Ананас, шишечки хмеля и зеленые томаты, подаваемые в глазури с бразильским орехом

Почувствовали ли остальные элегантно одетые гости ресторана «Цинтин», что ось Земли резко сместилась? Никто из них не выглядел особо обеспокоенным. Может, конструкция этого здания позволяла выдерживать подземные толчки?

Потому что все основы существования Оливера только что покачнулись.

Оба они замолчали и обменялись вежливыми улыбками, когда перед ними возникли крохотные роллы, и официант произнес по-английски с акцентом:

– Ананас и зеленые томаты в глазури с бразильским орехом.

Хотя роллы были небольшими, но они с Одри не торопились: сначала пробовали на вкус, а потом уже жевали терпкие кисловатые кусочки. В общем, тянули время. Такое необходимое им время. Потому что меньше всего Оливеру сейчас хотелось есть.

Она не заслуживала его гнева. Оливер автоматически отреагировал на предположение, что он был именно таким жалким и ничтожным – как сам того втайне боялся, – когда дело касалось ее. Но Одри не была виновата в его сильной привязанности к ней. Его гнев был направлен скорее на самого себя. Это он не мог выбросить чужую жену из головы. Это он оказался не в состоянии находиться рядом с красивой женщиной и не пытаться проникнуть в ее душу, познать ее сущность. И это он был неизбежно разочарован тем, что нашел там, потому что все остальные женщины меркли в сравнении с ней.

Одри была лучшей женщиной – вообще лучшим человеком, которого он знал. А он был знаком с удивительными людьми. Но она была яркой звездой на верхушке его рождественской елки из восхитительных друзей – такая же сверкающая и такая же недосягаемая.

Всего лишь несколько минут назад он и понятия не имел, что она могла быть увлечена им. Он привык подавлять все недопустимые чувства к ней, которые кипели в нем.

– Что произошло между тобой и Блейком? – вдруг спросила Одри, резко нарушив его праздник жалости к себе. В ее огромных глазах мерцало сострадание и любопытство. И что-то еще… Едва уловимая тревога.

Нет. Он не мог говорить с ней на эту тему. Какая разница, когда Блейк уже мертв?

– Мы просто… отдалились друг от друга.

Две изящные линии появились у нее между бровями.

– Я не понимаю, почему он ничего не сказал. Не попросил меня прекратить эти поездки. Столько лет. Это не похоже на него.

– А ты думала, он заставит тебя продемонстрировать твою преданность?

По лицу Одри было видно, что она рассматривала широкий спектр вариантов.

– Он знал, зачем я приезжала сюда. Он бы сказал мне, если в этом больше не было необходимости.

Необходимость. Пузырь скрытой надежды наполовину сдулся. Мысль, что она приезжала каждый год, только чтобы угодить мужу, обожгла его.

– Что-то должно было случиться, – настаивала она. – Инцидент? Ссора? Обидные слова?

– Одри, оставь это в покое. Какое это имеет значение теперь, когда его нет?

Она наклонилась вперед, нависнув над ореховой крошкой уничтоженных роллов.

– Во-первых, я никогда не понимала, почему вы были друзьями. Вы с Блейком такие разные.

– Противоположности притягиваются? Но мы не были настолько разными. – По крайней мере, вначале.

Но ее всевидящие глаза ухватились за тайну и не собирались сдаваться просто так.

– Он делал много вещей, которых ты не одобрял, – рассуждала она. – Я пытаюсь представить себе, что могло настолько оттолкнуть тебя от него.

Ее неосознанная солидарность согрела его.

– Почему ты решила, что виноват он, а не я?

Ее губы скривились.

– Я знаю своего мужа, Оливер. Все его недостатки.

И это был, наверное, самый удобный момент, чтобы спросить:

– Почему ты вышла за него замуж?

– А почему люди обычно женятся?

– По любви, – парировал он. Не то чтобы он знал, на что это похоже. – Ты любила его?

Слышала ли она, как сильно он надеялся услышать «нет» в ответ?

– Для разных людей брак означает разные вещи. – Одри уклонилась от прямого ответа.

– Ну а что же он значит для тебя?

Она колебалась.

– Я не разделяю это сентиментальное представление о «вспышке молнии, озарившей переполненный зал».

Это была правда. Когда она вошла в бар в тот первый день, никакой молнии не было. Но когда она прижала его к стенке своим интеллектом и спустя несколько минут пристально посмотрела на него своими огромными глазами, Оливеру пришлось вцепиться пальцами в крышку барной стойки, чтобы не пошатнуться и не упасть назад, опрокинутым необъяснимой горячей волной, которая исходила от нее. Что бы это ни было.

– А тебе этого не хотелось? – копнул он глубже.

– Огромной романтической страсти? Нет. – Щеки ее слегка покраснели. – У меня не было такого опыта. Я ценю совместимость, общие интересы, общие цели, взаимное уважение, доверие. Все те вещи, которые составляют брак.

Скучный, бессодержательный брак, это уж точно. Хотя откуда ему знать? Никакого личного опыта, на который он мог бы опереться, и отвратительный пример брака его родителей, который едва ли мог так называться – просто женщина, живущая в чистилище и знающая, что муж не любит ее.

