Часть первая

Филипп открыл глаза и сразу понял, что находится в незнакомом месте. Мягкий утренний свет проникал в комнату через небольшое окно. Филипп попытался вспомнить, когда он последний раз видел, как занимается день. Для него утро почти всегда было скрыто за тяжелыми бархатными шторами, потому что хотелось отоспаться после долгой ночи, проведенной за картами, выпивкой или в обществе доступных девиц.

«Что люди делают утром? Завтракают», – подумал он, поворачиваясь на бок, чтобы дотянуться до шнура колокольчика, и едва не застонал от резкой боли в груди и напряжения, которые испытал от столь простого движения. Его рука беспомощно хватала воздух, не обнаруживая шнура для вызова прислуги. Звонка не было! Кто же подаст ему завтрак, если нельзя вызвать слугу? Похоже, его ждет голодная смерть. Филипп перевернулся на спину и вновь почувствовал сильнейшую боль. Что, черт возьми, происходит? Где он? Окинув взглядом, узкое прямоугольное помещение комнаты, он подумал, что больше всего оно похоже на тюремную камеру. Серые мрачные каменные стены и пол, узкая дверь и единственное окно, в котором виднеется лишь кусочек утреннего неба. Никаких ковров, никаких занавесок. Ничего, кроме самого необходимого; узкая, довольно жесткая кровать, на которой он, похоже, отлежал себе все, что можно; у кровати небольшой столик и стул – такой грубой работы, что, наверное, столяр, который их делал, был крепко пьян. Больше ничего здесь не было.

Это жилище не было похоже ни на одно из тех помещений, в которых ему приходилось бывать или останавливаться за свои двадцать девять лет. Кливден, герцогское поместье, в котором он провел юность, конечно, потерял свое былое великолепие, но там, по крайней мере, в каждой комнате были ковры. А его парижская довольно скромная – всего десять комнат – квартира была весьма изысканно декорирована, а уж занавески были даже в комнатах горничных.

Но самым главным для него оставался вопрос – где же он, черт побери, находится? И спросить было не у кого, поскольку не было даже треклятого звонка, чтобы вызвать прислугу.

Единственное, что удалось установить Филиппу, так это то, что преследователи, скорее всего не настигли его, хотя он почти ничего не помнил, а как только пытался что-нибудь вспомнить, голова начинала просто раскалываться. Все, что он вспомнил, – это непроглядный мрак ночи, стук копыт его лошади, холодный дождь, бьющий ему прямо в лицо, и насквозь промокшая одежда. И еще он вспомнил, что ему приходилось постоянно оглядываться, чтобы понять, удалось ли ему оторваться от них. После этого в памяти наступал провал, но, судя по этой простенькой, похожей на тюремную камеру комнатке, они его все-таки не догнали.

Попытки восстановить произошедшее и сильные боли настолько измотали Филиппа, что ему стало решительно все равно, где он и что с ним. У него не хватило сил напомнить о себе даже тогда, когда кто-то, проходя по коридору, остановился у двери в комнату. Однако когда в комнату вошла женщина с подносом в руках, на котором, судя по всему, была еда, в нем вспыхнула искорка интереса к происходящему.

– Вы просто ангел, – произнес он машинально. Хотя Филипп не верил в ангелов и в то, что ему доведется попасть туда, где они обитают. В раю не могло быть места для Филиппа Кенсингтона. Но девушка и в самом деле была похожа на ангела. Ее золотистые волосы были собраны в толстую косу, которая, как ореол, венчала ее голову. С довольно бледного личика на него смотрели большие синие глаза, обрамленные густыми ресницами и изогнутыми темно-русыми бровями, но выражение лица девушки было далеко не ангельским – на нем читалось явное раздражение.

– Вероятно, вы повредили голову сильнее, чем я предполагала, – ответила девушка. И голос у нее был совсем не ангельский: низкий, мягкий, бархатный, пьянящий, как бренди. Это был голос искушающего дьявола с ангельским лицом.

Несмотря на боль, Филипп был заинтригован. Кто эта девушка? И где он все-таки находится?

