Глава 13

Два дня спустя, во вторник, Гейбриел мчался в предрассветной мгле обратно в Лондон, оставляя за собой заставы, тихие деревни и всяческие соблазны. Он проснулся до рассвета, посмотрел из окна через свой заросший сорняками сад в сторону дома Элетеи и понял, что ему грозит опасность потерять себя. Когда он был моложе, он знал в точности, против чего он настроен. Его судьба казалась несправедливой, но он хотя бы понимал ее.

Он не сельский джентльмен. Он игрок, солдат, и если обстоятельства придали его характеру нежелательные черты, у него нет оснований изменять свой характер. Он, вероятно, не способен пустить корни даже в ту почву, которая породила его. Одному Богу известно, каким человеком он вырос. Было бы нехорошо по отношению к Элетее оставаться в деревне. На самом деле это знак его истинной любви к ней – исчезнуть из ее жизни.

Он оделся и с шумом сбежал вниз по лестнице, громко приказал привести лошадь, подать завтрак и вызвать кучера. Рявкал на ленивых слуг, которые не пошевелятся до тех пор, пока крыша не рухнет им на голову. Он оседлал лошадь в темноте, и, если говорить честно, его андалусцу так же не терпелось уехать отсюда, как и его хозяину. Кучер, привыкший к беспокойному нраву своего господина, невозмутимо последовал за ним.

Гейбриел не мог оставаться здесь больше ни одного дня, ни часу. Он бежал. Он столько раз говорил себе, что поступит хорошо по отношению к Элетее, если уедет, что сам в это поверил. Вчера ночью, если бы она поощрила его, он доказал бы ей, что он ничем не лучше второго ее гостя. Он наобещал бы ей всего, чего угодно, не собираясь выполнить ничего из обещанного.

Или он выполнил бы обещанное, а это самое худшее, и это говорило о том, что он бежит обратно в Лондон не для того, чтобы спасти честь Элетеи, а для того, чтобы спастись самому.

Это обнадеживающий знак, подумала Элетея. Гейбриел не приехал к ней в следующие два дня, и это означает, что он относится к ее чувствам с уважением. Если бы он снова явился к ее дверям без приглашения после того, как она выразила неудовольствие из-за его нежданного посещения и последовавшего за ним предложения, она могла бы отказаться принять его. Но могла бы и предложить ему чаю.

И позволить ему снова поцеловать себя.

И она могла только надеяться, что он принял ее совет близко к сердцу и приводит в порядок свое поместье. С другой стороны, она отпускала собак бегать вокруг дома без привязи, носила волосы распущенными, точно язычница, и открывала окно по ночам посмотреть, как восходит Венера. То, что новый владелец приехал в Хелбурн-Холл, никак не было связано с ее внезапной страстью к вечернему воздуху или с энергией, которая пробудилась в ней после многих месяцев меланхолии. Она казалась самой себе поздним зимним тюльпаном, который прорастает сквозь толстую корку твердой земли, чтобы насладиться солнцем.

Даже ее брат Робин, вернувшись домой весь в пыли и грязи, но в присущем ему хорошем настроении, заметил, что она воспрянула духом.

– Цыганки, что ли, нагадали тебе счастье, пока меня не было? Давненько я не видел твоей улыбки.

– Неужели я стала такой угрюмой? – спросила она огорченно.

Она вовсе не разучилась смеяться, хотела она добавить, просто все это время она видела мало радостей.

Он с любовью рассматривал ее, пока Элетея шла впереди него в гостиную, где был подан легкий завтрак – бекон, булочки и крепкий горячий кофе.

Робин был всего на дюйм выше Элетеи, стройный, с шелковистыми каштановыми волосами, которые то и дело падали ему на левую бровь.

– Жаль, что ты не поехала со мной в Лондон. Твои подруги так просили меня рассказать о тебе. Кассандра Уэверли только что произвела на свет двойню. Для тебя это было бы очень полезно – навестить ее.