Он попробовал рискнуть и прозондировать почву:

– А Блейк разделял это?

Она взглянула на него:

– Я… Да. Мы на многое смотрели одинаково.

Ну, на одну вещь Блейк определенно смотрел по-другому.

Верность.

– Ты никогда не задавалась вопросом, как это могло быть с другим мужчиной? – Ему нужно было знать. – Разве ты никогда не чувствовала влечения к кому-то другому, кроме Блейка, и не задумывалась об отношениях, которые начинаются с настоящей старомодной страсти?

– Ты полагаешь, что понятия «желать» и «получать» всегда связаны. Все упирается во взаимное доверие и уважение. Я не поступила бы так со своим партнером. Я просто не смогла бы. – Она прищурилась. – Я думала, именно ты понимаешь это.

Внутри у него все похолодело. «Именно ты…»

– Ты говоришь о моем отце? – Они никогда не обсуждали его отца, и поэтому все, что она могла знать, шло от Блейка.

– Он сильно гулял?

Оливер глубоко вздохнул. Но если это была единственная возможная близость, на которую он мог рассчитывать с Одри Дивейни, то он был готов пойти на это и поделиться с ней самым личным.

– Очень.

– Как ты узнал, чем он занимался?

– Это знали все.

– В том числе и твоя мать?

– Она притворялась, что ничего не замечает. – Ради сына. А может быть, и ради самой себя.

– Ей было все равно?

Его желудок сжался при воспоминании о том, как по ночам рыдала его мать, думая, что он уже спит. Челюсть его напряглась.

– Нет, ей не было все равно.

– Почему же она не ушла от него?

Вздох сотряс его тело.

– Мой отец был не в состоянии хранить верность, но он не пил, не распускал руки, помнил все дни рождения, и у него была постоянная работа. Во всех других отношениях он был довольно неплохим отцом. – Если не считать такой мелочи, как нравственность. – Поэтому она решила остаться. И отец воспринял это как зеленый свет. Как безусловное разрешение.

– Может быть, она думала, что не достойна лучшего?

– Чем мужчины, который безжалостно ей изменял? Разумеется! – Внезапно он осознал, как свободно беседует на эту тему. После стольких лет внутренних переживаний.

Одри покачала головой:

– Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь поставить себя на ее место. Из-за того, какой ты есть. Успешный, очаровательный и красивый.

– А ты умеешь, Одри? Ставить себя на место другого?

Она посмотрела в окно на небоскребы, возвышающиеся на другом берегу бухты. И чуть заметно кивнула:

– В старших классах я превратилась из упитанной умной девочки в невзрачную умную девушку. Я не возражала до тех пор, пока это определение шло вместе со словом «умная», потому что это была моя идентичность, моя сущность. Именно успехи в учебе подпитывали и повышали мою самооценку.

– Если бы я знал тебя тогда.

Она рассмеялась:

– О нет… Красивые люди и я существовали в разных мирах. Ты бы меня даже не заметил.

– Очень самонадеянное предположение. – И звучит как осуждение. Что вовсе не было на нее похоже.

Она наклонилась вперед:

– Первые два года школы мальчики и знать меня не хотели. Я была невидимой и делала свои успехи вне поля их зрения. А потом в один прекрасный день меня… обнаружили. И это было концом моей безмятежной школьной поры.

– Что значит «обнаружили»?

– Как выявляют какие-нибудь редкие виды, столетиями существовавшие у тебя под носом. Я не изменила прическу, не сделала макияж и не стала тренером футбольной команды. Это не было как в кино. Вчера я еще была невидимкой, а на следующий день, – она пожала плечами, – а вот и я.

– В хорошем смысле?

Она сделала внушительный глоток вина:

– Нет. Не для меня.

Боль в ее глазах смутила его.

– Что случилось?

– Ничего. Сначала они просто наблюдали за мной, что бы я ни делала, куда бы ни шла. Словно не знали, как подойти ко мне.

Они… словно стая.

– Как-то раз один из них пригласил меня в кино. Майкл Хеллиер. Я не знала, как любезно отказать ему, поэтому согласилась, и в считаные секунды это стало известно всей школе. Девушки из той группировки начали преследовать и травить меня, они загнали меня в школьный туалет, прижали к стене и сказали, чтобы я не лезла в чужой огород. – Она подняла глаза. – Но он пригласил меня, и я не могла просто не появиться. Так что я пошла. Я даже не помню, какой фильм мы смотрели, потому что я все время думала о тех девчонках. Я убедила себя, что они шпионили за нами с последнего ряда. Я почти не говорила с тем парнем, я даже не сняла пальто, хотя потела в нем как сумасшедшая, а когда Майкл попытался обнять меня, я буквально замерла. Весь фильм я просидела не шелохнувшись и, дождавшись титров, пробормотала ему слова благодарности и выбежала из кинотеатра.

Оливер сидел молча, проигрывая всю ужасную историю у себя в голове, и гнев с каждым словом закипал в нем все сильнее.

Одри повернулась к нему, глаза ее сверкали.