Девушка довольно резко поставила поднос на прикроватный столик – стекло и посуда зазвенели. Строгим, не терпящим возражений тоном она велела ему сесть. Стараясь не морщиться от боли, он повиновался, и она тут же буквально всучила ему миску с овсянкой.

– Терпеть не могу овсянку, – сказал он, отталкивая миску. Девушка ее не взяла. – Принесите мне что-нибудь другое и чаю с бренди, а раз уж вы здесь, еще одно одеяло. У вас здесь ужасные сквозняки. – Заметив, что она даже не пошевелилась, он добавил: – Я жду.

– В самом деле? – спросила она с таким нескрываемым сарказмом, что Филипп даже в таком состоянии не мог этого не заметить. – Пойду, скажу кухарке, которая только что приготовила завтрак на пятьдесят человек и теперь должна готовить обед, что неблагодарный больной, за которым мы из христианского милосердия ухаживали всю прошедшую неделю, требует «чего-нибудь другого». Ну а бренди мы здесь не держим.

«Нет бренди?» Ситуация складывалась просто ужасная. Чтобы хоть как-то отвлечься, Филипп попытался сосредоточиться на тарелке, которую продолжал держать в руках.

– Ну что ж, меня устроит и овсянка, – вздохнул Филипп.

Отразившееся на ее лице недовольство свидетельствовало о том, что девушка придерживается того же мнения. «Лицо рассерженного ангела, – подумал он. – Голос искусителя и манеры тюремного стражника. Пожалуй, лучше будет заставить себя съесть ложку этой чертовой каши».

На вкус каша была такой же отвратительной, как и на вид. Эта еда может навеять человеку мысль о том, что голодная смерть не так уж страшна.

– Может быть, вы скажете, где я нахожусь? – заговорил он, с усилием впихивая в себя еще одну ложку.

– Стэнбрукское аббатство, – ответила девушка. Филипп поперхнулся. Она постучала ему между лопатками. А потом эта злая девица рассмеялась:

– Думаю, что меньше всего вы хотели бы оказаться в этом месте. Впрочем, и мы не думали, что когда-нибудь здесь может появиться некто, похожий на вас. Но поскольку мы христианки и должны спасать заблудшие души, вы оказались у нас. Случилось это после того, как братья Слоун нашли вас почти бездыханным в какой-то канаве и привезли к нам. С этого момента мы и заботимся о вас.

– Стало быть, вам известно, кто я, – произнес он высокомерно, уязвленный ее дерзостью и бесцеремонностью, особенно неприятной потому, что, похоже, эта юная особа знала, что разговаривает с пэром Англии, а это положение, как ему казалось, должно было обеспечить если не приличную еду, то по крайней мере, некоторое уважение.

– Время от времени к нам попадают газеты, лорд Хантли. И, кроме того, настоятельница монастыря, вдовствующая графиня Бэмфорд, узнала вас.

Филипп понятия не имел, кто такая леди Бэмфорд, но это его не удивило. Он уже много лет не был в Англии и даже не вспоминал имена людей, с которыми ему когда-то доводилось встречаться. Но при его скандальной репутации не стоило удивляться тому, что здесь о его существовании знали многие совсем незнакомые ему люди.

– Понятно. Что ж, надеюсь, я у вас не задержусь. Думаю, уже сегодня ближе к вечеру я мог бы отсюда уехать.

– Мне бы этого очень хотелось, но боюсь, это невозможно, – живо ответила она. – Вы ранены в ногу, у вас сломаны три ребра, а на голове ужасная рана. Кроме того, у вас, похоже, сломан нос.

– Опять? – вслух удивился он. Она подняла брови. – Черт! Нос у меня раньше уже был сломан, – добавил Филипп устало, потирая скулу. Не мешало бы побриться, а то он, должно быть, выглядит как настоящий дикарь.

– Вы, похоже, завзятый бретер, – заметила девушка, и Филипп не стал ей возражать. – Вам не нравится каша? – спросила она, взглянув на почти полную миску, которую он так и не рискнул поставить на столик.

– Не нравится, – честно ответил он. – Ужасная гадость.

– Теперь понятно, откуда у вас так много ран, – ответила девушка, забирая у него миску.

