Глава 17

Краем глаза Колин увидел, как Ферн вскочила, едва не опрокинув стул, но сам отреагировал более хитро, встав между непрошеным гостем и женой.

– Где вы нашли те письма? – прорычал Джозеф Рестон. – Скажите мне!

Сначала Колин подумал, что тот имеет в виду его корреспонденцию.

– Старые письма? – спросила Ферн. – Они были в спальне…

– Не ваше дело, где мы нашли письма, принадлежавшие моей семье, – отрезал Колин, с легкостью перекрывая ответ жены и холодно глядя на Рестона. – Вам тут нечего делать. Уходите. И до утра я вас больше не желаю видеть.

Но тот даже не обратил на него внимания, бормоча:

– Спальня, спальня! Почему старик оставил бумаги в спальне? Он ведь ничего в спальнях не держал.

Рестон несколько раз озадаченно моргнул и перевел взгляд на Колина.

– Спокойной ночи, – хрипло сказал он и бросился к лестнице, но побежал не вниз, а наверх.

– Пойти за ним? – вслух подумал Колин, глядя на пустую лестничную площадку.

– Не надо, прошу тебя, – сказала Ферн. – Он сошел с ума. Слава Богу, его здесь нет, это главное.

Колин захлопнул дверь, запер ее для верности на засов и повернулся, чтобы ответить жене, но ему помешали тяжелые шаги наверху. Он замер, глядя на потолок. Шаги остановились, потом раздался глухой стук, заставивший Ферн подскочить. За секундами тишины последовали непрерывные скрипы и глухие удары.

– Он разбирает комнату на части, – прошептала она, глаза у нее стали огромными, лицо неестественно побелело.

– Пойду выгоню его. – Колин потянулся к засову.

– Нет, пожалуйста. Боюсь, он потерял рассудок. Никто не знает, что он может сделать, а мы даже понятия не имеем, есть ли у него оружие.

Вооруженный человек в его доме, так близко от его жены? Колин почувствовал растущий гнев.

– Что он там делает? Ищет другие бумаги? – процедил он.

– Должно быть. Рестон помешался на этих бумагах, хотя они не представляют никакой ценности.

Глухие стуки превратились в резкий треск раздираемой материи. Сквозь щель в потолке спланировало одинокое перо.

– Он рвет матрас и подушки. – Ферн прижала руку к животу.

Колин снова потянулся к засову, он не мог допустить, чтобы какой-то ненормальный безнаказанно крушил его имущество. Но снова был остановлен: предупреждением Ферн и собственным пониманием, что глупо противостоять такому большому и сильному человеку, не имея оружия в собственных руках. В спальне не было даже каминных щипцов.

– Будь у меня хотя бы нож, – пробормотал он.

Ферн вздрогнула.

– Думаю, нам лучше не говорить мистеру Рестону о второй пачке.

– Лучше не говорить ему, что у меня есть визитные карточки, – фыркнул Колин.

Наверху возникла пауза, и оба невольно замерли. Потом тишину разорвал тонкий, пронзительный вопль, такой нечеловеческий, что у Колина волосы встали дыбом. Постепенно звук становился все ниже, закончившись рычанием, похожим на всхлип.

– Это мистер Рестон? – прошептала Ферн.

– Больше некому.

Снова послышались тяжелые шаги, дверь наверху открылась, и Рестон начал спускаться по лестнице. Колин затаил дыхание, не сводя глаз с дубовой двери, единственной преграды, отделявшей их от Рестона. Тот остановился… и пошел дальше, шаги медленно удалялись вниз по лестнице.

Колин расслабился, хотя сердце у него продолжало колотиться. Он вдруг осознал, что инстинктивно напрягся для прыжка за ближайшим оружием, если Рестон начнет ломиться в дверь и засов не выдержит. Это была скамейка, потемневшая от дыма и времени.

– Мне требуется нож, – повторил он себе.

Ферн перевела дух.

– Он сумасшедший.

Повернувшись, Колин увидел, что она вжалась в самый дальний угол комнаты и обхватила себя руками.

– Мы не останемся на неделю, – сказал он. – Завтра я договорюсь, чтобы мы уехали как можно скорее.

– Пожалуйста, только чтобы не узнали Рестоны, – напряженно ответила Ферн. – Кто может сказать, что им придет в голову.

