Обед проходил в приятной обстановке, но не благодаря усилиям Уорика, а потому что Юстин, как обычно, пребывал в прекрасном настроении. Он рассказывал Ондайн истории о первом норманнском лорде, предъявившем права на землю Четхэмов. Норманн убил лорда-саксонца и впоследствии женился на его дочери — мудрый политический маневр, которым несколько веков спустя воспользовался Генрих VII, женившись на Елизавете Йоркской, чтобы положить решительный конец войне Белой и Алой розы.

— Говорили, что наш предок Четхэм отличался диким нравом, — рассказывал Юстин, щедро намазывая икру на кусок хлеба. — Темпераментный, рыжеволосый, он никогда не расставался со своим тридцатифунтовым боевым топором, который, несомненно, достался ему от его предков викингов. Он готов был дать отпор любому. Вполне естественно, имея такого предка, обрасти легендами о чудовищах.

Ондайн отпила глоток вина, наслаждаясь беседой с деверем и не обращая внимания на гробовое молчание мужа.

— Какая интересная история!

От вина, чуть более крепкого, чем обычно, она чувствовала легкое головокружение. Легкомысленно забыв о готовом вспыхнуть в любую минуту гневе Уорика, Ондайн решила повыспрашивать Юстина.

— Но больше всего меня завораживает легенда о вашей бабушке. Я слышала, бедная леди рассталась с жизнью, упав с лестницы… и, как говорят слуги, потом появилось привидение, которое по сей день рыщет по поместью.

Уорик прошептал то ли молитву, то ли проклятие, и Ондайн почувствовала на себе его задумчивый взгляд и нарастающее раздражение.

Юстин, кажется, ничего не замечал.

— Ах… это трагическая и совсем свеженькая история! — Его глаза замерцали, когда он придвинулся к Ондайн. — Я никогда не знал дедушку и бабушку — все произошло до моего появления на свет, а Уорик только родился. Отец был уже в летах и, само собой разумеется, женат, поскольку мой брат — законный ребенок! Бабушка до преклонного возраста славилась редкостной красотой — это видно на портрете в галерее!

Все случилось незадолго до казни старого короля. Война, похоже, подходила к концу. Бои между «круглоголовыми» и «кавалерами» приблизились почти к нашему порогу! Как гласит предание, дед с отцом остановили наступающего противника, сражаясь за землю на границе наших владений! Увы, дедушка пал в бою. Новость тут же прилетела домой. Бабушка хотела побежать к нему, не веря, что он убит. Лестница неожиданно обрушилась. Но болтают…

— Юстин! — нетерпеливо прервал Уорик. — А теперь давай поболтаем наедине!

Юстин невинно посмотрел на брата:

— Уорик, я рассказываю семейные байки близкому человеку! Графиня должна услышать от нас историю нашего логова! Это лучше, чем ее будут кормить небылицами где-нибудь на стороне!

Граф не стал спорить, но поджал губы, поднялся с кресла и отошел к камину, как будто не хотел слушать рассказ о семейном прошлом.

— Говорят, — тихо сказал Юстин Ондайн, — что бабушку убила любовница лорда. Она сбросила ее с лестницы!

— Любовница?! А что же она делала в доме?

— Жила, конечно. Она была экономкой. Ондайн вскрикнула. Юстин усмехнулся:

— Но видите ли, любовница тоже поплатилась. Она вскоре споткнулась на лестнице, упала, сломала шею и умерла.

Уорик тяжко вздохнул у камина:

— Благодаря какому-то трухлявому дереву мы теперь обеспечены двумя стонущими привидениями! — Он вернулся к столу и твердо поставил бокал. — Ондайн…

— Мой брат совершенно прав, — поспешно перебил его Юстин, опасаясь, что он по-настоящему расстроил девушку. — Не обращайте внимания на всякие кухонные истории. Знаете ли, наши родители прожили счастливую и долгую жизнь; они умерли всего несколько лет назад, страдая от сенной лихорадки больше, чем от каких-либо семейных проклятий или духов.

