32

Фил Уиттачер провел этот жаркий, ветреный день внутри Старика. Водяные часы, сказал он про себя, открывая вентили. Вода потекла вниз по трубам сложного механизма. Уиттачер повторял операцию десятки раз. Но не мог понять ничего. Он устало присел. Задумался. Встал. Направился по известному только ему кружному пути, обегавшему все внутренности Старика: от шестеренки к шестеренке, и так до матового циферблата с тринадцатью великолепными картами. Вперил в него взгляд и долго не отрывал.

Пора.

Затем он все понял.

Наконец— то он все понял.

— Сукин сын. Гениальный сукин сын.

Уиттачер вышел из Старика с головой, совершенно пустой от усталости. В пустоте вертелись вопросы, множество вопросов. Каждый начинался со слова: почему?

Уиттачер пошел не к себе в номер, а прямо к сестрам Дольфин. Запах деревьев и листвы, два ружья на стене.

— Что произошло той ночью между Арни и Матиасом?

Сестры хранили молчание.

— Я спрашиваю, что произошло.

Джулия посмотрела на свои руки, лежащие на коленях.

— Был спор.

— Что за спор?

— Вы чините часы. И ни к чему задавать вопросы.

— Это не простые часы.

Джулия вновь посмотрела на свои руки, лежащие на коленях.

— Что за спор? — настаивал Уиттачер.

Мелисса подняла голову.

— Река не приносила больше золота. В горах ничего не нашли. У Матиаса родилась мысль. Он договорился с пятью главами семейств. Идея была такая: забрать все золото и скрыться тайком, ночью.

— Сбежать с золотом?

— Да.

— А потом?

— Матиас спросил у Арни, остается тот или нет.

— А что Арни?

— Сказал, что и слышать об этом не желает. Что Матиас — дерьмо, и остальные пять тоже, и весь мир. Выглядело это вполне искренне. Когда нужно, Арни становился хорошим актером. Он заявил, что не будет присутствовать на похоронах Клозинтауна. Что для него все кончено сейчас, в этот момент. Помню, он взял свои часы, серебряные карманные часы, отдал Матиасу и сказал: теперь город твой. Затем накинул плащ и ушел. Со словами, что больше не вернется. И не вернулся. Фил Уиттачер задумался.

— А Матиас?

— Матиас как будто опьянел. Начал крушить все вокруг. Потом вышел и где-то бродил. Под утро возвратился домой. Он отправился к тайнику с золотом, но тайник оказался пуст. Матиас понял, что Арни все унес. И вместе с остальными пятью пустился галопом по следам Арни.

— Все те же главы семейств?

— Они были его друзьями.

— А потом?

— Четыре дня спустя в город вернулись их лошади. К седлам были приторочены отрубленные головы всех пяти. С выжженными глазами.

Фил Уиттачер задумался.

— В котором часу вернулись лошади?

— Глупый вопрос.

Фил Уиттачер вскинул голову.

— О'кей, Это случилось когда: ночью, днем?

— Вечером.

— Вечером?

— Да.

Фил Уиттачер встал. Подошел к окну. Взглянул на улицу, на пыль, бьющую по стеклам.

Ему стоило большого труда спросить, но все-таки он спросил об этом:

— Это Арни убил время?

Сестры Дольфин молчали.

— Это он?

Сестры Арни сидели, опустив головы, положив руки на колени. И вдруг ответили в два голоса:

— Да. Он унес с собой все время.

Фил Уиттачер взял свой плащ и шляпу. Сестры Дольфин сидели в той же позе. Словно у фотографа.

— А те часы… серебряные часы, неизвестно, что с ними?

— Нет.

— Их не нашли привязанными к седлу? Или у Матиаса в кармане?

— Нет.

Фил Уиттачер тихо произнес: ну вот.

Потом громко:

— Спокойной ночи.

И вышел. Дойдя до салуна, он уже собирался подняться к себе в комнату, когда увидел самого обыкновенного индейца, старого и пьяного. Индеец сидел на земле, прислонившись к стене. Уиттачер остановился. Повернулся к индейцу и замер, присев перед ним на корточки.

Потом спросил:

— Тебе что-нибудь говорит имя Арни Дольфин?

Глаза индейца напоминали два камня, вставленных в морщинистую маску.

— Ты слышишь меня? Арни Дольфин. Ваш друг Арни. Великий Арни Дольфин…

Глаза индейца не шелохнулись.

— Я говорю с тобой… Арни Дольфин, этот грязный дерьмовый ублюдок Арни, сукин сын Арни.