– Я не намерен ставить их в известность.

– Куда мы поедем теперь?

– Пока не знаю. Может, какое-то время поживем в моем городском доме, не сообщая никому. – Колин помолчал. – Или можем поехать в тихий отель. Главное, поскорее уехать отсюда, пока нас не убили в собственной постели.

Ферн вздрогнула, и он сразу пожалел о последних словах.

– Благодарю. – Она вышла из угла, как боязливый зверек, и вернулась к столу. – Я ненавижу это место, – с большим чувством сказала она.

– Меня беспокоит не место. – Колин посмотрел на дверь.

Очередной стук заставил обоих подскочить.

– Кто там?

– Абби, сэр, – послышался звонкий женский голос.

Колин отодвинул засов и осторожно приоткрыл дверь. Там стояла Абби, одна, с подносом в руках. Он шагнул назад.

– Тут должно быть все, мэм, – сказала горничная, ставя поднос на стол. – Даже лампа для вас. Еще вам что-нибудь понадобится вечером? Мои дети и Стерн ждут меня дома, другие уже разошлись.

– Нет, Абби, можешь идти. Ты уверена, что все будет в порядке? Я имею в виду – ты пойдешь одна.

– О да, мэм. А почему нет? Еще даже не стемнело.

– Я говорю о мистере Рестоне, – объяснила Ферн.

Бодрое выражение исчезло. Абби пожала плечами.

– Мег сказала, она подумала, что он, должно быть, вызвал привидение. Она слышала какой-то ужасный звук, потом видела его бегущим по лестнице, как будто у него штаны загорелись. Теперь он в деревне, я уверена.

Ферн беспомощно покачала головой.

– Тогда иди. Тарелки можешь забрать утром.

– Благодарю, мэм. – Абби сделала неуклюжий старомодный реверанс, попрощалась с ними и вышла.

Колин снова запер дверь.

– Хоть она не сумасшедшая, – заметила Ферн. – По крайней мере не в том смысле, как мистер Рестон. Вера в привидения не такое опасное заболевание.

– Преподобный Биггс тоже не выглядит сумасшедшим, – ответил Колин. – Это ужасные Рестоны да их родственники.

– Возможно, поэтому деревня опустела. Их семейство прогоняло людей отсюда в течение поколений. – Ферн сняла крышку с еды на подносе и восхищенно ахнула. – Жаркое «Корона»! И свежие булочки! Садись, я не буду сегодня вежливо ждать тебя.

Бросив последний взгляд на дверь, Колин сел за стол, и в желудке у него глухо заурчало.

– Должно быть, это предназначалось кому-то другому, – сказал он. – Им бы не хватило времени это приготовить. Да и в кухне я что-то никого не видел.

– Наверное, это принадлежало Рестонам, – ответила Ферн. – У кого еще в деревне есть деньги на жаркое в будний день?

Колин замер с поднятой вилкой.

– Ты не думаешь, что они могли его отравить?

Она посмотрела на него и вызывающе откусила булочку.

– Не думаю, но если и так, сейчас меня это не волнует, – проговорила она с полным ртом. – По крайней мере я умру сытой.

– Не могу представить, что они это сделали, но в какой-то момент… – Колин отправил в рот кусок жаркого. – Видимо, я слегка раздражен появлением Джозефа Рестона.

– Еще бы, – сказала она с гримасой отвращения.

Они молча ели свой обед. Ферн делала это с целеустремленной сосредоточенностью, показавшейся Колину забавной. Хотя его жена была не такой уж ненасытной, он сомневался, что Ферн могла прожить без еды больше двух часов. То же самое можно сказать и о нем. Знакомая, аппетитная еда будто связывала их с остальным миром в хаосе последних дней, и Колин с сожалением отодвинул пустую тарелку.

Ферн удовлетворенно вытерла рот салфеткой.

– Я чиста, сыта, у меня есть постель, которой можно пользоваться. Я опять чувствую себя почти цивилизованной.

– Очень хорошо, что ты сыта, поскольку еды у нас больше не осталось.

Она расслабленно, чего Колин давно не видел, подошла к тазу и начала мыть руки.

