20 декабря этого года

Не вслушиваясь в безупречную английскую речь, Оливер смотрел через бухту Виктория на здание, в котором располагались ресторан «Цинтии» и пентхаус на самом верху, рассеянно катая сигару между пальцев. Он научился легко находить ресторан глазами из любого бизнес-центра острова Коулун, где часами мог смотреть в окно.

Несмотря на присутствие своего адвоката и партнера, он тоже должен был находиться здесь. Эта сделка была слишком важна, чтобы невнимательностью оскорбить тех самых людей, у которых он хотел выкупить компанию. Но то, что они говорили на английском языке, а не требовали его вести переговоры на мандаринском, свидетельствовало о том, что они уже уступали. А это означало, что они уже решились продать.

Остальное – просто ритуальный танец.

То есть его взгляд и внимание могли свободно блуждать через бухту и подниматься по шестидесяти этажам из стали.

Он заставил себя полностью распланировать весь день, и у него было полно встреч в Гонконге – сегодня, двадцатого декабря, – но его сердце настаивало на том, чтобы он оказался здесь, на Коулуне, прямо напротив ресторана «Цинтин» через бухту. Словно таким образом он мог узнать, что чудо произошло и Одри появилась там. Как будто его глаза разглядели бы ее, стоящую скрестив руки на груди, у той стеклянной стены напротив. Далекую точку на фоне моря серебра и хрома.

Вопрос заставил его переключить внимание, но, как только ответ был дан, его взгляд вновь обратился к ресторану, а воспоминания унесли его назад, в прошлое Рождество. К тем необыкновенным, сказочным двадцати четырем часам.

Он сдержал слово и никогда больше не пытался связаться с Одри. Ни электронного сообщения, ни телефонного звонка, ни писем, ни SMS. Ну в любом случае ничего, о чем она просила его. Но он всегда умел находить лазейки.

Но весь прошлый год показался ему чистилищем. Какой же он был дурак, если думал, что сможет просто вернуться к своей жизни в Шанхае и выбросить ее из своей системы и из воспоминаний. Ему пришлось работать над этим – действительно чертовски тяжело работать, – только чтобы выдержать те первые недели. Потом месяцы. Потом весну, лето, осень.

А теперь прошел год, и наступил момент, которого он до смерти боялся.

Когда Одри не прилетела на их Рождество.

Опять.

Она бросила ему в лицо горькую правду в тот день в аэропорту. Жестокие, неприятные слова, которые он постарался забыть. Ему потребовалось несколько недель, чтобы начать их переваривать. Сначала он был в ярости и старался оправдать то, что дал ей уйти. Затем он пытался найти разумное объяснение и вспомнил, как ей было больно и сколько мужества ей, наверное, потребовалось, чтобы стоять там и позволять ему так унижать себя.

И наконец он понял смысл ее слов, и это словно заставило слова материализоваться, он вдруг начал видеть подтверждения ее правоты, куда бы он ни пошел. Прямо перед глазами.

И они насмехались над ним.

Причина его неспособности к успешным отношениям была в нем самом. И он действительно использовал свою дружбу с Блейком в качестве защитного экрана, за которым предавался своим чувствам без права собственности на них.

И как только он перестал отрицать это, он начал видеть больше и больше. Как он лгал самому себе все это время, полагая, что только его высокие стандарты не позволяли ему привязаться к какой-то одной женщине. Неудивительно, что он никак не мог найти ее: его подсознание мешало ему это сделать.

Но мужчина не может просто игнорировать такое прозрение. Поэтому Оливер снова начал встречаться, проверять теорию, проверять себя, охотясь за той, которая могла бы предложить ему ту же душевную связь, какую открыла ему Одри в ту ночь в кресле. Ту, которую она предлагала ему много лет. Страдая от эмоционального голода, он искал то, что уже отведал.

Но не находил.

Хотя на этот раз он по-настоящему пытался.

И поэтому он выбросил спасательный круг – вернув себе один старый должок, – и только уповал на небеса, что Одри обо всем догадалась, получив на прошлой неделе неподписанную рождественскую посылку. И что она приняла ее. И пусть она даже была в ярости, только бы эта эмоция была достаточно сильна, чтобы вернуть ее в Гонконг.

Назад в ресторан.

Назад к нему.

Потому что он должен был извиниться перед ней. И попытаться спасти их дружбу. И, если получится, также хрупкую, израненную душу.

