ГЛАВА IV
Придётся проследить за домом, ничего лучшего мне в голову не пришло. Плохо только, что торчу я тут на самом виду, как три тополя на Плющихе.
Я уселся на завалинку. В конце концов мужик из того дома меня не видел. Если я не перестраховываюсь, то моего словесного описания у преследователей нет, только — Ионы. То, что разговор шёл именно с мужчиной, а не женщиной, я не сомневался — не будут втягивать в тайные дела женщину. А может, всё это — случайные совпадения? Как говорится, пуганая ворона и куста боится.
Если я не ошибся, то мужик должен просто передать сведения, что получил от мальчишки, дальше. Интересно было бы посмотреть — кому.
Вскоре мужик вышел из дома, осторожно осмотрелся и пошёл по переулку. Начали оправдываться мои худшие опасения.
Я отпустил его подальше и направился за ним. И не очень удивился, увидев, что он входит в церковь — что-то подобное я и предполагал.
Мужик пробыл в церкви недолго, вскоре вышел. Следовать за ним я не стал, не интересен он мне — обычный «почтовый ящик». Получил сообщение — передал. Гораздо интереснее было бы пообщаться с вышедшим священником — тем более, что он повёл себя странно. Выскочил из церкви во двор, заметался — видимо, решал, что делать? Захватить Иону самому — сил нет, людей оружных и опытных — тоже; сообщение передать дальше — сумерки уже на улице. А упустить нас ему явно не хочется — боится, что утром и след наш простынет.
Наконец священник принял решение и быстрым шагом пошёл по улице, но к моему облегчению — недалеко. Вошёл без стука в ворота избы, пробыл во дворе несколько минут, вышел и уже спокойной походкой вернулся в церковь. Очень интересно!
Я издали наблюдал за избой, куда заходил священник.
Вскоре открылись ворота, на старом мерине выехал верховой — одеждой ремесленник.
Мерин трусил неспешно, видно — отбегал своё. Я шёл сзади. Всадник выехал из села, и я забеспокоился. Стоит мерину прибавить хода, и я за ним не поспею. Жалко, что мой конь на постоялом дворе. Тогда надо догнать и порасспрашивать мужика.
Я рванул за всадником — благо он не оборачивался. Когда уже приблизился, с дороги сместился на обочину. Там трава, она приглушит топот. Догнав, я резко дёрнул всадника за ногу. Не ожидавший нападения мужик свалился с лошади, но не упал — я вовремя поддержал. Зачем мне покалеченный?
— Здорово, мужик!
— И тебе здравствовать; чего бросаешься на людей? У меня и денег нету.
— Не за деньгами я. Чего приходил к тебе священник?
Мужик слегка растерялся, потом ляпнул первое, что пришло в голову:
— Крестины завтра — внука крестить буду, вот поехал кумовьям обсказать.
— На ночь глядя? — Я вытащил нож из ножен. — Если ты ещё не понял, то я — не тать. Хочу услышать — куда путь держишь и что велено передать?
Глаза у мужика забегали. Говорить ему явно не хотелось. Я слегка кольнул его остриём ножа.
— Считаю до трёх. Не скажешь — обстругаю, как полено, только и оставлю, что язык, чтобы сказать мог. Веришь?
Мужик разразился длинным матерным монологом. Надо поучить. Кончиком ножа я резанул по руке. Разрез длинный, но для жизни не опасный. Мужик взвизгнул и замолк, лишь глядел на меня испуганно. Только сейчас он осознал, что я не шучу и угрозы мои — всерьёз.
— В соседнее сельцо велено было ехать, в церкву. Там передать местному священнику — Иона здесь, торопитесь, утром уйдет.
— И всё?
— Истинный Бог, всё. — Мужик перекрестился. Я думал. Отпустить его в село — значит, навлечь на себя неприятности, и не далее, как рано утром. Прирезать — рука не поднимается: он никто, еще один «почтовый ящик». Прогнать домой — проболтается священнику. Вот незадача.
А привяжу-ка я его к дереву. Отведу подальше в лес и привяжу. Коня его трогать не буду: мерин старый, сам дорогу домой найдёт. Придёт без седока — искать пропавшего начнут, а за день не помрёт.
Так и сделал. Отвёл мужика метров на двадцать в лесок, привязал к дереву, в рот шапку его же затолкал. Шлёпнул рукою по крупу лошадку, и мерин неспешно зашагал по дороге. Мне кажется, мерину было всё равно — есть на нём всадник, нет ли?
Я же отправился назад и прямым ходом — на постоялый двор. Иона ещё не спал, ждал меня. Я пересказывать подробности не стал, объяснил просто, что выследили нас, но до утра время есть — можно немного поспать, а утром поедим и — сразу в путь.
Так и сделали. Я запер дверь, подставил к ней скамью, обнажённую саблю положил рядом с собой.
