Глава 7,
в которой мисс Армстронг высказывает свое мнение и еще многое сверх того

Утром того дня, когда должен был состояться бал Зои, мадам Жермен и ее белошвейка были приглашены в Страт, чтобы лично присутствовать на последней примерке нарядов. Фредерика вместе со всеми явилась в гостиную Эви. Однако не успел отгреметь первый залп слухов и сплетен, как она почувствовала очередной приступ утренней тошноты – пятый за последние пять дней.

Она бросилась за ширму, и ее вырвало тем, что было съедено за завтраком. Но она успела заметить проницательный взгляд мадам. Было совершенно ясно, кому будет посвящена в следующий раз пикантная болтовня Жермен. Но это не будет иметь большого значения, потому что все равно ее скоро сошлют во Фландрию.

Мало-помалу тошнота прошла. Примерка закончилась, и портниха вместе с белошвейкой и со всеми их подозрениями были отправлены в Лондон. Уинни выставила из комнаты Зою, возмущенную скромным белым цветом своего платья.

– Я хочу ярко-красное, как у Фредди, – требовала она. – Ненавижу этот глупый белый цвет! Никто меня в нем не заметит!

– Красный цвет не для дебютанток, Зоя, – сердито объяснила Уинни, выходя вместе с ней в коридор. – Джентльмены сочтут тебя слишком бойкой. Почему ты не можешь нести себя, как Фредди? Она в прошлом году носила только пастельные тона и выглядела такой прелестно невинной…

Зоя прервала ее взрывом смеха. Уинни покраснела. Она с ужасом посмотрела в сторону Фредерики и торопливо закрыла за собой дверь. Фредерика расплакалась и бросилась ничком на обитую парчой софу Эви.

Эви присела рядом с ней и пригладила ее волосы, упавшие на лоб.

– Ну, полно, Фредди, – тихо заговорила она. – Уинни хотела лишь похвалить тебя за здравомыслие.

– Не понимаю, зачем она эго делает! Всем понятно, что здравого смысла у меня нет ни на грош!

Эви широко раскрыла объятия. Всхлипывая, Фредди бросилась в них.

– Ты просто измучилась, моя девочка, – пробормотала Эви, погрузившись лицом в волосы Фредди. – И тошнота, и слезы – это все из-за ребеночка. Поверь мне, пройдет еще около месяца, и ты будешь в полном порядке.

Но Фредерика знала, что в полном порядке она больше никогда не будет. Она приложила руку к животу, который был пока таким же плоским, как всегда. Она была рада, очень рада тому, что у нее будет ребенок. И все же она знала, что очень нелегко растить ребенка без отца. Она мечтала, чтобы жизнь у ее детей сложилась лучше, чем у нее, и была более безопасной.

Хотя ее родители очень любили друг друга – подтверждением чему были их письма, хранившиеся у Фредерики, – они умерли в разгар войны. Когда война наконец закончилась, офицеры, друзья ее отца, вывезли ее из разрушенной войной страны – родины ее матери, и в целости и сохранности доставили в Англию, к ее бабушке, могущественной графине Трент. Но леди Трент, презрительно назвав ее темнокожим внебрачным ребенком, не пожелала ее принять. Все думали, что она этого не помнит, А она помнила.

Тогда ее спасители отвезли ее к старшему брату отца, но оказалось, что Максвелл Стоун умер пять месяцев назад. Однако его дочь Эви, которая сама была еще девочкой, открыла ей двери своего дома и приняла в свое сердце. Казалось бы, этого должно быть достаточно. Но это было не так. Она это понимала и чувствовала себя виноватой и неблагодарной.

Поэтому Фредерике теперь оставалось надеяться на романтическую любовь. И избранник, которому она поклянется в любви, будет человеком особенным. Безупречным. Надежным. Заслуживающим доверия. И при этом очень простым человеком. Она выйдет замуж за человека, который сможет обеспечить безопасность ей и, что еще более важно, их детям. Человека умного и основательного, которого она могла бы любить всем сердцем и который заслуживал бы ее глубочайшего уважения.

Она попыталась убедить себя, что таким человеком является Джонни. Но теперь, наедине с тем, что осталось от ее мечты, Фредерика понимала, что в Джонни ее привлекало прежде всего то, что она его хорошо знала. Он был соседским мальчишкой. Простым деревенским сквайром. И все это, казалось, говорило о его надежности и ординарности. Конечно, все это была одна лишь видимость. Но она поняла это только теперь, когда Бентли Ратледж разбил в пух и прах все ее великолепные планы.

Разумеется, она не могла полюбить такого мерзавца, как он! Ведь он не отвечал ни одному из ее критериев. Он не был надежным. С ним невозможно было чувствовать себя в безопасности. И уж конечно, он не был человеком заурядным. И если бы она хоть капельку нравилась ему, он не сбежал бы, даже не попрощавшись. При этой мысли Фредерика неизвестно почему снова расплакалась. Боже милосердный, с той самой ночи, проведенной с ним, она превратилась в безмозглую, безвольную плаксу. Ей хотелось – ох, как ей хотелось! – задушить его за это собственными руками.

