Глава 8
Чрез несколько дней снега прибавилось, и мороз уже не отпускал. Крестьяне да купцы — из тех, кому позарез нужно было, уже проложили санный путь. По реке, по льду — опасно: лед тонкий, как бы кто не провалился.
В городе у меня дел особых не было, и я, взяв ратников для охраны и солидности, отправился в Серпухов. Надо было договориться насчет обучения пушкарей. Двое из моих воинов выразили такое желание. И еще двоих я хотел взять из имения своего, из людей Макара — пусть обучатся. Все равно добьюсь своего: в острог пару пушек поставлю, ну а в кремль коломенский — то уж пусть государь выделяет из арсенала.
С воеводой тамошним я сговорился сразу. Оба мы служивые, делить нам было нечего, а задача у нас одна, общая — от врагов города свои оборонять. Посидели вместе, потрапезничали, обсуждая минувшее сражение.
— Ты заезжай, князь, когда нужда будет, а то и без нужды можно. Посидим, винца попьем, мыслями поделимся — как оборону лучше построить.
Расстались мы хорошими знакомыми.
В декабре, когда уже снега навалило почти по пояс, я решил снова отправиться в Москву.
Пушкари мои обучение закончили и вернулись в Коломну. Сомневаюсь, что за это время они стали искусны в стрельбе, но заряжать пушку, наводить на цель и вообще обращаться с нею научились. Вот и отправился я снова в Пушечный приказ да к Федору Кучецкому.
Долго мялся дьяк, вздыхал. Но ведь сам слово давал: будут пушкари — будут и пушки. Нацарапал грамотку.
— Все, князь, примучил ты меня. Пусть твои люди едут, получают. Только не забудь с санями их послать, под пушки и припасы.
— Спасибо, боярин. Коломна тебя не забудет. Фыркнул дьяк.
Я бережно упрятал бумагу за отворот кафтана. Ну — теперь к Федору. Время уж далеко за полдень, должен быть дома, пора обедать.
Снег на московских улицах в кашу превратился: зола, навоз конский — все смешалось. Даже там, где снег был не тронут, он покрылся серым налетом — сажею от многих печных труб.
Федор дома оказался, трапезничал.
— Садись, раздели со мной трапезу.
Кто бы возражал? Повар или кухарка у Федора отменный, кушанья все — пальчики оближешь. Мы наелись, запив рейнским вином.
— Чего приезжал-то? — спросил Федор.
— В Пушечный приказ, людей своих обучил огненному бою, а наряда нет; вот — пару пушек у дьяка выпросил.
Я достал из-за пазухи бумагу, помахал ею.
— Пушки — это хорошо.
— Ты что, Федор, сумрачный такой?
— В Казани татары волнуются, купцов русских побили. К походу на Русь призывают.
— Неуж опять набега ждать, Федор?
— Набега не будет. Государь решил сам на Казань с походом идти, не до набегов им станет.
— Ой ли? — усомнился я. — То ведь какое хлопотное и дорогое дело! Войско собрать, припасы, провизию заготовить.
— А коли деревни да города наши, как Коломну, снова пожгут да людей в полон возьмут — дешевле будет? К тому же князь новгородский Василий Шемячич в темнице ноне, и княжество Новгород-Северское к Москве присоединяется. Это я к чему — дружина в Новгороде сильная да ополчение. Мощнее, стало быть, рать наша будет. И еще скажу, только то, что услышишь — тайна великая! Никому!
— Да что ты, Федор! Побойся Бога!
— Да это я так, к слову, чтобы проникся. Государь распоряжение отдал: в городах, что на Волге, крепости готовить бревенчатые. Сделают срубы, снова разберут да потом по лету плотами сплавят.
— Что-то не понял, прости, боярин.
— А недалече от Казани, по реке Суре, из бревен этих, из срубов, крепость деревянную воздвигнут. И получится под боком у татар «крепкий орешек»! Войска там можно укрыть, припасы приготовить. Остров там есть, больно удобен для дел сих. Будет татарам сюрприз!
Федор засмеялся.
— Потому дьяк и уперся насчет пушек. Они государеву войску в крепости будущей потребны будут да в походе. Мыслю — не придется тебе в Коломне долго сидеть, в поход пойдешь с дружиною. А дальше — уж как Бог даст. Доведется голову сложить — вечная слава, отличишься — там уж разговор другой будет. Государь за заслуги может и другой город на кормление дать, побольше да побогаче.
— Любопытные новости, не ожидал.
— Заезжай почаще, будешь знать. А пока дружину готовь — и коломенскую и свою. Ну, бывай, Георгий, мне еще к государю надо.
Короток зимний день. Вышел от Федора, а уж темнеть начало.
Я направился на постоялый двор, к своим дружинникам. Надо ковать железо, пока горячо.
— Родион, — подозвал я одного из своих коломенских дружинников. — Завтра в Коломну вернешься, передай пушкарям — пусть в Москву едут, да не верхами — на четырех санях. Пушки получать будем.
— Слушаюсь, князь.
— А допрежь — отдыхай.
Я улегся в своей комнате. За стеной воины мои шумно играли в кости. Несмотря на шум, удалось немного вздремнуть. Это и неплохо — я снова собирался тайно навестить князя Телепнева. Надо его держать в напряжении. Если потерю нескольких воинов и холопов можно было списать на случайность, то последующая неприятность заставит его забеспокоиться.
Так, хватит нежиться, отосплюсь позже.
Я встал, подошел к окну. Улицы уже почти опустели, лишь луна скупо освещала город. Окна в домах ставнями закрыты, на улицах — темень, самое разбойничье время.
Пора действовать! Нож на этот раз я взял и кистень, а саблю оставил — не в бой же собрался.
Бросил несколько крупинок порошка в пламя свечи и, дождавшись, когда мое отражение в зеркале растает, вышел на улицу. И почти сразу понял, что зимой такие фокусы плохо проходят. Встречный прохожий обалдело остановился, начал пятиться и креститься.
Еще бы! Скрип снега есть, а идущего не видно, да еще и парок предательский изо рта страху ему добавил. Он-то виден!
Я остановился в замешательстве. Идти дальше или вернуться? «Ладно, — махнул я рукой, — пойду дальше. Получится дойти — хорошо, если попадется несколько чересчур любопытных прохожих, пожелавших выяснить, откуда скрип снега, придется ретироваться на постоялый двор».
Добрался, спугнув по дороге молодую парочку. Парень обнимался с девицей в темном закоулке, а тут я иду. Отпрянул парень от девицы, повернулись они на скрип снега — никого. Девица завизжала и бросилась во двор. Парень сначала замер, потом перекрестился, забормотал:
— Господи, помоги! Дух нечистый, изыди прочь! Я громко засмеялся. Парень бросился бежать, испуганно оглядываясь.
Продолжив путь, я добрался до особняка Телепнева. На улице — темно и пустынно.
Я прошел сквозь забор и обнаружил новую для себя опасность. По двору бегал здоровенный пес, прямо волкодав. Учуяла меня псина, повернула голову и зарычала, обнажив здоровенные клыки. Черт, вот этого я не ожидал. У пса и слух хороший и обоняние. Хоть я и невидим, но запах остался, и от скрипа снега никуда не денешься.
Пес рычал, но с места не двигался врага он не видел.
Сжав рукоять ножа, я рванул вперед и буквально влетел в дом. Обескураженный пес лишь зубами клацнул.
