ГЛАВА VIII
По весне, как сошёл снег и реки очистились ото льда, Илья засуетился, забегал.
— Илья, ты опять удумал чего?
— Караван собирается, зятёк, в Ганзею. И правду сказать — торговля встала почти. Помнишь, зимой на санях в Великий Новгород купцы ездили?
— Как не помнить, едва Богу душу не отдал.
— Так, считай, без толку съездили, и половину товара продать не смогли. Обезлюдел город-то после погрома, что государь со своими опричниками устроил.
— Так уж сколько времени с тех пор минуло!
— Э, народ не кролики, быстро не народятся. Да и деньги у богатых отобрали, некому покупать стало и не на что. Вот и порешили купцы ладьи морские нанять, у кого своих нету, да в Ганзу сплавать. Глядишь — удастся копейку заработать.
— Рисковое дело. Хотя на морских просторах лесов нет и разбойников тоже, но пиратов хватает.
— Плавают же люди!
— Только не все домой с прибытком возвращаются.
— Типун тебе на язык. Ты скажи лучше, пойдёшь со мной? Помощник мне надёжный нужен, кому довериться можно. Ты языки какие-нибудь знаешь?
— Татарский, так он там не нужен. Ещё итальянский, но так далеко вы не поплывёте. В Ганзе немецкий нужен, да я его не знаю.
— Не велика беда — другие тоже не знают, однако же никто без прибытка не возвращался.
— Хорошо, Илья, поеду и помогу.
— Мне только за товаром присмотреть, торговать я сам буду — у тебя-то и опыта нет.
Пару недель купец, как заведённый, отбирал и упаковывал товар. И настал день, когда мы перевезли его на большую морскую ладью. Вечером попрощались с домашними. У Дарьи уже заметно округлился животик, и ходить она стала смешно — как уточка, переваливаясь с боку на бок, почти как все беременные.
Мы переночевали на судне, и рано утром караван из четырёх ладей отвалил от причала Пскова. На корме взвился российский флаг — чёрный орёл на зелёном фоне — морской флаг России в те времена.
Псковское озеро встретило нас лёгкой рябью на воде и устойчивым попутным ветром. Было довольно свежо, и я кутался в суконный плащ, накинутый поверх ферязи. Илья же чувствовал себя комфортно в однорядке, подбитой мехом куницы.
К вечеру прошли узкий перешеек и вошли в Чудское озеро. Памятное место — здесь три века назад разгромил немецких псов-рыцарей новгородский князь Александр, при важном для Новограда уговоре на отсрочку дани Батыю. И врага на Русь не допустил, и веру православную не позволил католикам опрокинуть.
Стемнело, и мы улеглись спать под пологом. Небольшая каютка была на ладье одна, и её занимал сам хозяин судна, он же капитан. Пятеро купцов теснились на носу судна под холщовым пологом. Трюмы же были забиты псковскими товарами. Улеглись, прикрылись суконными одеялами, что выдал владелец судна.
Ночью ладья шла не останавливаясь, лишь зажгли носовые и кормовые огни — масляные светильники в слюдяных фонарях. Видимо, кормчие на ладьях хорошо знали фарватер.
Утро выдалось туманным, промозглым, все ёжились от сырости и ветра. Ладьи сбавили ход, впереди сидел вперёдсмотрящий. Но как солнце поднялось повыше, туман рассеялся. К вечеру вошли в Нарову, и вскоре справа показался Иван- город. На противоположном берегу виднелась Нарва.
Наконец мы выбрались в Финский залив, и повернули на закат. Ладьи дружно бросили якоря. Залив изобиловал отмелями, и в темноте запросто можно было сесть на мель. Рисковать судами и товарами никто не хотел.
Поужинав, команда и купцы улеглись спать. Купцам долго не спалось. Да и как тут уснуть — ещё два-три дня пути — и вот она, Ганза! Как-то сложатся там дела? И хотя каждый из купцов был тёртым калачом в своём деле, все переживали за исход плавания. Торговать на Руси и за границей — разница большая. А ещё побаивались пиратов.
В последнее время польские пираты вконец обнаглели. Получив от короля Сигизмунда каперские грамоты, они грабили всех и вся, невзирая на подданство. Королевская казна имела долю с награбленного, а морские разбойники именовались каперами и были под защитой Речи Посполитой, свободно пользуясь её портами и пропивая в тавернах трофеи.
Правда и Русь тоже стала защищать торговые пути. Неведомыми путями, явно позолотив ручку кому следует, датский авантюрист и пират Карстен Роде попал на приём к русскому государю, чудом получил государев патент на каперство и ныне с сподвижниками — Гансом Дитрехсеном и Клаусом Тоде на трёх шхунах — «Царица Анастасия», «Весёлая невеста» и «Варяжское море» — грабил и топил польских пиратов, а заодно и корабли наших недругов — шведов и прочих. Российский государь за успехи произвёл Карстена в адмиралы — видимо, каперская доля в казне была весомой. Базой каперов являлся остров Борнхольм.
О прошлом годе Карстен Роде действовал довольно лихо, утопив в одном бою сразу пятнадцать польских кораблей. Поляки притихли было, но Швеция помогла им своим флотом. Однако все попытки шведов потопить каперские суда адмирала Роде пока не увенчались успехом.
Купцы уповали на то, что нам удастся проскочить по морю без потерь.
Едва забрезжил рассвет, команды ладей выбрали канаты и подняли якоря. Подгоняемые слабым ветерком, ладьи тронулись. Но как только мы миновали Финский залив и вышли в открытое море, ветер окреп, крупные волны стали бить в правый борт. Ладьи шли полным ходом, вспенивая воду.
После полудня вперёдсмотрящий закричал:
— Вижу паруса на горизонте с севера!
Команда и купцы кинулись к правому борту. Кто
плывёт — друг или враг?
Паруса увеличивались, и часа через два уже можно было разглядеть корпуса кораблей.
Капитан сходил в каюту, вышел с подзорной трубой, навёл резкость, всмотрелся в приближающиеся корабли, помрачнел и выматерился:
— Шведы, мать их уязви!
