ГЛАВА XI
Я покушал домашнего, выпил винца, сходил в баню. Вернулся из бани, как всегда, взбодрившимся. Не успел зайти в дом, как Дарья подступила ко мне с упрёками.
— Почему батюшку не ищешь?
— Господь с тобой — только приехал, лошадям отдохнуть надо, да и вечер уже на дворе, темно. Как искать-то?
Дарья опять ударилась в слёзы. Понять её можно — отец неделю как пропал. Искать надо, это мой долг, но не в ночь же…
Утром я наскоро позавтракал и оседлал трофейного Орлика. Понравился он мне.
Выехал из города — дорогу на рыбокоптильню я знал, потому сразу направился туда. По пути поглядывал на обочины — нет ли там чего подозрительного? Не было, да и откуда взяться — три дня назад снег шёл. Даже если какие-то следы и были, так теперь всё снегом надёжно укрыто. А как стает, будут обнаруживать люди страшные находки в виде пропавших зимой родственников и знакомых. Боялся я в душе этого, но вовсе не исключал.
Спрашивается — в полном расцвете сил, здравом уме, не пьяница мужчина уезжает на день по делам и уже неделю как не возвращается и не даёт о себе знать.
Любовницы у него не было, а если бы и была — всё-таки вдовец, не будет он неделю у неё находиться, знак какой подаст. Нет, на Илью это не похоже. Он мужик справный, в первую очередь о семье да о деле печётся. Потому и приходили в голову чёрные мысли.
Как-то незаметно добрался я до коптильни. Узнали меня работники Ильи, в пояс кланялись да шапки ломали. На расспросы мои отвечали — был, седмицу назад как, уехал ближе к вечеру, рыбки копчёной с собой взял да выручку месячную — сплошь медяками, тяжёлая сума получилась. И посторонних с ним никого не было, один был. Выпил немного с артельным — так то почти о каждом приезде бывало. Меру знали, по чарочке — и баста. И метели тогда не было — вьюга случилась на следующий день.
— А чего случилось? — наконец задали вопрос работные.
— Илья пропал. Я в Москве был, вернулся — а тут такая новость.
— Ай-яй-яй, — покачали головой работные да и разошлись по своим местам.
Артельный угостил меня копчёной рыбой. Запах был такой, что слюнки потекли, и я не смог отказаться.
Когда с рыбой было покончено, и я вытер о полотенце руки, артельный спросил:
— Сам-то что думаешь?
— Думаю, что на деньги кто-то позарился. Наверняка из тех, кто раньше в артели работал, знал, когда и зачем Илья приезжает.
— Не должно такого быть. У нас люди серьёзные, работящие, других не держим.
— Год-два назад от вас уходил кто-нибудь?
— А ведь было! Два года назад и было. Выгнал Илья человека одного — работал спустя рукава. То рыбу недокоптит, то пересолит. Да и вином творёным баловался.
— Кто таков?
— Аристарх, в соседней деревне живёт — тут, за лесом.
— Давно его видел?
— Как выгнали, с тех пор и не видел.
— Ну, спасибо за угощение.
Мы попрощались, и я, сев на Орлика, двинулся по узкой дороге обратно в город.
А ведь если Илью убили, то это должно было произойти именно здесь, на дороге, не ближе двухсот метров от коптильни и до конца леса — чтобы криков было не слышно.
Перед городом, версты за две — голое поле. Дозорные со стен городских бдят, там злодеи напасть не решатся. По-моему, «горячо»! Где-то здесь следы искать надо. Даже несмотря на то, что снегом занесло всё. И нужно-то всего — обыскать обочины дороги с обеих сторон. Правда, версты две осмотреть — это не в кошельке монету искать.
Я остановил коня, слез с седла, привязал Орлика к берёзе. Пошёл по снежной целине, отступив от дороги метра три-четыре. Снега было — почти до верха голенища сапог, идти тяжело, и метров через триста я уже начал выдыхаться — пот по лицу струился ручьями. Жарко! Я снял шапку, остудил голову. Надо идти дальше — кроме меня это не сделает никто.
Я шёл, осматривая снежный покров и оставляя за собой борозду в снегу. Если где-то виднелся бугорок — подходил, сапогом рыл снег. То пенёк попался заснеженный, о который я ушиб ногу, то большой пучок травы.
Вот уже впереди виден просвет — скоро конец лесу. Справа, метрах в десяти, сугроб попался на глаза. Не хочется лезть в глубокий снег, но надо. Взялся за гуж — не говори, что не дюж.
Я с трудом прошёл до сугроба, проваливаясь почти по пояс. Разгрёб снег руками, и похолодел от нехорошего предчувствия — ткань показалась, кусок кафтана суконного. И цвет, как у кафтана Ильи.
Я лихорадочно стал разбрасывать снег руками. Показалась окоченевшая рука. На спине — рваный прорез, вокруг него кровь застыла. Я вытащил труп из сугроба и перевернул. Илья! Лицо спокойное, знать — умер сразу, не мучался перед смертью. Э-хе-хе. Вот беда-то. Сердце сжало, как тисками, стало тяжело дышать. Как я дочке-то его скажу о горе таком? Матери нет, так теперь вот ещё и отца потеряла. Какая же сволочь его убила? Из-за чего? В мешке же одни медяки были. На серебро перевести — рубля три, не больше.