Массивные двери зала заседаний мягко щелкнули и открылись. Джинни Линг прошептала что-то на ухо человеку, стоявшему ближе всех к двери, он кивнул и затем незаметно напечатал что-то в своем планшете.

Через несколько секунд смартфон Оливера завибрировал.

Он без интереса посмотрел на тему электронного сообщения от своего партнера:

«Телефон – срочно».

В следующий момент его тело выскочило из кресла – еще до того, как ум полностью осознал слова и номер телефона в следующей строке, – и он был уже на полпути к двери, прежде чем кто-либо из этих возмутительно богатых и наделенных чрезмерными полномочиями людей в комнате понял, что происходит.

«Пжл позвони Мин-Гуа».

 

Он не пришел.

Одри наблюдала за оживленным, безразличным ко всему стрекозьим мирком в ресторане «Цинтин» и проклинала себя за то, что оказалась такой дурой.

Конечно, он не пришел. Он продолжал жить полной жизнью. Это было очевидно из интернет-газет со сплетнями о знаменитостях. Что бы между ними ни произошло здесь, в Гонконге, это была уже древняя история. Лихорадка солнцестояния. Даже ресторан снова превратился в то, чем он был. Просто местом, куда приходят поесть.

Она взглянула на празднично украшенную стеклянную стену ресторана. Кресла для курения уже не было.

Их кресла.

Которое, вероятно, поспешно удалили как неприятное воспоминание. Или, вполне возможно, из соображений гигиены.

Краска прилила к ее щекам, но стрекозам было все равно. Они занимались своими делами, летая, жужжа, кормясь и резвясь, погружая свои многочисленные ножки в кристальную воду, которая циркулировала в их прекрасном, ненастоящем мире. Только одна-единственная стрекоза отчаянно билась о стекло в углу террариума. Безрезультатно.

Одри точно знала, что та чувствовала.

Почти все, что она делала в прошлом году, было бесполезной борьбой. Она существовала, а не жила по-настоящему. Иногда с ней случались безумные приступы эмоционального членовредительства, когда ей не хватало самодисциплины, и она начинала проводить собственные расследования в Интернете и искать любые упоминания и информацию об Оливере.

Чем он занимался. С кем он был. Все ли у него в порядке.

Конечно, у него всегда все было хорошо.

Она разрывалась между приступами самоуничижения за свою глупость и ожесточенными попытками оправдать себя за то, что влюбилась в такого мужчину, как он.

О чем она думала, когда приехала сюда? Она могла бы просто написать ему.

В тот же момент, как ее посетила эта мысль, внимание ее привлекли негромкие голоса, и Одри перевела взгляд на гламурный вход ресторана.

На человека, который только что ворвался в зал.

Оливер.

Все ее тело напряглось, и она мысленно искала вокруг себя место, чтобы спрятаться. Под диваном. В пышных растениях в террариуме со стрекозами. Где угодно, только бы не оставаться здесь, испуганно наблюдая за ним через стекло террариума.

Ему потребовалось одно мгновение, чтобы отыскать ее глазами.

Его ноги начали двигаться. Его глаза не отрывались от ее лица, пока он приближался, обходил террариум, остановился в метре от нее. Его пристальный взгляд прошептал ее имя, хотя губы его не шевелились.

– Объясни, – выдохнула она, прежде чем сделать что-то более опрометчивое.

Не «Привет, Оливер», не «Как ты смеешь так хорошо выглядеть после такого дерьмового года?», даже не «Почему ты здесь?».

– Объяснить что? – сказал он, приводя ее в бешенство своим спокойствием. Как будто ничего не произошло.

– Почему след Тесторе ведет к тебе? Почему инструмент, за которым я охотилась два года, неожиданно появляется в камере хранения на железнодорожной станции Хунцяо?

Он шагнул к ней:

– Это самый крупный железнодорожный вокзал в Азии. Я предполагаю, что это не единственная тайна, которую он скрывает.

Она сложила обе руки на груди:

– Шанхай, Оливер.

– Совпадение.

– Что ты сделал? – Каждое слово как пуля.

Он отвлеченно изучал стрекоз несколько моментов, и когда взглянул на Одри, его глаза смотрели уже вызывающе.

– Я сделал несколько телефонных звонков. Попросил о нескольких одолжениях, которые мне причитались. – Он пожал плечами.

Она прищурилась и посмотрела на него:

– Как получилось, что именно тот, кто знал, где находится Тесторе, был в долгу у тебя?

