Глава 10

Все дни двух последующих недель были отмечены каким-то странным чувством ожидания. Каждое утро Джиллиана просыпалась, гадая, закончится ли сегодня это ощущение надвигающейся тревоги. Не станет ли сегодняшний день тем днем, когда она наконец потеряет терпение и выскажет Арабелле, что она избалованная и неблагодарная девчонка? Или скажет доктору Фентону, что ей не нужна очередная лекция по поводу ее поведения или манер, ибо она и без того прекрасно знает, кто она такая. Не наступит ли сегодня тот день, когда она позволит себе вновь чувствовать? Когда она признается хотя бы себе самой, что Грант Роберсон – самый пленительный мужчина из всех, которых она когда-либо знала?

Джиллиана позволила себе несколько секунд помечтать, прежде чем прогнать греховно-счастливые – невозможные – мысли.

Видя растущее раздражение Джиллианы, Арабелла начала наконец входить в свою роль. Она больше не гонялась за Блевинсом из комнаты в комнату, хотя мажордом все еще настороженно поглядывал на нее, когда она появлялась в поле его зрения. Она послушно отстояла свою последнюю примерку и надевала несколько своих новых платьев, не разражаясь тирадами из-за слишком тугого корсета и нелепости новых фасонов, хотя кое в чем Джиллиана склонна была с ней согласиться – воротники были слишком большими, а рукава чересчур пышными у плеч и чересчур узкими от локтя до запястья. И Арабелла больше не появлялась везде и всюду со своей неизменной книгой, хотя по-прежнему предпочитала печатное слово живому общению. Самым поразительным следствием их ежедневных уроков, однако, было услышанное Джиллианой ее замечание графу по поводу красоты весенней природы. Никогда раньше Арабелла не говорила о таких вещах.

В то время как Арабелла постепенно осваивалась с положением графской невесты. Джиллиана вела себя с безупречной благовоспитанностью, ни разу не показав, что с радостью вышла бы из этой своей тщательно прописанной роли. Они с графом, разумеется, встречались за обедом да и во время всех светских раутов, куда она должна была сопровождать Арабеллу. Однако Джиллиана старательно избегала любых обстоятельств, когда бы они с графом могли остаться одни. Не ходила она больше и в его лабораторию.

Она была решительно настроена избегать соблазна.

Глубокие вечерние сумерки спустились на Роузмур. Воздух был насыщен густым ароматом садов и сосен из окружающих лесов. Ночь манила к себе Джиллиану изящным пальчиком, приглашая ее помечтать о лучших днях и более счастливых временах. Мечты, однако, не в состоянии были примирить Джиллиану с тем, что Роберт ее бросил, родители от нее отреклись, а друзья были шокированы ее поведением.

Цена, которую она заплатила за то, чтобы быть свободной в своих чувствах, оказалась слишком высокой.

Джиллиана стояла у окна, глядя, как Роузмур медленно погружается в темноту. Огромный дом был слишком тих. Ей необходимы были суматоха и смятение. Ей требовались шум Эдинбурга, какофония Лондона. Дай ей звуки дома, заполненного людьми, и она будет вполне счастлива.

В Роузмуре нет нужды устилать улицы сеном. Дом слишком огромен, чтобы до его обитателей доносился стук колес кареты по вымощенной камнем подъездной дороге.

Темнота сгустилась, окутывая все вокруг мягким покровом, чтобы графу хорошо спалось. Королевский отдых для мужчины, в чьих жилах течет благородная кровь, мужчины, наделенного такой властью и могуществом, что мир, без сомнения, замирает при упоминании его имени.

Как и она.

Всякий раз, когда Арабелла заговаривала о нем, Джиллиана находила повод, чтобы уйти или заняться чем-то другим. Негоже думать о нем слишком часто, поощрять чувства, которые не дают ей уснуть, вот как сейчас.

Не раз и не два ругала она себя, называла дурой. Но увещевания сознания боролись с более волнующим голосом, который отнюдь не был таким чистым или управляемым высокими мыслями. Этот греховный шепот побуждал ее поспать осмотрительность к дьяволу и быть абсолютно безрассудной.

