ГЛАВА II
На третий день мы подъехали к большой деревне.
— Якиманская слобода, — указал на неё рукой Фёдор. — Муром совсем рядом, скоро дома будем. У тебя есть ли где остановиться?
— Откуда, Федя? Родни в городе нет, из знакомых — только ты.
— Тогда у меня живи, место найдётся.
Мы въехали в город, заплатив городской страже мыто.
Попетляв по узким улицам, мы выбрались на набережную. С высокого берега была видна Ока — довольно широкая, с судёнышками на ней и лесом на правом берегу.
Фёдор показал влево, на деревянный храм:
— Церковь Козьмы и Дамиана, меня здесь венчали.
Проехав ещё немного, мы повернули влево.
— Вот и моя улица, четвёртый дом с угла — мой!
Мы подъехали к дому, и Фёдор ручкой кнута
постучал в ворота. Из дома выбежала женщина, бросилась открывать ворота и, едва телеги въехали во двор, кинулась Фёдору на шею.
— Вернулся наконец, совсем заждалась.
— Марфа, ты уж при людях-то пообожди с ласками.
Марфа отпрянула от Фёдора.
— А родственники где — деверь да племяш?
— Сгинули, разбойники напали и живота лишили. Вот человек, отбиться помог да родню схоронить, значит.
У Марфы выступили слёзы.
— Ну хватит, хватит мокреть разводить.
Из дома выбежали дети, бросились обнимать Фёдора.
Мы распрягли лошадей, завели в конюшню. Хозяйство у Фёдора было справное. Дом большой, бревенчатый, пятистенка, правда — одноэтажный. Двор вымощен дубовыми плашками. Конюшня на пять лошадей, навес для телег. Видимо, Фёдор знавал и лучшие времена.
Я взял свой мешок, и Фёдор под ручку, оказывая уважение к гостю, провёл в дом. А на пороге меня встречала приодетая Марфа с корцом сбитня. Я выпил, перевернул корец и возвратил хозяйке.
В комнате я перекрестился на образа в красном углу, уселся на скамье. Прислуги в доме не было, но Марфа и сама очень скоро накрыла стол. Мы выпили за встречу, помянули погибшую родню купца.
Фёдор отвёл меня в небольшую комнатушку.
— Располагайся, сколь хочешь, столько и живи. Долг за мной неоплатный, хоть немного возверну.
Я не возражал, после сытного обеда в доме купца я чувствовал себя в безопасности и быстро ус- пул. Проспал аж до утра.
За завтраком купец поинтересовался:
— А на жизнь чем зарабатываешь? Сабля у тебя, смотрю, знатная, дорогая — не в охранники ли нанимаешься?
— Да нет, Фёдор, лекарь я. Но могу и в охранники, когда денег нет.
— Гляди-ка. А чего же лекарю у нас в Муроме делать? В городе почитай народу — хорошо, если треть осталась.
— Работа по лекарской части найдётся всегда. Только вот инструментов у меня сейчас нету.
— А, ну да — ты говорил, что тебя на стоянке бросили, с вещами уплыли. Так то не беда — кузнецы у нас знатные, любую железяку выкуют — любо- дорого посмотреть.
— Да не любую, Фёдор. Очень тонкая работа нужна.
— И такой мастер есть у нас. Город у нас славный, ремесленников рукастых полно. Ты наши муромские калачи пробовал?
— Не успел ещё.
— О! чудо как хороши, таких нигде нету. Даже к государеву столу возим. Собирайся, на торг пойдём — я тебя калачами угощу да с кузнецом знатным познакомлю, что инструменты любые сделать может.
Голому чего собираться — только подпоясаться. Тем более на торгу мне надо было купить сапоги.
С них и начали. Фёдор подвёл меня к сапожнику, я подобрал сапоги по ноге. Сапожник оказался старым знакомцем Фёдора, бросил коротко, когда я рассчитался:
— Носить тебе, парень, эти сапоги — не переносить. Подошва из бычьей кожи, дратва сученая, а верх юфтевый. Нога потеть не будет.
Затем Фёдор купил в лавке калачей. Мы съели пх тут же, запив квасом. Калачи и в самом деле оказались превосходными — ароматные, мягкие. Каждый калач со своим вкусом, видимо — приправы в тесто добавляли особые. Такие, попробовав раз, не забудешь.
— Доволен ли ты калачами? Не едал таких нигде, я точно говорю.
Я согласился.
— Ну, теперь — к кузнецу.
Лавка, даже скорее лавка с мастерской, оказалась в самом углу торга. Кузнец был седой, лохматый донельзя, а глаза блестели молодо.
Я объяснил и даже нарисовал писалом на вощёной дощечке, что мне требовалось.
— Мудрёно, однако сделаем. Через три дня приходи.
С торга мы ушли довольные. Меня беспокоило только то, какого качества инструменты будут. Ну, скажем, скальпель мне изготавливали и раньше — не такая уж мудрёная работа. А вот зажимы и иглы кривые — это сложно.
К моему удивлению и радости, инструменты и в самом деле оказались неплохи. Иглы с режущими кромками по всей длине, ушко с прорезью для быстрой заправки нити. Иглодержатели фиксировали иглы без проворотов и проскальзываний. Даже отполированы инструменты были на совесть.
— Это уж внук мой, Алексей, старался, ножное точило приспособил, только вместо камня — кожу бычью поставил.
Кузнец полюбовался ещё раз на инструменты, обернул их тряпицей и отдал мне.
Теперь мне нужны были нитки, которые я без труда приобрёл.
— Из-за Стены, синдские, — пояснил торговец. — Самый лучший шёлк.
Ну а уж опий для обезболивания я нашёл без проблем — торговали им в нескольких лавках наряду с другими товарами.
Теперь у меня было всё необходимое для операций, за исключением, пожалуй, кетгута. Шёлком шить хорошо, но есть у него один недостаток — он не рассасывается после операции. Для наружных швов — то, что надо: зажила рана — подрезал один кончик узла и вытащил нить. А внутри тела желателен кетгут. Это тоже нити для швов, изготавливаются из бараньих кишок, обладают замечательным свойством — через десять-пятнадцать дней после операции, в зависимости от толщины, нити рассасываются без следа. За это время ткани, края которых были стянуты кетгутом, срастаются.
Вздохнул я тяжело, да делать нечего. Надо исходить из того, что есть.
В своей комнате я положил шелковые нити в хлебное вино — так здесь называли самогон — для стерилизации. К приёму пациентов я был теперь готов, вот только самих пациентов пока ещё не было… Уж и Фёдор среди купцов возносил моё мастерство, и я на торг захаживал, предлагая свои услуги лавочникам. Никого!
Прошло две недели вынужденного ничегонеделания. Однажды вечером Фёдор пришёл домой пьяненьким. Сидя за столом, он делился городскими новостями и в конце гордо заявил, что договорился с несколькими купцами на паях нанять судно и совершить торговую поездку к османам.
Я удивился:
— Что тебя туда потянуло? Ты и языка-то их не знаешь.