Затем она взяла с подноса полотняные бинты и небольшую баночку с мазью. По-прежнему не церемонясь, девушка – «сердитый ангел» – положила одну маленькую руку ему на грудь и слегка подтолкнула, опрокидывая Филиппа на подушку.

Обрабатывала раны она молча. Сначала смазала порез на лбу. Он тоже молчал, хотя очень хотелось ругаться и жаловаться, потому что мазь начала щипать. Несмотря на боль во всем теле, Филипп остро ощущал, как ее нежные пальцы мягко поглаживают его кожу. И боль не помешала ему заметить ее красивую грудь, оказавшуюся прямо перед его глазами, когда девушка склонилась над ним. На ней было какое-то ужасное платье серого цвета, закрывавшее все почти до самой шеи, и белый передник, приколотый к платью булавкой. Даже через грубую ткань было видно, как напряглись ее груди. Очертания полной, округлой груди всего в нескольких дюймах от него. От его рта.

Филипп не стал отводить взгляд. Пусть он дворянин и джентльмен, но ведь заинтересованный взгляд еще никому не причинил вреда. Ничуть не смущаясь, девушка расстегнула пуговицы его рубахи и распахнула ее, обнажая грудь. Филипп с удовольствием подчинился, мимоходом заметив, что его одеяние очень похоже на женскую ночную сорочку.

– Что это на мне? – с подозрением спросил он.

– Можете поблагодарить Генриетту, нашу кухарку, это она одолжила вам одну из своих ночных рубашек. Это единственное, что подошло вам по размеру.

– Что ж, передайте ей мою благодарность, – сухо заметил Филипп.

Конечно, было бы лучше, если бы Генриетта приготовила ему приличную еду. Но, бросив взгляд на «сердитого ангела», он не решился произнести это вслух.

Какое облегчение – избавиться, пусть даже частично, – от треклятого женского одеяния и вместо грубой ткани почувствовать на своей груди теплые девичьи руки!

– А это от чего? – спросила она.

Он посмотрел на старый серый шрам на левом плече, по которому она водила пальцем.

– Обычная история, – ответил он, и собственный голос показался ему грубым. – Дуэль из-за какого-то пустяка.

– Наверняка из-за какой-то женщины, – произнесла она насмешливо.

– Карточная ссора, – поправил он.

Щеки девушки слегка порозовели, когда она откинула одеяло, чтобы осмотреть раненую ногу. Аккуратно забинтованная тонкой холстиной огнестрельная рана оказалась на середине бедра. Девушка осторожно начала разматывать бинт. Занимаясь этим, она говорила, и, хотя Филипп был еще, очень слаб, ее руки и голос вызвали в нем возбуждение.

– Доктор удалил пулю. Он сказал, что если не будет воспаления, вы быстро поправитесь, но хромота может остаться.

Она быстро нанесла мазь, и начала накладывать свежую повязку. Неожиданно резкая боль заставила Филиппа застонать. Не удержавшись, он поморщился.

– Простите, – тихо сказала она.

С некоторым сожалением Филипп позволил ей застегнуть пуговицы на своем ужасном одеянии и укрыть себя одеялом.

– Как часто вам приходится это делать? – спросил он, когда она закончила.

– Раз в день, – ответила она.

«Я бы предпочел раз в час», – подумал он.

Девушка поставила миску с кашей и баночку с мазью на поднос и направилась к двери. Ему не хотелось, чтобы она уходила. Кроме того, ему совсем не хотелось вновь оставаться в одиночестве.

– Мне не помешало бы еще одно одеяло или даже пара – здесь жуткий сквозняк. Кроме того, прикажите занавесить окно и, пожалуйста, раздобудьте где-нибудь немного бренди.

С невозмутимым видом она проигнорировала его просьбы.

– Вы не сказали мне, как вас зовут, – чуть не прокричал он, когда девушка уже открыла дверь.

– Но вы не спрашивали, – дерзко ответила она. «Несносная девчонка», – подумал он. Она хотела, чтобы он спросил, и, черт возьми, он это сделал.

– Меня зовут Анджела, – ответила она, – но я не ангел. – С этими словами она вышла, хлопнув дверью и оставив его в полном одиночестве.