Ничего подобного. Ее посетила бы зависть, потому что ей, похоже, суждено иметь дело с детьми только в качестве гувернантки. А он продолжал свои рассказы. Ее мысли блуждали, пока он не замолчал, а потом, к собственному смущению, она выпалила:

– У нас появился новый сосед. То есть на самом деле старый. Это Гейбриел Боскасл.

Теперь, произнеся наконец-то его имя вслух, она поняла, что не изгнала его из головы, но, напротив, именно он занимал все ее мысли. Тем временем озадаченное выражение исчезло с лица ее брата, и он уставился на нее с веселым ужасом.

– Ты ведь помнишь его? – спросила она. – Его отец умер…

– Гейбриел и его братья дубасили всех мальчишек в школе. Кажется, его даже как-то поставили к позорному столбу за…

Элетея пододвинула к нему тарелку с булочками:

– Ты очень похудел за это время. Что, в Лондоне нельзя было как следует поесть?

Он посмотрел на стол:

– Я только что съел три штуки. Давай вернемся к…

– Ну так съешь еще. Они быстро зачерствеют. Или возьми еще кусочек бекона. Я попрошу миссис Садли сварить яйца.

– Его поставили к позорному столбу, – продолжал Робин, отодвигая тарелку. – Не забывай, он…

– Но тебя-то он никогда не бил, не так ли? – заметила она. – То есть я не помню, чтобы ты когда-нибудь вернулся из школы в синяках и царапинах. Насколько я помню, вы с ним никогда не дрались.

Робин постучал по столу пальцами, с подозрением глядя на сестру.

– Нет, не дрались. И меня всегда удивляло почему. Нет ли у тебя ответа?

Элетея взяла чашку, притворившись, что не замечает его настороженного проницательного взгляда.

– Может быть, ты ему нравился. Ты довольно славный человек, хотя и мой брат. Я знаю, что Эмили так считает. Кстати, об Эмили, ты, случайно, не навестил ее в Лондоне? И не сделал ли ей предложения, как обещаешь вот уже пять месяцев? Или пять лет? Нехорошо заставлять ее ждать так долго. Думаю, ты вообще не собираешься жениться.

Он продолжал внимательно смотреть на нее.

– Думаю, что в следующий раз тебе придется поехать со мной.

– А когда это будет? – спросила она, вздыхая с облегчением оттого, что разговор об их прославленном соседе сменился разговором о марьяжных интересах Робина.

Всякий раз, когда он собирался с духом сделать предложение Эмили, с ним случался нервный приступ. Элетея уже начала бояться, что они с братом состарятся и останутся оба холостяками, и не будет рядом с ними детей, чтобы скрасить им будущее. Быть может, ей предстоит вечно кормить брата булочками.

– Я уеду утром в пятницу, – сказал он с усмешкой. – И если все пойдет хорошо, я сделаю предложение вечером. Не хочешь ли спрятаться за диваном и понукать меня, если решимость мне изменит?

– В пятницу? Я собиралась… я пригласила миссис Брайант и кое-кого из подруг к обеду. Мы так давно не приглашали гостей.

Он вздохнул.

– Хорошо, – сказал Робин некоторое время спустя. – Я понимаю. Ты скучаешь по нему и все еще в трауре.

«По нему». То есть по Джереми. По этому отъявленному мерзавцу, канонизированному в памяти местных жителей.

Она почувствовала, как слезы обожгли ей глаза. Не слезы горя, но скорее горького удивления и отчаяния. Как ей хотелось бы сказать Робину правду! Но если она скажет, это станет для брата вечным укором. Он станет винить себя за то, что не сумел защитить ее, за то, что не стал на пути Джереми в тот вечер в Лондоне. Однако слова кипели у нее в душе, точно медленно отравляющий яд, и ей мучительно хотелось выпустить их на волю.

И тогда она сказала – потому что это был легчайший способ отвлечь его:

– Я пригласила на ужин также и Гейбриела Боскасла. Я думала, что ты будешь дома и будешь хозяином, иначе я не сделала бы этого. Но теперь будет невежливо объяснять, что он не должен приезжать. Я его пригласила, и с этим уже ничего не поделаешь.