— Наш товар, из Руси, хорошо берут. Раньше наши купцы по Днепру плавали, только вот как война началась с Литвою, мимо Хортицы Киевской не проплывёшь. А торговля у них на базарах ихних знатная. Всё продать и купить можно. Коли удачно продашься да назад товар редкий привезёшь, так сам-три, как не более, обернёшься.
Речи о предполагаемом барыше так и лились из уст захмелевшего Фёдора.
В голове моей мелькнула мысль, которую я тут и высказал купцу:
— Фёдор, а не возьмёшь ли меня с собою?
Фёдор удивился:
— Так у тебя же товара нету!
— Я ведь и не торговец — возьмите охранником. Всё равно нанимать будете. Лишним на судне не окажусь. А пока на земле турецкой торговать будете, я лечением займусь. Всё заработок будет.
Фёдор почесал затылок.
— Я бы и не против, только надо с пайщиками моими обсудить. Время ещё есть — через седмицу выходить надумали, чтобы к зиме, значит, обернуться.
— Вот и поговори.
Через два дня Фёдор передал мне согласие других купцов. Поскольку места на корабле было немного, и они старались взять побольше товара, каждого человека отбирали тщательно.
Быстро пролетело время до отъезда, и вот уже я стою на палубе большого ушкуя, называемого «морским». Судно может ходить не только по большим рекам, вроде Волги или Оки, но и по морю.
В скромной кормовой каюте расположились трое купцов-пайщиков, остальная команда — на палубе под навесами.
Перед отплытием с охранников, коих было четверо, взяли клятву: «Клянешься ли ты защищать жизнь мою и добро, как свои, и даёшь ли в том слово?» Так же, как и остальные, я подтвердил слово крестным знамением.
Я стоял на палубе и смотрел на берег. Плавание долгое и опасное — не столько штормами, сколько житьём в мусульманском мире и морскими разбойниками. Пусть нас и прикрывали законы, защищающие купечество, но всё же… Кто из разбойников чтит закон?
Меня вдруг одолела такая тоска-кручина, что хоть беги с корабля. Ан нельзя — слово дал.
Матросы сбросили швартовы с дубовых кнехтов, и судно стало медленно разворачиваться на Оке. Течение подхватило корабль, команда распустила паруса, и наше путешествие началось.
Через двое суток мы ошвартовались на ночёвку в Нижнем. И — снова в путь. Я узнавал знакомые места — изгибы рек, стрелку Волги и Оки. Всё-таки когда-то я здесь плавал с Сидором. Как давно это было. На меня нахлынули воспоминания о былом…
Через несколько дней мы добрались до Казани.
Раньше дотошные татары осматривали каждое проходящее судно и взимали тамгу в пользу ханства. Теперь, после взятия Казани Иваном Грозным, пошлину не платили, но и порядка стало меньше. Во времена Казанского ханства заплатил тамгу, получил пайцзу — нечто вроде охранной грамоты на медной пластинке, и плыви спокойно дальше. Имея пайцзу, купец находился под охраной авторитета хана и силы татарских законов. Горе было нарушившим их — кара настигала практически всегда, если преступивший закон не успевал укрыться гдени- будь в Литве или у казаков.
Теперь эти устои покачнулись. Татары по-мелкому пакостили русскому государю, делая набеги на приграничные русские земли, грабили и убивали купцов. Убивали затем, чтобы не оставлять свидетелей бесчинств. Земли татарские отошли под руку русского государя и заселялись русскими боярами, попавшими в опалу. Скудные были земли татарские, к слову сказать, невозможно было поднять на них сильное хозяйство. Соседи татар — башкиры — вели себя по-иному, давно признав добровольно главенство Москвы.
Охранники на судне несли постоянное дежурство, особенно усиливая бдительность по ночам, на стоянках.
Старшим у нас был Фрол. Среднего роста, сухой и жилистый, он отменно стрелял из лука — не хуже татарина. На спор он из лука с палубы сбивал пролетающую утку. Однако же саблей владел посредственно.
Двое других охранников представляли собой огромных мордоворотов с пудовыми кулачищами. Думаю, в реальном бою они умрут первыми. В схватке кулаки мало что решают, главное — хорошая реакция и умение владеть оружием. Оба увальня были туповаты, но добродушны и исполнительны. Им бы в кузне молотом махать или амбалить на пристани, таская тяжеленные мешки.
С Фролом же мы сошлись, живя на судне под одним навесом. Сегодня как раз наша ночная смена.
Корабль стоял у берега, уткнувшись в него носом. Команда развела костёр и ужинала, стуча ложками о миски. Мы с Фролом отошли от судна метров за сто, описывая по лесу полукруг вокруг стоянки. Вдруг Фрол замер и поднял руку. Я тоже остановился и прислушался. Впереди слышался приглушённый разговор. Наших, из команды, здесь быть не могло. Стало быть — чужие.
Фрол стянул с плеча лук, наложил стрелу. Я пока не видел противника, да и какой смысл стрелять из лука в лесу, когда любая ветка может отклонить стрелу от цели?
Я медленно вытащил саблю из ножен.
Ощупывая перед собой ногами землю, чтобы не хрустнуть сухой веткой, мы двинулись вперёд. Остановились — разговаривали совсем рядом. И говорили по-татарски. Я вслушался. Ага, вот оно что — татары хотели напасть на команду и увести судно с грузом на Каму. Теперь же обсуждали — напасть сразу или разделиться на две части и атаковать с разных сторон.
Интересно — сколько их? Говорили двое, иногда вмешивался третий, но наверняка их больше — не будут трое делиться на два отряда, думаю, их — не меньше десятка.
Я тронул Фрола за плечо, показал рукой назад. Он меня понял, и мы так же тихо отошли на безопасное расстояние.
Когда голосов стало не слышно, я на ухо Фролу прошептал всё, что сумел услышать.
— Ты что, татарский знаешь?
— Знаю, в плену у них побывать пришлось.
— Пошли к кораблю, наших известить надо. — Когда мы приблизились к стоянке наполовину пути, Фрол решил остаться на берегу. — Присмотреть хочу, а получится — в спину татарве ударю. Постарайся незаметно подобраться к стоянке. Думаю — наблюдатель у них есть. Пусть команда на судно заходит и к бою готовится. Никому на берегу ночевать не оставаться. Понял?
— Понял, сделаю.
Я опустился на землю и пополз к стоянке. Не хотелось мне подставлять спину невидимому противнику — а ну как из леса стрелу пустят? Стрелять татары мастера, а у меня защиты нет — кольчугой обзавестись ещё не успел, да и не спасёт она на близкой дистанции.
Вот и стоянка. Я поднялся с земли, чуть не испугав матросов. Отозвал в сторону кормчего — крепкого бородатого мужика с дублёным лицом, по имени Акакий, и передал слова Фрола.
— Понял, — посерьёзнел кормчий.
Матросы по-одному стали подниматься на судно. «Правильно сделал Акакий, что не все скопом на корабль побежали», — подумал я.
У костра остались я и двое амбалов-охранников. Нервы были напряжены до предела, рука то и дело непроизвольно касалась рукояти сабли. Эх, пушечку бы сюда, но не было её на корабле.
