Когда Ондайн проснулась, солнечный свет заливал комнату и теплые лучи падали через оконное стекло прямо на се постель. Воспоминания о прошедшей ночи нахлынули на нее, полусонную, и она счастливо и довольно улыбнулась. Уорик! Ах, мысли о нем, о его прикосновениях — первое, что пришло ей в голову при пробуждении!

По его рядом не было. Ондайн стряхнула с себя остатки сна, обвела глазами комнату и увидела графа.

Он стоял у окна, полностью одетый: на ногах — ботинки с пряжками, на голове — шляпа с пером. Одну ногу он поставил на выступ стены, заткнул большие пальцы за пояс и выглядел особенно мрачным в пронзительно ярком свете дня.

При взгляде на него у Ондайн сжалось сердце; она вспомнила его привычную насмешливость и почувствовала необъяснимую тревогу. Улыбка исчезла с се лица, и бедняжка натянула на себя одеяло, как только он повернулся к ней.

— Уорик…

Граф приподнял шляпу и низко поклонился. На этот раз в нем не было заметно иронии, но было что-то намного худшее: предельная сдержанность, леденящая душу отчужденность.

— Моя госпожа, я должен извиниться за свое ужасное грубое поведение накануне вечером. Боюсь, я напился и вытворял здесь невесть что. Прошу меня простить.

Ондайн посмотрела на него невидящим взглядом, не веря своим ушам, затем завернулась в одеяло и повернулась к нему спиной, стараясь справиться с разрывавшей ее сердце болью.

— Пожалуйста, только теперь уходите.

Уорик не двигался. Подумав, он подошел к ней и погладил ее по спине.

— Я не знал… э-э-э… не думал, что… Она повернулась и посмотрела на него:

— Не знали чего?

Он издал звук, похожий на проклятие.

— Ради всего святого, девочка, я взял тебя с виселицы!

— И что же? — спросила она нетерпеливо, чувствуя, как растет ее негодование. Она догадывалась, каков будет ответ.

— Я думал, что имею дело с опытной женщиной, а вовсе не с невинной девицей.

— Что? Ах ты!.. — Совсем забыв, что полностью раздета и одеяло — ее единственное укрытие, Ондайн вскочила с постели и изо всех сил бросила в Уорика подушку.

Он без труда поймал ее и покачал головой:

— Но ты же вышла из Ньюгейта…

— Из Ньюгейта! Да, да, мой лорд Четхэм! Я вышла из Ньюгейта. И вы предположили, что все несчастные, которых сажают в это ужасное место, непременно становятся шлюхами, уж коль скоро их осудили за долги или попрошайничество…

— И лгуньями, конокрадками и шантажистками! Простите меня, графиня, за то, что сделано на нетрезвую голову; если бы я знал, что вы принадлежите к величайшим девственницам Ньюгейта, то я никогда бы не посмел посягнуть на вашу честь. И кроме того, графиня, все это случилось из-за короля, знаете ли. Вы кокетничали, смеялись и обольщали его как женщина, хорошо владеющая этим искусством.

Ондайн натянула на себя одеяло и потупилась: — Уходите!

Он еще раз низко поклонился. Как она ненавидела его за едкий сарказм, сквозивший в его словах и жестах!

— Я уже признал, мадам, свое поведение отвратительным. Постараюсь исправиться в будущем.

Он повернулся и зашагал к двери, но остановился на пороге:

— У меня есть еще кое-какие дела с королем на сегодня и на завтра, но оставаться здесь дольше, чем требуется, мне бы не хотелось. Будьте готовы к отъезду, поскольку я намерен сократить наше пребывание во дворце до минимума.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Ондайн смотрела ему вслед, все еще не веря в происходящее. Слезы жгли глаза, и она вытирала их пальцами. Нет, ей никогда, никогда не понять его! Даже через тысячу лет…

Ондайн зарылась головой в подушку, подавляя рыдания. Глупая, как она могла забыть?! Забыть о его репутации придворного развратника, для которого все женщины на одно лицо!

Наконец она оторвалась от подушки.

— Подонок! Негодяй! — прошипела она, в отчаянии закрывая лицо руками. И она еще думала о нем…

Ондайн встала с постели и, дрожа от негодования, подошла к кувшину и небрежно брызнула холодной водой себе в лицо.

