Глава 16
Путь до Белграда занял долгих пять дней. Проникнутые революционными идеями молодые сербы хоть и были одеты лучше гайдуков и не опускались до грубых шуток, но, несмотря на манеры и английские костюмы, оказались не менее опасными. Алси насчитала у них десять ружей и восемь кинжалов разных видов. Один из сербов взял с собой четырех огромных собак, то ли борзых, то ли мастиффов. Алси не разбиралась в породах и даже задумываться об этом не хотела.
Хотя Думитру по-прежнему каждое утро и вечер помогал ей справиться с корсетом, и Алси принимала его помощь, они редко разговаривали. Алси предпочитала погружаться в отвлеченный мир цифр, чтобы хоть ненадолгозабыть о ситуации, в которой оказалась. Это гораздо лучше, чем волноваться о том, что произойдет с ней и с Думитру, который с каждым днем тревожился все больше. Смешинки исчезли из его глаз, сменившись мрачной тенью.
Каждый вечер Алси отправляли за дровами для костра без всякого надзора, поскольку сербы не хуже ее знали, что пленнице некуда бежать, а если она и решится на это, собаки мгновенно ее выследят. Эта мнимая свобода, лишь подчеркивающая бессилие, была унизительной. На шестой вечер после отъезда из деревни они сидели у дымящего костра. На этот раз похитители устроили привал неподалеку от селения, так что весь хворост в лесу был уже собран. Алси вернулась с пустыми руками, и похитители нарезали еловых веток, чтобы разжечь костер и приготовить еду. Лапник дымил, заставляя похитителей отойти в сторону, и придавал зайчатине неприятный смолистый привкус.
Ночи становились все холоднее. Алси мерзла и, не обращая внимания на завесу дыма, подвинулась ближе к костру, постоянно отводя от лица падающие на глаза непокорные кудри. Думитру тоже сидел у костра, и они впервые за долгие дни остались наедине, окутанные облаком дыма. Казалось, Думитру тепло совсем ненужно. Выражение лица его было отстраненным, он даже не замечал дыма, который заставил сербов, закашлявшись, отступить.
– Ты жалеешь, что отказался? – спросила Алси.
Думитру уже рассказал ей о предложении повстанцев, и она задавалась вопросом, жалеет ли он, что отверг его.
Он поднял на нее глаза и заморгал, словно приходя в себя.
– Нет. Согласись я на это, моя смерть была бы неминуемой и мучительной. Если бы я разъезжал по стране и призывал к восстанию, Обренович быстро бы поймал меня.
– А что он станет делать теперь? – не отступалась Алси. – Ведь ты ни к чему не призываешь.
– Он постарается найти способ превратить меня в свою марионетку, – криво улыбнулся Думитру. – Не волнуйся, я не отступлюсь. Мы как-нибудь выпутаемся.
Алси долго молча смотрела на огонь и дрожала не только от холода. Как несправедливо, не в первый раз подумала она, и неправильно. Это были детские глупые протесты – уж кто-кто, а она давно узнала, как несправедлив мир, но все-таки не могла удержаться от этих мыслей.
– Надо было мне уехать из Северинора другой дорогой, – сказала Алси.
Думитру, подняв голову, посмотрел ей в лицо, и у нее вдруг перехватило дыхание, по телу разлилась жаркая знакомая волна желания. Скулы Думитру оттеняла короткая черная борода, отчего голубые глаза казались ярче. Щеки ввалились, придавая еще большее сходство с волком.
– А надо ли было уезжать?
– Да. Как только ты захотел получить контроль над моими личными деньгами, я не могла остаться, – с безжалостной прямотой сказала Алси. – Почему ты погнался за мной через Дунай?
– Потому что я хотел тебя. Потому что я люблю тебя, – не моргнув, ответил он.
Алси огорченно засопела.
– Но ты же знал, что для человека благородного происхождения это опасно, а для тебя с твоей внешностью опасно вдвойне.
– Ты хочешь сказать, что в этом уголке мира редко встретишь седовласого мужчину тридцати одного года от роду, разъезжающего во французском костюме на хорошей лошади? – беспечно спросил Думитру.
– Тридцать один? – изумилась Алси. – Тебе тридцать один год?