В лесу хрустнула ветка, я плашмя упал на землю и перекатился. А амбалы на хруст не среагировали — лишь глаза выпучили от удивления, глядя на меня. И поплатились. Одному в спину попали сразу две стрелы, и он головой упал в костёр, второму стрела угодила в шею. Амбал захрипел, попытался выдернуть стрелу, но горлом хлынула кровь, и он упал.
Из леса выбежало около десятка татар. Костёр осветил их фигуры, и Фрол не сплоховал — щёлкнула тетива, и один из нападавших упал. За первой стрелой последовала ещё одна, и ещё один татарин упал. Татары явно замешкались. Как нападать, когда невидимый враг мечет стрелы, которые находят цель, а сам пока неуязвим? Но вскочивший предводитель заорал:
— Вперёд, с нами Аллах! — И татары кинулись к кораблю.
Я успел вскочить на ноги и выхватить саблю.
Первый же татарин схватился со мной в сабельном бою, остальные, мешая друг другу, кинулись по сходням на борт корабля.
Мой противник оказался ловок, подвижен, яростно наступал на меня, тесня к воде. Ситуация усугублялась еще и тем, что отсвет от костра сюда не долетал, нос корабля создавал препятствие, и сабля татарина была почти не видна. Так можно и пропустить удар. Когда татарин сделал очередной выпад, я бросился ему в ноги и вогнал свою саблю ему в живот снизу вверх. Татарин выронил саблю и схватился за живот. Я добил его ударом в грудь.
Как там, на корабле? Сверху, с палубы, раздавались крики, звон оружия. Надо скорее туда. Я подбежал к сходням, и здесь столкнулся с Фролом. От неожиданности мы едва не рубанули друг друга саблями.
Лук у него уже был за спиной. В ближнем бою лук не помощник, скорее — обуза.
Я первым взбежал но трапу. Спиной ко мне сражался с кем-то из команды высокий татарин в тюбетейке. У наших тюбетеек не было, и я саблей ударил татарина по шее. Ворвавшийся следом за мной Фрол зарубил второго.
У мачты бой продолжался, и мы бросились туда. Из всей группы татар остался в живых только один. Прижавшись спиной к мачте, он лихо рубился саблей, не подпуская к себе никого. Матросы, держа в руках коротковатые абордажные сабли, могли лишь сдерживать его, сами не решаясь завершить дело. И где только они нашли такие сабли? Небось, купили подешевле из трофейных.
Мы с Фролом выступили вперёд. Противник уже выдыхался, дыхание его участилось. Он и сам это понял, резко метнул в меня свою саблю, которую я с трудом отбил, и, совершив прыжок через борт, нырнул в воду. Все кинулись к борту.
Татарин вынырнул метрах в десяти от корабля и саженками поплыл к берегу. Опасный противник — на саблях дерётся умело, плавает неплохо, что вообще-то редкость для татар.
— Уйдёт! — выдохнул Фрол и стянул с плеча лук.
— Не трать стрелы, пригодятся, сейчас темно — не попадёшь.
— Тихо всем! — гаркнул Фрол и закрыл глаза. Постоял так несколько секунд, затем натянул тетиву и выстрелил. С берега донёсся вскрик и шум падения тела.
— Надо же, попал! — удивились матросы. Двое самых ретивых побежали на берег и вскоре вернулись: — Готов! Прямо в спину!
Команда с уважением смотрела на Фрола.
Стычка с татарами унесла жизни трёх наших товарищей — матроса команды и двух охранников- амбалов. Схоронили погибших утром в лесу, сочли молитву и продолжили плавание.
Дальнейший путь проходил спокойно. По обеим сторонам реки леса постепенно становились всё реже, и наконец глазу представилась одна ровная степь, кое-где изрезанная оврагами.
Через неделю корабль ткнулся носом в берег. Я удивился:
— На ночёвку ещё рано, тогда чего встали?
Фрол объяснил:
— Волок здесь, будем ждать казаков с волами.
Ждали почти сутки, а поутру я увидел абсолютно бредовую картину — по степи к нам приближалось судно. Неужели галлюцинация? Но нет, видение видел не я один, матросы громко закричали:
— Судно волокут, скоро нашей стоянке конец.
Когда корабль приблизился, я разглядел впереди него десяток волов, подгоняемых погонщиками. От берега Волги тянулись в глубь степи гладко обструганные брёвна, обильно смазанные дёгтем. Я понял: судно килем ставили на бревно и, влекомое волами, перетаскивалось из Волги в Дон или наоборот. В этом месте обе великие реки сходились наиболее близко.
Судно подтащили к берегу, отцепили волов и дружными усилиями команды и погонщиков столкнули в воду.
Затем пришла наша очередь. Судно развернули в воде, направив носом на импровизированный бревенчатый жёлоб, зацепили канат, и флегматичные волы медленно вытянули корабль на сушу. Зрелище было впечатляющее. Вся команда глазела с берега на действо. Поскольку дело близилось к вечеру, то на этом на сегодня всё и закончилось. Волов пустили пастись, а команда отдыхала.
Рано утром волов снова запрягли, и они потянули корабль в степь. Конечно, наша посудина — не «Титаник», но и на её перетаскивание ушло три
дня.
Вскоре судно закачалось на волнах Дона.
Мы плыли по течению. Ветер надувал паруса, течение реки помогало, и на третий день слева показался турецкий Азов.
Мы выбрались в мелководное и тёплое Азовское море. Солнце, теплынь, зелёные берега настраивали прямо-таки на курортный лад.
Прошли пролив, оставив слева Тамань. Место запомнилось по тучам комаров, которые на стоянке не давали спать. Зудящий рой висел над каждым человеком, и только порывы ветерка сносили в сторону этих маленьких вампиров.
К исходу следующего дня мы ошвартовались на пристани Кафы. Это уже была земля Османской империи, широко раскинувшей свои крылья над причерноморскими землями — от Балкан до Малой Азии.
Переночевав, купцы отправились на местный базар. Я тоже направился с ними. Восточные базары — это нечто неописуемое. Гвалт, крик торгующихся, жара, крики муэдзинов — всё сливалось
в какофонию. Прибавьте к этому яркие цветные одежды и экзотические товары, которых не было на Руси — и это будет лишь скромная тень от существующего в реальности.
Торговали медными кувшинами и золотыми ювелирными изделиями, невиданными мною раньше африканскими фруктами и крупами, названия которых я не знал, целебными порошками и китайским шёлком, дорогим оружием и невольниками со всех сторон света. Продолжать можно долго.
Наши купцы даже сначала растерялись: продавать товар здесь или вести дальше — в Трапезунд, Синоп или Стамбул? Почём продавать? Какие товары покупать в обратную дорогу? Слава богу, нашлись здесь и русские купцы — из Пскова и Новгорода. Зашёл нескончаемый разговор о ценах и товарах на разных рынках. Мне же это было неинтересно, и я пошёл осматривать базар.
Удивила лавка с кальянами. Когда ещё табак придёт на Русь, насаждаемый Петром Великим, а тут уже курится дымок, булькает кальян, неспешно беседуют на коврах турки в красных фесках. Турецкий язык отличается от татарского, но понять вполне можно, так же как украинец поймёт русского.
