней покорности.

– Кэтрин, а ты ничего не замышляешь? – Не справилась Рэйчел со своим подозрением.

– Что вы, конечно, нет, мадам. Что заставляет вас так думать? Ради вас, поскольку вы нездоровы, я обещаю не раздражать Сеси! – промурлыкала Кэтрин сладким голосом.

Ударение, сделанное на имени тетки, насторожило Рэйчел, но в это время послышался деликатный стук в дверь. Это был Клайв Пендлтон. Он вошел с самой любезной и приветливой улыбкой.

Рэйчел ему обрадовалась, пригласила сесть рядом, но Кэтрин с подозрением следила за тем, как он усаживается в удобное кресло у постели больной. Рэйчел предназначал он очаровательные манеры, и она считала его приятным молодым человеком, который к тому же был крестником ее покойного мужа. На Кэтрин эти манеры не действовали, она инстинктивно чувствовала в нем другую, темную, мастерски скрытую сторону и потому избегала его.

В последние годы, заезжая в Мелтон Моубрей, он непременно бывал в Хантерс Хилле. Но принимала его одна Рэйчел, Кэтрин всегда находила благовидный предлог улизнуть из дома в день его визита.

Клайв подозревал, что делала она это умышленно, избегая его, и сейчас, наблюдая исподтишка, как она беспокойно мечется по комнате, он ухмыльнулся. Неприятный блеск промелькнул в его глазах и исчез так быстро, что Рэйчел, лениво с ним болтая, ничего не заметила.

Кэтрин видела все, ибо не сводила с него глаз, и ее не тронула его подозрительная любезность – держалась она, как всегда, равнодушно и отчужденно. Но когда Клайв через несколько минут вежливого разговора оставил их, Кэтрин удивилась. После того как за ним закрылась дверь, она мрачно нахмурила свои тонкие брови.

Рэйчел всегда интересовало, почему дети чувствуют к Клайву такую откровенную неприязнь. Не в силах сдержать любопытство, она спросила Кэтрин:

– Скажи, почему он тебе не нравится? Клайв достаточно хорош собой, а сегодня он был просто элегантен.

– Да, он хорош собой, если кому-то нравится такая внешность, – холодно признала Кэтрин.

– А ты и вправду знаешь, какая внешность тебе нравится? Ты, похоже, имеешь на это твердые взгляды… – Рэйчел начал забавлять их разговор.

– Ну-у, – протянула Кэтрин, заколебавшись, – я никогда об этом много не думала, но, как мне кажется, физические черты не так уж важны. Конечно, никто не захочет совсем безобразного мужа! Но человек может быть очень красивым и подлым внутри. Я бы предпочла того, кто ко мне добр. А Клайв способен обидеть женщину.

– Ты этого не знаешь, дорогая, и к нему несправедлива. Клайв, говоря твоими собственными словами, всегда относился к тебе по-доброму. В день, когда тебя похитили, он был в отчаянии, убивался почти так же, как твой отец и я. Никто не искал тебя усерднее его. Ты, я боюсь, всегда неверно судила о его привязанности к тебе.

Избегая серьезного взгляда матери, Кэтрин пробормотала:

– Может быть, но ничто и никто не убедит меня в том, что Клайв заботится о ком-то, кроме самого себя.

Рэйчел поспешила оставить эту тему, мудро рассудив, что сопротивление заставит Кэтрин еще упорнее защищать свои идеи. Она снова попросила дочь не сидеть около нее. На этот раз Кэтрин согласилась, подумав, что мать, вероятно, испытывает какое-то неудобство и хочет побыть одна. Виля, что она уже уходит, Рэйчел с надеждой спросила:

– Ты действительно не будешь расстраивать тетю?

Кэтрин послала ей сладкую улыбку и бросила через плечо:

– Я обещала не беспокоить тетю Сеси, но я ни слова не сказала об Элизабет!

Со слабым стоном Рэйчел откинулась на белые шелковые подушки, зная, что ничто не остановит Кэт. Как же она своевольна и как мало со мной считается, с огорчением подумала Рэйчел.

Тем временем Кэтрин, улыбаясь и напевая про себя, легко сбежала по ступеням в маленькую библиотеку, которую Сеси неохотно предоставила в их распоряжение. Кэтрин сразу влюбилась в эту старомодную комнату, напомнившую ей Хантерс Хилл. Одну стену занимали полки с книгами в красивых переплетах, другую – мраморный камин с богатой резьбой, перед ним была старинная кушетка, с гол стоял в другом конце комнаты.

