ГЛАВА III
Бурные впечатления прошедшего дня утомили меня: на тело навалилась усталость, глаза закрылись, и я не заметил, как погрузился в сон.
Снился мне мой мотоцикл: лента шоссе летела под колеса, пахло бензиновым дымком. Кто не сидел на мотоцикле, а передвигался машиной, не знает этого упоительного чувства слияния с природой — когда ветер бьет в лицо и пахнет травой. Стоит чуть повернуть ручку газа, как целый табун лошадей под тобой мощно — так, что только держись за руль, уносит тебя вперед, и дамочки с наманикюренными пальчиками в авто с тонированными стеклами остаются далеко позади…
Я проснулся посреди ночи с тревожно бьющимся сердцем. Сон вызвал настолько сильные ностальгические чувства, что захотелось вот сейчас, немедленно вернуться домой, в свое время.
Чу! А ведь и в самом деле пахнет дымом. Вернее — не так. Дымом зимой пахло всегда — топились печи для обогрева, печи на кухнях. Сейчас дым пах по-другому.
Почуяв неладное, я, как был в исподнем, обул валенки, накинул на плечи тулуп и вышел на крыльцо. Ешкин кот! Горел дом на другой стороне улицы. Огня пока не было видно, но дыма было много. И пах он не дровами — примешивался запах горелой кожи, домашней утвари, тряпья.
— Пожар! — заорал я и ворвался в воинскую избу. — Подъем! Пожар! Быстро всем одеться, взять ведра и багры и тушить!
Ратники мои вскакивали с постелей, чертыхаясь, одевались, не попадая спросонья в рукава и штанины. Я тоже помчался домой, быстро оделся и выбежал на улицу.
Вокруг дома уже сновали мои ратники, соседи и подбегали новые люди. Они встали в цепочку и передавали наполненные водой ведра. Федька-заноза лил воду на стены.
— Люди где?
— Все здесь!
— Я не про наших. Из дома где люди?
— Не знаю, — растерялся Федька.
Я ринулся в дом. А там уже дыма полно. Ночь на дворе, только зарево пожара светит в окна. Видно плохо, но дым идет поверху.
Я встал на четвереньки и пополз. Одна комната пустая, вторая. В третьей, сквозь треск горящих бревен, услышал чей-то хрип. Я подполз к лавке. Сосед — запрокинул голову, но дышит. Тяжело дышит, с хрипом. Я бесцеремонно стащил его с лавки, ухватил за ворот исподнего, поволок из избы. Ногой распахнул дверь, вытащил соседа во двор.
— Федор, оттащи его подальше и уложи на какую-нибудь подстилку. Ему свежего воздуха надо, вишь — угорел.
— Боярин, ты никак снова в избу собрался? Погодь маленько, отдышись, — теперь мой черед.
— Федя, комнату спереди и две слева я осмотрел. Ты смотри по правую руку. Только на четвереньках — дым поверху плавает, дышать нечем.
— Понял!
Федька исчез в дверях дома, я же встал на его место и стал поливать стены водой из ведер. На крыше гулко ухнуло, что-то обрушилось, полетели искры. Народ отбежал от горящего дома и стал поливать водой забор и сарай, чтобы пламя не перекинулось на соседние дома. Уже было ясно, что горящую избу не погасить — она обречена.
Из двери вынырнул Федька. Был он черен лицом от копоти, кашлял от дыма, но тащил за собой за одежду женщину. Ее тут же подхватили соседки и понесли в соседнюю избу.
— Все осмотрел?
— Дальняя комната осталась, не смог. Баба уж больно тяжела, еле выволок.
Я опрокинул на себя ведро воды и ринулся в дом.
— Боярин! Куда! Вернись, не то сгоришь.
Я набрал в легкие побольше чистого воздуха и, пригнувшись, побежал по коридору избы, натыкаясь в дыму на стены и утварь.
Вот и дальняя комната. Я упал на колени — в дыму не видно ничего, пошарил руками по постели — пусто. Надо сматываться, с потолка уже падают горящие головешки. Напоследок бросил взгляд под деревянную кровать. Тряпье там, что ли?
Я протянул руку и наткнулся на детское тельце. Ешкин кот! Чего он туда забрался? Я подхватил под мышку тело ребенка и рванул к выходу. Дым был уже везде — даже внизу, сильно припекало.
Я выбежал во двор и, задыхаясь и кашляя, сунул малыша кому-то в руки.
Крыша в это время рухнула, взметнув сноп искр и столб огня. Меня же согнуло в кашле. Кашлял долго, до рвоты, выплевывая черную дымную слизь.
Остатки избы соседи заливали водой.
— Пошли, боярин. На тебе вон тулуп прогорел, и волосы сзади на голове опалены. Тут уж и без нас справятся.
Федька полуобнял меня, повел к дому. Глаза слезились, но кашель отступал.
Дома, едва завидев меня, Лена всплеснула руками:
— Да нешто ты в огонь лез?
Федька подтвердил:
— Ага, в самое пекло — в избу. Зато двоих вытащил.
— Ты мне дороже, чем соседи! — в сердцах бросила жена.
— Так людей же спас, — встрял Федька.
И тут впервые за все время Елена сорвалась: «Молчи, холоп! Я за боярина беспокоюсь!»
Мы с Федькой молча переглянулись, и он ушел в воинскую избу. Я же поплескался на кухне тепленькой водичкой и отправился досыпать. И так уже утро скоро, считай — пропала ночь. Благо — зима, дел немного, можно утром и отоспаться.
Я спал до тех пор, пока солнце через окно не заиграло лучиками на лице. «Часов одиннадцать, должно быть», — подумал я, проснувшись. В доме все ходили на цыпочках и говорили шепотом.
— Хватит тихариться, я уже проснулся, — приоткрыв дверь, гаркнул я. — А если бы даже и спал, меня разговорами не разбудишь.
Оделся, вышел во двор.
От пожарища напротив тянуло противным запахом горелого. Среди возвышавшегося остова печи, черных бревен и обуглившейся хозяйской утвари ходили горестные погорельцы. «Надо будет им помочь встать на ноги, как велось на Руси во все времена», — подумал я. М-да, еще немного — и пламя перекинулось бы на соседние дома.
Горела Русь, ежегодно выгорали улицы, а то и целиком села и города. Дома и избы деревянные, в подсобках — сено для лошадей, коров и мелкой живности, вроде овец. Печи — во всех домах, да иногда и не по одной. У меня, к примеру, так целых четыре: одна — для обогрева дома, другая, на кухне — для приготовления пищи, третья — в воинской избе, и четвертая — в бане, и все при недогляде могут к беде привести. Хорошо хоть не курят, не дошло еще из Америки к нам это зелье. Это уж Петр Великий потом заразу эту привезет из Голландии.
Шло время — прошла Масленица с ее веселыми гуляньями, кулачными боями и сжиганием соломенного чучела. А после нее, в свой черед, в свои руки взяла бразды правления весна. Снег сразу осел, везде появились лужи, и дороги через несколько дней развезло так, что они стали непроезжими.
Я занимался с ратниками у себя во дворе, набивая руку, оттачивая свои умения и мастерство своего воинства. С утра и до обеда я гонял холопов до седьмого пота — не делая исключений и для приемного сына. Васятка уже вымахал с меня ростом, легко держался в седле, владел саблей и копьем. В свободное время с ним иногда занимался Демьян, обучая стрельбе из лука. Смотрел я на них из окна и думал — какое оружие покупать парню: лук или мушкет?
Для стрельбы из лука сила нужна немалая, постоянные тренировки, да и капризен лук — боится влаги. Поэтому под дождем из него не стреляют. Испортить его — пара пустяков, а стоит дорого.
Мушкет же громыхает сильно, ствол гладкий, прицела нет, относительно точно можно попасть пулей только с близкого расстояния, а заряжать Долго, в минуту всего-то один-два выстрела, и то при определенном навыке сделать можно. Но! При всех этих недостатках за огненным боем — будущее.