И шепотом:

— Убийца времени.

Глаза индейца не шелохнулись.

Фил Уиттачер улыбнулся.

— Ты вспомнишь об этом, когда будет нужно.

Индеец прикрыл на мгновение веки.

— Он сумел завести часы? — спрашивали у Шатци, спрашивали почти все. Шатци смеялась. Возможно, она и сама не знала. Интересно, как делаются эти вестерны. Наверное, если сочинил начало, то конец выдумываешь не сразу, а по ходу дела. Получился бы у меня вестерн или нет? Один раз у меня получился ребенок. Но это запутанная история. Я тоже не знала, чем все кончится. Доктор говорит мне: когда вылечитесь, то наберетесь терпения и все мне расскажете. Интересно, когда это будет. Помню, что его звали Гульд. Помню и другие вещи. Иногда просто замечательные, но все равно больно их вспоминать. Да, вот единственное, что я ненавидела в Шатци. Она говорила о мальчике, моем мальчике, как ни в чем не бывало. Этого я не выносила. Мне не хотелось, чтобы она о нем говорила. Не понимаю, как они могли подружиться, ведь Шатци лет на пятнадцать старше. И я не хочу знать, что было между ними, не хочу знать, уберите эту девчонку, не хочу больше ее видеть, доктор, оставьте меня в покое, что делает здесь эта девчонка? уберите эту девчонку, ненавижу ее, уберите, или я ее прикончу.

Гульду больше ничто не нужно. Гульду больше никто не нужен. Так она говорила.

Она провела здесь шесть лет. В какой-то момент уехала в Лас-Крусес. По ее словам, там нашлась работа в супермаркете. Но через несколько месяцев ее опять видели здесь. Оказалось, ей не нравились спецпредложения. Приходилось все время убеждать людей купить то, что им не нужно. Полный идиотизм. Так что она вернулась в больницу. И правда, здесь редко после двух истерических припадков тебе предлагают третий плюс возможность выиграть бесплатный сеанс электрошока. В этом смысле я не могу ее ни в чем упрекнуть. Жила одна в пристройке. Я часто советовала ей выйти замуж. А она отвечала: уже. Но я не вспоминаю ничего из ее жизни до нашего знакомства. Ясно, что у нее никого не было. Как ни странно, у девушки никого не было. Вот этого я в ней не понимала: как можно оставаться, скажем прямо, совсем одной. Здесь, в госпитале, все у нее пошло вкривь и вкось из-за этой истории с кражей. Говорили, что она ворует деньги из аптечной кассы. Что она занималась этим несколько месяцев подряд, что ее предупреждали, но все продолжалось. Я думаю, это неправда. Просто кое-кто терпеть ее не мог, здесь, в больнице, и на нее рады были настучать. Такое рассказывали, что я не верила, считала сплошными наговорами. Она ничего не сказала. Взяла свои вещи и ушла. Хэлли, мой муж, подыскал ей место секретарши в Ассоциации вдов солдат и офицеров. Трудно поверить, но это оказалось забавным. Вдовы солдат и офицеров вытворяют такое, что и представить невозможно. Иногда мы виделись там. Ей выделили стол. Работа легкая. И куча времени, чтобы сочинять вестерн.

Фил Уиттачер встал, окинул взглядом старого индейца и вошел в салун.

— Это все равно, что выжимать сок из булыжника. Вот уже много лет никто не слышит от него ни слова, — заметил Карвер, вытирая энный по счету стакан.

— А-а.

— Виски?

— Пожалуй, это мысль.

— Значит, виски.

Фил Уиттачер оперся на перила балкона.

Карвер налил ему стакан виски.

Фил Уиттачер стремился не думать. Но тем не менее думал.

— Карвер…

— Да?

— В этом проклятом городе был кто-нибудь, кто ненавидел Арни Дольфина?

— До его ухода?

— Сейчас тут все хороши.

— Ага.

— Но до ухода?

Карвер пожал плечами.

— У кого в этом мире нет врагов?

Фил Уиттачер допил виски. Поставил стакан на стол.

— Карвер…

— Да?

— Матиас, брат Арни. Матиас ненавидел его?

Карвер остановился. Поглядел на Уиттачера.

— У тебя был когда-нибудь брат, он же — бог?

— Нет.

— Ну вот. Ты бы его ненавидел каждую секунду. Втайне. И так сильно, как только возможно.

Над столом висели два снимка. Раньше они принадлежали Шатци. Один — Ева Браун. Другой — Уолт Дисней.