— А я и не обращаю. Мне просто любопытно. И вы, Юстин, правы: лучше такие истории узнавать от мужа… или моего дорогого деверя, чем от слуг!

Юстин выглядел удивленным то ли едва заметной враждебностью в ее голосе, то ли молчанием Уорика, который ничего не рассказал ей ни о поместье, ни о семье.

Граф положил руки на спинку стула жены и резко его отодвинул.

— Миледи, на сегодня с вас достаточно историй. Пожелайте Юстину спокойной ночи, моя любовь, и мы пойдем отдыхать.

— Отдыхать? Но ведь еще так рано!

— Мы идем отдыхать, — повторил Уорий угрожающим голосом. Юстин понимающе улыбнулся:

— Ох уж эти новобрачные! Что я могу добавить? Эта семья, дорогая Ондайн, изобилует голодными чудовищами!

Ондайн вспыхнула. Юстин поднялся, отвесил ей и Уорику глубокий поклон и ободряюще улыбнулся:

— И если характер моего брата покажется вам невыносимым, вспомните, что в семьях младшие сыновья, как правило, гораздо любезнее и ласковее старших!

Конечно, он всего лишь галантно подшучивал, но Ондайн почувствовала, как Уорик позади нее напрягся. Вообще-то он казался не столько сердитым, сколько задумчивым, и, обняв ее, притянул к себе и со вздохом бросил Юстину:

— Как жаль, что тебя пока нельзя отправить ко двору! Юстин рассмеялся:

— Увы, это правда. И я, несчастный зритель любовных страстей, принужден умирать здесь от скуки. Спокойной ночи! Оставьте меня, я утоплю свой рассудок в вине!

— Топи, только не слишком глубоко, братец! Я бы хотел встретиться с тобой у себя в комнате через… ну, скажем, через час. Мне нужно обсудить кое-какие планы строительства.

Юстин снова опустился в кресло и в знак прощания поднял бокал за здоровье брата.

— Тогда через час!

В галерее, едва скрывшись из глаз Юстина, Ондайн поджала губы, стряхнула с плеча руку Уорика и зашагала впереди него по-мужски решительно. Она хранила молчание, пока он не захлопнул дверь музыкальной комнаты, и только после этого сердито обратилась к нему:

— Почему же, лорд Четхэм, вы упорно не хотите говорить мне самое главное? А когда это вынуждены за вас делать другие, ворчите, как зверь, и подливаете масло в огонь своими дурацкими домыслами! Почему вы опекаете меня в мелочах и относитесь ко мне как к своей собственности: запираете на ночь, словно какую-нибудь лошадь или собаку…

Он слушал молча. Затем снял жилет, бросил его на скамейку рядом с клавикордами и раздраженно заметил:

— Мадам, а вы и есть собственность, купленная на виселице и к тому же, могу добавить, содержащаяся в идеальных условиях.

Разгоряченная вином и негодующая, Ондайн уперла руки в бока и вовсе позабыла об осторожности.

— Мой лорд, насколько помнится, вы пообещали мне никогда больше не вспоминать про виселицу.

Он обошел стол, сел в кресло, сжал пальцами виски и устало проговорил:

— Моя дорогая, я бы с большой охотой вернул вас на виселицу, поскольку, как лошади и собаки, вы кусаете кормящую руку.

— Это невозможно, мой лорд. Вы уже сделали выбор, женившись на мне. Я более не преступница.

Уорик поморщился от невыносимой головной боли. Его мысли скакали между этой мегерой и братом. Он пытался побороть гнев и чувство, что его загнали в тупик. Черт бы ее побрал! Неужели она не даст ему жить спокойно? Он вспоминал, как за столом она улыбалась, смеялась — нет, о проклятие! — флиртовала с его братом. Она вела себя с изяществом и грациозностью гранд-дамы, еще более неотразимая и женственная в элегантном платье, с вьющимися шелковистыми волосами цвета каштана. Вокруг нее как будто разливался свет, а глубокие голубые глаза завораживали своим загадочным взглядом…

— Действительно, я не в силах вернуть вас на виселицу, — ответил Уорик с досадой, но, поборов это чувство, спокойно продолжал: — Зато я могу напомнить вам ваше прошлое и вернуть вас к человеку, с которым вы боролись во сне!