Что не понравилось — так это зазывалы у всех лавок. Они оглушительно орали, нахваливая свой товар, хватали за руки, тянули в лавки. Людишки прилипчивые, назойливые, горластые.
А что понравилось — так это оружие. Свою саблю я оставил на корабле: чужой город — чужие порядки. На Руси с саблями на торг не ходили, думаю — и здесь также.
В оружейной лавке был такой выбор холодного оружия, какого я не видел вообще. Поистине — оружие со всего света, прямо-таки музей, но в котором всё можно трогать и понравившееся купить. Не устоял я, купил метательные ножи. В своё время они меня здорово выручали. Приглядел и мушкет испанской выделки, да денег не хватило.
Утомлённый, с гудящими ногами и полный впечатлений, к вечеру вернулся я на корабль. Купцы уже были тут — сидели на палубе и спорили, обсуждая — где и почём продавать товар. Мнения разделились. Двое — в их числе и Фёдор — хотели плыть, резонно полагая, что чем дальше от Руси, тем дороже русские товары и дешевле турецкие.
Я не стал прислушиваться, а тем более вмешиваться в разговор, поел остывшей каши с сушёным мясом и улёгся под навес на носу судна — нашем с Фролом временном жилище.
— Ну, как тебе Кафа? — лениво спросил Фрол.
— Базар отменный, есть всё. Глянь-ка, какие ножи я купил, — не удержался прихвастнуть я.
Фрол приподнялся, взял в руки ножи.
— Сталь хорошая, да неудобные, рукояти маленькие, в руке держать неловко.
— Так ведь они не для ближнего боя, их метать удобно.
Я взял нож и кинул в мачту. А потом с пулемётной скоростью всадил рядом ещё три лезвия. У Фрола от удивления чуть глаза на лоб не вылезли.
— Здорово, ты где так научился?
— Пришлось постранствовать, — туманно ответил я.
С трудом вытащил клинки из бревна мачты, уложил в чехол.
До самой ночи купцы-пайщики так и не договорились и продолжили спор утром. Всё-таки решили идти в Трапезунд.
Тут же вышли в море. Шли вдоль берега — так плыть было дольше, однако это не требовало штурманских приборов и познаний, а, кроме того, в случае шторма, можно было укрыться в многочисленных бухточках.
С борта корабля отлично были видны горы, покрытые лесом небольшие горские селения, ставшие в моё время курортными городами Геленджиком, Туапсе, Сочи.
К исходу второго дня мы ошвартовались и переночевали в Сухум-кале, а следующим вечером, когда уже смеркалось, вошли в гавань Трапезунда. Город лежал на склонах гор, спускавшихся уступами к морю.
Утром после завтрака купцы дружно направились на базар, я же стал искать местных лекарей, расспрашивая прохожих. Таковых в городе было немало, но, посетив троих, я сделал вывод, что всё их умение заключалось в лечении травами. Похоже, хирургическим лечением здесь не занимался никто.
Я приуныл. Моё дело сложное — не товаром торговать. Чтобы набрать пациентов, нужно длительное время, которого у меня не было, или сделать редкую операцию известному в городе человеку, каковую мне пришлось делать в Венеции. Тогда я стал известен чуть ли не за один день, обеспечив себя надолго работой. Похоже, Трапезунд для моей хирургической практики не подходит.
Купцы заявились на корабль тоже расстроенные. Русские купцы на торге были, даже не единицы — на базаре был «русский» угол. И товаров из России было полно. Составлять землякам конкуренцию было бы неразумно — могли упасть цены. Решили плыть дальше, в Стамбул. Не откладывая, отплыли.
Море было спокойным, тёплым, дул попутный ветер.
Следующим днём мы оставили слева Синоп. В далёком будущем у этого курортного города, в Синопской бухте, турецкий флот потерпит от русской эскадры адмирала Нахимова сокрушительное поражение.
Но, однако, любая дорога когда-нибудь кончается. Вперёдсмотрящий прокричал: «Вижу золотые купола!» Все бросились к борту. И впрямь — диво. Вдали виднелись городские постройки, и над ними высились золотые купола Софийского храма, а ныне мечети Ай-София. Да и сам Стамбул не что иное, как бывший Царьград-Византия, а затем — Константинополь.
Мы вошли в бухту, тесную от многочисленных кораблей, и едва нашли место у причала.
Вскоре заявились турки из портовой администрации, взяли мыто, не отказались и от мелкой мзды. Всё, путь в город нам открыт.
Купцы степенно пошли на базар. Я тоже отправился в город. Удивляла смесь архитектуры мусульманской и христианской, оставшейся от былого Константинополя. Светлые, воздушные виллы византийских подданных соседствовали с высокими башнями минаретов.
Улицы были полны народа. Рабы тащили на спинах тюки, важно шествовали турки-сельджуки, овеваемые опахалами из перьев, что несли за ними темнокожие эфиопы. Жилистые нумидийцы, блестя обнаженными торсами, несли носилки, прикрытые кисеёй, защищавшей господина от любопытных взоров. Ремесленники везли на базар на осликах громадные узлы и мешки. Со стороны было даже удивительно — огромные тюки скрывали ослика, и казалось, что груз медленно плывёт по улице сам по себе. Бегали мальчишки-водоносы, предлагавшие воду из заплечных кумганов.
Я крутил головой по сторонам, не переставая удивляться.
Вместе с потоком людей я вышел на площадь. Здесь явно происходило непонятное действо, народ толпился вокруг какого-то сооружения. На помосте стоял турок в зелёной чалме — явно из мусульманского духовенства, заканчивающий чтение фет- вы. Я ничего не успел ещё понять, как турок отошёл в сторону, и на помост вытолкнули несколько мужчин со связанными руками.
Вышел палач с подручным — оба в красных балахонах, закрывавших голову, только для глаз были прорези. Помощник палача развязывал жертве руки и клал его левую руку па деревянную плаху. Палач саблей отрубал руку по локоть. Сабля была необычной — широкой, с длинным лезвием, вероятно специально сделанной для подобных экзекуций.
Площадь оглашалась криками жертв. Стоявшие рядом со мной жители одобрительно кивали головами.
— Что происходит? — спросил я.
Ко мне повернулся сосед слева, седобородый турок почтенного возраста. Оглядев меня, он спросил:
— Ты чужеземец?
— Да, из Московии.
— Тогда знай, что по фетве «шейх-ум-ислами» казнят воров, кравших имущество у почтенных горожан.
— Спасибо, почтенный. Кто правит страной?
— Ты не знаешь? — удивился старик. — Милостью Всевышнего Селим Второй, внук Баязета «молниеносного», побившего византов, да продлятся его годы.
— А может быть, подскажешь мне, где живёт искусный лекарь?
— Конечно, старый Ибрагим знает всё в городе. Пойдём, я тебя провожу — это недалеко.
Ибрагим бодро зашагал по улице. Я пошёл следом. Старик решил меня просветить.
— Вот при Сулеймане Великолепном порядка больше было, Селим же слаб, но великий визирь Мехмед Соколлу правит сильной рукой, да поможет ему Аллах.
Потом старик спохватился, что не след рассказывать иностранцу о правителе, и перевёл разговор на детей и внуков.