Ночь сюрпризов не преподнесла — выспались оба, и после скорого завтрака поднялись в седло.
Мы выехали из села, и я без слов свернул с дороги. Иона как привязанный следовал за мной. Я решил выехать на другую дорогу, а срезку между ними осуществить прямо по целине. Как я узнал утром в трапезной, глубокой реки или оврагов поблизости не было.
Одно плохо — ехать приходилось шагом, осторожно, чтобы ноги коней не угодили в барсучью нору или другую западню. Тогда бросай коня и тащи груз на себе до первого села. Да и верную дорогу спросить не у кого: вокруг ни души, лишь луга и засеянные поля. Но я полагался на свою интуицию и память. Европейскую часть Руси я помнил относительно неплохо ещё по прежней жизни, когда пришлось попутешествовать на байке.
Дорога и в самом деле появилась часа через три неспешного хода, и мы повернули направо. Здесь уже пустили коней вскачь. Переходили с рыси на галоп и обратно, давая коням отдохнуть. За день отмахали вёрст тридцать.
— Всё, не могу, сидеть уже не могу, давай передохнём, — взмолился к вечеру Иона.
Доехав до первого же постоялого двора и отдав коней прислуге, мы поели и легли спать. Вернее — спать лёг я один. Иона ещё долго стоял перед иконой, вознося молитву. Под его бормотание я и уснул.
Утром, после завтрака — снова в седло. До Боровска оставалось уже не так далеко, но и опасность, что нас попытаются перехватить, тоже возрастала.
Переправились через Волгу на пароме, проехали старинный русский город Ржев. Теперь впереди не будет больших рек, а малые мы пересечём вброд.
Тракт был грунтовый, но утоптанный копытами и колёсами повозок до бетонной плотности. Если бы не пыль, совсем было бы неплохо. Помогал боковой ветер, относивший пыль в сторону, но даже и при этом через пару часов мы покрылись слоем серой пыли.
Навстречу нам пронеслись два всадника, тоже запылённые донельзя. Мы разминулись, затем всадники круто осадили коней, развернулись и пустились за нами вдогонку.
— Иона, давай быстрее, нас догоняют.
Я оглядывался, но расстояние между нами неуклонно сокращалось. Вероятно, лошади у всадников были посвежее или повыносливее. Вот уже дистанция — не более тридцати метров.
— Иона, скачи вперёд, жди меня на первом же постоялом дворе. Я их задержу.
Я перестал погонять коня, и всадники быстро приблизились. Обернувшись, я всмотрелся. Одежда на них не монашеская, цивильная. Тогда можно и сабелькой помахать. Один из всадников приблизился, стал обходить меня слева. Никак они хотят разделиться — один догоняет Иону, второй — нападёт на меня?
Как только корпус его лошади поравнялся с моей, я резко выкинул левую руку в сторону и ударил его кистенём. Удар пришёлся в правое плечо. Всадник вскрикнул, выпустил поводья, закачался в седле. Конечно, болевой шок при таких ударах в сустав очень сильный. Всадник стал отставать, но второй сблизился и выхватил саблю. Его жеребец неуклонно приближался, снова обходя меня слева. Неудобно бить левой рукой, но как только морда жеребца оказалась в досягаемости, я рубанул поперёк неё. Жеребец взвился от боли, всадник свалился в дорожную пыль.
Я притормозил коня, развернулся и медленно стал приближаться. Всадник оправился от падения, поднялся. Стоял, выставив вперёд саблю. Я пришпорил коня, задумав срубить его на скаку.
Противник мой оказался опытным — пешему трудно устоять перед конным; в последний момент он уклонился и присел, ударив саблей по ногам моего коня. Конь кувыркнулся через голову. Моё счастье, что я успел выдернуть ноги из стремян, иначе туша коня меня просто раздавила бы. Падение, сильный удар о землю. Мне показалось, что от удара из меня вышибло дух, перехватило дыхание.
Но осознание близкой и смертельной опасности заставило быстро вскочить. Сабля валялась в двух шагах от меня, я схватил её и обернулся к врагу. К моему удивлению, он не бежал ко мне, а стоял на месте. Довольно странно. Он что, при падении ногу повредил? Я обернулся назад. Конь второго всадника стоял смирно на дороге, а противник мой, потеряв сознание, лежал на шее коня. Хоть с тыла ничего не угрожает.
Я медленно подошёл к врагу, восстанавливая сбитое падением дыхание. Точно — одна ступня у него неестественно вывернута в сторону, и опирается он только на одну ногу. Старается держаться, но лицо перекошено от боли.
— Мужики, вы чего на меня кинулись? Я вас не трогал — какая пчела вас укусила?
— Ты нам не нужен — просто мешаешь, потому умереть должен.
— По-твоему, если ты мне сейчас мешаешь — тоже умереть должен?
Враг сплюнул, оскалился:
— Чего стоишь? Поглумиться хочешь? Ну, убей, если получится.