Из мушкета Васятка уже стрелял, я его обучал сам. Но своего у него не было. А пора уже парня в походы брать, чай — боярский сын, и надо его приучать нести службу.
«Ладно, время для выбора личного оружия еще есть, понаблюдаю пока со стороны за его успехами», — решил не торопиться я.
Пока сохли дороги, заняться было решительно нечем. Народ сидел по деревням, селам и городам, и лишь отдельные всадники рисковали проехать по неотложным делам.
Между тем я уже обдумывал свои действия по дальнейшим раскопкам подземелья — кого привлечь, что обследовать.
Однако планы мои были внезапно нарушены. Явился Федька-заноза и доложил, что у ворот стоит монах и спрашивает меня.
— Чего ему надобно?
— Не сказывал, говорит — только боярину самому скажу.
— Зови!
Я спустился в горницу. Федька меж тем ввел в комнату монаха-чернеца.
Был он в заляпанной грязью рясе, клобуке и рыжих от глины сапогах. Войдя, повернулся к красному углу, перекрестился, отвесил поклон иконам. Повернувшись, поклонился и мне и неожиданно густым басом, никак не вязавшимся с его щуплой фигурой, поприветствовал:
— Здравия желаю, боярин!
— И тебе того же. Присаживайся.
Монах степенно прошел к лавке, подобрал полы рясы и уселся. Я молчал, выжидая — все же он ко мне пришел, а не я к нему, пусть первый и начнет разговор.
— Поклон и привет тебе передает настоятель Савва.
От нежданного приветствия и громового баса я вздрогнул.
— Федя, выйди, нам одним поговорить надо.
Федька вышел.
— Правильно, лишние уши нам ни к чему. Плохие ноне дороги, однако — еле добрался.
— Это же какая нужда привела тебя в мой дом?
— Не сам, по велению настоятеля.
— Внимательно слушаю.
— Гость тайный в монастырь прибыл, в городе появляться не хочет, — понизив голос, сообщил монах. — Оба — и настоятель и гость — с тобой встретиться хотят.
— Что, прямо сейчас?
— Велено не мешкать.
— Ах ты, господи! Да ведь на дороге лошадь по брюхо увязнет!
— Мне велели — я передал, а ты услышал. Решай сам. А я в Никольский собор пойду.
— Может, перекусишь?
— Пост! — рыкнул монах.
Ему бы с таким басом в хоре церковном петь, а не по дорогам грязь месить.
Монах поклонился, осенил меня крестом и вышел. Федька проводил его до ворот. Я вышел на крыльцо: — Федя, запрягай!
— Куда ж тут ехать? Коня только запаришь!
— Я недалеко.
Федька пошел на конюшню, я же стал собираться в Спасо-Прилуцкий монастырь. Оделся скромно, в темное, однако же саблю к поясу прицепил и пистолет за ремень сунул.
В городе улицы были частично вымощены дубовыми плашками, потому ехать по ним мне не составило труда, а вот как только я выехал за городские ворота, так и остановился в задумчивости. На дороге была грязь — жидкая, перемешанная множеством ног и копыт тех бедолаг, которым попасть в город нужно было просто позарез.
Стражник от городских ворот, видя мою нерешительность, посоветовал:
— Ты по обочине, боярин, езжай, там потверже. Да полы кафтана за пояс заткни, меньше забрызгаешься грязью-то.
Так я и сделал. Но тем не менее несколько верст до монастыря добирался не меньше двух часов. От коня перед воротами монастыря валил пар, и он дышал, как после долгой скачки.
Не успел я спрыгнуть с коня и постучать, как ворота распахнулись, и вышел уже знакомый привратник.
— Заходи, заждались уже.
— Попробовал бы сам добраться по такой дороге, — буркнул я.
Пройдя знакомым путем, я постучал в дверь и, получив приглашение, вошел.
За столом сидел настоятель Савва. Завидев меня, он поднялся, пошел навстречу. Мы поздоровались, как старые знакомые.
— Проходи, присаживайся.
Я уселся.
— Прости, что вызвал в распутицу, да нужда заставила.
— Я уж привык, настоятель. Время выбираешь не ты, а обстоятельства.
— Истинно так!
Савва кашлянул, подав знак.
Из темноты вышла мужская фигура в черном плаще и капюшоне. Я непроизвольно схватился за пистолет. Мужчина откинул капюшон.
Ба! Да это сам Федор Кучецкой! Вот кого не ожидал здесь увидеть!
Федор улыбался. Я шагнул ему навстречу, и мы крепко обнялись.
— Ну, вижу, знакомить вас не надо, — довольно улыбаясь, произнес Савва.
— Да уж не надо, — крепко хлопая меня по плечам, ответил Федор. — Это мой побратим, в одной братчине мы.
— Гляди-ко! — удивился Савва. — А мне ничего не сказал! Садитесь други, потом обниматься будете. Дело не терпит отлагательств. Я вас оставлю, поговорите наедине. — Савва поднялся и вышел.
— Ты уж прости, брат, что в распутицу вызвал, сам понимаю — не время для поездок. Да дело тайное, государево. Как дали мне особое поручение — о тебе вспомнил. Не хочу, чтобы меня в Вологде видели, потому и остановился в монастыре, да и свиты с собой не взял — двух ратников, только для охраны.
— Чем смогу — помогу.
— Не перебивай. Расскажу вкратце, чтобы тебе понятнее было. Думаю, знаешь, что на престоле польском ноне Сигизмунд, да и о ярой ненависти его к русскому государю небось немало наслышан. Все мечтает, как бы города исконно русские себе под крыло взять. Хитер и коварен аки змей. Потому и снюхался с Магмет-Гиреем, крымским ханом. Грамотки ему шлет, дарами богатыми хана осыпает — подбивает варвара сего с юга Русь воевать. А сам внезапно от Литвы удар замышляет — города русские, и, особливо Смоленск, победою себе вернуть. Нельзя, чтобы хищники объединились — смекаешь? — рубанул рукой Федор. — Государь желает союз их упредить. Нет у Василия столько рати, чтобы ворогов сдержать, Русь прикрыть с запада и с юга! Надо государю нашему замыслы Сигизмунда знать и монархов в Европе, союзных России, определить.
Я внимательно слушал московского боярина, пытаясь узреть место самого Кучецкого в государевом замысле. Своей же пользы в том — из Вологодчины-то! — я и совсем не понимал.
Видя мое замешательство, Кучецкой помолчал немного и решился:
— Скажу тебе, почему это Магметка все тянет и выжидает. Так думаю: султан османский, Селим, хоть и жесток и честолюбив, да свой интерес к Литве имеет и с нашим государем торговую дружбу держит, потому и не велит хану бесчинства творить. О том послы наши из Порты доносят. Разумеешь теперь?
Я из вежливости кивнул, хотя тайны московского двора меня занимали мало. Я терпеливо ждал главного — какую роль в сем Кучецкой уготовил мне?
Увидев мое одобрение, Федор еще больше оживился.
— Это ты еще не все знаешь, да то и не твоего ума дело — другие люди есть во всех делах разуметь. Магмет-Гирей мечтает сыновей своих с помощью государя нашего на царство в Казани и Астрахани возвести, да и под руку свою взять. И начнет тогда наследие Батыево под Тавридою срастаться… Для того и ищет дружбы Василиевой, что не может сам Астрахани одолеть. Вот и обещает Василию даже грамоту и дружбу саму с Сигизмундом порвать и от него отклониться, коли государь наш пошлет рати свои на Астрахань. Сам понимаешь, лед уже непрочный — реки скоро вскроются, судоходство не за горами, значит, решение принимать пора. Я тебя в государственные тайны посвятил. Надеюсь, у тебя хватит ума держать язык за зубами. Теперь понял, почему спешка?