– Тридцать два, – поправил он, снова уставясь на огонь. – Первое октября давно миновало, а погода уже больше похожа на ноябрьскую.
– Я думала, ты…
Старше? Моложе? Алси сама не знала, что думала по этому поводу. Временами она считала Думитру моложе себя, а порой он казался ей старше окружавших Северинор гор.
– Знаю, – ответил он, глядя на потрескивающее пламя.
Почему она раньше никогда не замечала, как при улыбке изгибается левый уголок его губ?
У нее перехватило дыхание. Ей хотелось что-то сказать, сделать, чтобы все исправить. Но к чему извинения? Это лишь пустые слова. Алси сомневалась, что Думитру придает им какое-то значение. Она горько сожалела о ситуации, в которой оба теперь оказались, но не раскаивалась в решении, которое к ней привело. Думитру не извинился за свой постыдный поступок, и она должна помнить об этом. К этому мужчине очень легко привязаться, но ему слишком опасно доверять. И Алси погрузилась в молчание до тех пор, пока оба не заснули. Их разделяли расстояние вытянутой руки и весь мир.
Первые четыре дня они ехали по пустым пастбищам и лесам, только однажды убогая деревенька нарушила монотонность диких земель. Заброшенная, необитаемая земля наводила на Алси тоску и опустошала душу своим видом. Алси привыкла к суматохе городской жизни, к шуму и копоти заводов и фабрик, цокоту копыт по булыжным мостовым, скрипу колес, гомону сотен голосов. Время, проведенное в Севериноре, казалось ей далекой от реальности грезой, но и там ее окружало четыре сотни людей. Путешествие из Оршовы во владения будущего мужа было полно тревог, не позволявших отвлекаться на пейзаж, а побег из Северинора наполнен страхом. Теперь изоляция, пустынность, безлюдье, слабые напоминания об одряхлевшей цивилизации угнетающе действовали на Алси.
Накануне приезда в Белград у Алси началось ежемесячное женское недомогание. Она заметила это с облегчением и вместе с тем с унынием. Ей бы радоваться тому, что все упростилось, но ее охватили противоречивые эмоции. Думитру хотел украсть ее деньги – и пока в этом преуспел, насколько она знала. Он намеревался сделать ее беспомощной, зависимой и бессильной. Каковы бы ни были их отношения, что бы она ни испытывала, факт бессовестного обмана напоминал, что ее целью было и остается освобождение от оков этого заключенного обманом брака.
Но Алси мучил страх, от которого она никакими силами не могла отделаться. Что случится, когда они окажутся в Белграде? С ежемесячным кровотечением Алси потеряла единственную надежду на продолжение Думитру, свою единственную возможность сохранить его часть. «Я должна освободиться от него. Я не могу остаться с ним. Но я не в силах потерять его навсегда, не из-за него, из-за себя самой». Эти мысли не отпускали ее.
Все-таки Алси принадлежала Англии. Теперь она это поняла. Добившись аннуляции брака, она тихо заживет старой девой в Лидсе, а может быть, выйдет замуж, чтобы обеспечить преемственность и процветание дела отца. Она определенно сможет договориться с Эзикьелом Макгрегором. Эзикьел мог в порыве заблуждения и фантазии представить ее в роли ангела-хранителя домашнего очага, но он разумный человек и не отвернется от возможности прийти к совершенно иному соглашению с женщиной, к которой давно питал нежность и которая унаследует одно из крупнейших состояний Англии. Он, конечно, не аристократ, но она уже устала от мужчин голубых кровей. Она хочет только одного – чтобы муж не вмешивался в ее жизнь, сказала себе Алси.
Но в глубине души она твердо знала, что если выйдет замуж за другого, то совершит адюльтер, независимо от того, сколько аннуляций брака она получит и от какой церкви. Будь она православной, как сейчас, англиканкой или пресвитерианкой, как родители в ее детские годы, Алси знала одно: она вышла замуж за Думитру Константинеску фон Северинора и перед Богом останется его женой, пока смерть не разлучит их.
На следующее утро у Алси ныл низ живота, резкая боль пульсировала в затылке. Они выехали из леса, и впереди показался город.
