Биографий Маркса – как научных, так и беллетристических – написано великое множество. В своём исследовании я буду опираться на содержание одной из интереснейших книг, когда-либо мною читанных. Речь идёт о личностной биографии Карла Маркса «Карл Маркс. Любовь и капитал» писателя и исследователя Мэри Габриэл. Впечатления от её прочтения сопоставимы с впечатлениями от ещё одной великой биографии, прочитанной мною двумя годами ранее. Я долго размышлял – чем же мне близки эти биографии, чем похожи их герои? Подсознание выбросило множество вопросов – и на часть из них сознание, пожалуй, готово дать ответ.

Во-первых, качество написания этих биографий. Оба автора – Мэри Габриэл и Уолтер Айзексон – сумели подать «почти» документальные биографии в хорошей художественной форме. «Почти» – не упрёк авторам. Они очень добросовестно проработали огромный фактологический материал – письма, документы, публикации Карла Маркса, личные беседы со Стивом Джобсом, свидетельства близких людей и коллег. Но всё же любой автор где-то экстраполирует, домысливает, вносит личностный элемент. Я рад, что оба автора сделали это с уважением к героям своих книг и к истине.

Во-вторых, герои биографий «Карл Маркс. Любовь и капитал» и «Стив Джобс» при всей огромной тактической разнице между ними (профессия, время, среда и так далее) поразительно схожи в стратегическом плане. И тот и другой изменили мир. И тот и другой сжигали себя, чтобы это сделать, мало того – они сжигали при этом и других, включая самых близких им людей. И тот и другой были чрезвычайно одарены от природы, но были при этом ещё и трудоголиками. И тот и другой имели необъятную жажду познания.

Правда, здесь уже пути героев расходятся. Джобс умел концентрироваться, создавать прорывную силу, умел совмещать креативный поиск – а он всегда бесконечен – и свой перфекционизм, втискиваясь в реальные сроки реализации той или иной затеи. Маркс же был вихревой натурой, и мышление и стиль работы у него были такими же. В запланированной работе он практически никогда не укладывался в срок. Правда, он жил в стеснённых условиях, почти в нищете. К тому же мысль его растекалась по древу. Например, работая над «Капиталом», он попутно глубоко «копал» агрохимию и минералогию. Маркс должен был познать предмет, что называется, во всех деталях. Если бы не «внешнее управление» в лице Энгельса и его моральная, интеллектуальная и финансовая поддержка, то вряд ли Маркс довёл бы свои знаменитые труды до конца (но об этом немного позже).

Ну и конечно же, Маркс – при всём моём уважении к Джобсу – калибр не только мировой истории, но и мировой современности. Например, по данным опроса общественного мнения корпорации ВВС, проведенном в самом конце XX века, Маркс назван величайшим мыслителем тысячелетия.

Поэтому интерес к его жизни и деятельности не проходит. По данным Библиотеки Конгресса США, ему посвящено больше исследований, чем любой другой личности в истории человечества, из-за чего даже считается, что Карл Маркс – самая изученная личность в истории.

В книге Мэри Габриэл сделан уклон на изучение контекста жизни и деятельности великого мыслителя. Если образно сравнить Маркса с планетой, то здесь чрезвычайно талантливо раскрыто влияние на саму планету спутников, оказавшихся во власти её гравитации.

Вот что пишет по этому поводу сама Мэри Габриэл:

«Плутарх в своих «Жизнеописаниях» великих людей Рима и Афин, которые он писал до самой смерти в 120 году н. э., говорил, что ключ к пониманию той или иной личности следует искать не в сражениях, которые она выигрывала, и не в её публичных триумфах – но в её личной, интимной жизни, в характере, жесте или даже слове. Мне хочется верить, что, прочитав историю семьи Маркс, люди смогут лучше понять, каким человеком был Карл Маркс… согласно рецепту, данному Плутархом. Я также надеюсь, что читатели по достоинству оценят личности тех женщин, которые окружали Маркса. Общество, в котором они родились и выросли, диктовало женщине исключительно поддерживающую, вспомогательную роль. Мне кажется, сила духа, смелость и незаурядный ум этих женщин слишком долго оставались в тени, между тем без них не было бы Карла Маркса, а без Карла Маркса наш мир был бы совершенно иным».

Разбавлю «женский» взгляд автора «мужским» взглядом учёного – нейрокибернетика и нейробиолога, защитившего в далёком 1986-м году диссертацию на философском факультете МГУ. Так уж было устроено образование в бывшем СССР, что без Маркса—Энгельса—Ленина никак и никуда. Посему работы «классиков» мне хорошо знакомы. В том числе и статья В. И. Ленина «Три источника и три составные части марксизма». В свою очередь среди трёх источников, «составляющих» Маркса, женщины – и в первую очередь его Женни – стоят на первом месте.

Но прежде чем продолжить разговор о женщинах, вспомним замечательную максиму одного из главных «источников» марксизма Людвига Фейербаха: мужчина – не человек; женщина – не человек; человек – это единство мужчины и женщины. Ну прямо единство и борьба противоположностей – диалектика присутствует в самом что ни на есть человеческом обличье.

