Глава 6. Госпиталь
В какой-то степени Ивану еще повезло. Он не скатился с крыши вагона, не упал между вагонами, на рельсы и не свернул себе шею. Он не видел, как на полустанок, вызванные дежурным, на глазах которого протекал бой, приехали на двух «ЗиС-5» солдаты. Они добили нескольких оставшихся в живых парашютистов. Прошли редкой цепью по полустанку, обнаружили на крыше вагона раненого Ивана, лежавшего в беспамятстве. Все остальные осужденные, защищавшие полустанок с оружием в руках, были мертвы.
Ивана перевязали и доставили в госпиталь, а сами вернулись в часть.
Разрезав гимнастерку, медики обнаружили в нагрудном кармане документы на имя Алексея Скворцова и именно так и записали в истории болезни: Алексей Сергеевич Скворцов, старшина, пулевое ранение левого плечевого сустава.
Как его оперировали, Иван не помнил. Очнулся он уже на госпитальной койке. Левая рука в гипсе, и шевелить ею было больно – даже пальцами. Сильно хотелось пить – сказывалась кровопотеря. И тошнило, после эфирного наркоза болела голова.
Палата, в которой он лежал, была маленькая, на две койки. Сосед его заметил, что Иван очнулся, и позвал медсестру.
– Очнулся? Ну вот и хорошо, – улыбнулась она, склонившись над Иваном.
– Пить…
Голоса своего Иван не узнал – хриплый, язык еле ворочается, губы потрескались.
– Сейчас! Пить тебе можно.
Медсестра поднесла к его губам фаянсовый поильник, похожий на кружку с вытянутым носиком. Иван как присосался, так и выпил всю воду. Только потом сделал вдох.
– Сестра, что со мной? – Иван скосил глаза на руку.
– Пуля в плечевую кость угодила. Огнестрельный перелом, кровопотеря. Но жизни ничего не угрожает. Правда, походить с гипсом придется.
– Сколько?
– Доктор скажет. Наверное, не меньше месяца. Кушать будете?
После ее вопроса Иван ощутил острый голод. Он даже не мог вспомнить, когда ел. Похоже, после того, как его сбили, прошло суток трое или четверо, и все это время у него во рту не было ни крошки.
– Буду. А сколько я здесь?
– В госпитале? Позавчера привезли. Сразу на операционный стол. Доктор сказал – шок. Капельницы ставили.
Медсестра ушла и вернулась с подносом, поставила его на тумбочку. От тарелки гречневой каши с тушенкой шел восхитительный запах, и Иван чуть не захлебнулся слюной. Попытавшись сесть, он вскрикнул от боли.
– Ну нельзя же так! Осторожнее надо.
Медсестра приподняла его, взбила подушку, и теперь он полусидел в кровати.
– Сейчас я тебя покормлю, – сказала она.
– Я сам. Тарелку на колени поставьте и ложку дайте.
– Не успел очнуться, и сразу сам. А хлеб как держать будешь?
– А вы положите кусок в тарелку, приловчусь.
Правой рукой Иван владел хорошо, и есть одной рукой у него получилось сразу. Кусок хлеба откусит, в тарелку на край положит, потом ложкой каши зачерпнет. Он старался сдерживать себя, не работать ложкой так быстро, но тарелка быстро опустела.
Сосед подал кружку компота. Он был жиденький, из сухофруктов, но Иван выпил его одним махом и доел кусок хлеба.
Только тут он почувствовал себя сытым. Сразу навалилась сонливость, и он уснул. Впервые за почти неделю он почувствовал себя в безопасности.
Проснулся, когда за окном было уже темно.
– Я твою пайку на тумбочке оставил, – сказал сосед. – Меня Федором зовут.
– А меня Алексеем.
– Я знаю, видел твою историю болезни. Ты летчик?
– Был летчиком, а теперь не знаю. Если рука плохо срастется, могут к полетам не допустить.
– Эка беда! Будешь автомобиль водить. Или танк. Моторы-то ты знаешь!
– На самолете я вреда немцам больше нанесу. А где сейчас линия фронта? Что слыхать?
– Отступаем, – неохотно сказал сосед. – Да скоро сводки Совинформбюро передавать будут, можно послушать.
И в самом деле, через полчаса Федор, как ходячий, открыл дверь палаты. В отделение включили рупор – черную тарелку в полметра диаметром. Послышались позывные, потом строгий голос Левитана стал передавать сводку. На их фронте существенных изменений не произошло.
Раненые стали обсуждать новости.
Федор закрыл дверь.
– Тебе спать больше надо, говорят – во сне быстрее выздоравливают. Я вот, как в госпиталь попал, почти трое суток спал. И сейчас днем прихватываю. Пообедал – и на боковую. Как в санатории! Режим, брат!
Иван снова съел все подчистую, улегся и не заметил, как его сморил сон.
Молодой организм брал свое – через несколько дней он уже ходил по палате. В коридор выбирался только по нужде, в туалет – еще чувствовалась слабость.
Из летчиков в госпитале он был один, пилоты чаще сгорали в воздухе. Или, если самолет был подбит, выбрасывались с парашютом. И если они приземлялись на захваченной врагом земле, попадали в плен, а если на своей – возвращались в полк и продолжали полеты.
Большинство раненых были пехотинцами, также лежало несколько танкистов с ожогами. Для них была отдельная палата – ожоговая. И умирали там часто.
Ходячие раненые до обеда посещали процедуры, перевязки, уколы. А после обеда спали, на фронте иногда и сон – роскошь. После подъема развлекались, как могли. На карте СССР флажками – иголками от шприцев они отмечали линию фронта, травили анекдоты.
Иван заметил, что говорили чаще о довоенной жизни, о семьях и очень редко – о боевых действиях. Нечем было хвастать: немец давил на всех фронтах, наши отступали. Награждали редко, и увидеть медаль на гимнастерке было большой редкостью, а уж орден – вообще событием. Награжденные даже подписывались – орденоносец Иванов или Сидоров.
