Глава 12

Грант спустился к озеру, обошел его и, стоя на другой стороне, устремил взгляд на дворец. В лунном свете статуи, расположенные вдоль колоннады, были похожи на людей в римских одеждах, тайно собирающихся здесь, когда нет свидетелей их встречи. Они, казалось, ревностно охраняли здание, словно внутри шел пир и участники его не хотели, чтобы кто-то из людей стал очевидцем их ночного кутежа.

Когда Грант был ребенком, он боялся этого здания, тем более что отец велел, чтобы он никогда к нему не приближался. Позже, уже зная, что происходило в этих стенах, он стал испытывать к нему отвращение. Но двадцать лет пустоты снова сделали его просто зданием, и хотя воспоминания о его прошлом сохранились, теперь это было всего лишь сооружение, которое построил его предок, а Грант использовал, потому что оно было удобным.

В лунном свете и тишине, под отдаленные звуки музыки, доносящейся из Роузмура, дворец казался почти волшебным местом.

Господи, ну что это на него сегодня нашло?

Впервые за долгое время Грант был удовлетворен своей жизнью, своим выбором и своими решениями. Он тосковал по Эндрю и Джеймсу. Своими шуточками и поддразниваниями братья умели прогнать его мрачное настроение.

Грант вдруг обнаружил, что направляется к часовне Роузмура.

Двадцать пять лет назад отец задумал построить здание, которое бы соперничало с Версалем, и потребовалось немало времени и труда архитектора и бригады строителей, чтобы воплотить его мечту в жизнь. Часовня являлась примером крайнего излишества позолоты и мрамора. Потолок был расписан библейскими сценами. Стены от пола до потолка украшены цветными витражами, алтарь сверкал позолотой, и огромный золотой крест лежал посреди белоснежного кружевного покрывала. Сотни работников день и ночь в течение десяти лет трудились в поте лица, вырезая горгулий на крышу и витиеватую резьбу, тянущуюся от земли до башенок. Огромные львы, больше чем в человеческий рост, восседали у двери, словно напоминая каждому входящему верующему о величии рода, происходящего от английской знати, которая сделала Шотландию своим домом.

Несколько мгновений Грант постоял в конце прохода, слишком хорошо помня обстоятельства своего последнего визита: похороны Джеймса. С тех пор он не бывал здесь и понимал почему.

Печаль витала в воздухе, словно заключительные аккорды гимна. Грант ощущал еще не полностью исчезнувший запах множества цветов, сладковатого ладана и свечного воска.

Он медленно направился к алтарю. Поднялся на пять ступенек, затем повернулся лицом к пустым скамьям и начал зажигать свечи: вначале на алтаре, потом, спустившись по ступенькам, на кованых железных подставках по всей часовне.

Пройдя к последнему ряду, он сел, устремив взгляд на алтарь.

Почему человек полагает, что Господь присутствует лишь в священных обителях? Разве нельзя почувствовать божественное присутствие и в других местах: в лесу, в заброшенном коттедже в горной долине, на вершине ближайшего холма? Неужели Роберсоны пытались запереть Бога в этом месте, дабы выторговать себе прощение за свои прегрешения?

Бог Шотландии слишком свободолюбив и неистов, чтобы удержать его.

«Чересчур заумно, брат».

Грант почти слышал поддразнивающий голос Джеймса. Проклятие, как ему не хватает его. И Эндрю тоже.

Внезапно Гранту захотелось, чтобы призраки существовали, чтобы его братья стали духами. Тогда, быть может, ему удалось бы убедить их поговорить с ним, дать ему совет, сказать, что ему делать, чтобы отомстить за их смерть и разгадать тайну их убийства.

Но ничто не нарушило окружавшую его тишину.

Слезы – это для женщин, для детей. Его страдания не нуждаются в физическом выражении. Они тут, в его воспоминаниях, в воображаемом голосе, эхом звучащем в безмолвной часовне.

Это место слишком велико, чтобы принадлежать одному родовому поместью, даже такому огромному, как Роузмур. Возможно, часовня была входной платой Раналда Роберсона в рай. Можно ли подкупить Бога? И стал бы он отмывать эту грязную душу?

Грант сомневался в этом. Грехи его отца слишком велики, чтобы их можно было так легко простить.

Он поднял взгляд к потолку, где трепетали флаги. Даже в своем акте раскаяния его отец не мог хоть немного не похвастаться. Ни у кого не должно было возникнуть сомнений, что это место занято графом Стрейтерном.