— Что?! — невольно вырвалось у Ондайн.

Уорик нахмурился. На самом деле он не имел в виду ничего определенного. Но почему-то, услышав его слова, девушка сильно побледнела. Ее глаза сделались похожими на омут цвета индиго. Тонкие пальцы, поднесенные к губам, дрожали.

Она была прекрасной и гордой, но в то же время очень уязвимой. Ему захотелось подойти, дотронуться до нее, обнять со всей нежностью, на которую он был способен, чтобы успокоить ее, убедить, что он не причинит ей зла и защитит от демонов, которых она так боялась. Но разве не он привел эту девушку, чтобы с ее помощью вывести на чистую воду своих собственных врагов?

Уорик припомнил то утро, когда видел ее тонкое и удивительно гибкое тело, ощущал в руке тяжесть полных молодых грудей, касался изогнутой линии бедер, наслаждался сладостью губ. Страстное, безудержное желание пронзило его. Он повернулся к Ондайн спиной, стиснул зубы и сжал пальцы с такой силой, что хрустнули суставы. Нет! Он не должен о ней мечтать; он презирает эту неблагодарную конокрадку за лживость и вероломство.

Постепенно он пришел в себя, успокоился и решил, что действует как прирожденный тиран. Девушка обладала множеством необходимых ему талантов; она была смела и способна справиться с ролью в его спектакле даже лучше, чем он представлял. В конце концов он хотел дать ей свободу, ради которой и спас ей жизнь.

Но Уорика раздражала неожиданно возникшая в нем ревность к брату, хотя он всегда помнил, что должен быть осторожен и подозрителен к Юстину, как ни к кому другому: ведь именно его брат останется в выигрыше, если Уорик не даст Четхэмам наследника.

Уорик обернулся к притихшей красавице.

— Моя госпожа, примите мои искренние извинения, — сказал он примирительно. — Я не хотел задеть вас и постараюсь, чтобы вы ни в чем не чувствовали себя ущемленной, будь то хлеб насущный или человеческое обращение. Действительно, моя бабушка умерла, упав с лестницы, и вы — моя вторая жена. Я умолчал об этом только потому, что не выношу разговоров о привидениях.

Ондайн склонила голову; ее щеки порозовели. Шурша шелком и распространяя вокруг запах цветов, она подошла к нему, порывисто опустилась на колени и неуверенно положила тонкие пальцы на его колено, ее глаза переполняло глубокое сочувствие.

— Мой господин, представляю, как сильно вы ее любили и как сильно болит ваше сердце. Но, милорд, если Женевьева была… сумасшедшей, то…

— Сумасшедшей! — выкрикнул Уорик, трепеща от ярости. — Никогда! Скорее, гонимой каким-то злым роком!

Он ударил рукой по столу, сметая на пол листы бумаги, перья и чернильницу, и неожиданно вскочил на ноги, так что Ондайн откинулась, назад. Четхэм смотрел на нее невидящим взглядом.

— Женевьева не была сумасшедшей! — отрезал он.

Ондайн поднялась с неспешным достоинством и посмотрела на графа с такой холодностью, что тот тут же пожалел о неумной вспышке. Он приблизился и хотел коснуться ее, но девушка отпрянула, как будто увидела дракона или волка. Шепча неистовые проклятия, Уорик большими шагами пересек комнату и прильнул к темному окну.

— Ондайн, — проговорил он наконец. Затем еще раз удивленно повторил ее имя: — Ондайн… Иди спать. — И добавил тихо: — Прости меня.