Тому, что из летчиков он был здесь единственным, Иван был рад. Побаивался он в душе – вдруг однополчанин старшины Скворцова в госпиталь попадет? Обман тут же вскроется. Тогда долечиться не дадут, и с госпитальной койки его отправят на лагерные нары, да еще и срок добавят. А Иван и сейчас чувствовал себя не очень уверенно – вдруг по окончании лечения за ним прибудет конвой? Хотя в этой неразберихе отступления, когда фронт нестабилен, воинские части перемещаются, попадают в окружение, переформировываются, о нем вспомнить не должны. Часть осужденных погибла при налете немецких бомбардировщиков на эшелон, еще часть – при отражении нападения парашютистов, остальные сбежали от полустанка подальше. Фото его в уголовном деле не было – где взять фотографа в прифронтовой полосе? А само дело он собственноручно сжег, вместе с солдатской книжкой Кравчука. Помер старший сержант Кравчук, нет его.
В госпитале было скучно. Если вначале, после переноса в СССР, он был постоянно занят, загружен боевой работой, то теперь время тянулось медленно. Из развлечений было только радио. Изредка в руки попадались газеты – вроде «Правды» или «Красной звезды». Раненые зачитывали их до дыр, а потом пускали на самокрутки.
Постепенно Иван успокоился, и страхи, что его арестуют в госпитале и отправят в лагерь, прошли. Выходит, не так уж всесилен и всевидящ НКВД.
Природа брала свое. Стояла середина октября, и по ночам уже напоминали о себе морозы. Липкая днем грязь к утру превращалась в твердую, как бетон, массу.
У немцев начались проблемы с техникой. Почти все модели немецких танков и бронетранспортеров имели катки, расположенные в шахматном порядке. Такое расположение, с одной стороны, давало плюсы, на неровной поверхности ход танка был ровным, поскольку удельное давление катка было меньше. Но и минусы были: в случае повреждения внутреннего катка приходилось снимать два соседних внешних. Но главное – такая конструкция была нежизнеспособна в русскую грязь и морозы. Грязь к утру сковывала напрочь ходовую часть, и танкисты вынуждены были скалывать ее шанцевым инструментом. Времени и сил уходило много, танки возвращали подвижность только к обеду. К тому же двигатели требовали предварительного разогрева – моторные масла не были рассчитаны на мороз. В некоторых частях поступали проще – они не глушили моторы сутками. Но в этом случае резко возрос расход дефицитного бензина и снизился моторесурс. Генерал Мороз явно помогал русским.
Ранбольные, как называл персонал пациентов госпиталя, гулять по двору почти перестали. Из одежды у них были только видавшие виды халаты, кальсоны и дерматиновые тапочки без задников, прозванные «Ни шагу назад». В такой одежке по морозу не погуляешь. В госпиталь стали поступать обмороженные.
Но сильнее всего морозы ударили по врагу. Темпы наступления немцев снизились. Их армия, одетая и обутая в легкое обмундирование, мерзла и несла ощутимые боевые потери. Немцы стали мародерствовать, отбирать у жителей оккупированных территорий теплую одежду: полушубки, шапки, телогрейки, меховые жилеты, валенки. В газете «Правда» промелькнула карикатура: немец в эрзац-валенках из соломы, поверх шинели – женский платок.
Но немцы, тем не менее, были еще сильны, в основном – боевой техникой, и рвались к Москве и промышленным центрам. Наши эвакуированные заводы еще разворачивались в тылу, и поставки вооружения и боеприпасов ощутимо снизилось. Генштаб, полагаясь на директивы партии, говорящие о войне на чужих территориях, ошибся с определением мобилизационных запасов оружия и патронов. «Шапкозакидательство» вылилось в потери личного состава.
Наступали самые тяжелые военные дни – осень – зима 41/42 года. Из Москвы в Куйбышев, бывший запасной столицей, эвакуировались дипломатические посольства и наркоматы. Сталин, уже собиравшийся сесть в подготовленный поезд, в последнюю минуту передумал – москвичи и так в панике громили магазины и бежали из города.
Грабежи удалось пресечь жесткими мерами. Но Сталин осознавал, что, если он покинет столицу, ее сдадут врагу. Сталин в то время был не только гражданином Джугашвили, но и символом, знаменем. Уехать из Москвы – это как солдату покинуть окоп.
Но русские солдаты всегда были изобретательны. Холодно гулять в халате, кальсонах и тапочках? Сбросились и у местного населения купили теплую одежду – телогрейки или ватники, суконные штаны, валенки. Гуляли по очереди, а одежду прятали в палатах. Начальство переодеваний не одобряло, ведь «сорвиголовы» в цивильной одежде устраивали самоволки, покупали на рынке самогон, соленые огурцы и втихую выпивали вечером в палатах.
С деньгами было туго. Многие, чтобы семьи в тылу не голодали, высылали им свои денежные аттестаты. В госпитале была офицерская палата, но в большинстве палат лежали нижние чины. А какое у них жалованье? Сержант получал 123 рубля, старшина – 300, по современной покупательной способности это равнялось 21 750 рублям.
Командиры получали значительно больше. Так, полковник, командир полка, получал 2200 рублей, или 160 тысяч по современному курсу. Майор, командир батальона, – 1600 рублей, или 116 тысяч, капитан – 850 рублей, или 68 875 рублей, лейтенант, командир взвода – 575 рублей, или 41 700 рублей по современному курсу. Но офицеры в вылазках не участвовали. А цены на рынке были высокие.
Через месяц, когда выпал первый снег, гипс с руки Ивана сняли, чему он был рад несказанно. Под гипсом рука чесалась, мыться в бане неудобно – гипс боится воды. Иван нашел кусок тонкой сталистой проволоки, забирался ею под гипс и, когда чесалось совсем уж нестерпимо, чесал кожу.
Избавившись от гипса, в первый же банный день он с наслаждением тер себя мочалкой. Для солдата на фронте, да и в госпитале тоже, две радости – поесть досыта и вымыться.
