Глава 5
Очнулся от сильной тряски. Болела голова и левая нога. С трудом открыл глаза и снова их зажмурил от резанувшего света. Затошнило. Выждал немного и приоткрыл веки — совсем чуть-чуть. Странно! Я в кузове грузовика «ЗИС-5», который опознал по кабине. Лежу на досках пола, рядом со мной вповалку — раненые, все в замусоленных бинтах. Я что — тоже ранен?
Снова потерял сознание. Очнулся, когда меня снимали с грузовика. Двое дюжих санитаров, ничуть не церемонясь, перевалили меня на носилки и занесли в какое-то кирпичное здание.
Здесь пахло кровью, лекарствами, карболкой. Вокруг сновали люди, частью — в бывших когда-то белыми, а теперь в пятнах крови халатах, частью — в армейском обмундировании. Носилки, на которых я лежал, поставили на пол в комнате.
Минут через пятнадцать зашел заросший щетиной врач. Поверх халата спереди болтался клеенчатый фартук.
— Что тут у нас?
Женский голос ответил:
— Только что привезли.
— Ну-с, посмотрим.
Врач присел перед носилками. «И при этом записки нет, — пробурчал он. — Сколько уже передаю в санбаты — отмечайте, когда ранен боец! Э-эх!» Руки его быстро пробежались по ноге.
— Ножницы!
Звякнул инструмент, врач стал разрезать бинты на ноге и штанину. Ногу обожгло резкой болью. Я стиснул зубы, чтобы не закричать.
— Так-с. Повезло парню. Осколок большой, но вошел неглубоко. Теперь посмотрим, что с головой.
Стали разрезать бинты на голове. В глазах выступили слезы. Я закрыл их и с бьющимся сердцем ждал вердикта.
— Ну-у, тут мелочь, два шва наложить. Вероятно, еще контузия. Несите его в операционную. Боец, ты меня слышишь?
— Слышу, — прошептал я пересохшими губами.
— Считай, повезло тебе, парень. Крови много потерял, не без этого, но кость цела. Заживет — еще бегать будешь. Скажи спасибо, что осколок не в живот угодил.
— Кому?
— Что кому?
— Спасибо сказать?
Врач засмеялся, закурил папиросу и вышел.
Снова вошли санитары, понесли меня в операционную. В кино я видел, как она выглядит: белые кафельные стены, операционная лампа. А здесь — обычная комната, стол и инструменты в лотке на тумбочке.
Меня привязали ремнями к столу.
— Выпьешь?
— Я?
— Ты, ты. Наркоза нету. Хочешь, глотни спирта.
— Мутит меня.
— Значит — под крикаином. — Врач коротко хохотнул.
Ногу полоснуло болью. Я застонал.
— Терпи, боец.
Звякали инструменты. Когда же кончится эта пытка? Больно!!
— Держи, боец.
Врач вложил мне в руку кусок рваного железа:
— Осколок из ноги, полюбуйся.
Я скосил глаза на ладонь — через стоявшие в них слезы осколок выглядел неясным красно-черным пятном. Теплым и тяжелым…
Потом на кожу головы стали накладывать швы. Острая кривая игла раз за разом вонзалась в неподатливую кожу, я громко стонал, собирая уходящие силы, чтобы не потерять сознание — не дай Бог никому испытать подобную экзекуцию вживую! По брякнувшим на поднос инструментам понял — вроде бы конец моим мучениям. Перебинтовали голову и ногу.
— Все, уносите. Следующего давайте.
Санитары сгрузили меня на носилки и занесли в большое помещение. Наверное, раньше здесь спортзал был — у одной стены желтела шведская стенка. Меня переложили на матрас на полу, и я отключился.
Пришел в себя уже к вечеру. Понял это по темным окнам. Во рту все пересохло, язык — как наждак. Я попытался повернуться на бок — спина совсем затекла и вскрикнул от острой боли в ноге. То, как меня оперировали, я еще помнил, но как попал сюда, в госпиталь, не представляю — полный провал памяти, просто черное пятно.
Подошла медсестра, пощупала лоб:
— Жара нет. Пить хочешь?
Я слегка кивнул. Сестричка приподняла мою голову и поднесла к губам кружку с водой. Я напился. Боже, какое удовольствие — попить простой воды!
— Судно подать?
Я вначале и не сообразил, а когда понял вопрос, замотал головой:
— Не надо. Сестра, я где?
— В госпитале, миленький, в Вязьме. Лежи, набирайся сил.
Дня через два голова перестала кружиться и болеть. Я даже присаживался на матрасе, опираясь спиной о стену. В большом зале лежало, наверное, около сотни раненых. Сновали медсестры, делая уколы и раздавая таблетки. Ходили с носилками санитары, приносили вновь поступивших и уносили умерших. Я заметил, что умирали почему-то чаще всего ночью, и утром санитары, делая обход зала, выносили, прикрыв простыней, одного-двух-трех умерших. Столько смертей и страданий сразу, вот здесь, совсем рядом, я еще не видел. Но и чувства страха, брезгливости не было. Коли есть раненые, будут и умершие. Есть жизнь и есть смерть, как печальный, но неминуемый итог жизни.
Молодой организм быстро восстанавливался. Я ел, много спал, понемногу двигался. На пятый день уже ковылял, хватаясь за стену.
На шестой день город подвергся бомбардировке. Тяжело груженные бомбовозы Люфтваффе низко кружили над городом и сбрасывали бомбы. Они рвались рядом, но в госпиталь не попала ни одна. Наверное, у гитлеровских летчиков были цели поважнее.
А следующим днем забегали медсестры и санитары, стали выносить всех лежачих. Среди раненых пронесся слух об эвакуации. Дошла очередь и до меня. Вещей у меня не было, следовательно, и собирать нечего. Один из санитаров поддержал меня справа — со стороны раненой ноги, и мы направились к выходу.
Доскакал я до грузовика. Санитар подтолкнул меня, и я оказался в кузове. Грузовик тронулся. Со мной вместе ехали «ходячие» — то есть те, кто уже мог как-то передвигаться.
Мы глазели по сторонам, видели следы от бомбежек — сгоревшие и разрушенные здания. А некоторые улицы, в основном с частными домами, были на удивление целы.
Добрались до железнодорожного вокзала. На первом пути стоял санитарный поезд — зеленый, с большими красными крестами по бокам. Носилочных больных и раненых погрузили раньше, грузовик задним бортом подогнали к двери вагона, и санитары помогли нам перебраться внутрь. По сравнению с госпиталем — чистота и порядок. Постели чистые, даже занавески на окнах. Я уже отвык от такой «роскоши». Вроде все обыденно, если не сказать — скудновато, а вот обрадовался этому скромному уюту.
Нижние полки занимали раненые потяжелее, и мне отвели верхнюю, куда я с большим трудом взгромоздился. В вагоне сразу запахло табачным дымком, кровью, лекарствами.
Паровоз дал гудок, и перрон за окном поплыл назад. Рядом с нами, на соседнем пути, стояли платформы с пушками под брезентовыми чехлами. На нескольких платформах маячили часовые с винтовками. Они с любопытством смотрели на санитарный поезд.
По проходу прошла молоденькая медсестра:
— Слава богу, выбрались из Вязьмы без бомбежки. Ни у кого кровотечение не открылось?
Кто-то, дальше по вагону, громко застонал. Поправив сумку на плече, медсестра поспешила к раненому.
Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, вагон раскачивало, и как-то быстро раненые позасыпали. Задремал и я.
Проснулись уже затемно от резкого толчка. Тишину вагона взорвали тревожные свистки паровоза. Поезд тормозил, скрипя тормозами, причем резко. Раненые заматерились, несколько человек упали с полок.
— Чего там машинист так тормозит?! Не дрова везет!
Через несколько минут впереди грохнуло.
— Бомба-двухсотка, — уверенно пробасил с верхней полки один из раненых. Свесившись, он безуспешно пытался разглядеть что-нибудь в темени окна.
— Не, цэ гаубычный снаряд, — возразил другой.
Впереди громыхнуло еще два раза. Поезд дернулся вперед, проехал метров пятьсот, встал опять. Хрустя галькой, по насыпи пробежали вперед несколько военных. Все с тревогой прислушивались. Неизвестность угнетала больше всего. Если авианалет, так моторов не слышно. Что происходит? Может, немцы прорвались? На полках беспомощные раненые, оружия нет ни у кого. Да одного немецкого автоматчика хватит, чтобы перестрелять всех нас. Я лично сомневался, что красные кресты на бортах вагона удержат немцев от расправы.
Какой-то командир из раненых закричал:
— Сестра! Верните мне мой пистолет!
Через несколько минут военные вернулись, что-то на ходу обсуждая — слов я не разобрал.
Понемногу тревога и шум улеглись. Поезд дернулся и медленно поехал, постепенно набирая скорость.
Утром мы остановились на какой-то станции. Все прильнули к стеклам окон. Небольшой поселок был цел, по перрону бродили люди с узлами и чемоданами — правдами и неправдами они пытались попасть в вагоны нашего поезда. У каждой двери стоял солдат с винтовкой, отгоняя напиравших людей.
— Отойди, тетка, не положено, раненых везем.
— Да я в тамбуре постою.
— Отойди!
Нас по боковому пути обошел поезд с теплушками и платформами, на которых стояли ящики со станками и оборудованием. И сразу следом — еще один такой состав. «Заводы в тыл эвакуируют», — догадался я. Потом по этому же пути прошел встречный поезд. В открытые двери теплушки видны были бойцы в новеньком обмундировании.
— На фронт везут, — вздохнули рядом.
Стоянка закончилась, поезд дернулся, мимо проплыл вокзал. Потом поезд еще не раз останавливался и снова двигался.
Прибыли на какую-то станцию. Состав поставили на первый путь и стали выносить раненых на перрон.
— Так это же Можайск, я здесь до войны бывал, — узнал станцию кто-то из раненых.