Он смерил ее взглядом, словно пытаясь определить, насколько небрежный тон он может сейчас выбрать.

– Слушай… Я попросил об ответной услуге своего коллегу, тот попросил о том же кого-то еще, и – эффект домино – был пройден весь путь до человека, который знал нужных людей, у кого можно было все узнать.

– А что потом?

– Потом я купил ее.

– Инструмент за миллион долларов?

– Ты что, можешь установить цену для ребенка – жертвы торговли?

Ха-ха.

– Ты понимаешь, что ты сейчас соучастник преступления?

В глазах Оливера появилась неуверенность впервые с того момента, как он вошел в дверь, и он нахмурился:

– Я надеялся, что заработаю бонусные баллы за ее возвращение.

Но она еще не была готова к этому.

– Ты увековечил проблему, вознаградив гангстерский синдикат за их преступление. Теперь они пойдут на улицу и украдут другую скрипку.

– Это действительно тебя беспокоит, Одри? Разве не важнее вернуть эту скрипку обратно в надежные руки, чем арестовать какого-то преступника средней руки с долгом за наркотики?

Действительно, какая разница, как именно Тесторе была возвращена, какие одолжения и обещания сделаны? Гораздо важнее было, что ее законная владелица разрыдалась, когда скрипка вернулась к ней, вызвав слезы даже у Одри – слезы, которые, ей казалось, она давно уже все выплакала.

Оливер попытался. И только это имело значение.

– Что меня беспокоит, так это почему ты это сделал. – И под словом «беспокоит» она имела в виду «вызывает боль у меня в груди».

– Потому что я мог. – Он пожал плечами. – У меня есть связи, к которым у тебя никогда не будет доступа.

– Миллион долларов, Оливер. – Плюс какая-то мелочь. – Это слишком, даже для тебя.

– Нет, если это помогло тебе.

Одри заморгала, пытаясь понять – или поверить – в сказанное им.

– Я поражена, что тебе вообще сопутствует какая-то фортуна, если ты принимаешь такие решения, основываясь на эмоциях.

– Обычно я этого не делаю. Только с тобой.

– Ты думаешь, я бы не догадалась? – Что этот анонимный ключ в рождественской посылке, который привел ее к железнодорожной станции в Шанхае, не был достаточной подсказкой?

– Я знал, что ты поймешь.

– Так ты думал, что я буду фонтанировать благодарностью?

– Напротив. Я надеялся, что это взбесит тебя настолько, что ты сядешь в самолет.

Опять манипуляции. Она покачала головой:

– Ну вот я здесь. Надеюсь, ты не хочешь получить свой миллион долларов обратно.

– Забудь про деньги, Одри. Я продал одну из девяти квартир своей компании, чтобы получить наличные. – Мир, в котором он жил.

– Что, если бы я только взяла скрипку и сбежала?

Он нахмурился:

– Тогда я был бы в затруднительном положении.

– Это была ошибка.

– Одри, – его голос окликнул ее, когда она уже успела сделать два шага, – подожди.

Она проигнорировала его команду.

– Спасибо за то, что сделал за меня мою работу. Я замолвлю властям за тебя доброе словечко.

– Ты уходишь?

– Да. Мне вообще не стоило сюда приходить.

Он шагнул перед ней:

– Почему тогда ты прилетела?

Потому что она медленно умирала, зная, что никогда не увидит его снова? Потому что первые шесть месяцев она продержалась на гордости и адреналине, но теперь у нее не осталось ничего, кроме горя. Потому что она испытывала зависимость от него.

– Понятия не имею, – пискнула она. – Позволь мне исправить это прямо сейчас.

Он снова преградил ей путь:

– Одри, подожди, пожалуйста, просто выслушай меня.

– Разве мы не достаточно сказали друг другу в аэропорту? – Она вздохнула.

– Ты сказала довольно много, а я по большей части молчал.

Серьезно? Он заставил ее вернуться, чтобы сказать последнее слово?

– Десять минут, Одри. Только это.

Было невозможно находиться так близко к тем бездонным карим глазам и не дать ему то, чего он просил. Десять минут ее времени. В обмен на скрипку в миллион долларов.

Она скрестила руки на груди и уперлась ногами в ковер:

– Прекрасно. Время пошло.

– Не здесь, – сказал он, положив руку ей на спину и подталкивая к двери.