– Ну, полно, полно, перестань, – приговаривала Эви, нежно укачивая ее на руках, как будто она снова была бездомным четырехлетним ребенком.

В пятницу вечером Бентли, согласно своему замыслу, прибыл в Страт-Хаус довольно поздно. На круглую площадку перед домом уже начали подавать кареты, и более степенные гости стали мало-помалу расходиться, спускаясь по ступенькам крыльца. Кембл, верный своему слову, действительно приодел его с большим вкусом. Даже Жан-Клод, высокомерный приказчик, заявил, что он выглядит весьма ухоженным, и попытался потрепать его по заду. Бентли лишь усмехнулся, увернувшись от его знаков внимания, и, сев в двухколесный пароконный экипаж, помчался в Ричмонд. На нем были фрак и брюки того цвета, который Кембл именовал «цветом голубых сумерек», хотя Бентли подозревал, что это всего лишь высокопарное определение синевато-черного цвета. Его жилет был из бледно-золотистого шелка, похожего цветом на хорошее шампанское, и в целом он, как ему казалось, выглядел вполне презентабельным, хотя новая сорочка чуточку жала, а в носках не оставалось места, чтобы спрятать нож. Нуда ладно. Все равно его лучше было не брать с собой, чтобы не возникло искушений.

В конце подъездной аллеи он снял плащ и цилиндр и оставил их в экипаже, а сам, как только лакей Раннока отвернулся, растворился в темноте. Он не хотел, чтобы о его прибытии объявляли. По крайней мере до тех пор, пока он не выяснит, откуда дует ветер. За домом возле реки было совсем темно, и тихий плеск речной волны был едва слышен за взрывами смеха и музыкой, доносившимися из бального зала, двери которого, выходившие на веранду, были распахнуты.

Несмотря на весну, погода все еще стояла прохладная, и лишь немногие гости отваживались выходить на веранду. Бентли ничего не стоило перепрыгнуть через низкую каменную стену и подойти через цветники к двери. Зал был полон, но не переполнен. Через дверь ему было видно, как леди Раннок и ее супруг прощались с гостями.

Он заметил стоявших в углу Гаса и Тео Уэйденов. Музыканты заиграли веселый контрданс, и Тео повел танцевать Зою Армстронг. Гас остался стоять возле матери, которая оживленно сплетничала со своей задушевной подругой леди Бланд, красивой темноволосой вдовой, о возрасте которой, как и о ее моральных устоях, можно было лишь догадываться. Обычно Бентли предпочитал женщин именно такого типа, но сегодня она не вызывала у него ни малейшего интереса.

Он начал обходить зал по краешку толпы, окружавшей площадку для танцев, обшаривая взглядом зал в поисках Фредди, хотя пока что и сам не знал, что он ей скажет, когда ее отыщет. Ему хотелось схватить ее за шиворот, приподнять и легонько встряхнуть, а потом зацеловать до потери сознания, хотя он прекрасно понимал, что так делать не следует.

По правде говоря, когда он начинал думать об этом, вся ситуация ставила его в тупик. Потребность поговорить с Фредди, вновь прикоснуться к ней – причем не в смысле секса, а как-то по-другому, чего он и сам не мог объяснить, – не давала ему спать. Чтобы излечиться от этого, он проводил ночи напролет в пивных и прочих злачных местах Лондона. Иногда он вовсе не спал ночью. Это не было для него чем-то необычным. Он проводил таким образом значительную часть своей жизни: предавался разгулу несколько ночей подряд, а потом отсыпался двое суток, восстанавливая силы. Но на сей раз все было по-другому.

Когда гнев, вызванный тем, что ему дали от ворот поворот, поутих, он сказал себе, что просто беспокоится о Фредерике. Что он несет за нее некоторую ответственность. И это было правдой. Но его не покидало странное чувство: ему казалось, что если бы ему удалось заглянуть в ее глаза, почувствовать теплоту ее кожи, ощутить кончиками пальцев биение ее пульса, он смог бы понять, почему она так поступает.

К тому времени как смолкли последние звуки музыки, он успел обойти весь зал, но так и не нашел ее. Танцоры хлынули с танцевальной площадки, и всего в нескольких шагах от него остановился Тео, возвращавшийся с Зоей Армстронг. Потом Гас и Тео ушли, наверняка направившись в комнату, где играли в карты. Звуки музыки в зале сменились жужжанием голосов, но вскоре вновь заиграла музыка. Уинни Уэйден возвратилась к прерванному разговору с леди Бланд, а Зоя, приподнявшись на цыпочки, кого-то с нетерпением отыскивала взглядом в толпе.

Воспользовавшись удобным случаем, Бентли подошел к ней.

– Мисс Армстронг!

Зоя быстро повернулась, и глаза ее округлились от удивления.

Бентли предложил ей руку.

– Не окажете ли мне честь?