Когда-то в аспирантские годы я задумал книгу «Состоявшиеся и несостоявшиеся». Речь в ней должна была идти о талантливых мужах науки, искусства, литературы, добившихся выдающихся успехов благодаря своим половинкам, и о тех, кого эти «половинки» задавили и не дали им реализовать свои таланты. Я бодро взялся за дело, однако очень скоро понял: первую часть я сделаю – эти люди известны, а вот со второй частью проблема, ведь поскольку эти люди не состоялись, о них никому ничего не известно.

Вот потому-то к выбору жены многие творческие личности подходили со всей серьёзностью. Например, выдающийся русский ученый Илья Ильич Мечников уже в молодости разработал теорию о «воспитании жены». Первый брак у него сложился драматически. Жена умерла от туберкулёза. От горя он пытался отравиться. Однако, к счастью, выпил столь большую дозу морфия, что тут же началась рвота, и яд вышел из организма. Вскоре он познакомился с соседкой по даче, пятнадцатилетней Ольгой Белокопытовой. Девочка настолько ему понравилась, что он, вспомнив о своей давней теории, тут же взялся за воспитание Оленьки: давал ей уроки по разным отраслям знаний, подбирал книги, которые ей следует прочитать, рассказывал о новейших открытиях в своей области – биологии и делал много всего другого, вплоть до советов по подбору туалетов. Через год Илья Ильич пришёл к выводу, что воспитание прошло успешно, и женился на Оле. Ольга Николаевна стала с ним единым целым: и другом, и научным ассистентом, и любимой женщиной. Они достигли такой гармонии и единства, что когда случилась беда (Ольга Николаевна заболела тяжелейшей формой брюшного тифа и врачи не сомневались в летальном исходе), Илья Ильич снова решил покончить собой, но на этот раз решил, что эта смерть должна послужить науке – он привил себе возвратный тиф в лабораторных условиях. К счастью для семьи Мечниковых и мировой науки, они оба выжили. Позднее Мечников получил Нобелевскую премию, его имя в истории стоит рядом с Пастером. Вот такой результат единства мужчины и женщины.

Что же касается юных Карла Маркса и Женни фон Вестфален, то они хоть и были безумно влюблены друг в друга, по разным причинам долго не могли вступить в законный брак. Но это были годы взаимной притирки и тоже своеобразного «воспитания» будущей жены, поскольку Женни как умная девушка вполне могла предвидеть совместную жизнь с Карлом – человеком вихревым и непрактичным.

В отличие от Маркса, Толстой, например, женился, уже будучи вполне солидным человеком и перебрав кучу вариантов. В тридцать четыре года он вдруг увидел очаровательную девушку в дочери своих давних знакомых – семьи Берс – Соне, которую до этого знал как очаровательного ребёнка. Специалисты считают, что именно с восемнадцатилетней Сони списано юное обаяние Наташи Ростовой. При всей своей влюблённости Лев Николаевич (и это отражено в его дневниках) сомневался, взвешивал, анализировал, пытался найти грань между реальным чувством и фантазиями на тему любви. «Я стараюсь глядеть только на её слабые стороны, – писал он, – и всё-таки это оно».

Толстой сделал предложение, но показал при этом целомудренной девушке дневник с откровенными описаниями своих былых любовных побед… Однако свадьба в итоге всё же состоялась, Толстой описывает эти дни в дневнике как «неимоверное счастье». Без промедления он входит в роль ответственного отца семейства.

«Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни, – пишет он в своей «Исповеди». – Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. Стремление к усовершенствованию, подменённое уже прежде стремлением к усовершенствованию вообще, теперь подменилось стремлением к тому, чтобы мне с семьёй было как можно лучше…»

Маркс же в аналогичный период так и остался неостепенившимся мятежным молодым человеком. Медовый месяц Карл и Женни провели в доме её матери и на её деньги, причём в отличие от Толстого эти счастливые дни не отвлекли его от «искания общественного смысла жизни». Маркс разделил себя в медовый месяц между Женни и четырьмя десятками читаемых им томов, сотворив в этот период две солидные работы.

Из тринадцати детей Толстых пятеро умерли в раннем детстве. Если Петя успел прожить полтора года, то следующий – Николенька – был сражён менингитом ещё в грудном возрасте. В этом же году родилась недоношенная Варвара – ей суждено было прожить всего несколько часов. Дальше семья потеряла четвёртого – Алёшу. Но самой большой трагедией стала смерть от скарлатины семилетнего Ванечки. Дочь Маша писала, что «мама страшна своим горем… вся её жизнь была в нём… Папа ужасно страдает и плачет всё время».

Можно заметить некоторые параллели в семейных потерях семьи Маркса и семьи Толстого. В семье Маркса родилось семеро детей. Четверо из них тоже умерли в раннем возрасте. Самой большой трагедией, сломавшей супругов, была смерть их любимца – шалуна и тем не менее не по годам мудрого Эдгара (по семейному прозвищу – Муш). Но если дети Толстого умирали, если так можно выразиться, от естественных причин – неизлечимых в то время менингита, скарлатины, крупа – и никакими условиями жизни эти болезни нельзя было предотвратить, то дети Маркса свои смертельные болезни «обрели» в ужасающих условиях жизни, в которых оказались. Впрочем, и Толстой, возможно, частично виновен в семейных болезнях. У дочерей Толстого, например, выкидыши следовали один за другим. Софья Андреевна не без основания считала, что это результат вегетарианства, навязанного им Львом Николаевичем.