– Наконец у тебя есть нож. – Ферн показала мокрой рукой на столовые приборы. – И у меня тоже.

Колин осмотрелся, ища, куда бы их спрятать, потом сунул под матрас.

– Теперь не возникнет неудобных вопросов, когда утром придут забирать грязную посуду.

Он, в свою очередь, начал мыть руки, а она наблюдала за ним, присев на краешек постели, маленькая задумчивая морщинка легла между бровями. Ферн вдруг засмеялась.

– В чем дело? – поинтересовался он.

– Я поняла, что теперь боюсь Рестонов больше, чем тебя.

– А ты до сих пор меня боишься?

– Конечно. Хотя сегодня днем… не так сильно.

– Почему? – спросил Колин с малознакомым ему любопытством и более знакомым удовлетворением.

Правда, он не знал, чем оно вызвано: ее страхом перед ним или тем, что страх уменьшился. Возможно, и тем и другим.

– Потому что ты сам испугался. Я была бы глупой, не боясь человека, который боится себя.

Колин бросил полотенце рядом с тазом.

– Необычный способ выбора, кого бояться. Сомневаюсь, чтобы Джозеф Рестон боялся себя.

– Я не говорю, что не боюсь также и буйнопомешанных.

– Испугался. – Колин пробовал, смаковал это слово. – Ты думаешь, я боюсь себя.

Ферн пожала плечами и опустила глаза.

– Так мне кажется.

– Я бы не сказал, что испугался. Был в нерешительности, да. Возможно, слегка разгневан. Отступил? Может быть. Хотя не думаю, что мне когда-либо приходило в голову бояться.

– Значит, я не очень храбрая, – призналась Ферн. – Мне тяжело видеть твою путаницу, как ты это называешь. Особенно когда результат твоей борьбы может существенно повлиять на все аспекты моей жизни. Я всегда зависела от других. Нежная тирания в доме моего отца была настолько легким игом, что я почти не замечала его, поскольку родилась в нем. Я слушала, что говорили отец, мать, гувернантка, няня, и принимала эту зависимость как свой жребий. Но часть меня все-таки не могла этого принять, не могла этому поверить и восставала против удела всегда быть только дочерью-сестрой-женой.

– И потом вышла за меня, – усмехнулся Колин.

На лице Ферн читалось беспокойство.

– По обманчивым, вводящим в заблуждение причинам.

– Которые были не хуже моих собственных, – напомнил он.

– Пусть так. Скоро я обнаружила, что прав у жены намного меньше, чем у балованной дочери. Я могу устраивать приемы, выбирать себе благотворительные дела, цветы и платья, даже поменять всю твою прислугу… Но это свобода внутри клетки твоих желаний. Если ты позволишь, я могу делать. Если не позволишь, то не могу. И вполне нормально, что я боюсь твоих желаний и капризов, того, что они могут сделать с моей незначительной свободой.

– Ферн, – начал Колин и остановился.

– Ты хочешь контроля, – тихо сказала она. – Знаю, ты должен. Он принадлежит тебе по праву и по закону. Почему ты должен отказываться от своего права, если даже мог бы? Будь я на твоем месте, знаю, меня бы тоже это не заботило.

Колин смотрел на жену, видя силу под ее мягкостью и чистоту под ее доброжелательностью.

– Таковы светские правила, не зависящие от нас, – сказал он.

Ферн вздохнула.

– Да. Ты должен быть хорошим виконтом, а я хорошей виконтессой. Я не говорю, что не хочу этого. Я люблю приемы и красивые платья, детей и благотворительные пожертвования. Они слишком большая часть моей жизни, я бы не знала, что делать с жизнью без них. Пугает меня… подавление, если даже это лишь слово. Я боюсь глотать неудовлетворенность, пока она не задушит меня. Я боюсь, что не смогу разговаривать, хуже того, что меня не будут слышать.

– Я слышу тебя, Ферн, – серьезно ответил Колин.

– Ты начинаешь слышать меня, – согласилась она. – Раньше не слышал, но за последние дни… Еще до неистовства мистера Рестона ты обещал мне неделю здесь, не больше. Но когда мы уедем, будешь ли ты потом слышать меня? Когда вернешься к прежней жизни, к встречам с твоим адвокатом, к твоей охоте на лис и к политическим клубам, будешь ли ты еще слышать меня?