Я сунул саблю в ножны.
— На кой чёрт ты мне сдался, сам на дороге сдохнешь без лошади.
Я повернулся, пошёл к лошади второго всадника. Мой конь валялся на дороге с вывернутой шеей и перерубленными ногами.
Подойдя, я стянул всадника, и он кулем упал в дорожную пыль. Чего с ним церемониться? В живых его оставил — пусть ещё спасибо скажет, когда очухается.
Я срезал с его пояса плотно набитый кошель, сунул его за пазуху. Придётся покупать себе нового коня. Жалко, я свыкся со старым.
Взлетел в седло, тронул поводья. Не спеша объехал своего противника. Он опирался на саблю и чуть зубами не скрежетал от бессилия. Как же, враг рядом, а он его достать не может. Хуже того — я драться с ним не стал, объехал, как кучу навоза.
Я пришпорил коня и через полчаса был уже на постоялом дворе.
Иона ждал на крыльце, с тревогой поглядывая на дорогу, и, завидев меня, с облегчением вздохнул.
— Жив? Ну, слава Богу!
— Ну уж коли мы на постоялом дворе, пойдём хоть пообедаем по-человечески. Думаю, сегодня нас уже никто не побеспокоит.
Мы с аппетитом поели. Собственно, поел я, а Иона поковырял кашу ложкой, мясо есть не стал, запил квасом. Я же, доев курицу, побаловал себя пивом.
— Вот теперь и дальше ехать можно, с сытым брюхом оно веселее.
Иона пробурчал что-то вроде как «чревоугодник», но мне было всё равно, что он обо мне думает.
Мы пустились в путь и, переночевав у знакомого Ионы, к вечеру следующего дня подъезжали к Боровску, вернее — к Свято-Пафнутьеву Боровскому монастырю, что стоял близ города.
Монастырь производил серьёзное впечатление. Скорее — выглядел он как крепость: толстенные стены, шесть башен, все — каменные. Такой монастырь любую осаду выдержит.
На территории монастыря высились маковки церквей. Насколько я помнил — здесь, в этом монастыре, много лет спустя, во время царствования Алексея Михайловича, уморили голодом боярыню Морозову, выступавшую против церковных реформ патриарха-раскольника Никона, и её сестру — княгиню Урусову.
Мы подъехали к въездной башне, как я позднее узнал — Георгиевской.
На стук Ионы в крепостные ворота выглянул послушник. Увидев монашескую рясу Ионы, загремел запорами и открыл ворота. Мы спешились и, ведя коней в поводу, прошли ворота, которые тотчас же закрыли.
Мы оказались на небольшом пятачке внутри башни. Следующие внутренние ворота были закрыты и располагались под прямым углом к въездным, чтобы затруднить неприятелю штурм при осаде.
Из узких боковых дверей вышел монах, завидев Иону, бросился обниматься, восклицая:
— Дошли наши молитвы до Вседержителя! Жив, добрался-таки. А то уж мы слухи разные слышали — де сгинул Иона. Пошли к настоятелю! А это кто с тобой?
— Защитник мой, из узилища вызволил, сюда сопроводил, немало жизнию рискуя.
— Вот оно как. Тогда идёмте вместе.
По знаку монаха послушник открыл внутренние ворота, и мы оказались внутри монастырских стен. Послушник забрал лошадей, а мы отправились за монахом.
Перед дверью настоятеля попытались отряхнуть одежду от пыли, да какое там. Так и вошли.
Настоятель принял Иону с радостью. Перекрестил, облобызал, посадил на скамью. Я скромно присел рядом.
Иона не торопясь пересказал все события, включая измену Трифона, своё счастливое освобождение, возвращение ризы и навершия. При этих словах Иона развернул свёрток, достав шитую золотом ризу, и поднёс настоятелю монастыря навершие.
Тот долго любовался навершием, потом молвил, что посох уже готов, осталось только водрузить на него навершие — и подарок для иерарха готов. Развернул ризу — хороша, в пыли немного — так это ничего, послухи почистят.
Иона уселся и продолжил рассказ.
— Вот как оно! Совсем Вассиан Косой совесть потерял, народ мутит, клир расколол. Ох, не к добру!
Осенив меня крестным знамением, он поблагодарил за помощь. Позвонил в колокольчик и велел явившемуся послушнику накормить меня и отвести отдыхать. Иона же остался с настоятелем, видно — был разговор не для посторонних ушей.
Я перекусил в монастырской трапезной, с удовольствием улёгся на жестковатый матрас и отрубился. С момента, как я покинул Вологду, я не чувствовал себя в такой безопасности.
Проспал я до утра, и лишь близкий колокольный звон разбудил меня. Звонили к заутрене. Вставать страсть как не хотелось. Но не выйти на утреннюю службу в монастыре — верх неуважения.