Опять параллели. Софья Андреевна была хорошей матерью, умелой хозяйкой и самоотверженной помощницей Льва Николаевича в его литературном труде. Она – как и Женни – переписывала огромное количество черновиков своего гениального супруга. Ведь и у Маркса и у Толстого был не почерк, а сущие каракули.

Часто гостивший в Ясной Поляне Афанасий Фет искренне восхищался Софьей Андреевной и писал Толстому: «Жена у Вас идеальная, чего хотите прибавьте в этот идеал, сахару, уксусу, соли, горчицы, перцу, амбре – всё только испортишь». Сам Толстой, однако, признавая, что она «идеальная жена», добавлял при этом, что в смысле «верности, семейности, самоотверженности, любви семейной… в ней лежит возможность христианского друга». «Проявится ли он в ней?» – в сомнениях продолжал он. Сравните с её словами: «Во всём этом шуме без тебя всё равно как без души. Ты один умеешь на всё и во всё вложить поэзию, прелесть и возвести всё на какую-то высоту. Это, впрочем, я так чувствую: для меня всё мертво без тебя. Я только без тебя то люблю, что ты любишь, и часто сбиваюсь, сама ли я что люблю или только мне нравится что-нибудь оттого, что ты это любишь». Лев Николаевич хотел абсолютного духовного слияния. «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, – писала она с пониманием, – того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и никуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести её в жизнь, сломить её, волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно».

Своё учение Лев Николаевич хотел реализовать там, где он, как ему казалось, мог это сделать – в семье. Отсюда идеи о простой народной жизни с отказом от собственности, включая авторские права на свои произведения. Но эти права обеспечивали многочисленному семейству основные средства к существованию. Софья Андреевна – управляющая делами и литературный агент в одном лице – как никто другой понимала это и жёст ко стала ему противодействовать. Идеализм Толстого, который думал о человечестве в целом, и практицизм супруги, которая думала о самой близкой частичке человечества – своей семье, положили начало глубокому и драматическому разладу между ними.

У Карла и Женни не возникало таких проблем: во-первых, ни собственности, ни литературных доходов у главы семейства не было; во-вторых, Женни полностью разделяла идеи своего мужа, была беззаветно предана не только ему, но и его фанатичной вере в свою мессианскую роль. Энгельс скажет в надгробной речи: «Если существовала когда-либо женщина, которая видела свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других, – то это была она».

Факт остаётся фактом: идеи человеколюбия и «муравьиного братства» супруга Толстого разделяла лишь до определённого предела. Лев Толстой считал, что в этом вопросе больше всех повезло другому великому писателю. «Многие русские писатели, – отмечал он не без зависти, – чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского». Но до Анны Сниткиной, которую имел в виду Лев Николаевич, в жизни Фёдора Михайловича была другая женщина – Аполлинария Суслова, в коей черпали вдохновение и горести сразу двое российских мыслителей. Фёдор Михайлович Достоевский был первым из них. Свою роковую женщину он встретил в сорок лет при обстоятельствах, так запечатлённых в воспоминаниях дочери писателя: «Полина приехала из русской провинции, где у неё были богатые родственники, посылавшие ей достаточно денег для того, чтобы удобно жить в Петербурге. [От себя отмечу: отец Полины, фабрикант Прокофий Суслов был в молодости крепостным.]

Каждую осень она записывалась студенткой в университет, но никогда не занималась и не сдавала экзамены. Однако она усердно ходила на лекции, флиртовала со студентами, ходила к ним домой, мешая им работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, шагала во главе студентов, пела «Марсельезу», ругала казаков и вела себя вызывающе…

Полина присутствовала на всех балах, всех литературных вечерах студенчества, танцевала с ними, аплодировала, разделяла все новые идеи, волновавшие молодежь. Она вертелась вокруг Достоевского и всячески угождала ему. Достоевский не замечал этого. Тогда она написала ему письмо с объяснением в любви.

Оно было простым, наивным и поэтичным. Казалось, что писала его робкая молодая девушка, ослеплённая гением великого писателя. Растроганный Достоевский, разумеется, попал в сети этой роковой женщины, прощая ей самые взбалмошные выходки – от требований развода с чахоточной женой до открытого шантажа, угроз покончить с собой или кем-то ещё. Всё бы походило на фарс, если бы не обернулось трагедией.

Сперва – чтобы, как говорится, вышибить клин клином – Достоевский сел за игорный стол, и его любовь на некоторое время, как сообщил сам писатель, отступила на второй план. Но это не помогло. Затем, когда первая жена Достоевского отошла к Богу, писатель тут же предложил Полине Сусловой руку и сердце. Но та заявила, что семья стеснит её свободу.

Нервные, бурные и мучительные отношения с роковой женщиной могли бы окончиться для Достоевского весьма плачевно. Он уже подумывал о путешествии в мир иной. Но тут его спасла Анна Сниткина – его помощница и стенографистка, восхищённая его гением. Несмотря на происки Полины, Анна сумела привести Достоевского в чувство и стала ему впоследствии верной женой.