Едва она закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов, как дверь отворилась снова. Думая, что это кто-нибудь из слуг, она обернулась, но вопросительная улыбка на ее губах тут же погасла. Вошел Клайв Пендлтон.

Секунду они молча смотрели друг на друга. Кэтрин не скрывала своей досады. Клайв сохранял самую приветливую улыбку, хотя в ответ не дождался даже дежурной любезности.

– Вы следили за мной, не так ли? – спросила она прямо.

Клайв с умоляющим жестом мягко подтвердил:

– Да, следил, но мог ли я поступить по-другому? Вы всегда избегаете меня. Представилась слишком хорошая возможность, чтобы от нее отказаться.

– Возможность для чего? Вы думаете, что несколько минут наедине с вами преодолеют мою неприязнь?

Его улыбка на мгновение утеряла свою приветливость, а в твердых серых глазах мелькнуло то самое безобразное выражение, которое она подмечала и раньше. Он сделал шаг вперед, и Кэтрин едва подавила желание отодвинуться. Но она сохранила позиции, воинственно подняв подбородок, и словно боднула его:

– Ну?

Он сдержал приступ гнева, холодная улыбка его стала еще шире. Обдуманным жестом он протянул руку и слегка коснулся ее щеки. Кэтрин вздрогнула, как от удара, и резко отбила эту руку.

К ее удивлению, вовсе не смущенный этим, он прошептал:

– Кто знает, что может случиться? Я считаюсь вполне подходящей партией. Если вы отбросите детскую неприязнь, то сможете обнаружить, что у меня есть несколько качеств, весьма желанных для женщины. Конечно, ваша мать не будет возражать против моих ухаживаний, а вы, моя дорогая, откроете, что я, до некоторой степени, умею доставить женщине удовольствие.

Кэтрин окаменела. Она избегала его всегда, когда могла, несмотря на то что он нравился Рэйчел, и никогда не чувствовала себя свободно в его обществе.

Что-то в нем ей не нравилось, она даже не знала, что именно, но всегда ощущала явную настороженность в его присутствии. То была инстинктивная неприязнь, основанная не столько на каком-нибудь инциденте, сколько на естественном отвращении к этому холодному, расчетливому человеку. Рейна и Мануэль тоже не любили его, в их враждебности была еще странная настороженность, как будто они знали о нем что-то позорное, но не хотели говорить.

Кэтрин не доверяла Клайву, и мысль о том, что он может ухаживать за ней, никогда не приходила ей в голову. Обесчестить ее – да, на это он был вполне способен, но жениться?

Потрясенная этой мыслью, она внимательно взглянула на него. Да, мать права, он хорош собой, но и это не вызывало в ней ничего, кроме неприязни. Элегантный, уверенный в себе мужчина, и роста хорошего, и сложения – любая девушка им залюбуется, вот только серые глаза у него холодные и жестокие, особенно неприятные на аристократически утонченном лице. Пожалуй, в нем чувствовалась склонность к глумлению. Нет, решительно это был не тот человек, за которого она хотела бы выйти замуж!

Клайв не спускал глаз с ее выразительного лица, довольно верно читая все мысли. Обнаружить так прямо свою конечную цель было с его стороны достаточно рискованно, но он решил, что Кэтрин должна увидеть его в ином свете. Настало время почувствовать в нем мужчину и претендента на ее руку.

Его глаза спокойно оглядели Кэтрин с головы до ног, и он вновь ощутил ту давнюю горечь, которая была связана именно с ней. Почему она должна была появиться в их доме после стольких лет? И почему оказалась такой красивой? Она была красива даже тогда, в рванье, с грязным личиком, со спутанной гривой волос, падавших на ее яростные фиалковые глаза, когда Рейна свалилась им на голову и поставила ее перед графом.

В тот день Клайв был очарован ею против воли и, хотя появление Кэтрин означало крах всех надежд, перед ним мгновенно блеснула другая мысль, соблазнительная и манящая. Она была желанна тогда – еще более она стала желанна теперь. Прошептав проклятие, забыв свою выдержку, он жадно, яростно обнял ее.

Наконец-то он чувствует ее теплые, мягкие губы, такие манящие и высокомерные. Привлекая ее все плотнее, Клайв в пьяном упоении раздвигал их, углубляя поцелуй.