– Я наслаждалась этим, Оливер. Вниманием тех мальчиков. Мне льстило, что ни один из них не знал, как со мной обращаться. Мне нравилось быть загадкой в их глазах, и я получала удовольствие от новых ощущений. Смена власти. Мне казалось, что это возмездие за то, что меня дразнили в детстве, за каждое издевательство, которое я пережила. Мне нравилось быть «видимой» и популярной. Мое сердце билось от приятного волнения, когда я была рядом с парнем, потому что знала, что нравлюсь ему. И я полностью подыгрывала. Но я заслужила то, что случилось со мной. – Она вздохнула. – И все жестокие прозвища, которые они дали мне после этого. Я пыталась играть в игру, к которой не была готова, и проиграла. Я никогда больше не повторяла эту ошибку. И никогда больше не старалась прыгнуть выше головы. Спустя некоторое время это начинает казаться нормальным. Может быть, что-то подобное случилось и с твоей матерью…

Господи, он совсем забыл, что они говорили о Марлен Хармер.

– Что-то, что отбило у нее желание замахиваться высоко.

Или надеяться? Или ждать большего от людей?

Или, может быть, чувствовать?

Он спросил первое, что пришло ему в голову. Что всегда втайне хотел знать.

– Так вот почему ты выбрала Блейка в ту ночь? Потому что какие-то придурки в школе втоптали в грязь твое честолюбие?

Во взгляде ее появилась нерешительность, и Оливер смотрел на нее, пытаясь определить, сколько правды он мог рассказать ей. Когда же Одри заговорила, ее слова были болезненно простыми, а глаза она отвела в сторону.

– Блейк был в пределах досягаемости.

Оливер снова откинулся на своем диванчике, полностью потеряв дар речи, смутно понимая, что Одри только что сказала в свое оправдание. Ему всегда было интересно, чем Блейк так привлек ее к себе в тот день, но такие мысли были высокомерными и злыми, учитывая, что Блейк считался его лучшим другом. Поэтому Оливер давно подавил их, похоронил все эти вопросы на большой глубине.

А теперь у него был ответ.

Одри выбрала Блейка не потому, что считала его лучше…

Он был просто доступнее.

– Меня убивает мысль, что моя мать точно так же сомневалась в себе, а мой отец только усиливал ее неуверенность…

Она поняла, что, сказав «моя мать», он в действительности имел в виду Одри? А вместо отца – себя? Только представить себе, что эта необыкновенная женщина сидела в том баре много лет назад, улыбалась, болтала, пила свой коктейль, а все это время внутри ее шла ожесточенная борьба, закончившаяся тем, что она решила, что не достойна…

Она! Лучшая из женщин.

Это убивало его.

– Ты знаешь ее лучше, – пробормотала Одри. – Это просто моя гипотеза, почему она могла допустить все это. У каждого своя история и свои мотивы.

Почему она сейчас пошла на попятную, было ему понятно. Она раскрылась, обнажила душу и сейчас поспешно отступала на безопасное расстояние. Ну уж нет, он не позволит ей сделать это. Не сейчас, когда он наконец добился некоторых успехов и начал по-настоящему узнавать ее.

Оливер потянулся вперед и взял Одри за руку:

– Если бы я только мог убедить ее в том, что она удивительная женщина.

Она сглотнула дважды, прежде чем ответить.

– Просто скажи ей это.

– Ты думаешь, она мне поверит? – Он провел большим пальцем по ее ладони, повторяя ее форму. – Или она будет искать скрытый смысл?

Одри не могла скрыть легкую тревогу, отразившуюся у нее на лице.

– Если ты будешь повторять это достаточно часто, то в конце концов ей придется поверить.

Так просто? Может ли простое многократное повторение нейтрализовать многолетние уроки – опыт?

Он медленно и бесшумно выпустил воздух:

– Я бы заметил тебя, Одри. Даю тебе слово.

Потому что она была особенной, а не потому что он был таким.

Она откинула голову на спинку дивана:

– Мне бы не помешал чемпион по борьбе.

Он не был рыцарем, но абсолютно точно защитил бы ее от тех, кто причинил ей такую боль. Кто пытался сломать ее.

Он сразился бы за нее с половиной школы.

– А мне бы не помешала твоя внутренняя сила. И твоя зрелость.

Она улыбнулась, осторожно вытащила свою ладонь из его руки:

– В самом деле? Ты был неуправляемым подростком?

Ах. Назад на безопасное расстояние. Любая тема, кроме нее самой.

Но на этот раз он отпустил ее, воодушевленный тем, что подобрал ключ к ее душе. Потому что замечательное свойство ключей в том, что ими можно пользоваться по мере необходимости. А в перерывах хранить в надежном месте.

Этот ключик он спрятал глубоко у себя в сердце и дал Одри передышку, которая была ей необходима.

– О да, у меня полно историй.

– Расскажи-ка. – Она удобно устроилась на диванчике и, казалось, совсем забыла, что полчаса назад собиралась уходить. – У нас еще пять блюд впереди.

Да. У него было пять блюд и оставшаяся часть дня, чтобы помешать Одри Дивейни исчезнуть из его жизни навсегда.