Купцы забеспокоились. Вооружения на торговых ладьях нет, трюмы заполнены товарами, ладьи глубоко осели в воду, скорость невелика. Ни отбиться, ни уйти мы не могли.
Меж тем шведские корабли приближались и по стройным узким корпусам даже я, не моряк, мог понять, что суда не торговые. Или военные или пираты, но оба варианта для нас были одинаково плохи. Мы мрачно наблюдали, как с каждым часом неприятель приближался.
— Паруса на горизонте с запада!
Все настолько были поглощены созерцанием приближения шведских кораблей, что совершенно не глядели по сторонам. Теперь взоры стоящих на палубе устремились за нос корабля. Вдали виднелись три корабля, идущие полным ходом на нас.
«Неужели шведы окружают, чтобы добыча не ускользнула?» — мелькнуло в голове. Я прикинул — шведы и неизвестные были от нас на одинаковом расстоянии. Учитывая, что мы шли навстречу вторым, сближаясь почти встречным курсом, то с ними мы встретимся раньше, чем со шведами. Вопрос только — кто эти неизвестные? Флагов на корме не видно — заслоняют паруса.
Капитан прошёл на нос судна, вгляделся в подзорную трубу.
— Разрази меня гром, я узнаю «Весёлую невесту»!
К нам навстречу шла маленькая эскадра Карсте- на Роде. Все перевели дух. Не сказать, что он наш друг, — но хотя бы нападать не будет, а может быть, и вступит в пушечную дуэль со шведами, задержав их.
Тем временем и шведы, и эскадра каперов заметили друг друга и изменили курс. Теперь они шли друг на друга, а мы остались несколько левее, наблюдая, как сходятся два неприятеля — русские каперы и шведские военные суда.
Русскими каперов можно было назвать лишь условно — все команды на судах были иноземным сбродом, нанятым в трактирах прибрежных стран, но надо отдать им должное — сражались они отважно, дерзко, часто нападая на значительно превосходящие их силы, и что удивительно вовсе — одерживая победы. До сих пор о Карстене Роде ходили легенды — он не потерпел ни одного поражения.
Эскадры сближались, и вскоре прогремел первый пушечный залп. Это открыли огонь шведы. Их корабли окутались густым дымом. Каперы сблизились со шведами, и теперь грянул залп с их стороны. Даже издалека было видно, что каперские пушки нанесли шведам значительный урон — падали мачты, от некоторых парусов остались просто лохмотья. Но у шведов было подавляющее преимущество в кораблях: против трёх каперских — двенадцать шведских боевых, хорошо оснащённых и с вымуштрованными командами. Залпы пушек теперь следовали один за другим. Над местом сражения стоял густой дым, так что купцы удивлялись:
— Как можно стрелять, если противника не видно?
Два корабля из каперской эскадры сблизились со шведскими и пошли на абордаж. Стрельба из пушек прекратилась. Видно стало лучше, дым не мешал. Иногда ветер доносил яростные крики со стороны сражающихся. Третье каперское судно шло вдоль кильватерного строя шведских кораблей, лавируя и стреляя то одним бортом, то другим по неприятелю.
Но шведы значительно превосходили каперов в силах. Досмотреть окончание морской битвы не удалось, хотя очень хотелось. Я впервые видел морской бой со стороны — зрелище сражения очень впечатляло! Но воспользовавшись счастливой возможностью скрыться, команды наших людей спешили убраться от места боя побыстрее: были подняты все паруса, и мы уходили от схватки дальше и дальше. Сначала были видны паруса, затем только долетали звуки пушечных залпов, похожие на далёкие раскаты грома. Но вскоре и их не стало слышно.
Все расслабились, но команды не сбрасывали ход.
К нам подошёл капитан:
— Похоже, пронесло, вовремя каперы вышли навстречу шведам. Пока удача нам сопутствует. Ещё два дня — и мы будем в Ростоке, если сохранится попутный ветер.
До вечера плавание проходило мирно, встречались пузатые торговые суда разных стран, но пиратов не было.
К вечеру мы встали на якоря недалеко от какого-то островка. Ладьи стояли близко друг к другу, и знакомые матросы и купцы громко перекрикивались.
Поужинав, мы улеглись спать. Полный впечатлениями прошедшего дня, убаюканный лёгкой качкой, я быстро уснул.
Около полуночи раздался ощутимый удар в борт судна. Ладью качнуло. Все повскакивали в тревоге. Рядом с нами, борт о борт стояло чужое судно.
«Каперы!» — пронёсся приглушённый шепоток. С каперского судна раздался голос невидимого в темноте человека:
— Лекарь есть на судне?
Купцы переглянулись:
— Так это же Карстен Роде — цел, шельма!
К борту ладьи подошёл наш капитан, всмотрелся.
— И судно его — «Варяжское море»!
Мне совсем не хотелось связываться с каперами, пусть и ходившими под русским флагом, и я благоразумно промолчал. Однако купцы меня выдали.
— Есть, есть лекарь на судне. Юрий, ты где? Выйди вперёд.
Делать было нечего. Я подошёл к борту. На другом судне к борту подошёл человек, — как я потом понял, сам адмирал Роде.
— У меня на судне много раненых. Инструменты с собой?
— С собой.
— Настоятельно прошу перейти на моё судно и оказать необходимую помощь.
Голос был жёсткий. Думаю, моих возражений никто бы не принял. Да и каперы могли запросто перелезть через борт и увезти меня на свой корабль силой.
— Хорошо. Сейчас возьму инструменты.
— Прошу поторопиться.
Я подошёл к Илье.
— Илья, каперы меня к себе требуют, — да ты и сам слышал весь разговор. Если мы каким-то образом разлучимся, буду искать тебя на пристани в Ростоке.
— Храни тебя Бог! — Илья перекрестил меня.
Я нашёл сумку с инструментами, перелез через
борт ладьи. Меня тут же подхватили сильные руки и потащили вперёд. Я успел увидеть, как каперская шхуна медленно отошла от ладьи. Затем моряки «Варяжского моря» довольно грубо поволокли меня по трапу вниз, на вторую палубу.