В доме светильники горят в коридоре. Это уже хорошо — не в темноте же бродить, а видеть во тьме я не Мог.
Я двинулся по лестнице на второй этаж и тут же замер. Сапоги мои предательски скрипели — деготь ли на морозе замерз или половицы были скрипучие?
Я разулся, задвинул сапоги в темный угол. Поднялся на второй этаж. Прислушался — тихо, осторожно выглянул из-за угла в коридор — никого. Где был кабинет князя, я помнил хорошо. Пройдя сквозь запертые двери, я очутился в его домашнем кабинете.
Тусклый свет луны, пробивавшийся через маленькое окно, едва освещал комнату. Чиркнув кресалом, я зажег светильник. Вот теперь можно поискать в столе и сундуке бумаги. Я не знал конкретно, что меня интересует, но надеялся найти что-нибудь важное.
Ящики стола не запирались, и мне удалось быстро пересмотреть бумаги. Я разочарованно вздохнул — ничего заслуживающего моего интереса. Остается сундук. Я попытался откинуть крышку. Не тут-то было! Замка не видно, но крышка не открывается. Значит, где-то должна быть потайная защелка. Я быстро обшарил ладонью всю поверхность сундука. Никаких выступов или кнопок. Стоп! Как-то же открывает князь сундук? Я начал анализировать. Вот! В верхнем ящике стола лежала спица, обыкновенная металлическая спица. Но ведь князь — не женщина, вязанием не занимается, зачем она ему?
Я достал из ящика спицу, поднес светильник к сундуку. При неверном свете его сразу бросилось в глаза, что правый верхний угол сундука слегка потерт. Значит, в первую очередь надо искать здесь. И точно! Я почти сразу наткнулся на неприметное отверстие. Надо попробовать.
Я ввел в отверстие спицу, и крышка сундука откинулась. В сундуке лежал ворох бумаг. Я начал просматривать первую, вторую… Да тут столько документов, что их и за день не пересмотришь!
А сожгу-ка я их все!
Я подпалил от светильника уголок бумаги, и, когда она разгорелась, бросил в сундук. Урона государству не будет — важные бумаги у государя в архиве или же приказах лежат, а тут — или кляузы, или донесения от лазутчиков.
Похоже, больше мне сделать нечего. Я прошел сквозь стену слева и попал в опочивальню Ивана Телепнева. Князь лежал на широкой постели и еще не спал. Он явно что-то обдумывал, шевеля губами. Таким задумчивым я его еще не видел. Почувствовал что-то князь, скорее всего — шорох и движение воздуха. Он насторожился, присел в постели и огляделся вокруг. Интересно, кого он хотел увидеть?
— Не крутись, Иван! — шепотом произнес я.
По голосу он меня опознать может, а по шепоту — нет.
Князь замер.
— К-кто з-здесь? — прерывающимся от волнения голосом спросил он.
— Я, смерть твоя! — пошутил я.
Надо сказать, что князь был не робкого десятка и на полях сражений отличился как храбрый воин. Неожиданно Телепнев выхватил из-под подушки кинжал — длинный, боевой, и описал вокруг себя полукруг.
— Не подходи, косая! — Он, озираясь, дико вращал глазами.
Я тихо зашел сзади и своим ножом кольнул его в щеку. Князь дернулся и обреченно замер.
— Ты что, Иван, никак ножом от меня оборониться хочешь? Да ты обезумел, глупец!
Князь выронил на пол свой кинжал. Глаза его от Ужаса округлились.
— Я денег дам, много денег за свою жизнь! Отпусти только!
Я хихикнул.
— Зачем там деньги?
Плечи князя безвольно поникли. По-моему, я его здорово напугал. Пора бы и смываться. По моим прикидкам, я стану видимым через четверть часа.
Вдруг в коридоре раздался шум шагов, что-то с грохотом полетело, дверь распахнулась, и в одной ночной сорочке вбежала сестра князя, Аграфена.
— Ваня! — заорала она с ходу. — Дымом тянет! Никак горим!
Телепнев аж подскочил в постели, обернулся, обвел комнату диким взглядом и с криком бросился в распахнутую Аграфеной дверь.
Воспользовавшись суматохой, я пробежал по коридору, едва не зацепив метавшуюся в панике Агра-фену, спустился вниз, где пока царил покой и сон, на ходу натянул сапоги и прошел сквозь стену во двор. Опасливо крутанул головой — где пес? И — бегом к забору.
Фу, можно дух перевести. Я уже не спеша пошел по темным улицам к постоялому двору.
Недалеко от моего временного пристанища из-за угла вывернулся припозднившийся прохожий.
— Фу ты, — шарахнулся он в сторону, — бродют тут разные!
Ага, стало быть, действие порошка закончилось. Вовремя я убрался из дома Овчины-Телеинева.
На постоялом дворе было тихо. На мой стук сонный служка открыл дверь, узнав меня, впустил, поклонившись. Я поднялся к себе в комнату, разделся и улегся в постель.
Ну что же, вреда большого Ивану я сегодня не нанес, но напугал — это точно. В пору сию не только темные крестьяне верили в нечистую силу — домовых, водяных, ведьм, но и люди высокого звания.
Смел, хитер, опытен князь, но я видел — он не на шутку был испуган. Есть, стало быть, и у него слабое место. Спонтанно получилось, но результат налицо. И бумаги его пожег. Не будет же он хранить в сундуке с хитрым замком бумажный хлам? Стало быть, бумаги серьезные, из тех, которые не принято показывать посторонним. Как знать, может быть, кому-то это спасет честь, сохранит свободу, а то и жизнь… Как умеет Телепнев судьбы людей неугодных ему ломать, по себе знаю — он ни перед чем не остановится.
Через три дня прибыл санный обоз с моими пушкарями. Я с головой ушел в дела, доставая выделенные воеводству пушки и припасы к ним: ездил в московский арсенал, пушечную избу, на склады порохового двора, с зелейными погребами, где хранились запасы пороха. Но это уже были приятные хлопоты — планы мои воплощались в жизнь. Заодно присматривался в арсенале к наличному «наряду» — так называли артиллерию: стенобитным пушкам, тюфякам, пищалям. Особенно меня интересовали орудия на колесах, чтобы в будущем можно было использовать конную тягу в передвижении пушек.
Оформляя получение пушек, я мельком столкнулся с Кучецким в Поместном приказе. Он отвел меня в сторонку:
— С Телепневым — твоя работа?
— Моя, — не стал отпираться я.
— То-то он ходит как в воду опущенный. Чем ты го так расстроил?
— Бумаги его тайные сжег.
— Смотри, сам не спались. Ежели он тебя вычислит — быть беде. Он мужик серьезный и злопамятный.
— Ладно, поостерегусь, — миролюбиво внял я тревоге побратима.
Получили пушки — обе медные, уже повидавшие виды, с потертыми внутри стволами. Калибр маловат, станины деревянные — лежаки, а не на колесном ходу. Не утиль, но близко к тому. Однако же пушкари мои радовались, как дети. Благо пороха, свинца и ядер выдали в достатке.
Все вместе и выехали в Коломну.
А следующим же днем я проверил, чему научились мои воины.
На другом берегу Оки установили щит из жердей.
— Ну, хлопцы, покажите мне свой меткий глаз! Поодаль, позади пушек собралась вся дружина. Всем было интересно поглазеть, как сработают пушкари.