Между тем Достоевский втайне продолжал страдать о своей Полине. Тому остались свидетельством такие его строки: «Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны… Но я люблю её ещё до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить её. Она не стоит такой любви. Мне жаль её, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она никогда не найдёт себе друга и счастье. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдёт счастья».

Литературоведы и биографы классика ищут – и, конечно же, находят – черты Аполлинарии Сусловой у ряда его персонажей. Это и Настасья Филипповна из романа «Идиот», и собственно Полина – из «Игрока», Катерина – из «Братьев Карамазовых».

То, что роковая женщина не найдёт себе друга – отчасти правда, в зависимости от того, как понимать дружбу. Впрочем, и счастье у роковой женщины своё, отличное от тихого семейного.

Уже сорокалетняя Полина позже влюбила в себя студента третьего курса Московского университета Василия Розанова, которому годилась в матери: разница в возрасте у них была аж шестнадцать лет. Розанов знал, что его супруга некогда была любовницей самого Достоевского, но по молодости полагал её «самой замечательной из встреченных женщин».

Непонятно всё же, любил ли он её на самом деле или, будучи почитателем Достоевского, мнил реальную Полину неким персонажем и ожидал от неё книжного поведения. Сознавая, что время для неё бежит быстрее, чем для ровесниц мужа, Суслова стала читать задним числом его личную переписку. И даже донесла на одного из адресатов, пасынка своей близкой подруги и студента Розанова: письмо содержало непозволительные выражения в адрес Александра Третьего. Молодого человека посадили.

Дважды она демонстративно бросала молодого мужа, издеваясь над его книгами и называя их бездарными, но возвращалась по его просьбе. Конечно, писатель сам выбрал себе ад и так описывал его в откровенном письме к Полине: «Вы рядились в шёлковые платья и разбрасывали подарки направо и лево, чтобы создать себе репутацию богатой женщины, не понимая, что этой репутацией Вы гнули меня к земле. Все видели разницу наших возрастов, и всем Вы жаловались, что я подлый развратник. Что же могли они думать иное, кроме того, что я женился на деньгах? И мысль эту я нёс все семь лет нашего брака молча… Вы меня позорили ругательством и унижением, со всякими встречными и поперечными толковали, что я занят идиотским трудом…» И так далее.

Аполлинария ушла в третий раз. Целых двадцать лет из-за неё писатель не мог расторгнуть ставший ненавистным брак, хотя у него по факту была уже другая семья. По законам же Российской империи и церковной этики и новая его женщина была грешна вдвойне, и незаконнорожденные дети существенно теряли во всём, не имея права на наследство и даже на фамилию родителя.

Неизвестно, прибавилось или убавилось в творчестве Розанова и Достоевского от взаимоотношений с этой фурией. Но здоровья им обоим она точно не прибавила.

Как мы уже отмечали, Анна Сниткина в буквальном и переносном смысле этого слова спасла Достоевского и как человека и как творца.

По своим человеческими качествами, характеру он всегда «болтался между тюрьмой и сумасшедшим домом». Такова уж нервная организация гениев, она граничит с психическим заболеванием. Гений – вообще-то само по себе далеко не норма. Например, гипертрофированная сексуальность Достоевского расщеплялась на противоположности – садизм и мазохизм, посему его не слишком точно называли «русским маркизом де Садом». Но Анна своей кротостью, своим ангельским характером не только сумела приглушить садомазохисткие склонности писателя, но и избавила его от целого букета тяжёлых комплексов. В браке с ней Достоевский избавился даже от мучившей его много лет эпилепсии – редчайший случай в медицине. Соответственно всё это сказалось на его творчестве. При её поддержке и помощи он сотворил свои лучшие книги. Через много лет после смерти писателя, в последний год своей жизни, его вдова сделала запись в альбом Сергея Прокофьева: «Солнце моей жизни – Фёдор Достоевский. Анна Достоевская».

Для Женни Карл Генрих тоже несомненно был солнцем, светочем. Однако на каждом Солнце есть свои пятна.

К несносному характеру и Льва Николаевича, и Фёдора Михайловича, и Карла Генриха примешивался и интерес к «постороннему» женскому полу. Лев Николаевич «делал это» многократно, каялся перед Софьей Андреевной и снова делал. Фёдор Михайлович ещё долго грезил Полиной, Карл Генрих при всей своей преданности Женни тоже не избежал «досадного» эпизода» – причём с другом и членом семьи Хелен Демут. Небезупречны были и его отношения с голландской кузиной Нанетт… А вскоре после обручения с Женни, будучи в Берлине, Карл увлекся великовозрастной поэтессой Беттиной фон Арним. Она была некрасива и немолода, но знаменита и очень умна. Вообще есть удивительная корреляция между творческими способностями и повышенным тестостероном. Маркс, правда, горько шутил, что он – «отец семейства с крепкими яйцами» и что его биологическая плодовитость превышает творческую.

Однако есть пример гения, избежавшего таких пятен, при всей своей биологической плодовитости. Речь идёт о Чарльзе Дарвине. Он женился через три года после возвращения из своего шестилетнего кругосветного путешествия, и у них с женой Эммой было десять детей. Супруги прожили вместе чуть меньше полувека. А в 1844-м году Дарвин завершил рукопись, где впервые изложил свою знаменитую теорию естественного отбора.