Она на мгновение утратила дар речи, что случалось с ней крайне редко.

– Ох, привет, Ратледж! – наконец сказала она. – Извини, но этот танец я обещала…

Бентли прикоснулся пальцем к ее губам и подмигнул.

– Возможно, – прошептал он. – Но этого бедняги здесь нет, не так ли?

Зоя немного помедлила, потом ее личико, словно солнышко, осветилось озорной улыбкой.

– Знаешь, Ратледж, – произнесла она, – я всегда считала, что ты умен не по годам. – И, не сказав ни слова миссис Уэйден, которая по-прежнему болтала с подругой, Зоя взяла его под руку.

Потом вдруг его осенила тревожная мысль.

– Надеюсь, вам разрешают вальсировать? – спросил он.

– Более или менее! – заявила она, весело поблескивая глазками.

– Зоя!.. – предостерегающе начал он.

– Не тревожься! Сегодня я веду себя, как положено благовоспитанной девочке.

Бентли положил руку на ее талию и, тщательно сохраняя приличную дистанцию, повел ее танцевать. Зоя была хрупким, похожим на эльфа созданием с черными как вороново крыло волосами и невинными карими глазами. Глаза эти были обманчивы, потому что ничего невинного в ней не было. Хотя она была приемной дочерью, всем было известно, что она родная дочь Раннока. Поговаривали, что ее матерью была дорогая французская куртизанка, и Бентли в этом не сомневался. Зоя была озорницей, каких свет не видывал, мегерой, плутовкой и неиссякаемым источником самых непредсказуемых неприятностей. Бентли даже было жаль Раннока.

– Ты великолепно вальсируешь, Ратледж. – Зоя лукаво усмехнулась. – И одет так элегантно. Еще десяток-другой лет – и тебя, возможно, даже примут в «Атеней».

Ее добродушный сарказм не прошел незамеченным. В клуб «Атеней» принимали только людей солидных и образованных.

– Полно вам, Зоя. У меня все-таки есть кое-какие привлекательные качества.

Зоя откинула голову и рассмеялась.

– Тетушка говорит, что ты безнравственный распутник, который требует шлифовки, – призналась она. – Но сегодня ты выглядишь вполне цивилизованным человеком. Правда, мне больше нравится, когда на тебе сапоги и длинный плащ. В них ты кажешься чуточку загадочным. А леди, как ты знаешь, предпочитают в мужчинах загадочность.

Он чуть приподнял одну бровь.

– Я не знал этого, Зоя, – пробормотал он. – Может быть, мне стоит потратиться на приобретение повязки на глаз и ятагана? Наверное, я смог бы даже научиться держать нож в зубах. Надо же соответствовать образу.

Зоя начала хихикать совсем не подобающим леди образом.

– Ты всегда умел рассмешить меня, Ратледж, – проговорила она. – Но должна признаться, что твое появление здесь меня очень удивило.

– Не сомневаюсь, – сухо ответил он. – Обычно я не принимаю официальные приглашения вашей семьи. Но сегодня я не мог устоять.

– Вот как? – Зоя задумчиво сдвинула брови. – Наверное, приглашения были отправлены несколько недель назад.

– Именно так, – согласился он. – А что случилось? Может быть, я неожиданно стал нежеланным гостем?

Зоя побледнела.

– Нет, это не совсем так, – пробормотала она. – По крайней мере с моей стороны ничего не изменилось.

От него не укрылась какая-то недосказанность в ее словах. Но Зоя, явно нервничая, продолжала говорить:

– К тому же это мой бал, не так ли? И я рада, что ты пришел. До твоего прихода вечер был абсолютно заурядным, но я почему-то уверена, что ты найдешь способ его оживить.

– Мисс Армстронг, ваши намеки меня шокируют, – произнес он с притворной серьезностью. – Я намерен быть образцом пристойного поведения Правда? – Зоя кокетливо взглянула на него из-под ресниц. – Почему-то мне не вполне в это верится.

– Не понимаю почему. Может, есть какая-то причина, о которой я не подозреваю?

Зоя задумчиво закусила губу, ни разу не сбившись с такта.

– По-моему, – решилась наконец она, – соблюдению правил приличия придают слишком большое значение. Иногда человек должен брать инициативу в свои руки, забыв о моральных устоях общества.

– Не знаю почему, но мне начинает казаться, Зоя, что вы тоже умны не по возрасту.

На губах Зои появилась озорная улыбка, и некоторое время они танцевали молча.

– Ты уже видел сегодня Фредди, Ратледж? – спросила Зоя, словно бы для того, чтобы сменить тему разговора.

Бентли почувствовал, как его губы сложились в горестную улыбку.

– Не видел, – признался он. – Но очень хотел бы увидеть.

– Я так и думала, – кивнула Зоя. – Но Фредди почти не спускается вниз. У нее в последнее время часто кружится голова, что весьма удивительно, не так ли? Тем не менее она выглядит великолепно в жемчужном ожерелье своей мамы и своем любимом красном платье. Правда, мадам Жермен пришлось немного выпустить швы на лифе.