Король предполагал, что она уйдет от Уорика. Да, она, без сомнения, уйдет! Ньюгейтская шлюха, как бы не так! Она герцогиня со всеми правами, и рано или поздно она докажет это. Он еще будет целовать землю у нее под ногами!

Она вдруг одумалась. Нет. Не сейчас. Он спас ей жизнь, заключив с ней какую-то дьявольскую сделку, смысл которой ей до сих пор непонятен. Она его должница. И она оплатит свой долг, но когда он будет оплачен сполна, унесется быстрее ветра.

Уорик провел целый день на половине короля, слушая, как советники пугают Карла властью папы, все еще сохраняющей силу в Англии. Лицо короля было печально, поскольку ему приходилось выступать против своего собственного брата, Джеймса, наследника короны.

Карл презирал любую нетерпимость; сам он в душе тяготел к католикам, но боязнь потерять корону заставляла его держаться всегда настороженно. Когда-то его дед со стороны матери, великий Генрих IV, верно изрек: «Париж стоит мессы», поэтому Карл должен был изображать протестантского короля, чтобы королем оставаться.

— Давайте закончим эти бесконечные обсуждения! — устало сказал Карл. — У нас на очереди более важные вопросы!

И королевское внимание обратилось к финансам, еще одному вопросу, вызвавшему бесконечную дискуссию, поскольку государственная казна почти всегда испытывала недостаток финансовых поступлений.

Уорик не вникал в суть происходившего вокруг него. Он слушал с внимательным видом, но слышал не больше, чем мраморная статуя. Раскаяние, стыд, вожделение и страсть полностью поглотили его, и он боялся, что никогда не распутает этого узла. Теперь Ондайн волновала его еще больше; воспоминания о ее запахе, голосе, прикосновениях, хранившиеся в его памяти, начали ему казаться реальностью, настолько очевидной реальностью, что он как будто наяву видел ее, любовался ее красотой…

Он грубо овладев ею. Своей женой. Нищей оборванкой, которую он подобрал на улице. А ведь он поклялся защищать эту женщину и никогда не дотрагиваться до нее пальцем. Защищать! Господи Боже, от кого? Или он сошел с ума? От кого он собрался ее защищать? Хардгрейв был при дворе, так же как и леди Анна. Да и как могла Анна шептать что-то Ондайн ночью, в поместье Четхэмов? Или Хардгрейв?

Конечно, Хардгрейв сосед, а в поместье Четхэмов множество потайных комнат и фальшивых дверей. Но сторожевые собаки не пустили бы чужого даже в переднюю, не говоря уж о том, что Уорик не мог представить Хардгрейва с его неповоротливостью крадущимся в темноте через залы, чтобы прошептать что-то его жене!

В голове гудело. Ондайн была чиста, как снег. Он причинил ей зло, испортил жизнь. Но разве будет лучше, если он освободит ее от той роли, которую заставил играть?

Может ли он освободить ее? Вряд ли…

Черт подери! Никогда еще страсть не проникала в него так глубоко, чтобы владеть всеми его мыслями, замутить рассудок и управлять поступками! А эта зависть, эта ревность, это чувство собственника. Ондайн превратилась в его болезнь. Она проникла в его сердце и душу и как будто разрывала изнутри. Он желал никогда больше не видеть ее лица, никогда не страдать от ее чар.

«Думай, ты мужчина! — приказал он себе. — Теперь самое время выследить и поймать убийцу!» Анна ревновала и вела себя как дикая разъяренная кошка: то ластилась, то набрасывалась, то угрожала, то умоляла. Хардгрейв держал Уорика на расстоянии и одновременно следил за Ондайн голодными глазами. И что же он сделал? Все, чего он достиг, — это ночь наслаждения со своей женой и его плен… его собственный плен! Что ему теперь делать? Овладеть ею снова…

Но повторение невозможно. Он не насильник, не соблазнитель невинных. Он не должен касаться ее, хотя он и любил ее. Она не подозревала ни о его плане, ни о данной им клятве, которую он хранил в сердце. Она должна была стать приманкой для убийцы в обмен за свою жизнь и свободу.