Колин вспомнил прежнюю жизнь, предсказуемую, независимую… Хотя, в сущности, она была не такой. Ею руководил не отец или преподаватель в Итоне, а нечто большее, чем ожидания светского общества. У него есть самоопределение, чего жаждала Ферн, но он им не пользовался.

Он сразу отвергал просьбу жены, а потом успокаивал ее бессмысленными заверениями. А стал бы он намного свободнее, чем раньше, если бы позволил ей иметь право голоса, чего она добивалась? Это было бы в некотором роде уступкой, к чему он непривычен, уступкой, хотя и сделанной им осознанно, в заботе о своей жене. А эта осознанность сама была бы проявлением контроля.

– Разве свобода, которой осознанно не пользовался, больше или меньше реальна, чем та, которой никогда не обладал? – подумал он вслух.

– Что? – спросила Ферн.

– Странная мысль. Особенно для человека вроде меня, который вообще не привык думать. Я хотел сказать, Ферн, что буду тебя слушать. Не всегда соглашусь с тобой, не всегда мои решения тебе понравятся, но я буду слушать тебя. Если даже твои права определяются моей снисходительностью – законом и обычаем, как ты говоришь, – я буду уважать их.

Она молча смотрела на него. Колин уже достаточно хорошо знал жену, поэтому не сомневался, что за ее внешним спокойствием кроется смятение чувств, пока она взвешивает его слова. Наконец, медленно кивнув, она встала и подошла к нему.

– Об этом я могла только мечтать. Спасибо, Колин.

Она нерешительно встала на цыпочки и поцеловала его, сначала с робостью, возбудившей его, потом намного увереннее и под конец укусила за нижнюю губу. Ферн отпрянула и пугливо посмотрела на него.

– Мне это больше не требуется, – сказал он. – Но я все еще хочу.

– Как и я.

Развязав и стянув с него халат, она принялась быстро расстегивать пуговицы рубашки, словно боялась думать о том, что она делает. Потом вдруг остановилась.

– Ты приготовился, – то ли с удовольствием, то ли с беспокойством сказала она. – Я не заметила.

– Я просто надеялся.

– На это? – Тон был скептическим.

– Надеялся на что-нибудь, – ответил Колин.

Он поднес ее руку к губам, поцеловал ладонь, ведя по ней языком и зубами. Ферн прикрыла глаза от удовольствия, но в следующий момент сжала пальцы и высвободила руку.

– Теперь моя очередь.

Она закончила с пуговицами, расстегнула манжеты, стянула с него рубашку и обняла за шею. Ее рот был приятно мягким, язык дразнил его, зубы скользили по его губам, прихватывая на пороге боли. Он вцепился обеими руками в край стола позади него, чтобы побороть желание немедленно взять ее. Но еще сильнее ему хотелось узнать, что она сделает дальше.

Ферн двинулась вниз, пока ее пальцы скользили по его спине. Поцелуи становились все настойчивее, щипки превращались в укусы. Плечи у нее дрожали, слегка, потом сильнее, и Колин вдруг осознал, что она смеется.

– Теперь хватит, – проворчал он, заключая Ферн в объятия и увлекая ее к кровати.

Она без сопротивления упала на матрас, и ее беззвучный смех перешел в хохот. Глядя на нее сверху, Колин тоже не смог удержаться, хотя не представлял, что ей кажется таким забавным. Наконец Ферн овладела собой и вытерла мокрые глаза.

– Надеюсь, ты позволишь мне узнать, чем я вызвал у тебя столь бурное веселье.

–О, это был не ты. Или только сначала… я не могла поверить, что заставляю тебя… хотеть меня. Это было так невероятно, я почувствовала себя глупой и начала смеяться, мне стало очень приятно. – Ферн покачала головой. – Я давно уже не смеялась, как сейчас, и так себя не чувствовала. – Она вдруг опечалилась. – Наверное, я кажусь ужасной соблазнительницей.

– У жены есть и худшие недостатки, – ответил Колин. – Но возможно, тебе следует оставить инициативу в моих руках, по крайней мере сейчас. Какое бы удовольствие ни доставлял приступ смеха, он, мой ангел, оставляет желать много лучшего для начала интимного дела.