— Наворочено, однако, но суть понял. От меня что требуется?
— Вот, в корень зришь. Я тайно поеду в Краков — есть у меня там людишки, в ближнем окружении самого Сигизмунда. Встретиться с ними надо, поговорить, узнать, коли получится — что Сигизмунд злоумышляет против государя нашего. Сам понимаешь — ратники в таком деле не помощники, московские бояре примелькались уже при дворе, а ты — в самый раз. При дворе тебя никто не знает, ты разумен — при случае и совет дельный дать можешь, и, случись какая оказия, знаешь, каким концом саблю в руке держать. И еще два момента. Подозреваю — в окружении государевом лазутчик Сигизмундов есть. Сам посуди — только государь с грамоткой к Магмет-Гирею, ан там уже послы Сигизмундовы с дарами.
— Да, занятно, не иначе — после поездки мне предстоит лазутчика этого сыскать.
— Не торопись, допреж в Краков съездить надо.
— А второе что?
— Ежели бы я из Москвы с собой кого из Посольского приказа взял, лазутчик тотчас бы Сигизмунду донес, а в Вологде твоим отсутствием никто не заинтересуется.
— Ага, понял.
— То-то и оно. Честь и ответственность на тебе большая. Я еду под видом купца, ты же оденься ратником — было у меня их двое, станет трое. Выезжаем через пару дней. Отдохнуть мне немного надо — уж больно трудна дорога, а там, глядишь — и грязь чуть подсохнет. Так что жду тебя в монастыре в субботу. О деньгах в дорогу не беспокойся. Я же купец, и подорожная в том есть! — Федор засмеялся.
Мы попрощались, и я пустился в обратный путь.
Дома я сказал Лене, что уезжаю со срочным поручением в Москву. Подобрал одежду простого ратника, выбрал себе в дорогу дамасский клинок и пистолет с запасом пороха и пуль.
На наше счастье, солнце светило вовсю, грязь подсыхала, и на третий день утром я стучался в ворота монастыря. Небольшой отряд Федора уже был готов, и мы выехали.
За первый день пути мы с трудом преодолели верст пятнадцать. Лошади и всадники были заляпаны грязью по уши. На постоялом дворе долго пришлось отмываться и оттираться. Мало того, что самому, так еще и лошадь чистить требовалось.
Второй и третий день были похожи на первый. Господи, да когда же кончится грязь!
Но чем дальше мы продвигались к западным границам Руси, тем грязь становилась плотнее, и к пятому дню пути местами можно было даже пускать коней галопом.
На порубежье стражники долго разглядывали подорожную, потом подозрительно спросили:
— Коли купец, тогда где товар?
— Я за товаром только еду.
— К заклятым «друзьям» нашим? Ладно, езжайте. Коли денег много, поосторожнее будь- те — на литовской стороне банда рыщет, иногда к нам перебирается, через рубеж. Давеча на сельцо напали, пограбили, полон увели. Маловато у тебя охраны, купец, в ватажке той сабель десять будет, не меньше.
— Авось с Божьей помощью пронесет.
На литовской стороне нас никто не остановил, глянули лениво на подорожную и махнули рукой:
— Проезжайте.
А дорога получше пошла — где мощеная, где грунтовки подсохли. Вестимо — сюда весна раньше приходит, да и снега зимой меньше было.
За время в пути мы с Кучецким общались тесно и стали почти друзьями. Я понимал, что между мной и Федором пропасть, по крайней мере — не одна ступенька. Он — из столбовых дворян, приближенный к государю человек, наделенный большой властью и полномочиями. Я же — рядовой боярин, коих на Руси — сотни. Но — оказался в нужное время в нужном месте, потому стряпчий государев меня и приблизил. И еще — были у меня подозрения, что Кучецкой появился у Саввы не просто так. Что-то их связывало. Да и жалованные мне земли и грамотки не появились ниоткуда. Не Кучецкой ли тот человек в Москве, на которого опирается Савва и чьей благосклонностью располагает? А светская и духовная власть идут в связке, в одной упряжке.
Но догадки свои надо держать при себе, все равно потом это как-то да должно подтвердиться. Не в меру любопытных и умных власть не любит.
Так, без происшествий, мы проехали Литовское княжество и теперь скакали по дорогам Польши.
Любая дорога когда-нибудь заканчивается, вот и наша тайная миссия подъехала к Кракову.
Я с любопытством разглядывал старинный город — высокие каменные здания под черепицей, узкие улочки. Почти на каждой площади — костел. Площади и улицы мощены булыжником — Европа! — однако грязи везде полно, как и у нас. Вдоль улиц, у самых домов, текут зловонные ручьи. Централизованной канализации-то нет. А еще свою лепту — в виде навоза — вносят кони и прочая живность.
Видимо, Кучецкой в Кракове бывал и раньше, потому как ехал по улицам уверенно.
Недалеко от центра, в глухом переулке, мы остановились на постоялом дворе. Хозяин и Кучецкой поздоровались, как старые знакомые. Федор довольно бойко говорил на польском, чем меня удивил. А вообще-то чего удивляться — при его должности поездки за рубеж бывают, наверное, часто, и языки знать надо.
Мне отвели комнату вместе с ратниками. Мужики неплохие — чувствовалось, что вояки опытные, тертые. И на руках у них мозоли грубые не от сохи — наверняка от долгих упражнений с железом. Куда бы мы впоследствии не заходили, сначала первыми — они, затем уж Кучецкой, а за ним, охраняя тыл, — уже и я.
Федор остановился в соседней комнате.
К вечеру он ушел, предупредив, что сопровождать его не надо, и заявился только ночью. Одет он был, как русин — так называли русских, проживающих в Польше и княжестве Литовском. Даже если бы он и надел европейскую одежду, его бы все равно выдала борода. Европейцы были почти все бриты, но на голове — прическа. Русские же были бородаты, а брита голова. Правда, не у всех, только у воинов. Купцы, ремесленники, крестьяне и прочий люд голову не брили. У воинов это было необходимостью — меньше потела голова в войлочном подшлемнике, а случись рукопашная — за волосы врагу не ухватить.
Мы с ратниками сидели безвылазно на постоялом дворе, ожидая распоряжений Кучецкого. Федор предупредил, чтобы без нужды мы в город не выходили — уж больно внешность наша живописная. А поляки и так русинов в своем отечестве за людей не считают, могут возникнуть ненужные нам конфликты. Паны — то бишь бояре польские — чванливы, заносчивы, высокомерны и крайне обидчивы. Из-за косого взгляда на паненку за сабли хватаются, причем пользоваться ими умеют неплохо. Так что проще сидеть на постоялом дворе, что мы не без удовольствия и делали. Пиво пить Федор разрешил, как единственное послабление, а то чувствовали бы себя, как узники в тюрьме.
Три дня по вечерам Федор исчезал один, видимо — на встречи с нужными людьми. А на четвертый день попросил меня его сопровождать, приказав надеть темный плащ и взять оружие.
Мы вышли с постоялого двора, как только стемнело. Моросил противный мелкий дождь, как осенью. Оно может быть и хорошо — людей на улице Мало.
Федор шел быстро, я — за ним, отстав на два шага. На перекрестке мы остановились под навесом.
Вскоре из улочки выехала крытая карета и остановилась возле нас. Федор открыл дверцу, попросив меня остаться снаружи, сел в нее и закрыл дверь.
Из кареты доносился приглушенный разговор двух мужчин. Я поглядывал — то по сторонам, то на кучера. Тот сидел на облучке, как истукан. Дождь лился ему на шляпу, стекая на одежду, но он даже не шевелился.
Разговор в карете перешел на громкие тона, похоже — что-то не поделили, не договорились.
Я насторожился и незаметно вытряхнул грузик кистеня из рукава в ладонь. Карета качнулась, не иначе — внутри завязалась борьба.