Мылись нерегулярно, поэтому вши заедали. Когда части отводили в тыл, устраивали банно-прачечный день. Солдаты мылись в палатках, им меняли нательное белье. В тыловых частях помывки были регулярными, а вот во фронтовых – редкостью. Но солдаты и тут выкручивались – они мастерили вошебойки из пустых бочек. Бочку ставили на кирпичи, разводили под ней костер, бросали в бочку всю одежду – нательное белье, гимнастерки, бриджи, и с чувством отмщения слушали, как трещат, лопаясь, вши. Но важно было вовремя вытащить форму, чтобы не обгорела. На какое-то время такая прожарка спасала.
Ивану назначили физиотерапию и массаж. Он нашел кусок резины и сам тренировал ею пальцы, кисть.
Все закончилось в один момент – ночью в госпитале объявили тревогу. Прорвались немцы, и, чтобы госпиталь не попал в окружение, его срочно эвакуировали. В первую очередь вывозили на грузовиках тяжелых, носилочных раненых – на железнодорожной станции их ожидал санитарный поезд. Потом перевозили ходячих. Торопились страшно. Под покровом ночи был шанс выбраться, а утром такую крупную мишень немцы разбомбили бы. На крышах и стенках вагона были крупно нарисованы красные кресты в белых кругах, но немцев это не останавливало.
Ивану, как выздоравливающему, досталось место на верхней багажной полке, да еще в проходе.
Поезд шел быстро, не останавливаясь, если только для бункеровки углем и водой. Машинист пытался увести поезд как можно дальше, где его не достанут пикировщики «Ю-87» и истребители. Как позже узнал Иван от медсестер санитарного поезда, везли их во Владимир. Тыловые города становились центрами производства оружия, лечения раненых. Под госпитали занимали санатории, дома отдыха, школы.
В полной мере Иван рукой еще не владел – не восстановилась чувствительность пальцев, подвижность плечевого сустава. Но времени в поезде он не терял, тренируясь с куском резины.
До Владимира немецкие бомбардировщики еще не добрались. По крайней мере, следов бомбежек и разрушений, пока их везли на санитарной машине, Иван не увидел.
Госпиталь располагался в школе – во дворе под снегом лежали сваленные грудой парты. В бывших классных комнатах – палаты.
Утром, после прибытия, их поразили завтраком – подали омлет. Иван удивился, а лежавший с ним в одной палате «старожил» пояснил:
– Яйца Черчилля! Не слыхал? По ленд-лизу яичный порошок привозят. Развел водой или молоком – тут уж как повезет – и на сковородку. Ешь, вкусно!
И в самом деле было вкусно. Ивану хотелось попросить добавки, но он постеснялся. А «старожил» продолжил:
– А еще американцы присылают консервированную колбасу в банках. Вкуснятина! Я ничего лучше в жизни не ел.
«Колбасой» называли мясной паштет из индейки, довольно плотный – кусок можно было в руках держать. Ивану потом не раз доводилось есть продукты, присланные по ленд-лизу, – все было вкусным и качественным.
Поставки по ленд-лизу странам, противостоящим гитлеровской коалиции, США начали 11 марта 1941 года. В то время валовый внутренний продукт СССР и Англии был равен ВВП Германии. Но уже к январю 1942 года ситуация резко изменилась. Англия была измучена морской блокадой и массированными бомбардировками, СССР потерял значительную часть земель, заводов и фабрик, на оккупированной территории осталось 78 миллионов человек, ВВП упал на треть.
В октябре – декабре 1941 года Англии удалось поставить морскими конвоями в СССР 669 самолетов и 487 танков. С октября 1941 года по 30 июня 1942-го США поставили Советскому Союзу 545 самолетов, 783 танка, 16 502 грузовых автомобиля.
Всего было пять маршрутов поставки. Тихоокеанский – в порты Дальнего Востока, Трансиранский, Арктический конвои в Мурманск и Архангельск по Черному морю, через Советскую Арктику. С целью облегчить поставки СССР и Англия в августе 1941 года оккупировали Иран. Америка очень быстро построила там два автосборочных завода, где собирали «Доджи» и «Студебеккеры». Часть самолетов своим ходом перегоняли через Аляску, Чукотку, Сибирь – для этого была создана авиаперегоночная дивизия из советских летчиков.
Проценты поставок различной техники рознились. Взрывчатые вещества и порох обеспечивали девяносто процентов потребности СССР, а бронетранспортеров – все сто. Всего по ленд-лизу было поставлено 22 150 самолетов, 12 700 танков, 375 883 грузовых машины, 131 633 автомата, 1981 паровоз. Поставляли бензин – 2 670 000 тонн, так как импортная техника отказывалась работать на наших бензинах и маслах, алюминий для автопромышленности, листовую сталь, двигатели, тракторы, цветные металлы, шины, обувь, одеяла. Продовольствия – тушенки, комбижира, яичного порошка, муки и прочего – 4 478 000 тонн. Смогли бы мы победить без ленд-лиза? Несомненно, но победа пришла бы, по оценкам А. Микояна, на год-полтора позже, и к многомиллионным потерям добавились бы еще многие сотни тысяч погибших.
В 1942 году СССР выпустил 9918 истребителей, потеряв за этот период 7800 самолетов, и по ленд-лизу получил 1815. Германия за этот год смогла выпустить 5515 истребителей. И с каждым военным годом перевес в производстве военной техники со стороны СССР стал нарастать.
Америка, оказывая помощь странам антигитлеровской коалиции, только выигрывала. Пока Англия и СССР сдерживали немцев, перемалывая людские и технические ресурсы, Америка стремительно развивала оборонную промышленность, двигателестроение, судостроение, выпуск автомобилей, загружала государственные и частные компании работой. В войну вступила в самом ее конце, когда исход уже был очевиден – как раз к разделу сладкого пирога под названием Победа, потеряв немного людей. Европейские страны, в первую очередь Германия и СССР, лежали в руинах, нужда была ужасающая. А Америка разжирела, обогатилась на поставках – ведь по договору ленд-лиза страны, получавшие помощь во время войны, еще многие десятки лет после нее платили США долг золотом.