Нас перевезли в госпиталь, занимавший бывшее здание школы. В палатах даже остались на стенах портреты великих ученых и школьные доски. Правда, сам госпиталь уже был поцивильнее прежнего. В палатах, бывших классах, стояли разномастные железные кровати. Тесно — по проходам лишь бочком протиснуться можно. Простыни чистые, кормежка повкуснее — не на полевой кухне приготовлена. Даже помыться удалось. Во внутреннем дворе, сзади госпиталя, стояла большая брезентовая палатка с дымящейся трубой — работал походный водонагреватель. «Ходячие» помылись. Пусть из тазиков, но вода горячая и мыло есть. А то бы еще немного, и вши завелись. Совсем хорошо стало. Голова не беспокоила, но нога побаливала, особенно если походить. Однако я все равно старался ходить, превозмогая боль, — ногу надо было разрабатывать, и мне не хотелось прихрамывать.
Прошла неделя. Я перезнакомился со всеми ранеными в своей палате и палатах второго этажа. Выздоравливающие заигрывали с медсестричками, впрочем, безответно, как я заметил.
В двенадцать часов все собирались у тарелки громкоговорителя, чтобы прослушать сводки с фронтов. К нашему всеобщему огорчению новости из Москвы не радовали. Почти на всех фронтах «…идут тяжелые бои…» И ведь как новости-то подают: «Наши войска упорно обороняют…» — называется населенный пункт. А на следующий день звучит уже другой город, который находится восточнее вчерашнего. Называли, конечно, оставленные города, но это если они были большие — вроде Харькова, Минска или Смоленска.
Кто-то нашел в бывших школьных классах географическую карту. Ее повесили в коридоре и втыкали самодельные флажки на медицинских иголках от шприцев, обозначая линию фронта. У этой карты курили, спорили до хрипоты, отстаивая свою правоту. Известное дело — каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны.
День за днем позиции флажков, обозначавшие линию фронта, приближались к Москве. Разговоры становились все тревожнее. Пока название «Москва» не звучало между ранеными, но как-то подразумевалось.
Я не раз размышлял, лежа на госпитальной койке, о причинах нашего отступления, о массовых потерях в боях людей и техники. Почему-то России не везло с соседями и собственным руководством.
Сначала татаро-монгольское иго прокатилось асфальтовым катком по молодой и слабой еще Руси, унеся многие тысячи жизней убитыми и угнанными в рабство. Потом — полусумасшедший деспот Иван Грозный с его опричниной и массовыми казнями — взять хотя бы для примера трагедию Великого Новгорода. Пережив череду самодержцев всея Руси и познав все «прелести» крепостного права, а фактически — рабства, русский народ вздохнул облегченно после его отмены. Но ненадолго. Волна терроризма, захлестнувшая страну, привела к удивительному феномену — двоевластию. Россией правили и царь, и Советы. Затем — социалистическая революция, Советская власть.
Ленин сразу же выслал из страны элиту — умных и интеллигентных людей. Оставшихся образованных сгноил в Сибири.
А взять хотя бы восстание тамбовских крестьян под предводительством Антонова? Не от хорошей жизни взялись они за вилы. Продотряды выгребали из амбаров последнее зерно, люди ели лебеду, пухли с голода и умирали тысячами. И главный большевик утопил восстание в крови. Больше ста тысяч крестьян было зверски убито, выслано в ссылки, дома их сожжены. Конечно, не могли крестьяне противостоять регулярным воинским частям, вооруженным пулеметами, орудиями, бронеавтомобилями. Кстати, первый свой орден Боевого Красного Знамени будущий маршал и полководец Г. К. Жуков получил именно за подавление этого «мятежа».
Сталин оказался еще жестче. Сначала — уничтожение крестьянства, насильственное насаждение колхозов, последовавший голодомор, унесший сотни тысяч жизней, потом — массовые репрессии, в том числе и верхушки командного состава Красной Армии, оставившие армию накануне войны без опытных офицеров и генералов. И обеспечивался «сталинский порядок» многочисленными тюремщиками, конвоирами, следователями НКВД, судьями. Репрессивный аппарат «трудился» в поте лица, выполняя заказ «отца народов». Все учреждения, заводы, все общество было насыщено доносчиками и соглядатаями. Страх сказать «лишнее слово» царил на работе, на службе, в семьях. Неосторожные просто исчезали по ночам в крытых машинах.
И разведка — военная и политическая — предупреждала Сталина о том, что Гитлер планирует нападение на Советский Союз. Но слишком самонадеян был грузин, думал переиграть Гитлера.
Все ошибки, заблуждения — просто глупость и недальновидность руководства страной теперь расхлебывал народ — своим горбом, своей кровью.
Потому и не спалось мне по ночам, все думки в голову лезли. И не в последнюю очередь потому, что о Великой Отечественной войне я читал книги, видел документальные фильмы, говорил с фронтовиками в той, прежней жизни.
А народ — солдаты те же, хоть и говорили о вере в идеи Сталина и верности идеям коммунизма, жизнь свою клали на алтарь победы не за Сталина и ВКП (б), а за Родину, за землю свою.
Шли дни, миновала неделя моего пребывания в госпитале.
Как-то ближе к вечеру группа ходячих раненых решила отправиться в город. А одежды-то ни у кого нет — больничные халаты только, из-под которых виднелись кальсоны да стоптанные тапочки на ногах. Мы сбросились, у кого что было — кто гимнастерку старенькую нашел, кто — брюки, кто ботинки свои дал.
Отправились в самоволку вчетвером — именно на стольких хватило одежды. У бабушек раздобыли за махорку самогон. Само собой, не выпили — принесли в госпиталь. И устроили после ужина легкий сабантуй.
В разгар пьянки, правда, — тихой, в палату ворвался разгневанный начальник госпиталя. Самогона уже не было, только пустые емкости. Он кричал, что «завтра же всех к чертовой матери на фронт выпишу», ногами топал. А что, собственно, он может? На фронт мы и без него угодим. Улегшись, мы потравили скабрезные анекдоты и — спать.
Наутро после завтрака в палату вошел молодой — лет тридцати — майор. Все притихли, думая, что начальник госпиталя нажаловался в НКВД. Однако дело повернулось совсем другой, неожиданной стороной.
— Танкисты есть? Ну — из выздоравливающих?
Отозвались двое — я и еще один танкист, Сергачев, лежавший в углу. Он получил сильные ожоги рук, но они уже почти затянулись. Повезло парню в том последнем бою — весь экипаж в танке сгорел, он один успел выскочить. Промасленная и пропитанная топливом одежда вспыхнула мгновенно, и пока он ее срывал с себя, обжег руки.
Майор подошел сначала к нему:
— Как чувствуешь себя, танкист?
— Уже ничего. — Раненый повертел перед собой вытянутыми руками.
— На каких танках воевал?
— На БТ.
— Сгодится, — сказал майор, записывая фамилию танкиста.
Затем подошел ко мне:
— Как здоровье?
— Спасибо медикам, хожу вот, скоро и бегать буду.
— Т-34 знаешь?
— Воевал на нем, подбит был.
Майор обрадовался мне, как брату:
— Кем воевал?
— Командиром танка — сержантом был.
— Фамилия?
— Колесников.
Майор черкнул на бумажке и мою фамилию.
— С ранами-то как? Выписать смогут?
— Да я уже почти здоров.
— Ко мне пойдешь?
Мне было все равно — куда, но в пехоту, понятное дело, не хотелось.
— Пойду.
— Вот и славненько. Я — к начальнику, готовься.
Майор ушел. А чего мне готовиться? Вещей нет, одежды — тоже. Даже документы мои, как я позже узнал, и те были в канцелярии, у писаря. Но майор оказался мужиком пробивным.
Через полчаса в палату зашла медсестра.
— Колесников, Сергачев — на выход, к писарю.
Нам отдали наши красноармейские книжки, справки о ранении. Потом мы пошли к старшине в каптерку. Нас переодели в старенькую форму — «б/у», выдали сапоги. И еще — сухой паек на дорогу, ценность немалая по нынешним временам: по булке ржаного хлеба и по две банки тушенки.
Майор терпеливо ждал нас у входа. Всего танкистов оказалось четверо — готовый экипаж.
— Садитесь в грузовик, сейчас заскочим в полк, а оттуда — на завод.
— Какой завод? Мы не на фронт разве?
— Танки будем из ремонта получать.
В полку в наш «ЗИС-5» сели еще полтора десятка бойцов, и мы выехали из Можайска в восточном направлении.
Куда мы следуем, я не знал, оставалось только гадать и ждать. По широкой дороге в обоих направлениях двигалась военная техника, прижимаясь к обочине, шли строем люди в шинелях и в гражданском — видно, ополченцы. Часто приходилось останавливаться, пропуская следовавшие рядами колонны.
Слева показалась Кубинка. Здесь — танковый полигон одного из НИИ, проводят испытания танков перед запуском в производство, а также противотанковых средств. Проехали мимо.
Вот показалась длинная, скрывающаяся за дальним лесом, гряда серой земли и пестрые фигурки людей — множество женщин в косынках и подростков стояли ярусами на склоне широкого рва, перекидывая лопатами землю наверх. Через некоторое время показался второй ров, здесь людей было поменьше. Я понял — впереди Москва.
Объехав столицу стороной, мы выехали на Владимирскую трассу — эти места были мне знакомы. Майор остановил грузовик. Подкрепились «сухпаем» и — снова в путь. Вот и Владимир позади. Проехали мост через Клязьму. Слева и справа дорогу обступали леса. Так мы ехали на восток, делая короткие остановки днем и пережидая ночи, два дня. На третий день показались пригороды большого города. Это был Горький.
И сразу — на бывший судостроительный завод.
В углу заводской территории, у забора, стояли четыре танка Т-34, явно видавшие виды.
Майор распределил танкистов по экипажам, велел осмотреть танки. Нашему новому экипажу он представил меня как командира.
Нам досталась правая в ряду «тридцатьчетверка». Мы подошли к свежевыкрашенной зеленой краской боевой машине. «Ну, здравствуй, стальной друг! Досталось тебе, видать, отведать крупповских «гостинцев»! Выдержал и — снова в строю!» — Я положил ладонь на холодную броню грозной машины.