Значит, вся ее оставшаяся жизнь пройдет в услужении другим в той или иной форме? Теми бездумными юношескими действиями она определила свою судьбу. Она больше не благопристойная молодая дама Эдинбурга. У нее не будет ни дома, ни мужа, ни положения в обществе. Если когда-нибудь в отдаленном будущем она и выйдет замуж, то не ради положения, а просто для стабильности и защиты. И уж конечно, не ради любви. Джиллиана не была даже вполне уверена, что сможет теперь кому-то доверять.

Или, быть может, дело в том, что она не доверяет себе самой? Не в этом ли одна из причин? Если ее суждение в отношении Роберта оказалось ошибочным, то как же она может рискнуть полюбить вновь?

Может ли она довериться своим ощущениям, чтобы распознать разницу между любовью и влюбленностью, между физическим желанием и более глубоким чувством?

Джиллиана открыла окно, пожалев, что сейчас не зима. Воздух был бы обжигающе холодным, снег укутывал бы землю толстым слоем. Это сразу же напомнило ей о скорби и печали. Зима – пора смерти. Впрочем, она не нуждалась в напоминаниях.

Сон придет к ней поздно, если вообще придет.

Сегодня печаль была слишком близкой, а настроение слишком подавленным. Одиночество словно призрак стояло у Джиллианы за спиной, нашептывала на ухо, напоминало о прошлом.

Неужели это такой грех – хотеть быть любимой?

Джиллиана отвернулась от окна. Служанка приготовила ей постель, отвернув угол одеяла, взбив подушки. Комната была прелестна – свидетельство богатства и вкуса Роузмура. Невозможно было придраться ни к удобствам, ни к теплу, с которым к ней относились в поместье графа.

Возможно, теперешняя роль переносилась бы ею легче, если б ее поместили на половине слуг и обращались с ней соответственно. А так нет-нет да и случались моменты, когда ей страстно хотелось оказаться на месте Арабеллы.

Сегодня за обедом граф смотрел на нее так долго, что у нее возникло желание предупредить его, что окружающие замечают это. Он поинтересовался ее мнением во время беседы, а когда она погрузилась в молчание, то добивался ее замечаний так настойчиво, что Джиллиане ничего не оставалось, как ответить ему. И на протяжении всего обеда с его лица не сходила эта его чуть заметная улыбка, словно он насмехался над ее осторожностью или укорял за недостаток смелости.

Не считая себя трусихой, Джиллиана не забывала все же одного очень важного факта. Если бы не вмешательство доктора Фентона, быть бы ей сейчас уличной проституткой – несчастным созданием, которое платит за еду и ночлег своим телом.

Не находя себе места, Джиллиана беспокойно заметалась по комнате, страшась предстоящей ночи. Минуту спустя она, схватив халат, вышла из комнаты.

Роузмур представлял собой лабиринт комнат и коридоров. За последние две недели Джиллиана научилась находить дорогу, используя в качестве ориентира английский сад. Он располагался с восточной стороны дома. Таким образом она без труда находила дорогу к западному или северному крылу, где находились общие комнаты.

Галерея была длинной, сто пятьдесят два шага, если мерить ее шагами. Оштукатуренный потолок был украшен лепниной, изображающей переплетенные виноградные лозы. Дубовый пол представлял собой чередующиеся светлые и темные деревянные полосы, полумрак рассеивался лунным светом, струящимся через, наверное, целую дюжину высоких арочных окон.

Изящные столики не больше фута шириной стояли у каждого простенка между окнами. Одни щеголяли красочными китайскими вазами, другие – вычурными статуями из слоновой кости, которые сейчас, в полумраке, казались неясными пятнами кремово-серого цвета. Один столик стоял пустым, и когда Джиллиана подошла к нему, то поняла, что столешница, выполненная из редкого голубого мрамора, уже сама по себе может считаться произведением искусства.