Я перевернул труп на живот — надо осмотреть его, дома мне делать этого не хотелось. На кафтане прореха сантиметров пяти. Удар ножом — скорее всего, с широким лезвием, по всем признакам — удар не столько колющий, сколько режущий. Удар единственный и смертельный, поскольку на одежде нигде я не обнаружил других повреждений и ран. Вот только почему Илья подпустил к себе убийцу, повернувшись к нему спиной? Наверное, не ожидал подлого удара. И убийца был знаком с Ильей. Не такой человек Илья, чтобы на лесной дороге повернуться спиной к незнакомцу. Стало быть, среди знакомых искать татя надо.
Я ещё раз перевернул Илью на спину. Нож в ножнах на поясе висит — не оборонялся Илья. За поясом купец всегда кошель носил с деньгами, а сейчас его нет, не иначе — убийца забрал. Запомню. В душе вскипала злоба и ненависть к ещё не найденному убийце. Найду! Всё равно найду, и ни в какой суд обращаться не буду, сам порешу. Не должен гнида со мной одним воздухом дышать, по одной земле ходить.
Я вздохнул и пошёл назад по дороге. Отвязал Орлика, подвёл его к телу Ильи. С трудом перебросил его через седло, поперёк конской спины. Орлик фыркал и косился. Я повёл лошадь в поводу в город. На городских воротах стражники остановили, заметив страшный груз.
— Ты это, чего сюда везёшь?
— Тестя убили, в семью везу — похоронить по- христиански надо.
— Кто ж его? — сочувствуя, обнажили головы и перекрестились служивые.
— Кабы знал — сам бы убил.
Стражники расступились, и я продолжил свой скорбный путь. Прохожие смотрели — кто со страхом, кто с жалостью.
Я подошёл к дому, остановился перед воротами. Рука не поднималась постучать. Одно дело — беспокоиться о пропавшем отце, не зная, где он, что с ним, и другое — увидеть труп. Если в первом случае ещё надежда есть — пусть и маленькая, то сейчас…
Всё-таки я собрался, постучал. Выбежала Маша, отворив калитку, увидела коня и тело убитого Ильи. Заголосила в голос. На крики и стенания выбежала из дома простоволосая Дарья. Завидев, как я завожу во двор коня с телом отца, побледнела и упала без сил в грязный снег двора.
Я бросил лошадь, подбежал к Дарье, поднял её на руки, занёс в дом и уложил на лавку. Сам выскочил во двор, запер ворота, подвёл коня к крыльцу, стащил тяжёлое тело Ильи и с трудом затащил его в дом. Уложил на другую лавку.
Вот кошмар-то! На одной лавке — убитый Илья, на другой — Дарья в глубоком обмороке.
Я выбежал из дома, завёл в конюшню Орлика, расседлал, задал сена. Помог мне он сегодня, славный конь. Бегом вернулся в дом. Около Дарьи хлопотала Маша, хлюпая носом.
— Воды принеси! — приказал я.
Из кувшина набрал в рот воды и прыснул в лицо жене. Она вздрогнула, пришла в себя. Я помог ей сесть, дал попить воды. Дарья уставилась на меня пустыми глазами.
— Кто его?
— Не знаю пока, буду искать.
— Нашёл где?
— Между городом и коптильней, в лесу, под снегом. С дороги и не видно. А лошади, саней и денег нет. В спину его кто-то ударил, ножом. Сразу умер, не мучился.
Дарья зарыдала взахлёб, бросилась ко мне на шею. Рядом голосила Маша.
— Так, хорош голосить. Дитя накормлено? О живых сейчас думать надо.
Маша первой взяла себя в руки, помогла подняться Дарье, и обе пошли в комнату к ребёнку. Помощники из них сейчас — никакие.
Я накинул тулуп, побежал на торг, нашёл в ремесленном ряду плотников и пригласил их домой — гроб ведь делать надо, мерку снять. И закрутилось — нанять рабочих могилу вырыть на кладбище, в церковь — отпевание заказать, женщин нанять для готовки на кухне на поминки.
В красном углу дома, перед скорбным ликом Богоматери, горела свеча, пахло ладаном. Перед образами, шепча слова молитв и вытирая непрерывно струящиеся слёзы, стояли на коленях Дарья и Маша.
Весь следующий день я метался как угорелый. На меня одного свалилось множество хлопот, связанных с погребением близкого человека. И никаких тебе похоронных бюро и катафалков.
А после отпевания и похорон — поминки. Много народу собралось, в основном купцы да соседи. Каждый считал своим долгом подойти к безутешной Дарье и выразить ей соболезнование. Много добрых слов об Илье прозвучало в этот день.
Мы чинно посидели, помянули раба Божьего Илью, — денег даже собрали, как водится по русской традиции.
И дом как-то сразу опустел. Никто не кричал с порога: «Как дела, зятёк?» Поговорить, посоветоваться, да что там — кружку вина стало выпить не с кем. Остро чувствовалась потеря. А уж как Дарья переживала! Исхудала вся, молоко пропало. Я утешал как мог, только здесь лекарь один — время.
Немного отойдя от похорон, я кинулся на поиски убийцы. В груди горел огонь отмщения, и ничем его было не погасить, кроме как справедливой местью. Кое-какие зацепки для поиска есть.
Говорил же мне артельный, что человека выгнал с коптильни Илья, а ежели учесть, что Илье нанёс смертельный удар в спину явно знакомый, то и проверить этого человечка следовало в первую очередь.
Оседлав лошадь, я отправился в деревню Крюково, что через лес от коптильни. Дорога к коптильне была тупиковой, но, не доезжая немного до артели, дорога имела ответвление вправо. Узенькая такая дорожка, малоезженная. Невелика, вероятно, деревушка.