Ситуация на фронтах складывалась для СССР тяжелая. Еще в октябре семнадцатая танковая дивизия немцев захватила Брянск, восемнадцатая танковая – Карачев. В окружение под Брянском попали наши 3, 13, 50-я армии. Спас-Деменск пал 4 октября, 5 октября – Юхнов. Сражение под Вязьмой продолжалось до 12 октября, затем – окружение. Было пленено 688 тысяч наших солдат и офицеров. Попал в плен генерал-лейтенант М. Ф. Лукин и генерал-майор С. В. Вишневский, погиб генерал-майор К. И. Ракутин. Из окружения удалось прорваться к своим только 85 тысячам бойцов.
15 октября Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации из Москвы жителей, предприятий. 16 октября город уже был охвачен паникой, начались грабежи магазинов и складов. 20 октября ГКО вводит в Москве осадное положение.
Разведка докладывает Сталину, что японцы вступят в войну против СССР, если падет Москва. Сталин снимает с Дальнего Востока и перебрасывает под Москву десять полнокровных дивизий с тяжелой техникой. Сдача Москвы означала бы открытие второго фронта на востоке, которого страна не выдержала бы.
Свежие дивизии переломили ситуацию. 5 декабря войска Калининского фронта перешли в наступление, на следующий день стали наступать войска Западного фронта. 20 декабря наши отбили Волоколамск, 26 декабря – Наро-Фоминск, 19 декабря – Тарусу, 28 декабря – Козельск. Отбросив немцев на 80—250 километров, освободили от оккупантов Московскую, Тульскую и Рязанскую области.
Ранбольные в госпитале не отходили от радио, жадно ловили и обсуждали между собой новости, спорили у карты, как далеко погонят немцев. Успехи наших войск вселили в бойцов и население надежду на перелом в войне, на далекую победу. А в том, что война будет долгой, упорной и тяжелой, не сомневался никто. Эйфория первых июльских дней, когда казалось, что из глубины округов подойдут войска и отбросят немцев, развеялась, уступив место недоумению. А где же знаменитые, воспетые в песнях сталинские удары? Где сталинские соколы, танкисты, так красиво показывающие себя на парадах?
И вот первое контрнаступление – как глоток свежего воздуха, как луч солнца в промозглую погоду. Лица у людей посветлели, не было потухших, безрадостных глаз.
В один из дней, ближе к вечеру, Иван вместе с двумя ходячими ранбольными пошел в самоволку. Они переоделись в цивильное, товарищи вскладчину собрали им деньги. Шли целенаправленно на базар у железнодорожного вокзала – хотелось хоть как-то разнообразить питание. Им наказали купить сала, соленых огурцов, семечек.
Добирались переулками, стараясь не попасться на глаза военному патрулю. У мужчин призывного возраста документы проверяли всегда – не дезертир ли?
Они добрались до базара, потолкались, приценились. Купили сала, бутыль самогона, два больших кулька семечек, соленых огурцов. И тут черт дернул товарищей с дедом поторговаться – самосада купить захотелось. Им бы купить и сразу делать ноги – патрули на толкучке обходы делали часто. Но когда они увидели патруль, было уже поздно.
– Хватайте сидор с едой и уходите, – обратился Иван к парням, – я патруль задержу.
Если уж влипать, так одному, чем всем вместе.
Патруль – два бойца – кинулся за убегающими, но Иван подставил одному подножку, сделал вид, что и сам падает, и уцепился за второго. Так вместе они и упали. Бойцы на снегу барахтаются, командир патруля – младший лейтенант – покраснел от злости. Народ вокруг, а бойцы представление устроили.
Все-таки кое-как поднявшись, они первым делом схватили Ивана под руки.
– Документы! – потребовал командир.
– Нет у меня документов, из госпиталя я, – Иван не пытался врать и сопротивляться.
– В комендатуру! – Младший лейтенант был доволен, но народ вокруг зашумел.
– Чего к раненому прицепился? Сам-то в тылу отсиживаешься!
Лейтенант втянул голову в воротник. Однако – служба.
Ивана привели в комендатуру – раненых из госпиталя задерживали регулярно. Однако на гауптвахту отправить его нельзя. Ну, пожурят, сообщат в госпиталь… Потому Иван сидел спокойно.
Капитан с красной повязкой на рукаве записал его данные, позвонил в госпиталь.
– Есть такой? А что же вы так плохо за ранбольными смотрите? Да, в самоволку сбежал, на толкучке задержали. Нет, выпивки при нем не было. Доставили.
Патруль повел Ивана в госпиталь. Вели с винтовками наперевес, как врага. На проходной сдали на руки дежурному военврачу.
Вроде бы незначительный проступок, но уже на следующий день военврач доложил начальнику госпиталя, а тот сделал выволочку начальнику отделения, где лежал Иван.
Начальник отделения был красен и зол. Он сам заявился в палату, где находился Иван, и принюхался.
– Пил?
– Никак нет. Приварка к столу захотелось – сала, огурцов соленых. Я даже купить ничего не успел, сцапали сразу.
– Тоже мне, вояка! Сцапали его! Убежать не мог? Через три дня комиссия, я вопрос о выписке поставлю. Коли в самоволку бегать здоровье есть, в действующую часть тебя!
– Есть!
Не мог же Иван сотоварищей продать, которые убежали? Тем более что все выпили и съели вместе.
Комиссия была проформой:
– Наклонитесь. Поднимите руки вверх! Присядьте. Болит?
– Вроде нет.
– Готовьтесь к выписке.
А что ему собираться? Как говорится, голому собраться – только подпоясаться. Уже вечером он получил личные и проездные документы, справку о ранении и предписание в запасной авиаполк. Утром получил у каптенармуса обмундирование – сильно потрепанное, но чистое и отглаженное. Не свое, поскольку его гимнастерка была залита кровью и при поступлении разрезана, чтобы проще снять можно было.