Она остановилась и высвободилась из его горячей ладони.

– Нет. Не наверх. – С этим было связано слишком много воспоминаний. Хотя здесь внизу тоже было что вспомнить.

Но, по крайней мере, здесь были люди. Свидетели.

«Чего ты боишься?» Когда-то бросил он ей вызов. «Меня или себя?»

Он просто смотрел на нее умоляющим взглядом.

– О, ради бога, хорошо! – Она развернулась перед ним и направилась обратно в лобби с лифтами, а затем вверх по винтовой лестнице. Плюшевый ковер смягчал звук его шагов, но она чувствовала близость Оливера, его взгляд сзади.

– Ты похудела, – заявил он.

Она замерла. Повернулась. Взглянула.

Да, она чертовски похудела, теперь ее «атлетическое тело» намного больше подходило для дефиле по подиуму, чем бы ей хотелось. Его руки сразу взлетели по обе стороны от него.

– Да, прости… не останавливайся. Десять минут.

Наверху он прошел вперед и провел карточкой-ключом через сканер, и большие двери распахнулись точно так же, как в прошлом году. Она последовала за ним в роскошный пентхаус… и остановилась, сделав всего пару шагов, борясь с самой собой.

Перед окном, там, где он впервые прикоснулся к ней дрожащими руками столько длинных одиноких ночей назад, новый предмет мебели занимал свое почетное место с видом на бухту.

Мягкое кресло для курения.

Их кресло.

Она онемела от этого зрелища – в эмоциональном и в буквальном смысле.

– Почему оно здесь? – прошептала она.

Он, казалось, удивился, проследив за направлением ее взгляда.

– Я перенес его сюда. Мне нравится сидеть в нем, смотреть в окно. Думать.

– О чем?

– О многом. – Он вздохнул. – В основном о нас.

Она повернулась и взглянула на него широко раскрытыми глазами.

– «Нас» не существует.

Его плечи опустились.

– «Мы» были. Одну удивительную ночь. Я думаю об этом, и скучаю по той ночи.

Она напряглась, готовая услышать «но».

Он подошел ближе:

– Я сижу в этом кресле и думаю о тебе, и я скучаю по тебе.

– Осторожно, – выдохнула она почти беззвучно. – Я могу неправильно истолковать это.

Он взял ее за руку и повел к роскошному дивану, располагавшемуся на небольшом подиуме в гостинной зоне. Диван, на котором они впервые так яростно и страстно занимались любовью. Она вытащила свои пальцы из его ладони и подошла к креслу, оперлась руками на его богато расшитую спинку, словно это могло придать ей сил, используя его в качестве костыля.

Именно такими были ее воспоминания о нем в прошлом году.

– Я хочу, чтобы ты кое-что знала, – сказал он. – Вообще-то много чего.

Она выпрямилась, прислушиваясь, но не обернулась. Гонконгский горизонт успокаивал ее. Если говорить о вещах, которых ей не хватало…

– Я желал тебя спустя где-то десять минут после того, как ты вошла в тот бар много лет назад. В последующие годы я был готов отдать что угодно, чтобы хотя бы раз проснуться с тобой вместе, а не смотреть на часы, боясь приближения полночи, когда ты сбежишь вниз по лестнице до следующего Рождества.

Ее дыхание оборвалось, как будто ей ударили в грудь кулаком, пока она не вспомнила, что их желания не совсем совпадали.

– Я был очарован с первой секунды, когда ты направила на меня свой выразительный взгляд и острый ум. Ты была вызовом, потому что казалась настолько незаинтересованной во мне и настолько заинтересованной в Блейке, а такого со мной просто не случалось. И я сидел там, пытаясь выдержать моменты, когда Блейк дотрагивался до тебя…

– Это смущало тебя.

– Не смущало, Одри. Причиняло боль. Я не мог смотреть, как он прикасается к тебе. Я ненавидел, что ты предпочитала его компанию и его руки моим. И именно тогда я понял, что дело не только в самолюбии, что все гораздо серьезнее. Что я не просто хотел тебя. Я испытывал к тебе настоящие чувства.

Ее пальцы вонзились в парчовую спинку кресла, и она прошептала:

– Почему ты послал мне ключ, Оливер?

– Потому что ты была права и потому что я хотел сказать тебе это лично, и я решил, что это привлечет твое внимание.

– Права в чем?

