Глава 33

Экипаж у Люсинды роскошный, сиденья обиты тканью с начесом, внутренние панели инкрустированы тюльпанным деревом, лириодендроном, фонари из хрусталя с позолотой, на полу абиссинский килим. Такое великолепие редко встретишь — это знак богатства ее мужа или, быть может, его положения нувориша.

— От подобной роскоши тебе придется отказаться, — протяжно сказал он, расположившись на сиденье напротив своей бывшей жены. — Это не экипаж, а карета, не говоря уже о кучере в ливрее и о форейторах. Ты не очень-то пострадала, как видно.

— Я говорила не о материальном ущербе. — Она с улыбкой похлопала по сиденью рядом с собой. — Сядь поближе, милый. Мне нравится, когда ты рядом.

— Погоди, — сказал он, собираясь с духом. А экипаж тем временем набирал скорость. — Скажи, у тебя есть дети? — Он не понимал, почему это важно; но это было так.

У нее подскочили брови.

— С какой стати?

— А твой муж тоже не хочет детей?

Она скорчила гримаску;

— Ради Бога, Хью, неужели мы будем говорить о Кальвине?

— О Кальвине? — Он попытался сдержать улыбку, но это ему не очень-то удалось.

— Смеяться ни к чему. — Она надула губки. — Это семейное имя, оно перешло от какого-то дедушки или прадедушки, который оставил ему приличное состояние, чтобы ты знал.

— Которое ты теперь с превеликим удовольствием проматываешь.

— Любить роскошные вещицы не возбраняется, — беззаботно сказала она, поправляя на руке браслет с бриллиантами. — Насколько я помню, ты тоже не склонен к экономии. Даже когда был молод, покупал мне чудовищно дорогих скаковых лошадей. И не говори, расточительный мот, что этого не было, — добавила она лукаво.

— Я и не утверждаю, что скаредный. Просто подвергаю сомнению практику продажи себя тому, кто больше даст, — тихо сказал он.

— Как ты груб, Драммонд! Надеюсь, ты не собираешься отчитывать меня всю дорогу до Сен-Клу. Ты не представляешь себе, как трудно было обходиться без новых платьев, приятных вечеринок, когда началась война. К тому же все наши рабы разбежались, а мама только плакала и плакала… Это был совершеннейший ужас. Не думай, что я не пыталась приспособиться и устроить… Но это был кошмар, Хью! Ты знаешь, что я не видела Парижа целых четыре года?

В то время как он пытался уцелеть в Северной Атлантике и внести свою долю, чтобы привезти достаточно оружия, чтобы армия конфедератов пополнила запасы и могла успешно сражаться, его жена стенала по поводу отсутствия у нее новых платьев и слуг. Картина проясняется.

— Кальвин, наверное, обещал тебе новые платья.

— Право же, Хью, ты просто невыносим! — сказала она, раздраженно тряхнув локонами. — Нам лучше развернуть экипаж на Париж.

— А я решил, ты уходишь от мужа.

— С удовольствием это сделала бы. Ну же, милый, прошу тебя, молю, разве нельзя поговорить о более приятных вещах или вообще не разговаривать? Ты помнишь, когда мы любили друг друга в нашем экипаже на аллее перед домом моих родителей, а форейтор подбежал, не понимая, почему мы не выходим? — Она подмигнула. — В то время мы долго не рассуждали, не так ли? — Она поерзала на сиденье — нутро у нее ритмично сводила сильная судорога. — Ради Бога, Хью, когда ты займешься делом? Я не желаю больше отвечать на бессмысленные вопросы о чепухе. Хочу почувствовать, как твое мощное копье вонзится…

— В твою горячую щелку?

— Фу! Хью! — воскликнула она с деланным ужасом. — Как ты вульгарен… — Она улыбнулась. — И восхитительно возбуждающ. Такого большого, как у тебя, ни у кого нет, — мурлыкала она. — Хотя, я полагаю, ты это слышишь постоянно. Черт бы меня побрал, я теряю разум и становлюсь мокрой при одном воспоминании о том, как ты втискивался в меня. Мы славно подходим друг другу, да? Пригнаны так плотно, как только возможно, и при этом замечательно подвижны. Ты для меня золотой стандарт любовника, знаешь ли.

Ему неинтересно было слушать про ее любовников, хотя, без сомнения, ее разговоры о плотной пригнанности подействовали на него именно так, как она и рассчитывала.