– Джеймс.

Голос Гранта очень четко разнесся по часовне и вернулся к нему, эхом отозвавшись от каменных стен и мраморных колонн. Джеймса здесь нет, и осознание этого причиняло Гранту боль. Эндрю. На этот раз он не стал произносить имя брата вслух. Это слишком мучительно.

Зачем, черт побери, он здесь? Что он надеялся получить? Немного покоя, быть может? Отпущения грехов? Ни того, ни другого не найти в пустой часовне.

«Оставь ее в покое».

Эта мысль была настолько сильна, что показалась ему произнесенным приказом. Грант сидел, не шелохнувшись, понимая, что голос, который он слышал, не Божий, а ею собственный, идущий из сознания. Была бы Джиллиана счастлива узнать, что он порицает себя за свой интерес к ней? Или, наоборот, пришла бы в ужас, узнав, что он вообще думает о ней?

Такая навязчивая идея неразумна, она граничит с безумием. Его путь определен, твердо установленный и неизменный. Он граф Стрейтерн – этого Грант не забывал и в Италии. Титул, который сейчас слишком тяжело давит ему на плечи.

Доктор Фентон неожиданно появился рядом с Джиллианой, учтиво кивнув нескольким гостям. Выражение его лица, однако, заметно изменилось, когда он повернулся к ней.

– Думаю, моя дорогая, что тебе пора уходить. Не стоит злоупотреблять гостеприимством.

«Ты, в конце концов, всего лишь компаньонка». Слова, которые не было нужды произносить. Джиллиана взяла шаль.

– Должна ли я пожелать доброй ночи нашим хозяевам, сэр? – спросила она, надеясь, что голос ее звучит достаточно смиренно для доктора Фен гона.

– В этом нет необходимости, Джиллиана. – Доктор нахмурился. – Ты не должна фамильярничать с графом. Все, что тебе потребуется сказать ему, может быть передано через Арабеллу или меня.

Джиллиана подчеркнуто медленно накинула шаль на плечи.

– Я только попрощаюсь с Арабеллой, – сказала она.

– Не думаю, что Арабелла заметит твое отсутствие. – Доктор улыбнулся улыбкой любящего родителя, гордящегося успехом своей дочери.

– Хорошо, сэр. Желаю вам доброй ночи.

Джиллиана повернулась, спеша поскорее покинуть бал.

Вряд ли Арабелла заметит ее уход, да и кто-то другой, впрочем, тоже. Единственным человеком в коридоре был лакей, поставленный наверху лестницы, и он постарался не встречаться с ней взглядом, когда она кивнула ему и стала спускаться по лестнице. Неужели он подумал, что стал свидетелем тайного свидания? Она не собирается ни с кем встречаться – пытается лишь убежать от себя.

В поисках неведомого убежища Джиллиана вышла через парадную дверь в ночь. Повернув налево, зашагала по гравийной подъездной дорожке в конец главного здания. Ступив на тропу, она осознала, куда направляется – в часовню. Общение с Богом, возможно, как раз то, что ей сейчас нужно. Во всяком случае, это уж точно удержит ее от греховных мыслей.

Арочная дверь часовни, освещенная с двух сторон газовыми лампами, слегка заскрипела, когда она открыла ее.

Кто-то зажег свечи на алтаре. Круг света освещал золотой иконостас и белоснежную ткань, окаймленную кружевом.

Темные витражи цветного стекла занимали большую часть стены с восточной стороны часовни. Днем, вероятно, часовня купалась в разноцветных бликах света. Джиллиана не ходила на воскресную службу, но была наслышана о великолепии здания. Даже на Арабеллу оно произвело впечатление.

Она не видела его, пока не прошла полпути до алтаря. Сидя за массивной мраморной колонной, он казался человеком, намеренно ищущим уединения. Дрогнувшими руками Джиллиана стиснула шаль. Она не знала, идти ей дальше или остановиться; заговорить или молчать. Грант сам заговорил голосом, который был едва ли громче шепота:

– Это снова вы, мисс Камерон?

Мгновение Джиллиана колебалась – слова доктора Фентона отчетливо звучали у нее в голове. Будь она умнее, сразу покинула бы часовню. Вернулась бы в Роузмур, заперлась в своей комнате и молилась бы о том, чтобы Всевышний вмешался и избавил ее от этого влечения.

Но Джиллиана не сделала этого – она повернулась на звук его голоса.

