Часть первая
РУСАЛКА

Самое страшное — эта петля на шее, которая грубо натирала нежное горло, жалила и оставляла синяки. Девушке хотелось из» всех сил закричать и вырваться на свободу.

Но она дала себе слово не устраивать представления для собравшихся зевак, готовых насладиться зрелищем. Она напомнила себе, что лучше умереть на виселице, как обычная воровка, чем подставить голову под топор в тюремной темнице.

Во всяком случае, девушка сохраняла самообладание. Теперь, когда угасла ее последняя надежда спасти свою жизнь, она твердо решила не бояться… Нет, она не станет развлекать весь этот сброд.

— Как ты, дочка?

Повозка дернулась, и Ондайн обернулась к сидящему рядом с ней старику. Его темные запавшие глаза были исполнены грусти, и она подалась вперед, чтобы приласкать и успокоить его, но мешали связанные руки.

— Думаю, у меня все получится, Джозеф. Мне от них ничего не надо, только бы затянули петлю поскорее…

Она осеклась, заметив пару неряшливо одетых ребятишек, бежавших рядом с повозкой. Дети! Матерь Божья! Какая же мать позволила своим отпрыскам глумиться над страданием и смертью?! Целый час прошел, как их вывезли из тюрьмы. Толпы бежали за ними по улицам от Ньюгейта до Сан-Сепульхра, сгорая от желания хоть краешком глаза увидеть повешение. Люди закидывали ее, Джозефа и испуганного юношу по имени Маленький Пэт крошечными букетиками цветов. Зеваки провожали их весь долгий путь через Холборн, Верхний Холборн, улицу Святого Жиля…

— Мы подъезжаем к углу Эндел и Широкой улицы, — предупредил Джозеф.

Девушка снова посмотрела в ставшее родным лицо, на котором полная лишений жизнь бедняка оставила глубокие морщины.

— Я не впаду в отчаяние на радость этой черни, — сказала она ему мягко, но с достоинством.

Джозеф изнуренно улыбнулся девушке, не в силах справиться с сердечной болью. Нет, не из-за собственной близкой смерти! Он уже стар, довольно повидал на своем веку и успел приготовиться к неизбежному концу. Но девушка! Она так молода и так красива, вот только Ньюгейтская тюрьма изуродовала ее тело и стерла со щек румянец. Но даже сейчас, с запыленным лицом, в платье, изодранном в лохмотья, она невольно притягивала к себе взгляд. Красота сквозила в ее осанке, прямой и гордой, в высоко поднятой голове, голубых глазах, поблескивающих вызовом.

У старика болело сердце за девушку, за се загубленную молодость. В ней била через край жизнь зарождающегося весеннего утра. Под оболочкой высокомерия и изощренного коварства скрывалась честная натура, нежная и чувствительная. Даже в дьявольских недрах Ньюгейта она выказывала добросердечие, с каждым делясь последней коркой заплесневелого хлеба. Девушка осыпала неистовыми проклятиями тюремщиков. Она разработала план побега, который почти удался. Если бы они не замешкались из-за Маленького Пэта, то сейчас были бы на свободе.

Джозеф вздохнул. Эта девушка, Ондайн, наверняка не была простой служанкой, за какую себя выдала, когда прибилась в лесу к шайке нищих бродяг. Для простолюдинки она слишком грациозно двигалась и слишком мелодично говорила. Ни надетое на ней тряпье, ни нарочитая грубость не могли скрыть манеры прирожденной и хорошо воспитанной леди! Но ее приняли без единого вопроса и никогда не пытались разгадать ее тайны.

Однако сегодня, похоже, тайне придется умереть. Джозеф вдруг пришел в ярость. Умереть за то, что они хотели жить! Мэдди, Старый Том и калека Симкинс на прошлой неделе, сегодня — они трое. Никто из них не совершал преступления, они всего лишь пытались добыть себе пропитание.

— Когда предложат, выпей эля, дитя мое, — посоветовал Джозеф. Он сглотнул и через силу добавил, стараясь смягчить страшную правду: — Иногда повешение… Все происходит не так быстро… Не обращай внимания на всех этих ротозеев… Эль поможет тебе. Глотни.

Вся процессия — они двое и Маленький Пэт в повозке, святой отец, при ходьбе переваливающийся, как утка, двое стражников, палач в черном капюшоне и судья — остановилась у Бауэла, где, согласно обычаю, содержатель харчевни вышел навстречу осужденным и предложил им эля.