Ондайн выдержала паузу. Послышался шорох юбок, и Уорик, обернувшись в последний момент, поймал взглядом гордый профиль с высоко поднятым подбородком, величественную осанку. Она как будто действительно была рождена титулованной дамой, а не стала ею по прихоти судьбы, спасаясь от смерти.

Дверь затворилась. Вспышка вожделения снова полоснула его, как лезвием. Проклиная все на свете, Уорик подошел к низкому шкафчику, рывком открыл дверцу и пошарил внутри, нащупывая бутылку. Затем он отхлебнул из горлышка огненную жидкость и, несколько успокоившись, вздохнул, отставил бутылку и сел в кресло. Тысяча чертей побери всех браконьеров и конокрадов!

Уорик с грустью посмотрел на учиненный им разор, встал и начал не спеша приводить в порядок бумаги и письменные принадлежности. Скоро придет Юстин. И разрази его гром, если он позволит брату нарушать его семейный покой!

Ондайн наконец осталась в одиночестве и собиралась лечь в постель, когда внизу снова раздался стук лошадиных копыт. Она подбежала к окну и осторожно отогнула край драпировки.

Это был Уорик верхом на исполинском жеребце. Элегантный и мужественный, в своей темно-фиолетовой шляпе и черной накидке, он скакал, слившись с лошадью в единое целое.

Он опять направлялся на запад. «Наверняка к любимой женщине», — подумала Ондайн, страдая от… ревности! Нет, ему нельзя доверять. Он растоптал все, во что она верила! Она злилась то на него, то на себя, не в силах справиться с бурей чувств в сердце.

В конце концов она отошла от окна, скинула платье и надела ночную рубашку, которую Лотти заботливо оставила на кровати. Ондайн задула лампу и свернулась калачиком под одеялом. Но не заснула. Она мечтала о нем, вспоминала его прикосновения и изнывала от сладкой боли и страстного желания испытать это снова.

Дура, мысленно ругала она себя. Он хозяин положения и мастер обольщения. Как часто он развратничал, совсем не заботясь об очередной соблазненной им жертве? Но с ней такие штуки не пройдут. Она уверена в себе, горда и рассержена и не станет легкой добычей…

Тишина. Эта ночь прошла, как и предыдущая. Ондайн бодрствовала до тех пор, пока не услышала тихое поскрипывание двери в покоях Уорика и не убедилась, что он вернулся.

В последующие дни в доме установилось зыбкое перемирие. Уорик, похоже, избегал встреч с Ондайн.

Тем временем Лотти освоила утреннюю церемонию купания и трапезы, а графиня прогуливалась по поместью, знакомясь с принципами его управления.

Ей представили штат слуг. Однажды утром Матильда собрала всех на лестничной площадке третьего этажа в знак уважения к хозяйке дома. Ондайн ласково и дружелюбно поприветствовала каждого.

Дел по дому было хоть отбавляй. Множество часов провела графиня в обществе садовников — Старого Тима и Молодого Тима, — выбирая цветы для комнат, обеденного зала и церкви, которая перестала ей казаться юдолью слез, когда на алтарь поставили розы.

В библиотеке Ондайн нашла изрядное количество книг, пригодных для чтения, в музыкальной комнате стояли клавикорды и арфа. С Уориком она виделась только за обедом. Он держался безукоризненно вежливо и бесконечно равнодушно. Всегда очаровательный Юстин вносил оживление в их общество, так что по крайней мере со стороны их трио казалось вполне счастливым.

Каждый вечер заканчивался одинаково: Уорик молча отводил Ондайн в ее комнату, она сдержанно желала ему спокойной ночи и запирала дверь на засов. Трижды за пять дней он выезжал по ночам. Две ночи он провел дома, и тогда из его комнаты до рассвета доносился звук шагов, мерящих комнату.

На пятый день жизни в поместье Ондайн приступила к задуманным переменам. Слуги беспрекословно повиновались ее приказам. Все шло как по маслу до тех пор, пока на сцене не появилась Матильда, ведя за собой раздраженного Уорика. Экономка не хотела ничего менять, но Уорик встал на сторону Ондайн.