По сторонам дороги раскинулись лоскутные одеяла полей, все чаще и чаще попадались деревни. Алси заметила признаки некоторого процветания: здания больше походили на дома, чем на лачуги, появлялись маленькие аккуратные садики, мастерские и таверны. Редкие особняки стояли поодаль от соседей.
Вскоре отряд оказался в самом Белграде с его мощеными улицами, магазинами, красными черепичными крышами, фасадами, в которых чувствовалось влияние палладианского стиля. Впереди поднимались высокие каменные стены древней крепости. Алси нервно смотрела на суровое сооружение, у нее сжалось сердце.
– Не хотела бы я там оказаться, – сказала она Думитру.
– Твое желание исполнится, – усмехнулся он. – Крепость полна турецких солдат. Это острый шип в боку князя Обреновича и путы для его амбиций. Он имеет загородный дом и резиденцию в городе, в которую, как я полагаю, нас и поведут.
Думитру оказался прав. Через несколько минут их похитители свернули на улицу, застроенную внушительными особняками, и остановились перед одним из них. Вожак сербов, спешившись, поговорил со стражником, стоявшим у двери, и тот исчез в доме. Алси хотелось нарушить гнетущее молчание, но она не могла заставить ни ум, ни губы сформулировать нечто подходящее.
Появившийся вновь стражник приказал им войти. Не успела Алси разглядеть богато отделанный холл, как похитители и несколько охранников князя повели ее по коридору прочь от Думитру. Прежде чем свернуть за угол, Алси увидела, как Думитру сосредоточенно смотрит на что-то невидимое ей. Ее повели вверх по лестнице и мягко, но решительно втолкнули в комнату. Скрежет засова не оставил сомнений в том, что ее заперли. Не зная, чем заняться, Алси принялась обследовать помещение.
Ее поместили в гостиной на верхнем этаже, отделанной по французской моде. Никакого намека на экзотику, больше того, никакого шанса сбежать. Может быть, она сумеет разбить огромное зеркало и осколком разрезать на полоски шторы…
Без особой надежды Алси пошла к зеркалу, но, увидев собственное отражение, замерла: волосы превратились в спутанную паклю, лицо чумазое, безнадежно испорченная грязная амазонка больше походит на лохмотья нищенки, чем на платье леди.
Выражение собственного лица так поразило Алси, что она начала смеяться и не могла остановиться. Смех душил ее, по щекам потекли слезы, прокладывая в пыли светлые дорожки.
– Фрейлейн?
Алси, услышав голос, отпрянула. Ее истерика тут же прекратилась, когда она увидела у двери служанку.
– Да, – ответила она, быстро взяв себя в руки.
Служанка с сильным акцентом продолжила по-немецки:
– Меня зовут Деяна. Мы принесли вам воду, чистую одежду и еду. – Она кивнула через плечо. За ней стояла маленькая армия тяжело нагруженных слуг.
– Хорошо, – ответила Алси, чувствуя нелепость положения, – мне надо вымыться.
Через полчаса, насладившись горячей ванной, она словно заново родилась. Ее волосы были вымыты, расчесаны и высушены. Служанка долго сражалась со спутанной копной, и наконец ее раздраженные возгласы сменились удовлетворенным вздохом. Алси ухитрилась вытащить талеры из старого корсета и сунуть их за подкладку нового. Ей дали всю необходимую одежду, оставив только старые туфли, поскольку ни одна пара из принесенных служанкой не подошла. Французское вечернее платье, которое выбрала Алси, было сшито из синего шелка, его покрой отстал от моды и не отличался изяществом, но роскошная ткань искупала все недостатки.
Когда служанка закончила свою работу, Алси волшебным образом превратилась в ту женщину, которая покинула Англию около полугода назад, возможно, чуть похудевшую, но это единственное отличие. Алси это казалось странным, неправильным, поскольку теперь у нее не было ничего общего с нетерпеливой, невинной, романтичной девочкой, которой она еще недавно была. Даже ее страх сейчас имел другой привкус. Полгода назад в нем были новизна, туманность, острота, теперь он стал привычным, как застарелая боль.
Как только Деяна заколола последнюю шпильку, раздался стук в дверь. Служанка что-то ответила, дверь открылась, и вошел лакей в европейском костюме. После короткого разговора он снова вышел.