— А помнишь, когда мы любили друг друга в первый раз у ручья, а наши семьи расположились на пикник за ближайшей излучиной? — продолжала она, облизнув губы кончиком языка.

— Помню. — Его голос снизился на целую октаву.

— Как вспомню, меня кидает в жар, — прошептала она, распахивая накидку, которая соскользнула с ее плеч, и мягкий бархат и шелковистый лисий мех упали на сиденье. Кокетливо обмахиваясь кистью руки, она откинулась назад и улыбнулась ему — искусительница в черных кружевах.

Груди вздымались над вырезом платья огромными холмами, туго зашнурованная талия шириной в кисть руки манила прикоснуться к ней, разгоряченный взгляд предлагал ему все. Может, оседлать ее и ублажать всю дорогу до Сен-Клу и к черту все вопросы? Он сможет задать их после того, как кончит этак с десяток раз. Она готова и согласна на это, можно не сомневаться.

Но некая любопытная мысль мелькнула у него в голове, словно голос разума все еще продолжал сопротивляться лихорадочной пульсации похоти у него в голове.

— Если останусь с тобой в Сен-Клу, — спросил он, — твой муж даст тебе развод?

— Конечно, не даст. Но я могу с ним развестись, — пробормотала она, поманив Хью согнутым пальцем. — Если представишь капитальные основания и предъявишь веские аргументы.

Внезапно некое соображение поразило его с такой ясностью, что он сам удивился, почему оно не пришло ему в голову раньше. Продажная Люсинда! Каковой и была всегда, если бы он удосужился заглянуть правде в лицо. Он был самым богатым из молодых людей в Джорджии, вот она и положила глаз на него. Но когда война забрала его, она просто-напросто нашла себе следующего богача. То, что он оказался янки, чистая случайность.

И пока его банковский счет привлекателен для нее, она останется там, где находится, и будет играть в любовь, пока муж платит по счетам.

Захватывающая перспектива.

— Хью, ну же, неужели ты так сильно изменился, что я должна тебя уговаривать? — Она надула губки; ей было непривычно, что мужчина ею пренебрегает. — Неужели тебе не нравится то, что ты видишь? — Она приняла театральную позу, потом, выпятив груди и широко раскинув руки, залепетала: — Ты всегда был…

— Теперь я стал разборчивей.

— Ты сердишься на меня, бедную старушку, да? — прошептала она. — Понимаю. Может быть, я найду способ, чтобы ты меня простил? — Она говорила, мило растягивая слова, как маленькая девочка; такой прием ей всегда помогал, когда мужчины на нее сердиты. — А если я сделаю вот так? — Задрав кружевную юбку, она обнажила стройные икры, затем голые ляжки, гладкие и розовые там, где кончались чулки и подвязки. — Так лучше? — мурлыкала она, отводя юбки в сторону, чтобы даже полоска кружев не прикрывала золотистые кудряшки на венерином холме. — Я, право же, соскучилась по тебе, милый…

А он пытался понять, в какой момент он пересек черту между неуправляемой похотью и равнодушием. И еще он старался осознать, что с ним случилось и почему горячая, мокрая вагина, до которой рукой подать, не влечет его. Запах распаленной женской плоти не подействовал на него, хотя в прошлом он очертя голову ринулся бы в ее смачные глубины.

Возможно ли в какую-то долю секунды стать монахом? Или он внезапно настолько созрел, что понял разницу между сексом и любовью? Или его раздражала самоуверенность Люсинды?

Или дело еще в чем-то?

В ком-то.

— Наверное, я пас.

Ее глаза широко раскрылись и вспыхнули гневом, а через мгновение лицо ее исказилось от отвращения.

— Очевидно, с тех пор как мы виделись в последний раз, тебя кастрировали, — бросила она. — Или после долгого пребывания в море ты стал предпочитать мужчин?

— На самом деле ни то ни другое, — ровным голосом ответил он. — Дело не в тебе, Люсинда, — вежливо добавил он, чувствуя великодушие от своей новообретенной зрелости. — Мы изменились. — Или, скорее, вероятнее всего, он изменился, а она нет.

— Все равно, это нехорошо с твоей стороны, — надулась она, одернув юбку. — Не понимаю, почему нельзя заняться сексом хотя бы ради прошлого… особенно если учесть, что ты всегда был моим фаворитом.