Теперь настала пора вмешаться мне.
Я вскочил на колесную ось и тюкнул кистенем кучера по виску. Он молча завалился на облучок. В следующий момент я прыгнул вниз и распахнул дверцу, другой рукой выхватив пистолет.
На сиденье боролись — даже скорее, барахтались Федор и незнакомый мне мужчина. Для настоящей драки или борьбы в карете просто места нет — она узенькая и рассчитана только для двоих.
Недолго думая, я перехватил пистолет за ствол и его рукоятью ударил незнакомца по темечку. Он обмяк и повалился на спинку. Я взял его руку, пощупал пульс: «Живой!».
— Ты чего так долго, он меня чуть не задушил, — просипел Федор, потирая шею.
— Я, как увидел, что карета качнулась, оглушил сначала кучера, а потом — вот этого.
— Ладно, обошлось на этот раз. Подвела меня эта гнида, — Федор ткнул кулаком в бок незнакомца. — Деньги взял, а дело не сделал.
Федор высунулся из дверцы кареты, осмотрел улицу.
— Никто не видел, как ты его…
— Нет, пусто на улице.
— А и ладно. Добей его, и уходим.
Федор выпрыгнул из кареты.
Вот черт! Убить врага в бою — доблесть, а добивать оглушенного — не по мне, с души воротит. А деваться некуда. Очухается — всех нас сдаст, не выбраться тогда из Кракова.
Придется инсценировать ограбление.
Я заткнул за пояс пистолет, вытащил нож из ножен, срезал кошель на поясе незнакомца. Несколько раз легко чиркнул ножом по кистям, как будто незнакомец защищался руками от вооруженного ножом грабителя, и потом убил его ударом в сердце. Нож обтер об одежду убитого и вложил в ножны.
Федор ожидал меня метрах в двадцати от кареты.
Дождь моросил по-прежнему, и на улице — ли души. Это нам на руку, свидетелей — никого.
Был уже поздний вечер, когда мы дошли до постоялого двора. Перед входом, где горел масляный светильник, Федор остановился, тщательно осмотрел мою одежду.
— Крови не видать. Хозяин постоялого двора, хоть и куплен мною с потрохами, однако же большого доверия не вызывает, потому лучше не давать пищу для подозрений.
Мы зашли иод навес и, сняв мокрые плащи, отжали воду. В трапезной немного перекусили, попили вина. Федор больше молчал, погруженный в думы. Потом неожиданно спросил:
— Ты по ляшски говоришь ли?
— Прости, Федор, не разумею.
— Жалко. Пошли ко мне, посоветоваться надо.
В комнате перед жаровней мы развешали плащи. От них пошел парок, и комната наполнилась тяжелым влажным духом.
Федор показал рукой на скамью. Я присел и приготовился к разговору, расстегнув ворот. Боярин мерил комнату шагами, лицо его было угрюмым. Что-то, неведомое мне, угнетало его — я чувствовал, как непросто ему начать разговор, но терпеливо ждал, когда Федор соберется с мыслями.
Кучецкой тяжко вздохнул.
— Не удалось мне все задуманное свершить, Георгий. Можно сказать — не выполнил я задание государя. Единственное, что остается — забраться в дом к одному человеку.
Федор оглянулся на дверь, понизил голос:
— Он посланник папы римского и при дворе Сигизмундовом вроде папского легата. Почти все списки грамот, что король посылает, у него есть. Надо бы нужную грамотку государю нашему, Василию, доставить. К самому Сигизмундову хранилищу не подобраться, да и тревога изрядная поднимется, а легат, я думаю, об утрате молчать будет. Коль и заметят пропажу — сделают новые списки с грамот, тем и кончится. Только вот как это сделать? — обреченно развел руками Федор.
Боярин снова нервно зашагал по комнате, снедаемый тяжкими думами. Я понял, что у Федора нет не то что плана действий, — даже зацепиться было не за что. Боярин принялся рассуждать вслух:
— Дом у легата — каменный, дверь из кованого железа, ну и прислуга, конечно. Штурмом дом не взять, он — как крепость. Обманом разве что в дом проникнуть? Что присоветуешь? — без всякой надежды посмотрел на меня Кучецкой и присел рядом.
— А план дома есть? Где этот священник хранит списки грамот?
— Рассказывал человеку моему конюх его о расположении комнат. Спальня легата и кабинет его на втором этаже. А вот где документы легат хранит — про то конюх не ведает. Мыслю — в кабинете.
— Пойди еще попробуй в том кабинете найти бумаги нужные, — почесал я затылок. — Не на видном же месте они лежат!
— Это верно, — снова вздохнул Федор. — Да что о кабинете говорить, когда мы не знаем даже, как в дом проникнуть.
Боярин снова встал и зашагал по комнате. Ночную тишину нарушали только нервные шаги государева стряпчего. Я лихорадочно думал, пытаясь представить себе обстановку. Как назло — ничего путного в голову не приходило. Мимо прислуги незамеченным на второй этаж не проникнешь, они на службе не спят — обязанности свои несут справно. Вот! А когда спят? Эта мысль мне определенно понравилась. Я представил себе ночную операцию — действовать придется по обстоятельствам, тихо и быстро. Это — шанс!
Мое оживление не осталось незамеченным — Федор вперился в меня взглядом.
— Я проникну, — решился выручить побратима, хоть и не представлял пока, как это сделаю. — Только желательно легата из дома выманить, чтобы его ночью в доме не было.
— Чего удумал-то? — недоверчиво покосился Кучецкой.
— Не скажу пока, лишнее. Сделай так, чтобы легата на одну ночь дома не было, остальное — мои дела.
— Попробую, — воспрянул духом Федор.
— А грамотки с виду каковы? Я же прочесть не смогу, что там написано.
— Если бы я их видел, сказал бы.
— Так вдруг у него там целый мешок разных грамот — что же мне, все тащить?
— А что еще остается?
— Тогда решено: беру все, что найду. Повозку какую-нибудь недалеко от дома поставить надо. Если я ночью с мешком по улицам расхаживать буду — первые же встречные стражники за вора примут и в тюрьму отведут.
Федор подумал немного:
— Выполню, даже ратников своих дам, пусть недалече крутятся, в случае чего — тебе на помощь придут, отвлекут на себя слуг.
— И еще мыслю: как грамотки возьму — кабинет поджечь. Даже если не только кабинет, но и что другое в доме сгорит, нам убытка никакого, а легат подумает — случайность. Пожар все следы скроет. Не украли бумаги, а сгорели они, сгинули в огне!
— Молодец! Голова! — Федор хлопнул меня по плечу. — Теперь план есть, буду действовать. Как только удастся все подготовить, дело за тобой. А сейчас спать иди, я обдумать должен. Не так это просто.
Я откланялся и пошел спать.
Два дня прошли в томительном ожидании. Ратники из охраны Федора развлекались по- своему — играли в кости, и за проигрыш давали друг другу звучные щелбаны по лбу.
Я наблюдал за состязанием взрослых дитятей, откровенно скучая. Хлопнула дверь, и мы услышали, как хозяин приветствует Кучецкого.
Зайдя в свою комнату, Федор тут же позвал меня и плотно закрыл дверь. Эти два дня я его и не видел. Выглядел он осунувшимся, под глазами — темные круги. Видимо — в трудах и заботах ни поесть ни поспать толком не получалось.
— Георгий, ты готов ли?
— Чего мне особо готовиться?
— Ох, не сорви дело. Много трудов и денег казенных потрачено на него. Сегодня папский легат будет на приеме у короля, потом — бал. Вернется он поздно, а может, и заночует во дворце. Мой человек постарается его всячески придержать. Повозку с лошадью я приготовил — уже стоит на постоялом дворе.