Иван полюбовался на четыре треугольничка в петлицах. Непривычно, но Скворцов был старшиной. Зато получил хорошие байковые портянки и сапоги, а не ботинки с обмотками, поскольку каптенармус летчиков уважал. В тощий «сидор» уложил сухой паек на три дня.
– До свиданья!
– Лучше прощай! И не попадай снова!
До запасного авиаполка, или ЗАПа, надо было добираться поездом через Москву. И тогда и сейчас Москва – главный пересадочный узел.
Пассажирские поезда ходили редко и не по расписанию. Их брали штурмом, поскольку даже просто влезть в переполненный вагон уже было удачей. Но Ивану удалось. Почти всю дорогу ему пришлось стоять или сидеть в проходе, благо – до Москвы было не так далеко. Плохо только, что поезд шел медленно и с частыми остановками.
На выходе из вокзала в Москве была сплошная проверка – документы проверяли у всех. Но к Ивану вопросов не было: из госпиталя, не дезертир – фронтовик, документы в порядке, следует к месту службы.
В ЗАП нужно было уезжать с Павелецкого вокзала. Не раздумывая, Иван решил навестить семью полковника, погибшего на безымянном полустанке. Может так случиться, что другого случая не представится. Он ведь слово давал полковнику, а перед мертвыми срамиться, не держать своего слова стыдно. Он спросил у прохожего, как добраться по нужному ему адресу.
– На метро быстрее всего, там спросите.
То, что метро работает, Ивана удивило. Он-то полагал, что оно служит бомбоубежищем. Впрочем, так оно и было, но по ночам.
После выхода из вестибюля Иван еще пару раз спрашивал дорогу. Дом нашел. Дворничиха проводила его подозрительным взглядом.
Адрес Иван помнил точно. Он легко взбежал по ступенькам на нужный ему этаж и постучал в дверь.
Дверь открыла женщина средних лет. В юности она явно была красавицей, но сейчас лицо ее было бледным, а глаза – тоскливыми.
– Здесь Павловы живут?
Женщина кивнула, и лицо ее сделалось испуганным.
– К вам можно?
Женщина отступила в коридор.
Иван вошел и прикрыл за собою дверь.
– Я от мужа вашего.
Он увидел, как удивленно вскинулись брови и как-то вдруг вспыхнули надеждой глаза.
– Вы пройдите, что же мы с вами в коридоре?
Квартира была не коммунальной – отдельной. Иван еще удивился – выселить не успели? Семьи изменников, врагов народа и вредителей уплотняли, превращая квартиры в коммуналки, а то и вовсе выселяя. Но сейчас многие эвакуированы, и квартирный вопрос остро не стоял.
– Вы видели моего мужа?
– К сожалению давно, два месяца назад.
– Как он?
– Я вынужден сказать вам правду – он погиб.
– Его расстреляли? Это так ужасно! Нам сообщили, что он осужден трибуналом. Не могу поверить в его вину.
– Успокойтесь. Он погиб как герой, на моих глазах. Наш эшелон разбомбили, потом немцы выбросили десант на парашютах. Полковник Павлов организовал отпор. Оружие взяли у убитых конвоиров. Он проявил себя, как настоящий, мужественный командир, как патриот.
Женщина заплакала.
– Простите. Так тяжело жить, когда все знакомые отвернулись. А я никогда в его вину не верила. Коленька не такой!
Женщина не пригласила его на кухню – хотя бы попить чаю. Иван понял, что есть в семье нечего, пайки и продовольственные карточки семьям осужденных не выдавались. Да и выглядела женщина не то чтобы изможденной, но нездоровой.
Иван скинул с плеча «сидор» и выложил на столик свой сухой паек – банку тушенки, два брикета гороховой каши, брикет сухого киселя, пакет сухарей и две банки частика в томате.
– Вот, все, что могу.
– Что вы, что вы! Вам нужнее!
– Берите. А лучше всего уезжайте из Москвы, в какую-нибудь деревню – там с питанием проще. Да и пальцем показывать на вас не будут. Окончится война – разберутся, реабилитируют. Только вам дожить надо.
– Он… убит? – Ее глаза смотрели на Ивана с надеждой.
– Честно скажу, сам лично тела не видел. Ранен был, в госпитале лежал. Но в той мясорубке шансов уцелеть мало у кого было. Нас было немного, и патронов на всех не хватало.
– Где это произошло?
– Быстро все случилось – налет, бомбежка… Полустанок маленький, надписи нет, какой-то километр – я толком и не видел. А увезли оттуда без памяти. Но при желании, после войны, думаю – найти можно. Должны же люди помнить, железнодорожники хотя бы. Братская могила быть должна.
– Думаете, мы победим?
– Не сомневаюсь. Пока есть такие командиры, как ваш муж, Россию не победить, не согнуть.
– Спасибо за весть. Вы так убежденно говорите, как будто наперед знаете.
– Не знаю, но верю, – поосторожничал Иван. – Русь тысячелетия стоит, и кто только по наши души не приходил – от татар до поляков. И что? Где они все? Устоим!
– Слышал бы вас сейчас сынок наш, Андрей!
– А где он?
– На толкучку пошел – мои сережки на съестное менять. Может быть, вы останетесь?
– Я проездом. Сами понимаете, военный человек подневольный. В полк надо вовремя прибыть.
– Да-да, я понимаю. Спасибо вам за весточку. Хоть она и горькая, но теперь я знаю и сыну скажу, что его отец в бою погиб.
– Пусть голову не склоняет. Его отец настоящий человек, герой. Прощайте.
– Заходите, если в Москве еще будете.
– Это вряд ли.
Иван вышел. Тяжелую весть он принес в этот дом – весть о гибели мужа и отца. Но и достоинство вернул: не изменник Павлов. Пусть жена и сын гордятся.
Иван прошел двор и вывернул на улицу. А через двести метров к нему кинулась девушка. Обняла. От неожиданности он отпрянул.
Стоявшая рядом ее подруга изумилась:
– Оля, ты чего?