Так и оказалось. Одна кривая улочка и четыре избы. Из труб печных дымок вьётся, стало быть, во всех домах люди есть.
Я постучал в ворота первого же двора. Вышел среднего возраста какой-то расхристанный мужик, без пояса на рубахе, с запахом вчерашнего разгула изо рта.
— Мне бы Аристарха.
— Ну вот он я. Чего надоть?
— Поговорить.
— Пошли во двор, чего на улице стоять.
Мы зашли во двор.
Не ожидал я так сразу на Аристарха наткнуться, подрастерялся слегка, но быстро взял себя в руки.
— Чего хотел? — прогундосил мужик.
— Лошадь у меня украли, видаки говорят — сюда вроде след ведёт.
— Брешут! — От негодования мужик аж глаза выпучил.
— Докажи!
— Это как же?
— Покажи конюшню.
— Чиста моя совесть, не крал я коня, не цыган какой-нибудь.
— Ну так покажи конюшню — или боишься?
— Пойдём, коли охота. Только лошадь у меня вместе с коровой стоит.
Мы подошли к хлеву, мужик отпёр дверь, открыл. В хлеву и в самом деле стояла одна лошадь, причём явно не Ильи, и корова, лениво перемалывающая во рту сено. Незадача.
Я вышел из хлева, окинул взглядом двор. Небольшая сараюшка, в которую лошадь не поставишь, навес, под которым стоят сани да телега. Всё, больше никакой постройки, где можно лошадь укрыть. Конечно, отсутствие коня и саней Ильи — ещё не алиби. Убийц могло быть и двое, и коня с санями мог забрать второй. Или Аристарх был один и продал трофей? Но пока мне зацепиться за что- либо было невозможно. И стало быть — обвинить не в чем.
— Извини, Аристарх, видно — оговорили люди.
— Бывает. Ты заходи, если что, только вино с собой неси. На трезвую голову какой разговор?
С этим всё ясно. По-моему, просто алкаш. И убить если и способен, так в пьяной драке, по куражу. А тот мерзавец специально Илью на дороге ждал, расчётливый, гад! Нет у Аристарха этих черт, не чувствовал я на нём крови. Отпала версия, как это ни жалко признать. Но и не проверить её было никак нельзя.
Домой я возвращался не спеша, обдумывая — каким образом продолжить поиски убийцы Ильи. Ну не детектив я, лекарь только. Однако и аналитического ума не лишён, и факты сопоставлять умею. За что ещё можно зацепиться? Свидетелей — по нынешнему времени «видаков» — не найти. Это не пьяная драка в трактире. В лесу свидетелей нет.
Вот! Меня пронзила мысль о важных упущенных деталях трагедии. Лошадь и сани! Куда-то же они делись? Как-то упустил я этот момент. А как их, собственно, найти? Саней полно, почитай — в каждом дворе стоят, да иногда и не одни: парадные для выездов, богато расписанные, с ковром, и хозяйственные — для перевозки грузов. И что — теперь обшаривать каждый дом? Лошадь могли продать в любую деревню, за полцены для быстроты сделки. Только идиот оставит её у себя — улика всё же.
На местную власть надежды нет. После похорон я ходил с челобитной в земскую управу да Разбойный приказ. Там дьяк только руками развёл — неделя прошла, да и снегом всё занесло. А может, пьяная драка была? Нет на власти надежды.
На торг поехать — лошадников поспрашивать? Шансов мало, но надо использовать любую возможность. Найти и покарать убийцу — мой долг. И не столько перед Дарьей, сколько перед самим собой, перед памятью об Илье. Не успокоится душа его, пока отмщён не будет.
Приехав в город, я поставил коня на конюшню и, не заходя домой, чуть ли не бегом — на торг. Был на торгу угол, где живностью торговали. Вот и отправился туда. Долго расспрашивал лошадников, описывая лошадь Ильи.
И никто не видел лошадь такую — каурую, с белой звёздочкой на лбу, бабки на передних ногах белые, вроде как в белых носках. Лошадь не старая — трёхлетка, в самом расцвете сил и в цене. Ну хоть убей — одна темнота вокруг, ни одного лучика надежды. Неужели изверг останется безнаказанным?
В расстроенных чувствах я уже было собрался покинуть торг, и… неожиданно встал. Что-то привлекло моё внимание. Обернулся, внимательно осмотрелся вокруг. Всё обыденно. Но что-то же заставило меня остановиться?
Я вернулся назад, пошёл снова по уже пройденному пути, только медленнее, и внимательно разглядывая всё — каждый предмет. Стоп! Вот что привлекло моё внимание. Сани! Такие же, как были у Ильи. Собственно, они — как у всех: санные и тележные мастера делали их почти одинаковыми, как из-под штампа. Но сани Ильи имели два небольших отличия. Деревянные полозья не железом были оббиты снизу, а медной полосой. Вот и на этих, что стояли у мясного ряда, торцы полозьев поблёскивали медью.
Я подошёл поближе. На задней стенке, с внутренней стороны, на задке саней Ильи потёк краски был. Охру он перевозил как-то, да один из горшков треснул, вот пятно и осталось.
Заглянул я в сани — задок сеном прикрыт. Я рукой отодвинул сено… и обомлел. Есть потёк краски. Его это сани!
От мясного ряда шёл высокий грузный мужик. Ещё издали он стал орать:
— Чего по чужим саням лазишь? Вот я ужо стражников сейчас кликну!
— Кошель свой обронил где-то, вот — ищу.