Она прошла в середину коридора, изучая затененные портреты, развешанные на стене слева от нее. Графы Стрейтерн явно высоко ценили своих лошадей и собак, ибо и те и другие были изображены на переднем плане. Чего не скажешь о женах.

Какой-то звук в конце галереи заставил Джиллиану повернуть голову. Может, один из лакеев? Она прокашлялась и спросила:

– Кто там?

– У вас склонность бродить по ночам, мисс Камерон? – вопросил властный голос – Если так, то, возможно, мне следует поставить лакея у ваших дверей. Не хотелось бы, чтоб одного из гостей Роузмура застрелили как злоумышленника.

– А такое часто случается, ваше сиятельство? – спросила Джиллиана, вглядываясь в темноту.

В полосу бледного лунного света вышла графиня.

– Почему вы не спите, мисс Камерон?

– Не могла уснуть, – ответила Джиллиана.

– Вам следовало попросить у мисс Фентон один из ее порошков. Она посоветовала его моей горничной, и теперь та храпит всю ночь и не дает мне спать.

– Мне кажется, что, если я не сплю, значит, для этого есть причина.

– Вы считаете, что Бог наказывает вас за какую-то греховную мысль или поступок, мисс Камерон? Сомневаюсь, что у Господа есть время определять наказание таким образом Он успеет сделать это, когда мы умрем и будем призваны к ответу перед святым Петром за все свои грехи.

– Пожалуй, я бы предпочла отдать свои долги еще при жизни, ваше сиятельство. После смерти задолженность может оказаться слишком велика.

– Вы настолько грешны? – спросила графиня.

– Некоторые бы сказали, что да.

– А вы дерзкая девушка, верно? Я сразу так подумала, когда увидела вас.

Графиня повернулась, собираясь уйти, и Джиллиана заколебалась, не зная, что ей делать.

– Вы идете, мисс Камерон? Если уж мы обе не спим, то вполне можем составить компанию друг другу.

Джиллиана спустилась по широкой лестнице вслед за графиней, крепко держась за полированные перила. Только одна газовая лампа освещала лестницу, а мраморные ступеньки могут быть опасны.

Графиня направилась в сторону задней части дома.

– Я нахожу, что шоколад помогает там, где все остальное терпит неудачу, мисс Камерон Вы присоединитесь ко мне?

– Как вы находите дорогу в темноте? – спросила Джиллиана, наткнувшись на небольшой стол. Потерев бедро, она последовала за графиней.

– Двадцать лет практики. – Судя по звуку голоса, она была уже далеко впереди. Джиллиана пошла быстрее, но споткнулась еще об один стол. Утром она будет вся в синяках.

– Так вы идете? – спросила графиня с веселыми нотками в голосе. – Или мне прислать лакея, чтобы он проводил вас на кухню?

– Полагаю, что смогу сама справиться, ваше сиятельство, – отозвалась Джиллиана.

– Да уж постарайтесь, – последовала язвительная реплика, – иначе шоколад остынет к тому времени, когда вы доберетесь.

Пробравшись через хаос коридора, Джиллиана спустилась по лестнице, Она повернула налево и прошла некоторое расстояние, прежде чем повернуть еще раз. В отличие от других помещений кухня была ярко освещена газовыми лампами.

– Здесь уж вы не заблудитесь, – сказала графиня, встречая ее. – Мой сын настоял на освещении всей кухни. – Она подняла взгляд на светильники на стене. – Они ужасно воняют, но так приятно не беспокоиться о свечах. Грант говорит, что через несколько лет это станет обычной вещью в большинстве домов. Мы живем в век прогресса, мисс Камерон. Я полагаю, необходимо принять этот факт, как бы это ни было трудно.

– Вы, должно быть, очень гордитесь графом.

Какая-то тень промелькнула на лице графини, но уже в следующую секунду она улыбнулась.

– Горжусь, мисс Камерон. О таком сыне любая женщина может только мечтать. Я ужасно скучала по нему, когда он жил в Италии. Я умоляла его приехать домой. Не знала я, что он сделает такую… – Она замолчала и покачала головой, словно досадуя на себя.

