Она никогда не думала, что это может произойти с ней. Такие происшествия, как она считала до сегодняшнего утра, случаются только с другими – с теми людьми, которых показывают по телевизору. Причем на тех каналах, которые она обычно не смотрит. Циклоны, тайфуны с женскими именами, землетрясения, ужасные наводнения, эпидемии странных смертельных болезней, террористы, не говоря уже о грабителях, которые воруют сумочки у женщин, – все это встречается в жизни людей с другой планеты.

А вот сегодня она убедилась на собственном опыте: по крайней мере в том, что касается грабителей с сумочками, это не так.

Утром она, как всегда, припарковалась перед магазином итальянца, который много лет был в нее тайно и безнадежно влюблен и потому разрешал оставлять ее маленькую машинку на магазинной стоянке. Потом перебежала улицу к станции метро «Восточный Франкфурт». Тот же самый пешеходный переход, что и всегда, и спешила она так же. Как всегда в понедельник – вот уже восемь лет. И вдруг она почувствовала острую боль над левой ключицей и упала на асфальт. Мотоциклист в подшлемнике и куртке с капюшоном пытался вырвать у нее из рук сумку! Он разогнался и на ходу схватил рукой кожаный ремешок. Если бы у нее на том же плече не висела сумка с ноутом, если бы ремешки не переплелись между собой, если бы ремешок от ноута не завязался петлей вокруг ремешка от сумки – возможно, она бы и не упала.

Именно так, а может быть, даже более подробно рассказывала она об инциденте молодому полицейскому, который появился «на месте происшествия». Он еще осведомился, не нужно ли вызвать «Скорую помощь», а потом привез ее в комиссариат, где составил подробнейший протокол. Он был очень спокойный, хорошо понимал ее состояние, а иногда проявлял вообще удивительную чуткость, спрашивая, например: «Удобно ли вам заниматься этим прямо сейчас, или, может быть, вы хотите, чтобы вас сейчас обнял кто-то из близких?» Она хотела, но еще сильней хотела покончить со всем этим. Поэтому она согласилась без колебаний на «сейчас».

Составляя протокол, он спросил, не может ли она перечислить содержимое сумки. «Надо внести в протокол ценные вещи».

Конечно, она могла. Она с некоторых пор чувствует себя очень крепкой и готовой к любым неожиданным испытаниям. Она медленно перечисляла содержимое сумки, поглаживая ладонями и без того истертую поверхность стола. Перетянутая резинкой пачка открыток, которые он присылал ей из своих путешествий, несмотря на существование всех этих интернетов, твиттеров и фейсбуков. Он искал почту, покупал открытки, «прижимал их к губам перед отправкой» и опускал в почтовый ящик, который похлопывал ладонями «на счастье». Каждая открытка была ею читана-перечитана несчетное число раз, зацелована ее губами, на каждую она любовалась днями и ночами.

 

«Итак, пачка открыток, не имеющих особой материальной ценности…»

 

Еще в сумке был ажурный мешочек, в котором хранились разноцветные магнитики на холодильник. С их кухни. Ими он прикреплял к холодильнику записки. Для нее. Маленькие записочки, которые она, прочитав, приклеивала к этим магнитикам – чтобы они не потерялись. Когда-то листочки были золотистыми, а теперь поблекли, посерели, выцвели, а некоторые уже вообще невозможно было прочесть.

Он всегда перед уходом на работу сначала ее целовал, а потом с помощью магнита прикреплял на холодильник бумажку с невероятно прекрасным признанием в любви. Она помнит, как выскакивала из постели и бежала со всех ног к холодильнику, как только за ним захлопывалась входная дверь.

Последнюю его записку она тоже приклеила и сохранила: «Прости меня. Я плохой человек. Я не смог любить тебя так, чтобы ты была единственной в моей жизни. Даже несмотря на то, что люблю только тебя. Ты никогда мне этого не забудешь. Даже если простишь».

Больше он никогда не возвращался в их кухню. Она не позволила бы ему больше никогда дотронуться до их холодильника, который для нее был чем-то вроде алтаря. Не прошло и месяца, как она подарила холодильник сестре, та как раз делала ремонт в квартире. Иногда, бывая у сестры, она тайком прокрадывается к холодильнику, долго и деликатно касается его кончиками пальцев, прижимается лицом к выпуклой белой дверце, а едва почувствует на щеках слезы – сразу отходит. Делает она это только тогда, когда уверена, что никто в кухню не войдет. Она никогда никому не показывает, как тоскует по нему. Даже своей единственной сестре.

Когда он ушел, она никому не призналась, как сильно страдает. Сестра понимала, что от нее ничего не добьешься, поэтому особо и не спрашивала. В этом они с сестрой очень похожи. И обе, вероятно, унаследовали это от матери, которую когда-то бросил их отец.

Она его не простила и никогда не забывала. Насчет этого прощения он ошибался. Она никогда не понимала и не принимала его представлений о «любви». Для нее любовь – это прежде всего эксклюзивность, преданность и доверие. Никакой модной нынче полигамии и экспериментов. «Средневековые предрассудки», как выражается ее куда более «продвинутая» в этом смысле приятельница по работе, кстати, полька из Силезии, активная прихожанка польской парафии во Франкфурте.

Она никогда не назовет свое отношение к человеку любовью, если любви не чувствует. Она никогда не перепутает быстротечное удовольствие – от случайного секса – с тоской по мужчине, который утром покинул ее постель. А по нему она тосковала даже тогда, когда он выходил на секундочку на кухню. И тоскует по сей день…

 

«Коллекция предметов в мешочке из ажурной ткани искусственного происхождения. Вещи материальной ценности не имеют…»

 

Она отложила сумку в сторону. Поудобнее уселась на стуле, подперев подбородок рукой. Посмотрела в глаза полицейскому долгим взглядом.

– Вы правы. Ценности не имеют… – произнесла она тихо.

Открыла сумку и высыпала все ее содержимое на стол.

– Так и запишите, – добавила она, подошла к окну и спросила, кусая губы: – Можно мне закурить?