А они суетились вокруг пушек, заряжая и старательно выверяя прицел.
— Готово, воевода! — задорно крикнул пушкарь.
— Первая пушка — пали!
Все замерли в ожидании. Пушкарь поднес к затравочному отверстию раскаленный на огне железный прут. Выплеснув легкую струйку дыма из затравни-ка, пушка бабахнула, подскочила и сдвинулась назад. Ядро не долетело до щита — упало на лед и взломало его, выплеснув фонтан воды.
— Мазила! — закричали в дружине. Я подошел к пушкарям:
— Спокойно, хлопцы, не конфузьтесь — пристреляться надо, к пушке привыкнуть. Одна пушка низит, другая — в сторону от прицела берет. С ней, как с конем, — свыкнуться необходимо.
Пока пушкари перезаряжали пушку, я скомандовал:
— Вторая, огонь!
Громыхнула вторая пушка. На этот раз ядро улетело дальше щита и вправо.
— Заряжай! Поправить прицелы!
На деревянных станинах пушки подпрыгивали, сбивали наводку, и после каждого выстрела их приходилось наводить снова. И все-таки после трех выстрелов дело пошло. Один выстрел в цель, второй… В щите зияли пробоины, хорошо видные даже издалека, с нашего берега.
— Молодцы, пушкари! Так держать! И чтобы по врагу стреляли так же метко!
Пушкари стояли, разглядывая пробитый щит, чумазые от порохового дыма, но счастливо улыбались. Доволен был и я. Осознание того, что в городе теперь есть пушки, повышало боевой дух воинов. Ведь неприятель, заслышав пушечную пальбу, нередко убирался восвояси без боя. Против ядра или картечи с саблей не повоюешь.
С этих пор один раз в неделю я устраивал стрельбы. В любом деле навык нужен.
А вот наместник Шклядин опять был недоволен. Раздраженный грохотом, он приехал ко мне в воеводскую избу и попытался устроить мне разнос.
— Чего попусту припасы государевы жечь? И народ пугаете: «Ба-бабах! Ба-ба-бах!» Житья от вас нет, сколько грохоту, весь город серой провонялся, как в преисподней.
— Пушкарей учить надо, то — во благо городу. А не нравится — ну так пожалуйся государю. Так, мол, и так, народ пугает своими занятиями с пушкарями. Только прежде подумай — похвалит ли тебя государь, ежели ты не понимаешь, что пушки для обороны города от супостата нужны, и занятия с пушкарями — вещь зело нужная.
Боярин скривился и ушел с недовольным видом. Кляузу тем не менее писать не стал. Ему ли не знать — государь Василий с виду мягок и приветлив, однако он не был бы государем, если бы не умел в нужный момент проявить жесткость и мудрость.
В один из поздних вечеров, когда мне что-то не спалось, я лежал и раздумывал: «А не попробовать ли мне заглянуть в сон князя Телепнева?» Помнится, несколько лет тому назад у меня это неплохо получилось. Внушил я тогда Ивану, чтобы прекратил преследовать меня — себе же беду наживет!
Решено. Я устроился в постели поудобнее и мысленно сосредоточился, вызывая в памяти облик Оболенского-Телепнева. Долго не удавалось попер-ва. Потом, как в тумане, всплыл его неясный образ. Все четче и четче. Я мысленно попробовал проникнуть в его голову, его мысли, его сон. Сначала пошли какие-то обрывочные видения: люди в иноземных нарядах — по-видимому, послы, потом дом с дружиной за ним, какие-то девки у плиты на кухне.
— Ваня, — воззвал я к Телепневу, — кто тебя обидел?
И почти тут же, как удар током:
— Смерть за мной ночью приходила, боязно мне, страшусь я.
— Есть ли враги у тебя, кто смерти твоей жаждет?
— Ой, много врагов — те же Шуйские, — стенал князь.
— Грехи на тебе тяжкие, Ваня. Не умножай их. И то к тебе не смерть приходила, а демон — предупредить хотел.
— Я в церковь ходил, те грехи отмаливать, — всхлипнул Иван.
По-моему, между мной и Иваном наладилась неплохая телепатическая связь.
— И документы сгорели, да?
Дернулся Иван и проснулся. А мое видение потускнело и пропало. Видно, сильно Иван переживал по поводу утраты ценных бумаг. Ага, возьмем на заметку.
Силы покинули меня. Вроде ничего не делал, а устал после этого сеанса — голова тяжелая. Надо спать. Буду периодически являться к Ивану во снах, беспокоить, нагнетать напряжение.
Прошло два месяца. Стаял снег, дороги снова превратились в непроходимое болото. Приходилось безвылазно сидеть в городе, даже в имение свое выбраться не мог. Суда по Оке еще не ходили — проплывали большие льдины, плыл всякий мусор, поваленные и полупритопленные стволы деревьев. Поэтому плавать было смертельно опасно. Чуть зазевается кормчий — столкнется корабль с таким тараном, и пойдут все на дно: и люди, и товар, и судно. Плавать умели немногие, да и долго ли можно выдержать в ледяной воде, в одежде?
Прошел еще месяц. Дороги подсохли, и в один из дней гонец из первопрестольной привез мне государев указ, в котором повелевалось выдвинуться с дружиной к Нижнему Новгороду — на место сбора большой рати, оставив в Коломне немногих воинов для защиты крепости.
Я отдал распоряжение сотнику быть готовым к обороне крепости и передал ему в подчинение три десятка воинов и обе пушки.
Я построил рать — полторы сотни воинов, оружных и конных, проверил вооружение, объявил порядок движения колонны, и мы выступили в поход, на земли татарские. Снова война! Не зря мне Федор зимой еще говорил о возможном походе на татар. Да и молва донесла вести о бесчинствах против русского купечества и даже убийстве посла государева. Это было не что иное, как вызов, провокация, неизбежно ведущая к войне. Не ответить на дерзость — все равно, что молча проглотить публичную пощечину.
Ехали ратники весело, с песнями. Редко выпадало русскому воину ступать на земли Казанского ханства. Чаще получалось наоборот — защищать на своей земле города и деревни от набегов татарских. Потому и пела душа русская.
С душевным подъемом мы прибыли на место сбора, под Нижним Новгородом. Однако здесь я был удивлен не меньше других воевод земель русских государевым выбором главного воеводы. Начальником над русским войском государем был поставлен изгнанный из Казани Шах-Али. И рать была не так и велика — с такой Казани точно не взять. Похоже, это понимал и сам Шах-Али.
Для осады хорошо укрепленного города нужны пушки, большое войско, припасы для него, достаточный запас провианта. И где пехота? Кораблей для ее перевозки тоже нет. Ладно — может быть, я не посвящен в стратегические планы, и попозже к нам присоединятся другие полки?
На совете в шатре у Шах-Али я был назначен воеводой полка Левой руки. Но плана боевых действий я так и не услышал. Шах-Али говорил о переправе через Волгу, сигналах во время боя.
Бояре вышли с совета приунывшими. Все рассчитывали, что соберется рать великая во главе с самим государем, да и ударим в самое сердце Казанского ханства — по Казани. Посудили-порядили меж собой — на том и разошлись.