– Вот как? – Бентли почувствовал, как вспыхнуло его лицо.

А Зоя продолжала болтать:

– По-моему, страшно несправедливо, что я остаюсь худой как вешалка, да еще в этом дурацком белом кружеве, тогда как у Фредди фигурка приятно округляется! Но ей все равно пришлось подняться наверх, чтобы спрятаться от этого ужасного Джонни Эллоуза. Он теперь ушел, но до этого успел всем надоесть.

– Вот как? – произнес Бентли.

Зоя, ничего не подозревая, кивнула головой.

– Спальня Фредди на третьем этаже, но она незаметно поднялась по лестнице на галерею и, наверное, вернется тем же путем, – как бы между прочим заметила она. – В стене под аркой, над которой расположился оркестр, имеется дверь на лестницу, ведущую на галерею. Как видишь, все этажи взаимосвязаны. Классическая архитектура весьма интересна, правда?

– Мне она начинает казаться просто удивительной, – пробормотал Бентли.

В это мгновение музыка смолкла, и Бентли проводил Зою через весь бальный зал на ее место. Леди Бланд к тому времени растворилась в толпе танцующих, и ледяной взгляд миссис Уэйден взял под прицел Бентли. Еще хуже было то, что в отдалении Бентли разглядел Раннока, который пробирался сквозь толпу – злой, как тысяча чертей. Но почему он злится? Потому что Бентли танцевал с его дочерью? Едва ли. Может быть, Фредди призналась? Нет. Если бы дело обстояло так, то они уже давно постучали бы в его дверь.

Но Бентли был не из тех, кого легко запугать. Он поклонился и поднес ручку Зои к своим губам.

– Мисс Армстронг, – тихо шепнул он, – я с нетерпением буду ждать новой встречи с вами. Ваш рассказ о классической архитектуре меня вдохновил.

Когда Бентли направился к выходу, с ним весело поздоровались несколько джентльменов, в том числе и Роберт Роуленд. Были и такие, кто удивленно таращил на него глаза, что, несомненно, объяснялось тем, что он крайне редко появляется в избранном обществе, а некоторые вообще имели наглость перешептываться за его спиной. Но Бентли в грош не ставил мнение других, даже мнение Раннока. К тому же у некоторых джентльменов Бентли выиграл по небольшому состоянию и, вполне возможно, остальных в самое ближайшее время ждала та же участь.

Ему пришлась по душе остроумная идея покинуть дом, а потом вернуться в бальный зал возле лестницы "на галерею. Никем не замеченный, он проскользнул в дверь, указанную Зоей, взбежал вверх на второй этаж и оказался на балконе, обрамлявшем большой зал.

Галерея была не освещена, а это означало, что она закрыта для гостей. Люстра с тысячей горящих свечей располагалась ниже, а сюда отбрасывала лишь призрачные мерцающие тени. Заглянув вниз через балюстраду, Бентли увидел, что находится над оркестром, где скрипачи синхронно водят смычками по струнам. Еще ниже, в бальном зале, танцующие, разодетые во все цвета радуги, старательно выделывали па контрданса. Бентли, скрытый во мраке, мог наблюдать за ними, оставаясь невидимым.

Как ни странно, ему это даже понравилось. Он всегда чувствовал себя уютнее не в центре жизни общества, а на ее туманной обочине. Отойдя от балюстрады, он пошел вдоль галереи и наконец обнаружил коридор, ведущий на главную лестницу. И тут он, сделав пару шагов в сторону, спрятался за мраморной колонной и стал ждать. Он подозревал, что Зоя Армстронг не просто болтала обо всем, что придет в голову, а хотела намекнуть ему о чем-то. Он лишь надеялся, что правильно понял ее намек.

Очевидно, он все-таки понял Зою правильно, потому что несколько минут спустя заметил, как на лестнице мелькнуло красное платье и повернуло в полутемный коридор. Бентли хотел было выйти из-за мраморной колонны, но в последнее мгновение замер на месте, услышав напряженный шепот Фредерики.

Ей отвечал мужской голос.

– Но как ты можешь так поступить со мной, Фредди? – жалобно произнес мужчина. – Я все организовал! Даже папа в конце концов согласился!

Бентли услышал их шаги – они спускались по лестнице.

– Убери свою руку с моего локтя, – прошипела Фредерика. – Жизнь не такая простая штука, Джонни, как тебе кажется.

Шаги остановились буквально в нескольких дюймах от Бентли.

– Я понимаю, ты сейчас сердишься, но клянусь, что заставлю тебя забыть об этом, – горячо прошептал Джонни. – Клянусь. Только позволь мне…

Бентли услышал тихий сдавленный звук.

– Да как ты смеешь! – возмутилась Фредерика.

Бентли, почувствовав, как напрягся каждый мускул его тела, выскочил из укрытия. Схватив Джонни Эллоуза за шиворот, он приподнял его в воздухе и так тряхнул, что у того лязгнули зубы. Отбросив в сторону свою жертву, Бентли взглянул на Фредерику. Даже в полутьме он заметил, что ее глаза встревоженно округлились.