– Во всем. Насчет байронического героя. Было настолько проще страдать от желания и страсти и никогда не сталкиваться с реальностью, с тем, что все это означало. А потом скрывать это с помощью работы и бесконечных других оправданий. Ты была женой моего лучшего друга. Самой недостижимой женщиной, на которой можно было абсолютно безопасно зацикливаться. Я убедился, что причина моей неспособности сойтись с женщинами – какой-то одной женщиной – заключалась в высоких требованиях. Было легко разбудить в них желание, еще проще игнорировать их, потому что они недотягивали до моего абсолютно недостижимого идеала. Моего представления о тебе.

Он обошел кресло и встал перед ним, оперся одним коленом на толстую подушку на сиденье, чтобы сравняться с Одри ростом, и встретился с ней глазами.

– Я начинал придираться к отношениям еще до того, как они приближались к точке каких-либо обязательств, просто чтобы избежать необходимости сталкиваться с этим моментом.

Одри невыносимо хотелось прикоснуться к Оливеру, который стоял перед ней с выражением тоски на лице. Но самодисциплина на этот раз не подвела ее.

– Каким моментом?

– Моментом, когда я понимал, что не был способен на какие-либо обязательства, на настоящие отношения. Что не мог никому хранить верность, как и мой отец. Так что я уходил раньше или выбирал женщин, которые бы изменили мне первыми.

Ох, Оливер…

– Я все время считал, что я настолько лучше его – со своими прочными ценностями и высокой моралью, – но все это время я боялся, что унаследовал его неумение связать себя обязательством с кем-то, хранить верность. Любить только одну. – Он поднял на нее измученные глаза и погладил ее по щеке. – А потом у меня была ты. В моих руках. В моей постели. И все, чего я когда-либо хотел, лежало передо мной на тарелочке. Женщина, по сравнению с которой любая другая просто бледнела. Все это было так неожиданно реально, и не было никаких оснований для нас не быть вместе – в этом кресле, в этой комнате, в этом городе и за его пределами. Я запаниковал.

– Ты сказал мне, что не можешь любить меня. Ты достаточно ясно выразился. – Произносить это вслух все еще причиняло боль, даже столько времени спустя.

– Одри, – выдохнул он. – Мой отец использовал любовь моей матери к нему, чтобы привязать ее к отношениям, над которыми ему не нужно было работать. Он не ценил этого. И конечно, не уважал. Что, если я поступлю с тобой так же?

– А что, если нет? Ты – не твой отец, Оливер. – Независимо от того, что она до этого сказала в гневе.

– Что, если так? – Отчаяние заволокло ему глаза. – Твои чувства чуть было не заставили меня выяснять это. Вот почему я оттолкнул тебя.

Всего двенадцать месяцев назад она стояла здесь, в этом пентхаусе, в ужасе из-за своей возможной ущербности. И Оливер доказал, что она была не права. И тем самым изменил ее жизнь. Теперь у нее был шанс вернуть ему долг.

– Тебе нечего бояться, Оливер Хармер. Ты настолько же сын своей матери, как и своего отца. Никогда не забывай этого.

Он уставился на гигантскую елку в углу, словно не мог поверить, что ее слова были правдой.

– Она умела любить? – надавила Одри.

– Да.

– Тогда почему ты не можешь?

На его лице было написано страдание и замешательство.

– Я никогда не любил.

– Нет? В самом деле? – Она выпрямилась и встретилась с ним глазами. – Вообще никого?

Он стоял как вкопанный.

Она сохраняла мужество.

– Это легко можно и не заметить. Я любила кого-то восемь лет, почти не понимая этого.

Его кожа побледнела – то ли из-за слова на букву «л», то ли из-за того, что Одри употребила его в прошедшем времени.

– Когда ты поняла это?

Она провела руками по спинке изысканно вышитой ткани кресла:

– Это было как гром среди ясного неба, как раз здесь, в этом кресле.

Он по-прежнему не сводил с нее глаз. Наступила тишина. Одри заставляла себя оставаться жесткой.

– Значит, ты это хотел сказать мне? – уточнила она. – Дело не в тебе, дело во мне?

– Дело действительно во мне, Одри. Но нет, что я действительно хотел сделать, – это извиниться. Прости, что я позволил тебе улететь из Гонконга, поверив, что ты могла сделать что-то по-другому, что ты могла бы что-то изменить.

Она сжала губы:

– Это начинает надоедать. В прошлый раз это был мой пол, на этот раз не было ничего, что я могла бы сделать по-другому, разве что наплевать.