– А помнишь, я тебе рассказывала, как меня сержант на штурмовике спас, вывез? Вот это он и есть.
Тут и Иван вспомнил. Только он ее летом видел, в комбинезоне и шлеме. А теперь она была в шапке и шинели.
Девчонка отступила на шаг.
– Вы же Николай Кравчук?
– Да.
– Только изменились вы.
– Госпиталь не санаторий, не красит.
– Так вы из госпиталя?
– Да, в запасной авиаполк направлен по выздоровлении.
Ольга переглянулась с подругой:
– А идемте к нам. Мы с девчонками на квартире живем, не в казарме. Это недалеко от аэродрома.
Вечер мог быть многообещающим, но Иван сразу сообразил: если будет проверка документов, ему полный… абзац, потому как по документам он никакой не Кравчук, а Скворцов. И тогда все снова: контрразведка, лагерь. А второй раз ему может не повезти, снаряд в одно и то же место дважды не попадает.
– Не могу, – твердо отказался он. – У меня предписание, и я уже опаздываю.
– Жаль, – Ольга выглядела разочарованной. Наверное, Иван в ее глазах выглядел героем. Приземлился, спас от немцев, потом был сбит, госпиталь… Настоящий летчик-фронтовик, не тыловая крыса.
– Может, свидимся еще. До свиданья.
Ольга с подругой еще несколько раз оглядывались, пока Иван уходил. Надо же, какая неожиданная встреча! Но сам Иван испытывал смешанные чувства. Он был рад, что девушка жива. Но наряду с радостью ощущал и некую досаду – ведь он чувствовал себя обманщиком. Чужие документы, чужая жизнь. Вздохнув, он поехал на вокзал.
Здесь снова была проверка документов. Досматривали тщательно. Только потом он узнал, что документы разглядывали только с одной точки зрения – все ли секретные знаки на месте? В его предписании не была пропечатана точка. И это была не ошибка типографии, а знак для проверяющих. И скрепки на документах были ржавые, а не поддельные, изготовленные немцами из нержавейки для своих агентов и разведчиков. Так вычисляли настоящих диверсантов.
Поезда он ждал долго, но сел.
ЗАП был недалеко, в ближнем Подмосковье.
Запасные авиаполки имели постоянный и переменный состав. Постоянный – это штаб, летчики-инструкторы, технический состав. Переменный – это летчики, прибывающие после госпиталей из расформированных частей и авиаучилищ. Контингент был разный – и по налету, и по боевому опыту. Летчиков обучали полетам на новых типах самолетов, формировали из них эскадрильи и полки, укомплектовывали техническим и прочим персоналом и отправляли в действующую армию.
Авиазаводы осваивали и начали массово выпускать новые типы самолетов: «Як-1», «МиГ-1», «Пе-2» вместо устаревших «И-15», «И-16», «СБ». Кроме того, стали поступать самолеты по ленд-лизу – их тоже было необходимо осваивать. Дело усугублялось тем, что все надписи на приборах, тумблерах, ручках были на английском языке. Надписи переводились, тиражировались, и в авиашколах и ЗАПах их заучивали наизусть.
ЗАП, куда попал Иван, обучался на штурмовиках «Ил-2». Конечно, по записям в документах старшина Скворцов прежде летал на «СБ», и для него «Ил-2» был машиной новой. Видимо, в кадрах рассудили именно так.
Иван же, увидев на аэродроме знакомые силуэты «горбатых», чуть зубами не заскрипел от злости и досады. Опять одноместная кабина без заднего стрелка!
Он представился в штабе, был зачислен в переменный состав и поселился, как и все пилоты, в казарме.
Обучение шло по ускоренному курсу: устройство самолета, вооружения, и вкратце – тактика штурмовок.
Буквально через неделю начались полеты, и Иван сразу выделился техникой пилотирования. Еще бы, ведь у него был опыт полетов на этих машинах! А после стрельбы на полигоне его вызвал к себе комэск:
– Скворцов, ты отлично летаешь и стреляешь, прямо дар у тебя! Летал, что ли, на «Илах»?
– Никак нет, товарищ капитан. В документах написано – «СБ».
– Смотрел я их, – махнул рукой комэск. – Предлагаю тебе перейти в постоянный состав.
– Это как? – Иван не понял.
– Экий ты непонятливый! Летчиком-инструктором, пилотов переменного состава натаскивать.
– Кабина же одноместная, товарищ капитан! Спарки нет. И как я учить буду? На пальцах? Нет, не согласен, на фронт хочу.
Капитан вышел из-за стола, открыл дверь, посмотрел в коридор – не подслушивает ли кто случайно, и понизил голос:
– На штурмовиках редко кто больше десятка вылетов делает. Сам видишь, защиты со стороны хвоста никакой. А тут, в тылу, пересидишь, еще мне спасибо скажешь!
– На фронт пойду, – заупрямился Иван.
– Ну, как знаешь, – помрачнел лицом комэск. – Насильно мил не будешь. Свободен.
– Есть «свободен»!
Оставаться в ЗАПе Иван не хотел по двум причинам: во-первых, если он чудом, случаем попал сюда, то не для того, чтобы в тылу отсиживаться. Может, это судьба испытывает его на прочность. Стоит ли он чего-нибудь или слабак? И во-вторых, кормили в тылу скверно, по тыловым нормам, все время хотелось есть. В обед – перловый суп, перловая каша, чай и два куска хлеба. После госпиталя с его усиленным пайком это казалось Ивану скудно. Можно потерпеть месяц, два – всем вокруг тяжело. Но и долго существовать таким образом сложно.
Приказом Главнокомандующего И. В. Сталина № 305 от 20.08.1941 года все штурмовые авиаполки, летающие на «Ил-2», отныне становились двухэскадрильного состава, по 9 «Ил-2» в каждой эскадрилье, и 2 самолета управления полка. Численность самолетов в полку снизилась, поэтому полки формировались быстрее: меньше пилотов – меньше самолетов.