– Привет, Фредди, – тихо проговорил он. – Будь осторожна в темноте, любовь моя. Помни, что тут можно столкнуться с кем угодно.

Но тут поднялся на ноги Эллоуз.

– Послушай, Ратледж! – прорычал он, решительно положив руку на плечо Фредерики. – Это тебя не касается.

Бентли двумя пальцами снял его руку с плеча Фредерики.

– Боюсь, мальчик мой, что ты ошибаешься и это дело меня касается, – проговорил Бентли убийственно спокойным тоном. – Только прикоснись к ней без ее позволения, и тогда тебе придется прикоснуться к спусковому крючку дуэльного пистолета. И если преподаватели Кембриджа хоть немного научили тебя законам баллистики, физике и теории вероятностей, то ты будешь знать, чем это кончится, и напустишь лужу от страха, моля Создателя вызволить тебя из беды. Помни, что я никогда не промахиваюсь. А теперь, зная все это, возвращайся в Эссекс и расскажи об этом своему спесивому папаше.

У Эллоуза побелела физиономия. Он переводил взгляд с Фредерики на Бентли и обратно, желая понять, что происходит. Потом, выругавшись себе под нос, молодой человек поспешил ретироваться подобру-поздорову.

Бентли ждал, что Фредерика поблагодарит его, но не дождался. Вместо этого она решила уйти. Бентли поймал ее за локоть.

– Тпру, Фредди! – улыбнулся он. Их тела находились в нескольких дюймах друг от друга. – Куда это ты собралась?

– Не твое дело, Ратледж, – ледяным тоном ответила она. – Спасибо, конечно, за помощь, но с Джонни я и сама могла бы справиться.

Ее равнодушие было похоже на пощечину. Бентли, разозлившись, круто развернул ее к себе.

– Смогла бы справиться? Я ужасно рад это слышать, – прошипел он ей на ухо.

Он почувствовал, что она запаниковала и сделала попытку вырваться. Он безжалостно схватил ее еще крепче. Он и сам не знал, чего добивался. Но только не того, что последовало дальше.

– Отпусти мою руку, – сердито проговорила она. – Почему меня не могут оставить в покое? Почему ты вообще находишься здесь?

Он разозлился еще сильнее.

– Может быть, я приехал, чтобы поцеловать невесту, Фредди.

– Вы, наверное, оба – ты и Джонни – спятили? – рассвирепела она. – Убирайся отсюда, пока тебя не увидели.

– Меня тронуло твое гостеприимство, Фредди, – холодно сказал он. – Ты также радушно встречаешь всех своих приглашенных гостей?

Фредерика попыталась окинуть Бентли Ратледжа презрительным взглядом. Но от более шести футов дьявольски красивой и невероятно взбешенной мужской плоти было не так просто отделаться, как от предыдущего мужчины.

– Т-ты был приглашен? – запинаясь, пробормотала она. – Это, должно быть, какая-то ошибка.

Ратледж приподнял бровь.

– Почему-то мне начинает казаться, что кто-то забыл «отшлифовать» список гостей Раннока. – Он еще крепче взял ее за локоть. – Какое упущение! Означает ли это, что меня не пригласят на бракосочетание?

У Фредди замерло сердце.

– Нет… то есть я хотела сказать «да». – Видя, как он взбешен, Фредерика совсем утратила способность здраво мыслить.

– Кстати, Фредди, на какое число оно назначено? – язвительно процедил он сквозь зубы. – Я хотел бы внести его в свое расписание общественных мероприятий. Возможно, я мог бы поздравить счастливых молодоженов где-нибудь в промежутке между одной из моих вакханалий и совращением девственницы.

– Бентли, прошу тебя! – Фредерика слишком поздно поняла, что в голосе ее звучит отчаяние. – Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел, что я с тобой разговариваю. Разве тебе это не понятно?

– Не странно ли это, Фредди, ведь мы с тобой такие старые друзья. В прошлый раз, когда мы с тобой случайно встретились, ты проявила ко мне куда больше сердечности.

– Не понимаю, – пожала она плечами, – зачем ты это делаешь?

– Этого я не могу тебе объяснить, Фредди, – заявил он, сердито поблескивая глазами. – Может быть, мне от нечего делать пришло в голову провести вечер с людьми разодетыми, перекормленными и переоценивающими собственную значимость. А может быть, я просто пытаюсь понять, как может сегодня женщина страстно заниматься любовью со мной, а завтра выйти замуж за кого-то другого. Да, черт возьми! Именно это я и пытаюсь понять!

Фредерика отвернула от него лицо.

– Уйди, Бентли, прошу тебя. То, что мы сделали, было ужасной ошибкой.

– Ну уж нет, никакой ошибкой это не было! – рявкнул он. – Мы делали это по доброй воле.