Вскоре мы остановились перед глухим и высоким забором.
— Здесь живёт самый искусный лекарь Истам- була, почтенный Джафар-оглы. Стучи в дверь, а я пойду по своим делам.
Я взялся за бронзовое кольцо двери, постучал. Когда я спросил Джафара-оглы, меня проводили
в дом. Пока я шёл, осматривал жилище. Сложенный из розового туфа дом выглядел великолепно — чувствовалась рука большого мастера. Мне показалось, что дом ранее принадлежал знатному византийцу, после захвата Константинополя турками попал к новому хозяину и переделывался в его вкусе. Например, забор — глухой и мрачный, резко контрастировал с особняком.
Меня усадили на низкую скамейку, и вскоре из внутренних покоев вышел сам хозяин, Джафар- оглы. Радушно улыбаясь и прикладывая руку к сердцу, он поприветствовал меня и, усевшись на груду подушек на ковре, деловито осведомился, какая беда привела меня к нему. Я как есть рассказал, что сам являюсь лекарем и хотел бы попрактиковать.
Джафар задумался, потом высказал резонное желание посмотреть на мои навыки.
— У меня есть больной с большой грыжей живота, может уважаемый русский гость возьмётся его оперировать?
Я согласился и утром явился к Джафару со своими инструментами. Мы договорились, что я проведу всю операцию с начала до конца. Джафар лишь будет смотреть и вмешается в случае необходимости.
Нашему общению с Джафаром, слугами и больным очень помогало знание языка. Конечно, я не знал всех тонкостей языка, и произношение тоже не всегда было правильным, но основа была одна — тюркская. Разницу в произношении я улавливал быстро и старался исправиться. Забегая вперёд, скажу, что язык вскоре я освоил очень хорошо, так что на улице по говору меня не могли отличить от турка.
Я разложил инструменты, обработал самогоном живот больного, дал ему выпить настойку опия. Когда пациент перестал чувствовать боль, я это проверил, нанося лёгкие уколы иглой в живот.
Я взял скальпель, разрезал кожу, послойно рассёк мышцы, вправил выпиравшие петли кишечника, ушил брюшину, мышцы и кожу. Операция прошла успешно, болезнь оказалась без подводных камней в виде спаек и нагноений.
Провёл я операцию за час. Слуги унесли пациента. Я ополоснул руки из рукомойника, сел.
Джафар открыл маленький горшочек с настойкой опия, понюхал.
— Здесь есть вино, Коран же запрещает его употреблять правоверным.
— Какое же это употребление? Больные его не пьют кружками для увеселения. Это всего лишь основа, в ней содержатся лекарства для обезболивания.
— Я уже понял, о чём ты говоришь. Там опий.
— Верно подмечено.
— А в целом очень, очень неплохо. Так что же ты хочешь?
— Поработать у тебя. У тебя есть больные и имя, я же хочу заработать. Ты подбираешь больных, я их оперирую, деньги пополам.
— Нет, тебе — третья часть.
У нас начался денежный спор — как же без этого с турком, но я понял, что он согласен уступить. Сошлись на сорока процентах мне, шестидесяти — ему.
— А в каких монетах будешь брать? Здесь платят серебряными акче.
— Согласен. Когда приступим?
— Какие операции ты можешь делать?
Я перечислил. Конечно, я мог больше, но скудный набор инструментов, отсутствие грамотного ассистента, почти полное отсутствие лекарств и плохое обезболивание ограничивало объём возможных операций. А с другой стороны — турки, так же как и татары, относились к смерти спокойно. Аллах дал — Аллах взял.
Я переночевал на корабле, а утром уже входил в дом Джафара. Осмотрел больного — сына богатого купца. Парню всего девятнадцать лет, был он худ, жаловался на боли в животе. После тщательного расспроса и осмотра я предположил язву желудка.
Оперировать — сложно, не оперировать — так лечить нечем, кроме трав. А у парня, похоже, уже начинается осложнение в виде рубцевания, учитывая его частые рвоты. Тяжело мне было решиться на столь серьёзную операцию. Ох, не зря при встрече глаза Джафара бегали, подбросил он мне нелёгкую задачу. Ладно, где наша не пропадала.
Я напоил парня опием, привязал его к столу. Вскрыл живот, прошил кровящие сосуды кожи и мышц. Вот и желудок. Я вскрыл его и увидел застарелую, так называемую каллёзную язву по большой кривизне. Выход один — резекция желудка, по крайней мере — одной его трети.
Я с головой ушёл в операцию, лишь время от времени добавляя парню в рот настойку опия — совсем немного, по две-три капли. Спиртовой раствор опия хорош тем, что быстро всасывается изо рта, не попадая в желудок.
Наконец операция закончилась. Парня унесли слуги, а я вытер пот со лба и вымыл руки. Подробно рассказал Джафару, что сейчас больному нельзя давать питьё и еду, и пообещал осматривать его ежедневно.
Второй сегодня была женщина с запущенной варикозной болезнью вен на ноге. Здесь уже было полегче — всё-таки не на брюхе оперировать. Закончил уже далеко за полдень.
Перед уходом я попросил у Джафара деньги.
— Давай я их тебе потом отдам, к пятнице.
— Нет, день я отработал, отдай заработанное.
С недовольным видом Джафар отсчитал пятьдесят акче. Интересно, сколько же он взял с больных? Я подозревал, что он делится не честно — не так, как мы договаривались. Ладно, начало положено, я вновь занимаюсь любимой работой и зарабатываю деньги.
— Вот что, Юрий, прошу тебя — смени одежду. Твоя уж очень бросается в глаза. Я дам тебе слугу, он поможет выбрать её на базаре.
Хм, об этом я не подумал. Вместе со слугой — смышлёным подростком, мы пошли на базар. Я купил восточную рубашку свободного покроя, ярко-синие шаровары, расшитый халат, тюбетейку и что самое смешное — туфли из кожи с загнутыми носами.
Когда я заявился в таком виде на корабль, вахтенный матрос меня не сразу признал и не хотел пускать на судно, а команда потом хихикала в кулак при встрече со мной. Зато на улицах Стамбула меня принимали за своего и не обращали на меня никакого внимания.
Каждый день я оперировал, проводя две, а то и три операции, за исключением пятницы. У мусульман это был священный день, когда всякие работы воспрещались.
Прошёл месяц, мне удалось сколотить изрядную сумму серебром. Одно беспокоило — купцы заканчивали продавать товар. Вскоре закупят местные товары, и — в обратный путь. Торговля у купцов шла бойко, и они уже мысленно прикидывали прибыль. У меня же ситуация была с точностью до наоборот. С каждым днём больных становилось больше, а с ними — и денег. Я не был ограничен в выборе, брался за всё, кроме уж совсем безнадёжных случаев.
Слава Джафара росла как на дрожжах, и он ходил, плотоядно потирая руки. За месяц, что мы стояли в Стамбуле, его состояние выросло, и я предполагаю, значительно больше моего — если уж у меня было полмешка серебра.