Да, детищем конструкторов Кошкина и Морозова можно гордиться! Конечно, на первом этапе войны это был лучший в мире танк. Удачное сочетание мощной пушки, дизельного двигателя, броневой защиты и небольшого веса вывело его в лидеры. И главное — он был прост и технологичен в производстве. Это позволяло в тяжелые годы войны выпускать его десятками тысяч. Немецкие танки были сложнее в производстве — достаточно сказать, что корпус «Пантеры» сваривали шесть высококвалифицированных сварщиков, а бронекорпус Т-34 могли сварить три женщины, даже такие, которые впервые узнали о сварке вообще за месяц до начала работы на заводе.
Естественно, танк Т-34 имел недостатки, но не будь его, не было бы в дальнейшем Т-64, Т-72 и Т-80.
Танк КВ был лучше защищен более толстой броней, а потому значительно тяжелее. Настолько тяжелее, что его не выдерживали мосты, особенно деревянные, коих было множество на дорогах войны. Для него приходилось искать броды или более прочные мосты. А пушки на КВ и мотор были такие же, как и на Т-34. И недостатков в конструкции было значительно больше. В ходе войны танк постоянно совершенствовали, превратив его к 1945 году, в общем-то, неплохой тяжелый танк ИС. К тому же мало выпускалось танков КВ, в десять раз меньше, чем Т-34.
А главным преимуществом танка Т-34, выделявшим его из других боевых машин, являлось то, что танкисты, севшие за рычаги и прицелы пушки и пулеметов, поверили в надежность брони, листы которой были расположены особым образом, и дизельного двигателя В-2! А если у экипажа есть вера в доверенную ему технику, то и воевать он будет смело и решительно, прокладывая путь к победе. Уверенность была основана на боевом опыте танкистов.
Вот такой танк стоял сейчас перед нами.
Механик-водитель полез в моторный отсек, заряжающий — в башню. Я же не спеша обошел танк. На лобовой броне, на табличке, был выбит заводской номер — 183. Значит, Харьковский завод, еще довоенный выпуск. Гусеницы и катки обрезиненные, еще неплохие. Я осматривал танк и искал, куда же пришлось попадание. Нашел заплатку из куска броневой стали в корме, на моторном отсеке, для чего-то ковырнул пальцем сварной шов.
Механик-водитель усмехнулся:
— Видел я заплатку. Танк-то сорокового года, а двигатель новый. Стало быть, меняли. И «гитару» с левого борта тоже меняли.
«Гитарой» на сленге называли часть бортовой трансмиссии.
Я залез в башню. Башнер удрученно покачал головой:
— Пушечка нам капризная попалась — Л-11, а не Ф-32.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — парировал я.
Башнер вздохнул, махнул рукой. А вот радист-пулеметчик обрадовался:
— Командир, рация стоит на машине!
Действительно, в отсеке стояла убогонькая 71ТК-3. Места занимает много, а дальность связи — километров десять. Но я был и этому рад. По крайней мере, на поле боя и на марше можно с командиром роты связаться. Танк без рации глух, а если учитывать главный недостаток Т-34 — плохую обзорность, то и слеп.
С экипажем мне повезло — пока осматривали машину, тесно перезнакомились. Повоевать успели все, в госпитале побывал только я, что, впрочем, сразу придало мне веса и уважения. Вот только выглядел я в своем, выданном в госпитале обмундировании… как бы это точнее сказать — бомжевато. Но я лелеял надежду по прибытии в полк получить комбинезон.
Подошел майор:
— Ну, как машина?
— Вроде ничего, опробовать надо.
— Заводи, сделайте кружок по двору.
Завели двигатель и проехали круг, изрыгая клубы сизого солярочного выхлопа. Все работало. Майор остался доволен.
Взглянув на часы, он засуетился, убежал и вернулся часа через три:
— Платформы выбил, сейчас грузиться начнем.
В заводском тупике мы загнали танки на платформы.
Вскоре подошел паровоз, нас перегнали на станцию и прицепили к воинскому эшелону. Ну, пробивной мужик наш майор!
Состав тронулся.
Ехать было не очень далеко — не больше суток. Погода была теплая, и мы расположились на платформе, за танком. Открыли тушенку и с ржаным хлебушком умяли.
— Повезло тому экипажу, — сказал механик Андрей, кивнув в сторону стоявшего танка. — Снаряд в корму получили, наверняка все выскочить успели.
— Я уже две машины пережил, — поддержал разговор стрелок-радист Сергей Васильев, из Костромы. — На первой — на Т-40 — и суток не провоевал. Тоже снаряд в борт угодил, в правый. Двигатель — вдребезги, а нас собой прикрыл.
Все понимающе кивнули головами. Двигатель на легком танке Т-40 стоял с правой стороны.
— А у второй машины снарядом ленивец разбило, траки на гусеницах сорвало, — продолжал Сергей.
— Счастливый, — вздохнул башнер Виктор. — А мы на мине подорвались, причем на своей. Наши предмостье заминировали — мы-то уже через пехоту немецкую к своим прорывались, вот на мины и нарвались. И представляете: танк в хлам, а на нас — ни одной царапины. Но попали меж двух огней — впереди, за мостом, наши, сзади немцы напирают. Из пулеметов, автоматов шпарят, головы поднять не дают. Один я на тот берег смог перебраться, и то вплавь.
— Жалко ребят, — вздохнул Андрей.
Все почему-то разом посмотрели на меня.
— Майор сказал — ты из госпиталя, командир? — спросил Виктор.
— Правильно сказал. Танк подбили, из экипажа я один выскочить успел. Какие хлопцы погибли! — Я замолчал, вспоминая лица танкистов нашего экипажа, деда своего, оставшегося навечно молодым. — А потом попал в пехоту, ранило осколком.
Никто не решался нарушить тишину, думая о своем, пережитом за два военных месяца, только колеса вагонов мерно отбивали на рельсах свою бесконечную чечетку.
Так, в разговоре, добрались до какой-то станции. Воинский эшелон стал под разгрузку.
Прибежал наш майор Степанков. По-моему, просто ходить он не умел.
— Надо и нам разгружаться, поезд дальше не пойдет. Тут недалеко осталось — всего с полсотни километров.
— Солярки может не хватить, — остудил его механик Андрей. — В баке — остатки.
— Вот твою мать! Ладно, сгружайтесь пока.
Мы осторожно свели все четыре танка с платформ на эстакаду. У всех положение с соляркой было одинаково плохим, баки почти сухие. А хуже всего — не было снарядов, боеукладки были пусты. Не было патронов к пулеметам, не было даже личного оружия у экипажей.
Прибежал майор:
— Выпросил одну бочку в эшелоне. Давайте по-быстрому заправляйтесь.
Бойцы подкатили бочку, мы по очереди сильно помятым ведром перелили горючее из бочки в баки. Досталось по полсотни литров. До полка добраться должны.
Майор забрался в головной танк, выписал над головой рукой круг: «Заводи!» Экипажи забрались в танки, и мы тронулись колонной.
Танки на ухабистой дороге бросало, как корабли в бушующем море, трясло. В бою тряски как-то не замечаешь — занят стрельбой, обнаружением противника.
Часа через два мы добрались до расположения полка, а его и след простыл. Майор метался по двору бывшей МТС, где стоял раньше полк.
— Куда ушли? Елки-моталки, у меня же приказ был — доставить танки! А теперь что? — сокрушался Степанков.
— Товарищ майор, вам в комендатуру надо, может, там знают?
— Не учи, сам знаю.
Майор был явно зол. Еще бы — полк ушел неизвестно куда, баки с горючим в танках почти пустые, снарядов и патронов нет, у экипажей нет личного оружия, еды тоже не осталось.
Мне ситуация казалась почти тупиковой.
Майор все-таки ушел.
Мы сидели у танков. Смешно — есть пушки и пулеметы, а охранять боевую технику нечем.
Майор появился часа через три, утирая грязным платком вспотевший лоб.
— Уф, упарился пешком бегать. Значит, так, хлопцы. Полк на Дорогобуж ушел, надо догонять.
Майор поднял обе руки, не дав возразить об отсутствии топлива:
— Я обо всем договорился. Сейчас подъедем к складам, загрузимся боеприпасами, потом — на станцию, комендант сказал — в цистерне на путях топливо осталось, кстати — от нашего же полка. А теперь по машинам и — за мной!
Экипажи разошлись по машинам. Тронулись, петляя по кривым и узким улочкам поселка. На окраине его — забор из колючей проволоки. А под открытым небом — ящики со снарядами. Майор показал охране какую-то бумагу и махнул нам рукой. Мы стали носить со склада и загружать в танки снаряды. Умаялись все — ящик надо со склада донести до танка, а потом по одному поднимать в башню и укладывать в боеукладку. А снарядов в каждом танке — 77! А еще патроны. Сели после погрузки на пустые ящики, а у всех руки трясутся от перенапряжения. И есть охота.
Майор же как двужильный.
— По коням, хлопцы. Стемнеет скоро, а нам заправляться еще надо.
Мы подъехали к станции. Станция — это громко сказано. Разъезд просто о трех путях, и в тупике — одинокая цистерна. Туда и подъехали.
На веревке через люк черпали ведром солярку и сливали в баки. Муторная работа, но все же легче, чем таскать снаряды.
Закончили заправку уже в темноте. Одежда пропиталась соляркой — мне казалось, что даже воздух, который я выдыхал, пах соляркой.
— Теперь отдыхаем, утром в дорогу.
Каждый устроился, где мог. Я пристроился на броне моторного отсека. От мотора — тепло, только уж очень жестко. Проснулся посреди ночи от холода. Металл остыл и не грел, а забирал тепло. Нырнул в танк, а там уже устроиться негде. Башнер на полу башни калачиком свернулся, механик-водитель и стрелок внизу, в отделении управления. И все, места больше нет. Тесновато в танке. Снял с сиденья старый промасленный ватник, вылез из танка и улегся на земле, бросив под себя телогрейку. Мне показалось — только задремал, как прозвучала команда: «Подъем!»
Встали, умылись из колонки, попили воды — есть-то все равно нечего. Завели моторы и — в путь. Где по дорогам, а где и напрямую, по полям. Танк — не машина, пройдет везде.