Здесь довольно сильно пахло порохом, скудный свет масляного фонаря освещал небольшой круг, но даже и этого света хватало, чтобы увидеть масштабы разрушения. В бортах пушечной палубы зияли рваные дыры от шведских ядер, некоторые пушки были перевёрнуты, валялись обрывки верёвочных снастей, а сама палуба была липкой от крови. Шхуна была сильно потрёпана.
Меня завели в каюту. Здесь стоял стол и горели два светильника. На сундуке сидел сам адмирал — в разорванной форме с закопченным от пороховой гари лицом. Было ему около сорока, и принадлежность к мореходам выдавала шкиперская бородка.
Лицо можно было бы назвать даже приятным, если бы не глаза — какие-то бесцветные, водянистые — но пронизывающие, и взгляд очень даже неприятный. Заглянуть в них второй раз вовсе не хотелось.
— Наш медикус убит. Из экипажа в живых осталось лишь четырнадцать человек, и почти все ранены. Но кому-то же надо управлять кораблём и привести его в порт. Я не хочу, чтобы на этой чёртовой посудине все сдохли! Делай, что можешь, теперь эта каюта — твоё рабочее место. Как только прибудем в порт, ты свободен.
Деваться мне было некуда.
Двое каперов принесли первого раненого. Ему оторвало ядром руку по локоть, задело рёбра.
— Ром, вино покрепче есть?
— Ты работай — пить потом будешь, пока не заслужил.
— Мне именно для работы и надо — причём Много.
Капер удалился, и вскоре принёс две бутылки зелёного стекла с ромом.
С его помощью я положил раненого на стол, дал ему настойки опия, ополоснул руки ромом, щедро полил ромом культю у раненого.
Сначала капер смотрел на всё с интересом, но когда я достал инструменты, он выскочил из каюты. Может, так даже и лучше.
Я прооперировал раненого, сделал перевязку. Его унесли, а на его место положили второго. Едва взглянув на его живот, я понял, что он не жилец.
В открытую рану живота выпирал порезанный и размозженный кишечник, причём — вперемешку со щепками. В ране была тёмная, почти чёрная кровь. Видимо, есть разрыв печени.
Я покачал головой. Каперы быстро поняли безысходность положения моряка, а может — у них это было принято.
— Прости, Ральф!
Капер вытащил кривой абордажный нож и всадил его в сердце раненому. Затем извлёк нож из раны и не спеша обтёр об одежду только что убитого сотоварища. Вдвоём каперы подхватили тело, вынесли из каюты и через огромную дыру в борте пушечной палубы сбросили его в море.
Ни фига себе, порядки у них тут! А если и меня после завершения работы вот так же — ножом по горлу, и за борт? Ладно, прочь дурные мысли из головы, надо работать. Тем более что эти раненые моряки помогли нам уйти от шведов.
Я доставал из тел пули, куски щепок, ампутировал раздробленные руки и ноги. Устал так, что после того, как прооперировал последнего раненого, едва разогнул спину.
В изнеможении я сел на сундук. Пальцы рук подрагивали от напряжения, сами руки, как, впрочем, и одежда, были в крови. Ё-моё, запасной одеж- ды-то я не взял. Пристанем к пирсу в гавани, сойду на берег — от меня все шарахаться будут, а может, и арестуют — объясните, господин, откуда кровь на одежде?
Хлопнула дверь, и вошёл сам Карстен. Он посмотрел на меня и сказал что-то матросу, который стоял у двери. Сам присел на рундук.
— Лекарь, ты неплохо поработал. Один человек умер, но я и так видел, что он не жилец. И что меня удивило — если оперировал наш медикус, прими Господь его душу, — так тихо на судне не было.
Карстен вытащил из-за пояса небольшой кожаный мешочек и ловко швырнул его мне прямо в руки.
— Не хочешь ли перейти в мою команду? Головорезов у меня хватает, а вместо убитых новых наберу. Судно подремонтирую в порту — и снова в море.
Лицо его вдруг омрачилось. Он вытащил из отворота рукава трубку, взял её в рот и прикурил от свечи. По каюте поплыл ароматный дым. Отвык я уже от вида и запаха табака — гляди-ка, в Европе курят уже вовсю.
— Не хочешь — неволить не буду, только сам подумай: за один удачный рейд денег можешь получить больше, чем за год-два работы до седьмого пота.
— Так-то оно так, только не все эти деньги получат. Почти все раненые, которых я сегодня оперировал, к службе будут негодны. Кстати, а где два других судна — кажется, «Царица Анастасия» и «Весёлая невеста»?
— На дно пошли, — нехотя признал каперский адмирал. — Сегодня удача нам изменила — слишком много сил у шведов было. Да и командовал ими Хенрик Торн, я его вымпел на флагманском фрегате отлично видел. А он хитёр и удачлив.
Вошёл капер, принёс целый ворох одежды.
— Переодевайся, ты на мясника похож, — бросил Карстен и вышел.
Я снял свою окровавленную одежду, примерил принесённые штаны, курточку и рубаху. Переоделся. Посмотреть бы на себя в зеркало, но его в каюте не было. И то — не в дамском же я салоне, а на борту каперского, считай — пиратского судна. Надел на голову смешную шапочку — нечто среднее между беретом и пирожком. Выглядел я, наверное, смешно, но кто его знает, какая сейчас мода за границей — коротенькие штанишки носят или длинные?
Я подпоясался, сунул кошель за пояс и вышел на пушечную палубу. Команда мирно спала, и я поднялся по трапу наверх. У штурвала стояли рулевой и Карстен, сжимавший зубами трубку.
Неяркая луна едва освещала море. Чего они здесь видят? Так и на отмель или островок налететь можно — или они знают эти места как свои пять пальцев?
— Спать иди, медикус, — заметив меня, сказал каперский адмирал. — А хочешь выпить — пей, перекусить только утром можно будет.