«Может, вложить деньги в товар да выгодно продать потом на Руси?» — мелькала мысль. Но я её отгонял — ну нет у меня торгашеской хватки, прогорю и останусь ни с чем. Нет уж, лучше вернусь с серебром. Дом свой можно будет купить в другом городе — побольше, чем Муром, например — в Пскове или Новгороде, а может, и в Твери. В Рязань мне дорога закрыта. А Москва с её Александровской слободой — самое сердце опричнины — так туда соваться и вовсе не след.
А в один из дней случилось необычное — у дома Джафара прозвучал и стих цокот копыт. Слуга пошёл открывать и вернулся, причём шёл странно — спиной вперёд, подобострастно сгибаясь в поклоне. Увидев гостя — толстого и низкого турка в феске с густыми усами, Джафар чуть не перевернул пиалу с чаем, опрометью кинулся во двор, склонился в глубоком поклоне и проводил гостя в дом. Кто это такой, я не знал, и о чём шла беседа, мне было неведомо.
Дверь вдруг резко распахнулась, и быстрою походкой вошёл Джафар. Это было что-то новенькое — обычно он ходил степенно, торопиться было не в его стиле. Почти с порога он стал ныть и заламывать руки:
— Я так и знал, что этим всё кончится, видно Всевышний отвернулся от меня, а всё ты! — Он показал пальцем в мою сторону.
— Да что случилось, объясни.
— Ты знаешь, кто посетил мой скромный дом? Сам каймакам!
— А кто это?
— Неверный, ты не слышал имени помощника великого визиря, самого досточтимого Мехмеда Соколлу?
— Нет, не слышал.
— О горе мне, работал себе спокойно, лечил больных, пусть и не таких сложных. И вдруг появляешься ты на мою голову.
— Да что случилось, Джафар?
— Нам отрубят головы, я уже чувствую на своей шее саблю палача.
— Джафар, хватит плакаться, скажи — в чём дело?
— У дочери самого великого визиря болит живот, уже второй день, и ей становится всё хуже.
Придворный лекарь помочь не смог, и утром его посадили на кол. Каймакам, наслышанный о моём умении по разговорам среди придворных, предложил визирю испытать меня. Горе мне, горе! — чуть не завыл в голос Джафар.
— Так в чём беда, Джафар? Едем!
— Ты что, не понимаешь? Если дочь визиря умрёт, нам отрубят головы!
— А если ты откажешься, тебя просто повесят. Что предпочитаешь?
Глаза Джафара округлились от ужаса, он схватился за шею, как будто почувствовал прикосновение верёвки палача у виселицы.
— Да, ты прав, надо поехать. Вдруг Аллах снизойдёт и поможет.
Джафар побежал во внутренние покои, и вскоре турецкий чиновник вышел, сопровождаемый угодливо согнутым хозяином. Когда он вернулся, в доме поднялась суета, и вскоре Джафар предстал передо мной, переодетый в нарядные одежды. На голове красная феска, шитый золотом халат, из-под халата выглядывала расшитая орнаментом рубашка, широкие шаровары едва не закрывали короткие голенища красных сафьяновых сапог с загнутыми по восточной моде носами. Я по сравнению с Джафаром выглядел как серый воробей рядом с павлином.
Мы вышли из дома. Я нёс в руке свои инструменты в кожаном мешке. Со стороны мы выглядели как хозяин и слуга.
У входа во дворец великого визиря нас остановила стража из янычар. Здоровенные бугаи, обнажённые по пояс, с саблями наголо, преградили нам путь.
— Мы по приглашению великого визиря, да продлит Аллах его годы.
Янычары продолжали стоять с непроницаемыми лицами, но из ворот вышел невзрачного вида турок в ярких одеждах, спросил о цели визита.
Джафар важно представился:
— Лекарь Джафар-оглы, по приглашению самого визиря к больной дочери.
Нас провели во двор, и не успел я как следует разглядеть красоту дворца, завели внутрь. Шли быстро, запутанными коридорами. Ей-богу, я засомневался, что в одиночку, без сопровождения слуг смогу найти дорогу назад.
Наконец слуга остановился перед высокими двустворчатыми резными дверями из чёрного эбенового дерева. Впечатляет! Слуга постучал и, дождавшись ответа, жестом пригласил войти. Сам же остался в коридоре.
Мы попали в большую прихожую, из которой вели ещё три двери. Джафар застыл, не зная, куда идти. Навстречу нам в парандже вышла служанка, подозвала.
Мы прошли и оказались в большой комнате, можно сказать — в зале. Громадный ковёр закрывал весь пол. В центре комнаты стояла большая кровать под балдахином, прикрытая со всех сторон кисеёй. Мы двинулись к кровати, но меня остановили.
— Пусть лекарь осмотрит больную, а слуга пусть подождёт здесь.
Я чуть не засмеялся и встал у дверей.
Джафар запаниковал:
— Нет, пусть он тоже подойдёт, у него инструменты.
Мне махнули рукой и дозволили подойти.
Сначала девушку осмотрел Джафар, потом я. Язык суховат, пульс частит, живот напряжён. При ощупывании живота налицо явные признаки аппендицита.
Надо оперировать, не приведи господи, прорвётся — случится перитонит, говоря простым языком — нагноение брюшины, тогда девица умрёт, а нам отрубят головы.
— Надо делать операцию, — сказал я Джафа- ру. — Тянуть нельзя — прямо сегодня, сейчас.
— Может, завтра? — Джафар потёр шею.
Я понял его уловку — не иначе сбежать из города решил, оставив меня расхлёбывать кашу.
— Нет, сегодня, прямо сейчас. Спроси визиря, даёт ли он согласие.
Джафар переговорил со служанкой, и та вышла из комнаты. Когда распахивалась дверь, я заметил вставших по бокам от двери вооружённых янычар. Похоже, уйти сейчас уже не получится.
Вскоре служанка вернулась, и нас вывели в коридор. Нас ожидал каймакам. Ему вход на женскую половину был закрыт. Мы склонились в поклоне. Помощник визиря вымолвил:
— Великий визирь даёт согласие на операцию, если она спасёт его дочь. Если дочь умрёт, вы умрёте вместе с ней. — Джафар побледнел, на лбу его выступил пот. Каймакам продолжил: — Что требуется?
Джафар молчал, оглушённый известием о возможной смерти. Тогда ответил я:
— Стол, куда бы можно было положить дочь великого визиря, тёплую воду, ткань для перевязки.
— Всё будет исполнено.
Вскоре служанки занесли в комнату всё, что я просил. Они же перенесли дочь визиря на стол.
Я дал ей настойку опия. Пока лекарство начинало действовать, я разложил инструменты, и мы с Джафаром вымыли руки. Ну что же, надо приступать.
Я мысленно счёл короткую молитву и сделал первый разрез.
У Джафара мелко дрожали пальцы, и я беспокоился за него. Операцию я выполню сам, но вдруг он грохнется в обморок? Но нет, забегая вперёд, должен отметить, что собрался-таки Джафар, даже помогал мне.
Операция прошла на удивление легко, без сучка и задоринки. Только вытаскивая из живота аппендикс, я заметил, что он на моих глазах лопнул. Какая удача! Если бы это произошло в брюшной полости, гнойный перитонит был бы обеспечен. Я с лёгким сердцем ушил ткани.