– Пора идти, – по-немецки сказала служанка. Волнение, на время туалета оставившее Алси, снова вернулось. Она встала и вслед за служанкой пошла по коридорам, пока не оказалась в… кабинете. Только так она могла описать это помещение, огромное, как бальный зал, и обстановкой напоминавшее нечто среднее между гостиной и правительственным учреждением.
За громоздким письменным столом сидел седовласый мужчина в пурпурном, отделанном золотым галуном костюме напоминавшем военную форму. Определенно это князь Обренович. У него были маленькие аккуратные усы и проницательные глаза, и, хотя он без всякого выражения взглянул на Алси, у нее по спине пробежал холодок. Вокруг князя стояли мужчины в полувоенной форме и вечерних костюмах. Пурпур и золото контрастировали с европейской сдержанностью, все это производило странный эффект.
Алси рискнула оглядеться и увидела в стороне Думитру. Сердитый, молчаливый, одетый в новый английский костюм, он был поразительно красив. Он был чисто выбрит, коротко подстрижен, от этого его сильная шея казалась голой. Алси вспомнила, как два месяца – и целую жизнь – назад сказала ему, что волосы он может носить, как ему заблагорассудится, а подбородок пусть бреет. Он помнил? У нее сжалось сердце, когда Думитру перехватил ее взгляд. Прежде чем на его лицо вернулось обычное надменное выражение. Алси увидела в его глазах отражение собственной боли.
Князь Обренович не поднялся, когда Алси вошла, и она в ответ хотела проигнорировать его, но рассудила, что не желает платить цену, которую здешний властитель назначит за неуважение. Поэтому она присела в реверансе и кивнула, слишком энергично для пренебрежения и чересчур заносчиво для демонстрации уважения. Князь по-прежнему не обращал на нее внимания.
Затем в кабинет вошли их похитители, чисто выбритые, но в своих старых костюмах. Гордость и гнев на их лицах смешивались с просительным выражением. Князь что-то глухо сказал, и один из них, выступив вперед, скованно поклонился и заговорил на сербском. Никогда в жизни Алси так не хотелось знать этот язык.
Мужчина излагал историю в драматическом стиле, указывая то на Думитру, то на Алси, и в кульминационный момент вытащил из сумки что-то длинное, толстое, черное. Алси, вздрогнув, узнала свою отрезанную косу. Серб, продолжая рассказ, размахивал ею, как плетью, потом снова сунул в сумку. Тон его был то гордым, то умоляющим. На лице князя Обреновича не отразилось ни сомнения, ни доверия. Его неподвижные черты, казалось, были высеченными из камня.
Когда повстанец закончил рассказ и отступил назад, Алси украдкой взглянула на Думитру. Он мрачно усмехался, и Алси не знала, успокоиться ли ей или испугаться. После минутной паузы князь обратился к пленнику.
– Я бы предпочел говорить на немецком, – ответил Думитру. – На этом языке я лучше все объясню.
Алси спрятала удивление под маской безразличия, но почувствовала, как прищуренные глаза князя задержались на ней, прежде чем он ответил.
– Продолжайте, – сказал Обренович по-немецки с сильным акцентом, не имевшим ничего общего с культурной речью повстанцев из высшего общества.
«Кто этот человек? – задумалась Алси. – И как он стал князем?»
– Эта женщина хороша, правда? – сказал Думитру, отвечая на вопрос, заданный князем на сербском языке. – Но увы, она уже не девственница, и ни один приличный мужчина не сочтет ее достойным приобретением.
Алси думала, что знает, что такое страх, но слова Думитру так потрясли ее, что она удивлялась, почему не упала замертво или не бросилась бежать. Она чувствовала себя униженной и смутилась, оттого что Думитру вслух говорил подобные вещи. Но когда сообразила, какие поступки князя заставили Думитру дать такой ответ, ее охватил ужас, и смущение показалось сущим пустяком.
– Это правда, милая? – сказал князь, так пристально вглядываясь в нее, словно мог сквозь одежду разглядеть убедительное доказательство ее целомудрия или его отсутствия.
– Да, – ответила Алси, преодолевая страх. – Правда. «Пожалуйста, Думитру, – взмолилась она про себя, – говори и делай что угодно, только не оставляй меня этому человеку!»
Князь фыркнул, на его лице появилось неприязненное выражение.