Подышав свежим воздухом, я спустился в каюту и улёгся на сундук, благо — крышка его была плоской. Так, интересно — у Карстена из трёх кораблей остался лишь один, да и то здорово потрёпанный. Он что — вновь будет собирать эскадру или забросит каперство? А какое мне до этого дело? Надо поспать.
Вставшее солнце било прямо в лицо. Я продрал глаза. На судне слышалась возня. Я вышел из каюты. Матросы из легкораненых делали на палубе приборку — сбрасывали за борт куски досок, обрывки верёвок, замывали следы крови.
— Скоро в порт придём — надо прибраться, — буркнул Карстен. — На камбузе можно поесть.
Я отправился на камбуз, найдя его по запахам. Кок, который выглядел как бандит самого устрашающего вида, без слов навалил мне в оловянную миску овсянки, сверху припечатал куском солонины и добавил пару сухарей. Не ресторан, конечно, но утолить голод можно. Пока я ел, кок выглянул в иллюминатор и равнодушно сказал:
— Борнхольм проходим.
До меня не сразу дошло — потом сообразил, что остров Борнхольм — это же то место, где базировалась эскадра Карстена Роде. Тогда почему он идёт мимо?
— Куда мы идём?
— Копенгаген, — бросил неразговорчивый кок.
От Борнхольма до Ростока было не так уж и
далеко, от Копенгагена — чуть ли не вдвое дальше. И что теперь — идти и требовать сменить курс? Смешно! Меня запросто скинут за борт, повесив на шею вместо камня мою сумку с инструментами. Придётся плыть с ними — иного выхода не было.
От нечего делать я прошёлся по шхуне — заодно осматривал раненых. Состояние их было вполне удовлетворительным.
Шхуна мне понравилась — конечно, я делал скидку на разрушения, полученные в бою. Видел я раньше пиратские суда — грязь и вонь. Кар- стен же содержал судно в чистоте и порядке. Скорее всего, он держал на судне железную дисциплину, причём держал жёстко — на пушечной палубе я видел парочку плетей. Провинившихся моряков клали на ствол пушки, руки связывали под стволом, и по голой спине боцман или назначенный из приближённых человек наносил отведённое количество ударов. Ещё на английском флоте любили протаскивать провинившихся на верёвке под килем.
В полдень следующего дня корабль причалил к портовой стенке Копенгагена, встав подальше от центра порта. Конечно, кому охота показывать всем изрядно повреждённый в бою корабль?
Команду отпустили на берег — вместе с ней сошёл с корабля и я. Не по душе мне пиратская стезя.
В этот же день мне удалось найти попутный корабль, и к вечеру следующего дня я был в Рос- токе.
Побродив по причалам, я нашёл наши, русские ладьи. Ильи на судне, как и других купцов, не было.
— Все на торгу, — пояснил дежурный.
Я улёгся отдыхать под навесом, на своём месте. Не знаючи города, найти Илью невозможно.
Вечером купцы взошли на судно все вместе — возбуждённые, обсуждающие итоги торгов. Завидев меня, Илья обрадовался.
— Жив! Молодец, что нашёл меня. А чего на тебе за одежда такая — ты же в другой был?
— Пришлось поменять.
— Чудная — здесь не такую носят.
— Знаю, Илья, — мне выбирать не пришлось.
— Не обижайся — это я так, к слову.
Назавтра мы пошли на торг вместе, нагруженные тюками с товаром. Меха продавались бойко, торговал Илья умело, весело, зазывая горожан прибаутками, из которых немчура не поняла и половины.
Распродав товар, мы зашли в местную таверну и поели горяченького, довольно жиденького супчика. А пиво и свиные сардельки оказались хороши.
Проходя мимо кирхи, я обратил внимание на разноцветную мозаику в окнах.
— Илья, — зайдём, поглядим.
— Чего я не видал у этих схизматиков? Церковь- то не наша, не православная.
— Не молиться зову, Илья, — поглядеть на искусство стекольное.
— Ну, разве что так.
Мы вошли, направились к западной стене. Лучи солнца били в разноцветные стёкла и на полу рассыпались всеми цветами радуги. Было необыкновенно красиво.
Илья застыл, сражённый заморским дивом.
— Порадовал ты моё сердце, Юрий, сроду не видывал таких чудес.
— Илья, я ведь тебя не любоваться привёл.
— Чего тогда?
— Ты подойди поближе, приглядись.
Мы подошли, осмотрели мозаику. В свинцовый переплёт были вставлены кусочки разноцветного стекла, образуя рисунок.
— Что-то не пойму я тебя, зятёк.
— Э, Илья. Вот что тебе дома организовать надо. Переплёты делать — не проблема. Как стёкла разноцветные лить — вот вопрос.
— Эка ты задумал! А я всё думаю — чего ты меня сюда потащил?
— Делают ведь люди, и мы сможем. Ты хотел деньги в производство вложить — вот и вкладывайся. Не иди по мостовой, глядя под ноги — крути головой по сторонам.
— Не, не потянем. Мало того что стекло лить надо — так ещё и цветное. Такое только в Венеции делают, я слыхал.
Мы вышли из кирхи в глубокой задумчивости. Я размышлял — нельзя ли перекупить опытного стекольщика, предложив ему неплохое жалованье, или же попробовать самому. Возни достаточно, времени это отнимет много, но и денег можно сэкономить изрядно.
Весь следующий день, пока Илья торговал, я шнырял по Ростоку, пытаясь найти стекольную мастерскую. Тщетно — все витражи были привезены из Венеции или юга Франции. Видно — судьба, придётся всё начинать самим.
Через пару недель весь товар был распродан. Илья на все вырученные деньги закупил местных товаров для продажи на родине. Удалось это с трудом. Завидев русских купцов, немцы начали завышать цены — не зря организовали Ганзейский союз, дабы торговать с Русью самим.
И всё-таки настал день, когда наша ладья вышла в море и направилась к родным берегам.