– Ты совершенно прав, – сказала она, еще улыбаясь. – Тогда прояви свои выдающиеся способности, увлеки все лучшее, что есть во мне, в бурный поток твоего страстного объятия.

Колин фыркнул.

– Лучшее, что есть в тебе? – спросил он, глядя на ее причесанные волосы.

Но это легко исправить. И он, приподняв одной рукой ей голову, второй начал вынимать шпильки.

– Лучшее, что есть во мне, – беззаботно повторила она. – Каждая женщина – это бесплотный дух, которого не интересуют плотские дела, пока ее не вовлечет в них вырождающийся мужчина. Почему ты распускаешь мне волосы? Наконец-то они впервые за эти дни прилично уложены.

– Потому что я вырождающийся мужчина, которому ты очень нравишься, когда твои волосы растрепаны, как у неряхи, – заявил Колин.

Она засмеялась, а потом чуть слышно прошептала:

– Спасибо.

– За что? – удивился он.

– За то, что тебе нравится, когда я выгляжу растрепой. За то, что не чураешься моих недостатков.

– Несовершенств, – поправил он. – Несовершенств и отличий. Именно они делают тебя интересной. – Он поцеловал ее в кончик носа. – Они помогли мне узнать, что такое быть живым.

Ферн собралась что-то сказать, но поскольку была не совсем уверена, какое чувство пробудили в ней слова мужа, она крепко поцеловала его.

Колин ответил ей продолжительным, основательным поцелуем и одновременно расстегнул ее халат. Она села, развернувшись так, чтобы он мог освободить ее от халата и ночной рубашки. Теперь его рот скользил по ее телу с возрастающей настойчивостью, возбуждая, пробуя, но, как ни странно, не позволяя найти ритм, бросая ей вызов новым прикосновением, новыми ощущениями. Ферн приходилось всякий раз приспосабливаться к этому, так что ее нервы дрожали от реакции, неожиданной и диссонирующей.

Проложив дорожку поцелуев от ключицы вниз, его губы обласкали чувствительную кожу вокруг грудей, и внутри у нее образовался тугой узел ожидания. Руки еще крепче сжали его плечи, когда он взял в рот сосок, а ее ноги обхватили его бедра. Он дважды лизнул чувствительную точку, потом вдруг оставил эту грудь и занялся другой, перекатывая в зубах сосок, пока тот не затвердел.

– Давай же, – хрипло потребовала она.

Колин промолчал, но все-таки освободил ее и двинулся вверх, между грудями, затем по горлу к ее рту.

– Перевернись.

– Что? – Ферн не могла понять смысл его требования.

– Перевернись. – Он пояснил слова действием.

Когда Ферн выполнила его приказ, он подтянул ее за бедра на край постели, так что ноги повисли в воздухе. Она вдыхала затхлость простыни, борясь с замешательством и растущим у нее внутри ожиданием.

– Что ты делаешь? – спросила она, когда почувствовала у себя между ног его мускулистые бедра.

– Вот это.

Он слегка приподнял ей ноги и, не успела Ферн опомниться, как твердый конец вошел в нее, заполнив жаждущую пустоту. Она задохнулась, вцепившись руками в простыню. Колин начал двигаться, и непривычные ощущения снова застали ее врасплох.

– Приятно?

– Да, – вымолвила она. Еще толчок. – О да…

После этого признания он задал ритм, быстрый, настойчивый, ведущий ее к грани, еще дальше – в острый, сверкающий экстаз. Прежде чем это ощущение исчезло, он вышел из нее, заставил снова перевернуться и лег сверху. Когда он с медленной основательностью начал двигаться, Ферн притянула его к себе, целуя, кусая в том же ритме, чувствуя внутри тяжесть, растущую с каждой секундой, пока этот груз не рухнул под собственным весом. Облегчение накатывало волнами, бурными, неумолимыми, как морской прибой. Она утонула в нем, темнота застилала глаза, все исчезло, осталась лишь она, эти чернильные глубины и Колин, двигающийся на ней.

Постепенно она выплыла на поверхность, осознала, что Колин теперь лежит рядом, не выпуская ее из объятий, излучая тепло. Хотя ей не было холодно, Ферн наслаждалась им.

Она молчала. Никаких слов и не требовалось.