Филипп никогда не любил одиночества. В одиночестве он скучал, поэтому любил проводить время в окружении друзей, приятелей, знакомых. Он всегда предпочитал компанию, и вот теперь единственный, кто может скрасить его одиночество, – «сердитый ангел», неизвестная простушка, правда, чертовски привлекательная. Впрочем, и она покинула его. И ему не оставалось ничего другого, кроме как думать о том, о сем – занятие, которого он обычно избегал.

Прежде всего, в голову пришла мысль, что решение избрать голодную смерть, было, пожалуй, не самым разумным. К боли в ноге и груди добавились муки голода. И понятно, что он не уедет отсюда ни сегодня, ни завтра, ни даже послезавтра, поскольку ему просто некуда ехать. Вернее, нет места, куда бы ему хотелось поехать, потому что при безвыходной ситуации можно приспособиться и к жизни в монастыре. Филипп не смог сдержать усмешку при мысли о том, что такой вертопрах, как он, оказался здесь, в Божьей обители.

Кто же знал, что монахини такие хорошенькие? Раньше он почему-то считал, что все они – страдающие старые девы, единственное занятие которых молиться о заблудших душах. Впрочем, вполне возможно, что Анджела молится о том, чтобы он просто поскорее исчез, лучше навсегда. Вот она совсем не похожа на страдающую старую деву. Нет, конечно, она молодая, соблазнительная и дьявольски привлекательная.

Думать о таких вещах было приятно. И Филипп начал представлять, как она расстегивает ему рубашку, проводит рукой по его груди… Потом его мысли понеслись дальше. Сначала ее волосы освободились от заколок, затем платье легко скользнуло на пол. Сминая простыню, он представлял, как его руки блуждают по ее телу, и вот она уже в постели, рядом с ним, он запускает пальцы в золотистые волосы, привлекает к себе, ее губы все ближе, и вот…

Непонятно почему его взгляд скользнул вверх по стене. С небольшого деревянного распятия на него смотрел Христос.

– Господи Иисусе, – вырвалось у него, но он так и не понял, утверждение это или сожаление.

«Да, мне все еще трудно быть праведной», – думала Анджела, направляясь на кухню. За шесть лет монастырской жизни она так и не научилась контролировать свой язык, настроение и эмоции. Иногда у нее возникает желание закричать от отчаяния, без всякой на то причины, лишь бы разрушить эту безжалостную тишину и услышать, как ее собственный голос эхом отражается в бесконечных каменных коридорах. Она жаждала музыки, танцев, смеха. Шесть лет она здесь, а все еще не может привыкнуть к грубой шерстяной ткани, которую так неприятно чувствовать на своей коже. Ей так не хватает мягкого атласа, нежного шелка и искусно сшитых платьев, какие она носила прежде. Шесть лет она здесь, а ее тело все еще наполняется желанием при виде мужчины.

Ее пульс резко участился, а тело предательски среагировало, как только она увидела этого порочного человека. Всей Англии известно, что у лорда Хантли плохая репутация. Этот кутила, проматывавший фамильное состояние, погубил многих женщин. А еще он славился своей вспыльчивостью и многочисленными дуэлями. Когда, вопреки ожиданиям, титул лорда унаследовал его брат-близнец, разразился крупный скандал. Филипп Хантли бежал в Париж, но легенды о его кутежах очень скоро пересекли Ла-Манш. Короче говоря, он был легендарной личностью. Воплощением греха.

Три дня назад Анджела стала свидетелем того, как братья Слоун вместе со всякой всячиной, которую они обычно привозят из города, выгрузили с тележки его, потрепанного и избитого. При виде этой картины ее сердце сжалось – но не от отвращения, а оттого, что такая красота была почти уничтожена. И еще оттого, что она уже шесть лет не встречалась с мужчинами – с того момента, как прибыла в Стэнбрукское аббатство. Джонни и Уильяма Слоунов можно не брать в расчет. И вот теперь появился он – красивый, порочный и нуждающийся в нежной заботе.

Аббатиса, более известная как вдовствующая графиня Бэмфорд, она же сестра Кэтрин, поручила Анджеле позаботиться о раненом, несмотря на все ее мольбы и возражения.