Капитан советовался с купцами — как путь держать: ближе к польским берегам — есть опасность нарваться на польских пиратов. В прибрежных странах все уже были наслышаны о том, что шведы разбили эскадру Карстена Роде — стало быть, поляки осмелеют. Держаться севернее, подальше от ляхов — можно нарваться на шведов.
Решили не идти одним курсом, а периодически его менять. К тому же смотрящих выставили не одного, а троих, чтобы за морем смотрели. Как появится где парус — докладывать сразу, чтобы попытаться уйти или укрыться за каким-либо островком.
С трудом, общими усилиями и напряжённой работы всей команды удалось дойти до Финского залива без происшествий. Ну а уж дальше — по своей земле, вернее — воде, там полегче.
Вот вдали показались купола церквей Пскова, и к вечеру мы причалили к Псковской земле.
На берегу ожидали грузов портовые амбалы, поэтому затруднений при выгрузке товаров не было. Их сразу перегрузили на подводы, и мы отправились домой.
То-то радости было! Дарья и Маша соскучились. Я удивился, как за полтора месяца моего отсутствия вырос живот у Дарьи.
Пока все вместе сносили товар с подвод в подклеть, наступила полночь. Утомлённые, мы повалились спать.
Утречком уже поели не спеша, сходили в баньку, рассказали женщинам, что интересного видели в чужедальней стороне. Илья живописал бой каперской эскадры со шведским флотом, моё отплытие на «Варяжском море». Женщины ахали и удивлялись. Потом купец рассказал о виденной в кирхе мозаике.
— Вот, зятёк хочет мастерскую сделать по выделке стекла. Думаю — дело неподъёмное, не знаем мы всех тонкостей. Вот, к примеру, я — даже не представляю, из чего оно делается.
Мы немного поболтали ещё, когда раздался стук в ворота. Маша, как всегда, пошла открывать. Вернулась растерянная, за ней маячили двое дюжих молодцев в серых кафтанах, похоже — служивые.
— Кто будет лекарь Кожин?
Я поднялся из-за стола.
— Я. Чем обязан?
— Мы из Разбойного приказа. Велено доставить тебя к дьяку.
— В чём моя вина?
— Мы не знаем, наше дело — указания выполнять.
Я собрался и вышел из дому, сопровождаемый то ли провожатыми, то ли конвоирами.
Идти было недалеко — квартала три. Каменный дом Разбойного приказа был довольно мрачного вида — под стать учреждению.
Вины за собой я не чувствовал никакой — никого не грабил, не воровал, своим трудом зарабатывал на хлеб, но под ложечкой сосало. На Руси во все времена никто не мог чувствовать себя спокойно перед властью. Боярин или князь мог легко попасть в опалу — просто за принадлежность к роду, хоть в чём-то вызвавшему неудовольствие государя. Чего уж говорить о людях неименитых, неродовитых? В памяти народной ещё свежи были бесчинства опричников, науськиваемых деспотом Иваном Грозным. Поэтому не без некоторой душевной робости вошёл я под крышу Разбойного приказа.
Меня завели в комнату, где за столом восседал вальяжного вида дьяк в серой суконной одежде. На столешнице лежали исписанные листы бумаги. Меня усадили на стул, сзади встали двое сопровождаемых.
— Лекарь Кожин, именем Юрий?
— Он самый.
Дьяк уставился на меня сверлящим взглядом. Ха, не таких видал! Я спокойно выдержал его взгляд.
— Мы будем в гляделки играть, или мне скажут, в чём моя вина? — первым спросил я дьяка.
— Не торопись, всё обскажу. Ты в Швеции бывал?
— Бывал.
— О! — поднял палец дьяк. — Стало быть — правду писано.
— Так я и не отрицаю, что был в Швеции. Разве это преступление?
— Пока нет. А позволь узнать, зачем ездил?
— Больного лечить. За мной приехали, обещали достойно заплатить за работу — я и поехал. У меня работа такая — людей лечить. Я лекарь.
— Не учи учёных, — огрызнулся дьяк, повысив голос. — Я знаю, чем лекарь занимается. Кого же ты лечил?
— Высокопоставленного шведа.
— Кто он?
— Не знаю, мне не сказали.
— Ай-яй-яй! Не надо врать. Может, ты на дыбу захотел?
— Я не вру. Думаю, то король шведский был, Юхан. Но это — мои догадки, больно дворец роскошный да одежды богатые. Имя больного мне никто не называл.
— Деньги заплатили?
— Заплатили — шведскими дал ерами.
— И обратно из страны выпустили?
— Ну я же перед тобой сижу, стало быть — выпустили.
— Странно!
Дьяк задумался.
— Ежели бы на самом деле был король, тебя должны были убить.
— Вот и я о том же.
— Как он выглядел?
Я описал внешность королевского лейб-медика Рика. Полностью фантазировать и описывать несуществующего человека нельзя — обязательно проколешься потом. Я описал его лицо, походку, одежду, рассказал о болезни и операции.
— Сколько ты был в Швеции?
— Немного — чуть больше седмицы. Ну а ежели с дорогой — поболее.
Дьяк замер, то ли размышляя, то ли не зная, что предпринять. Понятное дело — король и его окружение не афишировали болезнь, как, впрочем, поступали в подобных случаях и остальные европейские дворы. Скорее всего, осведомителей в близких к престолу кругах у государя и его тайных служб не было, вот и пытались выведать чего-либо ценное у тех, кто мог что-то знать.
— На дыбу тебя надо. Вот повисишь на ней — всю правду расскажешь.
— Я рассказал всё, что знал. Нового ты ничего не услышишь, а какой после дыбы из меня лекарь будет, какая польза людям?
— Гляди-ка, о пользе заговорил! Не хочется на дыбу-то?
— Кто же в здравом уме на дыбу хочет?
— Правильно говоришь. Теперь правду рассказывай.
Наш разговор начинался по второму кругу. Я нутром чувствовал, что добром он не кончится. Кто я для него? Возможный источник информации, не более. В служебном рвении дьяк не остановится перед пытками, а с их помощью можно выбить любые признания. Дьяку — благоволение начальства, ну а мне после признаний дорога одна — на плаху. Хотя нет, есть ещё вариант — на виселицу. Ни того, ни другого мне почему-то не хотелось. Надо что-то срочно решать, пока действительно не попал в зловещий подвал.