Действие опия уже заканчивалось, девушка начала постанывать от боли. Я дал ей ещё несколько капель — чего мучить человека зря? Перевязал холстинами рану, и служанки бережно перенесли её на кровать.
Мы вымыли руки. Джафар повеселел, даже до шеи не дотрагивался.
Я собирался провести при девушке сутки-двое, чтобы понаблюдать её состояние, вмешаться, если наметятся осложнения. Но нас вежливо выпроводили — нельзя мужчинам находиться на женской половине, тем более ночью.
Но и домой не отпустили — проводили в комнату, у дверей поставили стражу. Служанки тут же принесли еду — плов, бешбармак, фрукты, шербет. Я с удовольствием поел — после хорошо выполненной работы у меня всегда был отменный аппетит. А вот Джафар к еде не притронулся. Его опять начали одолевать страхи и сомнения.
— Как ты можешь есть? Ещё неизвестно, выживет ли она?
— Я в любом случае предпочту умереть сытым, чем с урчащим от голода брюхом, — ответил я с набитым шербетом ртом.
— И зачем я только с тобой связался, лечил бы потихоньку своих больных — с голоду же не умирал. Видно, шайтан в меня вселился, блеск серебра разум затмил.
— Успокойся, Джафар, ты меня ещё благодарить будешь. Всё должно закончиться нормально. И тогда великий визирь по достоинству оценит твоё умение.
О своем умении я скромно промолчал. Кто я в Стамбуле? Неизвестный никому чужеземец, тем более христианин. В Высокой Порте, как ещё называли Османскую империю, к другой вере относились терпимо. Захватывая чужие земли, турки склоняли жителей покорённых стран принять ислам. Принявший его мог достичь больших высот, пойди он на государственную службу. Всего-то и требовалось — принять ислам и знать турецкий язык.
Те же янычары — самые ревностные в службе и умелые воины «отборной тысячи» — все сплошь дети христиан, пленённые турками или отданные в виде налога и воспитанные османами как свои. Ведь на покорённых землях турки собирали дань не только деньгами, но и детьми. Особой резни и жестокости не допускали, иначе кто же будет обрабатывать землю, пасти скот и платить налоги.
Наевшись, я прилёг на мягкую перину и незаметно для себя уснул, проснувшись лишь наутро. Ё-моё, сколько же я проспал? На соседней кровати безмятежно дрых Джафар.
Я встал, умылся из рукомойника, толкнул в бок Джафара. В это время служанки внесли завтрак — ещё тёплые, аппетитно пахнущие лепёшки, фрукты, чай. Я поел, а глядя на меня, пожевал и Джафар.
А вот выйти из комнаты мне не дала стража. Я возмутился — надо было осмотреть прооперированную и сменить повязки.
На шум в коридоре подошёл старший. Узнав, в чём дело, он лично сопроводил нас к покоям дочери визиря и постучал. Выглянувшая служанка сразу же провела нас к больной. Сегодня она уже выглядела лучше: небольшая температура была, но это нормально — слишком мало времени прошло после операции. Живот был мягкий, язык влажный. Я успокоился, дал советы старшей служанке — как ухаживать, что можно есть, когда вставать.
Нас в сопровождении янычара снова проводили в отведённую нам комнату.
Скукота! Заняться совершенно нечем. И от скуки я начал рассказывать Джафару сказку «Тысяча и одна ночь». Увлёкся, вошёл в роль и стал говорить громче. Джафар слушал, открыв рот. Когда служанки принесли обед, и мы оба хорошо поели, Джафар попросил продолжить рассказ. Делать было нечего, и я продолжил.
Через некоторое время открылась дверь, и к нам в комнату вошёл визирь. То, что это был он, я понял сразу. Джафар упал на колени и лбом ткнулся в ковёр, устилающий пол. Я некоторое время помедлил, разглядывая визиря.
Был он чуть старше меня — лет сорока. Властное, холёное лицо с бородкой клинышком, унизанные перстнями пальцы. Одежда шита золотом, на боку — сабля в богато украшенных ножнах.
Я глубоко поклонился, но на колени вставать не стал.
— Поднимись, — бросил визирь Джафару.
Тот поднялся, начал возносить хвалу:
— Как я рад видеть величайшего из визирей — да продлит Аллах его годы…
Он не успел закончить — визирь брезгливо махнул рукой, и Джафар сразу заткнулся, со страхом и подобострастием глядя на него.
— Это ты, чужеземец, рассказывал сказки?
Я склонился перед визирем.
— Я пришёл взглянуть на лекарей, что лечат мою дочь, и случайно услышал твои сказки — двери были прикрыты неплотно. Оказывается, ты искусный рассказчик, и можешь неплохо зарабатывать, рассказывая на площади сказки народу.
— Господин, я зарабатываю на жизнь другим.
— Откуда ты, чужеземец?
— Из Московии.
— Ты неплохо говоришь на нашем языке. Где научился?
— В плену у татар был, поневоле выучил.
Визирь быстрым шагом подошёл ко мне, взялся за левое ухо, осмотрел.
— Ты лжёшь! Крымчаки рабам вставляют метку в ухо.
— Великий визирь, разве я сказал, что был у крымских татар? Я был пленён и два года провёл в Казани, в Казанском ханстве.
— Оно уже давно пало, и теперь собирает объедки со стола царя Ивана, прозываемого у вас Грозным. Сбежал, или выкупили?
— Нет. Хан самолично отпустил и дал перстень, как пропуск.
— И где же он?
— Не смог сохранить — слишком много событий потом произошло.
— Чем занимался в плену?
— Лекарем был, в том числе — пользовал членов семьи хана.
Визирь покачался с носка на пятку, раздумывая.
— Пойдёшь со мной.
Джафар шагнул вперёд.
— Нет, чужеземец.
Я покорно пошёл за визирем. Впереди него, с обнажёнными саблями, шли двое янычар, затем сам визирь, и я замыкал шествие.
Мы зашли в большую комнату. Янычары остались снаружи — у дверей. Визирь уселся на гору подушек, милостиво кивнул мне. Я тоже сел на толстый ковёр. Неудобно — отвык я уже сидеть, скрестив ноги. Поёрзал.
Визирь уловил моё движение, хлопнул в ладоши. Сзади беззвучно возник слуга, и с поклоном поставил мне низкую скамейку. Я с удовольствием пересел на неё.
— Я осведомлён, что операцию дочери делал ты — Джафар лишь помогал. И, как рассказали служанки, сам бы он сделать ничего не смог — даже руки дрожали. Кто научил тебя искусству врачевания?
— О великий визирь! Меня много носило по свету. Я был в Швеции, Англии, Франции, Венеции…
Я не успел продолжить, как визирь вскочил, лицо его исказила гримаса бешенства.
— Не напоминай мне о Венеции! Ты разве не слышал, что их эскадра разбила наш флот не далее как одну луну назад?!
Я вздрогнул. Откуда же я мог знать об этом? Я тогда ещё плыл на корабле в Стамбул, а здесь я как-то не интересовался военной и политической жизнью.
Визирь прошёлся по ковру, успокоился, снова уселся.
— Продолжай.