— Растяпа, твой кошель, небось, воры срезали. Пшёл отсель!
Я не стал связываться и благоразумно отошёл от саней. Затем подошёл к торговцам в мясном ряду, спросил:
— Кто этот тип?
— Федька-мясник, — упырь, каких мало.
— За что ж ты его так — упырём-то?
— Ему что свинью зарезать, что человека — всё едино, потому и упырь.
Всеобъемлющая характеристика. Для меня — так очень интересно. Надо проследить.
Я помчался домой, взнуздал коня. Подъехал к торгу и остановился поодаль — на другом конце площади перед, торгом. Встал поудобнее, чтобы видеть выезжающих. Правда, у торга не один выезд, но я рассудил — зачем мяснику ехать через весь торг, если эти ворота — ближе.
Долго я ждал, уж беспокоиться начал, что просмотрел, но нет — показалась пегая лошадь, запряжённая в сани. На облучке восседал Федька, а в санях — молодица, закутанная в шаль и в тулупе. Федор покрикивал на прохожих, зазевавшихся бил кнутом. Однако наглости у него — с избытком!
Я дал ему отъехать подальше и тронул коня.
Федька ехал не оглядываясь — миновал городские ворота. К моему удивлению, он поехал по дороге на коптильню и, не доезжая до неё, свернул вправо. Да ведь я был уже в той деревеньке, у Аристарха. Четыре избёнки, тупик. Дальше, за деревню, дорога не идёт.
Я отпустил сани с Федькой подальше — куда он теперь денется?
Когда сани подъезжали к деревне, я остановился на опушке. Федька проехал дом Аристарха и остановил сани у последней избы. Я увидел, как он открыл скрипучие ворота и загнал лошадь во двор. Ясно — к себе домой приехал. Напасть сейчас — нельзя, много свидетелей может быть, да и на помощь соседу прийти могут. А Федька и так здоровый бугай, ещё попробуй — справься с ним один на один.
Домой я уже возвращался в приподнятом настроении. Похоже, расследование моё сдвинулось с мёртвой точки.
А дома меня ждал неприятный сюрприз — на сей раз со стороны Дарьи, чего я никак не ожидал.
Вымыв руки, я сел за стол — пообедать хотел. Маша бродила какая-то потерянная. Но тут из комнаты вышла Даша, упёрла руки в бока, отчего стала похожа на самовар.
— Жрать приехал?!
Я оторопел — отродясь слов таких от неё не слышал.
— Супостат! Всё деньги ему нужны! Кабы ты в Москву не поехал, батюшка мой был бы жив!
— Окстись, Дарья, — я-то здесь при чём? До меня ведь он тоже на коптильню ездил. Какая моя вина?
— Змей в дом заполз, примак чёртов! Убирайся из моего дома! Голым и нищим пришёл — таким и уходи!
— Дарья, опомнись! Сын ведь у нас! Ты что, меня гонишь?
— Уходи, через твои деньги отец мой сгинул! Чтобы ноги твоей в доме моём не было!
Дарья раскраснелась, глаза рассерженно сверкали. Мать моя, какая же муха её укусила? Всё, что я ни делал для семьи, обернулось против меня. По её упрямо поджатым губам понял, что продолжать разговор бесполезно.
Я поднялся к себе наверх — забрать личные вещи и оружие. Постоял немного, захватил мешок с деньгами. Спустился в трапезную. Дарья стояла в той же позе.
Я высыпал всё из мешка на стол. Монеты соскакивали со стола, со звоном падали на пол. Я на глаз сгрёб половину в мешок. Закинул его за спину и вышел — не оборачиваясь и не прощаясь. Оседлал Орлика — это мой трофей, и оставлять его я не собирался. Да и не пешком же ходить.
Выехал со двора мрачнее тучи. Душила обида. Всё, что я ни делал, всё — на благо семьи, которая меня приняла, и вот — бесславный конец. И главное — вины за собой не чувствую. Снова я бомж, перекати-поле.
Куда теперь податься? Уехать из города? Так и сделаю, только с Федькой счёты сведу. Это уже дело чести — не могу я такие долги прощать. Хоть и христианин, а вторую щёку подставлять не собираюсь.
Я доехал до ближайшего постоялого двора, где когда-то останавливался, снял отдельную комнату. Есть не стал — не было аппетита. Упав на постель, я погрузился в размышления.
Что стряслось с Дарьей? Или нашептал кто ей лжу про меня? С чего она так взбеленилась? Сроду за ней злобности да вспыльчивости я не замечал. Не скажу, что большая любовь была, но симпатия и привязанность, особенно после рождения сына — это было. И не так Дарью жалко, как сына. Денег я оставил достаточно, чтобы они могли безбедно жить много лет — конечно, при условии разумных трат. Но деньги не заменят сыну отца. А я уже губы раскатал — наследник растёт. К тому же у Дарьи ещё и дом недостроенный имеется. Купчие на избы убогие с землицею в управе на Илью писаны были, все права на землю и дом — у наследницы. Хотя и возводился дом на мои деньги.
К чёрту — о деньгах, их и сейчас на жизнь хватит. Что делать с Федькой? Надо захватить, допросить, и коли выяснится, что виновен — покарать. Согласно постулату — зуб за зуб, око за око. Умные люди римляне были, всё современное право в фундаменте римские законы имеет.