Утром началась суетная переправа через Волгу на лодках, баркасах, на которых переправляли вещи и оружие, а также всадников. Лошади плыли сами — воины их придерживали за поводья. Ввиду многочисленности войска — дело столь же хлопотное, сколь и долгое.
Только к концу дня войско преодолело водную преграду. Ввечеру так и заночевали на другом берегу Волги. Воины зажгли множество костров и готовили нехитрую походную похлебку.
Я не переставал удивляться — никакой скрытности маневра и стремительного движения вперед не видно! Да какое же это начало войны? Любой лазутчик сразу же нас обнаружит, и за ночь противник успеет подготовиться. А наш удар должен быть внезапным. На конях можно пройти в глубь чужих земель верст на тридцать за один день, как это делают татары. Нам бы перенять у них этот навык! Русские же войска вечно медлят. А ведь во главе нашей рати — чистокровный татарин. Кому, как не ему, знать сильные и слабые стороны противника? Тогда почему Шах-Али медлит? Много непонятного было: вопросов — тьма, а ответов — нет.
После завтрака все построились по полкам и двинулись по землям ханства. Собственно, земли эти были даже не татарские, а их верных союзников и вассалов — мордвы и черемисов. Устоять, выставив сколь-нибудь значимые силы, они не могли. Стойбища, деревни не имели столько воинов.
Мы предавали огню и мечу все, что видели перед собой. А вот трофеев было мало — бедновато жили черемисы. Правда, скота у них много — овец, коров. Выделенные ратники угоняли на нашу землю отары и стада.
Но и войной назвать это было нельзя. Покружили по землям чужим, так и не приблизившись к исконно татарским. О Казани вообще речь не шла. Похоже, государь хотел лишь продемонстрировать силу. И сам Шах-Али, по всему видать, не горел желанием воевать с соплеменниками, видимо, втайне желая в будущем вернуться в Казань правителем. К чему ему было настраивать против себя народ татарский?
Так и закончился наш бесславный поход. Странная война получилась. Прошлись по чужой земле, угнали скот, пожгли селения и вернулись обратно, не снискав славы и не добыв значительных трофеев. Бояре были недовольны, ратники роптали.
От Нижнего каждая рать отправилась по местам. Поскольку нам было по пути, я ехал бок о бок с серпуховским воеводой. Оба мы были удручены безрезультатным походом.
— Неуж государь не мог собрать рать побольше, да с пушками, и ударить по Казани — сердцу татарскому? — с горечью в голосе спросил серпуховский воевода.
— И русского во главе поставить, — добавил я.
Конечно, есть на службе у государя татары, служившие верно, но ставить Шах-Али — из верхушки казанской, в походе против соплеменников — неразумно.
— А может, государь что-то знает, чего мы не ведаем? И поход — лишь ход в подковерной игре?
Так мы и проговорили до самой Коломны, не прояснив даже для себя причин бесславного набега. Татар не потревожили, трофеев не взяли, поместное ополчение с мест сорвали. Странно. Ведь государь, когда это диктуется интересами Руси, может принимать довольно жесткие и решительные меры. Позже я узнал, что логика в действиях государя все-таки была: набег наш был отвлекающим — дал ему возможность спокойно возводить деревянные крепости на реке Суре, чтобы обеспечить успех нового похода на Казань.
Дня через два по приезду, расквартировав дружину и решив неотложные вопросы, я навестил свое имение в Охлопково. К моему удивлению и радости, дом мой стоял уже под крышей, сиявшей медными листами.
Веселый Антонио, сверкая белозубой улыбкой и смешно коверкая слова, сказал:
— Князь, деньги давай. Уже к отделке приступаем. Думаю, к зиме жить можно будет.
— А двор? Пьетро обещал пруд устроить, дорожки проложить.
— О, не все сразу, Георгий! Это — только в следующем году. Сил на все не хватит.
Ну что же, я и этим был доволен, право — не ожидал, что так славно все выйдет. Я походил по еще не отделанным комнатам, с удовлетворением отметил, что они просторны, лестница внутри широкая. Сразу видно — княжеский особняк. В таком и гостей принимать будет не зазорно. Только и забот впереди будет не меньше — обслугу искать надо, мебель заказывать, ковры купить. Ну, скажем — коврами и прочей «мелочевкой» пусть Елена, жена моя, занимается. Но мебель надо заранее заказывать. В той же Италии или Франции. К примеру, отменные столы, кон-юрки и шкафы красного дерева делает Венеция. Должен сказать, что даже в очень богатых домах заморская мебель встречалась нечасто, в основном у людей ысокого звания и с хорошим вкусом.
После похода в земли черемисов и мордвы, напряженного труда в Коломне по созданию дружины, в Охлопково я себя чувствовал легко, как-то сразу ушли на второй план заботы и проблемы воеводства.
Мои ставленники оправдали мои надежды — имение свое я нашел в полном порядке. Полагаю, даже будь я безвылазно здесь, навряд ли смог поддержать его лучше. Люди сыты и обуты, поля ухожены, ратники в отличной форме — хоть сейчас в бой. Видя все это, я ощущал на сердце радость. Грешен — расслабился, бдительность потерял. Это меня и подвело.
Возвращался я из Охлопкова в Коломну в приподнятом настроении, не глядя по сторонам. Меня сопровождали двое коломенских ратников, которых я брал с собой.
Я отъехал от своего имения не более версты, когда раздался щелчок тетивы, короткий свист стрелы, и скакавший сзади и левее ратник вскрикнул и медленно сполз с коня, рухнув на дорогу. Второй ратник успел вскричать: «Опасность, князь!» и даже выхватил саблю, как каленая стрела угодила ему в шею, и он свалился замертво с коня.
Я, было, хотел пришпорить своего коня, но тут увидел перед собой выходящих на дорогу людей. Я развернул коня назад, думая вернуться в Охлопково, но из леса уже выбежали мужики, отрезав мне путь к отступлению.
Странные это были люди. Одеждою своей — бродяги: в драных рубахах, ветхих штанах. Однако же в прорехи рубах посверкивали юшманы да куяки, да на ногах — сапоги справные. Юшман — кольчуга с нашитыми на груди и спине стальными пластинами, куяк — безрукавка свиной кожи со стальными пластинами на заклепках. Обе брони — не из дешевых. Делаются они, как правило, на заказ у кузнеца. Странно — откуда им взяться на бродягах? Что-то здесь нечисто! Не иначе — засада, видно, специально поджидали. Значит, не случайный это грабеж.
Я вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок, переложил оружие в левую руку, вытянул из ножен саблю. Надо во что бы то ни стало пробиваться в Охлопково, там моя дружина. Только как теперь это сделать? Впереди — пять воинов с оружием в руках, сзади — столько же. Ну — одного-двух убью, но не десять же!
И только я решил ринуться вперед, как в бок мне уперлось лезвие джериды — короткого татарского метательного копья, вроде русской сулицы.
— Не балуй, князь! Слезь лучше! — услышал я грубый голос.
Черт, опоздал я! Не надо было на месте стоять, долго оценивая обстановку. Слишком расслаблен был, не ожидал опасности рядом со своим имением. Вот и князем назвали — стало быть, знали, на кого засаду устраивали.
— Слазь с коня. Лучник сзади, не промахнется! Брось оружие на землю!
Я швырнул наземь пистолет и саблю. Как сопротивляться, когда такой убедительный аргумент в бок упирается?