Повернувшись, графиня направилась в глубь кухни. Джиллиана пошла следом, изумленно озираясь. Она никогда не была в такой большой комнате. Огромный стол, почти такой же, как в лаборатории графа, стоял посередине. У одной стены находился внушительных размеров очаг; возле другой – шкафы и полки, заполненные кастрюлями, сковородами и другой кухонной утварью.

– Благодаря такой кухне мы можем накормить всех в Роузмуре, – сказала графиня, правильно истолковав благоговейный взгляд Джиллианы. – А это весьма существенно, мисс Камерон, поскольку у нас в Роузмуре больше сотни работников. Вы обнаружите, что они питаются значительно лучше большинства соседских слуг. Все, что подается на хозяйский стол, находит свой путь и в столовую для слуг. К сожалению, остается мало еды, чтобы накормить бедных. Но я могу с гордостью сказать, что мы никогда не отказываем никому, кто нуждается в хлебе насущном. Вам известно, что у нас отведено целое здание под хранение продуктов?

– Нет, – ответила Джиллиана.

– Мисс Фентон тоже этого не знает. Но она не выражает никакого интереса в отношении управления Роузмуром. Боюсь, она считает это занятие недостойным себя. Однако когда она станет графиней, ей придется вникать буквально в каждую мелочь. Феи не появляются в сумерках, чтобы чистить котлы, мисс Камерон. И не эльфы заботятся о том, чтобы слуги были накормлены и одеты.

Из чего следовало, что Арабелла должна проявить некоторый интерес, пусть даже и притворный, к обязанностям графини. Она также должна, если Джиллиане удастся убедить ее, выразить некоторое любопытство в отношении Роузмура, по крайней мере перед графиней Стрейтерн.

Графиня подошла к полке, достала кастрюльку с длинной ручкой и вернулась к плите.

– Вы так странно смотрите на меня, мисс Камерон. Вы ожидали, что я позову служанку?

– Вообще-то я ожидала, что здесь будет одна из кухарок, ваше сиятельство.

– Тогда вам придется привыкнуть к виду графини, готовящей себе шоколад. Я дочь герцога, но мой отец был убежден, что дети не должны расти беспомощными. В конце концов, он видел, что происходило во время Французской революции. Некоторые аристократы даже не в состоянии были сами застегнуть себе туфли. – Она покачала головой. – Самостоятельность – чудесная вещь, мисс Камерон. Осмелюсь заметить, что у вас ее в избытке. Я ведь наблюдала за вами.

– Правда?

Графиня кивнула.

– Я задавала много вопросов и о вас тоже, мисс Камерон. Доктор Фентон, однако, почему-то крайне сдержан, когда говорит о вас. Я чувствую, что тут кроется какая-то тайна.

Джиллиана подошла к столу и присела на край скамьи. Она положила руки на стол, сложив ладони вместе.

– Нет никакой тайны, ваше сиятельство.

– Как случилось, что вы стали компаньонкой такой избалованной, вечно ноющей особы?

– У Арабеллы очень много недостатков, это так, ваше сиятельство, но, думаю, это скорее издержки юности, чем склонность или характер.

– Вы поправляете даже меня. Возможно, ваша самостоятельность заходит несколько дальше допустимого.

Джиллиана не ответила.

Открыв металлическую банку, графиня насыпала что-то в кастрюльку. Через несколько секунд комната наполнилась густым запахом шоколада.

– Почему вы бродили по коридорам Роузмура, мисс Камерон?

– Я не могла уснуть, ваше сиятельство.

Графиня оглянулась через плечо, лицо ее выражало досаду.

– Я полагаю, это мы уже установили, мисс Камерон, – отчеканила она. – Я спрашиваю вас о причине, по которой вы не могли уснуть. Ваша совесть нечиста?

– Признаюсь, моя совесть не совсем незапятнанна, ваше сиятельство. И все же не она не дает мне спать по ночам.