– Да, ваше сиятельство. Простите мое вторжение.

– Есть ли в Роузмуре место, которое было бы запретным для вас? Не желаете ли осмотреть винный погреб? Или старую темницу? Считается, что в ней водятся привидения, и я не сомневаюсь, что вас она приведет в восторг.

Уязвленная, она парировала в тон ему:

– Если есть такие места, где мне не следует бывать, ваше сиятельство, пожалуйста, назовите их. Я не знала, что вторгаюсь в вашу лабораторию. Теперь, оказывается, и в часовню мне вход воспрещен? – Она оглядела просторное помещение. – Она предназначена лишь для графов? Разве Господь не един для всех? Или Роберсоны претендуют на особые отношения с Всевышним?

– Напротив, мисс Камерон, – последовал сухой ответ Гранта, – мы не питаем большой любви к Богу. Как и Бог, очевидно, не питает особой любви к нам.

Была в его тоне такая печаль, что Джиллиане пришло в голову, что он, возможно, здесь по той же причине, что и она, – в поисках какого-то утешения.

Она повернулась и, не говоря ни слова, направилась к двери.

– По ком вы скорбите?

Вопрос заставил ее замереть.

– Я уже спрашивал вас об этом, помните?

Не оборачиваясь, она ответила:

– Почему вы решили, что я по ком-то скорблю, ваше сиятельство?

– Во-первых, ваш ответ был очень уклончивым, – сказал он. – И еще я заметил печаль в ваших глазах, мисс Камерон.

– То же самое я могла бы отнести и к вам, – проговорила она.

– Значит, у нас с вами много общего, не так ли? Мы оба избегаем веселья, чтобы оплакивать тех, кого с нами нет.

Джиллиана сделала еще несколько шагов и остановилась.

– Я не знала, что вы ушли с бала.

– Я почувствовал себя странно одиноким среди всех этих людей. С вами когда-нибудь такое бывает, мисс Камерон?

– Да, – просто ответила она.

– Почему-то сегодня я скучаю по своим братьям больше, чем в тот день, когда они умерли. Это странно?

– Нет, – отозвалась она. – Чем больше вы сознаете, что человека, которого вы любите, уже никогда не вернуть, тем большую боль испытываете Смерть необратима, и понять это, кажется, труднее всего.

– Вы компаньонка моей невесты, мисс Камерон. Когда же вы успели стать такой мудрой?

– Если б я была мудрой, ваше сиятельство, то не находилась бы сейчас здесь, с вами.

Он удивил ее, рассмеявшись. Это был сухой, хриплый смех, который заставил ее задуматься, когда ему в последний раз было действительно весело.

– Значит, вы считаете общение со мной проявлением глупости? – спросил Грант.

Это был опасный вопрос. Разумеется, ей не следует быть здесь с ним, и, судя по его взгляду, ему это прекрасно известно. Легкая улыбка играла в уголках ею губ, и он быт соблазнителен, как сам грех.

– Вы избегали меня на балу, мисс Камерон. Почему?

– Я сочла это благоразумным.

– А вы всегда поступаете благоразумно? – спросил он.

Увы, она не всегда была образцом сдержанности, но последние два года усердно трудилась в этом направлении. И вот сейчас Грант, казалось, манил ее в запретные места своими вопросами и побуждал сказать то, что она на самом деле думает. В этот момент Джиллиана не чувствовала себя ни мудрой, ни благоразумной.

– Я пытаюсь, ваше сиятельство.

Он жестом указал ей на скамью. Видя, что она колеблется, Грант улыбнулся.

– Мы же в часовне, мисс Камерон. На виду у Господа. Тут вы без опасений можете ненадолго ослабить свою бдительность.

Джиллиана села, расправив юбки, сложив руки на коленях и приняв позу, которой она всегда так гордилась.

Грант подошел к ней и, сев на скамью предыдущего ряда, повернулся к Джиллиане и положил руку на резную спинку.

– Давайте сделаем вид, будто никогда прежде не встречались друг с другом, – предложил он.

– С какой целью, ваше сиятельство?

Он не ответил на ее вопрос.

– Я буду знакомым вашего отца, с которым он давно хотел вас познакомить.

– Вы все так же будете графом, ваше сиятельство?

– Пожалуй, я буду просто мистером, – ответил он. – Но мы знали друг друга раньше, детьми. Вы будете называть меня Грантом, а я вас Джиллианой.