– Ну пожалуйста! – У нее задрожал голос. – Умоляю тебя, не устраивай скандал.

– В таком случае ответь мне, черт возьми! – Схватив ее за подбородок, он заставил ее посмотреть ему в глаза. – Скажи мне, как может сделать это женщина фактически, сделать дважды, а потом отвернуться и заявить, что помолвлена с каким-то человеком, о котором я никогда даже не слышал? Может быть, объяснишь мне? Если ты сможешь объяснить, я уйду, не сказав больше ни слова.

Она попыталась вырваться из его рук.

– Не трогай меня. Я человек свободный и могу выйти замуж за того, за кого захочу.

Ты так думаешь? – Он возвышался над ней, высокий, поджарый и очень опасный, – с таким человеком шутки плохи. – Скажи мне, Фредди, – прошептал он вкрадчивым тоном, – а эта твоя старая любовь понимает, что получает поврежденный товар? Известно ли ему, кто был у тебя первым?

Фредерику неожиданно охватил гнев. Не успев подумать, она закатила ему увесистую пощечину.

– Ах ты злобная маленькая ведьма, – проворчал он, хватая ее за руку.

– Отпусти меня немедленно, свинья! Или я закричу. Он презрительно усмехнулся:

– Давай, Фредди, любовь моя. Кричи! Пусть вся эта проклятая толпа примчится сюда. Мне нечего терять, но пищей для сплетен я их надолго обеспечу.

Она судорожно глотнула воздух, поняв, что это не пустые слова. Он действительно так и сделает. Он заметил, что она колеблется.

– Скажи мне, Фредди, – прошептал он, снова привлекая ее к себе, – почему ты выходишь замуж за кого-то другого? Почему?

Она заметила, что голос его странно прерывается. Не остались незамеченными и слова «за кого-то другого». Фредерика попыталась призвать на помощь здравый смысл. Что он подумал? Что он хочет? Должна ли она объяснить ему ситуацию? Она понимала, что без объяснения он не уйдет, но сражаться с ним у нее не было сил.

– Я должна сделать то, что считает нужным сделать моя семья, – уклончиво заявила она. – Такова женская доля, Ратледж. Что для нас лучше – решают другие, а мы подчиняемся их решению.

На мгновение его красивое лицо опечалилось.

– Ах, Фредди, – вздохнул он. – Это на тебя не похоже. Ты для этого слишком упряма.

Она вдруг почувствовала, что больше не выдержит.

– Да, упряма. И к чему привело мое упрямство? – воскликнула она, с трудом сдерживая слезы. – Только к неприятностям – и все. И не лги мне, Бентли, не говори, что ревнуешь, потому что мы оба знаем, что это не так. Признайся, ты ведь не хотел меня несколько недель назад и не хочешь сейчас.

Во всем, что произошло, виновата я. Я сделала глупость и теперь сожалею. Но я не знаю правил этой игры, в которую ты, судя по всему, собираешься играть. Я не знаю, что мне надо делать. И уж конечно, не понимаю, какое тебе до всего этого дело.

В конце этой тирады голос ее задрожал. В бальном зале под ними умолкла музыка, и Бентли долго смотрел на нее напряженным взглядом. Она не могла понять, что означает этот взгляд. Но что-то в нем тронуло ее сердце. У нее вырвалось сдавленное рыдание. Бентли решительно обнял ее за плечи. На мгновение ей показалось, что он едва сдерживает гнев, что ему, возможно, хочется ударить ее или что-нибудь в этом роде. Она почувствовала, как из глаза выкатилась и поползла крупная слеза. И тут он сломался. Крепко прижав ее спиной к мраморной колонне, он накрыл ее губы своими губами.

Фредерика на какое-то мгновение перестала думать, перестала даже дышать. Она попыталась отвернуться. Попыталась оттолкнуть его, уперевшись ладонями в его плечи. Но безуспешно. Его руки скользнули с локтей к ее плечам, и широкие ладони буквально жгли кожу, оголенную вечерним платьем. Его язык проник ей в рот, и как-то само собой получилось, что Фредерика прижалась к нему всем телом. Он взял ее лицо в свои ладони, чтобы ее губы не ускользнули от него. На сей раз это был не поцелуй легкомысленного повесы. Им, казалось, владела необузданная страсть. Неутоленное желание.

На мгновение оторвавшись от нее, он взмолился:

– Только не плачь, Фредди. Умоляю тебя, только не плачь.

Потом его длинные сильные пальцы вцепились в ее волосы, сдерживая ее движения, и его язык проник глубоко в ее рот, отчего Фредди задрожала всем телом. Она чувствовала запах крахмала, исходивший от его галстука, терпкий аромат его одеколона и жар мужского тела. Он целовал ее снова и снова, слегка царапая кожу начинавшей отрастать щетиной на лице. Фредерике было страшно. Страшнее, чем в тот раз, когда он лишил ее девственности. Тогда он был просто бесшабашным Ратледжем. Но этот мужчина пугал ее накалом своих страстей.