Впереди еще две ночи мучений.

Нет, это мучение бесконечно. В Четхэме. она все равно будет рядом.

Но здесь у него нет даже отдельной комнаты, а пойти к ней снова было бы не слишком любезно.

Прошло еще два дня. Два дня он вынужден был смотреть, как она смеется и очаровывает всех вокруг. Два дня встречал он холодность ее взгляда, когда она случайно смотрела в его сторону. Два дня Анна следила за ней с пристальным и враждебным вниманием, а Хардгрейв провожал похотливым взглядом.

В один из этих дней Уорик, повинуясь неожиданно пришедшей ему мысли, объявил при дворе о своем ожидаемом наследнике. Карл и Екатерина казались испуганными.

Анна с ненавистью сощурила свои кошачьи глаза.

Хардгрейв с еще большим вниманием стал следить за Ондайн.

Ну а Ондайн смотрела на него так, что не оставалось сомнений: будь у нее в руках меч, она с радостью воспользовалась бы им, чтобы обезглавить этого наглеца.

Но ничего особенного не случилось, разве что терпение графа все более истощалось, пока он пытался заснуть на кушетке и не думать о том, что Ондайн спит рядом, за дверью, и что под ночной рубашкой вздымается теплое и соблазнительное тело, созданное для наслаждения, и что эта страстная и прекрасная женщина проникла в его сердце гораздо глубже, чем он мог себе представить…

На третий день перед рассветом они уехали. Уорик сидел наверху вместе с Джеком; Ондайн была одна в карете.

Они прибыли в Четхэм, но здесь жизнь показалась Уорику еще несноснее. Он не мог оставить жену на ночь, памятуя о зловещем шепоте, который она слышала в поздний час.

Ондайн была настолько же холодна, насколько послушна и вежлива. Она ходила мимо него, шумя юбками, распространяя запах духов, высоко подняв подбородок и загадочно поблескивая глазами, говорила с ним так, будто они были едва знакомы, и держала дистанцию. Она смеялась и болтала лишь с Юстином и Клинтоном.

Матильда души в ней не чаяла.

Уорик все больше мрачнел, замыкался, нервничал и казался холодным, как льдина… льдина, внутри которой скрыт огонь. Он не мог разбить ее чары и чувствовал, как внутри него что-то закипает. И это было опасно, так опасно…

От Юстина Ондайн узнала, что Анна — ревнивая красотка, хоть она и обзаводилась любовниками, как любая другая женщина обзаводится платьями для своего гардероба. Анна была уверена: после смерти Женевьевы и ухода из жизни собственного мужа она женит на себе Уорика. Но Юстин утверждал со смехом, что даже если бы Уорик не впал в гнев, а потом и в странную задумчивость после смерти жены, то все равно не женился бы на Анне.

Они пробыли в Четхэме уже с неделю. Ондайн имела обыкновение прогуливаться за разговором с Юстином к конюшне. Ей не разрешалось ездить верхом, но она получала удовольствие от того, что просто смотрела на лошадей, когда они бегали в полях или стояли в стойлах. Джек, она знала, всегда находился неподалеку, но не настолько близко, чтобы расслышать слова, так что она, не стесняясь, забрасывала Юстина вопросами, на которые он, казалось, был не прочь отвечать.

— Вы познакомились с моим братом незадолго перед свадьбой, правда? — спросил Юстин, поблескивая глазами.

— Да, — призналась Ондайн, но больше ничего не сказала, а с победной улыбкой положила свою руку на его. — Так что сами видите, дорогой брат, как я нуждаюсь в вашей помощи, чтобы лучше понять моего лорда Четхэма.

Это была чистая правда: она страстно желала понять этого человека и смысл той роли, которую он ей отвел в этом доме, а затем исчезнуть!

— Ах, дорогая сестра, не смущайте меня! — воскликнул Юстин с улыбкой. — Жена моего брата пробудила чувства и в моей душе, и я не каменный.

— В отличие от него, — невольно вырвалось у Ондайн.

— Ага! — смеясь, заметил Юстин. — Значит, это путешествие ко двору рассорило вас. Без сомнения, из-за Анны.