Я выглянул в оконце. Федор перехватил мой взгляд:
— Кучера отпустил. Ездовым посажу одного из ратников, другой неподалеку будет. Теперь все зависит от тебя. Не подведи. Как только списки сыщешь — в мешок, и к подводе. А завтра, с утра, как ворота городские откроют, надобно ноги уносить от греха подальше.
— Согласен. Я готов. А то засиделись мы тут. А списки, если они в доме — сыщу!
— Дай-то Бог! Пойду к ратникам, надо им дорогу к дому показать да на месте определиться, где повозке стоять. Отдыхай пока, ночью не до того будет.
— Уж бока отлежал.
Я пошел в свою комнату, а Федор, забрав с собой ратников, ушел.
Я улегся на постель. Никаких конкретных планов или предположений у меня не было. Я не знал, какая мебель в кабинете, да еще и уверенности не было, что искомые документы именно там окажутся. И времени у меня будет не много — часа три-четыре, если брать худший вариант, что легат после приема и бала сразу домой вернется, а не останется ночевать во дворце.
Вернулся Федор. Ратники его как-то сразу посуровели — все-таки дело серьезное, это не в кости играть, баклуши бить.
Стемнело. Федор нервничал. Вида он не подавал, но мерил шагами комнату, щелкал пальцами.
— Пора!
Ратники вышли из комнаты, и вскоре я услышал перестук копыт и погромыхивание колес повозки по булыжной мостовой.
— Георгий, и нам пора! Очень тебя прошу — сыщи эти бумаги. Да, а мешок? — спохватился Кучецкой.
— Уже приготовил.
Мы вышли из постоялого двора и пошли по темным улицам Кракова. Навстречу попалась парочка мужиков, довольно разбойного вида, но связываться с нами они не стали. А может, и опытом горьким научены: чего ждать от русинов — неизвестно, лучше уж своих городских ляхов потрясти. Ну и правильно, зато живыми остались.
Видимо, они это чувствовали звериным своим чутьем и обошли нас стороной.
Мы завернули за угол, Федор придержал меня за руку.
— Вон повозка, там Алексей. Трифон, второй ратник на том углу стоит. Если что не так пойдет — легат раньше времени вернется или еще что приключится — он знак подаст: свистнет или камнем в окно запустит, по обстоятельствам. Так что уши на макушке держи. Коли кто из прислуги обнаружит тебя — не жалей. Тут, брат, большая игра, и ставки высокие, пожалеешь — многими тысячами ратников наших за жалость такую расплачиваться придется. Сам дом легата — вон, на той стороне. — Он показал чернеющий в темноте высоченный особняк с остроконечной крышей и с оконцами в ее скате.
— Да понял я!
— Тогда с Богом!
Федор остался за углом — где и стоял.
Я подошел к дому, осмотрелся. Кроме наших, никого и не видно. А Федор мне сейчас — только помеха. Пристанет потом — как ты проник в дом?
Я не торопился, стараясь представить, где лучше пройти. Тут вход с железной дверью. Рядом — наверняка окно комнаты привратника. Да и где же ему еще быть? Справа от двери еще три окна. Дом неширокий — по фасаду метров Двенадцать, но в три этажа. Окна узкие, как бойницы, да еще и решетками забраны. И в самом Деле — не дом, а крепость.
Под одним из окон я прилип к стене, вжался и прошел сквозь нее.
Темная комната, ничего не видно, лишь слышно чье-то дыхание. Дыхание ровное — видимо, человек спит.
Я застыл на месте, давая возможность глазам привыкнуть к темноте. Через несколько минут стала различима постель со спящим человеком, дверь. Туда я и направился и беспрепятственно прошел сквозь нее, попав в коридор. Здесь горело несколько светильников, давая довольно скромный, колеблющийся свет, но после темноты он показался мне настолько ярким, что я даже на секунду зажмурил глаза.
Затем я двинулся влево — к входу. Лестница на второй этаж, по моим понятиям, должна быть там. И точно: каменная, довольно широкая, со щербинами лестница оказалась здесь. Осторожно ступая, чтобы в тишине не было слышно звука шагов, я поднялся наверх.
Куда теперь? В коридор выходило не менее пяти дверей. Я прислушался. В доме по-прежнему тишина полная, жильцы спят.
Я прошел через ближнюю ко мне дверь. Видимо, здесь — небольшая молельня. На постаменте крест с распятием Иисуса, в углу — деревянная фигурка Девы Марии. Горит свеча. И все! Комната пуста, тут ничего не спрячешь.
Прямо через боковую стену, не выходя в коридор, я проник в следующую комнату. Здесь, без сомнения, спальня. Жесткое деревянное ложе застелено тонким шерстяным одеялом.
Стоит бюро для письма с принадлежностями на нем, стол, несколько венецианских стульев с гнутыми спинками, шкаф для одежды. С него я и начал, только там, кроме ряс да пар черных же штанов, ничего не было. Открыл незапертый письменный стол — стопка чистой бумаги, перья. В бюро тоже пусто. Я не поленился, поднял одеяло, под которым — только голые доски.
Не медля, прошел через боковую стену и попал — даже не знаю, как определить — кабинет ли, библиотеку? Боковые стены были уставлены книгами на деревянных стеллажах. Посредине стоял низенький столик и два стула — не иначе, как для приватных бесед.
Застрял я здесь надолго. Сначала перелистывал книги — не прячет ли легат копии грамот, называемых списками, здесь. Но через полчаса понял — кроме книг, ничего не найду. Черт! Время неумолимо идет — даже бежит, а я пока так ничего и не нашел.
Пойти осмотреть следующую комнату? Ну не может он хранить документы далеко от себя! Я неосторожно задел угол стеллажа. Раздался скрип, и стеллаж на пару шагов отъехал в сторону. От неожиданности меня пробил холодный пот, но я сразу ринулся туда. Темнотища полная, окна нет. Я взял из библиотеки светильник, чиркнул кресалом и вернулся в тайник.
Ба! Да вот же они, документы! На небольшом стеллаже узенькой комнаты-пенала лежали свернутые трубочкой списки. Не просматривая и не читая — все равно не разумею по-польски, я стал укладывать их в мешок, который достал из-за пазухи. Мешок вскоре оказался полон, и я, недолго думая, уселся на него весом своего тела, смяв бумаги. Затем снова стал укладывать оставшиеся свитки. Все! Я забрал все до единой бумаги. Мешок стал объемным — как надутым, но веса почти не имел.
Пора устраивать пожар и уносить ноги.
Я попробовал поднести к дереву стеллажа огонь светильника, но дерево упорно не загоралось, хотя и было сухим. Щепочки бы сюда. Я вспомнил — книги! Рядом в комнате книги — это еще лучше щепочек.
Я вытащил в библиотеку мешок, на обратном пути принес охапку книг, выдрал страницы, поднес к огню. Бумага сразу вспыхнула — я бросил ее на стеллаж в потайной комнате и выдрал еще несколько страниц. Огонь начал жадно поглощать книги.
Со светильником я переместился в библиотеку и устроил пожар и здесь.
Когда огонь набрал силу, я подбросил в него еще книг, подхватил драгоценный мешок и прошел сквозь стену в коридор. Здесь еще даже не пахло дымом, и я потихоньку сошел по лестнице вниз, хотя так и подмывало побежать.
Прислушался — тишина. И вышел сквозь стену на улицу.
Совсем рядом оказалась темная мужская фигура. Мы оба отпрянули друг от друга в испуге. Я вытряхнул из рукава в ладонь кистень, но фигура голосом Федора спросила:
— Георгий, ты?
— Фу! Напугал.
— Взял?
— Да!
— Ходу отсюда!
К нам уже спешил ратник Трифон, не спускавший глаз с дома. Мы почти бегом направились к повозке. Я забросил на нее мешок, и ратник Алексей, не мешкая, тронулся. Мы оглянулись. Несколько окон дома уже были ярко освещены разгоравшимся на глазах пожаром.