Ондайн с трудом вытянула вперед руку в кандалах, принимая кружку.

«Я не боюсь, — уговаривала она себя. — Не боюсь. Господь знает, что я не виновна ни в одном грехе против Него. Я жила с любовью и ради любви. Жаль только, что мне не удалось ничего изменить. Теперь нужно успокоиться и не трусить».

Но она все равно боялась и против воли смирялась с судьбой. Боже! Как же ей хотелось вернуть доброе имя отца, павшего жертвой лживого навета. Она мечтала вернуться домой, чтобы отомстить за его смерть и разрушить дьявольские козни, построенные за се спиной. Но ей так и не представилось для этого возможности. И теперь ей придется умереть. Ондайн взяла кружку с элем, молясь, чтобы крепкий напиток придал ей смелости и презрения к тем, кто несправедливо собирался отнять ее жизнь и обратить ее смерть в посмешище.

Отпив большой глоток, девушка почувствовала, что горький эль лишь усиливает ее несчастье. С каждым движением гортани петля на шее давила все сильнее, жидкость не давала ни теплоты, ни мужества.

Спектакль у Бауэла подходил к концу, повозка тронулась, сопровождаемая гвалтом, гиканьем и насмешками мужчин, которые советовали палачу подольше помучить Ондайн на потеху публике. Они приближались к тайбернскому дереву — трехступенчатому сооружению, где очень скоро им на шеи накинут петли. На спину лошадей градом посыплются удары хлыста, повозка рванется, и они с Джозефом и Маленьким Пэтом повиснут на перекладине.

«Господи, поскорее бы», — тихо молила Ондайн. Она чувствовала пронизывающую дрожь и думала только о том, чтобы не споткнуться и не упасть. Перед ней высились открытые галереи, окружавшие виселицу со всех сторон. Зрители выкладывали по два шиллинга за место, чтобы насладиться зрелищем казни с высоты в три человеческих роста.

Галереи были полны.

Ондайн закрыла глаза. Солнце мягко пригревало ее лицо, а легкий влажный ветерок, обещавший в скором времени дождь, ласково овевал щеки. Она смотрела поверх толпы. Никогда ей больше не увидеть солнца. Никогда не пробежаться по лугу, не сорвать диких цветов с влажной от свежей росы земли…

— Иди с Богом, девочка! — ласково сказал Джозеф. — Ибо Он знает всю твою доброту и примет тебя в Свои объятия.

Умереть… Нет! Она ненавидит смерть! Она будет бороться до последнего, брыкаться, кричать и кусаться… и ничего не добьется, подумала она с горечью. Спасения нет. Но по крайней мере она не даст толпе развлечься и оправдать денежки!

Все трое стояли под виселицей. Девушка хотела наклониться, но ее стесняла петля, которую уже набросили ей на шею.

Раздобревший святой отец невнятно бормотал слова молитвы, палач дал им последнее слово.

Маленький Пэт закричал, умоляя даровать ему жизнь и плача от страха. Ондайн кусала губы. Четырнадцатилетнего мальчишку приговорили к смерти за срубленное в герцогском лесу дерево. Да! Это «преступление» совсем не походило на ее собственное.

Зрители смаковали каждую минуту, с восторгом ловили каждое слово. Ондайн шагнула вперед. У нее было что сказать напоследок.

— Что здесь происходит? — Ее голос окреп, сделался громким, сильным и чистым. По толпе пробежал и стих ропот. — Вы радуетесь судьбе этого мальчика? Если так, то да пошлет Бог день, когда вам не хватит на хлеб тех двух шиллингов, которые вы заплатили сегодня за ваши места! И пусть голод пригонит вас на берег реки и вынудит ловить рыбу и думать только о том, как бы наполнить ваши пустые утробы, а вовсе не о том, кому принадлежат эта река и рыба в ней! Пожалейте этого мальчика! И поймите, что его судьба может стать вашей…

— Повесить ее! — взревела разъяренная толпа, жаждущая зрелищ, а не проповеди, и пламенная речь оборвалась.

— С Богом! — выкрикнул судья сэр Вилтон.

Он выдержал паузу, ожидая, когда люди успокоятся, и в воцарившейся тишине Ондайн с отчаянием взглянула на Джозефа.

— Чего же они тянут? — взмолилась она, изнемогая от желания покончить с этим как можно скорее.

— Предлагается брак, — тихо ответил старик.