– Ваше сиятельство, – начала было она, но он жестом остановил ее.

– Я Грант, – сказал он, – а вы Джиллиана. Где мы впервые встретились? На вечеринке у вашей бабушки, кажется?

– Нет, – поправила она, вступая в игру, – лучше у одной ее старинной приятельницы. У той самой, которая была увлечена вашим отцом, книготорговцем из Инвернесса.

Его улыбка стала шире.

– Книготорговец из Инвернесса?

– Вы не аристократ, – напомнила она. – Но я часто вспоминаю, что мальчишкой вы были несносным гордецом.

– Вы и вправду так считали?

– О да, – ответила она. – Но полагаю, это была лишь видимость, а не истинное отражение вашего характера. В конце концов, вы посещали школу с мальчиками, которым по праву рождения предназначено заседать в палате лордов.

– Интересно, отравлял ли я им жизнь в школе?

– А вам самому каково было находиться там?

– Не хуже, чем любому другому в подобном положении, – с готовностью ответил Грант. – Я научился защищаться и не возражал против того, чтобы жить вдали от Роузмура.

Он говорит правду, поняла Джиллиана, и ей захотелось рассказать что-то и о себе.

– А я была прилежной ученицей и обожала читать. Возможно, вы помните, как я, бывало, пряталась в углу отцовской библиотеки.

– Ведь он весьма начитанный, эрудированный человек, верно?

Она покачала головой.

– Подозреваю, что отец хотел, чтобы люди так о нем думали. Однако мне кажется, он покупал книги в большом количестве, скорее чтобы произвести впечатление на окружающих, чем для того, чтобы читать их. Но они годились мне, и я поклялась, что прочту их все до единой.

– И прочли?

– Признаюсь, меня ни в малейшей степени не интересовало садоводство или земледелие, и было несколько философов, которые вызывали у меня скуку смертную. Но я обожала романы. Романы я могла читать бесконечно. В сущности, меня часто обвиняли в желании тратить свою жизнь на чтение.

– Потому что ваша реальная жизнь была очень трудной?

Вопросы становились слишком личными, но Джиллиана тем не менее ответила:

– Мой отец женился вторично, когда мне было десять. Мама умерла при моем рождении. Мачеха была довольно милой и деликатной женщиной. Но вскоре у нее появился свой ребенок, и все внимание родители, естественно, направили на малыша.

Грант ничего не сказал, просто встал, вышел в проход, а затем удивил ее, сев на ту же скамью, которую занимала она. Он не смотрел на Джиллиану, взгляд его был устремлен вперед, на алтарь.

– Вы были капризным ребенком? – спросил он. Джиллиана на мгновение задумалась над вопросом.

– Не думаю, – ответила она. – Впрочем, я была одиноким ребенком, поэтому, возможно, капризным.

– Значит, не столько капризным, сколько заброшенным.

– Может быть.

– Мне показалось, что вы не любите говорить о своем детстве. Почему?

– Возможно, потому что не хочу возвращаться в то время, – сказала она, взглянув на Гранта.

– Вопрос был слишком грубым?

– Да нет, – ответила она. – Просто я предпочитаю жить настоящим, ваше сиятельство. А не выдуманным прошлым.

Он взял ее за руку.

– Хотел бы я и в самом деле знать вас ребенком. Я бы не дал вам скучать, поддразнивал бы вас. Я мог бы поверять вам свои самые сокровенные, самые страшные тайны.

– А у вас тогда было их очень много?

– Не так чтобы много, но были, – сказал Грант. – Но как и вас, у меня не было наперсников. Я ведь был наследником, и со мной обращались иначе, чем с братьями. От меня ожидали большего, чем от Джеймса и Эндрю, поэтому их пути в жизни были другими.

– А я рада, что не знала вас ребенком, – проговорила Джиллиана.

Он взглянул на нее, но промолчал. Она мягко высвободила свою руку.

– Как графский наследник вы бы пугали меня. Я бы говорила себе: вот мальчик, довольно красивый мальчик, который одинок также, как и я. Если б он не был графом, я бы поговорила с ним. Но поскольку вы все-таки граф, я бы никогда не преодолела своей робости.

Минуту или две они молчали. И когда Джиллиана уже подумала, что ему, должно быть, не терпится уйти, Грант заговорил снова:

– Я мысленно представляю, какой вы были, Джиллиана: оторванная от жизни, тихая девочка, которая, без сомнения, смотрела на мир широко открытыми глазами, многим восхищаясь, но ни о чем не высказываясь.