Видел меня Федька, а это плохо. Встречусь с ним на лесной дороге — сразу неладное заподозрит. А и чёрт с ним. Виновен — убью, невиновен — больше наши пути не пересекутся. На торге разборки устраивать нельзя — людей вокруг много, а у нас разговор сокровенный должен быть, без лишних ушей. Тут только одно остаётся — делать засаду на дороге и ждать. Сколько? Не знаю, может — день, два- Сколько надо будет, столько и ждать буду. У меня теперь семьи нет, я — вольная птица. Вот разберусь с Федькой и уеду из города, где всё напоминает о семье и о знакомых, которыми уже оброс. Не смогу я здесь больше жить. С тем и уснул.
Спал я беспокойно, многажды просыпаясь. Не думал я и не подозревал, что мой уход, вернее — моё изгнание из семьи так больно меня заденет. И ладно бы, причина весомая была, а то — бабская истерика, нервы. А может — Машка нашептала напраслину?
Позавтракал я плотно, хоть и не хотелось, но — неизвестно, когда ещё покушать придётся. Слуга вывел оседланного коня.
— Покормлен?
— А то!
Я бросил ему медную полушку и выехал с постоялого двора. Было ещё рано — только-только открыли городские ворота, у которых в очереди из десятка саней уже томились крестьяне. Я тайком скользнул взглядом по лицам — Федьки среди них не было.
Тогда я пустил Орлика галопом и вскоре оказался в лесу. Доехав почти до развилки, я повернул назад, отыскивая укромное местечко для засады. Вот и подходящее местечко — на повороте.
Я завёл коня в лес и привязал к дереву. Эх, попону не взял — холодно, накрыть бы его надо. Сам подошёл поближе к дороге и, встав за пушистую ель, попробовал — легко ли выходит сабля из ножен, не примёрзла ли?
По дороге изредка проезжали сани — сначала в город, потом обратно. Федьки не было. Я уже замёрз в сапогах. Валенки бы сюда, так ведь в них не побегаешь.
Когда начало смеркаться, понял — сегодня ждать бесполезно. Я вернулся к коню, запрыгнул в седло. Орлик рванул сразу, без понуканий — согреться захотел. В пять минут мы долетели до города. И вовремя — стражники уж ворота закрывать хотели.
Орлик сам понёсся по улице и чуть не привёз меня к дому Дарьи, да я вовремя спохватился, дёрнул поводьями и повернул к постоялому двору.
Слуга принял коня, а я направился сразу в трапезную. Хотелось горяченького — супа или щей, винца, чаю или сбитня горячего. За день я здорово замёрз. Не хватало только простыть — всё дело сорву. Кашлянёшь ненароком в засаде — и всё, пиши — пропало, другое время и место выбирать придётся.
Однако обошлось. Когда следующим днём слуга вывел Орлика, я попросил у него попону, которую и получил в пользование за мзду малую. Так- то оно лучше будет. Орлик у меня теперь единственный конь. Добрый трофей мне достался — резвый, сообразительный, такого беречь надо.
Я встал в засаде на то же место. Сам оделся потеплее, на коня попону набросил — чего животину морозить. Только за ёлкой устроился, слышу — сани полозьями скрипят. Выглянул осторожно из-за ёлки — едет! Федька едет, и один. Прямо повезло мне!
Когда сани поравнялись с ёлочкой, я выскочил в два прыжка на санный путь, выхватил из-за пояса пистолет и взвёл курок.
— Стой, Федька. Вылазь из саней.
— Коли грабить решил, так у меня нет ничего, только туша свиная.
— Вылазь да не дёргайся — враз пулей башку разнесу.
Федька отпустил вожжи, соскочил с облучка и повернулся лицом ко мне.
— А, старый знакомый. Так ты не только вор — по чужим саням лазить горазд, ты ещё и грабить решил. Чем же я тебе не угодил?
— Сани мне твои не понравились — чужие у тебя сани.
— Конечно, я и спорить не буду. Купил я эти сани — чуть более седмицы тому. Это ведь не возбраняется — сани купить?
Федор вёл себя спокойно, только глаза его мне не нравились — нагловатые, с ненавистью в глубине. И ещё — было ощущение, что Федька время тянет, выбирая момент, когда можно будет напасть.
— Ты не балуй, ножик свой на сани положи и отойди — шагов на пять.
Федька скривился, распахнул тулуп, вытащил нож из ножен и, медленно положив его на сиденье облучка, отошёл. Я взял нож в левую руку. А похож нож на боевой — лезвие широкое, сам тяжёлый, ручка удобная. Таким воевать можно, не только свиней резать.
— Лошадь где?
— Так вот же она, в сани запряжена.
— Я про другую спрашиваю, что раньше в эти сани запряжена была.
— Откуда мне знать? Сани купил я, а лошадь в глаза не видел.
Фёдор откровенно ухмылялся. И у меня других улик нет, чтобы дожать его. Решил я его спровоцировать.
— У кого сани брал?
— Не знаю. На торгу купил — понравились, а продавца не знаю.
— Так и быть — езжай дальше, а за задержку прости.
Я положил его нож на облучок и пошёл в ельник, весь обратившись в слух по дороге. Скрипнул снег под Федькиными ногами. Один шаг, второй, третий… Пора! Я резко обернулся и поднял руку с пистолетом. Вовремя! Федька уже взял нож и сделал замах, чтобы метнуть его мне в спину.
Я выстрелил ему в живот и сам упал в снег. Федька нож кинуть успел, да видимо, удар пули в живот сделал своё дело — нож в сторону пошёл. Я поднялся, отряхнул от снега штанины и подошёл к саням. Федька лежал рядом, прижав руки к животу.
— Зачем стрелял, тать?