— Предлагается брак! — во весь голос повторил следом за ним судья, обращаясь к зрителям. Джозеф пожал плечами:

— Таков обычай, детка. Как и эта шутовская процессия, как кружка эля. Если найдется парень, который захочет на тебе жениться, девочка, тебя освободят.

Ондайн напряженно вглядывалась в толпившихся внизу мужчин, но не увидела никого, чье прикосновение не вызвало бы в ней омерзения. Вокруг стояли одни только развратные и грязные мужланы. Сердце ее забилось, ибо она в считанные секунды поняла, как дорога ей жизнь. Она согласится на что угодно, лишь бы выжить!

— Мне чертовски нравится эта девчонка! — выкрикнул плешивый торговец с брюхом как бочка. — Но боюсь, моя женушка переломает нам ребра, прежде чем мы успеем добраться до постели!

Взрыв смеха разнесся по ветру. «Подлый мерзавец! — подумала Ондайн. — Лучше умереть, чем позволить такому, как он, дотронуться до себя». Она прищурила глаза. Но ведь брак давал ей возможность побега! Похотливые подонки! Если кто-нибудь из них захочет на ней жениться, рано или поздно она покажет своему «муженьку», что он за дрянь, прежде чем навсегда исчезнуть из его жизни!

Но девушка вдруг подумала о том, как выглядит сама и какой источает запах! Боже, в какое чудовище могут превратить любого две недели, проведенные в Ньюгейте! В ее растрепанные и спутанные волосы набились солома и комья грязи, заляпанные щеки ввалились, а изодранное платье висело, как мешок. Кто же польстится на нее!

— Ну хорошо, — заговорил снова судья. — Что-то не видно ни невесты для старика или мальчика, ни жениха для девушки. Приступаем к казни…

— Подождите, господин судья!

Ондайн увидела подвижного человечка, торопившегося припрыгивающей походкой к деревянным ступенькам тайбернского дерева, этому орудию пыток и смерти. Ее глаза заволокли слезы. Человечек на первый взгляд показался ей отвратительным — коротышка с желтого цвета лицом и клювом вместо носа, но его темные блестящие глаза лучились теплом, а в голосе слышались командные нотки. Он сильно отличался от толпы похотливых олухов. По одежде его можно было принять за кучера или слугу богатого господина: короткие штаны и куртка благородного черного цвета и белая рубашка. Кроме того, он выглядел как человек, привыкший иметь собственное мнение.

— Хорошо, подожду минуту, обещаю. Что дальше? Ты хочешь жениться на девушке? Для выскочки с твоей внешностью это, пожалуй, единственный шанс добыть молодую и красивую невесту, пусть даже и замарашку! — во весь голос грубо захохотал судья.

— Мне нужно перемолвиться с девушкой, — сказал некрасивый человечек. Он приблизился к Ондайн и тихо, не желая привлекать внимания окружающих, спросил: — Ты осуждена за убийство?

Ондайн отрицательно покачала головой, с трудом сдерживая слезы, пеленой застилавшие ей глаза и готовые покатиться по щекам. Да, когда-то ее обвиняли в убийстве, не здесь и не сейчас, но и тогда она была невиновна.

— В чем твое преступление?

— Браконьерство.

Некрасивый маленький выскочка с ясными глазами и носом-клювом кивнул, одобрительно улыбнувшись.

— Хочешь выйти замуж, чтобы избежать петли висельника?

Палач громко загоготал, отчеканивая каждый звук, вырывавшийся из-под черной маски. Он стоял довольно близко и слышал каждое слово желтолицего человечка.

— Ха-ха-ха! Похоже, гном, девица предпочтет смерть замужеству! Человечек кинул на палача презрительный взгляд, от которого скрытый под капюшоном гигант тут же смолк.

Ондайн не допускала и мысли об отказе. В последние секунды между жизнью и смертью она с отчаянием ловила солнечное тепло и ветерок и представляла, как в следующий момент туго затянется веревка. Может быть, смерть наступит мгновенно и она без боли уйдет в неведомую бездну. Но вдруг ей предстоит медленно задыхаться, познать чудовищную агонию, увидеть, как солнечный свет постепенно блекнет в паутине серых теней?!

И вот этот человечек, этот некрасивый маленький гном явился спасти ее. Она видела, какой он хороший и добрый, и почувствовала укор совести, наперед зная, что сбежит от него, несмотря на всю его доброту. Но неужели он не шутит, неужели ей посчастливится выжить?!