Слез с лошади. Ко мне тут же подскочили двое, расстегнули пояс, забрали второй пистолет, заломили руку за спину и стянули их кожаным ремешком — до боли.
— Эй, поосторожней, — подал я голос, — русского князя вяжете, а ровно татары полонянина.
Ответом мне был увесистый удар по скуле.
— Как смеешь князя бить, смерд! — взъярился я.
— Оставь его, — услышал я за спиной спокойный голос. Он показался мне знакомым.
Я обернулся. Ба! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть. Сам Иван Оболенский-Телепнев!
— Долгонько ждать себя заставляешь, князь! — укоризненно молвил он.
— Знал бы, что ждешь, аки тать, пораньше бы выехал, да не один — со всей дружиною своей, — съязвил я. И получил от воина еще один удар по лицу. — За то, что князя бьешь, ответишь, — пригрозил я. Меня окружили странные мужики.
— Да какой он князь! Поглядите на него — вылитый Юрка Котлов! Что, я его рожу не знаю? Рядом на топчанах сколько спали!
Телепнев подошел ко мне поближе и всмотрелся мое лицо.
— Вроде похож, — с сомнением в голосе сказал он. — А может — и не он.
— Говорю вам — я не какой-то там Котлов, я — князь Михайлов! И я на своей земле! Почто бесчинства творишь, князь?
— Ну-ка, отойдите все подальше, — сказал Телепнев.
Воины его отошли шагов на двадцать, не спуская с меня глаз.
— Вопросы у меня к тебе есть, князь.
— Хотел бы по-человечески спросить — приехал бы ко мне в Коломну.
— Там видаков слишком много. Ты мне вот что скажи, любезный: почему, как только ты в Москву из Коломны уезжаешь, у меня в доме что-нибудь приключается?
— Боярин, ты в своем ли уме?
— В своем, не сомневайся. Я даже числа сопоставил.
— Не Шклядин ли, сродственничек твой, кляузы на меня шлет?
Не ответил Иван, пожевал губами. Помолчав, он добавил:
— А еще, как ты на татар в поход уехал, странности в доме прекратились.
— Да откуда мне знать, что в доме твоем творится? — пожал я плечами.
— Что-то больно смело ты разговариваешь, непочтительно. Я вот честь тебе оказал, специально к тебе приехал, ожидал.
— Не звал я тебя. А гость незваный хуже татарина. Государю на тебя пожалуюсь. Двоих дружинников убил, на меня напал, связал — даром тебе это не пройдет!
— Ты мне еще угрожаешь?! — Иван засмеялся, хлопнув себя руками по ляжкам. — Да я сейчас прикажу холопам, и ты умрешь. Бывает же, нападают и разбойники и степняки… Сам погляди: стрелы, что в дружинниках твоих убитых — татарские, и тебя мы копьецом татарским убьем. Не зря брали! — торжествовал московский боярин.
— Все предусмотрел, гад! Только одного ты пока не знаешь!
— Ну-ка, ну-ка! О чем это ты? — скользнул по мне взглядом Телепнев.
— Интересные бумаги я видел! А еще — сам письмецо написал. Так что ежели найдут меня убитым, бумаги те всплывут, и кое-что к государю непременно попадет.
— Это ты о Шуйских говоришь? — заскрежетал зубами Иван.
— Не только.
— А, побратима Кучецкого вспомнил?
— А хоть бы и так!
— М-да, — задумался Иван. — А что за бумаги?
— Думаю, ты лучше меня представляешь их ценность. И бумаги те задевают честь многих боярских фамилий. Ты хоть и высокий пост при дворе занимаешь, но представь — сможешь ли ты противостоять сразу многим знатным родам? Гнездо осиное разворошить хочешь?
— Молчи! — посуровел-нахмурился князь.
Я видел, что Телепнев раздумывал. И даже предполагал, о чем именно он думает. Убить меня — здесь и сейчас — и получить ворох неприятностей, или отпустить?
— Ты блефуешь! Нет у тебя никаких бумаг, — наконец выдохнул он.
Я напряг память. Кое-что — самые первые фразы из бумаг, что в сундуке хранились, я прочитал, прежде чем все поджечь. И потому я почти дословно передал Телепневу первые предложения из нескольких писем.
Видно, их помнил и Иван. Он скрипнул зубами, нервно заходил. Была у него такая привычка — по кабинету ходить.
— Афанасий! Привяжите его к дереву, и уезжаем: не хочу грех на душу брать, сам сдохнет.
Меня примотали веревкой к березе.
Телепнев с ватажкой вскочил на лошадей, до этого укрытых в лесу, и они поскакали по дороге на Коломну.
Господи, я же был на волосок от гибели!
Путы — что веревка вокруг тела, что кожаный ремешок на запястьях — не представляли для меня препятствия, и освободился я от них мгновенно. Вышел на дорогу, подобрал свой пояс и оружие. Опоясался, вложил саблю в ножны, заткнул пистолеты за пояс. Ничего не забрали ратники Телепнева. И в самом деле — зачем? А вдруг потом кто мою саблю узнает? Улика! Ничего не скажешь — умно, дальновидно…
Я свистом подозвал к себе лошадь, вскочил в седло и галопом поскакал в Охлопково. Ярость, злость на свою беспечность, желание отомстить — все смешалось и клокотало в моей груди.
— Тревога! — заорал я, едва въехав в острог. Забегали ратники, ко мне подскочили Федор, Макар и Глеб.
— Татары? — выдохнули они.
— Нет, тати напали на меня на дороге — и недалеко. Дружинников из охраны стрелами посекли. Глеб, остаешься здесь, и с тобой — десяток из макаровских. Вы же оба, с остальными людьми — за мной!
— Много ли нападавших было, и куда они направились? — спокойно спросил Макар.
— Нападавших с десяток было — конны и оружны: одеты оборванцами, но то — лжа! Воины они. Поехали по дороге на Коломну, но полагаю — оттуда сразу в Москву направятся.
— Тогда зачем нам к Коломне скакать? У них — фора во времени. Есть дорога короче — кругаля срежем и верст двадцать выгадаем. Аккурат на московский тракт выедем.
— Тогда не медлим. Веди, Макар, коли дорогу знаешь!
Макар скакал впереди, за ним — я, и затем уж — вся дружина.
Часа через три скачки мы выехали на московскую дорогу. Дальше уже двигались рысью. Я приглядывал место для засады.
О! Вот здесь — как специально сделано. Мост деревянный в пятнадцати шагах, потом — открытое поле в двести аршин, и дальше дорога в лес ныряет.
— Стоп! Макар, всех людей — в лес, немного в сторону от дороги. Приготовьте пищали, и — тихо! Главное, чтобы с дороги вас не увидели — ну, крестьяне там или другие проезжие. Федор, со своими людьми пили опоры у моста с той стороны речки — но не до конца!
— Боярин! Чем пилить-то — пил нету!
— Саблями рубите, зубами грызите — чем хотите,… но чтобы сделали!
Озадаченный Федор вернулся к мосту. Уж не знаю, чем они бревна рубили — ножами ли резали, саблями рубили, но только через полчаса, показавшиеся мне вечностью, Федор со своим десятком вернулся.
— Готово, княже!
— Молодец! Оставь под мостом людей, пусть сидят тихо, как мыши. И как стрельбу нашу услышат, так пусть бревна и рушат. Надо мерзавцам путь назад отрезать.
— Слушаюсь, княже!