Кэтрин оказалась в сложном положении. Она была в том возрасте, когда уже интересуются всем, что происходит между мужчиной и женщиной в порыве страсти. Любопытство было причиной того, что она позволила Клайву сжать ее в объятиях. Но она тут же убедилась, что сделала ужасную ошибку: ей не понравился его язык во рту, а когда его рука коснулась ее груди, дрожь отвращения пронзила все ее тело. Смущенная, противная самой себе из-за бури эмоций, которую она так неосторожно вызвала, Кэтрин изо всех сил толкнула его в грудь, но тщетно. Ослепленный желанием, Клайв даже не чувствовал этих ударов. Кое-как высвободив руку и разъярившись, она двинула ему кулаком по уху и вонзила в ногу свой маленький острый каблучок. Атакованный в двух направлениях, Клайв сдался тай же быстро, как начал наступление, и поспешно, уже не заботясь о грациозности движений, отпустил ее.

Кэтрин не удостоила его даже взглядом. Заметив на столе тонкий посеребренный нож для разрезания книжных страниц, она схватила его на манер кинжала и обернулась к Клайву, сверкнув глазами.

Клайв сделал было шаг вперед, но вид ножа в уверенной руке Кэтрин остановил его.

– Стой, где стоишь! – услышал он ее голос, полный отвращения. – Еще шаг и я покажу тебе, как умею обращаться с этой маленькой штучкой!

Ему ничего не оставалось, как разрядить обстановку. Клайв попробовал вернуть улыбку на лицо, вновь сделать голос непринужденным и легким.

– Моя дорогая девочка, – прошептал он, – вы ошибаетесь относительно моих намерений. Что значит между нами один короткий поцелуй? Мы же по существу родственники. Я не имел в виду ничего

дурного.

Глаза Кэтрин недоверчиво сузились, и она презрительно бросила:

– Я не дура, Клайв. Оставьте ваши поцелуи для Элизабет. Ей они нравятся куда больше, чем мне.

Странное молчание последовало за ее словами. С досадой прикусив губу, Клайв спросил себя, откуда она узнала о его связи с Элизабет?

– Нельзя же ставить мужчине в вину неразборчивость, дорогая, – легко пожал он плечами. – Грехи, совершенные в дни юности, не должны засчитываться навечно. И, – добавил он обдуманно, – поскольку мои грехи позади, вы можете быть уверены, что я стану верным мужем.

Кэтрин презрительно скривила губки.

– Сохраните ваши льстивые речи еще для кого-нибудь. А я предпочитаю, чтобы вы оставили меня в покое. Не вижу никаких причин продолжать эту непристойную сцену.

Зная, что делать теперь нечего, и осторожно посматривая на серебряный нож, Клайв вышел, сохраняя внешнюю невозмутимость, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. Всего несколько мгновений после его ухода мысли Кэтрин занимало это происшествие, затем, решив, что Клайв не может нанести ей никакого вреда, она выбросила из памяти неприятный эпизод, заставила себя расслабиться и думать о приятных вещах.

Хорошо помогал камин. Она присела перед ним, протянула гонкие руки к огню, и уже через несколько минут мысли ее приняли более приятное направление. Она начала лениво размышлять, что поделывает Адам, счастлив ли он в Америке, судя по его немногочисленным письмам. Прошло уже три года со времени его отъезда, а она так и не привыкла к их разлуке.

При всей своей жизнерадостности Кэтрин по существу была одинокая девушка, хотя очень бы удивилась, если бы ей об этом сказали. Она была неловка со сверстницами и только одну подругу, застенчивую и мягкую Аманду Харрис, завела себе в школе миссис Сиддон, но и эта дружба продолжалась недолго. Их пути разошлись, когда они оставили школу. Аманда переехала в Эйвон к своей бабке, величественной вдовствующей герцогине, а Кэтрин вернулась к относительному спокойствию Хантерс Хилла. Она была счастлива там и не стремилась за границы поместья, довольствуясь повседневной жизнью большого хозяйства. Кэтрин мало думала о внешнем мире.