— Леша, быстрее! — сказал Федор.
— Нельзя торопиться, боярин! Только что стража проходила, внимание привлечем.
— Ты прав, Алексей.
Мы ехали по ночным узким улочкам Кракова медленно, даже вроде как с ленцой. А так хотелось соскочить с телеги и побыстрее оказаться на постоялом дворе!
— Как прошло? Все бумаги взял?
— Долго ничего не мог сыскать, пока не обнаружил потайную комнату со списками грамот. Все, что там было, прихватил. Все списки не входили в мешок, так я их примял.
— Не беда, расправим, лишь бы бумаги нужные там были.
Мы беспрепятственно добрались до постоялого двора.
Ратник пошел распрягать лошадь и ставить ее в конюшню. Мы же с Федором поднялись наверх — в комнату, где он остановился.
Трясущимися от нетерпения руками Федор стал развязывать веревки у горловины мешка, и это у него никак не выходило. Тогда он достал нож и разрезал ее. Перевернув мешок, вывалил из него бумаги на постель, схватил одну и стал читать, Н1евеля губами.
— Ах, собака!
— Я-то здесь при чем, — чуть не обиделся я.
— Да я не про тебя! Вот она, грамотка-то эта, подлость Магмет-Гирея подтверждающая. Представляешь, о прошлом годе Сигизмунд в знак дружбы передал Магмет-Гирею тысячи золотых червонцев; тот золото взял, а сам послал четыре темника — это, почитай, сорок тысяч сабель — грабить южные земли короля. Говорил я тогда Василию, государю нашему, что совсем Магметке верить нельзя! Вишь, так и вышло. У этого басурмана ничего святого нет!
Федор отбросил в сторону список грамоты, схватил второй, третий… Он быстро просматривал копии грамот, одну за другой отбрасывая их в сторону. Я ждал, наблюдая за ним — пока его лицо не выражало ничего, кроме досады. А вдруг нужной ему не окажется, и операция наша бесполезна?
Пока я слышал только отдельные замечания: «Нет, не то», «Опять не то», «Так вот что оказывается, Максимилиан в Австрии предлагает…», «… великий магистр Альбрехт Бранденбургский…», «Ну, а эта хула на государя нашего им так не пройдет!»
— Федор, потише, ночь уже, и у стен тоже уши бывают.
— Верно! Прости, уж больно грамотки занятные.
Перерыв с десяток документов, Кучецкой радостно вскрикнул и впился глазами в текст. Я понял: «Есть!» От души отлегло. А Федор сиял, поглаживая бороду и глядя на нас торжествующим взглядом.
— Ну, будет чем государя порадовать, будет! — потрясал в воздухе свитком боярин. — Однако ж время не ждет! Георгий, уложи все поплотнее да прижми, чтобы мешок в глаза не бросался!
Я уложил бумаги, потоптался на мешке. Стал он почти плоским, уменьшившись по крайней мере втрое по толщине.
— Георгий, как тебе удалось в дом проникнуть? Я ведь смотрел за тобой. Стоял у дома и вдруг исчез. И обратно появился внезапно — как из ниоткуда. Ты, случаем, магией черной не владеешь?
Я достал из-за пазухи крест.
— Разве маги православные?
— Ладно, потом поговорим. Главное — дело сделано. Домой приеду — не один день читать придется. Грамотки бы в целости только домой Доставить. Сведения в них тайные да великие. Да, не зря говорят — все тайное когда-нибудь явным становится. Молодец, Георгий! Не зря я о тебе вспомнил, сразу ты мне понравился тогда. Однако надо собираться, поутру выезжать.
А чего мне да ратникам собираться? Подпоясались, попили воды, оседлали лошадей — и готовы.
Федор приторочил мешок у своего седла — опасался за груз.
С утречка и тронулись в путь.
Из города выехали беспрепятственно. Стражи на воротах больше присматривали за въезжающими, чтобы никто беспошлинно товар не провез. А с выезжающих чего взять? Пусть едут себе!
Как отъехали от Кракова верст на пять, хлопнул звучно Федор себя по ляжкам да захохотал зычно.
— Ты чего, Федя?
— Удалось ведь, Георгий! Как дал государь поручение, думал — ни в жизнь такое выполнить невозможно. А ведь сделали! Домой доберемся — поведаю государю о твоих заслугах, пущай отметит. Может — землицы отписать желаешь?
— Не! — испугался я. — На землю ратники новые нужны. Смотр скоро, а у меня в дружине одного воина не хватает. Если только сына выставить новиком. Он уж оружием владеть обучен.
— Ладно, поразмыслю, какую тебе награду за службу верную вручить. То когда еще будет…
— Верно, только еще до дома добраться надо.
Мы гнали лошадей с утра и почти до самого
вечера, остановившись только на обед — себе да лошадей покормить.
Через несколько дней добрались до порубежья. Поляки, едва глянули на подорожную, махнули рукой:
— Езжайте!
Так же спокойно мы проехали и Литву.
А на нашей стороне заминка случилась. То ли стражникам делать было нечего, то ли уж очень рьяно службу несли.
Прочитав подорожную, они потребовали показать — что в мешке?
— Не твоего ума дело! — резко бросил Федор.
— Ты как, купчина, с ратником на службе государевой разговариваешь! — вспылил стражник и наставил на Кучецкого острие алебарды. — Ну-ка слазь!
Я вмешался:
— Зови старшего!
Страж сунул пальцы в рот и засвистел по- разбойничьи. Из небольшой сторожки вышел десятник, что-то дожевывая на ходу.
— Вот, отказывается мешок к досмотру предъявить, — пожаловался страж.
— Ты чего, купчина?! Плетей отведать захотел?
Я спрыгнул с коня, подошел к десятнику.
— Ты что, ополоумел? Стряпчего государева, боярина Федора Кучецкого не узнал? Сейчас и сам плетей отведаешь, и вся стража твоя! Протри глаза!
Десятник смутился:
№ 2559
— Не знаю я в лицо стряпчего, да и в подорожной про то ничего не писано! Сказано — купец, по делам торговым.
— Коли неприятностей хочешь — зови боярина, что стражей ведает. Вы откуда?
— Костромские мы.
Кучецкому надоело слушать наши препирательства.
— Боярина ко мне! — рявкнул он.
Один из стражников сел на коня и умчался галопом. Остальные окружили нас, наставив копья.
Через полчаса вернулся стражник, и с ним боярин — зрелого возраста муж. Едва завидев Кучецкого, он поклонился ему в пояс:
— Здрав буди, боярин!
— И тебе того же. Чего это люди твои на нас окрысились?
— Прости, боярин, не признали. Ну — чего с оружием наизготовку? Плетей захотелось?
Ратники опустили копья и отошли в сторонку. Вестимо — от своего начальника можно не только плетей отведать.
Мы тронули поводья.
— Боярин! Поосторожнее, ляхи пошаливают на дороге.
— Ну так не зевайте! Чем здесь путников мурыжить попусту, леса бы прочесали.
Отдохнувшие кони понесли легко.
Мелькали мимо кусты, деревья, затем показалось первое село. Вернее — даже еще не само село, а колокольня церкви.
— Там и остановимся, уже не стоит опасаться— мы на своей земле!
Мы быстро нашли в небольшом селе постоялый двор. Хозяин — явно на польский манер — повесил на заборе вывеску, где коряво было написано: «Постоялый двор Агеева», а также нарисован поросенок на вертеле и кружка с пеной.
— Гляди-ка, прямо как у ляхов! — заметил один из ратников.
Прислуга увела коней в конюшню, а мы пошли в трапезную. Поели нашей, русской кухни блюд, попили нашего пива. Хозяин лично, ввиду отсутствия других гостей, провел нас в отведенные комнаты. Федор расположился отдельно, я — в комнате рядом с ним, а воины — в комнате напротив Федора.