«Чем больше мы познаем твёрдые законы природы, тем всё более невероятными становятся для нас чудеса, на которые опирается христианская вера», – писал Дарвин. Изучение природы сделало Дарвина, получившего богословское образование, человеком неверующим. Его жена Эмма, напротив, была глубоко верующей. И вот Эмма Дарвин в письме впрямую задала мужу вопрос: «Твои исследования не имеют ничего общего с религией, не правда ли?»

Дарвин, почувствовав, что его научные результаты расходятся с нравственными принципами жены, решил не публиковать при её жизни свои революционные выкладки. В порыве чувства он составил завещание: «Я закончил труд о происхождении видов. Когда мир поймёт мои теории, наука сделает огромный шаг вперёд». Дарвин просил жену после его смерти передать книгу издателю для публикации (у него были все основания считать, что он умрёт первым: он часто и тяжело болел). Эмма, приняв жертву супруга, целиком посвятила себя ему и семье.

«Она была моим величайшим счастьем! Я могу заявить, что за всю мою жизнь я никогда не слышал, чтобы она произнесла хотя бы одно слово, которое я предпочёл бы не говорить… Она была моим мудрым советником и весёлым утешителем всю жизнь, которая без неё была бы очень долго несчастна из-за плохого здоровья. Она заслужила любовь и восхищение всякой живой души, которая к ней прикасалась», – писал Дарвин о жене на закате дней.

Камилла Бельгиз пишет о такого типа любви: «Тот, кто любит, отбрасывает на другого свет своего внутреннего «я» и надеется увидеть отблеск этого света. Подлинная любовь связует двоих, и надо уметь ставить другого превыше себя».

К своей научной рукописи Дарвин всё-таки вернулся, но лишь двенадцать лет спустя, и книга «Происхождение видов путём естественного отбора» увидела свет только в 1859-м году. То есть через пятнадцать лет после идейной разработки.

Как истый учёный Чарльз Роберт Дарвин не смог погрешить против науки и Истины, но слишком любил свою жену, чтобы сказать ей прямо: «Мужчина во всём, за что берётся, достигает совершенства, недостижимого для женщины…»

«Женщины вдохновляют нас на великие дела, но вечно мешают нам их творить», – пошутил мастер парадоксов Оскар Уайльд. Тем не менее Дарвин сделал научный вывод даже из собственного брака и семейности. Дело в том, что Эмма приходилась учёному не только женой, но и кузиной. Многие его дети были болезненны, а трое умерли в детском возрасте. Дарвин опасался, что причина этого в их родственной близости с женой. Это отражено в его работах по болезненности потомков от близкородственного скрещивания и преимуществах далёких скрещиваний.

Но сам Дарвин, дорожа спокойствием супруги, прожил в единственном браке более тридцати пяти лет и сравнительно счастливо. Он умер на семьдесят третьем году жизни.

Жизнь великого британского учёного несколько выбивается из судеб большинства творцов с их жёнами. Однако факт остаётся фактом. Где-то – кажется, в каком-то труде о жёнах олигархов – я прочитал: «С возрастом начинаешь постигать – сию формулу надобно расчленять на три составляющие. Или кроткая. Или красивая. Или умная. Соединять всех их вкупе – невыполнимо!» Добавлю к этому, что в античной Греции говорили: жёны служат нам для продолжения рода, наложницы для услаждения плоти, гетеры для услаждения духа.

Из того, что я знал ранее – а главное, узнал из этой книги, – видно: соединить вместе все три начала как по одному, так и по другому критерию в абсолютной степени смогла только Женни Маркс. Она и стала тем первым источником и составной частью Маркса.

Вторым источником и составной частью стал его друг и соратник Фридрих Энгельс. Ещё в советские годы я много читал об их «дружбе – великой и трогательной», но опять же после ознакомления с вышеупомянутым трудом мои представления об этой дружбе углубились.

Дело в том, что Маркс был человеком с очень высоким самомнением, резким и нетерпимым к другим людям и их взглядам. Безусловно равными себе он признавал только Женни и Фридриха. Великая любовь и великая дружба. Энгельс, как и Женни, стал частью жизни Маркса.

Вот что пишет после похорон любимого сына Карл Генрих Энгельсу: «Я не могу тебе передать словами, как мы тоскуем по нашему ребёнку, каждое мгновение… Я уже получил свою долю неудач и бед, но только теперь я знаю, что такое настоящее несчастье. Я чувствую себя сломленным. После похорон мне повезло – у меня так раскалывалась от боли голова, что я не мог ни думать, ни слышать, ни видеть. Среди всех этих страшных мук, которые я недавно перенёс, лишь одна мысль поддерживала меня – мысль о тебе и нашей дружбе. Это как надежда – на то, что мы вместе ещё совершим что-то важное и нужное в этом мире».

Именно поэтому они стали так близки – практически идейными сиамскими близнецами. Они испытывали интеллектуальный комфорт в обществе друг друга. В интеллектуальном смысле они были прекрасным тандемом – остроумным, наделённым даром предвидения, творческим (а ещё – снобистским, сварливым, нетерпимым и склонным к конспирологии). Как друзья – они были сквернословы, весёлые похабники, подростки в душе. Они любили курить (Энгельс – трубку, Маркс – сигары), выпивать до рассвета (Энгельс – хорошее вино и эль, Маркс – всё что угодно), сплетничать (в основном о сексуальных склонностях своих знакомых) и хохотать до упаду (в основном издеваясь над своими противниками) и в случае Маркса – до слёз, градом льющихся от хохота.