Сейчас, успокоившись и зачарованно глядя на огонь в камине, она смутно слышала отдаленные звуки приготовлений к балу и собиралась заснуть, удобно устроившись на кушетке. Последнее, что она осознала, прежде чем погрузиться в сон, был звон огромных башенных часов внизу под лестницей…

Через несколько часов она внезапно проснулась. Долетавшие до библиотеки звуки подсказали ей, что бал в полном разгаре, а час уже поздний. Она молчаливо, как кошка, потянулась, глядя на тлеющие угли в камине, на мгновение замерла, еще не совсем проснувшись, затем встала, но тут же затаилась, услышав слабый шорох страниц.

Соблюдая осторожность, Кэтрин заглянула за изголовье кушетки и, к большому своему удивлению, увидела незнакомого мужчину, сидящего за столом, со свечой у локтя. Склонив над письмом темноволосую голову, он совершенно ушел в чтение и не чувствовал ее внимательного взгляда.

Она не видела его лица, но, судя по костюму, предположила, что перед ней один из гостей, поскольку на нем был модный зеленый бархатный камзол и богато расшитый желтый шелковый жилет. Внезапно, словно почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял голову, свеча озарила его лицо, и, глядя на него, Кэтрин почувствовала странное, почти болезненное головокружение.

Это было очень мужское лицо, резкое, смуглое, с крупным носом, ноздри которого задвигались, как если бы он учуял, кто прячется здесь. Она ощутила странное удушье, когда его глаза, расплескивая зеленый блеск в свете свечи, начали осматривать комнату, чтобы найти источник беспокойства. Замерев, как маленький зверек при виде пантеры, Кэтрин не могла оторвать от него взгляда до тех пор, пока он, пожав равнодушно плечами, снова не склонил свою темноволосую голову над листком бумаги.

Вся дрожа, она перевела дыхание и почувствовала слепой, безотчетный ужас. Теперь можно было бежать, и она быстро прокралась к двери. Кэтрин не знала, почему ей хотелось убежать, она знала только, что этот человек вызывает в ней какой-то первобытный, неоглядный страх.

Уже достигнув двери, ухватившись за дверную ручку, она замерла, когда услышала за спиной протяжный, с акцентом голос:

– Остановитесь!

Вынужденная оглянуться, она увидела, что он поднимается из-за стола. Их глаза встретились, и она куда-то ухнула. Но это заняло мгновение, и она вновь стала сама собой, почувствовав, что больше не боится незнакомца, просто сердится на свои глупые страхи. Глядя на него, она сморщила прямой маленький носик и нахально показала язык. И, еще слыша его хохот позади, выскочила из комнаты. Лестницу она преодолевала так, будто все демоны ада гнались за ней по пятам.

К комнате матери Кэтрин подлетела, проклиная себя за то, что поддалась панике, еще не отдышавшись, с сердцем, стучавшим, как паровой молот. Нет, мать не должна видеть ее такой, нужно переждать и успокоиться, взять себя в руки.

– О, Кэтрин! – удивленно воскликнула Рэйчел. – Почему ты еще не спишь, радость моя? Уже очень поздно.

Улыбаясь, Кэтрин чмокнула ее в щеку.

– В общем-то, я спала. Я заснула в библиотеке и только что проснулась. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, радость моя. Я чувствую себя намного лучше, а мысль, что мы отправляемся утром, придает мне силы. Дождаться не могу, когда мы будем дома.

Кэтрин согласилась с ней. Если они, как собирались, рано выедут, то уже вечером будут в безопасности в Хантерс Хилле. Слово «безопасность» было не ее словом, но именно его Кэтрин нашла наиболее подходящим.

Они поболтали еще несколько минут, Кэтрин от души пожелала матери спокойной ночи и пошла в свою комнату – через несколько дверей по коридору. Комната была уютная, как и у матери, но Кэтрин не обращала внимания на интерьер.

В их поспешном путешествии в Лондон она отказалась от услуг горничной. Быстро сбросив платье и белье, она голышом скользнула между льняными простынями, почувствовав почти греховное удовольствие от их прикосновения к коже. Кэтрин тихо хихикнула, представив себе неодобрительное лицо матери, если бы та об этом узнала. Затем легкомысленное настроение покинуло ее, и на треугольном кошачьем личике отразилась тревога. Темноволосый надменный мужчина с блестящими зелеными глазами, как живой, встал перед ней. Человек из библиотеки.

По привычке она хотела вычеркнуть его из памяти, но лицо, фигура незнакомца как бы впечатались в ее мозг. Даже теперь холодок страха и чего-то еще неизвестного заледенил кровь, как только она вспомнила эту высокую, широкоплечую мужскую фигуру.