Федоровские отвели лошадей в лес и пешком вернулись к мосту. Через несколько минут они уже спустились под мост. Теперь ничего не насторожило бы даже внимательного наблюдателя. Нам оставалось только ждать.
Вначале я молил Бога, чтобы Телепнев с ратниками не появился раньше, теперь горел желанием увидеть их скорее.
Солнце катилось к закату. Движение телег и всадников становилось реже, никто не хотел быть застигнутым на дороге темнотой. Я начал беспокоиться. Неужели Телепнев заночует в Коломне? Или рискнет все же добраться хотя бы до Воскресенска?
Часа через три ожидания, когда я уже было решил, что сегодня Телепнев со своими людьми не появится, вдали показались всадники. Он или не он? Я впился взглядом в верховых. Ближе, ближе — да, они!
— Приготовиться! — вполголоса скомандовал я.
Когда вся группа проехала мост и до них оставалось не больше полусотни метров, я скомандовал: «Огонь!»
Ударил пищальный залп. Все затянуло пороховым дымом.
Не в силах усидеть в лесу, ничего не видя за клубами дыма, я выбежал из-за деревьев и чуть не завыл от досады. Двое всадников уходили в сторону — между лесом и рекой. А наши лошади — далеко в лесу, чтобы не заржали в ненужный момент.
Мост обрушился одним концом пролета, и из-за высокого берега выглядывал Федор со своими людьми, державшими пищали на изготовку.
— Макар, осмотреть противника!
Держа наготове пищали и сабли, ратники двинулись к лежащим людям и лошадям. Живых не осталось, только добили двух лошадей, чтобы не мучились.
Я внимательно осмотрел лица убитых. Князя среди них не было. Ушел, собака! Вот ведь — везет ему! И еще неизвестно, что он будет делать сейчас — к государю направится? Так нас он не видел — никого. По его представлениям, я еще должен быть в лесу, привязанным к березе.
— Уходим. И держите язык за зубами.
Кое-как мы перебрались на другой берег, вымочив одежду. Речка была хоть и неширокой, но глубиной около двух метров, да берега топкие.
Уже в темноте добрались до Охлопкова.
А утром в сопровождении десятка Федора я подъезжал к воротам Коломны. Федор сразу же повернул назад.
Я, как ни в чем не бывало, прошел в управу. На пути встретился Шклядин. Увидев меня, наместник удивился.
— А сказали, что на тебя разбойники напали! А ты жив!
Я выхватил нож и приставил его к горлу наместника.
— Кто сказал? От кого ты слышал? Не скажешь — распорю шею от уха до уха!
Испугался боярин, побледнел.
— Я уж и не припомню, кто.
— В Коломне никто о нападении на меня не знает. И ты мог услышать это от единственного человека — покровителя своего и родственничка князя Телепнева! Иуда!
Наместник стоял бледный, как полотно. Я вернул нож в ножны. С удовольствием бы убил го, да нельзя. Люди вокруг. А вины за наместником ока нет. Меня же и обвинят в убийстве. Не пощадит тогда государь, даже доводы мои о мерзости Шклядина слушать не станет — самого на плаху отправит.
Потому — пусть живет покуда. А я тем временем решил вызнать, кто в Москву от Шклядина доносы возит.
Чтобы никто из шклядинского окружения не прознал о моих намерениях, пустил слух, что в Москву собираюсь, а через неделю — выехал из Коломны. Только отъехал я недалеко, всего верст за десять.
Расположился вместе с тремя доверенными городскими дружинниками на окраине деревушки, мимо которой дорога на Москву проходила.
Я ждал, наблюдая за дорогой.
Мимо нас проезжали крестьянские повозки, купеческие обозы, шли пешие с котомками за плечами — все не то. Тот, кого мы ждали, должен быть конным, и непременно один. В таком деле важна скорость и секретность.
Ждать долго не пришлось — не более полдня.
На дороге показался всадник. По одежде и не поймешь, кто он — мастеровой, мелкий купчик? Одет добротно, но как-то уж безлико. Надо бы проверить.
— Ну-ка, ребятки, остановите его! Дружинники встали на дороге и перегородили ее своими конями.
— Эй, служивые, освобождайте дорогу! — закричал всадник.
Я подъехал сбоку.
— Кто такой, куда путь держишь?
Всадник посмотрел на меня и отвел взгляд. Но я успел увидеть, как в глазах его метнулся страх. Узнал, небось, меня.
— Ну-ка, хлопцы, обыщите его. Бумага при нем должна быть.
— Это по какому такому праву? — визгливо закричал неизвестный.
— Лазутчика ищем. По описанию на тебя похож, — объяснил я. — Ежели найдем чего — вздернем вон на том дереве!
— Нету у меня ничего, — загундосил он.
— Тогда и бояться тебе нечего. Ищите. Дружинники стянули мужика с коня и шустро его обыскали.
— Нету у него писулек, воевода! — растерянно развел руками старший.
— Быть такого не может. Ну-ка, друг любезный, сними сапоги!
— Не буду, и ты мне не указ. Воинами своими командуй!
Однако воины слушать его не стали, повалили на землю и стянули сапоги. Старший сунул руку в голенище.
— Кажись — есть чего-то.
И вытащил на свет божий сложенный вчетверо лист.
Рванулся мужик, хотел выхватить бумагу, да воин сзади огрел его по голове плетью.
— Сиди, смерд!
Я взял пованивавшую портянками бумагу и развернул. «Доброго здоровьичка, любезный боярин. К тебе с нижайшим поклоном — родственник. Довожу сим, что интересное тебе лицо отбыл сегодня в первопрестольную». Ни подписи, ни имен. Но кто нужно, поймет. Гладко бумага составлена. Сведения есть, а не прищучишь.
Я подступился к мужику. Он с нескрываемым страхом ждал своей участи.
— Лазутчик? — грозно нахмурил я брови.
— Что ты, что ты, воевода-батюшка! Какой из меня лазутчик? Истопник я в управе городской. Нешто ты меня ранее не видел? Петром меня звать.
Я всмотрелся в мужичка. Нет, лицо незнакомое. Может, и встречал когда, но не княжеское это дело — истопников, людей подлого сословия, в лицо знать.
— Отвечай немедля, куда письмо везешь?
— В Москву, к родне.
— Или признаешься, или повешу. Дружинники многозначительно поглядели на березу по соседству.
— Ей-богу, в Москву! — юлил Петр.
— Ты думаешь, я поверю, что у истопника в управе может быть такой хороший верховой конь? Тягловая кляча, тебе, может быть, и но плечу, но только не верховой конь. Он стоит больше, чем твое жалованье за год.
— От родни достался, барин.
— Тогда почему письмо в сапоге держишь?
— Куды же мне его прятать?
— Сам писал?
— Нет, неграмотный я. Писарь в управе помог. Я ему сальца шматок за то принес.
— Юлишь, смерд! Хлопцы, вешайте его!
А сам подмигнул дружинникам. Те живо перебросили веревку через сук, свободный конец привязали к седлу лошади, поволокли незадачливого мужика к дереву и накинули ему петлю на шею.
— Рятуйте, люди добрые! — завопил мужик. — Что же это делается! Без вины смертию лютой казнят!
— Хватить блажить! Или говоришь правду — кому и от кого письмо вез, или сейчас с жизнью расстанешься. Со мной шутки плохи!