А после службы — завтрак совместно с монахами в трапезной. До чего же у них здесь, в монастыре, хлеб хорош. Своей выпечки, свежий, духовитый. Прямо на диво.
Я нашёл Иону и спросил:
— Когда назад, в Прилуки?
Монах ответил уклончиво, вроде есть здесь, в Боровске, ещё дела, и доберётся он сам. Тогда я решил возвращаться один и попрощался с Ионой.
Послушник споро возложил на лошадь седло, затянул подпругу, подвёл лошадь к воротам. Прощай, Боровск, может, и доведётся ещё быть в старинном граде.
Обратный путь я проделал быстро. Ехал налегке, в одиночку, не опасаясь нападений, и через неделю уже въехал в Вологду.
Перво-наперво — домой, успокоить жену, что жив-здоров. Ну и помыться в баньке, поесть домашних харчей. А завтра уже — в Спасо-Прилуцкий монастырь, к настоятелю, куда уж теперь торопиться-то.
Выехал я с утра, на отдохнувшей лошади. На стук в ворота в оконце выглянул монах и, узнав, отпер калитку.
Настоятель принял меня тотчас же.
— Ну, сказывай — удалось найти?
— Удалось.
— Где навершие и риза?
— Где им быть? В Боровске ныне. Настоятель сильно удивился, усадил меня на
скамью.
— Рассказывай.
И я подробно рассказал, как и где нашёл Иону, и что Трифон оказался изменником, Иудой, как удалось найти похищенное и добраться с Ионой до Боровска, где вручили настоятелю навершие и ризу.
— Где же Иона?
— Остался в Боровске, сослался на дела, сказал, что доберётся сам.
Настоятель задумался, потом поднявшись, поблагодарил. Я поклонился и вышел.
Меня не оставляла надежда, что отцы церкви обо мне теперь забудут, желательно — надолго, и не скажут невзначай о моей персоне князю Овчине-Телепнёву.
Я зажил прежней жизнью, но в душе поселилась тревога, маленький такой червячок сомнения. Не станет ли меня теперь шантажировать настоятель, решая свои проблемы? А с другой стороны — раз смогла меня найти церковь, при желании может найти и кто-либо другой, тот же московский князь. И чего ему неймётся? Я ведь исчез из его жизни, не напоминая абсолютно ничем. Рот всегда держал на замке. Или он опасался, что, попади я к палачу, расскажу на дыбе всё, что знаю? Пытки выдержат немногие, только фанаты веры, убеждений. А может быть, мне стоит самому пробраться к князю и прирезать его? Причём втихую, без свидетелей? Тогда и концы в воду, искать будет некому. Душа противилась. Одно дело — убить врага в бою, защищая свою жизнь, другое — убийство исподтишка. Нет, я не мог пасть столь низко.
В голове промелькнула одна мыслишка. Надо её обмозговать в тишине. И чем больше я об этом думал, тем больше убеждал себя, что стоит попробовать.
А вспомнил я вот о чём. Ещё будучи на службе у князя, исполняя его задание на Муромской дороге, я проник в сон князя и предотвратил отравление ядом его и его семьи. Не попробовать ли мне снова проникнуть в сон и внушить ему мысль, что искать меня не надо? Так и порешил.
Я лёг спать в своём кабинете, сказав жене, что надо обдумать дела. Прилёг на мягкую софу и даже слегка придремал. Около полуночи решил, что пора действовать. Закрыл глаза и в полудрёме вызвал в памяти образ князя. Долго не получалось — образ в памяти потускнел, что ли?
Затем из туманного облака возник княжеский лик. Я сосредоточился, с помощью телепатии или как уж там это состояние называется, попытался проникнуть в мысли или сон князя.
Медленно выплыло из грёз милое женское лицо, на голове кика, богато расшитая жемчугом, золотые височные кольца. Видение охватывает женщину всю, целиком. На ней красный сарафан, из-под которого выглядывают носки алых сафьяновых сапожек. И главное — обстановка вокруг неё. До меня начинает доходить, что это всё — убранство Кремля, а женщина — супруга государя. Ни фига себе видения у князя! Это он мечтает, или всё происходит наяву? Вот мужские руки, унизанные перстнями, начинают раздевать государыню.
Нет! Я вздрогнул, пришёл в себя. В такой амурный сон не полезу, мне там делать нечего. Видно, не зря слушок ходил… лучше займусь княжескими мыслями и видениями в другое время.
Но не зря, ох не зря разыскивал меня князь, пытаясь навеки заткнуть мне рот. Весь следующий день меня так и подмывало рассказать Елене, что удалось увидеть. Лишь усилием воли я запретил себе это. То, что известно женщине, вскоре будет известно всем. А это верный путь на плаху — если не по велению князя, так по воле государя.
На другую ночь я повторил попытку, на сей раз более удачно. Княжеский сон был умиротворяющим — луг, цветы, ручеёк весело блестит под солнцем. Пора вмешиваться.