А не попробовать ли гипноз? Люди жестокие, легко отправляющие других людей на пытки, часто сами трусливы, нет в них волевого стержня — лишь желание угодить сильному и подбирать крошки с барского стола. Пока не связаны руки, надо попробовать.
Я выставил указательный палец и начал им качать в стороны, как маятником. Удивлённый и заинтригованный, дьяк уставился на мой палец. Такого задержанные ещё не демонстрировали. Дьяк ожидал всего чего угодно: потока слёз, стенаний, мольбы, а тут — палец!
Я вперил свой взгляд ему в глаза, чётко и властно произнёс:
— Спать!
Глаза дьяка закрылись, голова упала на стол, стоявшие сзади двое охранников из приказа забеспокоились.
— Это что? Чего это он уснул? Ты чего?
— В угол оба! Не то в жаб превращу!
Я встал со стула, обернулся к служивым, вытаращил глаза, воздел руки. Один оказался стойким, а второй струхнул, на что я и рассчитывал. Он засеменил в угол, а его товарищ, начавший было вытаскивать из ножен саблю, стушевался.
— Стой, где стоишь, твои ноги приросли к полу, ты не можешь ими пошевелить. Ноги твои тяжелее свинца. Вот попробуй, подними ногу — у тебя это не получится! — продолжал нагнетать я ситуацию.
Служивый и в самом деле дёрнул ногой, и к моему облегчению, у него это не получилось. К слову — не все люди внушаемы, есть немногочисленная часть таких, кого гипнотизировать бесполезно. Не зря, ох не зря я занимался теоретически и упражнялся практически в гипнозе в своё время.
Служивый уставился на меня со страхом.
— Не получается, — прошептал он.
— Будешь меня слушать — останешься живым, не будешь — твои ноги навечно прирастут к полу, и их придётся просто отрубить.
Глаза служивого стали круглыми от ужаса. Он часто-часто закивал головой.
Я повернулся к первому — тому, что смиренно стоял в углу. Он видел, что произошло с сотоварищем, и сейчас был просто не в себе — бормотал:
— Только не в жабу, только не в гада ползучего…
Я подошёл поближе:
— Спать! Веки стали тяжёлыми, глаза закрылись!
Служивый закрыл глаза и заснул. Он спал стоя, немного покачиваясь. Что делать теперь? Я не связан, не в подвале, — но дальше-то что?
Подойдя к столу, я перебрал бумаги. Так — жалоба, ещё одна, допрос звонаря, допрос пьяного плотника. Ага, уже интересно: донос на меня, правда — без указания фамилии и имени. От трактирщика, где я обедал, пересекши шведскую границу.
Вот и второй донос. Я вчитался. Вот сволочь! Купец, с которым я с Ильей плавал на ладье в Росток, настрочил на меня паскудную грамоту — де в Швеции был, каперам помощь оказывал за мзду.
Я свернул оба пасквиля в трубочку, сунул за пазуху. Теперь надо отсюда убираться, но прежде нужно сделать так, чтобы служивые и дьяк ничего про меня не помнили. Я повернулся к ним:
— Слушать только меня! Только мой голос! Вы все меня никогда не видели, никогда не слышали про лекаря Кожина, никогда не приводили меня в Разбойный приказ. Я буду считать до трёх, и когда скажу «три», вы все проснётесь, будете себя чувствовать бодро и хорошо, но забудете про моё существование. Раз! В голове светлеет, ноги становятся лёгкими. Два! Сердце стучит ровно, во всём теле чувствуется лёгкость. Три! Открываем глаза: всё забыли, и кто я такой — никто не помнит!
Я перевёл дыхание.
Дьяк поднял на меня голову.
— Ты кто такой, зачем здесь?
— Жалобу хочу подать.
— Давай грамотку.
— Дык, не написал ишшо.
— Вот когда напишешь, тогда и приходи! Афанасий, проводи!
Служивый, что ранее прилип ногами к полу, схватил меня за шиворот и вытолкал за двери.
Уф! Обошлось на этот раз, сам не ожидал, что всё пройдёт как по маслу. Всё-таки гипноз — штука сильная. Неплохо было бы ещё нейролингвистическим программированием заняться в своё время. Это, говоря по-народному, когда в мозг человека можно словами заложить программу дальнейших действий — например, всем служивым Разбойного приказа поубивать друг друга. И все бы спокойно и деловито, без всякого сопротивления, перерезали сотоварищей. Под гипнозом этого сделать нельзя, у человека остаётся чувство самосохранения. К сожалению, я поздно это понял, да и времени заняться такой интересной областью медицины не было. Моя работа была — головой и руками, а тут надобно головой и языком.
Я шагал домой и обдумывал, что сказать домашним, и когда Дарья и Илья, завидев меня во дворе, кинулись с расспросами, заявил, что вышла ошибка. А наедине с Ильей показал ему облыжную грамотку купца.
— Ах ты, сволочь! Не ожидал такого от Саввы! Подлая душонка! Ещё и в долю набивался. Эдак он и на меня лжу возведёт! Я ему морду завтра же набью, пусть знает!
— Нет, Илья, так нельзя!
— Морду бить за непотребство нельзя?
— Да нет, ты меня не понял. Наказать его надо, но месть — блюдо холодное. Если ты ему морду набьёшь да о подлости его скажешь — он в Разбойный приказ побежит, возмущаться будет, что имя его известно нам стало. Я ведь грамотку эту выкрал из Разбойного приказа и хочу, чтобы там больше обо мне никто и никогда не вспомнил. Понял теперь?
— Понял. А и хитёр да умён ты, зятёк! А как же наказать его мыслишь? Не должны подлые поступки без наказания оставаться!
— Согласен. Можно разорить его, можно покалечить — даже убить! Выбирай сам по вине его.
Илья задумался, тряхнул головой.