– Это вовсе не так, как с Блейком.

– Я не боюсь своих чувств. В отличие от тебя.

Его глаза потускнели, когда она посмотрела на него.

– То есть?

– Именно то, что я сказала. Я думаю, ты просто боишься глубины своих чувств. Потому что чувства делают тебя уязвимым.

– Чего я боюсь, так это причинить тебе боль.

– Разве это не мой риск? Так же, как это был выбор твоей матери, когда она осталась с отцом.

Две глубокие морщины пролегли между его бровей.

– Ты не можешь хотеть выбрать это.

– Я бы и не стала, если бы считала, что ты унаследовал от отца что-то, кроме цвета глаз. Ты слишком сильно его не любишь. Я вообще ожидаю, что ты превратишься в его полную противоположность просто из собственного упорства.

– Я видел, что случилось с моей матерью, когда она потеряла его любовь, – сказал он напряженно и жестко, но не сердито. – Какой уязвимой это ее сделало.

– Ты мне не веришь?

– Ты знаешь, что верю.

– Тогда почему ты думаешь, что я причиню тебе боль? – Она умоляла. – Я выбрала быть уязвимой с тобой в прошлое Рождество, потому что не могла вспомнить ни одного человека в мире, которому бы мое незащищенное сердце доверяло больше, чем тебе.

– Я боюсь, что могу сделать тебе больно.

– Возможно, отказавшись от меня в какой-то момент в будущем?

– Я видел, как это повлияло на мою мать. – Впервые на его напряженном лице промелькнула враждебность. Но сейчас она знала, что так выглядел его страх. – И я чувствовал, что это сделало со мной.

Она шумно втянула ноздрями воздух в наступившей тишине, прежде чем он подошел к краю дивана. Он потянул за свисавшую со спинки мишуру и уставился на нее.

– С тобой? – рискнула спросить она.

Он развернулся:

– Мой отец отстранился от своей семьи, Одри, не только от брака. Он предал и меня тоже.

– Но он не бросил тебя. Он все еще здесь.

Он мрачно посмотрел в окно:

– Нет, он это сделал. Ему просто было лень уйти.

На долю секунды Одри задалась вопросом, не слишком ли она на него надавила, но затем Оливер плюхнулся на диван с опущенной головой.

Она подошла к нему, села рядом, положила руку на плечо и сказала единственную фразу, которая показалась ей уместной:

– Мне очень жаль.

Он покачал головой.

Она развернулась к нему:

– Мне жаль, что это случилось. И мне жаль, что это мучало тебя все это время. Любовь не должна так действовать на человека.

Когда она подняла руки, чтобы обнять его, он упал в ее объятия, обхватив, в свою очередь, ее за талию. Она прижимала его к себе. В конце концов, это был Оливер, мужчина, которого она любила.

И мужчине, которого она любила, было больно.

Он зарылся лицом ей в шею, и она нежно покачивала его.

– Ты можешь любить, Оливер, – сказала она после минуты безмолвных объятий. – Я обещаю. Ты просто должен позволить себе любить. И поверь, что это безопасно делать со мной.

В его молчании угадывались сомнения.

Она откинула прядь волос назад с его лба:

– Может, твоя любовь как одна из компаний, которые ты спасаешь. Разрушенная кем-то, кто не ценил ее и относился к ней грубо. Поэтому тебе просто нужно передать ее в руки того, кто будет лелеять и защищать ее. И растить в полную силу. Потому что у тебя есть такой потенциал. У нас есть.

Когда он выпрямился, его полуулыбка сказала ей, насколько неубедительной и банальной была эта аналогия. Но как бы то ни было, она взяла на себя это обязательство.

– Кто-то – это кто?

– Кто-то вроде меня. Дело в том, что я хотела бы диверсифицировать свой инвестиционный портфель. Думаешь, я могла бы стать тем человеком, которому ты доверил бы проблемную компанию? У меня, между прочим, отличные рекомендации в профессиональном отношении – успешные операции по возвращению струнных инструментов, ставших предметом торговли.

Он кивнул и благодарно поцеловал ее в лоб.

– Очень ответственно. И почетно.

– И у меня есть федеральный допуск к секретной информации, – выдохнула она, когда он поцеловал ее снова, на этот раз в щеку. – А они не дают его кому попало.

Он серьезно кивнул:

– Трудно спорить с Интерполом.