Я занял всё видение князя и почувствовал, что он вздрогнул.
— Узнаёшь ли меня, княже? Я — бывший твой дружинник, на которого ты прогневался за подозрение облыжное. Не виновен я перед тобой ни в чём, разве только жизнь твою спас. И теперь ты жизнью своей со мной навеки, до смерти связан. Я умру — и ты погибнешь, меня схватят — и тебе не жить. Понял ли меня, княже?
Я убрался из княжеского сна. Не стоит перебарщивать. Лучше через некоторое время повторить сеанс, твёрдо вбив в голову князю, что искать меня не надо.
Уснул я далеко за полночь, утомлённый, но довольный содеянным.
А через несколько недель в церкви священник Питирим вновь отвёл меня в сторонку и попросил посетить настоятеля монастыря отца Савву.
«Что опять случилось? — думал я, подъезжая к монастырю. — Неужели снова какая-то кража, или монах исчез? Пошлю их всех подальше, так недолго и в кабалу попасть».
К моему удивлению, игумен встретил меня приветливо, усадил в кресло, а не на скамью поодаль.
— Как поживаешь, Георгий?
— Твоими молитвами, отец Савва.
— Ну-ну, не всё так уж и плохо. Прибыл Иона из Боровска позавчера. Очень хорошо о тебе отзывался — мол, не сребролюбив, милостив — никого не покалечил и жизни не лишил, а дело свершил. Как истый православный. Мера зрелости и серьёзности человека определяется делами, а не словами и намерениями. О твоём поступке даже сам предстоятель знает.
Отец Савва перекрестился и продолжил:
— Есть у нас лазутчики свои даже у Вассиана Косого. Говорят, землю князь роет, хочет найти человека, что расстроил его хитроумную комбинацию. Мы, по мере наших возможностей, сделаем всё, чтобы о тебе никто не узнал.
Вот уж спасибо! Втянул меня в свои церковные интриги, а теперь — «в меру сил». Да что же мне так не везёт — если вчера меня искал один князь, то сегодня — уже два. Так и в России места не останется, куда спрятаться можно.
Видимо, Савва прочитал на моём лице печать беспокойства и уныния.
— Рано унывать, сын мой! Не всё хорошее ты от меня ещё узнал. В доме князя Овчины-Телепнёва о тебе благополучно забыли. Не далее как три седмицы назад сам князь распорядился прекратить поиски, а буде где и встретишься ты с дружиною княжеской, притеснений тебе не творить. В случае же опасности для твоей жизни — защищать, как самого князя.
Настоятель продолжил:
— Сам удивлён сим поворотом. Овчина-Телепнёв нам знаком хорошо, не раз сталкивались с ним. Серьёзный муж, за государя радеет, при этом и от государя милости имеет. Но при всём при том злопамятен зело. И вдруг — прекратить поиски. Инда и мы не лыком шиты. Божьим промыслом водимый размыслил я, что надо тебе родословную знатную иметь. Ты где рождён-то?
— Честно сказать, отец Савва, даже не знаю. Сиротою рано остался…
Дальше врать не пришлось — настоятель хитро заулыбался, и я замолчал. Наверное, игумен Никодим, настоятель монастыря подо Ржевом, довёл сведения о моём прибытии из будущего до иерархов церкви — иначе чего отец Савва так хитро заулыбался? Ох, за каждым словом надо следить, тщательно обдумывать, прежде чем ляпнуть чего не то.
— Не тушуйся, это я так — проверить. По моему заданию монахи просмотрели записи в церковных книгах. Тебе ведь тридцать пять годков?
Я кивнул. К чему он клонит, не пойму.
— Так вот, есть записи о рождении сына, наречённого Георгием, у болярина Михайлова, Вологодской губернии, сельцо Ярцево. Так что ты — болярин родовитый. Не знал?
Я сидел ошарашенный. Интересно, они что — однофамильца моего нашли? Так для этого сколько книг переворошить надо. И где теперь настоящий Георгий Михайлов? А ну угораздит встретиться, Русь-то не так и невелика. Настоятель вроде как прочитал мои мысли.
— Пожар случился в отчем доме, все и сгинули в огне, а ты вот каким-то чудом спасся. Землицы у батюшки твоего, Игната, было немного, за смертью хозяина отписана с немногими людишками была в государево владение. Так что, болярин Георгий Михайлов, ноне ты безземельный, потому людей на государеву службу выставлять не должон. А грамотку о происхождении твоём, о болярстве, я тебе вручаю.
Савва достал из ящика стола грамотку и вручил мне. Я бегло просмотрел — октября, второго дня… Внизу сургучная печать. Всё честь по чести.