Вот незадача! Майор ли ошибся, карта ли подвела, только вышли мы западнее Дорогобужа.
На дорогу выскочил боец, замахал руками:
— Стой!
Колонна встала.
— За лесом немцы уже!
Вправо и влево от дороги виднелись окопы пехотинцев. М-да, жидковатая оборона.
Майор уточнил, где Дорогобуж, мы развернулись и, проехав километров пять, свернули на грунтовку влево.
Через четверть часа впереди показались домишки. У крайнего дома маячил часовой.
Колонна остановилась, и майор хотел узнать дорогу, но часовой округлил глаза и кинулся за дом, истошно крича по-немецки. Похоже, вляпались! Дальше по улице стояли мотоциклы и грузовики. Не наши машины, не «ЗИС-5» или полуторки, а немецкие «Опель-блитц».
Молодец майор, быстро сориентировался — махнул рукой, захлопнул люк. Танк его взревел и ринулся вперед, давя мотоциклы. Мы последовали его примеру — крушили и давили грузовики, вездеходы, перевернули бронемашину.
— Виктор, заряжай фугасный! — закричал я.
Слева показался перекресток, на поперечной улице стоял грузовик, в который грузились немецкие солдаты. Я ногами толкнул Андрея. Танк встал. Я довернул башню и выстрелил в грузовик, только обломки в разные стороны полетели. И — снова вперед, не отставая от майора.
Мы огненным вихрем, как слоны в посудной лавке, прошлись по городу, все ломая и круша. Стреляли из пулеметов во все, что движется, из пушек — по крупным целям.
Город прошли, не встречая сопротивления — немцы просто не ожидали, что в Дорогобуж ворвутся русские танки. Мы и сами на могли предположить, что окажемся в городе, уже занятом немцами. Помогло нам то, что мы ворвались со стороны немецкого тыла.
Вырвались из города, а на окраине — позиции немецкие, артиллеристы пушки в нашу сторону разворачивают. Только в условиях жесткого цейтнота сделать это непросто. Пушки ведь в открытых капонирах стоят — таких окопах, укрывающих орудие до половины. В узком капонире не развернешься: надо станины сложить, выкатить пушку, станины разложить в боевое положение, и только после этого можно зарядить и прицелиться. Хлопотно и не быстро! А мы уже здесь! Быстроходен Т-34!
Не дали мы немецкой батарее ни единого шанса! Пушки передавили, прислугу перестреляли из пулемета и — вперед, через поле.
Вот и окопы наши, форма русская. Перемахнули траншеи и ходом — в тыл. Заползли за деревья, встали.
По рации голос майора:
— Все целы?
Отозвались все.
Степанков выбрался из танка, из машин вылезли все экипажи, собрались около майора.
— Повреждений нет?
— Никак нет, товарищ майор!
— Вот это мы попали! Не думал, что город уже под немцем. Ну, ничего, хорошо прошлись. Эх, поддержку бы нам да пехоты немного — отбили бы город. Как-то неожиданно все получилось.
Майор был возбужден и весел.
Подъехал мотоцикл, из коляски вылез подполковник. Майор и мы все вытянулись по стойке «смирно».
— Это ты, Степанков? Мы тебя, понимаешь, с тыла ждем, а ты из города вырвался?
— Приблудили немного, товарищ комполка. Зашли в город с запада, а там — немцы. Вот и пришлось повоевать.
— Повезло вам, майор, — не подбили никого. Техника цела?
— Так точно!
— Я сначала подумал — никак наши прорываются, которых немцы отрезали, чтобы, значит, в окружение не попасть. А оказалось — Степанков. Молодец! От лица службы объявляю благодарность!
— Служу Советскому Союзу!
— Едем в полк — я провожу.
Мы ехали за мотоциклом с полковником. Собственно, «полк» — громко сказано. Почти все танки были распределены по участкам фронта, и сам полк являлся штабом и тыловыми службами — зампотеха с ремонтными службами, складами с ГСМ, продовольствием, вещевой службой, медицинским взводом. Короче, всеми службами, в бою непосредственно не участвующими, но без которых нормальная жизнедеятельность полка невозможна.
Нас оставили в резерве и поставили на довольствие. Воспользовавшись моментом, экипажи получили личное оружие. По сравнению с танковой пушкой автомат или пистолет — оружие несерьезное, но без него нельзя. Охрану танка нести — оно нужно, а в бою без него невозможно. Подобьют танк — чем отстреливаться? Я еще и подсумок с гранатами Ф-1 взял. Сбегал за комбинезоном и шлемом и наконец стал выглядеть, как штатный танкист, а не оборванец.
Два дня, пока не было боев, экипажи осматривали, чистили и смазывали технику.
Утром следующего дня на позиции пехоты обрушился массированный артиллерийский огонь.
— Никак, немцы в атаку пойдут, — обеспокоились мы.
Прошло полчаса, час в томительном ожидании.
Прозвучала команда: «По машинам!» Стрелок-радист включил рацию на прием. Команда «Вперед, делай, как я!» прозвучала для меня неожиданно.
Наши четыре танка вышли из расположения полка и ринулись к передовой.
На нейтральной полосе горели два танка Т-34.
Мы миновали наши траншеи. Я тщательно осматривал в перископ немецкие позиции. Подбить «тридцатьчетверку» из наиболее распространенного у немцев противотанкового орудия РАК-40 почти невозможно, особенно в лоб. Значит, где-то замаскировался зверь пострашней.
Вот она, эта пушка, подбившая наших. Зенитная, 88-миллиметровая, мощная, но не предназначенная для переднего края, потому как высокая — замаскировать ее трудно.
По ларингофону я приказал Андрею:
— Спрячься за наш подбитый танк.
Башнеру:
— Заряжай фугасным, после выстрела — еще один.
И опять Андрею:
— Сейчас выезжаешь из-за танка и сразу останавливаешься.
Танк выполз из-за подбитого Т-34, встал. Я с максимально возможной быстротой наводил пушку по зенитке. Вот она, в прицеле. Причем немцы тоже увидели нас. Ствол их пушки начал поворачиваться в нашу сторону. Теперь все решают секунды — кто быстрее.
Я навел перекрестье прицела на пушку, надавил спуск. Звякнула выброшенная гильза, почти сразу же клацнул затвор. Тут же закричал Виктор:
— Готово! — Я подправил маховичками прицел.
Первый снаряд попал удачно. Пушка стояла на месте, но обслуга была убита или рассеяна. По крайней мере, в прицеле рядом с пушкой были видны лежащие на земле тела.
Я выстрелил еще раз и с удовлетворением увидел, что пушка перевернулась. Нет ли еще одной?
Поворачивая башню, я осмотрел поле боя. Вроде не видать. Тогда почему еще один наш танк горит? Оказывается, немцы ударили ему в борт из противотанковой пушки, и я ее увидел. Теперь артиллеристы, дружно ухватившись за станины, разворачивали эту пушку по направлению к нам.
— Андрей, пушку видишь?
— Вижу, командир.
— Тогда вперед, дуй прямо на нее. В лоб они нас не возьмут, только борт не подставляй. И дави, дави ее, гадину! Сергей, ну-ка, на весь диск — по пушке!
Надо отметить, что броневой щит у немецкой пушки РАК-40 низкий, пушечный расчет от огня толком не прикрывает. Двоих из обслуги пулеметчик зацепил — упали. А мы уже рядом. Гусеницы громыхают, пулемет огонь изрыгает. Не выдержали немцы, бросились от пушки врассыпную. Навалился танк на пушку, сильно тряхнуло, под днищем раздался скрежет металла. Все, раздавили.
— Андрей, поворачивай налево и давай вдоль траншеи. Сергей, не спи — из пулемета их, гадов!
Андрей вел танк рядом, а временами — и над траншеей, пропуская ее между гусеницами. Сергей стрелял по убегавшим гитлеровцам. Укрыться им было негде, траншея из защитницы превратилась в смертельную ловушку.
В моторном отсеке сильно хлопнуло, потянуло горелым.
— Горим! Командир, горим! — запаниковал Виктор.
— Андрей, на полном ходу поворачивай к нашим. Поднажми!
Танк развернулся влево и понесся к нашим позициям — оставаться в горящем танке на немецких позициях вовсе не хотелось. Сколько возможно, надо проехать — хотя бы до подбитых танков. Тогда уже можно покидать машину, если раньше не сгорим.
Дым наполнял танк, в горле першило. Я откинул люк. Стало немного легче. Внезапно сильно тряхнуло, и танк встал.
— Командир, из машины! — закричал Андрей.
Захватив автомат, я поспешно вывалился из башни и скатился на землю.
Выбраться удалось всем.
— Нас что, из пушки?
— Не, наверное, связку гранат на моторный отсек забросили.
— Ползем к нашим.
До наших окопов было недалеко. Мы не добрались метров восемьдесят-сто. Наши пехотинцы пытались прикрыть нас пулеметным огнем, а немцы — добить. С их стороны стреляли автоматчики и пулеметчик. Нас немного прикрывал корпус танка и еще дым. Танк уже горел, пуская в небо черный дым и распространяя запах горелой резины, масла, краски и железа.
— Отползаем! В боеукладке еще снарядов полно!
Мы поползли к нашим окопам. И едва свалились в траншеи, как сзади сильно грохнуло. С танка сорвало башню, вверх взметнулось пламя.
— Эх, сухпаек сгорел, надо было съесть, такое добро пропало! — сожалел Сергей.
— Скажи спасибо, что живые все выбрались, а ты — о жратве.
Бой стих. Бойцы начали приходить в себя. Но передышка была недолгой. Налетели «Юнкерсы-87», и началась жестокая бомбежка. Бомбили передовую, бомбили тылы. Мы вжимались в дно траншеи, земля колыхалась под ногами. Летела пыль, противно пахло тротилом.
Как долго продолжался этот кромешный ад, сказать затруднительно. Но все когда-нибудь кончается, закончилась и эта бомбежка. Самолеты улетели.
Но не успели бойцы прийти в себя, как сзади, в тылах, послышалась ожесточенная стрельба, потом раздался истошный крик:
— Немцы сзади, обходят!