Истинным смыслом ее слов еще недавно не оскорбился бы, даже несколько минут назад. Действительно, он всегда предпочитал не знать, что он — один из многих.

— А почему бы нам вместо этого не пожать друг другу руку в память о прошлом? — с улыбкой предложил он.

— Иди к черту, Хью Драммонд. Немного оздоровительного секса было бы приятнее.

Немного оздоровительного секса с леди, которая спит в его постели там, в Париже, куда приятнее, решил он.

— Прости, Люсинда. Придется тебе оздоровляться с кем-то другим.

Его спокойный отказ привел ее в сильное замешательство, и она вдруг снизошла до откровенности:

— Скажи мне правду, Хью. Что случилось? Не бойся ранить моих чувств. Наверное, их у меня не осталось.

— Если тебе не нравится твой муж, почему бы тебе и с ним не расстаться? — едко спросил Хью.

— Мне нравятся его деньги, золотце. Он очень, очень богат.

— А-а.

— Так что же тебя смутило? — Она с любопытством смотрела на него, требуя объяснений.

— Наверное, принцесса.

— Наверное?

— Не знаю в точности. Я так же не в ладу со своими чувствами, как и ты. Пожалуй, мы оба утратили лирические навыки. — Он взглянул в окно, не уверенный в большинстве своих чувств, кроме одного, — ему нет нужды ехать в Сен-Клу. — Давай-ка повернем экипаж назад.

— Чтобы она не рассердилась?

— Не думаю, что она рассердится. Мне ее не хватает, вот и все.

— А меня тебе когда-нибудь не хватало?

— Конечно, — сказал он; это слабо передавало месяцы непрестанных «сожалений». — Но это по-другому.

«Совсем по-другому», — подумал он, но он не настолько груб и мстителен, чтобы высказать свою мысль вслух.

Приподнявшись, он постучал в потолок кареты, чтобы привлечь внимание возницы, а потом приоткрыл дверцу и, высунувшись немного, крикнул:

— Поезжайте обратно в Париж!

По пути назад он узнал больше о браке Люсинды, чем хотелось бы; ее разговор был исключительно о мелких треволнениях, хлопотах и заботах, сопутствующих супружескому бытию, например, о ее стараниях хорошо держаться на светских приемах, которые она должна посещать с мужем. Кальвин просто не понимает, что банкиры и их жены — самые скучные люди на земле. Потом, ну, проблемы с хозяйством, заниматься которым ей не нравится, а Кальвин настаивает, чтобы она присматривала и возилась по дому, тогда как всем известно, что на Юге женщин не приучают к ведению домашнего хозяйства; ведь для черной работы есть черные слуги.

— Янки действительно гораздо трудолюбивее, — сказала она обиженным голосом. — Работа, работа, работа. Не могу себе представить, как это можно всю жизнь заниматься только тем, что делать деньги.

Хью посчитал себя не вправе указывать ей, что свою жизнь она посвятила лишь тому, чтобы тратить деньги.

— Должно быть, тебе пришлось нелегко, — мягко сказал он.

— Ты понимаешь, почему мне нужны развлечения, хотя и не захотел угодить сегодня, — жеманно пробормотала она.

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь! Что вообще мужчина понимает в женщине?! — отмахнулась она от него. — И кстати, ты первый, — добавила она, — если тебе хочется знать… — Он поднял брови. — Который отверг меня.

— Я никому не скажу об этом. Свято сохраню твою тайну. — Он серьезно начал пересматривать события своей жизни, которые раньше считал гибельными: развод, потеря плантации и дома. Быть может, это все лишь прелюдия к его дальнейшей благополучной жизни.

Как бы он прожил жизнь, будучи женатым на такой пустой особе, как Люсинда?

И что еще хуже — он не встретился бы с Тама, думал он, и внезапно его душу охватило ощущение восторга, когда наконец понял, как ему повезло.

— Так скажи мне, Люсинда, что ты делаешь, когда ты не в Париже? — спросил он, надеясь, что последует долгий монолог. Ему придется только поддакивать и кивать головой время от времени или иногда выражать сочувствие, что позволит ему сфокусировать свои мысли на крайне интересующем предмете — яркой, красивой, бесконечно обаятельной женщине, которая ждет его в «Гранде».

И что любопытно — мысль об исключительных отношениях с этой единственной женщиной больше не представлялась ему ужасной.