У нее не было желания входить во все подробности и объяснять Юстину странности ее брака, которые тот и так, очевидно, с удивлением отмечал. Она пошла вперед, чтобы сорвать цветки дикого вереска, а затем обернулась к своему любезному деверю.

— Расскажите мне побольше об Анне.

Юстин рассмеялся, взял ее под руку, давая понять, что хочет продолжить прогулку.

— Анна — коварная лисица, ни больше ни меньше. Среди се многочисленных любовников был и король. Исходя из одного только этого, могу вас уверить, что мой брат никогда не думал о ней иначе, как об одном из развлечений. Чудовища Четхэмов время от времени именно такие, моя леди… Они играют где и с кем хотят, но когда выбирают подругу, то делают это с величайшей осторожностью и готовы пожертвовать жизнью за честь и добродетель своей подруги. Разве можно представить на этом месте леди Анну?

Ондайн не ответила. Ведь Уорик взял ее с виселицы и, как оказалось, предполагал, что она уже потеряла и честь, и добродетель.

Она приветливо улыбнулась Юстину, радуясь его светлому взгляду и смеху, приятной учтивости его обхождения, по сравнению с которым отстраненное обращение Уорика казалось вымученной необходимостью.

— Скажите, Юстин, вы, наверное, много знаете о фамильных чудовищах, коль скоро сами принадлежите к роду Четхэмов?

— Я? Чудовище? Нет, леди, никогда! Второй ребенок не получает ни титула, ни земли, но зато и не обязан идти по жизни с таким клеймом! — рассмеялся Юстин.

Ондайн рассмеялась вместе с ним, но вдруг почувствовала тревогу. Вполне вероятно, что Юстин участвует в той же опасной интриге, что и Уорик, только со всем присущим ему очарованием. Не ненавидел ли он брата за право первородства? Не завидовал ли его титулу и богатству?

В этот момент облако закрыло солнце, как будто нарочно усиливая ее сомнения. Ах, здесь царило какое-то безумие! И этот ее муж — наверняка это сам дьявол, принявший облик чудовища! — доводивший ее до бешеной ревности только затем, чтобы в следующий момент обдать холодом равнодушия. В этом не было никакого смысла.

— Ах! Кстати, о чудовищах, любезная сестра! Одно из них там, куда мы направляемся, рядом с Клинтоном и Драконом!

Юстин схватил ее за руку и заторопился. Раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, она вошла на конюшенный двор и сразу почувствовала на себе подозрительный взгляд Уорика. Она хорошо помнила, что от ревности он быстро доходит до точки кипения и его терпение может неожиданно лопнуть.

Клинтон посматривал на всех с безопасного расстояния и сердечно улыбался. Уорик не успел ничего сказать, поскольку Юстин пошел вперед и, потрогав теплую морду Дракона, спросил:

— Кстати, брат, ты видел его жеребенка? Готов спорить, что сын очень скоро перегонит отца!

Уорик засмеялся и, казалось, на какое-то время совсем забыл об Ондайн.

— Что? Ты говоришь так, потому что жеребенок твой, Юстин! Держу пари! Пройдет много лет, прежде чем этот отпрыск сможет соперничать с Драконом в силе и скорости!

— Нет! Всего только год, и мы увидим, кто выиграл спор!

— Хорошо! — согласился Уорик.

— Ты собрался ехать верхом? — спросил Юстин. — Подожди минуту, мы с твоей женой составим тебе компанию.

Граф перестал смеяться; он равнодушно посмотрел на Ондайн, но теперь его взгляд ее не слишком беспокоил; у нее забилось сердце в предвкушении предстоящей поездки. Наверняка он не откажет, если едет сам!

— Ондайн не может ехать верхом в такой одежде, а у меня назначена встреча с торговцем голландской шерстью и нет времени ждать, пока она сменит платье. Кроме того, ей не следует так легкомысленно относиться к своему здоровью и нашему… будущему ребенку.

— Умоляю вас, милорд! — сказала Ондайн очень вкрадчиво. — Клянусь, что смогу скакать и в этой одежде! Я прекрасно себя чувствую. А небольшая прогулка верхом только пойдет на пользу мне… — она запнулась и обменялась с ним взглядами, — и ребенку.