Ни фига себе. За месяц, что мы не виделись после моего прибытия из Боровска, настоятель провернул большую работу — пусть и не своими руками. А как тонко и хитро продумано! Я бы не смог додуматься до такого хода. Сильно, очень сильно. Был небеден и удачлив, а оказался ещё — и родовитый боярин. Если с умом подойти — могут открыться большие перспективы, начиная от государевой службы и до возможности выборов в городские посадники… Ну, удружил отец Савва! Я-то думал — отделались от меня простым «спасибо».
Дорогого стоит эта грамотка. Однако же, зная немного настоятеля монастыря, я предполагал, что за эту грамотку в будущем придётся отрабатывать. По мелочам дёргать не будут — сами с усами, вернее — с бородами, но где будут нужны мои мозги и руки, призовут — это как пить дать.
Моя аудиенция у игумена Саввы на том закончилась и, откланявшись, я уехал из монастыря.
Лене рассказал, что боярин по рождению, и в доказательство предъявил грамотку. Жена долго её читала, рассматривала, только что на зуб не пробовала и неожиданно огорошила меня вопросом:
— Так это что, и я выходит боярыня, коли муж у меня — боярин?
Я немного поразмыслил — получается так. Об этом я даже как-то и не подумал. Ох уж эти женские мозги с их логикой.
Я бережно уложил грамотку в шкатулку, где хранились другие документы — купчая на дом, купчая на скипидарный завод. Хм, ничего вроде и не изменилось, а как приятно ощущать себя боярином и промышленником. Не голь перекатная. Хотя я встречал бояр на своём веку, у которых за душой ничего, кроме родовитого имени, и не было — ни денег, ни земли, ни холопов.
Меня вдруг осенила неожиданная мысль, от которой я даже присел на софу. Дом в Вологде есть, деньги есть. Почему бы не прикупить земли с деревенькой у какого-нибудь обнищавшего дворянина? Вот тогда я и буду самым что ни на есть заправским боярином. Плохо только, что земля, в основном дарится государем боярам за заслуги. Купить тоже можно, но и посуетиться придётся много.
Я улёгся на софу. И надо же — немудрящая грамота вызвала столько мыслей. К тому же, если я стану землевладельцем, надо будет выставлять в случае войны людишек в полном боевом снаряжении — как говорится в государевом указе — «конно и оружно». Надо поразмыслить, заманчивая мысль.
Не откладывая в долгий ящик, я обратился к отцу Питириму. Он пообещал узнать, если подвернётся случай.
Выйдя из церкви, я перешёл через Каменный мост, перекинутый через реку Золотуху. Вот и Сенная площадь — центр Вологды, средоточие приказов с их дьяками и писарями. Надо просто подкупить дьяков или подьячих, те и подскажут, где можно прикупить землицы. Во все времена приближённые к власти любили деньги. Знакомых у меня там не было, а совать деньги прилюдно — копать себе яму.
Я постоял у присутственного места, дождался обеда. Дьяки, подьячие, столоначальники и писари чинно, раздуваясь от ощущения собственной значительности, вышли из приказа. Кто-то уходил на обед поодиночке, скорее всего — домой, некоторые направились к ближайшему постоялому двору, в трапезную. Я направился за ними.
Писари уселись за отдельным столом, столоначальники, соблюдая дистанцию, — за другим. Да и кушанья себе столоначальники заказывали подороже, сдобрив их вином, а не пивом, как писари.
Я присел в сторонке, заказав себе скромный обед на скорую руку. Как подобраться к труженикам пера? Ничего дельного в голову не приходило. Ладно, попробую ошеломить их, а там — буду действовать по обстановке.
Я подозвал полового, истребовал лучшего вина и, когда кувшин был доставлен, отлил в чарку и попробовал. Вино и в самом деле было неплохим. Я сунул половому в руку полушку.
— Отнеси кувшин с вином за тот стол, скажи — от меня.
Половой шустро выполнил задание. Подьячие переглянулись, посмотрели на меня, я состроил уважительную физиономию и поднял свою чарку в приветствии. Им ничего не оставалось, как наполнить свои оловянные кружки вином и выпить. Вино явно понравилось, и когда они опрокинули по второй, я смело направился к их столу.
— Болярин Михайлов.
Подьячие переглянулись. Никто, скорее всего, не мог вспомнить такого боярина, но признаваться в этом не хотелось.
Меня пригласили присесть, что я с удовольствием сделал. Махнул рукой половому и попросил ещё кувшинчик.
Выпив по кружке, от продолжения служивые отказались.
— На службе мы, больно дьяк сегодня зол, может и за волосья оттаскать или того хуже — из жалования вычесть. Вино уж больно хорошо, так можно продолжить опосля, после работы.
— А чего же, приходите, продолжим. Когда подьячие ушли, я направился домой,
плотно пообедал, затем съел кусок масла. Елена аж изумилась — сроду я масло кусками не ел.
— Для дела требуется — пить вино вечером придётся, так это чтобы не захмелеть.
— Вона что. И помогает?
— Попробую — скажу.