Войдя на кухню, Анджела увидела там Пенелопу Слоун и Хелену Смит, своих лучших и самых близких подруг. Анджела частенько думала о том, что только дружба с ними помогала ей пережить очередной день.

Пенелопа была одной из четырех дочерей викария, а всего у него было шестеро детей. Она выросла в церкви, надежд на замужество у нее не было, так как не было приданого, и ее желание пойти в монастырь было вполне естественным. Здесь, окончательно поверив в правильность выбранного ею пути, она была счастлива. Анджела временами просто завидовала ее вере и восхищалась спокойствием подруги.

Хелена была на несколько лет старше Анджелы. После короткого замужества она осталась вдовой и оказалась перед выбором: жизнь в монастыре или должность экономки в доме своего единственного родственника – скупого и распутного престарелого дяди. Она заявила, что если уж ей суждено кому-то посвятить свою оставшуюся жизнь, то пусть это будет Господь.

По выражению ее лица подруги поняли, что Анджела в отвратительном настроении. После краткого приветствия они продолжили свою работу – Пенелопа лущила горох, а Хелена чистила картофель.

Анджела слегка покривила душой в разговоре с лордом Инвалидом. Кухарка Генриетта действительно должна была готовить обед на пятьдесят человек, но не в течение получаса. Анджела с грохотом поставила поднос на большой, грубо тесанный стол, стоявший в центре кухни, и вид миски с кашей окончательно испортил ей настроение. «Я не буду этого делать», – твердила она про себя, выгребая содержимое в бак для свиней.

– Что ты делаешь? – спросила Пенелопа.

Готовка не входила в число ежедневных обязанностей Анджелы.

– Мое благодеяние на сегодня, – сухо ответила Анджела, собирая продукты и ставя на огонь воду.

– Лорду Инвалиду не понравилась каша? – спросила Хелена с притворным простодушием.

Анджела, рано утром заглянув в комнату, где лежал лорд Хантли, увидела, что тот начинает приходить в себя. Решив, что раненому, если он действительно придет в себя, после перевязки наверняка захочется перекусить, она, по совету Хелены, отнесла ему вчерашнюю кашу.

Это Хелене пришла в голову мысль прозвать лорда Хантли лордом Инвалидом. Прозвище прижилось. Так они и называли его между собой, пока он три дня лежал без сознания.

– Так он очнулся? – живо поинтересовалась Пенелопа.

– Наверняка. Иначе, зачем бы она стала так поздно готовить завтрак? – откликнулась Хелена, прежде чем погруженная в свои мысли Анджела успела что-то ответить.

– Я не буду этого делать, – бормотала она себе под нос, с грохотом ставя чугунную сковороду на плиту. Она еще не раз, словно заклинание, повторила эту фразу, в раздражении хлопая дверцами буфета и швыряя на стол продукты, чтобы приготовить лорду Инвалиду «что-нибудь другое».

– Я услышала шум и поняла, что вы здесь, – сказала леди Кэтрин, входя в кухню с обычным выражением абсолютной невозмутимости на лице. Она присела к столу, расправила свои темные юбки и слегка пригладила затянутые в безупречный узел седые волосы.

– Как наш подопечный? – спросила аббатиса.

– Если в двух словах, то очень жалок, – вскинув голову, заявила Анджела.

– Значит, он проснулся.

– К моему большому сожалению, – ответила Анджела, беря в руки хлебный тесак.

– Анджела… – Аббатиса вздохнула с неодобрением. Большими ломтями девушка начала нарезать свежевыпеченный хлеб. Затем уложила его на тарелку, добавив ветчину и сыр.

– Я не желаю ему смерти. Я не это имела в виду. Но почему именно я должна ухаживать за лордом Инвалидом?

– Да, мэм, почему вы поручили уход именно ей? – вступила в разговор Хелена, защищающим жестом обнимая подругу за плечи. – Ведь мы все знаем, что он за человек, а бедняжке Анджеле пришлось вынести гораздо больше страданий, чем любой из нас.