Я снял сапоги и кафтан — дальше раздеваться не стал, положил рядом с собой саблю, а в изголовье, под подушку, сунул пистолет. Привык я так спать в походах. Да и то: застигнет враг врасплох — голым не повоюешь.
Заснул сразу: у поляков спал вполуха и вполглаза — вымотался. Но выспаться мне не дали.
Далеко за полночь в селе раздались крики. Проснулся я мгновенно, сел в постели, прислушался — не показалось ли?
Нет, был слышен звон оружия, крики детей и женщин. Не та ли это банда поляков, о которой предупреждали порубежники?
Я быстро обулся, надел кафтан, опоясался саблей, пистолет — в руку. Выбежал в коридор, а ратники Федора уже там — одеты и обуты, к Кучецкому в дверь стучат.
— Ну, чего там? — послышался сонный и недовольный голос государева стряпчего.
— Поднимайся, боярин. Похоже — поляки на село напали.
Вскоре Федор уже вышел к нам, одетый и с мешком в руках.
— Коли случится со мной что, мешок доставить в Посольский приказ, там уж знают, что делать. Седлайте коней, уходим.
— Может, здесь пересидим? В избе обороняться удобней, — сказал Алексей.
— Подпалят избу — и все дела, — ответил я. — Быстро в конюшню!
Ратники побежали седлать лошадей.
Федор повернулся ко мне.
— Мешок с грамотками сейчас дороже любого села. В драку не ввязываться, будем прорываться и уходить. Понял?
Я кивнул.
— За мешком следи пуще, чем за мной.
Мы побежали к выходу. Крики раздавались уже в ближних избах.
У ворот стояли готовые лошади. Оба ратника подтягивали подпруги.
Мы поднялись в седла. Первым выехал Алексей, за ним Федор, потом я, и замыкал нашу кавалькаду Трифон — второй охранник.
Битва кипела где-то рядом. Деревенские мужики отбивались топорами, косами. Бабы визжали, дети кричали.
Трифон крикнул мне:
— Может, поможем?
— Нельзя!
Мы во весь опор скакали по деревенской улице и уже почти поверили, что ушли, как впереди возникло несколько всадников.
— Стой, пся крев!
Я сместился чуть в сторону от Федора и выстрелил на голос. В той стороне вскрикнули — видимо, пуля нашла цель, и прогремел ответный выстрел. Алексей упал на шею коня. Мы же гнали вперед, не сбавляя хода. Один из всадников кинулся нам наперерез, но с ним вступил в бой Трифон. Теперь мы с Федором остались одни и, не жалея, пришпоривали коней.
Версты через две, когда не стало слышно криков и выстрелов, мы остановили лошадей. Гнать в такой темноте по незнакомой дороге — чистое безумие. И так нам несказанно повезло, что ни один из коней не споткнулся, и никто из нас не сломал себе шею.
Но я рано радовался.
— Георгий, посмотри, по-моему — я ранен, — попросил Федор.
Я соскочил с коня и помог спуститься Федору. Весь рукав его кафтана был липким от крови. Темно, не видно ничего. Я снял с луки седла веревку, отмотал от нее кусок и, отрезав, перетянул ему руку почти у подмышки импровизированным жгутом, чтобы остановить кровь.
— В седле удержаться сможешь?
— Постараюсь, — сквозь зубы ответил Кучецкой.
Я помог ему подняться в седло, взял повод его лошади, сам сел на свою лошадь, и мы поехали.
Лошади шли спокойно, я их не подгонял. Дороги толком не видно, да и как гнать, если Федор может не удержаться в седле. Нам бы сейчас до любой деревеньки добраться, светильник зажечь, рану у Федора осмотреть. Жгут — в данном случае веревку — нельзя держать больше двух часов, рука омертветь может.
Деревня показалась через час пути, когда на востоке уже стало светлеть. Рассвет близок.
Добравшись до крайней избы, я постучал в ворота. Долго не было слышно никакого движения, затем открылась дверь, и крестьянин с порога прокричал:
— Кого тут ночью нечистая носит?
— Эй, холоп, здесь боярин раненый. Прими лошадей, да в избу проводи, надо помочь.
— Ах ты, беда какая! — Селянин бросился открывать ворота.
Заведя лошадей, я помог Федору спуститься на землю. Он уже сильно ослаб — стоял на ногах с трудом, его качало.
— Мешок не забудь, — прохрипел он.
— Не забуду, Федя, не забуду.
Я помог ему зайти в избу, а фактически — затащил на себе, усадил на лавку. Сам же — бегом во двор, схватил мешок с бумагами и — снова в избу.
Федор уже лежал на лавке в беспамятстве.
— Света дай! — прокричал я хозяину.
— Сейчас, сейчас!
Он засуетился, зажег сначала лучину от лампадки перед иконой, а потом уже — масляный светильник.
Я ножом взрезал рукав кафтана. Твою мать! Пуля попала в плечо и, по-моему, задела плечевую кость, зацепив какой-то сосуд. Кровь уже запеклась сгустками, в данный момент не кровило, но стоило мне отпустить веревку, что я использовал вместо жгута, она заструилась вновь.
Черт! Как не вовремя! И инструментов никаких нет. Я же ратником здесь был — не лекарем.
— Так, давай иголку с нитками, да попрочней, не гнилых. Перевар есть?
— Есть.
— Неси быстрее, да тряпок чистых поболе прихвати. А потом найди мне две ровные палочки с локоть длиной.
Ждать пришлось недолго. Селянин принес иголку, нити и кувшин с переваром — мутной жидкостью с сильным запахом сивухи.
Я щедро полил ею рану, плеснул себе на руки, достал нож из ножен и прокалил его острие и иглу на огне светильника. Огонь — лучший стерилизатор, такой способ применялся еще в древнем Риме.
Вздохнул тяжко — свет скудный, инструментов нет — как не опечалиться — и ножом разрезал кожу. Теперь я увидел все страшные последствия выстрела ляха: мышцы разорваны, месиво
из
костных отломков, крови и кусочков свинца.
Федор застонал, дернул рукой.
— Тихо, тихо, Федя, потерпи!
Мне удалось найти расплющенную пулю, подцепить кончиком ножа и удалить ее из раны. Небольшая артерия кровила, и я, поддев ее иглой, перевязал ниткой. В моем времени, в современных условиях, меня за такую работу лишили бы диплома.
Соединив мышцы, я сшил их, а на кожу наложил швы, но не стягивал ее и узлы не вязал. Такие раны, если их ушить, будут гноиться, а ежели оставить свободный отток для экссудата и гноя, заживают быстрее.
Перемотав предплечье чистыми холстинами, я приложил к руке поданные крестьянином палочки и примотал их, сделав своеобразную шину из подручных материалов.
Все! Я сделал то, что было возможно в этих условиях.
Вымыв руки, я уселся на лавку передохнуть. Полежать бы, да нельзя.
— Вот что, хозяин, давай перенесем боярина на постель.
— Жена у меня там.
— Пусть на лавке пока поспит, — грубо ответил я.
Хозяин согнал с постели жену.
Мы вдвоем с хозяином еле перетащили тяжеленного Федора. Уложив, сняли с него кафтан и сапоги. Стряпчий был в беспамятстве.
— Ну, Федор, ты свое дело сделал, теперь лежи, выздоравливай.
Хоть и не слышал — не мог слышать меня Федор, но мне хотелось как-то его приободрить, чтобы он понял — не бросил я его в тяжелую минуту.
— Вот что, хозяин — звать-то тебя как?
— Антоном.
— Бери, Антон, любую из лошадей, на которых мы приехали, да скачи до своего боярина — пусть пулей летит сюда.
— Рано же еще, он меня и слушать не станет, а то еще хуже — выпороть велит.
— Тогда передай ему, что если он с рассветом не явится, его самого запорят до смерти, и вотчину отберут. Понял?