— Сэр, — сказала она громко, желая показать посмеивающейся толпе, что она ценит великодушие своего избавителя. — Сейчас я с радостью готова выйти замуж за лесного зверя, за дракона или отвратительную жабу, так дорога мне моя жизнь. Но провидение было ко мне благосклонно, послав вас, и я буду вечно благодарить Бога, называя вас своим мужем. Вы не такой, как все, вы истинно добры и гораздо больше похожи на джентльмена, чем те, кто так себя называет.

Выскочка улыбнулся ее реплике и тихо рассмеялся.

— Уверяю, что твой будущий муж не похож на отвратительную жабу, хотя кто-то, возможно, сравнит его с лесным чудовищем или с драконом. Это не я собираюсь жениться на тебе, девушка.

— Нет! Нет! — запротестовал судья. — Действовать через второе лицо не разрешается! Согласно закону, либо ты женишься на ней здесь и сейчас, либо она закачается…

— Тихо! — вдруг прогремело откуда-то сзади. — Вы обязаны действовать в согласии с законом, и я приказываю вам исполнить его!

Глубокий и уверенный голос, доносившийся из толпы, явно принадлежал человеку, привыкшему повелевать и не терпящему возражений. Ондайн нахмурилась, всматриваясь в плотные ряды людей и пытаясь отыскать говорившего.

Толпа слегка подалась, давая дорогу мужчине. Ондайн слегка вскрикнула, когда наконец увидела его.

Этот человек не был простолюдином, а, по всей вероятности, принадлежал к аристократии. Одет он был элегантно, с легким оттенком небрежности. Хорошо сшитые облегающие штаны, изящная кружевная белая рубашка и сюртук обрисовывали красивые )Ц мужественные пропорции мускулистого тела, благодаря которыми этот высокий человек казался еще выше.

Его рыжевато-коричневые гладкие волосы были просто собраны на затылке. Незнакомец не носил ни бороды, ни усов. Лицо его было прекрасно: высокие скулы, длинный, прямой нос, большие глаза, широко посаженные под изогнутыми каштановыми бровями. Однако оно внушало необъяснимое беспокойство. Его выражение казалось жестоким. Как И выражение глаз, блестящих, пронзительных, настороженных, густо обрамленных ресницами. Лишь изредка их согревал мягкий свет.

Очевидно, на судью незнакомец произвел не меньшее впечатление, чем на девушку, поскольку тот вышел из повозки и пошел навстречу, как только мужчина отделился от толпы. Судью влекла вперед не только явная принадлежность незнакомого господина к знати, но и исходившая от него угроза. Было очевидно, что всякий, кто осмелится его рассердить, вместо пленительной наружности в любую минуту мог встретиться с гримасой ненависти.

Ондайн заметила, что незнакомец, поведя бровью, коротко кивнул человечку, обменявшись с ним многозначительным взглядом, который, несомненно, относился к презренной личности судьи. Легкая улыбка появилась на его губах, но исчезла так быстро, что девушка приняла ее за игру собственного воображения.

— Это я собираюсь жениться — здесь и сейчас, согласно закону, но сначала я хотел бы сам поговорить с девушкой, — сказал он и, не дожидаясь разрешения, обратился к Ондайн, заметно поморщившись от исходившего от нее запаха: — В чем твоя вина, девушка?

Она колебалась лишь мгновение.

— Я убила оленя.

Его брови недоверчиво приподнялись.

— И тебя решили повесить только за то, что ты убила оленя?

— Да, мой господин, это неудивительно, — ответила она с горечью в голосе. — Олень принадлежал некоему лорду Ловелетту, по крайней мере он гулял в его владениях. Так что по вашей господской милости мы оказались здесь.

«По нашей милости», — мысленно поправила себя Ондайн. Она и не заметила, как, проведя с Джозефом и его друзьями много долгих дней и ночей в Ньюгейте, стала считать себя одной из них.

Незнакомец приподнял бровь, и она тут же опомнилась: глупо обличать своего возможного спасителя. Хотя почему бы и нет? Некрасивый маленький слуга еще мог бы на ней жениться, но вряд ли этот человек, аристократ… Он наверняка просто удовлетворял праздное любопытство. Так что, стоя на краю могилы, она имела право сказать ему сколь угодно горькую правду. Надежда превратилась в мучительную пытку, жестокую насмешку.

Он ничего не ответил на ее слова и только смерил взглядом с , головы до ног. Ондайн возненавидела себя, чувствуя, как пламенный острый взгляд пронзает ее насквозь.

— Ты говоришь довольно правильно, — с некоторым удивлением заметил незнакомец.