Вечером я уже сидел в трактире, заказав запечённого молодого поросёнка, квашеной капусты, огурцов и два кувшина вина. Подьячие не заставили себя ждать.
Мы подняли первый тост за знакомство. Подьяки назвались. Не забыть бы их имена. Масло хоть и ел, но вино оказалось забористым.
Славно посидели, покушали от пуза, выпили изрядно.
Я не заикался о своей просьбе — пока надо только познакомиться, что мне удалось. Уже вечером, выходя из трапезной, мы обнимались. Подьячие были людьми битыми, и у них был нюх на денежных людей.
На углу у Малой Обуховской мы разошлись. Я был трезв, как стёклышко, из кружки отпивал по глотку.
Теперь я шёл за Степаном. Мне он показался самым толковым. Надо узнать, где он живёт. Степан прошёлся по Малой Обуховской, свернул на Пятницкую, покачиваясь, нашёл свой дом, забарабанил в ворота: «Эй, баба, открывай, не видишь — хозяин пришёл с государевой службы!».
Я развернулся и сам отправился домой.
А следующим вечером я поджидал Степана недалеко от его дома. Как только он показался вдалеке, я медленно пошёл навстречу.
— О! Какие люди! — узнал меня Степан.
Мы обнялись, как старые знакомые. Уже хорошо, что после вчерашнего возлияния у него память не отшибло.
— Пошли ко мне домой, — пригласил Степан, затем посмурнел. — Жалко только, выпить нечего.
— Тогда зачем домой идти? Пошли в трапезную.
— А и правда — зачем домой идти, коли выпить нету? — согласился Степан.
Я накануне обошёл окрестные улицы, нашёл приличный трактир. Здесь даже была комната позади общего зала для особо важных гостей.
Я заранее заплатил за неё и теперь, едва мы вошли в трактир, нас под ручку со Степаном проводили туда. Что принести, было уже оговорено, и вскоре на столе оказались жареные цыплята с тушёной капустой, караси в сметане, истекающая жирком копчёная осетрина, пряженцы с различною начинкой. А запивали всё отличного качества мальвазией.
Степан после второй кружки слегка поплыл. Вцепившись зубами в цыплёнка, другой рукой тянулся к рыбному расстегаю. Проглотив, вытер жирные руки о бороду. Сыто икнул и продолжил трапезу, не забывая отхлёбывать вино из кружки.
Насытившись, он окинул стол завистливым взглядом, не ускользнувшим от моего внимания.
Пора рыбке заглотнуть наживку.
— Да, неплохо боляре живут.
— Кто ж тебе не даёт?
— Жалование не позволяет.
Степан пустился в пространные объяснения — работы де выше крыши, начальство не ценит, а надоедливые просители если и отблагодарят, так медной полушкой. Я сочувственно качал головой и слушал, не перебивая. Нет ничего лучше, чем благодарность говорившего терпеливому слушателю.
Когда Степан замолк, я вытащил из кошеля, небрежно брошенного на стол, золотой цехин.
Глаза Степана алчно сверкнули, но к монете он не притронулся.
— Если что и надо, болярин, то указы государства я нарушать не намерен. Узнает дьяк — на плахе жизнь кончу.
— А кто сказал, Степанушка, что законы нарушать надо? Я вот хочу деревеньку себе прикупить с землицею. От тебя только и требуется, что мне сказать, когда подвернётся подходящий случай — умер там кто или хозяин продать решил. Всё же через тебя идёт, ты в числе первых узнаешь — всё-таки не писарь рядовой.
Это я уже подольститься решил.
— И всё? — не поверил Степан.
— Твоя задача — найти деревню с землей да свести меня с дьяком. Как видишь, с твоей стороны — никаких нарушений закона. Разве ж я не понимаю? Закон нарушать никому не позволено. А от меня возьми пока задаток в залог нашей дружбы. Выгорит дело — и дьяка отблагодарю, и тебя не забуду.
Степан сгрёб золотую монету, опустил в свой тощий поясной кошель, в котором сиротливо лежали несколько ногат.
— И в самом деле, ничего противозаконного нет, — молвил Степан. — Как быстро надо узнать?
— Вчера.
— Как ты сказал? Вчера? — Степан пьяненько захихикал. — Надо запомнить. И сколько же я получу?
— Э… — Я замешкался. Мало назовёшь — может и не согласиться, много — подозрительно будет. Надо было бы заранее с опытными людьми поговорить, чтобы знать цену вопроса.
— Ещё четыре монеты — и я тебе скажу ответ завтра. Есть у меня на примете деревенька одна, о пяти дворах, выморочная. Разузнать всё надо.
— Вот и постарайся, Степанушка.
Мы ещё выпили вина. Степан подчистил угощение, и я помог ему добраться до дома.
— Ты это, завтра ввечеру жди меня в этой же трапезной.