– Тогда зачем вы отрезали волосы и гнали его от себя, глупое дитя? Теперь единственный достойный выход для вас – это выйти за него замуж. Отец не позволит бесчестить семью и не примет вас.
– Она сделала это, чтобы опозорить меня и в знак траура по утраченной непорочности, – сказал Думитру, ухитряясь смешать в ответе скромность и высокомерие. – Она рассказала гайдукам то, что они хотели услышать, в надежде, что они убьют меня, а она останется благочестивой вдовой и может выйти замуж за кого пожелает.
– Хитра, – заметил князь, разрываясь между осуждением и злобным удовольствием. – Так и должно было случиться, недаром камнем преткновения для тебя стала опозоренная женщина. Роль шпиона слишком щекотлива, чтобы думать о достойном поражении и чести.
Шпион? Алси недоуменно заморгала.
– Руководитель разведки, – не изменившись в лице, поправил Думитру.
Князь фыркнул и долго сидел молча, глядя в пространство. Алси едва смела дышать. Наконец он сказал:
– Я с удовольствием оставил бы вас обоих погостить, но сколь ни полезны вы для Сербии, полагаю, что Россия, Австрия или Турция вряд ли обрадуются, узнав, что я пользуюсь твоими возможностями исключительно в собственных целях. Так что вопрос заключается в том, что мне с тобой делать.
Алси похолодела, когда князь медленно окинул их взглядом.
– Если я отправлю тебя в Вену с поклоном и дипломатической нотой, Австрия отнесется к этому равнодушно, поскольку без своей шпионской сети ты им совершенно не нужен. Россия тоже мало обрадуется такому подарку, – продолжал князь. – А вот Турция… Турция – совсем другое дело. Я давно не посылал подарков султану и знаю, что ты был для него источником постоянного раздражения, как говорится, бельмом на глазу. Женщина теперь принадлежит тебе, и поскольку ты станешь рабом султана, то и она разделит твою участь. – Обренович улыбнулся холодной змеиной улыбкой. – Кроме того, история без твоей спутницы будет неполной, а султан, как я, очень любит интересные истории.
– Как хотите, – легко поклонился Думитру.
На посторонний взгляд его тон и выражение лица были совершенно нейтральными, но Алси заметила, как напряглись его плечи и едва заметная тень легла на лицо. Ее сердце замерло от страха.
– Да, – сухо ответил князь. – Именно этого я и хочу. Женщина проведет ночь здесь. А для тебя и тюрьма хороша. Может быть, ночь на холодном полу научит тебя уважению. – Его рот скривился в улыбке. – Хотя я в этом сомневаюсь.
Обренович резко заговорил на другом языке, и четверо мужчин, стоявших у стены, шагнули к Думитру и увели его прочь. Он на мгновение поймал взгляд Алси, но прошел так быстро, что она не смогла понять выражения его лица.
Потом маленькая служанка и лакей увели Алси. Пока они шли по коридорам, Алси обдумывала побег. У нее только двое стражников, в том числе миниатюрная женщина, меньше ее самой. Можно помчаться по коридору… и что потом? Ее неминуемо поймают.
Нет, попытка побега погубит все, что Думитру сделал для того, чтобы спасти… ее? его? их обоих? Каков результат нового поворота их истории? Алси избежала тюрьмы и насилия, а Думитру выглядел глупцом, которого провела и унизила слабая женщина. Теперь их обоих отправят в Стамбул. Она не сомневалась, что султан подвергнет их еще большему риску. Алси никогда не видела Думитру таким, никогда не думала, что его могут назвать хитрецом, как это сделал деревенский главарь, и не слишком доверяла тому, что он назвал Думитру шпионом, решив, что это пустые слухи. Только теперь она вспомнила краткий таинственный визит Николая Ивановича, русского «дипломата», и задумалась о том, что Думитру действительно вовлечен в большую игру. От этой мысли холодок пробежал у нее по спине. Если Думитру не просто непокорный властелин пограничного графства, то он боится султана больше, чем она предполагала, услышав однажды саркастическое замечание мужа, что турки его недолюбливают.
«Я буду сильной, – сказала она себе. – Я должна быть сильной». И, расправив плечи, Алси пошла за своими стражниками.