– И… хм… – Она потеряла нить, когда его губы уткнулись ей между ключиц. – У меня есть синий читательский билет. Это означает, что я могу брать книги из отдела справочной литературы.

Поцелуй.

– Убедительно.

– И если я готова рискнуть с тобой, несмотря на то, что ты уже причинил мне боль, самое меньшее, что ты можешь сделать, – это вернуть должок.

Он отстранился, чтобы взглянуть ей в глаза.

А потом его влажные теплые губы вновь прижались к ее коже, нежно целуя шею. Подбородок. Блуждая. Изучая. Открывая вновь.

– Я не должен был отпускать тебя, – горячо выдохнул он ей в ухо, прежде чем коснуться его языком.

Она повернулась к нему, ища его губы:

– Нет, должен. Чтобы я могла вернуться к тебе снова.

А потом они целовались. Горячо, страстно и неистово. Медленно, глубоко и примиряюще.

– Я не хочу любить никого другого, – прошептал он, поворачивая ее к себе и усаживая на диван. – Я не хочу доверять никому другому. Только тебе, Одри. Всегда.

Он убрал ее волосы назад и покрыл поцелуями ее веки, скулы, лоб, губы. Она протянула руки и утихомирила его ладони, успокоила его губы своими и поймала его взгляд.

– Я люблю тебя, Оливер. Всегда любила. И всегда буду любить. И моя любовь делает меня сильнее и лучше, не важно, вместе мы или нет.

Он повернулся так, чтобы они смотрели друг другу в глаза, сидя на просторном диване.

– Я не хочу больше проводить одинокие часы без тебя, не говоря уже о месяцах. Только не снова. Я не могу себе представить, как бы я жил, не имея возможности любить тебя все эти годы. Насколько одиноко мне было бы.

«Любить тебя…»

Это так легко проскользнуло в его предложении, что казалось очень достоверным. Как будто это всегда было частью его подсознания, словно это не были самые важные слова, которые она когда-либо слышала.

Она засмеялась и всхлипнула одновременно.

Тут его осенило.

– Представь, что мы никогда бы не встретились. Что в тот день ты зашла бы в другой бар по соседству.

– Представь, если бы я была храбрее в тот первый день и мне удалось бы завести настоящий разговор с тобой. Сколько лет мы уже были бы женаты.

Он хитро улыбнулся ей:

– Мы были бы самой развратной супружеской парой в Гонконге.

Она подняла голову:

– В Гонконге?

– Мы бы ведь жили здесь, разве нет?

Одри подумала.

– Да, наверное, здесь. Возможно, ты в любом случае купил бы этот пентхаус.

– Я купил ресторан для тебя, после того как ты не пришла, чтобы у меня всегда была ты.

– Это перебор в самом деле.

Он фыркнул:

– Это отчаяние.

Она провела кончиком языка по его губе.

– Я люблю тебя, отчаянно.

– Я люблю тебя, и точка.

Она не возражала. Она никогда, никогда не устанет слушать эти слова.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал он почти застенчиво, подойдя к дорогой елке в углу.

– Скрипки не было достаточно?

Он протянул ей коробочку, маленькую и подозрительно квадратную, в безупречной подарочной упаковке:

– Я бы послал его тебе по почте, если бы ты не пришла.

– Упаковка слишком хороша, чтобы порвать ее.

Он взял у нее коробочку и сорвал с нее красивый бант, а затем вернул ей упаковку. Проблема решена.

Внутри оказалась характерная ювелирная коробочка.

– Оливер…

– Не паникуй. Это не кольцо, – заверил он. – Не в этот раз.

Не в этот раз…

Одри потянула за крошечный кожаный язычок застежки и открыла коробочку. Она не смогла сдержать вздох восхищения. Внутри на черной шелковой подушке лежало изысканное ожерелье со стрекозой – крошечное тельце из белого золота было инкрустировано драгоценными камнями, а ее прекрасные крылья украшены аквамаринами и сапфирами. Тельце переходило в торс женщины, вырезанный из нефрита – изумительной красоты и с обнаженной грудью.

– Это напомнило мне о тебе, – пробормотал он почти извиняющимся тоном. – Страстная, стильная и естественная одновременно. Я не мог его не купить.

Слезы неожиданно навернулись ей на глаза, и оценить эту красоту ручной работы было почти невозможно.