– По той причине, что Анджела еще не приняла послушание, – ответила аббатиса. – В отличие от нас ей дозволяется находиться в компании мужчин. Впрочем, я думаю, что пока бедняга здесь, мы в качестве исключения можем нарушить это правило. Я уверена, Бог нас простит, поскольку мы ухаживаем за раненым.

– Когда-то вы сказали, что не будете торопить меня с принятием обета, – заметила Анджела. – И теперь я наказана за то, что слишком долго тянула с этим.

– Ты не наказана. Просто я думаю, что такая работа пойдет тебе на пользу. Такие, как лорд Хантли, тоже нуждаются в сострадании и прощении.

«К числу таких людей относится и мужчина, погубивший меня», – подумала Анджела, зная, что остальные подумали о том же.

– Нет, такие люди не заслуживают сострадания и прощения, – сказала Анджела, разбивая яйцо на горячую сковороду.

– Сострадания и прощения заслуживает любой человек. И ты, Анджела, тоже, – мягко произнесла аббатиса.

– Я знаю. – Анджела вздохнула и повернулась к плите. Слезы навернулись на глаза. Она сморгнула их и добавила на сковородку еще два яйца. Шесть лет она не может простить себе то, что навлекла позор на свою семью.

На ее руках кровь, которую нельзя смыть. Не важно, сколько молитв она прочтет или скольких покалеченных порочных мужчин она выходит.

– Что ты готовишь? – спросила аббатиса. – Завтрак был два часа назад, и тебе известно, что между трапезами мы должны воздерживаться от еды.

– Я готовлю завтрак его светлости. Овсянка пришлась ему не по вкусу.

– Надеюсь, ты не предложила ему вчерашнюю кашу? – спросила Кэтрин с ужасом.

Хелена и Пенелопа, чтобы скрыть улыбку, опустили головы.

– Возможно, – ответила Анджела, перекладывая яичницу на тарелку. Достав поднос, она поставила на него тарелку с завтраком, стакан воды, чашку чая и, на секунду замешкавшись, положила полотняную салфетку.

– Анджела. – Теперь в голосе аббатисы, как это часто бывало, звучала нотка разочарования.

– Я попытаюсь, – сказала Анджела, показывая на тарелку. – Но я не собираюсь давать ему бренди, которого так требует лорд Инвалид.

– Думаю, в этом нет необходимости, – ответила Кэтрин. – В этом он нуждается меньше всего.

«Не могу поверить, что я это делаю», – думала Анджела, неся поднос в комнату своего подопечного. И причина ее отвратительного настроения была совсем не в том, что она находила его грубым, придирчивым и капризным. Просто этот человек являлся представителем самой отвратительной когорты мужчин – законченных мерзавцев. Анджеле довелось однажды встретиться с таким, и в результате она оказалась здесь.

И теперь, в аббатстве, в своем убежище, она должна быть на побегушках у этого типа, для которого добродетель – ничто. Это святое место должно было испепелить негодяя, как только он переступил его порог.

Но этого не случилось, и вот теперь она несет ему особый завтрак.

Правда, из-за вчерашней каши она испытывала некоторое чувство вины. Конечно, никто не заслуживает подобного обращения. А, кроме того, хорошая еда поможет ему быстрее восстановить силы. А чем раньше это случится, тем скорее он уедет отсюда, и тогда ее жизнь вернется в прежнее, спокойное русло. Анджела проигнорировала чувство грусти, которое промелькнуло при мысли об этом.

Когда она вошла в комнату, лорд Инвалид, раскинувшись, лежал на кровати, а на его губах играла улыбка. И у него еще хватает нахальства демонстрировать свое довольство! Но он так красив! Часть его головы была прикрыта холщовой повязкой, но бинты ничуть не портили его. Можно было даже представить, что его ранили, когда он благородно спасал молодую девушку, попавшую в беду, или вытаскивал детей из огня, охватившего сиротский приют. Но все это наверняка весьма далеко от истины. Ведь на самом деле Анджела не знала, что с ним приключилось.

Глаза у него были темно-карие, слегка затененные черными ресницами. Эти глаза обещали искушение и быструю погибель. Она раньше уже заглядывала в них и сразу же почувствовала укол страха. Соблазн.