Она, должно быть, вскрикнула. Все еще держа ее лицо в своих ладонях, он чуть приподнял голову, обжигая ее Кожу горячим прерывистым дыханием. Потом его хватка ослабла и буря страсти улеглась так же неожиданно, как и началась.

Только тут Фредерика осознала, что отвечала на его поцелуи и что ее руки, спустившись по манишке его сорочки, забрались под фрак и обнимали его за талию. И что она тоже дышала горячо и прерывисто. Она едва подавила в себе желание вновь потянуться губами к его губам.

– Господи! – Его шепот был похож на молитву. – О Господи!

Он крепко прижал ее к себе. На мгновение она, перестав сопротивляться, поддалась этому безумию и обмякла в его объятиях. Она чувствовала невероятную мощь его рук. Его тело излучало жизненную энергию и силу. А себя она почувствовала очень слабой, очень усталой и сбитой с толку. Под шелком его жилета она слышала мощные удары его сердца.

– А теперь скажи мне, Фредерика, – хрипло спросил он, – испытываешь ли ты то же самое, когда тебя целует твой жених? От его прикосновения у тебя перехватывает дыхание? Подкашиваются ноги? Скажи, что это так. Просто скажи, и, клянусь, я спущусь по этой лестнице и навсегда уйду из твоей жизни.

Но Фредерика не отвечала. Да и что она могла бы сказать? Никого другого у нее не было и никогда не будет. Еще хуже было то, что она инстинктивно понимала, что никто и никогда не вызовет у нее таких же чувств, как этот человек. В том-то отчасти и заключалась опасность. Всего несколько коротких недель назад она была глупой девчонкой, которая считала, что знает, что такое страсть. А теперь она была обесчещена и знала цену неприкрытой человеческой страсти.

Она боялась говорить, потому что не доверяла собственным чувствам. Да и о ребенке надо было подумать. О ребенке, безопасность и благосостояние которого она не могла подвергать риску. Даже ради удовлетворения этого темного желания, которое обещало сладкое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Она не хотела желать Бентли Ратледжа. Она отчаянно хотела забыть связанные с ним удовольствия. Но ее тело само тянулось к нему, и ей вдруг стало страшно, что у нее нет ни умения, ни даже воли сопротивляться этому.

Казалось, ее молчание расстроило его. Он вдруг несколько грубовато отстранился от нее и уставился в пол. Оба какое-то время молчали. Тишина прерывалась лишь взрывами смеха и музыкой, доносившимися из бального зала.

Наконец он снова заговорил, опустив голову, словно был виноват.

– Скажи мне, Фредерика, что ты хочешь, и поставь на мне крест, черт бы тебя побрал!

У Фредерики едва не остановилось сердце.

– Поставить крест?..

Бентли медленно поднял голову и встретился с ней взглядом. В его взгляде было страдание. И отчаяние.

– Я измучился за эти несколько недель, Фредерика, – признался он. – Если ты не хочешь меня, если ты отказываешься от меня, то, умоляю, так и скажи. Освободи меня от этого адского чувства вины.

Адское чувство вины.

Мерзкие слова сорвались с языка. Выражали ли они то, что он испытывал? И что он предлагал? Она и не предполагала, что он может быть таким взбешенным – и растерянным. Это было совсем на него не похоже.

Впоследствии Фредерика не могла сказать, где она нашла храбрость – если это можно назвать храбростью – солгать ему. Но так или иначе, она собралась с духом и прошептала:

– Я уезжаю из Англии, Бентли. Я не могу рисковать. Мне нужна жизнь защищенная, спокойная и обеспеченная. Мне кажется, что это самое лучшее для… для всех заинтересованных сторон. У тебя нет причин считать себя виноватым. – Ее рука почти против воли поднялась и легонько опустилась на его плечо.

Его тело напряглось от этого прикосновения. Глядя в сторону, он издал какой-то хриплый горловой звук.

– Не надо чувствовать себя виноватым, Бентли, – повторила она. – Ты прав в одном. То, что я делала с тобой, я делала по своему желанию. То, что я собираюсь сделать дальше, я тоже сделаю по своему желанию… Ты это хотел услышать?

Бентли выпрямился и уставился куда-то в темноту. Фредерика затаила дыхание.

– Да, наверное, именно это, – признался он. Потом, даже не взглянув на нее, он направился в сторону галереи, завернул за угол и исчез.

Фредерика, казалось, целую вечность стояла, прислушиваясь к его шагам. И вдруг ее охватило ужасное чувство сожаления. Ей стало страшно, как будто она только что сделала величайшую ошибку в своей жизни. Ошибку? Не может быть! Он ничего не предложил ей, да она ничего и не просила. Даже если бы он захотел попытаться, Бентли Ратледж не смог бы стать хорошим отцом. И надежным, верным мужем он тоже не смог бы стать – не тот он человек.