— Это ты, что ли, запорешь? — хитро прищурился Антон.
— У меня власти такой нет, а вот у него, — я показал на Федора, — есть. Все! Садись на коня, и чтобы я тебя без боярина здесь не видел.
Крестьянин, бурча что-то себе под нос, вышел.
Устал я. Вчера весь день в седле, ночью ляхи выспаться не дали.
Я уселся на лавку, смежил веки.
А проснулся от грубого тычка в бок. Оказалось, я позорно уснул, боком улегся на лавку и проморгал появление боярина.
Я открыл глаза. Рядом со мной стоял толстый и вальяжный боярин — в летах, судя по седым усам и бороде.
— Это ты меня высечь собрался? — гневно спросил он.
Я встал, потянулся и зевнул, демонстрируя полную независимость.
— Не я, а он, — кивнул я на постель.
— Если он такой же прощелыга, повешу обоих! — рыкнул боярин.
— А ты подойди, может — узнаешь, — посоветовал я.
Боярин твердой походкой подошел к постели, сдернул одеяло, сшитое из лоскутков, всмотрелся в лицо Федора, охнул и подошел ко мне. Походка его утратила твердость, а в лице появилась растерянность.
— Неуж сам стряпчий государев? — поразился он.
— Он самый и есть. Высечь или повесить не раздумал еще?
Неожиданно боярин бухнулся на колени.
— Не губи. От незнания я, обидеть не хотел.
За обещание высечь или повесить вельможу
высокого чина или ближнего боярина казнить могли люто, невзирая на заслуги.
Приехавший боярин струхнул не на шутку. За такую неслыханную дерзость он и сам головы лишиться мог, и семейство его извели бы под корень. Ну а землица отошла бы в казну.
— За вотчиной не смотришь! На твоей земле ляхи бесчинства творят! Государева стряпчего чуть не убили — ранили тяжко, а ратники его все до единого полегли. И ты еще повесить нас хотел?! — нагнетал я обстановку.
— Не губи, милостивец! — чуть не в голос завыл боярин.
— Встань! Как звать тебя? Кого упомянуть мне государю?
— Троекуров я, боярин местный. Дед мой здесь жил, отец, теперь вот я. Про ляхов не слыхивал, да и о беде со стряпчим — тоже, иначе бы давно уже здесь был, — оправдывался боярин.
— Хорошо, делом вину искупишь — умолчу о тебе государю.
— Все, все сделаю, что смогу! — ударил себя кулаком в грудь боярин.
— Так. Слушай внимательно. Перво-наперво, приставь к избе ратников своих — человека три- четыре, да чтобы из лучших.
— Сделаю.
— Ключница твоя пусть о пропитании нашем озаботится.
— Невелики заботы.
— Не дослушал еще. Сам же немедля в Москву, в Посольский приказ поедешь — аллюром три креста. Передашь там — ранен Федор Кучецкой, отлеживается. С ним — документы важные. Пусть распорядятся — стрельцов для охраны пришлют да повозку какую. Отойдет от ран стряпчий государев, да и двинемся в первопрестольную.
— Все сделаю, как велишь. Вот те крест на том! — Боярин перекрестился.
, — Ступай, не мешкай.
Боярин выбежал из крестьянской избы как ошпаренный. Я же проверил пульс у Федора — частит, и опять прилег на лавку.
Вскоре во дворе раздался топот копыт, выкрики. Я вскочил, выхватил саблю и — во двор.
Тьфу ты! Дружинники боярские прибыли для охраны.
Перестарался Троекуров с испугу, десяток прислал, заглаживая вину.
Он самочинно расставил ратников вокруг избы и у ворот. Причем поставил грамотно — каждый из воинов видел соседа справа и слева.
— Исполнено, боярин! — подскочил ко мне Троекуров.
— Старший кто?
— Вот он! Митька, подь сюды!
К нам подбежал зрелого возраста боевой холоп, на руке и лице виднелись старые шрамы.
— В избе старший он, — Троекуров указал на меня холопу. — Пока меня не будет, подчиняешься только одному боярину… — Троекуров замялся.
— Георгию Михайлову, — подсказал я.
— Ну вот, вроде все. Так я поехал? — Троекуров посмотрел на меня.
— Езжай! Не перепутай ничего.
— Как можно!
Боярин вскочил на лошадь, пришпорил ее. За ним последовали двое его дружинников.
— Дмитрий!
— Слушаю, боярин, — подскочил ко мне старший дружинник.
— Не шумите, там, в избе боярин знатный, ляхами раненный, ему покой нужен — тяжко ему.
— Понял.
Я вернулся в избу и снова улегся на лавку.
Часика два удалось вздремнуть, и поднялся я слегка взбодренный. Первым делом — к Федору. Лоб горячий, повязка подмокла сукровицей, пульс на раненой руке есть. Как бы нагноение раны не получилось. Я кликнул хозяина избы.
— Вот что, Антон, поищи подорожник.
— Да ты что, боярин, не время ему еще.
— Походи по пригоркам, одним словом — где солнышка побольше и потеплее. Может, и найдешь несколько листиков.
Я сунул хозяину серебряный рубль — все равно ведь за постой платить надо. Антон обрадовался страшно невиданной щедрости, захватил с собой жену, и они отправились на поиски подорожника.
Я уселся на лавку и задумался — все ли правильно сделал? Не упустил ли чего существенного? Может, правильнее было бы самому с мешком грамот скакать в Москву? Только тогда Федор без моей помощи загнуться вполне мог бы. А документы важные — я чувствовал, что по их получении политика государства может резко измениться. Что дороже — жизнь моего побратима Федора или документы? Совсем непростой вопрос.
Размышления мои прервала ключница троекуровская. Постучав в дверь, она вошла в сопровождении служанки. В плетеных корзинах принесли снедь. Ого! Да тут на всех еды хватит, не только на нас двоих.
С поклоном они положили еду на стол и молча вышли.
Я попробовал осторожно разбудить Федора, но он лишь стонал. Ладно, попозже попотчую, когда в себя придет.
Я наелся сам, оставив Федору куски получше, остальное отдал дружинникам — надо ведь и о служивых позаботиться. Впопыхах Троекуров, возможно, забыл распорядиться об их кормежке.
К обеду пришел в себя Федор — застонал, прохрипел что-то.
— Тут я, Федя.
Я поднес к губам Федора кружку с разбавленным вином. После кровопотери организм обезвожен, и раненые не столько есть хотят, сколько пить.
Федор жадно выпил, еле слышно попросил еще. Я поднес еще одну кружку, подложил для удобства вторую подушку ему под голову. Федор откинулся на них, обвел мутными глазами избу. Я понял, что он хотел увидеть.
— Федор, я с тобой, и мешок с документами здесь. Ты серьезно ранен в руку. Пулю я вытащил, однако крови ты потерял много, да и рука сломана — пуля в кость угодила. Боярин местный, Троекуров, охрану из дружинников своих вокруг избы поставил да в Москву подался по моему велению, в Посольский приказ. Думаю, недели через две повозка для тебя прибудет, а к тому времени ты и сам немного окрепнешь. Тогда вместе и поедем в первопрестольную — с бумагами. Заждался уж, небось, государь, вестей-то.
Федор выслушал мой монолог и слабо кивнул головой — понял, мол. Затем смежил веки и уснул. Ну и слава богу — сон для больного или раненого нужен не меньше, чем уход.
А вскоре и Антон с женой заявились. Хозяин принес листьев подорожника — маленьких и всего несколько штук.
— Все ноги стоптали, пока нашли, — радостно сообщил крестьянин.
Я обмыл листья, размотал на руке холстину, приложил листья к ране и снова наложил повязку.
— Антон, еще одно поручение — с березы сдери кору аккуратно, надо лубок на руку вместо палок наложить.
— Это мы запросто. Берез вокруг полно. — Антон ушел.