– Я и вправду была такой, – с улыбкой подтвердила она.

– А сейчас?

– Возможно, мои глаза уже не так широко открыты, но я продолжаю восхищаться очень многими вещами. Этой часовней, например, – сказала она, запрокинув голову и вглядываясь в тени под потолком. – Она совершенно восхитительна.

– А я ненавижу ее, – произнес граф, глядя прямо перед собой.

Удивленная, Джиллиана опустила голову и посмотрела на него, но промолчала, ожидая, не скажет ли он что-то еще.

– Похороны моего брата были последним проводимым здесь обрядом, – после долгой паузы продолжил он. – Солировал один юноша, совсем еще мальчик, и его голос разносился по всей часовне, словно он был ангелом, призывающим нас молчать и думать о своих бессмертных душах. Я до сих пор слышу его голос. А может, это далекие крики ангелов.

Джиллиана потрясенно уставилась на пего.

– Почему вы так говорите, ваше сиятельство?

– Возможно, это говорит моя совесть. Перегруженный орган. А может, я просто устал и говорю чепуху.

Грант встал.

Джиллиане захотелось подойти к нему и очень нежно, очень бережно прижаться губами к его губам.

– Я был не прав, призывая вас отказаться от благоразумия, этого не стоило делать, – добавил он отрывисто и резко. За какие-то несколько секунд из приветливого собеседника Грант вновь превратился в неприступного аристократа.

– Это мне в наказание за то, что я здесь? Еще минуту назад вы, кажется, не были против моего общества, ваше сиятельство.

Наверное, было бы лучше, если бы он относился к ней просто как к прислуге. Видел бы в ней урну, каминную кочергу или полено для растопки. И очень бы удивлялся, что у неодушевленного предмета, оказывается, может быть голос, – бы она вдруг дерзнула заговорить.

– Прошу прощения за то, что потревожила вас, – проговорила Джиллиана. Ее голос прозвучал удивительно спокойно, почти безразлично. – Больше я не буду приходить в часовню. – Она поднялась и укутала плечи шалью, с силой стягивая ткань.

– Мисс Камерон, – сказал граф. – Вы меня не поняли.

О, она все прекрасно поняла. Она компаньонка Арабеллы. Что тут еще сказать?

– Мисс Камерон, вы незамужняя одинокая женщина, не имеющая родственников-мужчин, которые бы могли защитить вас. Я пока еще не женат, хотя мои намерения в отношении мисс Фентон уже объявлены. Свет не одобрит нашего пребывания вместе.

Ей это хорошо известно. Но она настолько очарована этим мужчиной, что забыла о своем обещании соблюдать приличия.

– Кроме всего прочего, – продолжил Грант, и при этом в его голосе послышались нотки, удивительно похожие на нежность, – вы очень привлекательная молодая женщина, мисс Камерон. И ваш рот будто создан для поцелуев.

Джиллиана ошарашенно воззрилась на него. Пальцы, сжимающие шаль, расслабились, и та упала бы на пол, если бы в последний момент Джиллиана не подхватила ее дрожащей рукой.

– Я ловлю себя на том, что очень хочу поцеловать вас, мисс Камерон, а это, к сожалению, было бы бесчестьем для нас обоих.

– Вы… хотите поцеловать меня?

Более благоразумная женщина вряд ли задала бы такой вопрос.

Суровость на лице Гранта мгновенно смягчилась чуть заметной улыбкой, смягчившей черты и сделавшей его бесконечно неотразимым и желанным.

– Да, – просто ответил он.

Ей в самом деле следовало бы уйти отсюда. Да что там – ей надо было бы бежать, чем быстрее и дальше, тем лучше. Но разве не чудесно было забыться на мгновение и позволить себе чуточку греховного удовольствия? О, но ведь в прошлый раз, когда она позволила себе чуточку греховного удовольствия, это едва не погубило ее. Еще одного скандала она не вынесет.

– Думаю, вам лучше было бы сейчас уйти, мисс Камерон. И пожалуйста, не смотрите на меня так, будто вы всерьез раздумываете над возможностью нашего поцелуя.

– А вы бы предпочли, чтобы я выглядела шокированной, ваше сиятельство?

– Наверное, это было бы разумнее.

Он сделал к ней один шаг, она предусмотрительно отступила назад. Это было похоже на какой-то странный танец, исполняемый в проходе огромной часовни.