Овал лица, ровные скулы, покрытые темной щетиной, – все говорило о его благородном происхождении. И сломанный нос, как ни странно, вовсе не портил его лица, а делал его, может быть, немного грубоватым. Казалось, только в этом случае изъян мог сделать образ более совершенным.

Слава Богу, его рубашка была застегнута и прикрывала грудь, которая, несмотря на синяки на переломанных ребрах, была весьма притягательной, даже соблазнительной. И она, его сиделка, должна была прикасаться к этой груди. Ей не следовало смотреть на нее, а лишь касаться руками. Но она не могла не смотреть. Ей нравилось то, что она видела.

– Это за ваши извинения, – сказала она. Услышав ее голос, он открыл глаза.

– Я не извинялся, – ответил он озадаченно. – Думаю, вам следовало бы это сделать.

Анджела понимала, что у него, должно быть, все болит. Конечно, он даже несколько растерян и уж точно никак не готов к жизни в монастыре. Но если он хотя бы наполовину такой, каким его считают, то Анджела должна, да просто обязана, показать этому бретеру, что к ней нельзя относиться несерьезно. И она собиралась ясно дать ему понять, что это он находится в ее власти, а не наоборот.

– Я мужчина и не должен извиняться. Что это у вас там?

– Яичница из трех яиц, свежеиспеченный хлеб, ветчина и сыр. Вода и чай.

– Хорошо, я искренне извиняюсь. Правда, не знаю за что, но смиренно прошу у вас прощения, – сказал он, положив для пущей важности руку на сердце и с мольбой глядя на нее. Анджеле не без труда удалось сдержать улыбку. Она не станет поощрять его.

– Вы извиняетесь за то, что у вас несносный характер, и зато, что вынуждаете меня заниматься исключительно вами, хотя у меня много других дел.

– Мне действительно жаль. Все это из-за ужасной боли и мучительной скуки.

Предприняв попытку сесть в кровати, лорд Инвалид поморщился.

– Мучительная скука? Вы очнулись чуть более двух часов назад после трех дней беспамятства, – подчеркнуто строго сказала она.

– Теперь я, надеюсь, уже могу взять поднос? – Когда она не пошевелилась, он прибегнул к последнему средству: – Дайте, пожалуйста.

– Раз уж вы сказали «пожалуйста». – Анджела поставила поднос ему на колени.

– Знаете, а ведь я, должно быть, впервые в жизни сказал «пожалуйста», – заметил он, беря в руки нож.

– Мне придется дать вам за это награду, – сухо ответила Анджела.

– Никому не говорите. Это изменит мою репутацию. На секунду он показался ей совершенно серьезным, но затем она уловила намек на хитрую улыбку и поняла, что он шутит. Значит, он не просто законченный негодяй, а с чувством юмора. Это еще опаснее. Она должна уйти, причем немедленно.

– Я думаю, тут уже трудно что-то изменить, – ответила Анджела. И вопреки голосу разума подвинула стул и села. Дело в том, что он единственный, новый человек, с которым можно поговорить. У нее шесть лет не было такой возможности.

– Это восхитительно, – сказал он. – Ваша кухарка все-таки может готовить прилично.

– Да, может.

– Так чем же вы провинились, что вам поручили ухаживать за мной? – спросил Филипп после недолгой паузы, во время которой он уничтожил половину своего довольно обильного завтрака.

– А почему вы считаете, что это наказание для меня? – ответила она уклончиво.

– Видите ли, Анджела, – снисходительно произнес он, кладя вилку и глядя на девушку губительным взглядом, – я не так глуп, как обо мне говорят.

– А слухи о вашей порочности тоже преувеличены? – спросила Анджела.

Эти слова вылетели у нее изо рта сами собой.

– Возможно, – ответил Филипп, пожав плечами, и это движение снова заставило его поморщиться от боли. – Но можете не беспокоиться, ведь сейчас я почти прикован к постели.

– Вам не стоило этого говорить, у меня может появиться желание сохранить для вас такое положение.

– А я не стал бы возражать. Меня нигде не ждут, идти мне некуда.

– Разве вас после отъезда за границу вывели из состава клуба? – поддразнила его она.