Как по команде, все поднялись из окопов и бросились в тыл. А навстречу — цепь гитлеровской пехоты. Мы стреляли, у кого винтовки были — кололи штыками. Прорвались! Только выходили группами, и экипаж мой при прорыве рассеялся.
Когда мы добрались до оврага, заросшего кустарником, рядом со мной был лишь стрелок-радист Сергей и два незнакомых пехотинца.
— А где остальные? Где Андрей и Виктор?
Сергей оглянулся:
— Не знаю, когда прорывались, они были рядом.
Вот черт! Командир называется! Сначала танк потерял, теперь два члена экипажа неизвестно куда делись… Отбились, погибли?
Мы стали пробираться вперед. Из оружия у меня был ППШ с неполным диском, у Сергея — наган с двумя патронами в барабане, да еще две винтовки — у пехотинцев. Негусто. Бой с немцами нам не выдержать — стрелять нечем будет.
Шли скрываясь, осторожно. Должны же где-то рядом быть наши части, второй эшелон обороны.
Вошли в какое-то село. На единственной улице пусто. Оружие на взводе, пальцы на спусковых крючках.
В переулочке шум. Глянул — двое мужиков бандитского вида угрожающе наставили ножи на пожилого мужчину и молодую женщину. У ног мужчины стоял дерматиновый чемодан, женщина прижимала к себе узел. Крепко прижимала, аж пальцы побелели. Понятно, шпана беженцев грабит.
— Стоять!
Грабители от нас рванули, да разве от пули убежишь? Дал я очередь из ППШ по мародерам, оба так и завалились. Вот падаль — решили воспользоваться тяжелым временем, чтобы последнее у людей отобрать.
Мы подошли ближе. Пожилого от волнения ноги не держали — на чемодан присел. Женщина благодарить стала:
— Спасибо вам, родненькие!
— Что же вы, барышня, с узлами по улицам бродите? Опасно! Такие вот прирежут ни за понюх табаку.
— Да мы не местные. Коня у нас убили, вот мы повозку и бросили.
— Беженцы?
Женщина как-то неуверенно кивнула, а пожилой мужчина спросил:
— Кто командир?
— Ну — я, — ответил я и выступил вперед.
— Подойдите ко мне — у меня к вам разговор государственной важности.
Не иначе, от страха рассудок помутился у мужика. Однако чего не подойти? Я подошел. Пожилой мужчина встал:
— Я — старший кассир Вяземского банка, Петраков моя фамилия. В чемодане — ценности, а не одежда. Прошу проводить меня к вашему командованию.
— Нет командования, уважаемый. Мы сами только что из боя, через немцев прорывались.
— Тогда прошу проводить нас до первой воинской части, — твердо заявил Петраков.
— Покажи! — приказал я, кивая головой на чемодан.
Кассир положил чемодан на землю и чуть приоткрыл крышку. Несколько золотых слитков, на которых я успел прочитать выдавленное: «СССР, 999, 99» — ну да, проба. И еще — цифры веса. В чемодане были еще бумажные деньги, но это сейчас — мусор. Напечатать такие бумажки для государства — плевое дело. А вот золото — это серьезно. На него за границей можно металл купить, пушки, продовольствие.
Петраков закрыл чемодан, защелкнул замки.
Так вот что хотели забрать у него грабители! Не подавились бы таким жирным куском!
— А где же охрана ваша?
— Не дали, — вздохнул кассир. — Нас несколько групп пошло. Побоялся управляющий все ценности вместе отправить. Двое из охраны на грузовике деньги и документы сопровождали, а остальное поделили на три группы. В банке ведь всего четверо охранников было.
М-да, чего уж теперь об охране вспоминать. Думаю, мы потеряли еще большие ценности при отступлении. При той стремительности, с которой откатывались на восток наши войска, не все банки успевали эвакуироваться. А музеи с бесценными картинами? А склады, набитые продовольствием и прочим добром? Я мысленно подивился мужеству этой странной пары. Могли ведь, спасая самих себя, зарыть в лесу чемодан и узел. Нет же, волокли на себе, смертельно рискуя.
Я приподнял чемодан — тяжеленный.
— Сергей, поди сюда! Будешь чемодан нести. Отвечаешь головой.
— Вот еще, почему я?
— Потому что чемодан тяжелый. Попробуй!
— Тогда пусть он его бросит, коли нести невмочь.
— Разговорчики!
Я подозвал пехотинца:
— А ты узел понесешь. Как звать-то?
— Меня?
— Нет, моего кобеля!
— Николай.
— Вот что, Николай! Вручаю тебе узел и назначаю ответственным за его сохранность.
— Слушаюсь.
Солдат взял узел из рук женщины.
— Слушай мою команду, — сказал я. — Впереди иду я, вы — в двадцати шагах сзади. Замыкает колонну он. — Я показал пальцем на второго пехотинца. — Всем все ясно?
— А если немцы? — спросил Николай.
— Тогда мы отбиваться будем, а Петраков с женщиной возьмут чемодан, узел и попытаются уйти.
Мы прошли село, вышли на дорогу. Куда она ведет? Главное — на восток. И мы двинулись по ней. Дорога пустынна, и мы далеко видны — не спрячешься.
Впереди виделся лесок, сулящий укрытие от самолетов и недоброго глаза.
Мы не дошли до него метров пятьдесят. Дорогу впереди нас взбила пулеметная очередь. Мы застыли на месте. Что можно сделать на открытом месте против пулемета?
Из-за деревьев вышел боец:
— Оружие на землю, руки поднять.
Положив оружие, мы подняли руки.
Вышел командир в фуражке с синим околышем и пистолетом в руке:
— Кто такие?
— А ты кто?
— Командир заградотряда. Имею право стрелять трусов и паникеров. Где ваша часть?
— Разбита, разбомблена.
— А вещички прихватить не забыли?
Подошел кассир:
— Товарищ командир, прошу посмотреть.
— Чего я не видел в твоем барахле?
— И все-таки я настаиваю.
Энкавэдэшник с недоверием подошел. Петраков отщелкнул крышку чемодана.
— Мы не беженцы. Я из Вяземского банка, эвакуируем ценности. Эти люди меня от бандитов спасли. Ценности надо доставить в Москву.
Лейтенант немного растерялся. Он ожидал чего угодно, но только не этого. У моих бойцов от увиденного глаза на лоб полезли.
— Хорошо, — решил лейтенант. — Ты и женщина — вместе с чемоданом и узлом — со мной пойдете. А ты, сержант, вместе с бойцами, возвращаешься в свою часть.
— Так нет же ее…
— Скажи спасибо — я добрый сегодня. Тебя шлепнуть надо на месте за то, что с поля боя сбежал.
Меня перекосило от злобы. Его бы, такого чистенького и правильного, — да на передовую. И пулемет бы с его бойцами там пригодился.
Лейтенант же, покачиваясь с пятки на носок, продолжал:
— Бери оружие и возвращайся. А попадешься мне еще раз — рука не дрогнет в расход тебя пустить.
Мы подобрали свое оружие.
— Товарищ лейтенант, хоть патронов дай.
Лейтенант махнул рукой. Подбежал боец с винтовкой.
— Отдай им свои обоймы и забери чемодан. Сержант, свободен.
Мы пошли назад, к селу. А ведь и расстрелять могли по законам военного времени. И ничего не докажешь.
В селе зашли в одну избу, другую, выпросили поесть. Сердобольные крестьяне дали нам полбулки хлеба, пару луковиц и вилок капусты. Видно, совсем худо было у людей с едой. Поблагодарив жителей, мы подкрепились за селом, посидели.
— Чего делать будем? — оглядел я своих бойцов.
Все угнетенно молчали. Идти вперед — остались ли там наши части или на немцев нарвемся? И назад невозможно вернуться — заградотряд НКВД стоит. Куда ни кинь — всюду клин. Воевать хорошо, когда сзади крепкий тыл, а сбоку — твои товарищи. Нет ничего хуже неизвестности.
— Значит, идем вперед, — решительно сказал я. — Если немцы там, примем бой, даже если он будет последним. Назад возвращаться нельзя, расстреляют и опозорят.
Все молча поднялись.
Через час-полтора хода мы услышали стрельбу. Стало быть, не все убиты, жив еще кто-то, сопротивляется.
На опушке небольшого леса — рощице даже — залегли бойцы. Мы присоединились к ним, предупредив, что сзади стоит заградотряд. Удивились бойцы: все слышали о нем впервые.
Немцы пока не предпринимали активных действий, постреливали вяло, лишь обозначая свое присутствие.
Начала сгущаться темнота.
Меня нашел лейтенант в пропыленной форме.
— Лейтенант Иванищев, — козырнул офицер. — Мне передали — пополнение к нам пробилось.
— Сержант Колесников. Ну, если четверых можно считать пополнением, то так оно и есть.
— Танкисты?
— Двое из экипажа.
— Видел я, как ваши танки горели. И еще… — Лейтенант замолчал. — Бойцы передали — за нами заградотряд стоит.
— Ага, нарвались мы.
— Что за зверь такой?
— Бойцы НКВД, расстреливают бегущих с поля боя.
— Что-то новенькое. А вас что же — отпустили?
— Мы чемодан с золотом из банка помогли доставить. Видно, пожалели за заслуги, послали на передовую кровью позор смывать. Но пообещали шлепнуть по законам военного времени, если еще раз увидят.
Лейтенант огорчился:
— Впереди немцы, сзади — заслон из своих. Лучше бы патронов подкинули. Если немцы завтра в атаку пойдут, одну атаку еще сможем отбить, но на том — все, патронов на один бой. Тут, со мной, всего три десятка бойцов, да и те — рядовые. Вот что, сержант, ты берешь под свою команду половину бойцов и обороняешь левую часть леска, а я за правую отвечаю. Ну и общее руководство.
— Так точно, слушаюсь.
— Брось, не на плацу. Боюсь, поляжем мы все здесь. Даже к своим отойти нельзя.
Мы заснули в отрытых окопах — мелковатых, вырытых впопыхах.
Утром немцы пошли в атаку. Обычно они сразу, издалека, начинают стрелять из автоматов. Огонь неприцельный, но на психику действует сильно.