Когда одна из эскадрилий была собрана, сбита, укомплектована, ее отправили на пополнение изрядно потрепанного 65-го ШАП – штурмового авиаполка, воевавшего на Карельском фронте. Иван был в числе ее пилотов.
Перегоняли самолеты своим ходом, кружным путем, забирая к северу от Москвы, от линии фронта. С посадками для дозаправки прошли мимо Вологды, через Онежское и Ладожское озера, где их прикрывала пара наших истребителей. Это были английские «Хаукер Харрикейн». Для всех пилотов его силуэт был незнаком. Если бы их заранее не предупредили, да если бы не красные звезды на крыльях и хвосте, они попытались бы рассыпаться и уйти на бреющем. Конечную цель – свой аэродром – они знали, карты местности у всех были – добрались бы самостоятельно.
Но вот ведущий начал заход на посадку и выпустил шасси. За ним благополучно сели все штурмовики. Пока не прибыли вспомогательные службы, без которых полеты невозможны, – техники, оружейники, мотористы, – они занимались изучением полетных карт, рисовали в штурманском классе линию фронта, довольно причудливую в этих местах. Для большинства летчиков карельские, финские, а также саамские названия населенных пунктов и рек были уху непривычны, в них путались.
Тем временем на «Дугласах» на аэродром прибыл техперсонал. Едва разместившись, они начали готовить самолеты к полетам. Еще часть техперсонала прибыла поездом. Они рассказывали о перенесенном страхе. Железная дорога была проложена по болотам, не застывшим в мороз. Поезд шел медленно, километров двадцать в час, вагоны раскачивались, из-под шпал выступала бурая жижа.
Иван еще не знал, что гладкая полоса аэродрома – это замерзшее озеро, снег на котором расчищали и уплотняли тракторными волокушами. В теплое время года взлетно-посадочная полоса располагалась на земле, покрытой бревнами. При взлете и посадке самолет колотило, как в истерике.
На их аэродроме Колежма, названном по одноименной деревне, базировалось несколько разных полков – их, 65-й ШАП, 80-й бомбардировочный и отдельная разведывательная авиаэскадрилья.
На первый боевой вылет эскадрилью новичков провожал на старте командир полка подполковник Андрей Никифорович Витрук.
Бомбить предполагалось немецко-финские укрепления на одной из сопок, штурмовать траншеи. Ведущим летел старший штурман полка – он великолепно знал местность.
Облачность была низкой, но, собственно, здесь зимой всегда так. Это обстоятельство немного облегчало задачу, невелика была вероятность нападения немецких истребителей. В Карелии против нашей авиации действовал пятый воздушный флот люфтваффе. Вместе с немцами на немецких «мессерах» летали финны, только опознавательные знаки были другие.
Еще перед вылетом Иван поговорил с механиком из старожилов.
– Новичок? – спросил тот, оглядев Ивана.
– Да, из эскадрильи «Илов».
– Понятно. Не побрезгуешь советом технаря?
– Если дельный, то почему бы и нет?
– Случится возвращаться в одиночку, ищи канал. Как пересечешь – наша земля.
Совет поставил Ивана в затруднение. С воздуха канал выглядит узкой ниткой, как автодорога. А если учесть зиму, когда на нем лед, так и вовсе проглядеть можно.
На Карельском фронте были свои особенности. На севере Финляндии располагались и действовали немецкие войска, на остальной территории – финны. Между ними была разграничительная линия – от Улеаборга на побережье Ботнического залива до Беломорска на побережье Белого моря. Сплошной линии фронта, как в других местах, тут не было. Боевые действия велись на пяти направлениях: мурманском, кандалакшском, кестельгском, ухтинском и ребольском. Зазоры между участками были большие, от 50 до 240 километров, где ни наших, ни немецких или финских войск не было. И не потому, что у финнов или немцев сил не хватало – сами условия местности диктовали расположение. В теплое время года болота, реки и речушки, а также многочисленные озера не давали прохода технике, людей заедал гнус и мошка. А зимой заснеженные сопки и тайга становились и вовсе неприступными.
Для наступления на Мурманск немцы доставили в район Нарвика вторую и третью горные (австрийские) дивизии. В Рованиеми из Норвегии перебросили дивизию СС «Норд». Туда же была доставлена 169-я немецкая пехотная дивизия. Немцы планировали выйти к Кировской железной дороге и для этой цели забрасывали многочисленные диверсионные группы. Наши же под давлением превосходящих сил противника отошли на линию старой государственной границы, где и оставались до сентября 1944 года.
Финнам местность была знакома, они действовали здесь в зимнюю войну 39/40 года. Еще летом с озера Оулуярви взлетели гидросамолеты «Хейнкель-115» и приводнились на Коньозере, в нашем тылу. Они высадили группу диверсантов восточнее Беломоро-Балтийского канала с целью взорвать шлюз.
Диверсионная группа финнов, кстати, переодетая в немецкую полевую форму, была уничтожена охраной канала. Но попытки повторялись с маниакальным упорством.
Еще 3 октября финны взяли Петрозаводск. Наши загодя эвакуировали из города население, вывезли оборудование предприятий. Но финны, взяв абсолютно пустой город, устроили в стране торжества. 3 ноября они взяли Кондопогу, а 7 декабря – Медвежьегорск. Самый большой их успех – захват участка Кировской железной дороги в 310 километрах от станции Свирь до станции Масельгская, шедшей с севера на юг, параллельно фронту. Больше успехов финская армия, мечтавшая захватить всю Карелию, не имела. Линия фронта застыла на месте до конца 1944 года, шли лишь упорные бои местного значения.
Держались развернутым пеленгом. Внизу мелькали заснеженные сопки, тайга, и очень редко – небольшие хутора. Дорог не было видно, войск – тоже. Разница со средней полосой России, где раньше воевал Иван, была значительной.
Иван вертел головой, пытаясь запомнить ориентиры, но их не было. Ни характерных изгибов рек – все они сейчас находились под снегом и льдом, ни заводских труб. Везде сплошной снег и режущая глаз белизна. Тут бы и черные очки не помешали – глаза поберечь.