Она услышала, как он зло цыкнул зубом, и с удовольствием поняла, что ей удалось смутить его, выставив перед братом и кузеном грубым самодуром.

— Тогда поехали, — сказал он раздраженно.

— Я могу быстро оседлать для госпожи подходящую лошадь, — любезно сказал Клинтон, и Ондайн бросила на него благодарный взгляд, отчего Уорик рассвирепел еще сильнее. Впрочем, его настроение ее больше не заботило.

— А я возьму своего жеребца, — сказал Юстин, — и это тоже не потребует много времени!

Ондайн, не глядя на мужа, заторопилась за Клинтоном. Она подобрала уздечку, пока он выбирал седло для небольшой каурой кобылы, и тепло поблагодарила его за поддержку, хотя мимоходом подумала, что Клинтон был похож на всех Четхэмов! Неукротимый, безмерно гордящийся всем, что имел, когда хотел — приятный в обращении, когда хотел — замкнутый и жесткий. Он тоже был ущемленным в наследственных правах Четхэмом. Ох, эти Четхэмы! Собственники, гордецы. Их окутывала пелена тайны. Ондайн даже готова была испугаться, только не знала, чего именно. Не бояться же этих слухов, которые, как моровое поветрие, ходили по поместью, а Уорик свои секреты держал при себе.

— Идемте, моя госпожа, теперь или никогда! — негромко позвал ее граф.

Клинтон помог Ондайн сесть на кобылу, и она почувствовала поддержку сильных рук, таких же сильных, как руки ее мужа.

Юстин задержался на пару слов с Клинтоном; Ондайн с Уориком поехали. Они отъехали всего несколько метров от конюшни, когда он обернулся и посмотрел ей прямо в глаза:

— Что на этот раз, моя леди? Кокетства с королем вам оказалось недостаточно? Теперь вы принялись за моего единокровного брата?

Она уже скакала на лошади и могла обойтись без ставших привычными формальных любезностей.

— Дьявол вас побери, Уорик! — пожелала она ему со снисходительной улыбкой, подняла подбородок и, ударив каблуками бока кобылы, стремительно полетела вперед, оставляя позади и Уорика, и его оскорбительные намеки.

— Ондайн! — раздался ей вслед его рев, но она только засмеялась от удовольствия, летя навстречу свежему ветру и чувствуя под собой мускулистую конскую спину. Она скакала! Маленькая кобыла оказалась выносливой и гибкой. Но Ондайн забыла, что Дракон — неистовый конь, под стать своему хозяин, и вскоре они настигли ее.

— Прекратите эту безумную скачку! — выкрикнул Уорик, подъезжая совсем близко. — Вы не знаете здешних мест! Ради всего святого, я клянусь, что вы никогда больше не сядете на лошадь…

Эта угроза заставила ее убавить скорость. Она натянула поводья, но, прежде чем успела спросить, что он имел в виду под здешними местами, кобыла зацепилась копытом за корягу. Ондайн оставалось только стремглав спрыгнуть с падающей лошади, чтобы не оказаться ею раздавленной.

Она упала в кусты, Уорик в тот же миг оказался рядом, ощупывая, целы ли кости, и во весь голос ее проклиная.

— Оставьте меня! — взмолилась Ондайн. — Со мной все в порядке!

— Оставьте меня! — передразнил Четхэм. — Ваша глупость безгранична. Вы не желаете слушаться, даже когда речь идет о вашей жизни!

Ондайн потупилась, а он обнял се, чтобы поставить на ноги. Но даже это гневное прикосновение живо напомнило ей другое.

— Ах, какое супружеское блаженство!

Оба резко обернулись на звук женского голоса. Уорик отодвинулся от Ондайн и нахмурился. Они были настолько поглощены друг другом, что даже не услышали приближающегося стука лошадиных копыт.

Ондайн готова была поклясться, что Уорик изумлен не меньше ее появлением леди Анны.

— Анна! — раздраженно воскликнул он, уперев руки в бедра и нахмурив брови. — Что…

Из-за лошади леди Анны показалась вторая — с Лилом Хардгрейвом.