— Если бы не успел, сам лежал бы сейчас с ножом в спине. Тестя моего ты убил — вот на этой дороге, только подальше. И сани эти — его. Лошадь где?
— Не брал.
— Ой, Федька! Не ври, не бери греха на душу. От пули в живот умирать долго будешь — день, а то и два мучиться придётся. Перед смертью скажи правду — скоро ведь перед Всевышним предстанешь, там не соврёшь, и улики там не нужны. Господь — он всё видит.
— Продал я ту лошадь, в Пронино продал.
— Деньги где?
— Какие деньги — медяки одни! Разве это деньги?
— Тогда зачем Илью убил?
— Аристарх, сволочь, по пьяному делу хвастал, что с коптильни той купец денег много возит, вот я и позарился.
— Сволочь ты последняя, пёс смердящий!
Я несколько раз пнул мясника ногой, потом пошёл в лес, поискал и, с трудом найдя Федькин нож, вернулся к дороге. Увидел убийца нож в моей руке, понял, зачем я вернулся, и задёргал ногами, пытаясь отползти. Да куда он отползёт с развороченным брюхом? За ним тянулся кровавый след. Не жилец он. Добью его, добью, как и хотел — его же ножом! Я вонзил его нож, которым он убил Илью, ему же в сердце. Федька закатил глаза, дёрнулся и затих. Нож так и остался у него в груди.
Я обтёр снегом руки. Мерзко было на душе, как будто змею убил. Да, я отомстил за Илью, до конца исполнив свой долг, но всё равно привкус этой победы был горьким.
Я развернул на дороге лошадь и сани Федьки, шлёпнул её по крупу ладонью. Лошадка привычно затрусила в сторону дома. Чего ей тут стоять, мёрзнуть попусту? Дорога не бойкая, этак она может простоять здесь до вечера.
Я подошёл к Орлику, отвязал поводья, уселся в седло и выехал на дорогу.
Въехав в Псков, добрался до постоялого двора. Пусто было на душе. Долг исполнил, убийцу покарал — а что дальше? Исчезла цель, которая мною двигала в последние дни. События января были столь значимы и так разительно сказались на моей судьбе, что их требовалось осмыслить. Поездка в Москву, убийство Ильи, моё изгнание — надо называть вещи своими именами — из семьи, розыск и отмщение убийцы. Круговорот событий завертел меня, не было возможности даже передохнуть и осмыслить происходящее.
И вот теперь времени — вагон и маленькая тележка в придачу. С чего начал, к тому и пришёл. Вновь один, нет дома и семьи, даже цели какой-то в жизни — и той нет. Я был просто раздавлен.
День я отлёживался в своей комнате, переосмысливал последние события, пытаясь понять, где и в чём я совершил ошибку, что сделал не так. Понятно, что сделанного не изменишь, но разобраться в причинах моих потерь хочется. Искал ошибку и не находил. В конце концов я плюнул на всё, спустился в трапезную, заказал обильный ужин — ведь не ел вторые сутки, и изрядную выпивку. Как говорится, будет новый день — будет и новая пища. Не стоит предаваться унынию долгому, надо начать жить заново. Сейчас я бомж, но голова, руки, умение и инструменты при мне.
Ел я не спеша, попивая винцо и поглядывая по сторонам. Просто так, из интереса. По соседству в одиночестве трапезничал, судя по одежде, купец. Ел и пил он аппетитно — вероятно, здорово проголодался. Подкрепившись, он подмигнул мне.
— Чего пьёшь в одиночку? Присоединяйся, двое — уже компания.
Я, переставив на его стол миски с едой и кувшин, пересел на лавку напротив него.
— Познакомимся? Александр Калашников.
— Юрий Кожин, лекарь.
— А я сижу, голову ломаю! Не крестьянин — руки не те, не купец — одет не так, не боярин — спеси не хватает. А ты, оказывается, лекарь! Давай выпьем за знакомство?!
— Кто бы был против, только не я.
Мы чокнулись, потом повторили. Потом были ещё тосты, затем купили ещё один кувшин вина — уже побольше.
— А ты чего, лекарь, не дома? Ладно, я — купец, известное дело — волка ноги кормят, а купца — торговля. За товаром приезжал, потому и в корчме сижу — а ты?
— Из семьи ушёл, — нехотя признался я. — Примаком был.
— Это плохо. Свой дом иметь надо, чтобы не выгнал никто. А куда теперь?
— Сам не знаю, в раздумьях.
— Давай со мной, во Владимир! Мы там тебе и невесту найдём.
— Богом прошу — не надо про невесту. Сыт я уже семейной жизнью, отойти надо.
Купец хохотнул.
— Бывает. Перемелется — мука будет. Так едешь со мной?
— Еду, чего мне теперь во Пскове делать?
Мы пьяно облобызались. Расстались за полночь.
Разбудил меня стук в дверь. Я, как был в исподнем, так и открыл, только тулуп сверху накинул.
— Здоров ты спать, брат, — шагнул в комнату купец. — Забыл, о чём вчера уговаривались?
— С тобой ехать.
— Так собирайся живо. Сейчас поедим немного, и в путь.
Чего мне было собирать? Мешок с деньгами — правда, неполный, едва одна треть, сумка с бельишком, и ещё одна — с инструментарием. Одеться — одна минута, ещё две — на туалет и умыться, и вскоре мы ели кашу с мясом, запивая сытом. Поев, надели тулупы и вышли во двор.
Слуга кинулся осёдлывать мою лошадь, а купец принялся проверять, как уложен да увязан груз на санях. Конь у него был здоровый, как немецкий першерон. Скорости от такого не жди, зато любой груз тянуть легко будет.