– Это…

Были ли вообще такие слова, чтобы выразить, что это значило для нее? Такой личный и особый подарок. Более значимый, чем любая скрипка. Или ресторан. Или пентхаус.

Она обвила руками его шею, сжимая ювелирную коробочку в кулаке.

– Это изумительно, – выдохнула она ему в ухо. – Спасибо.

Ее поцелуй был красноречивее любых слов, и, спрятав лицо у него на груди, она позволила ему увлечь себя на диван и чувствовала, как бьется его сердце рядом с ее.

Оливер дразнил ее, по очереди поглаживая стрекозу и груди. Медленно стрекоза нагревалась от тепла тела Одри.

– Как ты думаешь, Блейк чувствовал это? – сказала она спустя некоторое время, чтобы отвлечься от его нежных пальцев. – Как сильно нас тянуло друг к другу?

– Почему ты спрашиваешь?

– Он всегда был так встревожен, если я была рядом с тобой. Я думала, может, он чувствовал, что ты привлекал меня.

– Ты шутишь? У тебя лучшее покерное лицо в мире. Я понятия не имел, а ведь я был постоянно начеку, пытаясь распознать малейший знак. – Она нахмурилась, и он поцеловал ее. – Я думаю, скорее он чувствовал, что меня влечет к тебе. Я просто кузнечик по сравнению с твоей эмоциональной дисциплиной сенсея.

– Но почему ему было не все равно, что ты ко мне чувствовал? Учитывая то, что мы теперь знаем?

– Собака на сене? – Оливер поцеловал ее между лопаток. – Может быть, его возмущало покушение на его собственность.

Какими бы заманчивыми ни казались ей губы Оливера, как бы ни хотелось ей бросить этот разговор и отдаться им полностью, что-то внутри Одри ее не отпускало.

– Это была не обида. Это была зависть.

Он усмехнулся:

– Может быть, речь шла не о тебе? Я сам довольно сексуальный… – Он рассмеялся, но Одри привстала на локте, задумчиво глядя на него. – А Блейк был достаточно голубым. Нет, Одри. Я шучу.

По ее телу побежали мурашки от озарившей ее догадки.

– Он ревновал не к тебе, а тебя. Это же очевидно.

Все окончательно встало на свои места. Почему Блейк волновался, если она, идя на ужин, выглядела соблазнительно. Дело было не во влечении, это был гнев – что Оливер может заинтересоваться ею. А все случайные, ничем не объяснимые трогательные моменты нежности… все это было направлено на то, чтобы вызвать реакцию у Оливера, а не у нее.

Может быть, Блейк был влюблен в своего лучшего друга гораздо дольше, чем она.

– Он хотел тебя, – сказала она. – А ты хотел меня. И он видел это каждый раз, когда мы все были вместе.

В этой мысли была обреченная уверенность. Неудивительно, что он боялся, что что-то происходит в Гонконге. Он знал правду. Он просто понял ее гораздо раньше, чем любой из них.

– Бедный Блейк, – прошептала она. – Он скрывался за столькими масками. А ты и я были предназначены друг другу с самого начала.

В ее тоне не было вопросительных интонаций. Лишь убежденность в правоте.

– Может, и медленно, – сказал он, касаясь губами точки чуть ниже ее уха, – но мы добрались сюда.

– Обещай мне, в наших отношениях не будет притворства, Оливер. Никогда. Обещай мне, что мы снова станем теми Одри и Оливером, которые могут говорить о чем угодно, которые могут делиться абсолютно всем. Даже непростыми жесткими вещами.

Он поцеловал ее в губы, а затем – видя, как важна ей была эта тема, – уперся подбородком в ее лоб и положил ее руку себе на сердце:

– Я торжественно клянусь тебе, Одри. Всякий раз, когда нам нужно будет обсудить что-то непростое, мы устроимся на нашем кресле, и будем говорить, говорить, и не остановимся, пока все не обсудим.

Она скосила глаза вправо:

– Наше кресло?

– Наше кресло. – Он поднял подбородок и посмотрел ей в глаза. – А что?

– А я надеялась, что его можно использовать не только в благих, но и больше в порочных целях, – выдохнула она. – А с нашей последней встречи прошло столько времени.

Во взгляде Оливера вспыхнуло желание.

– К счастью, это многоцелевое кресло. Пойдем же… – Он поднял ее и слегка подтолкнул в направлении окна. – Давай убедимся, что оно соответствует своему предназначению.