— Хардгрейв, — сказал Четхэм тихо, и это имя, слетев с его губ, прозвучало как проклятие.

— Четхэм, — ответил Хардгрейв и снял шляпу перед Ондайн. — Моя леди…

— Виконт любезно пригласил меня посетить его владения, — сказала Анна сладко. — И вот я здесь встречаю вас обоих! Тс-с! Уорик, не могу поверить, что ты не научил свою жену как следует сидеть на лошади! Бедная леди! Ах, да еще с ребенком! Надеюсь, все в порядке? Ох, моя дорогая девочка, вы вся извалялись в траве! Какое падение! Или эти соломинки застряли у вас в волосах после любви? Уорик, надеюсь, ты не держишь жену на сеновале?

— Нет, миледи, конечно, нет! — сказала Ондайн, осторожно пробуя интонации и стараясь казаться веселой, прежде чем Уорик сорвется в гневе. — А вы спрашиваете так потому, что раньше он именно там держал своих… шлюх? Не волнуйтесь, я очень хорошо устроилась в доме. И на лошади я езжу тоже хорошо. — Она улыбнулась сладко, с обожанием посмотрела на Уорика и прижалась к нему. — Мы поняли, что должны прикасаться друг к другу все время… везде и всегда…

Уорик притянул се поближе и лениво погладил по плечу, очевидно, сменив гнев на изумление и невольно беря инициативу в свои руки.

— Хардгрейв, а что ты со своей гостьей делаешь на моей земле?

— Я бы выразился иначе, — ответил Хардгрейв, не отрывая взгляда от Ондайн. — Это моя земля, и ты по ней шатаешься.

— Возможно, — без возражений ответил Уорик, делая вид, что целиком поглощен Ондайн и не может сосредоточиться ни на чем другом. — Ах, любимая, смотри, — он нежно приобнял ее, — как далеко ты меня завела!

Анна нетерпеливо хмыкнула.

— Проедемся с нами немного, лорд Четхэм.

— Что? А? — Уорик оторвал взгляд от жены и без интереса посмотрел на Анну. — Спасибо, но, боюсь, мы не сможем. У меня назначена встреча. — Затем он холодно посмотрел на Хардгрейва: — Мы позаботимся, чтобы впредь не гулять по вашей земле, виконт!

Он обернулся, обнял Ондайн за талию и подсадил на кобылу, затем свистнул Дракон, который бродил в стороне в кустах и лакомился сочной травой.

Анна с приятной улыбкой подъехала поближе к Ондайн:

— Леди Ондайн! Да какая вы леди, вы заурядная и ловкая шлюха! И я докажу это, дорогая. Попомните мои слова… Я выведу вас на чистую воду!

Ондайн улыбнулась в ответ:

— Всего вам хорошего, Анна.

Но когда она встретилась взглядом с Хардгрейвом, улыбка исчезла с ее лица. Казалось, он пожирал ее жадными глазами. Ондайн побледнела. Виконт поклонился в седле, пришпорил лошадь и уехал с леди Анной, следовавшей за ним по пятам.

Уорик оседлал Дракона, подъехал к Ондайн и схватил ее кобылу за уздечку.

— Черт бы побрал вас с вашей скачкой! — выругался он. — Я предупреждал, но мои слова ничего для вас не значат! Вы доигрались, девочка, и я в последний раз предупреждаю: эти двое не остановятся ни перед чем! Им нельзя верить!

— Нельзя верить?! А мне показалось, что вы вполне доверились леди Анне сердцем, умом, душой… и телом!

— Ревность, любимая?

— Нет! Презрение!

— Сожалею, что задел вас. Больше такое не повторится. Возможно, вас следует держать дома!

— Если бы при вашей тюрьме не было ужасного, устрашающего чудовища, его бы стоило придумать.

— Чудовища?! Осторожно, леди! Если вам так оно нужно, вы его получите!

Вскачь подъехал Юстин, чтобы предупредить, что они пересекли границу чужих владений.

— Знаю! — отрезал Уорик. — И кажется, моя госпожа тоже теперь хорошо осведомлена о своих границах!

Юстин посмотрел на Ондайн; она покачала головой. Уорик поехал вперед, и Ондайн с Юстином в молчании последовали за ним.