На этот раз гитлеровцы бежали без стрельбы, и, может, поэтому мы не сразу их заметили. А когда подняли тревогу, они уже были рядом, в ста метрах.
Мы открыли огонь. Бойцы тщательно выцеливали фигуры немецких пехотинцев, я же вел огонь из ППШ короткими — по два-три выстрела — очередями, экономя патроны. И только тогда гитлеровцы начали стрелять. Немецкая цепь на глазах редела. Не выдержали немцы нашего отпора, побежали назад.
У меня затвор автомата клацнул вхолостую. Сгоряча я передернул его, нажал на спуск — то же самое.
Отсоединил магазин — он был пуст. И другие бойцы с разочарованием заглядывали в пустые подсумки. Похоже, если фашисты пойдут в атаку снова, отражать ее будет уже нечем.
Настроение у всех было хуже некуда. У меня в пистолете восемь патронов, столько же в запасной обойме. А у бойцов в магазинах к винтовкам — один-два-три патрона.
За нами, за рощей, послышалась стрельба, рев моторов. Первой мыслью было — немцы обошли! И в роще не укроешься: ее за четверть часа пройти из конца в конец можно и деревья редкие.
Слева, за опушкой, показались танки с десантом на броне. Я, как увидел, прямо от сердца отлегло: наши танки — легкие БТ и средние Т-34. Ура! Поживем тогда еще!
Танки с ходу прогромыхали к немецким позициям, десант спрыгнул перед самыми окопами. Началась интенсивная перестрелка, пули залетали и сюда.
Танки легко прорвали неукрепленную оборону немцев и покатили дальше. Конечно, чего им укрепляться — ставить доты, траншеи рыть? Они рвались к Москве и не собирались здесь застревать надолго. Только вот не учли, что им не Франция тут, а бескрайний Советский Союз. Земля немереная, да люди упорные, которые за нее постоять могут.
Прибежал лейтенант Иванищев:
— Жив, танкист?
— Жив.
— Молодец, Колесников!
Как будто это только от меня зависело.
— Поднимай бойцов, пусть у убитых немцев оружие берут и — вперед, наших догонять.
И то верно.
Поднялись мы из окопов, пошли на бывшую нейтральную полосу. Подивился я, как мало нас осталось. Подобрал брошенный немецкий автомат, снял с убитого подсумок и — вперед, где еще шел бой.
Танки, прорвав передовые позиции, ушли вглубь, но в окопах и оврагах еще оставались недобитые немцы — они стреляли по красноармейцам. Мы побежали туда.
Лейтенант держался рядом, все пистолетом размахивал. Потом отстал. Оглянулся я, а он убитый лежит.
Добивали мы немцев в мелкой траншее, в окопчиках, по кустам прошлись, чтобы ни одного не осталось.
Пехота, что танковым десантом была, дальше вперед ушла.
Кто-то из наших пехотинцев нашел в траншее ранец из телячьей кожи, а в нем — копченая колбаса да белый хлеб. Не иначе, сухой паек немцам принесли. Разделили мы еду по-братски да и съели ее мгновенно — настолько были голодными. Я даже вкуса не успел почувствовать: едва разжевав, глотал — так есть хотелось.
Поднялся:
— Ну что же, бойцы, тут такое дело. Похоже, по званию я тут старший остался. Лейтенанта Иванищева убило. Потому командование на себя принимаю. Слушай мой приказ! Строиться в колонну по двое, вперед — шагом марш!
Бойцы сначала смотрели на меня удивленно. Как же — чужой командует. Однако подчинились, команду выполнили — построились и зашагали вперед.
А было-то нас чуть побольше отделения. Надо своих догонять.
Долго шагать не пришлось. Километра через три-четыре мы увидели сгоревший танк БТ, чуть поодаль стоял еще один, а уж на пригорке чадил Т-34.
Бойцы из танкового десанта окапывались. И я скомандовал своим:
— Занять оборону, окапываться.
Передали по цепи: «Старшего — к командиру».
Где ползком, где перебежками я добрался до командира роты — младшего лейтенанта.
— Сержант Колесников прибыл. Со мной еще шестнадцать человек, — доложил я.
— Это хорошо, сержант. Мы из 21-й армии, приказано ударить в направлении Бобруйска. А вы чьи и откуда?
— Все из разных частей, остатки.
— А, понятно. Тогда в моей роте остаетесь, потери у меня большие. Из младших командиров никого не осталось. Будешь своими командовать. Слева холмик видишь? Занимай там оборону, закапывайся. Если наши танки подойдут, дальше вперед пойдем. А не будет их — здесь стоять будем.
Мы окопались — правда, из последних сил. Все устали, да и еды снова не было, поэтому вырыли окопы неполного профиля. А к вечеру подоспело подкрепление — довольно устаревший танк Т-28 и два взвода бойцов.
Многобашенный танк относился к танкам прорыва, был тихоходен и с относительно тонкой броней. Как он уцелел, в каких складах его сняли с колодок? Даром что пушек аж три, да все маломощные. Такой даже против Т-III бой не выиграет. А экипаж — чуть ли не целое отделение пехотное. Однако же пехотинцы с прибытием танка приободрились.
Насколько я понимал в ситуации, единой линии обороны у наших войск не было. Существовали островки обороны у крупных городов и на танкоопасных направлениях — на крупных шоссе и железной дороге.
Утро началось с вообще доселе мною невиданного. Над нами пролетели две тройки советских бомбардировщиков СБ, высоко над ними летел, прикрывая их, единственный истребитель И-15 «Чайка». Что бомбардировщики, что истребитель порядком устарели.
Мы наблюдали за нашими самолетами, пока они не скрылись за поросшим деревьями холмом. А через полчаса увидели, что назад возвращаются только бомбардировщики.
— Подбили соколов, — горестно произнес боец из соседнего окопа.
Да, похоже на то. Слишком тихоходны они были, а немцы имели хорошую противовоздушную оборону войск. Одни автоматические малокалиберные пушки «Эрликон» чего стоили. Насколько я помню, ничего равного у нас до конца войны так и не появилось.
До вечера было на нашем участке затишье — немцы не предпринимали активных действий. Мы выставили на ночь караулы и заснули беспокойным сном.
На следующий день, едва поднялось солнце, пожаловали фашисты. Нагло, на мотоциклах — с колясками и без. Вывалились из-за холма, где грунтовка вилась, и тут же развернулись в боевые порядки, рассыпавшись по полю. Поднялся сплошной треск — из автоматов, пулеметов, глушителей мотоциклетных. Заухали орудия танка Т-28, забил пулемет.
Пехота открыла ответный огонь. Несмотря на ощутимые потери, немцы продолжали напирать. Последних удалось остановить за полсотни шагов до линии наших окопов. И вот что меня удивило — форма на них была черная.
Атака гитлеровская захлебнулась, живым не ушел ни один. Если бы не наш танк, мы бы не отбились, слишком уж нахраписто вели себя гитлеровцы.
Когда все стихло, я дополз к ближайшему мотоциклу и снял пулемет, чтобы притащить его к себе в окоп. Заодно и поглядел на убитых немцев. Рослые, все как на подбор упитанные, рукава мундиров закатаны до локтей, а в петлицах — две молнии. Так это же войска «СС», элита немецкая! В нее брали только самых убежденных, преданных делу рейха немцев — членов нацистской партии. Видно, они в резерве были. Что-то я раньше не видел и не слышал, чтобы эсэсовцев в бой бросали.
Притащил пулемет с коробкой патронов, установил на сошки, ленту заправил. Теперь легче воевать будет, сподручнее. У каждого эсэсовца — автомат или пулемет, а у нас — только винтовки. Видно, успели эсэсовцы по рации доложить о сопротивлении нашей роты, потому как через полчаса появились «юнкерсы»-лаптежники. Страшнее их для пехоты не было. Тихоходные, они бомбили с пикирования, причем довольно точно.
Бойцы в окопы попрятались, а танк куда спрячешь? Высокий, неуклюжий, — вот ему и досталось. Похоже, немцы целили именно в танк.
Бомбы ложились все ближе и ближе — до тех пор, пока одна из них все-таки угодила в моторный отсек. Громыхнуло так, что заложило уши.
Когда самолеты улетели, я высунул голову из окопа. Т-28 больше не существовало! Танк разворотило как консервную банку. Листы брони вывернуло наружу, и где по клепке, где по живому — листы были разорваны.
— Амбец ребятам, — с сожалением заключил я.
— Не, они целые. Я сам видел: танкисты, как самолеты подлетать стали, в укрытия попрятались, — сказал боец из соседнего окопа.
И верно: после бомбежки из разных укрытий стали подниматься танкисты в темно-синих, как на мне, комбинезонах.
По цепочке передали — «сержанта Колесникова к командиру роты!»
Перебежками я добрался до ротного.
— Вот что, танкист. Тебе мотоцикл водить приходилось?
Я сразу догадался, в чем дело.
— Немецкий не пробовал.
— Так попробуй. Посмотри, — он кивнул на поле, — может, какой целый? Надо пакет с донесением в полк передать. Полагаю, штаб полка сейчас в Сафоново. На Минское шоссе не суйся, там войск полно. Издали не разберутся, не немцы — так свои подстрелят, поэтому по грунтовкам добирайся. Вот смотри.
Командир роты достал планшет с картой:
— Вот наши позиции, вот Сафоново, тут — Дорогобуж. Держи пакет.
Я сунул пакет за пазуху.
— Пока тихо и немцев нет, выбери мотоцикл из тех, что поцелее.
В окопах я осмотрелся. Немцев пока не видно. Перекинув свой ППШ за спину, перебежками побежал на поле боя, фактически сейчас нейтральную полосу. Те мотоциклы, что находились поближе к нашим окопам, оказались изрешечены пулями.
Из окопов за моими действиями с интересом наблюдали бойцы и — на всякий случай — держали холм на прицеле.
Я переползал от одного мотоцикла к другому, потом обнаглел и, встав в полный рост, перебежал подальше. Ага, а вот этот, хоть и с вывернутым рулем, похоже, то, что мне надо. В коляске пулеметчик сидит — убитый; водитель, упав с сиденья, лежит метрах в десяти. С виду темно-зеленый «BMW» без повреждений.