При этом они были противоположностями почти во всём: по происхождению, конституции, темпераменту, стилю мышления, ведению дел и так далее. Но синергия от их объединения была колоссальная. Друг Фридрих стал посланником материального мира, однажды постучавшим в дверь Карла Маркса, чтобы заполнить пробелы в его теоретических исследованиях.

Что касается самого Энгельса, то в 26-летнем Марксе он увидел могучую личность и огромный интеллект, равных которым никогда ранее не знал. «Хороший солдат ищет хорошего командира, – пишет Мэри Габриэл, – и Энгельс нашёл для себя такого человека».

На самом деле он попросту стал спасителем семьи Маркс. Он не только предоставлял множество исходных данных для статей Маркса, но ещё и материально обеспечивал существование всей его семьи.

Энгельс, конечно, понимал, что их интеллекты вполне сопоставимы, но даже в тандеме кто-то должен был быть ведомым, а кто-то ведущим. В начале их дружбы Энгельс разглядел в Марксе гения, способного сокрушить интеллектуальные барьеры в вопросах революционной теории и практики. Но гения потенциального, которым ещё надо стать. Энгельс отдал всё, что у него было, чтобы гений Маркса помог изменить мир к лучшему.

Вообще, что касается дружеских отношений – у Маркса они получались какими-то однообразными. Вот, например, Мозес Гесс – богатый промышленник, пригласивший ещё совсем молодого Карла Генриха главным редактором «Рейнской газеты» с окладом аж 500 талеров. Он считал Маркса феноменом, соединявшим в себе «Руссо, Вольтера, Лессинга, Гейне и Гегеля». Маркс тогда быстро оправдал надежды Гесса и вывел газету в лидеры печатного рынка. Увы, несмотря на дипломатический такт Маркса (редкий случай), газету закрыли, а с Гессом они быстро стали врагами. Хотя и соратниками.

Безусловно, всё это было сильно замешано на обстоятельствах. Сам Маркс говорил, что обстоятельства в той же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства. И прежде чем продолжить эту тему, приведём альтернативную подборку высказываний на эту тему:

Скорее всего здесь ближе к истине слова Батюшкова, хотя она недалеко отстоит от слов самого героя книги.

Один из самых ярких представителей отечественной философии Михаил Александрович Розов ввёл в своё время в оборот термин «пересечение традиций». Именно на пересечение традиций пришлись время и место рождения Маркса.

С одной стороны – традиция иудейских мыслителей. Её носителями были раввины из рода Маркс, не чуждые политическим размышлениям (один из предков за два десятка лет до Французской революции написал трактат о демократических ценностях). Пластичность в пространстве и времени – один из самых главных способов выживания евреев в чужеродной среде. За короткий период французской оккупации, когда в Германии действовал гражданский кодекс Наполеона, отец Карла Гершель Маркс успел не только получить юридическое образование и стать первым евреем-адвокатом, но и стремительно возглавить городскую ассоциацию адвокатов. Когда после изгнания французов вновь последовал запрет на профессии, иудей Гершель превратился в лютеранина Генриха. За примером ему не пришлось далеко ходить, поскольку его собственный отец Меир Халеви ещё при жизни стал Марксом Леви. Отец Маркса формировал свои убеждения на работах Вольтера и Руссо и знал их наизусть. И вообще он был большим книголюбом и интеллектуалом. Таким же, как и его земляк барон Людвиг фон Вестфален. Они ходили в одну протестантскую общину были равны в социальном статусе, однако семья Вестфаленов была несравнимо богаче и образованней (латынь, Гомер, Данте, Шекспир). Однако уже в гимназии Генрих Маркс интеллектуально ушел далеко в отрыв от своего одноклассника Эдгара фон Вестфалена и стал на равных общаться с его отцом, поражая последнего своими способностями.

Это пересечение традиций, выражаясь марксисткими терминами, происходило на уровне надстройки, но было подкреплено и материальным базисом – соединением в одну семью Карла Маркса и Женни фон Вестфален. Они практически реализовали то, что в том обществе, в то время было теоретически возможно. Такое вот переплетение человеческой воли и складывающихся обстоятельств.

Генрих Маркс был очень мудрым человеком и воспитывал сына по принципу: «Умный найдёт выход из любой ситуации, а мудрый такой ситуации не допустит». Он писал сыну-студенту: «Я бы хотел видеть в твоем лице того, кем бы я мог стать, приди я в этот мир с твоими благоприятными перспективами. Ты можешь воплотить или разрушить мои самые сокровенные мечты». Конечно же отец видел, что сын идёт не «в ту сторону», однако надеялся, что это издержка молодости, и пытался мягко наставлять сына в стиле горькой иронии: «…беспорядочные метания по всем областям знаний сразу… все силы тратящий лишь на безумное обогащение собственной эрудиции…»