Когда слуга привёл моего коня, купец предложил:
— Клади свои пожитки в сани. Тебе удобнее ехать будет, а мой конь даже не почувствует.
Я так и сделал. Сунул свои вещи под полог на сани и поднялся в седло. Завидев саблю на боку, купец спросил:
— Владеешь али для грозности носишь?
— Учён немного, за себя постою.
Купец вытащил из-под полога секиру, показал мне и вновь убрал.
— А мы по-дедовски, так оно надёжнее. Вдвоём- то мы уже не всяким разбойникам по зубам, как мыслишь?
— Лучше без этого обойтись.
— Твоя правда.
Калашников по дороге ехал впереди, я верхом — за ним. Узковата дорога, только когда съехали на лёд реки, я пристроился рядом.
До вечера мы наговорились всласть, перебрав многие темы — от чумы, гулявшей по Руси о прошлом годе, до торговли.
— Пока снег да дороги проезжие, думаю ещё пару ходок за товаром сделать, а ежели удача не отвернётся, ладыо куплю, — мечтательно произнёс купец.
— Зачем она тебе? Её покупают не в соседнее село сплавать. В дальние города, а то и чужие страны на ладье ходят. Каждое путешествие, почитай — по полгода. Когда же с семьёй быть?
— Зато выгодней. За море сходил — сам-три, а то и сам-пять обернуться можно. По месту же крутишься-вертишься, а получается — то с товаром прогорел, то разбойники обчистили. А три года тому назад опричники лапу на товар наложили, вообще с пустой телегой домой вернулся. Хорошо, хоть сам живой остался. Нет, ладья — замечательно. За морем товар купил, и в своём городе к пристани причалил.
— Так и в море пираты да каперы есть.
— Пушку куплю, — рассудил купец.
Эх, Александр, знал бы ты, что одной пушкой от каперов не отбиться. Видимо, не был в море никогда, не обжигался.
До полудня мы успели проехать вёрст пятнадцать, что для лошади, запряжённой в сани, довольно неплохо. Мирно тянулся наш разговор.
На берегу замёрзшей реки показалась большая деревня, и только мы с ней поравнялись, как оттуда на лёд хлынула толпа парней и молодых мужиков. Все они были изрядно выпивши, многие без верхней одежды — кровь молодая да вино грели. И прямым ходом — к нам. Видно — кулаки чесались. Нет, чтобы между собой кулачный бой устроить — стенка на стенку, так решили чужаков побить.
Я, надо признать, слегка струхнул. У них в руках никакого оружия нет — ни ножей, ни кистеней, о саблях я уж и не говорю — откуда они у деревенских. Стало быть, и против них оружие применять нельзя. Ранишь кого или убьешь — видаков полдеревни. Никакой суд — хошь княжий, хошь наместника — не оправдает.
Положение спас купец. Он шустро соскочил с саней, вытащил из-под облучка кнут. С толстой ручкой, длинным — метра четыре — хлыстом. Расставив ноги, он преградил путь приближающейся толпе. Мне стало неуютно. Я расстегнул тулуп, проверил пистолет. Оружия-то у них нет, только и кулаками можно калекой сделать али до смерти забить.
По мере того как толпа приближалась, пьяные выкрики усиливались. Александр стоял молча — спокойно, незыблемо. Толпа остановилась, вперёд выскочил шустрый подросток, и, как водится, стал поносить нас, провоцируя на драку.
Купец стоял молча, с непроницаемым лицом.
Наконец некоторым, наиболее рьяным парням, надоело ждать. И они кинулись к купцу. Александр как-то ловко взмахнул кнутом, и хлыст из бычьей кожи прошёлся по рубахам, разорвав их.
Толпа взвыла, собираясь просто затоптать нас. Купец заработал хлыстом, как голодный — ложкой. Щелчки бича следовали один за другим, удары были сильные, мощные. Такие, что если под удар попадал один человек, то его отбрасывало назад, а одежду рвало в клочья, обнажая исполосованную кожу.
Толпа сначала остановилась, затем стала медленно отступать, а потом и вовсе рванула назад. На льду реки остались треухи, варежки, клочки порванной одежды. Такого владения кнутом я ещё не видел. Один! Один бичом разогнал пьяную толпу. Я был удивлён без меры. У меня всегда профессионализм, в чём бы он не проявлялся, вызывал уважение.
— Александр, ты силён. Глянь-ко, один толпу разогнал.
— Так на кулачках мы бы вдвоём с ними не справились, не секиру же доставать.
Купец снова уселся в сани, сунув кнут под полог, и мы продолжили путь.
— Александр, а зачем тебе секира?
— Как зачем — от разбойного люда да лихих людей обороняться.
— Это понятно. Но почему именно секира, а не другое оружие? Секира тяжеловата, в бою не всякий мужик ею долго махать сможет.
— А я и не воин, в сечах не бывал. Секира мне от батюшки досталась. Мне нравится, от неё ни одна бронь не убережёт. Коли попал удар по ворогу, считай — не жилец. На том и стою.
У меня просто слов не нашлось в ответ.
Некоторое время мы ехали молча, переживая первое дорожное происшествие. Неплохой мужик купец этот, мне он нравился. И выпить может, и за себя постоять.
— Саш, а ты чего обоза попутного ждать не стал?
— Как ты меня назвал? — удивился купец.
— Сашей — ну, от Александра имя, дома обычно так называют.
— Дома меня Ксандром зовут.