Я открыл крышку бака — в лицо ударил острый запах бензина. Бак был почти полон. Вытянул из коляски убитого эсэсмана — такого попутчика мне совсем не хотелось. Усевшись на сиденье, правой рукой включил нейтраль коробки передач. Удобно и наглядно, кроме ножного переключения педалью есть еще и ручное. Ногой резко толкнул кик-стартер. Двухцилиндровый мотор завелся сразу, затарахтел ровно. Включив передачу, я добавил газу, мягко отпустил ручку сцепления. Мотоцикл легко тронулся и двинулся вперед, подскакивая на кочковатом поле, изрытом воронками от снарядов. Чувствовалась мощь, отличная тяга.
Я медленно ехал по полю, объезжая воронки и рытвины, разбросанную разбитую технику, тела фашистов в черных мундирах. Подъехав к нашим позициям, крутанулся между окопами. Бойцы с восхищением поглядывали на тарахтящий трофей. А наперерез уже бежали двое танкистов — из экипажа разбомбленного Т-28. Они махали руками.
Добежав, один из них положил руку на руль:
— Стой! Лейтенант сказал — ты в Сафоново?
— Как приказали. А что?
— Подбрось нашего командира в Ярцево — там рядом, почти по пути.
Я поглядел на его напарника. Белевшие на его чумазом от пыли и копоти лице глаза светились радостью.
— Садись.
Довольный подвернувшейся оказией, сержант-танкист уселся в коляску, положив на колени свой автомат, и махнул рукой:
— Поехали.
Танкист придирчиво осмотрел пулемет: затвор цел, в ленте патроны. Поводив по сторонам за ручку пулемета, крякнул удовлетворенно:
— Годится!
Эх, кабы не война! Я осторожно поехал вперед, всматриваясь в даль; танкист поглядывал по сторонам — не нарваться бы ненароком на немцев! Мотоцикл тянул ровно, грунтовка пыльная, но зато не трясет. Ветер хлещет в лицо, травами пахнет. Лепота!
— Тебя как звать-то, браток? — стараясь перекрыть треск двигателя, крикнул танкист.
— Петром.
— А меня Борисом. Ты что в комбинезоне? Танкист?
— Он самый. Танк подбили.
— Во-во, и у нас такая же беда.
— Видел я, на моих глазах все произошло.
— Повезло нам: танк — вдребезги, а мы все живы.
На дороге — пустынно. Далеко впереди ухали взрывы. Сжалось сердце: «А ведь и нам — туда!»
Грунтовка то шла по лесу, то выходила на открытое место. Встречались черные остовы сгоревших грузовиков, обгоревшие телеги, разбитые пушчонки, бронемашины — все напоминало о том, что идет жестокая война. А еще — тела погибших: близ дороги, дальше в лесополосе — каски, обломки винтовок. Совсем недавно здесь шли бои.
Вспугнутые треском двигателя, на верхушки деревьев взлетели вороны.
Снова поворот. Слева, за деревьями, нес свои воды Днепр.
У одного из ручьев, звонко стекавшего в Днепр, мы остановились. Заглушив мотор, я захватил ППШ, по привычке поправил кобуру с пистолетом и пошел к воде. Наклонился. Какое блаженство — смыть соленый пот, разъедавший глаза, грязь, напиться живительной водицы!
Я вернулся к мотоциклу и пулемету на нем — расслабляться нельзя. Теперь — очередь Бориса. Подхватив автомат, он спустился к ручью. Сняв шлемофон, танкист приник к ручью, умылся, набрал воды во фляжку. И — снова в путь.
— Браток, теперь левее. Я дорогу помню! — бодро крикнул танкист.
На развилке я повернул налево. Здесь грунтовка расходилась под острым углом.
Борис наклонился, стал рукой шарить в коляске.
— Гляди, чего нашел!
Он вытащил удлиненную металлическую коробку, овоидную в сечении. Повертев ее так и сяк, он наконец открыл ее и вытащил противогаз.
— Надо же, а я думал — харчи.
Он отшвырнул коробку с противогазом на дорогу. Снова пошарил рукой на дне коляски.
— Вот! Самое то!
В руке — стеклянная бутылка с наклейкой. Открыв пробку, танкист глотнул.
— Дрянь какая-то, вроде слабого самогона, — поморщился он. — Глотни!
Борис протянул мне открытую бутылку. Я сделал пару глотков. Горло обожгло. Сейчас бы не выпить, а закусить! Но и пара глотков самогона взбодрила. А Борис приложился еще.
— Эй, Борис, не увлекайся, тебе к начальству идти, вдруг учуют?
— Э, пока доедем — выветрится.
Дорога пошла в горку, с обеих сторон потянулся лесок. Едва дорога зазмеилась вниз, к деревянному мосту через речку, как мы увидели, что с противоположного берега к мосту подъезжает грузовик — здоровенный «Бюссинг». Немцы!
— Стой, немцы! — крикнул Борис.
Он схватился за пулемет, стоявший на коляске, передернул затвор и нажал на спуск.
Я остановил мотоцикл. Борис не отрывался от пулемета, пока не высадил в грузовик всю ленту. Наконец затвор лязгнул вхолостую — патроны закончились.
Мы вглядывались в неподвижно стоявший немецкий грузовик. Похоже, дальше он уже не поедет. Лобовые стекла высыпались, капот и крылья были сплошь в дырах, из пробитого радиатора текла вода.
Потрескивая, остывал ствол пулемета.
— Ты это — сходи, посмотри, — пересохшими губами выдавил Борис, кивнув в сторону моста.
Я перекинул за спину автомат, вытащил из кобуры пистолет, спустился к мосту и перешел по настилу на другой берег. Выставив пистолет, левой рукой ухватился за ручку и дернул дверцу. На меня выпал убитый немец. «Тьфу ты, черт, напугал!» — чертыхнулся я.
В кабине в неестественных позах лежали еще двое убитых гитлеровцев.
Сунув пистолет в кобуру, я встал на подножку и заглянул в кузов. Увязанные в пачки, там лежали длинные бумажные мешки из крафт-бумаги. Непонятно: для чего они? И только потом, по прошествии времени, я узнал, что в полевых условиях в таких мешках немцы хоронят своих убитых.
— Ну, чего там? — с нетерпением спросил Борис, когда я вернулся.
— Трое убитых в кабине и бумажные мешки какие-то в кузове.
— Жалко, что мешки не с харчами.
— Ты лучше пулемет заряди.
— Не учи ученого. Тут целая коробка с лентой, поставил уже. Поехали.
— Погоди. Прикинь, грузовик нам навстречу ехал. Откуда бы ему здесь взяться.
Борис насторожился:
— Может, заблудился?
— А сколько отсюда до Ярцева твоего?
— Да уже недалеко должно быть, километров десять. Постой-ка, ты хочешь сказать…
— Вот именно. Мы туда едем, а навстречу нам по дороге — немецкий грузовик. Как бы к немцам в лапы не попасть. Сафоново правее?
— Ага, сейчас на пригорке перекресток будет — нам направо.
Я толкнул ногой кик-стартер, уселся в седло. Тронувшись, мы проехали мимо расстрелянного грузовика. Оба молчали, всматриваясь в дорогу. Борис ухватился за рукоятку пулемета.
Свернули вправо. И без остановок по грунтовке — вперед.
Через полчаса на дорогу выскочил красноармеец с винтовкой.
— Стоять! Кто такие?
Я едва остановиться успел.
— В Сафоново, с донесением.
Красноармеец покосился на немецкий мотоцикл с пулеметом. Я перехватил его взгляд:
— Это трофейный, захватили у фрицев после их атаки.
— Езжайте. Только открытые участки побыстрее проскакивайте, постреливают немцы.
Однако судьба сегодня была к нам благосклонной.
Проехав мимо окопов, ощетинившихся стволами пулеметов и винтовок в сторону дороги — здесь держали оборону бойцы полка, мы въехали в городишко. Штаб нашли быстро: известное дело — его обычно в добротном здании располагают. С улицы его можно опознать по стоящим рядом машинам, снующим военным, а еще — по многочисленным полевым кабелям связи.
Мы пристроили к веренице стоящих машин и наш трофейный мотоцикл, прикрыв брезентовой накидкой свастику на боку коляски.
Я направился к штабу. Однако же часовой у входа уперся:
— Не пущу, не велено!
Из штаба в это время выходил полковник. В руке он держал фуражку, смятым носовым платком утирал бритую — по моде тех лет среди военных — голову. Надев фуражку, он привычным жестом проверил, посередине ли звездочка, и повернулся к нам:
— Что за шум?
— Сержант Колесников, — представился я. — Пакет у меня к командиру полка, товарищ полковник, да вот часовой не пропускает.
— Давайте пакет, сержант.
Я достал из-за пазухи пакет — серую бумагу, сложенную треугольником. Полковник надорвал, вытащил сложенный вчетверо лист и быстро прочитал написанное.
— Хорошо, я доложу командиру полка.
Вперед выступил Борис:
— Разрешите обратиться!
— Разрешаю.
— Старший сержант Синицын, — козырнул танкист. — Полк наш в Ярцево…
Полковник оборвал Бориса:
— Знаю. Перерезана дорога на Ярцево вчера немцами. Так что, боец, до полка своего ты не доберешься.
— А как же нам быть? У меня немцы танк сожгли. Экипаж цел, в окопах сидит.
— Нету танков, танкист. Пока воюй в пехоте.
Полковник повернулся и направился в штаб.
Мы отошли подальше от входа, встали в тени дерева.
— Что делать будем? — спросил Борис.
— Не знаю пока, полковник не сказал ничего. Думаю, возвращаться в роту надо.
— Так-то оно так, только я танкист, а в окопах танков нет.
— У меня такое же положение. Слышал, что полковник сказал? Нет танков! Ты что теперь — лапки сложишь и ждать будешь, когда тебе танк дадут?
Борис, пожав плечами, вздохнул:
— Давай хоть подхарчимся где-нибудь.