Сын мучил своих родителей своими метаниями из крайности в крайность: «то он хотел быть адвокатом, то драматургом, то театральным критиком». Он даже сотворил ряд объёмных поэтических произведений. Его отец осторожно отметил, что эти «стихи не для моего разума» (поэтом, конечно, Маркс был никаким, в отличие от Энгельса – тот как раз был наделён этим даром). Конечно, родителям трудно было переварить ту энтропию, что была сущностью его натуры. В роду Марксов – последовательных, рациональных и прагматичных – он был мутантом в прямом и переносном смысле этого слова. Вот как дипломатично описывает это его отец: «Несобранность, беспорядочные блуждания по всем отраслям знаний, смутные раздумья при свете коптилки, нечёсаные волосы…» На письма Карл отвечал редко, не навещал родителей на каникулах. И тратил очень много родительских денег…

Я называю такого типа личность турбулентной – с одноимённым типом мышления. У такого типа мышления и таких натур мысль не последовательна, а турбулентна и затруднена на выходе в рациональном варианте в прогнозируемые сроки. Мы с коллегами исследовали такое мышление в книге, которая так и называется: «Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта».

«Всю свою жизнь Маркс был очень большим лицемером в отношении собственной работы, – пишет Мэри Габриэл. – В ответ на вопрос, когда будет закончена работа, он обычно отвечал, что ему осталась неделя или две на окончательную отделку текста, или утверждал, что вычитывает последнюю корректуру, или сетовал на то, что столкнулся с финансовыми или личными трудностями, которые его немного задержали, но теперь он уже вернулся в нормальное рабочее русло и близок к завершению работы…» На самом деле чаще всего он был очень далёк от этого завершения. Новые идеи кипели в его мозгу, сталкиваясь с уже записанными на бумаге и порождая выводы, которые он считал неожиданными и необычайно важными. Как же он мог приказать своему мозгу остановиться, чтобы он мог сесть писать?

Уже после смерти Маркса, разбирая черновые наброски Маркса третьего тома «Капитала», Энгельс заметил: «Мысли записаны в том виде и в том порядке, в котором они появлялись в голове автора…»

Всю жизнь бурный поток идей, который сам хозяин потока никак не мог взять под контроль, мешал Марксу не только планомерно строить новую идеологию, но и элементарно зарабатывать на жизнь.

Кстати о деньгах. Отец с горькой иронией писал ему: «Как может человек, каждые две недели придумывающий новую систему мироздания и рвущий в клочья свои прежние работы, думать о таких презренных мелочах, как деньги?»

Да, деньги Карла Генриха не интересовали, он бесшабашно тратил отцовское состояние, не задумываясь о том, что у его родителей ещё семеро его братьев и сестёр. Вслед за матерью в эгоизме упрекал его и отец: «Не могу избавиться от мысли, что эгоизма в тебе гораздо больше, чем это требуется человеку для самосохранения». В другом письме, тщетно пытаясь достучаться до разума сына, отец говорил: «Будущее Женни должно быть достойным её, она должна жить в реальном мире, а не ютиться в прокуренной комнате, пропахшей керосином, в компании безумного ученого».

К несчастью, случилось именно то, чего больше всего опасался отец, которому оставалось жить несколько месяцев. Ещё меньше осталось жить брату Карла – одиннадцатилетнему Эдуарду. Карл Генрих же и мало писал и ещё меньше навещал родных. И этот человек несколькими годами ранее в выпускном сочинении написал такие строки: «Но ГЛАВНЫМ РУКОВОДИТЕЛЕМ, КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН НАС НАПРАВЛЯТЬ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ, ЯВЛЯЕТСЯ БЛАГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, наше собственное совершенствование… Человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага. Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым учёным, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком…»

Можно думать о человечестве вообще в целом и забывать при этом о том, кто с тобой рядом. Сама Мэри Габриэл так оценивает поступки своего героя: «Кто-то может обвинить его в эгоизме. Он назвал бы это самоотверженностью. Своей кропотливой и неустанной работой, закладывающей основу для будущих глобальных перемен, своей тревогой и страхом перед внезапной, неподготовленной революцией Маркс менее всего делился с собственным поколением – и даже с поколением своих детей. Он обращался к поколениям будущего. Для Маркса жертвы его семьи были необходимы, политически оправданы».

Из семерых детей Маркса дожили до совершеннолетия только трое. Дети недоедали, жили в ужасающей нищете и тесноте – а учитывая лондонский смог и тогдашнюю антисанитарию столицы Англии, огромное количество «революционных посетителей» маленькой квартиры Марксов, её прокуренность и сырость не заболеть, например, туберкулёзом в такой обстановке было трудно. И ведь именно от этой болезни умер любимец всей семьи Муш. Дети, которые выжили, получали блестящую интеллектуальную подготовку, знали все шедевры мировой литературы. И в то же время они пишут с восторгом из Манчестера, будучи в гостях у Энгельса, что ели хлеб с маслом на ужин, а до этого на обед – ромштексы, горошек и картофель. «Несмотря на любовь к детям, – пишет автор, – для своих детей Карл Маркс не сделал всего, что мог – ни для дочерей, ни тем более для тех четверых малышей, что умерли совсем маленькими».

Женни была умнейшей женщиной и прекрасно осознавала, что их дети приносятся в жертву во имя «справедливого переустройства» мира, но она безоговорочно выбрала сторону мужа и продолжила расшифровку его судьбоносных каракулей. Кстати, когда Женни совсем занемогла, этим занялись подросшие дочери Маркса.