— Везде, где я только не был, учился лечить людей, был у лучших лекарей и сумел перенять у них самое передовое.
— Ты действовал, как истинный осман. Мы тоже перенимаем у покорённых народов самое лучшее. Ты бы хотел остаться здесь? Конечно, если примешь ислам.
Я похолодел. Откажусь — неизвестно, что последует за моим отказом. Соглашаться же не хочу. Я православный христианин, и веру менять не собираюсь. Одно дело — съездить в чужую страну, заработать, — даже пожить какое-то время, и совсем другое — сменить веру и покинуть родину навсегда.
Визирь усмехнулся.
— Вижу — не хочешь, такие предложения из высоких уст не поступают дважды. Мне нужен хороший лекарь в мой дворец, такой же опытный и умелый, как ты. Но неволить не могу, ты свободный человек — не раб. Даже странно, что ваш царь не прибрал тебя к своим рукам. Сила любого государства — в людях. Чем больше народа и чем искуснее в разных ремеслах люди, тем богаче и сильнее империя. А Русь слаба. Вокруг неё сильные и жадные соседи — они просто растащат Русь на части. Иван же, прозываемый Грозным, больше своего народа казнил и держит сейчас в чёрном теле, чем потерял на поле брани. — Визирь фыркнул, продолжил: — Значит, советники у него плохие. Не открою тайны, если скажу, что наш султан Селим Второй погряз в пьянстве и не вылезает из гарема, предаваясь похоти и чревоугодию. Не делай круглые глаза, как будто не слышал — об этом весь Стамбул знает, даже последний дервиш. Скажи-ка лучше — ты ведь много странствовал, должен свою страну знать — как далеко от Дона до Волги?
Я вздрогнул от неожиданного вопроса — зачем ему это?
Визирь хлопнул в ладоши, что-то тихо сказал на ухо слуге, и вскоре четверо чернокожих эфиопов внесли круглый стол, на котором лежал свиток. Визирь подошёл к столу, развернул свиток и махнул мне рукой.
Мать моя — да это же карта. И карта не Османской империи, а моей страны. Вот Крым, вот Астрахань, выше — Уфа, Казань, а в центре красуется Москва.
— Ты был в Москве, чужеземец?
— Был, жил даже — в Петроверигском переулке.
— Вот и ответь: что красивее и чище — Москва или Стамбул?
Я задумался ненадолго, потом нехотя признал, что Стамбул лучше. Хотя бы потому, что дома каменные, которым не грозят пожары, а улицы в Стамбуле не такие кривые и узкие, как в Москве.
— Однако же, великий визирь, надо признать, что Стамбул стал вашим чуть более ста лет назад, планировка и многие постройки остались ещё от Византии, с римских времён.
— Это так, спорить будет только глупец. Только где теперь Византия? И я не слышал, чтобы кто- то вспоминал Константинополь. И правит в городе не Константин Багрянородный, а султан Селим. Были наши послы в Москве. Небольшой городишко, у нас не то что центры провинций — даже города в санджаках больше. Ваши люди — даже вельможи, ходят в шкурах животных, а мы — в шелках и тканях. Нравы ваши дики, а мир не устроен.
Я склонил голову.
— Всё это так и не так, великий визирь.
— Разве наши послы солгали?
— Дело в природе. Зимой на Руси снег и такие холода, что ломаются деревья и на лету замерзают птицы. В шёлковой одежде можно продержаться живым на морозе третью или четвёртую часть очень короткого зимнего дня. Поэтому не суди мою страну строго, великий визирь.
— Ты настолько смел, чужеземец, что не боишься спорить со мной. И ты любишь свою дикую страну, я это чувствую. — Визирь склонился над картой. — Вот Волга, вот Дон. В этом месте, — визирь указал пальцем, — между ними жалкий клочок земли.
Я слегка оторопел. В моём времени именно в этом месте существует Волго-Донской канал.
— Речь идёт о канале?
Визирь внимательно на меня посмотрел.
— К тому же ты очень умён и догадлив — схватываешь с полуслова. Даже и полслова я не произнёс про канал. Прими ислам и поклянись служить Высокой Порте, и, даю слово, что я возьму тебя к себе помощником! Клянусь, ты мне всё больше нравишься. И что ты можешь сказать о канале?
— Построить можно, но на работы уйдёт не один год при условии ежедневного труда многих тысяч или даже десятков тысяч людей.
— Людей? Нет, рабов.
— Труд свободного человека эффективнее труда раба.
Я всмотрелся в карту. Так, если турки собираются сделать здесь канал, то зачем он им нужен? Вот Высокая Порта, кораблём через Чёрное море в Азов, по Дону вверх, по каналу на Волгу. Ежели вверх, то они попадают в Казань, а если вниз? Точно, там Астраханское ханство, недавно легшее под Ивана Грозного. А на другом берегу Каспийского моря — Персия, а персы — давние враги и соперники османов. Турки-мусульмане — сунниты, персы же — шииты, другая ветвь ислама. Чёрт, как складывается всё.
Я поднял глаза на визиря, затем рукой провёл путь по воде от Османов через Дон и Волгу и на Астрахань, потом — на Персию. Визирь вздрогнул.
— Ты шайтан! Я только обдумывал, а ты уже нашёл решение и ответ. Ты умён и догадлив, очень догадлив. Я даже начинаю подозревать, что ты можешь читать чужие мысли.
— Спаси и сохрани — это невозможно, великий визирь.
— Воистину так. Если бы это было возможно, твоя голова уже красовалась бы на колу.
Чёрт, надо заткнуться со своими соображениями, если мне дорога моя голова.
— Можешь даже донести о своих догадках своему царю Ивану. Он слишком слаб, армии нет, с боярами много не навоюешь. Он проглотил слишком большой кусок земли, и если справился с но- гаями, то с нами ему не совладать, даже если он будет готовиться заранее. У Ивана почти нет колёсных пушек, все пушки — в крепостях. Наши воины конные, а у русичей — лишь малая часть. Пока они пешком дойдут до Астрахани, местные девки уже успеют нарожать от наших янычар.
Во многом он прав, этот визирь, и знает про наши слабые места. Эх, энергию бы царя Ивана, да его опричников направить на благое дело, скажем — на завоевание Крыма или Кавказа…
Визирь хлопнул в ладоши, и стол с картой унесли.
— Может быть, расскажешь и мне какую-нибудь сказку?
Я немного подумал, припомнил и рассказал историю про Ходжу Насреддина. Визирь заслушался, временами, в самых захватывающих местах громко, почти до слёз, смеялся. Когда язык у меня уже устал, визирь поднялся.
— Благодарю тебя, чужеземец. Мне было интересно с тобой, но дела государственные важнее. Если Аллах поможет, свидимся. Тебя проводят.
Янычары довели меня до комнаты, где томился в одиночестве Джафар. Увидев меня, он бросился навстречу.
— Жив?
— А что мне сделается?
— Не все уходили от визиря живыми, некоторые любовались городом со стен — их головы долго висели на колах.
— Ну что ты всё о грустном, Джафар? Давай спать, я устал.
За окнами быстро стемнело, высыпали крупные яркие звёзды — такие бывают только на юге.