Борис подошел к часовому — узнать, где кухня. Мы бодро отправились туда, и Борис стал требовать обеда. Мы, дескать, с донесениями прибыли с передовой, не евши. Конечно, это была наглость, мы — не штабные работники. Однако повар сжалился над нами, налил по миске борща, дал буханку ржаного хлеба на двоих. Уговаривать нас не пришлось, все съели быстро.
Только уселись в тени под деревце — отдохнуть перед обратной дорогой, как раздался истошный крик: «Немцы!» Штабные забегали. Я выматерился — ну поесть спокойно не дадут!
Однако сколько мы ни крутили головами, никаких следов прорыва не увидели, стрельбы тоже не было слышно. Странно! И лишь потом обратили внимание, что солдаты пальцами вверх показывают. Тогда почему кричали «немцы», а не «воздух», как обычно, при налете?
Мы подняли голову. Мама моя, в полукилометре от нас с неба на парашютах опускались немецкие десантники! Ветром их сносило в сторону — как раз на городишко. Обычно десантирование производят на луг или поле, а вот на город сбрасывать десант избегали — слишком велик риск покалечиться при приземлении.
Парашютистов сносило к западу от центра городка. Вот приземлился один, потом другой, а потом они посыпались, как горох.
Придерживая автоматы, мы побежали к мотоциклу. Борис уселся в коляску, схватился за рукоять пулемета и стал расстреливать в воздухе фигурки под куполами. Я же захватил из коляски подсумок с магазинами от автомата и побежал от площади туда, где приземлялось большинство десантников.
В этом же направлении бежали бойцы взвода охраны. Едва приземлившись, даже не освободившись от подвески, парашютисты открыли огонь из автоматов. В городе поднялась паника. Некоторые бойцы, слыша стрельбу и видя немцев, решили, что они прорвали оборону. Основные силы полка располагались за городом, и что с ними, мы не знали.
Я поймал на мушку автомата ближайшего ко мне немца, который только что неудачно приземлился. Его накрыло куполом парашюта, и теперь он безуспешно пытался освободиться от него. Я дал короткую очередь, и немец затих. Сверху опускался еще один. Не дав ему долететь до земли несколько метров, я его срезал.
Только теперь у меня появилась возможность присмотреться к десантникам поближе. Их форма отличалась от пехотной, даже стальные шлемы были другие.
Меж тем немцы собирались в группы и отходили в западную часть города. Не иначе, накапливали силы, чтобы навалиться и дать бой.
Короткая очередь из автомата оборвалась неожиданно. По раздавшемуся следом сухому щелчку я понял: в магазине закончились патроны. Я отбросил пустой рожок, прищелкнул полный. Отвлекшись на перезаряжание, я на мгновение потерял контроль над окружающим пространством. Сзади грохнул выстрел. Я мгновенно обернулся, готовый выпустить во врага очередь. В двух шагах стоял лейтенант без фуражки и с пистолетом в руке:
— Свои, свои!
А в пяти шагах от меня корчился в муках смертельно раненный парашютист. Спас, выходит, меня незнакомый офицер.
По кирпичной кладке дома, высекая крошки, ударила автоматная очередь. Мы оба упали на землю.
— Из того дома бьют, сволочи!
Лейтенант сунул пистолет в кобуру, подобрал у убитого немца автомат.
— Боец, я справа, с переулка, подберусь, а ты не давай им высунуться.
Лейтенант отполз назад и нырнул в дыру в заборе.
Я подполз к убитому. На боку у немца висела брезентовая сумка. Я отстегнул клапан: да тут гранаты, с длинной деревянной ручкой — аж четыре штуки! Неплохо!
Я залег за парапетом и стал стрелять по окнам. Как только замечал в окне движение, так давал очередь. Прикинул: между мной и домом, где обосновались немцы, метров пятьдесят. Далековато для броска гранаты, но попробую. Я открутил фарфоровый наконечник в ручке, дернул, и, приподнявшись, швырнул гранату. Не долетев с десяток метров, она упала перед домом. Что за чертовщина? Граната крутанулась на месте и — никакого взрыва. Я подумал, что сделал что-то не так — конструкция ведь мне незнакома. И в это время граната рванула. Вот фигня! Взрыв слабый, не то что наши Ф-1, да и замедлитель рассчитан на очень большое время. Я не засекал, но секунд пять-шесть — это точно против трех секунд у нашей «лимонки». Надо учесть.
Укрываясь за низким парапетом, я переполз к углу дома. Отсюда — ближе к немцам. Улучив момент, я бросил еще одну гранату. Опять недолет, но рвануло уже под самыми окнами.
Парашютисты от взрыва попрятались, стрельба на мгновение прекратилась, и я рванул через улицу к дому, выдергивая на бегу чеку третьей гранаты. Зашвырнув ее в окно, сам упал перед домом.
Грянул взрыв, а через пару секунд внутри дома раздались автоматные очереди. Потом все стихло.
Из окна высунулся лейтенант:
— Эй, боец! Ты где?
— Тут я, около дома.
— Молодец, хорошо с гранатами подсобил.
— Случайно получилось. И гранаты не мои — немецкие, у парашютиста в сумке нашел.
— Вдвойне молодец, что сориентировался.
Стрельба на соседних улицах и переулках то прекращалась, то снова вспыхивала. Наши теснили немцев и добивали последние очаги сопротивления.
— Идем дальше.
Лейтенант легко выпрыгнул из окна. На ходу отбросил пустой магазин, вытащил из-за пояса другой и подсоединил к трофейному автомату.
— Гранаты у немцев дерьмовые, — со знанием дела сказал он. — Запалы долго горят, учти. Мы уже приловчились: упала граната в окоп — бросаем назад.
— Понял уже.
Из переулка выбежали два немца. Увидев нас, они на мгновение растерялись. Этого было достаточно. Мы одновременно открыли огонь. Парашютисты упали замертво.
— Вот что, боец. Ты иди по левой стороне, а я — по правой. Так мы быстрее врага обнаружим, да и одной очередью нас обоих не зацепит.
Мы разделились. Пальцы на спусковых крючках, пот со лба градом, глаза перебегают с домов на деревья. Городской бой — он самый сложный. Дистанции маленькие, противник может появиться внезапно, времени на раздумья нет, действовать надо молниеносно. Чуть зазевался — и ты труп.
Из-за дома на лейтенанта набросились двое. Почему немцы сразу стрелять не стали — вопрос. Живьем взять хотели или встреча была неожиданной и оружие в ход пустить не успели? Схватились с лейтенантом врукопашную. Только меня они не заметили, и, когда один из немцев — рыжий детина с ранцем за спиной — повернулся ко мне задом, я всадил в него очередь. Подбежал к лейтенанту, а тот уже повалил немца. Фашист тоже здоровый верзила, в правой руке нож сверкает. Обеими руками лейтенант перехватил руку немца, от удара удерживает. Подскочил я да с ходу — автоматом ему в лицо, аж кровь брызнула. Обмяк фриц, а тут и лейтенант изловчился — вывернул кисть немцу и всадил его же нож ему снизу, в подбородок.
Сполз с немца, отдышался.
— Ну и здоров — как боров. Спасибо, боец, вовремя подоспел.
— Сержант Колесников, — представился я.
— Лейтенант Кравцов.
Стрельба в городе затихала, звучали только отдельные выстрелы. Добивали десант.
Лейтенант встал, отряхнул брюки, поднял автомат с земли:
— Как думаешь, сержант, десант действительно на город хотели сбросить?
— Нет, — с ходу ответил я. — На город десант не сбрасывают — велика опасность получить травму при приземлении, да и десант не сможет собраться быстро в один кулак. Промахнулись немцы, ветер не учли.
— Ты гляди, какой догадливый. Я также мыслю. Еще вот думаю — дорогу они оседлать хотели, что от Сафоново к Дурово идет. Излюбленная их тактика — дороги в тылу захватывать да связь резать. Ты откуда такой смекалистый, сержант?
— Танкист я.
— Это я по комбинезону догадался, — улыбнулся лейтенант. — А чего не на танке воюешь?
— Подбили — сгорел танк. Нынче в пехоте обретаюсь.
Лейтенант задумчиво смотрел на меня, думая о чем-то своем:
— Пойдешь ко мне в разведку? Я из 38-й дивизии, группа генерала Константина Рокоссовского. Слыхал про такого?
— Приходилось.
— Я — командир взвода дивизионной разведки. Мне такие, как ты, — во как нужны! Хорошо действуешь, сержант, — находчиво, по обстановке.
В душе всколыхнулись полузабытые юношеские мечты о разведке, вспомнились рассказы о смелых рейдах бесстрашных, неуловимых разведчиков за линию фронта, добытых «языках», раскрытых планах неприятеля и — чего скрывать — мечты об ордене Красной Звезды на груди или хотя бы медали. Но сейчас шла страшная война, и я понимал, что разведка — не столько романтика, сколько нелегкий труд, который не каждому солдату и по плечу. Но именно к такой солдатской работе тянулась моя деятельная натура. Коль уж приходится воевать, лучше так, чем прозябать в окопах, когда инициатива зачастую наказуема, а сзади «прикрывает» заградотряд.
Потому и думал я недолго:
— Пойду, — выдохнул я.
— Только смотри, — предупредил лейтенант, — не говори потом, что страшно, что уйти хочешь. У нас закон один: рубль вход, два — выход.
— Я два танка потерял, не пугай.
— Тогда идем в штаб, я с переводом улажу.
— У меня товарищ там, из танкистов безлошадных. Ждет меня. Предупредить его надо.
— Тогда пошли.
Бориса я застал у мотоцикла. Увидев нас, он показал пустую ленту пулемета:
— Эх, знатно я по парашютистам пострелял, как в тире.
Я понимающе кивнул:
— Борис, я вот к товарищу лейтенанту перехожу, в разведку. Ты уж сам в роту, на позиции возвращайся.
— Рисковый ты парень, Петя. У них во взводе личный состав за месяц меняется. Ладно, удачи тебе. Не поминай лихом!
Борис уселся в седло, дернул ногой по стартеру, пыхнул дымком и уехал.
Лейтенант зашел в штаб с моей красноармейской книжкой и вскоре вышел. Так я попал во взвод дивизионной разведки.