– Надеюсь, нет. Это было бы страшнее смерти. Хотя жизнь здесь не многим лучше.

– Здесь хорошо, – возразила она. – Тихо, спокойно, и я здесь счастлива.

Лорд Инвалид бросил на нее взгляд, в котором читалось сомнение.

Да, конечно, здесь тихо и спокойно. И она была здесь почти счастлива. Но в последнее время это бесконечное спокойствие стало ее тяготить. Однако гостю вовсе ни к чему было знать об этом.

– Вы закончили? – вдруг резко спросила Анджела. Она поймала себя на мысли, что ей приятно находиться в его обществе, а это было уже слишком. Одно дело – уставать от однообразия, тишины и спокойствия и совсем другое – поддаться чему-то такому, что может захватить и увлечь.

А этот человек не только внешне привлекателен, он ведь еще умен и остроумен, а это в корне меняет дело. В такой ситуации кроется реальная опасность, а Анджеле дорого обошелся урок, который она, к счастью, хорошо усвоила: лучше вообще избежать соблазна, чем пытаться противостоять ему.

– Да, спасибо, – сказал он, жестом давая понять, что поднос можно забрать. – Вы будете мне делать перевязку? – спросил он, надеясь услышать утвердительный ответ.

– Не сейчас.

– А как насчет одеяла? Пожалуйста.

– Если вы будете так часто говорить «пожалуйста», то не заметите, как это войдет в привычку. И что же тогда подумают ваши друзья? – сказала Анджела и вышла из комнаты. В коридоре она встретила Пенелопу.

– Ну, как он? – спросила она. – По-прежнему капризен?

– Да. Но теперь ему нужны одеяла. Потом он, наверное, попросит свечи и сигары, – сказала Анджела.

– А мне он показался обаятельным, – сказала Пенелопа, и в ее взгляде скользнуло разочарование.

– Красивые мужчины не развивают такие качества, как обаяние, потому что они в них не нуждаются, – ответила Анджела.

– Если даже при отсутствии обаяния в него влюблялось так много женщин, значит, наш лорд Инвалид необычайно красив, – задумчиво произнесла Пенелопа. Все девятнадцать лет своей жизни она провела в монастыре, и у нее фактически не было опыта общения с мужчинами.

– Бог знает, как ему это удалось, – ответила Анджела, хотя, конечно, догадывалась. В своем нынешнем искалеченном состоянии Хантли, безусловно, не был уж очень красив, но она хорошо себе представляла, каким он мог быть, если бы не раны. Он обладал невероятным магнетизмом, который обещал что-то волнующее и неизведанное, притягивая неискушенных женщин. Он мог быть соблазнительным и очень опасным.

– Я отнесу ему одеяло, – вдруг сказала Пенелопа, предлагая тем самым нарушить строгие монастырские правила. В благодарность за услугу Анджела сохранит в тайне эту маленькую провинность.

– Спасибо.

На несколько часов Анджела была избавлена от общения с Филиппом Хантли.

Анджела зашла в комнату лорда Инвалида уже к вечеру, когда небо стало нежно-фиолетового оттенка, напоминающего цвет барвинка, а луна только начала подниматься. Она несла ему ужин и толстую восковую свечу, пламя которой всю дорогу предательски дрожало.

Когда она вошла в комнату, Филипп спал. Стараясь не шуметь, Анджела поставила поднос и начала осматривать его раны. Какая-то часть ее существа хотела, чтобы раненый проснулся и чем-нибудь ее разозлил и у нее появился бы повод держать его на расстоянии и не обращаться с ним строго.

Но он безмятежно спал и во сне казался таким кротким и невероятно красивым.

Тут Анджела вспомнила о тайной молитве, об исполнении желания, с которой она обращалась к Господу. Похоже, что Господь ее неправильно понял и ей следует быть более точной в своих обращениях к нему. Анджела просила о прощении своих грехов, о втором шансе на любовь, но к порядочному человеку, который ответит ей взаимностью. А Господь послал ей мужчину неправедного, похожего на ее первого возлюбленного, послал ей человека, который вновь может погубить ее. Причем случилось это теперь, когда она встала на путь спасения.