— Нет, не на меня грамотка писана — на тебя, тебе и решать, сколь велика его вина. Примешь любое решение — я соглашусь на всё.
— Не пожалеешь? Язык за зубами держать сможешь?
Илья перекрестился:
— Вот те крест! Никто ведь из Разбойного приказа так быстро да ещё и невредимым не возвращался. И за малую вину всю спину кнутом в лохмотья превратят, а уж за такие обвинения, какие тебе предъявили, — пытки да казнь. Так что смерти твоей Савва, Иуда этот хотел. Дарья уж в голос выла, думала — в последний раз тебя видела.
— Рано хороните. Я ещё сына увидеть хочу, да вырастить его. Давай вот что обмозгуем. Дороги уже подсохли, как только Савва с обозом поедет куда, сразу мне скажи, а я уж его по пути перехвачу. Только надо, чтобы товар на телеге ценный был, чтобы он почти все свои деньги потерял.
— Сделаю. Когда он в товар вложится да с обозом соберётся — я ужо по-всякому узнаю, да обскажу. А дальше — сам решай.
На том и порешили.
Месяц от Ильи не было никаких сведений о предстоящей поездке. И всё это время я продумывал, что предпринять, чтобы наказать подлеца, и при этом не влипнуть самому, дабы даже тень подозрения не упала на меня и семью Ильи.
А с самим Саввой, когда перехвачу обоз, что делать? Можно руки-ноги переломать, — так ведь ко мне же и привезут на излечение. Он на мою жизнь покушался: по крайней мере, через пытки я бы точно прошёл, и в лучшем случае — остался бы живым, но калекой. Тогда чего я колеблюсь? Эта змея подколодная может и ещё написать — даже наверняка напишет. Посмотрит — грамотка написана, а лекарь — вот он, живой, и никто его в Разбойный приказ и не забирал. Ему-то память я не отшибал. Возьмёт да напишет ещё более гнусное послание, чтобы уж наверняка было. Значит, остаётся одно — жизни его лишить. Не хочется мараться, конечно, но ведь я не сделал ему ничего плохого. Мы даже знакомы поверхностно. Только и встречались, что в плаванье на ладье. Наверное, он из породы людей, которым плохо, когда другому хорошо. Деньгам моим позавидовал? Стало быть, решено — убить гниду. Если получится задуманное — так чёрт с ним, с его товаром. Мне всё равно — пусть хоть всё пропадёт, или назад его вернут, семье.
Теперь — как убрать? Можно по-простому. Купить арбалет и ждать по пути в засаде. Больших навыков арбалет не требует, это не лук, владеть которым — целая наука и долгие тренировки. А можно — и ядом напоить. В лесах чего только не растёт — от цикуты до белены. Нет, яд отпадает — ещё не лето, не ядовита цикута и другие растения, для такой цели их надо было ещё прошлым летом собирать. Только вот заранее такие действия спланировать нельзя. Я всё-таки лекарь, а не убийца. Хоть и приходилось убивать, так только в целях самозащиты — не моё это ремесло, претит душе.
Да, иногда только смертью можно остановить злодеяние. Я вспомнил стычку с наглыми опричниками на рязанском торге, расправы, чинимые кромешниками в Пскове, и разгром их гнезда доведёнными до отчаяния мужиками, в коем участвовал и я. Быть может, Божья кара нелюдям вершится нашими руками?
Итак, остаётся одно — арбалет. Сабля и нож отпадают сразу. У обоза охрана будет. Ежели нападу на обоз — они в сечу кинутся. Коли умелые окажутся — самого убить могут или узнать потом, если я ловчее окажусь — их убить придётся. А убивать невиновного — это уж слишком.
Однако ж и про маску на лицо надо не забыть — мало ли что? Попадётся случайный свидетель, тогда уж точно в Разбойный приказ угожу.
Решив так, я отправился на торг.
Найдя арбалет, я выстрелил прямо в лавке по доске, чтобы проверить силу тетивы. Это лук надо проверять, натягивая тетиву, чтобы узнать силу и крепость его плеч. Болт после выстрела глубоко ушёл в доску — так, что я едва его выдернул. Я купил несколько болтов, замотал всё в холстину, и в другой лавке купил ещё арбалетных болтов. Купленными вместе с арбалетом болтами я потренируюсь, а на дело пойду с болтами, купленными в другой лавке.
Все болты — впрочем, как и стрелы и луки, делают вручную оружейники. И каждый мастер сразу узнает, его это изделие или нет — по тому — какой наконечник, как посажен, оперение у болта опять же разное. Вдруг найдётся хитромудрый кто, поспрашивает после смерти Саввы — не продавал ли кто арбалет с болтами?
Не теряя времени, я выехал за город и выстрелил несколько раз в берёзовый пенёк. К моему удовольствию, стрелы попадали точно в цель с двадцати шагов. Мне больше не надо — не снайпер я, и такой дистанции хватит. Я с трудом вытащил из пенька болты и забрал с собой.
Дома из чёрной ткани сделал маску на лицо с прорезями для глаз. Натянул, посмотрелся в зеркало и чуть не захохотал — ну прямо Зорро! Шляпы только его не хватает.
Арбалет в холстине с болтами и маской я спрятал в своей комнате. Теперь оставалось только ждать и молиться, чтобы Савва не написал паскудную грамоту раньше, чем уедет. А может — и не ждать? Забраться на дерево да подстрелить его прямо во дворе? Я решил всё же подождать несколько дней и не прогадал.
Следующим днём Илья отвёл меня в сторонку и шёпотом сообщил, что Савва скупает товар оптом и намерен через три дня с обозом отправиться в Смоленск.
— Только, думаю, — ничего у тебя не выйдет, — вздохнул Илья.
— Это почему же?
— Купцов много едет: будет около тридцати телег, охрана большая — не подберёшься.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — отшутился я пословицей.
Через два дня Илья подошёл ко мне снова.
— Завтра утром выезжают по Смоленскому тракту.
— Хорошая новость, а то заждался. Надо выезжать сегодня вечером.