Ондайн чуть не рассмеялась, а потом вздохнула. В свое время ей не раз приходилось встречать лордов и дам, которые не могли и двух слов связать на хорошем английском. Если она умрет, то унесет с собой в могилу тайну своего происхождения, если же нет, то ей следует быть предельно осторожной. Она на короткое время закрыла глаза. Нет, она умрет! Все происходящее — безжалостная шутка! А вдруг… И она выпалила наскоро придуманную ложь:

— Мой отец был поэтом. Я путешествовала с ним и бывала при королевских дворах.

Незнакомец кивнул, продолжая ее разглядывать, и, к изумлению Ондайн, нетерпеливо обратился к судье:

— Освободите ее побыстрее, я женюсь на ней.

— Что? — взвизгнул судья, надув пухлые щеки. — Но, мой господин… Эта девушка — воровка. Конечно, лакомый кусочек, ручаюсь, но…

— Сэр, если я не ошибаюсь, по закону девушка считается свободной, если кто-нибудь возьмет ее в жены. Так вот, на ней женюсь я. А теперь снимите веревку с ее шеи и спустите се с повозки.

Онемевшая от потрясения, Ондайн молча смотрела на нежданного избавителя. Он наверняка шутит! Это всего лишь безжалостная комедия!

— Не будьте таким жестоким, господин! Перестаньте измываться надо мной! — взмолилась она.

Незнакомец нетерпеливо выругался и сам полез на тележку. Он сдернул с нее веревку, с удивительной легкостью поднял девушку на руки и поставил на землю так быстро, что она чуть не упала.

— Святой отец! — прорычал он с угрозой. — Вы слуга Господа или нет? Наверняка вас не затруднит провести короткую брачную церемонию.

— Но, мой господин… — снова залепетал судья. Терпение незнакомца лопнуло, и резкая властность изменила тон его голоса:

— Давайте бумагу, сэр.

— Но, мой господин! На чье имя…

— На имя, данное мне при крещении, сэр, Уорик Четхэм. Нельзя ли побыстрее? Я человек влиятельный, и мне бы не хотелось доводить до сведения короля, что его подданные так нерасторопны…

Больше ничего говорить не потребовалось. Толпа возбужденно гудела. Судья засуетился. Толстый священник забормотал обрывки молитвы. Ондайн почувствовала, что вместо исчезнувших кандалов ее руку сжимает твердая ладонь незнакомца.

Не надо было пить эль, подумала она. Наверное, это напиток вызвал столь странный бредовый сон. Или все-таки не сон? Ведь, больше она не ощущает грубой удавки на шее.

Она очнулась, когда чьи-то жесткие пальцы впились ей в ладонь, и, открыв глаза, встретила взгляд карих глаз незнакомца.

— Говори! — сказал он отрывисто. — Если не хочешь, чтобы тебя повесили…

Ондайн произнесла, спотыкаясь и запинаясь на каждом слове, положенный церковным уставом обет. Священник еще что-то мямлил, но незнакомец прервал его:

— Ну что, церемония окончена?

— Да, мой господин. Вы законно обвенчаны…

— Хорошо. — Он втиснул в руку служителя церкви монету. Перед ним лег свиток, в который незнакомец вписал свое имя, украсив его завитушкой, — Уорик Четхэм. Его глаза, жесткие и пронзительные, горели от нетерпения.

— Твое имя! — прошипел он. — Поставь крестик, если не умеешь писать…

Задетое самолюбие вернуло Ондайн к жизни, но она так нервничала, что не могла по обыкновению красиво и четко вывести буквы; перо дрожало, и подпись получилась едва разборчивой. «И так сойдет, — подумала она, когда вновь обрела способность соображать. — Главное — подпись можно прочитать».

Святой отец со вздохом подул на чернила, давая им просохнуть. Документ свернули, завязали, и он перекочевал от священника к Уорику, изрыгавшему нетерпеливые проклятия. Не удостоив присутствующих ни единым словом, он повернулся и направился прочь от тайбернского дерева, подталкивая перед собой Ондайн. Она рванулась назад, слезы брызнули у нее из глаз при виде двух веревок, перекинутых через перекладину.

— Джозеф! — закричала она. Он улыбнулся:

— Иди, девочка! Долгой тебе жизни и счастливого брака. Нашими молитвами Иисус сотворил чудо!

Щелкнул хлыст, лошади заржали и дернулись. Раздался тяжелый, страшный звук — это тела приговоренных повисли на веревках. Ондайн закричала.