— Леди Ондайн теперь здесь хозяйка, Матильда. Она имеет право устраиваться так, как сочтет нужным. Мне нет до этого дела, — сказал он и оставил женщин.

Ондайн понимала переживания Матильды, но и пользоваться вещами Женевьевы не могла. Вспомнив покойную графиню, Матильда заплакала, а Ондайн стала ее успокаивать. Женщины обнялись и наконец примирились друг с другом.

Ночью Уорик уехал.

Расстроенная и сердитая, Ондайн вышла из комнаты и отправилась в музыкальную. Она села перед арфой, задумчиво перебирая струны, и вдруг почувствовала, как кто-то тихонько гладит ее по волосам на затылке. Она в ужасе обернулась и увидела Уорика. На нем, как обычно, были шляпа и черная накидка.

Он насмешливо улыбнулся в ответ на ее испуг и, не говоря ни слова, перехватил ее тонкие пальцы, блуждавшие по струнам. Потом поднес ее руку к глазам и принялся внимательно рассматривать. Ондайн молчала, но сердце ее тревожно билось. Наконец он отпустил ее и еще раз улыбнулся:

— А вы, оказывается, прекрасно играете, миледи браконьерша.

— Как… как вы вошли? Я ведь закрыла наружную дверь…

— У меня есть ключи от всех комнат в этом доме, графиня.

— Значит…

Он тихонько засмеялся:

— Да, миледи, если я захочу войти в какую-нибудь из комнат, то сделаю это вне зависимости от того, заперта она на засов или на ключ. Так что я имел счастье наслаждаться вашей игрой на арфе и виртуозным исполнением на клавикордах.

— Вы все слышали? — переспросила она ошеломленно. Ей казалось, что ее сердце ушло в пятки, а все тело горело от близости этого человека. Она остро почувствовала свою полную незащищенность. На ней не было ничего, кроме какого-то нелепого старомодного капота и почти прозрачной накидки.

Кривая усмешка исказила его лицо. Он низко и насмешливо ей поклонился.

— Да, миледи, я частенько слушаю вашу игру и не перестаю изумляться: как это вам удалось достичь такого совершенства в игре на музыкальных инструментах?

Ондайн опустила ресницы и осторожно отставила арфу.

— Я уже говорила, милорд Четхэм, — пробормотала она. — Мой отец был поэтом. Мы переезжали с места на место, от двора ко двору, и я всегда находила музыкантов, чтобы поучиться.

— Ах да! Я совсем забыл. Ваш отец был поэтом. Тогда, моя дорогая, вам наверняка не составит труда развлечь меня и почитать что-нибудь из его стихов?

Боже праведный! Все мысли Ондайн моментально спутались. Она не могла припомнить и двух рифмованных строчек, которые хотя бы отдаленно напоминали стихи.

— Не смейтесь надо мной! — наконец вскричала она с неподдельным жаром. — Отец умер совсем недавно. Я любила его без памяти и не хочу ворошить прошлое!

Ее глаза горели страстью; волосы полыхали, как пламя, и струились вниз по спине. Уорик смотрел на Ондайн с загадочной улыбкой, и его взгляд ясно говорил, что он осведомлен о каждом ее движении гораздо больше, чем она предполагала. Девушка поднялась, чтобы выйти. Уорик посторонился и доброжелательно сказал:

— Приятных сновидений, миледи.

Ондайн проскользнула мимо него, добежала до своей комнаты и быстро закрыла дверь. По привычке она задвинула засов, но вдруг осознала, что это бесполезно.

Она закрыла глаза, пытаясь перевести дыхание и успокоить бешеное биение сердца. Она уже начала подумывать, не в самом ли деле он мифическое чудовище или какой-нибудь демон, — способный губить души блеском золотых глаз и зажигать огонь, который полыхал сейчас внутри нес.

Она подбежала к постели, юркнула под одеяло и, измученная до изнеможения, вскоре заснула.