Жертвовали всем и другие люди. С весны 1845-го года практически полноправным членом семьи Марксов становится Хелен Демут (Ленхен), которую мать Женни прислала ей в помощь. Она была умна и миловидна, но отвергла ряд предложений и так и не вышла замуж, а полностью посвятила себя семье Маркса. Она взяла на себя огромное количество обязанностей, работая практически бесплатно. Энгельс со слезами на глазах во время похорон Ленхен рассказал о тех жертвах, на которые она пошла ради семьи Маркса. О том, как она разделила с ними жизнь в нищете, а также о том, как она отказалась от своего единственного ребёнка, чтобы уберечь Маркса от злословия врагов, а Женни – от сомнений в верности мужа. Вообще без Энгельса и Ленхен семья Маркса не выжила бы физически.

Жертвовали ради Маркса и другие его друзья. Когда один из его немецких оппонентов спровоцировал ссору и вызвал его на дуэль, молодой друг семьи Конрад Шрамм устроил контрссору, переведя дуэль на себя. И это при том, что, как писал Либкнехт: «Шрамм никогда в жизни не стрелял, а Виллих никогда в жизни не промахивался». К счастью, Шрамм отделался лёгким ранением – скорее всего потому, что не его планировалось убрать с политической арены. И всё же это поступок настоящего друга и мужчины. Помогал семье в парижский период старший друг Маркса Генрих Гейне: кстати, именно он спас Женнихен – первенца семьи Марксов, когда та тяжело заболела. Друг Маркса и Энгельса немецкий журналист и учитель Вильгельм Вольф по кличке Люпус (это перевод на латынь его немецкой фамилии, означающей «волк») долгие годы откладывал деньги на чёрный день. После его скоропостижной смерти обнаружилось, что большую часть своих солидных сбережений он завещал Марксу. Тот был потрясён и посвятил другу первый том «Капитала».

Деньги подоспели вовремя. Они были заботой, фетишем, предметом ненависти и темой исследований Маркса. «Не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь писал о деньгах, испытывая в них такую нехватку!» – невесело шутил он. Их нехватка довела и без того не ангельский характер Карла Генриха до предельного цинизма. Он, например, писал о «большой радости» – смерти престарелого дядюшки – и предвкушал долю наследства. Потрясённого смертью своей гражданской жены Энгельса Маркс вяло утешал мыслью о том, что лучше бы скончалась его (Карла Генриха) матушка, которая достаточно пожила. А ведь она с любовью растила его, помогала чем могла всю жизнь и незадолго до своей смерти порвала долговые расписки Карла Генриха, чтобы не уменьшилась его доля наследства!

Но вернёмся к детям Маркса. Он безусловно любил их. Он играл с ними, заботился об их воспитании и образовании. Он начал прививать детям любовь к литературе в самом раннем возрасте; как и отец Женни, он сделал Шекспира самым драгоценным и заветным гостем в их доме. Они с женой чудесным образом превращали их крошечный чердак в роскошный палаццо в Вероне, гремящее поле битвы во Франции или ледяную башню Тауэра, читая сцены из пьес Шекспира до тех пор, пока малыши не запоминали действующих лиц и сюжетные линии, чтобы впоследствии присоединиться к игре. Ещё Маркс читал детям Данте, Сервантеса, сэра Вальтера Скотта, Джеймса Фенимора Купера и Бальзака – причём на языке оригинала, когда это было возможно. Письма детей показывают, что они были хорошо знакомы с персонажами книг, словно с добрыми друзьями; эти маленькие студенты частенько ссылались на самые разные литературные источники и довольно изящно каламбурили на разные темы. Дом Маркса был по-своему богат – интеллектуально, и это помогало справляться и мириться с бедностью материальной. Удивительно противоречивая картина. Ведь именно Маркс в своём «диамате» провозгласил, что прежде чем «потреблять» духовные ценности, человек должен есть, пить, одеваться…

Я сам рос в семье учителей в маленьком провинциальном городке. Нас было пятеро детей и тяжело больная бабушка. Родители «пахали» в школе по две смены, а отец ещё подрабатывал в вечерней школе. Он был заслуженным учителем, разрабатывал великолепный проект по программированному обучению, в доме была богатейшая библиотека. Но когда тяжело заболела сестра и врачи прописали на длительный период полусырую печёнку и дорогущие импортные лекарства, отец без колебаний отодвинул всё в сторону и занялся этим вопросом. А ведь килограмм парной печёнки стоил на рынке больше дневного заработка отца. Были подобные эпизоды и в дальнейшем… В итоге отцу не хватило сил и времени закончить свой проект. Это был, конечно, не «Капитал», но революция в среднем образовании могла бы состояться.

Это я к чему? Перефразируя Антуана де Сент-Экзюпери: «Ты в ответе за тех, кого родил». И ещё Ф. М. Достоевский: «Даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на лице ребёнка». Но тут же Оноре де Бальзак: «Гений отвечает лишь перед самим собой; он один знает свою цель и волен выбирать для её достижения любые средства». А ещё Джордж Бернард Шоу: «Он совершил величайший подвиг, на который только способен человек. Маркс изменил мир».

Кто прав? Выбор за вами, читатель.