— Не смотри туда! — скомандовал незнакомец. В его голосе прозвучало сочувствие. Не обращая внимания на исходивший от нее чудовищный запах, он дружески обнял Ондайн и повел прочь.

От слез она не видела дороги. Через некоторое время девушка высвободилась из объятий своего спасителя и заметила, что стоит перед каретой с изысканно отделанной ручкой на двери. Рядом маленький человечек в ожидании переминался с ноги на ногу.

— Все закончилось, милорд?

— Да, — отозвался Уорик Четхэм.

— Что же мы теперь будем с ней делать, сэр?

— Гм…

Уорик внимательно осмотрел ее, »и она почувствовала пронзающий тело огонь от его холодного оценивающего взгляда, который как будто осквернял ее. С едва заметной улыбкой он склонил голову в сторону кучера и приподнял красиво изогнутую бровь:

— Кажется, она несколько неопрятна, не правда ли, Джек? Гнев охватил ее. Что за бестактность! Неужели он думал, что люди, выпущенные из Ньюгейта, благоухают, как розы? Сам бы провел ночку в тюремной камере, хватило бы и пары часов в сырой кромешной тьме, чтобы остудить его гордость, и глотка вонючей воды, чтобы его холеная красота поблекла.

И все-таки радость переполняла ее. Кроме того, этот мужчина, спасший ей жизнь, даже не воротил от нее свой аристократический нос. Напротив, он смеялся, время от времени убеждаясь, что его пристальный взгляд вызывает в ней негодование и она показывает характер, несмотря ни на какие обстоятельства.

— Послушайте, милорд! — огрызнулась она. — Я не собираюсь до скончания века рассыпаться в благодарностях. Я не животное, чтобы обсуждать меня. И я еще в состоянии, слава Богу, понимать свой родной язык.

Его бровь так и осталась приподнятой, когда он обернулся к ней с легким наклоном головы, выказывая одновременно удивление и некоторое удовольствие.

— Нет, мадам, вы совсем не животное. Но ваш вид в самом деле несколько… неряшлив, так что нам придется что-то с этим сделать.

Ондайн опустила ресницы. Да, она более чем неряшлива — она отвратительна. Ее гнев погас так же быстро, как и вспыхнул. На секунду закрыв глаза, она увидела Джозефа, болтающегося в петле.

— Я виновата, — тихо сказала она. — Простите.

— Не нужно просить прощения. Глупо ожидать, что невеста из тюрьмы появится в полном великолепии. Да и грязь — это болезнь, поддающаяся быстрому излечению. Что скажешь, Джек?

Джек поскреб щеку:

— Скажу, что тогда лучше ехать домой через крепость Свалоу. Там мы что-нибудь найдем подходящее!

— Да, например, горячую воду и мыло! — рассмеялся Уорик Четхэм. — Отличная идея! Поехали!

Дверца распахнулась, и незнакомец подхватил Ондайн, приподнял и усадил в изысканную карету с бархатными сиденьями и шелковыми занавесками.

— Вам удобно? — спросил он, поставив одну ногу на ступеньку лесенки.

— Удобно? Да… вполне.

Что происходит? Она должна была висеть вместе с бедным Джозефом, но вместо этого вышла замуж. Замуж! За человека с внешностью рыцаря и жестоким выражением глаз, человека, которому по карману одеваться в прекрасную одежду и ездить в роскошной карете. Пугающее чудовище. Малышка Джек, помнится, усмехнулся, когда так назвал его. Девушка задрожала. Она сбежит. Решено. Но сейчас нужно немедленно избавиться от страха.

Хозяин кареты все еще смотрел на нее в ожидании. Чего он ждал? Ондайн прокашлялась и заговорила, на этот раз вежливо. Может ли быть, что он спас ее просто из милосердия?

— Сэр, приношу искренние извинения за мою вспышку и самую сердечную благодарность! Вам не нужно больше заботиться обо мне. Если вы отпустите меня, я найду в Лондоне своих друзей…

— Это исключено, — сказал он.

— Но вы, наверное…

— Мадам, даю честное слово дворянина, что минуту назад своими ушами слышал, как вы поклялись любить и уважать меня, а также подчиняться до тех пор, пока смерть не разлучит нас.

— Так все было на самом деле? — спросила Ондайн сдавленным шепотом.

— Ну разумеется.

— Но зачем? — удивилась она.

— Мне нужна жена, — резко ответил он, захлопнул дверцу кареты и крикнул Джеку: — К Свалоу!

Карета покатилась по дороге.