– Вы либо очень счастливая молодая женщина, мисс Камерон, либо искусная лгунья. Неужели нет таких поступков, о которых вы сожалеете? И ничего из сделанного вами вы не хотели бы вернуть назад? Значит, вы одна из немногих безупречных женщин, мисс Камерон? Пример, которому должны следовать все другие девушки?

– Едва ли, ваше сиятельство. Но ночь не приносит мне больших сожалений, чем день.

– Очень осторожный ответ, мисс Камерон. – Графиня продолжала помешивать шоколад. – Вот я не сплю, потому что считаю грешным спать, когда мои дети мертвы. Я, без сомнения, проснусь поутру, снова поприветствую божий рассвет. Постепенно просыпаясь, я буду слышать пение птиц на дереве за окном моей комнаты и радоваться звукам утра.

– И вдруг вас поразит словно громом ужас действительности, – продолжила Джиллиана. – Просыпаться, когда тот, кто вам дорог, кого вы любите, мертв. На мгновение вы закроете глаза, задаваясь вопросом, почему Бог не послал смерть вам.

Взгляд графини был слишком острым, однако она ничего не сказала и какое-то время еще продолжала мешать в кастрюльке, затем налила шоколад в две чашки. Одну из них пододвинула через стол Джиллиане, а с другой села напротив нее. Обе женщины молчали, маленькими глотками отпивая шоколад.

– Вам знакома потеря, мисс Камерон, – наконец произнесла графиня.

Джиллиана не ответила. В конце концов, это не было вопросом. Она рассматривала шоколад в своей чашке, стараясь следить за тем, чтобы на ее лице ничего не отразилось. Странно, что ей стало легче прятать свои чувства от людей, которых она знает, и все труднее и труднее защищаться от чужих людей.

Каково было бы жить где-то, где люди не боятся раскрыться, где чувства поощряются, а не прячутся. Она слышана, что итальянцы именно такие. Надо спросить графа, правда ли это.

– Грант не любит говорить о своих братьях, – снова нарушила молчание графиня. – Считает, что, говоря о них, лишь усугубит мое горе. Но то, что мои сыновья мертвы, не означает, что для меня они перестали жить. Мне нужно говорить с ними. Рассказывать о них. Гордиться их делами. Они живут в моем сердце, и я ощущаю их присутствие в окружающем мире.

– Мне казалось таким странным быть матерью троих сыновей. Но я думаю, что это было благословением. Нет, – поправилась она. – Не думаю, знаю. Ни у кого в целом свете не могло быть лучших сыновей.

Она откинулась назад, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Джиллиана видела, что графиня борется со слезами.

– Расскажите мне о них, – попросила Джиллиана, наклоняясь к ней.

Женщина открыла глаза.

– Вы не обязаны мне сочувствовать, мисс Камерон. Я это ценю, но не требую этого.

Джиллиана улыбнулась.

– У них у всех были глаза графа?

– Серые глаза Роберсонов? – Графиня тоже улыбнулась. – У всех. И все же порой я думаю, что это единственное, что было у них общего. Они были такими разными. Джеймс был шутником, он всегда радовался жизни, наслаждался ею. Иногда мне казалось, что даже чересчур сильно. Эндрю, напротив, был прилежным, любил учиться, обожал арифметику. Джеймс и Эндрю намного младше Гранта, но все мальчики любили друг друга. – Графиня замолчала, вытирая щеки, теперь уже даже не пытаясь сдержать слезы.

– Вы хотите увидеть миниатюру моих сыновей, мисс Камерон?

Джиллиана кивнула.

– Я покажу вам ее. Но только завтра, а сейчас нам все же следует поспать.

Какое странное место Роузмур. Внешне это поместье, достойное принца, роскошно украшенное, прекрасно обставленное и окруженное великолепными садами. Внутри же, однако, бурлят эмоции, пронизывая здешний воздух: скорбь, потери и, возможно, страх вкупе с решимостью не показать миру своих истинных чувств.

Но Джиллиане было слишком хорошо известно, что иногда одних намерений недостаточно.