Самолет ведущего вошел в пологое пике, и в наушниках раздалось:
– «Горбатые», работаем!
А где цель, непонятно. Ни пушек, ни танков или автоколонн не было видно. Куда целиться, где враг? И только когда бомбы ведущего самолета взорвались, взрывная волна сбросила снежный покров, и Иван, как и другие пилоты, увидел дот. Может быть, их было несколько, но этот был велик. Над камнями он возвышался незначительно, но наверняка имел несколько этажей, был весь из бетона и выглядел внушительно. Что для его толстых стен их бомбы-сотки? Сюда надобны бетонобойные бомбы по тысяче килограммов, но такой бомбовый груз «Ил-2» взять не мог, норма – четыреста. Если баки не заливать бензином полностью да разбег с хорошей взлетно-посадочной полосы, то можно было подвесить бомбу в пятьсот килограммов.
Тут же, после первых упавших бомб проявила себя финская оборона, огрызнулась малокалиберными «эрликонами» швейцарского производства. Швейцария была нейтральной страной и не примыкала ни к гитлеровской коалиции, ни к антигитлеровской, но оружие продавала обеим сторонам, исходя из принципа «деньги не пахнут».
Иван приметил позицию зенитной установки и отвернул от общего строя. Надо было подавить зенитку, иначе она наделает много бед.
Он вышел на курс, нащупал кнопку бомбосбрасывателя, перевел ее в положение «залп» и одним нажатием сбросил все четыре бомбы. Облегченный от смертоносного груза самолет «вспух».
Иван заложил вираж, полагая встать в общий строй и пройтись по траншеям пушечным огнем. Но снизу, из-за каменных валунов, прямо по брюху низколетящего самолета ударила очередь снарядов другой зенитной установки. Сквозь рев мотора Иван услышал, как рвутся снаряды на фюзеляже, почувствовал, как самолет затрясло.
Он обернулся оценить повреждения. Мама моя! От хвоста остались одни клочья. Самолет стал плохо слушаться рулей, но мотор тянул.
Иван стал «блинчиком» разворачиваться на восток. «Илы» еще штурмовали укрепления, а он вышел из боя. Хватит, хватит, он был уже на оккупированной территории. Но там хоть свои, русские и белорусы, они могли помочь куском хлеба или вареной картофелиной.
На панели приборов моргнула красная лампа. Иван обернулся: за штурмовиком тянулся черный след. Но огня еще не было. «Наверное, пробило масляный радиатор», – решил он. Теперь у него была одна надежда – на двигатель. Дотянет ли мотор, сдюжит ли? Ну еще два десятка километров – и можно прыгать с парашютом! Назад Иван уже не смотрел, только на приборную панель – указатель давления масла и скоростемер.
Периодически мотор терял обороты, но потом снова тянул. Да где же этот чертов канал? Вот вроде бы внизу промелькнуло нечто похожее.
Внезапно с глухим ударом мотор заклинил, винт встал. Страшно было Ивану видеть перед собой неподвижные лопасти. Самолет еще летит, но рева мотора не слышно, и эти лопасти перед глазами.
Иван сдвинул фонарь кабины – тут же ворвался студеный ветер. Иван все тянул падающий самолет, надеясь подальше убраться в свой тыл. Он не знал, что его засекли части ВНОС на канале и уже доложили по телефону, что видят наш штурмовик, из которого идет дым, а двигатель не работает. Даже направление по приборам засекли.
Иван посмотрел на высотомер. Высота была небольшая – 300 метров. Надо покидать самолет, иначе парашют не успеет раскрыться. Страшновато покидать машину и жалко. Новая, до этого вылета на ней ни одной пробоины или заплатки не было.
Он расстегнул привязные ремни, встал на сиденье и неловко перевалился за борт. Тут же рванул кольцо вытяжного парашюта.
Его крутило, как щепку в бурном море, потом раздался хлопок – это раскрылся купол парашюта.
Иван успел осмотреться. Внизу была поляна, засыпанная снегом, из-под которого торчали камни.
Земля надвигалась быстро. Он успел лишь слегка согнуть ноги, и тут же раздался удар, смягченный снежным покровом. Ивана повалило, и купол протащил его несколько метров, пока он не исхитрился захватить и подтянуть стропы.
Купол погас. Иван встал, расстегнул привязную систему, огляделся.
Вокруг простилалась девственно-чистая снежная пелена, безмолвие. Что делать, куда идти?
Для начала он обрезал стропы, скомкал парашют. Если что, им ночью обмотаться можно, все теплее. Хотя от шелка какое тепло? Только защита от ветра. Одно радует – вес маленький, не надорвешься.
Он сориентировался по низко стоящему солнцу и определил, что надо идти назад, к каналу. Там охрана, люди. Иначе можно бродить по этой тундре, пока не замерзнешь или не обессилеешь от голода. Обожгла мысль: есть ли в этих местах медведи или волки? Не зря ведь один из городов Медвежьегорском назвали.
Иван вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор, и, придерживая курок, нажал на спусковой крючок. Теперь стоило лишь снять курок с предохранительного взвода большим пальцем – и сразу можно стрелять.
Унты глубоко проваливались в снег, идти было тяжело. Уже через сто метров он вспотел в меховом комбинезоне, запыхался. С ужасом представил, что идти придется не один и не два километра. Или остаться здесь? Его штурмовик упал неподалеку, еще дым от пожара виден. Может быть, пришлют за ним «У-2» с лыжным вариантом шасси? Однако, поразмыслив минуту-другую, он решил на везение не полагаться, а упорно идти вперед.
Иван обмотал вокруг туловища полотнище купола, освободив руки – так удобнее идти. Шел по снежной целине, пока не чувствовал, что устал. Тогда садился в снег, отдыхал и снова шел вперед. Хуже всего было то, что день в этих местах зимой очень короткий. Еще полчаса – и солнце сядет. Тогда ориентироваться сложно. А ему не хватало только заблудиться.