— Все скажу, отец-воевода! Все, как на духу, только пощади!
— Сказывай, да поспешай!
— Петлю с шеи пусть снимут — боязно мне, барин.
Я махнул ратникам рукой. Те сняли петлю с шеи, и теперь она качалась перед лицом истопника. Пусть болтается, это впечатляет. Своего рода метод давления.
— Письмо то — в Москву, высокому боярину, — выпалил Петр, косясь на свисающую веревку.
— Имя!
— Если скажу, он сам меня повесит.
— А ты не сказывай ему ничего. Мне все поведаешь, и я тебя отпущу. Ты письмецо боярину тому передашь, думаю — он ответ напишет. Вот ту бумагу ты мне в Коломне и покажешь. Всех дел-то — дать мне почитать. Уж очень я любопытный. И сам цел будешь.
— Я согласный, — закивал мужик головой.
— Говори.
— Бумага та писана уж не знаю кем, только мне ее наместник наш Шклядин самолично отдал.
— Что, раньше разве не возил?
— Было дело, три раза. И коня он же дал — из своей конюшни, и рубль в награду.
— Жалко, что не тридцать серебренников, Иуда. Кому в Москве вручить надо?
— В дом князя боярина Телепнева велено снести. Токмо не ему, а старшему дружиннику Митрофану.
Петр отвел от лица веревочную петлю.
— Ну так что, воевода-батюшка? — с надеждой смотрел он на меня.
— Забирай письмо, вези в Москву. Обо мне — ни слова. Прознает князь или Шклядин — не сносить тебе головы. А когда вернешься — допрежь меня найди, покажешь ответ — и тогда можешь идти к Гавриле, наместнику.
— Понял, понял, боярин. Все исполню в точности, не сумлевайся.
Я отдал ему бумагу. Петр сунул ее в сапог, обулся.
— Так я могу ехать?
— Проваливай с глаз долой!
Обрадованный Петр вскочил на лошадь, тронул поводья и долго еще оглядывался, одновременно не веря своему избавлению от смерти и опасаясь стрелы в спину.
Все, ждать больше некого. Не будет наместник посылать второго гонца.
Чтобы не вызвать подозрения у Шклядина, пришлось ехать в Охлопково. Не мог же я появиться в Коломне сразу после отъезда — наместник почувствует неладное.
Устроил себе маленький отдых в Охлопково.
А на четвертый день к обеду снова уже был в давешней деревне. По моим расчетам, гонец должен был возвращаться сегодня.
Так и случилось.
Ближе к вечеру показался знакомый всадник. Завидев нас, он переменился в лице, остановился и спрыгнул с седла. Усевшись на землю, послушно стянул сапог, достал из-за голенища бумагу и с поклоном передал мне.
Интересно, что Телепнев Шклядину ответил?
Развернув лист, я прочитал: «Здоров твоими молитвами, чего и тебе желаю. А здоров ли знакомец наш? По слухам, в Коломне жарко — не приключилась ли с ним беда?»
Коротко, а не очень понятно. Я отдал бумагу Петру.
— Видишь, я тебя не задержал совсем. Ну, езжай к боярину — он уж заждался небось.
Петр поклонился, сунул бумагу обратно в сапог, натянул его на ногу, вскочил в седло и был таков. На все про все ушло от силы пять минут. Руку Телепнева я узнал — он писал. Почерк его я знаю по прежней у него службе — доводилось видеть.
Я не спеша двинулся в Коломну, за мной последовали дружинники. Что Иван хотел в записке Шклядину сообщить? Почему речь идет о моем здоровье? То, что речь обо мне, я нисколько не сомневался. Черт, не спросил у Петра — не передавал ли Телепнев кроме письма еще что-нибудь? На словах, или узелок какой? Теперь уж поздно. И значит, надо удвоить бдительность. Раньше я без опаски один по Коломне ездил, теперь придется дружинников с собой брать для охраны. Телепнев не тот человек, чтобы пустые слова писать боярину. Они явно что-то затевают. Но что? Может — отравить хотят, яду подсыпать? Такое уже было, и я сомневаюсь, что князь повторит трюк. Хотя и полностью исключать этого тоже нельзя — с него станется. Могут арбалетчика на крышу сарайчика посадить. Дело нехитрое, это не из лука стрелять — там сноровка и опыт нужны, и стоит арбалет по сравнению с луком недорого — потом можно просто бросить. Стрельнул — и иди себе по улице. Наверняка у боярина уже есть в городе свои люди, по сравнению с которыми истопник — мелкая сошка, и годен лишь для того, чтобы бумаги возить. Но ведь может быть человек для особых поручений — назовем его так. Знать бы, кто он…
Вот и Коломна.
Жил я пока в небольшой избе, из вновь построенных, дожидаясь, пока достроят каменный дом в кремле. Завершат постройку крепости, возьмутся за арсенал, храм, дом воеводы — этот план я видел у итальянцев на бумаге.
Я отпер дверь, вытащил нож и обошел скромную избу. Нигде никого. Вещи на своих местах. Не похоже, что в доме побывал посторонний. Но с этого дня я, уходя, привязывал тонкую черную нитку к дверной ручке, а подходя, проверял — цела ли она. Замок амбарный на двери для умелого человека — не преграда. Он только с виду огромный да неприступный, а открыть его кривым гвоздем можно.
Прошла неделя, вторая, и когда я уже несколько успокоился, вернувшись со службы, обнаружил: нитка на двери порвана!
Я сразу насторожился, достал пистолет и взвел курок. Вошел в избу и тихо обошел комнаты. Нигде никого нет. Но кто-то посещал без меня избу — в этом я был уверен. Порвана моя нитка, и еще — в избе присутствовал еле уловимый запах чужого человека.
Я проверил деньги — целы, кое-какие бумаги — не тронуты даже. Что за загадка? Ведь этот чужой зачем-то проникал в избу. Но зачем? Вдруг неизвестный приоткрыл раму, чтобы ночью влезть бесшумно? Я проверил окна — заперты.
Понять, зачем приходили, было решительно невозможно. Может — подбросили в укромное место записку или письмо, чтобы затем — якобы случайно — найти и обвинить меня в заговоре или предательстве? Скорее всего, так. Но самому искать — муторно, воспользуюсь-ка я чудесным порошком.
Я проверил, заперта ли дверь, зажег свечу и бросил в пламя несколько крупинок чудесного порошка из кожаного мешочка, который постоянно носил с собой. Эх, тает запас!
Появилось облачко, затем в нем проступила внутренняя обстановка избы.
Вот закрывается дверь, от нее отходит человек. Так — кто это такой? Лицо явно незнакомое, одет — как служивый. Из писарей, что ли?
Он прячет за отворотом кафтана кожаный мешочек. Совсем непонятно — видение крутилось дальше.
Черт! Да он вытряхнул из мешочка змею! Я заметил, как она уползла под мой топчан. Затем в руках незнакомца появился лист бумаги. Он покрутил головой, явно выискивая, куда бы его пристроить. Ага — подходит к иконам в углу и сует бумагу за них, сложив вчетверо, а затем удаляется. На этом видение пропало — закончилось действие порошка.