Мы попрощались. Золотой цехин — по нынешним временам деньги серьёзные, не думаю, что он забудет об обещанных монетах.
И точно, ближе к вечеру я вновь сидел в отдельной комнатушке за столом с выпивкой и закуской.
Вскоре заявился Степан. Трезвый, глаза весело блестят, возбуждённо потирает руку об руку. Уселся на скамью, снова поднялся.
— Есть деревня, от Вологды недалече — всего тридцать вёрст, пять дворов, двадцать душ холопов, рядом река, землицы достаточно — сорок гатей. Небогата усадьбица, так потом при желании и прикупить землицу у соседей можно. Заковыка одна есть.
Степан замолчал.
— Ну давай, не томи.
— Недоимки за хозяином были. Желающих прикупить землю с деревней много было, да как про недоимку в государеву казну узнавали, отступались. Гривна серебра новгородская в недоимке.
Я задумался. Степан сел за стол, налил кружку вина, выпил и набросился на еду.
Так, надо прикинуть — гривна серебра за недоимки, пять золотых — Степану, дьяку — наверное, побольше, да за саму землю… получается дороговато. С другой стороны — боярин без земли и поместья, пусть даже захудалого — и не боярин даже. Никто всерьёз его принимать не будет. Надо брать. Поиздержусь, конечно, но думается мне — игра стоит свеч.
— Что за деревня? В какую сторону? Мне посмотреть надо, не свистульку глиняную на торгу покупаю.
— Оно, конечно, кто же будет не глядя? Я тут даже нарисовал грамотку.
Степан полез за отворот кафтана, достал кусок пергамента. Я взял, развернул. А неплохо нарисовано: деревня, границы земельного участка, река, дорога на Новгород за границей участка.
— Как деревня-то хоть называется?
— Смоляниново — неуж не написано? Ну, я ему волосья с башки повыдираю, — погрозился кому-то Степан.
Меня разобрал смех. Наверняка над рисунком корпел весь день писарь, что не получит за свой труд и гроша ломаного, да ещё и волосья грозят выдрать.
— Вот что, Стёпа. Возьму-ка я грамотку эту да завтра же и съезжу в деревню, на месте осмотрюсь.
— А как же без этого, обязательно надо посмотреть. Кафтан покупаешь, так и то сукно щупаешь, а тут — деревня с землицею.
Я пообещал по приезде навестить Степана — на том и расстались.
А уже утром я вскочил на коня и помчался осматривать будущее приобретение. Тридцать вёрст — это до вечера, ещё день — осмотреть всё, и день на обратную дорогу.
К вечеру, усталый и пропыленный, я едва нашёл съезд с тракта к Смоляниново. Начинало темнеть, и я постучал в ворота — надо было где-то переночевать. Калитку открыл крестьянин. Одеждою — нищий: рваная, старая одежда, поношенные лапти. Сговорились мы с ним быстро, и я ночь провёл на узкой лавке, едва не свалившись во сне.
Утром отдал за ночлег медную полушку. Договорился, что крестьянин за полушку покажет землю.
— Хороший хозяин раньше в деревне жил, справный. А как умер — всё прахом пошло. Зерна сеять нет, живность почти всю поели, чтобы с голоду не сдохнуть. Ремёсел в деревне нет, так и живём, — жаловался мужик.
Я пешком, в сопровождении селянина, обошёл угодья. Поля заросли сорняками, но, приложив усилия, всё можно было поднять. Речка под боком, лесок небольшой по соседству — места красивые. Деревня только убогая.
Я обошёл все избы. Из работников — только четверо мужиков, остальные — дети, старики, женщины. И во всех избах — нужда и бедность. Всё-таки я решил: буду брать. Землю ещё прикуплю — потом, остальное хозяйство налажу. С тем и отбыл.
И закрутилось — завертелось… Степан свёл меня с дьяком; за солидную мзду, да уплатив недоимку, да отвалив немалые деньги в казну за землю и двадцать душ крепостных, я получил к исходу месяца купчую.
Всё, с этого дня я — самый настоящий боярин, с землёю и двадцатью душами крепостных, за которых в ответе только перед Господом. Могу уморить голодом, могу запороть до смерти, только не для того я покупал деревню и землю, чтобы всё привести в упадок. И без меня всё едва дышало.
Вложить придётся немало, но я уже чувство-зал ответственность за этих людей.
Теперь можно посещать боярское собрание, показываться в свете — надо примелькаться. А допрежь — заняться деревней. Сейчас средина лета, сеять что-либо уже поздно, а вот домишки подправить, ремесло дать в руки, а с ним и заработок холопам — в самый раз.
Моё приобретение скромно отметили в домашнем кругу. Елена за прошедшее время — с тех пор, как я стал боярином, слегка изменилась — построжела, что ли? Ну как же — новоявленная боярыня — хорошо, что не Морозова.
Я отдохнул от беготни и суеты пару дней, а потом засобирался в свою деревню.