Я выбрал одежду потемнее, бросил в мешок арбалет с болтами и маской и выехал из города. До сумерек успел проскакать вёрст десять.
В лесу подобрал подходящую полянку с выгоревшими пятнами от костров. Невдалеке журчал ручей. Большой обоз двигается медленно, и, скорее всего, остановится именно здесь.
Я осмотрел деревья в окружающей поляну рощице. Пожалуй, вот этот дуб подойдёт — стоит не на краю поляны, высок, разлапист, в тени его веток легко остаться незамеченным. Там я завтра и обоснуюсь.
Я взял мешок с арбалетом, залез на дерево, уселся на мощный сук. Вроде неплохо, только одна из веток закрывает обзор. Я привязал мешок с арбалетом к дереву, пролез по ветке и сломал мешающую мне молодую веточку. Затем вернулся на прежнее место. Просто отлично! Полянка — как на ладони. Вот что я не предусмотрел — верёвки. Это сейчас я могу спускаться сколь угодно долго, а после выстрела надо убраться как можно скорее. Посему надо купить верёвку, и с дерева съехать по ней — сэкономлю несколько минут. Коня привяжу подальше, а место ему подыщу завтра — не ночевать же мне в лесу?
Я поднялся в седло и поехал по дороге в сторону города. Остановился до утра в первом же постоялом дворе. Переночевав, я позавтракал и поскакал по дороге на Смоленск, миновав облюбованную вчера мной полянку. На первом же торгу в большом селе купил пеньковую верёвку в пятнадцать локтей, там же — хлеба, сала и кувшин кваса. Сидеть и ожидать мне придётся, возможно, весь день, а о продуктах при выезде из дома я не подумал.
Вернувшись к облюбованному дереву, я влез на сук, привязал верёвку и попробовал спуститься по ней вниз. Получилось быстро.
Поднялся в седло, проехал рощицу, выехав с противоположной от полянки стороны. Совсем неплохо, невдалеке проходила малоезженая грунтовка. Можно быстро скрыться, и свидетелей не будет. По дороге ездили мало — пространство между колеями обильно поросло травой. Куда ведёт дорога, я пока не знал, но всё равно выведет к деревне или селу. Меня это устраивало. Пожалуй — всё, я готов. Теперь только ждать, причём возможно, долго — сейчас только полдень.
Я лёг под дерево и незаметно для себя уснул. Неплохо выспался, отвёл коня подальше от полянки и привязал к дереву. Сам же вернулся и взобрался на дуб. Было хорошо видно, как по тракту проезжали повозки с крестьянами и грузами, иногда лихо пролетали всадники.
Ближе к вечеру проезжающих стало заметно меньше. Я уже истомился в ожидании и стал строить предположения — может быть, обоз уже остановился где-то на ночёвку или вышел с опозданием.
Наконец раздался скрип колёс телег, перестук множества копыт, и на поляну втянулся большой обоз. Кроме обозных мужиков было ещё шесть верховых охранников. Поляна сразу заполнилась людьми, лошадьми, телегами. Развели костры, стали готовить ужин. Ветерок дул в мою сторону, и временами дым попадал в глаза, щекотал в носу. Лишь бы не чихнуть, не выдать себя раньше времени.
Я всматривался в лица обозников, выискивая Савву. Ага — вот он, хлопочет у костра. Потом стал ходить по бивуаку, переговариваясь с купцами. Я увидел ещё несколько знакомых лиц и мысленно сказал себе спасибо за маску, приготовленную мной заранее.
Савва поел в кругу сотоварищей и кинул потник с лошади под телегу, готовясь ко сну. Эко неудачно что-то складывается. Сейчас заляжет под телегу, как медведь в берлогу, и попробуй его подстрели. Но нет, мне неожиданно повезло. Как и каждый нормальный человек, Савва пошёл к роще облегчиться перед сном, и шёл почти ко мне.
Я взял в руки арбалет со взведённой тетивой, приложился. Савва подошёл к деревьям, остановился, почесал бороду, что-то крикнул обозникам и вошёл в рощу. Он стоял лицом ко мне и развязывал гашник.
Я прицелился и нажал на спуск. Коротко тенькнула тетива. Короткий арбалетный болт вошёл в грудь купца по самое оперение. Савва беззвучно завалился на спину. Я сунул арбалет в мешок и верёвку от мешка перебросил через плечо, натянул на лицо маску и по верёвке соскользнул вниз. Бегом, пригибаясь, я бросился к месту, где оставил коня. Вот и мой Сивка-Бурка. Отвязав повод, я взлетел в седло и пустил коня вскачь — только пыль из-под копыт полетела.
Отъехав с версту и никого не встретив, я снял и выбросил маску.
За два часа доехал до Пскова, и здесь — облом! Городские ворота закрыты. Как некстати! Ну и ладно, перебьёмся, может — оно и к лучшему.
Я пустил коня шагом и, объехав город с востока, выехал на новгородскую дорогу, где и заночевал на постоялом дворе. Никаких угрызений совести я не испытывал, собаке — собачья смерть! Спал я сном праведника, и утром аппетит был отменный.
Вскоре я миновал городские ворота с длинной вереницей крестьянских возов перед ними и постучал в ворота дома. Калитку открыл сам Илья. Увидев меня целого и здорового, облегчённо вздохнул.
— Ну как?
— Больше ничего писать не будет!
— Вот и славно.
Илья принял у меня коня, повёл в конюшню. Я прошёл в дом, сразу поднялся в свою комнату и засунул под лежанку арбалет с болтами. Если кто его и обнаружит, то это ещё не улика — во многих домах такие самострелы имеются.
Я снял с себя дорожную одежду, переоделся, спустившись вниз, прошёл на кухню и бросил снятую одежду в печь. Вроде всё проделал чисто. На душе было всё же мерзковато — я привык спасать людям жизнь, а не отбирать её, как убийца. Но в данном случае вопрос стоял ребром — или я успею убрать купца, или Савва настрочит новый донос на меня в Разбойный приказ. К моему счастью — не успел.