Интересно, если Бог наблюдает за их наступлением и отступлением, смешно ли ему? Звуки грома в отдалении указывали на то, что нет, не смешно.

Сердце Джиллианы колотилось как безумное, пытаясь сравняться с частотой дыхания. Там, где кровь пульсировала прямо под кожей, ощущался жар, но руки были холодными как лед.

Как может обычный мужчина наносить такой урон ее самообладанию?

Но ведь он не обычный мужчина, он граф, владелец всего, что она видит. И все же он смертный, а не святой, наделенный качествами ангела. Но и не чудовище, как бы сурово ни хмурился. И еще Джиллиана могла бы сказать, что он бесподобно красив, если бы она позволила своим мыслям двигаться в этом направлении.

Но с другой стороны, от ее репутации все равно ведь камня на камне не осталось, не так ли? Так что для нее внешность мужчины не такая уж запретная тема.

Глаза у него бывают либо очень теплые, либо холодные как лед. Рот, способный выдавать эмоции, то сжат от напряжения, то, как сейчас, чуть заметно улыбается.

Неужели она уже начала ждать его улыбки?

Ветром приоткрыло дверь, и Джиллиана бросила испуганный взгляд за спину графа на вход. Неужели тут обитают духи, или она просто неплотно прикрыла дверь?

Неожиданно для Джиллианы оказалось, что расстояние между нею и графом сократилось. Он тихо, чуть прерывисто вздохнул, она тоже. Интересно, его сердце колотится гак же неистово, как и у нее?

Ей так отчаянно хотелось, чтобы ее поцеловали!

Нет, ей хотелось, чтобы он поцеловал ее.

– Мисс Камерон. Джиллиана, – прошептал Грант. Сейчас последует осуждение. Сейчас он отчитает ее за недостойное поведение. Сейчас он сделает ей предупреждение и, хуже того, уволит ее с места компаньонки Арабеллы. Все эти ужасные мысли пронеслись в голове Джиллианы за какую-то долю секунды. Но Грант сказал:

– Я хочу поцеловать тебя.

А потом он сделал это, настолько нежно, что его поцелуй был подобен дыханию. Джиллиана вздохнула и чуть наклонилась, положив обе ладони ему на грудь, Он заключил ее в кольцо своих рук, притягивая ближе, и она, несчастная дуреха, с готовностью ступила в его объятия.

Поцелуй не должен быть волшебным. Поцелую не следует быть, словно искра вольтовой дуги. Но этот был именно таким.

Медленно, мягко, нежно Грант завлекал ее в страсть. Его рог обещал восторг, когда он углубил поцелуй; ладони его скользнули к талии Джиллианы, будто проверяя ее отзывчивость. Тело Джиллианы разомлело от ласк, а сознание оставалось точно оцепенелым, все мысли были вытеснены вкусом желания.

Грант был единственным, кто мог положить этому конец.

Она слышала его дыхание, такое же частое, как и у нее.

Наступило время для раскаяния, но Джиллиана его совсем не испытывала. Она тосковала по страсти, сожалела об отсутствии ее в своей жизни и понимала пыл, который теперь ощущала. Каким-то странным и удивительным образом окружающие их тени, казалось, одобряли происходящее. Воздух потеплел, и, быть может, даже сам Всевышний, если он зашел и задержался здесь, был склонен простить им их человеческие слабости. Но свет косо смотрит на отступников, а она не из тех женщин, которые легко вы носят осуждение общества.

Джиллиана наклонилась и подняла упавшую шаль, оставив Гранта прежде, чем начала его умолять продолжить, прежде, чем произнесла слова, завлекающие его в ее постель.

Он хранил молчание, когда она уходила от него по проходу, быть может, понимая, что достаточно одного лишь слова, чтобы удержать ее.

Выйдя из часовни и притворив дверь, Джиллиана поспешила в Роузмур. Всю дорогу она бежала, нуждаясь в напряжении сил, нуждаясь в чем-то, что бы помогло ей преодолеть паническое чувство, нараставшее глубоко в груди. Она запыхалась, пока добежала до своей комнаты, корсет впивался в тело.

Дважды она останавливалась в коридоре, чтобы хоть немного успокоиться и отдышаться, и не единожды отмахивалась от заботливых лакеев. Оказавшись наконец в своей комнате, захлопнула дверь и обессиленно привалилась к ней.

Сегодня ночью сожаление, а не скорбь, будет питать ее сны.