Но все эти разумные соображения не смогли остановить ее. Фредерика подхватила юбки и помчалась за угол, к балюстраде. Ухватившись за нее руками, она наклонилась так быстро, что у нее закружилась голова. Ее взгляд в отчаянии шарил по толпе внизу. Но танцы перед ужином закончились, и бальный зал быстро опустел. Бентли нигде не было видно.

«Только не останавливайся. Только не поднимай глаз».

Бентли спустился по лестнице в бальный зал. «Ты выпутался из этой истории подобру-поздорову, старичок, – сказал он себе. – Теперь только не останавливайся».

Бентли прокладывал путь через толпу, как будто шел против течения, не обращая внимания на смешение красок и какофонию звуков. Вот кто-то засмеялся искусственным резким смехом. Кто-то поздоровался с ним, кто-то окликнул, но он не обратил внимания. Он кого-то нечаянно толкнул локтем. Зазвенело стекло. Наверное, упал и разбился бокал для шампанского. Он даже не остановился. Выбравшись из бального зала, он направился к главному входу.

В холле к нему шагнул слуга, пробормотав что-то насчет его плаща. Бентли ему не ответил. Другой слуга держал открытой дверь для выходившего джентльмена. Не сказав ни слова, Бентли прошмыгнул в дверь, опередив незнакомца, и вдохнул прохладный весенний воздух. С Темзы тянулся легкий туман, превращая в сюрреалистическую картину передний двор и фонтан, струя которого все еще била на двадцать футов в высоту. В желтых от света фонаря сумерках Бентли спустился не по той лестнице, и его обдало холодной водяной пылью.

Бентли протолкался сквозь скопище слуг, лошадей и экипажей на подъездной аллее. Напротив дома все было окутано сумраком. Вытянув руки, он пошел в темноту, пока его пальцы не прикоснулись к влажному камню дальней стены, окружавшей передний двор. Он прислонился к ней спиной, глядя на лестницу, по которой спустился. Ему следовало бы поблагодарить Бога за то, что все обошлось, и отправиться домой. А он вместо этого стоит в темноте, и ему хочется ненавидеть Фредерику д'Авийе всеми фибрами своей души. Почему? Почему?

Какая разница? Все равно он не может этого сделать. Он утратил способность разжигать в себе ненависть с тех пор, как был еще мальчиком. Там, где должна бы бушевать ненависть, была лишь привычная пустота.

Он не знал, сколько времени простоял там без плаща, с непокрытой головой, в одежде, промокшей от тумана и брызг фонтана. Время от времени до него доносились в ночи обрывки разговора или звук настраиваемой скрипки. В Страт-Хаусе приветливо сияли все окна. Однако его там не желали видеть. Больше не желали. И виноват в этом был он сам. Он знал, что должен уйти, однако продолжал смотреть на дом сквозь холодный туман и прислушиваться к звукам веселья.

Некоторое время спустя гнев постепенно начал проходить. Он стал думать о том, что она делает и с кем она. Он даже позволил себе представить себе ее лицо, услышать снова ее прощальные слова, пока не почувствовал боль, как будто он колол собственную плоть кончиком острого ножа. Должно быть, он простоял в темноте больше часа, но время для него не имело значения.

Постепенно ручеек отъезжающих гостей превратился в поток. Экипажи, отъезжая, делали полукруг, конские копыта цокали по булыжному покрытию подъездной аллеи, затем они проезжали под башней с часами и скрывались в ночи. Потом огни в окнах Страт-Хауса начали гаснуть: сначала на первом этаже, потом на верхнем, пока наконец освещенными не остались только служебные помещения в цокольном этаже да окошечко слева на третьем.

Фредерика спала на третьем этаже, может быть, это было окно се спальни? Он закрыл глаза и представил себе ее комнату. Служанка, наверное, раздевает ее, готовя ко сну. Он представил себе, как соскальзывает с ее медового цвета плеч ярко-красное платье. Кружевная пена нижнего белья ложится на пол возле ног. Он как наяву видел ее небольшую высокую грудь с темными сосками безупречной формы. Сегодня они были едва прикрыты ярко-красным бальным платьем, и, подумав об этом, он моментально вспомнил, каковы они на вкус: они чуть пахли розовой водой, были капельку солоноватыми, и от них исходил теплый аромат женщины.

Неожиданно в голову пришла странная мысль. Вспомнились некоторые фразы из обманчиво пустой болтовни Зои.

«Мадам Жермен пришлось немного выпустить швы на лифе».

«У нее последнее время часто кружится голова, что весьма удивительно».

Все это звучало полной бессмыслицей. Но что, если то, что говорила Зоя, не пустая болтовня? Он не мог забыть, как Фредди бросило в жар от его прикосновения, хотя она отказывалась отвечать на его вопросы. Или отвечать на них было не так-то просто? Он вдруг словно прозрел. Он оттолкнулся от стены, испытывая глубокое возмущение. Его возмущение вызывало не то, чего хотела Фредди. Не имело значения и то, чего хотел он сам, потому что, по правде говоря, он и сам не знал, чего он хотел. Все это было делом рук Раннока! Он нутром чуял это.