— Хочешь — и я буду звать так же.
— Обоза я два дня ждал; ещё бы сидел, да ты удачно подвернулся, вот и решился я.
— Так ведь ты меня не знаешь, может я — тать.
— Не похож ты на татя. А одному ехать никак нельзя. Случись разбойники или ещё какая напасть — спину прикроешь или другую помощь окажешь. В пути русские люди помогать друг другу должны, коли веру блюдут.
— Верно мыслишь.
— А ты чего в лекари подался? От нужды?
Я удивился:
— Почему же от нужды?
— Ну вот отец мой и дед торговлей промышляли, мне ремесло передали, с нужными людьми познакомили.
— Нравится мне это дело — людей лечить, здоровье возвращать. Можно сказать — по велению сердца.
— Бона как! И что — кормит ремесло?
— А ты загляни в мой мешок, дозволяю.
Ксандр перегнулся с облучка, дотянулся до мешка, развязал и залез в него рукою. Вытащив пригоршню золотых и серебряных монет, ахнул.
— Похоже, не тем я всю жизнь занимался.
Бросил деньги в мешок, завязал его.
— Чего же с собой такие деньжищи возишь? Пустил бы в дело!
— Хотел пустить, часть уже потратил. Дом каменный в Пскове строил, да вот до конца не успел.
— Погоди-ка, недалеко от постоялого двора дом из белого пиленого камня стоит. Стены и крыша есть, но без окон. Твой?
— Мой.
— Хорошие хоромы будут. Я уже смотрел на него — красив и ладен, глаз не отвести. Я уж думал про себя — повезло человеку. А ты вон со мной из Пскова уезжаешь. Стало быть — не такой ты и везучий.
— Ага, белая полоса в жизни, потом чёрная. Тестя убили — отомстил, потом жена выгнала. Точно — неудачник.
— Не унывай, не вешай носа. Уныние — грех.
Так мы и ехали до вечера, разговорами скрашивая
дорогу. На ночь остановились на постоялом дворе.
Через три дня были в Великих Луках, а потом — Ржев, Можайск… К концу третьей седмицы мы въезжали в Москву. Ксандр сразу предупредил:
— Возьми свой мешок из саней и рот не разевай. В Москве народ шустрый — коня из-под тебя уведут, и не заметишь. Лучше бы её вообще проехать, пока не вечер.
Так и сделали, хотя это было непросто. Улицы узкие, кривые, народом запружены. Но Ксандр дорогу знал, и часа через три мы уже выезжали из городских ворот.
По Владимирскому тракту почти непрерывно тянулись сани, ехали верховые. Такой же поток шёл в Москву. Отстроилась Москва после пожаров, каменных домов много появилось, но и бревенчатых изб хватало. Новых, желтевших ошкуренными брёвнами до следующего пожара.
Мы отъехали вёрст на пять — ещё виднелись купола московских храмов, — как начало смеркаться. Вовремя подвернулся постоялый двор, где и заночевали.
Так, хоть и неспешно, но непрерывно двигаясь, к концу недели мы подъехали к Владимиру. Купец, завидев городские стены, встал во весь рост на облучке и заорал:
— Дома!
Мой Орлик от испуга аж в сторону шарахнулся, а Ксандров битюг только ушами запрядал и продолжал тянуть ровно. Наверное — дом чуял, конец дальнего пути.
Мы миновали городские ворота, где Ксандр заплатил мыто стражникам.
— Ну что, Ксандр, давай прощаться?
— Как «прощаться»? Не по-людски будет. Ко мне едем — покушаем домашнего, в баню сходим, а то я запаршивлю скоро, отоспимся. А там уж решай — что делать. Может, и я чем помогу.
Так и сделали.
Дом у Ксандра оказался хлебосольным. Жена встретила мужа радостно, меня — приветливо. Быстро собрала на стол, пока купец товары из саней в подклеть сносил. Слуга кинулся печь в бане топить, воду греть. Время провели за рассказами жене о путешествии, попутно подъедая угощение.
— Ты не налегай на еду, Юра. В баню сытым лучше не ходить. Вот помоемся, тогда и поесть от пуза можно, и выпить.
Вошёл слуга, объявил:
— Банька готова!
Я достал из своей сумы чистое исподнее, и мы отправились в баню. Банька приятно удивила: чистый предбанник, парная, моечная. Везде выскобленные до желтизны полки, чистота, запах дерева. Пахло распаренными вениками. Ксандр щедро плеснул на каменку квасом, и нас окутало облако пара, вкусно пахнущего хлебом. Я и сам люблю русскую баню, но Ксандра перещеголять было невозможно. Он лежал на самой верхней полке и кричал:
— Поддай парку!
А у меня от жара аж волосы трещали, хотя на голове войлочная шапка была.
Я сдался первым — выскочил в моечную, ополоснулся тёплой, а потом холодной водичкой, и уселся в предбаннике. А тут на столе — холодный квас и холодное же пиво в запотевших горшках, рыбка вяленая и копчёная.
Посидели, попробовали из обоих кувшинов, попотели, остыли, смыли в моечной пот — и в дом. Славно — в чистом белье, сам чистый до скрипа кожи, стол от яств ломится.
Мы ели и пили до полуночи, и ещё сидели бы, да глаза слипаться начали. Заметил Ксандр, что носом я клюю, и проводил в спаленку. Эх, благодать!
И утром никто не будил, спал до полудня. В доме тишина — дети не кричат, слуги на цыпочках ходят, жена на кухне посудой не гремит — хозяин вернулся!