Вот сволочь Шклядин! И наверняка не сам, а по наущению Ивана Телепнева. Ведь в стычке со мной Телепнев потерял большую часть своих ратников. На поле-то убиты были почти все, ушел сам князь и с ним — еще один человек. Да только дружина у него состояла не из одного десятка. На встречу со мной князь взял чистых боевиков, а ведь у него и специалисты были — вроде тех, кто мог незаметно проникнуть в любое помещение, открыть и закрыть любые сложные замки. Не его ли ратник у меня в избе действовал?
Так, раздумывать не время. Сначала надо избавиться от змеи.
Я вытащил саблю. Кончиком ее вытянул из-под топчана сапоги, таким же образом за лямку вытащил переметную суму.
Вот она! Блестит чешуей, свернувшись в клубок. Проткнув ее острым концом сабли, я вышвырнул ее тело из-под топчана, порубал на куски, нанизал на саблю, как на шампур и бросил в помойное ведро. Сроду недолюбливал и побаивался этих ползучих гадов. Как чувствовал, что когда-нибудь мне придется с ними столкнуться. Гадюка это была или какая-то другая змея — к чему разбираться? Думаю — не ужа безобидного подбросили.
Покончив с одной проблемой, я подошел к иконам и, пошарив за ними, нашел и вытащил бумагу. Так, что там намудрил Телепнев в этот раз? Усевшись за столом, я стал читать:
«Здрав буди, воевода Михайлов! Как мы с тобой и договаривались ранее, стража во дворце подкуплена. Будь в Москве после Успения Пресвятой Богородицы. Ратников возьми поболе, но из числа преданных. С нами Бог! Твой Василий Шуйский».
Вот же сволочь! В коротенькой писульке и мое имя, и Шуйского. Обоих измазали в грязи. По тексту понятно, что готовится заговор с целью свержения государя.
Я присвистнул. Да если Василию в руки попадет такая бумага, кончится арестами — моим, Шуйских — всех братьев. А под пытками у палача можно любого оговорить. Ах ты, сука такая, Иван! Одной бумагой — сразу по всем своим противникам!
Первой мыслью было — сжечь подметное письмо! Коли подбросили, то неспроста. Скорее всего, надумают предлог для вторжения в избу, и явятся толпою, чтобы свидетели-видаки были, да и вытащат бумагу на свет божий. И тогда уже не отвертишься. А бумага эта пригодилась бы мне — хотя бы тому же Шуйскому показать, чтобы знал, откуда ветер дует, и какие козни против него Телепнев учиняет.
Недолго думая, я взял чистый лист бумаги, написал на нем начало и окончание постов и православную молитву. Посмотрев, что получилось, улыбнулся, сложил лист вчетверо и положил за икону. Пусть почитают, подивятся. Так, теперь бумагу подброшенную надо запрятать понадежнее. В сарай или конюшню нельзя — вдруг за избой наблюдают издали? Надо здесь где-то место для тайника найти.
Я огляделся. Обстановка в избе скромная, если не сказать, — аскетическая. И прятать-то некуда. А впрочем — лето, печь топить не надо — спрячу-ка туда. Если уж будут обыскивать, то в печь полезут в последнюю очередь.
Я запустил руку в печь, нащупал уступ за чугунной решеткой и сунул туда бумагу, завернув ее в тряпицу. Вроде не видно. Для верности присыпал ее пеплом, а сверху наложил колотой лучины. Вот теперь порядок!
Поужинал скромно — огурцами со ржаным хлебом и копченой рыбой, запил ядреным квасом и — в постель.
Незаметно сморил сон. И не подозревал я тогда, что допустил ошибку. И спас меня случай.
Время было к полуночи, когда в дверь осторожно постучали.
— Воевода, открой!
Я прислушался: голос тихий, незнакомый. Не убийца ли это по мою душу?
Я поднялся с постели, взял в левую руку пистолет, взвел курок; в правой зажал нож. Подошел, как был — босиком и в исподнем — к двери. Прижался к стене сеней, чтобы, если выстрелят через дверь, меня не зацепило, и спросил:
— Кого нелегкая принесла в ночь глухую? Добрые люди по домам сидят.
— От Кучецкого я, с посланием, — раздался приглушенный голос.
Я отодвинул засов, ударом ноги резко распахнул дверь и приставил нож к горлу ночного визитера. Фу ты, и в самом деле лицо знакомое: видел у Кучецкого, один из слуг его.
— Ты один? Проходи!
— Неласково ты, князь, гостей встречаешь. — Визитер потер ладонью шею.
— Подожди, сейчас огонь зажгу.
Я почиркал кремнем, запалил масляный светильник. Свет тусклый, неровный, а после ночной темени прямо по глазам резанул.
— Чего Кучецкой передавал, давай бумагу.
— Нет бумаги, на словах велено обсказать.
— Так говори!
— Телепнев Шуйским бумагу подбросил. Подкупил ихнего тиуна и дал ему письмо, чтобы он в доме его спрятал. Да тиун только вид сделал, что согласился. А сам тут же князю бумагу и отдал. В бумаге той твое имя значится. Барин мой сказал — плохая бумага, от нее беды многие быть могут. Меня сразу к тебе послал — пущай, говорит, воевода дом свой осмотрит со всем тщанием.
— Уже осмотрел. Есть такая бумага.
— Ну, значит, счастлив ты, барин, коль и сам о подставе узнал, и милостив к тебе Бог, хранит от супостатов.
— Погоди, сапоги обую, тянет что-то по низу.
Я взял сапог, натянул. Взялся за второй. Что-то он по весу от первого отличается. Я перевернул сапог, и… из него выпала змея. Как ошпаренные, мы отскочили в стороны. Черт! Найдя одну змею, я успокоился. Видимо, на то и расчет был у злоумышленника. Ежели найду случайно одну — решу, что заползла ненароком. Скорее всего их две и было, только я проморгал этот момент, когда видение смотрел.
Мы оба одновременно схватились за сабли. Змея уже поползла под топчан, но мы ее перехватили с двух сторон и изрубили.
— Весело ты живешь, князь! — озираясь, промолвил визитер. — Надеюсь, — крокодилов нигде не прячешь?
— Шутник! Это уже вторая змея за вечер. Ночной гость присвистнул.
— Думаешь, гады сами в избу заползли?
— Полагаю, нет. Специально подбросили; Так Кучецкому и доложи.
— Ответ будет?
— Передай — спасибо за предупреждение. И еще… Я заколебался. Отдать визитеру найденную мной бумагу? Нет, пожалуй, рискованно. Гонец один, уснет на отдыхе, не приведи Господь, — обнаружат письмо недруги мои. Или, не ровен час, выследят от моего дома и схватят. Тогда — хана! Письмо есть, гонец в наличии. Точно — дворцовый заговор готовят.
— Нет, на словах передай — вскорости сам приеду. Гонец поклонился и вышел в сени.
— Князь, ты бы еще у себя пошарил. Две змеи — это серьезно. Никак, душегубы энти сгубить тебя схотели.
— Перебьются. Счастливо добраться.
Я запер дверь и резко выдохнул. Только тут до меня дошло, что я снова был на волосок от смерти. Ведь если бы я утром сунул ноги в сапоги, как всегда это делал, то тут бы мне и конец пришел. Ну, Телепнев, тебе это так просто с рук не сойдет! Я пока еще не знал конкретно, как ему отомщу, но если он убить меня захотел, то я ему отвечу аналогично.
До утра я уже уснуть не мог, ворочался в постели и строил различные планы мщения коварному князю.
А перед рассветом — как отрубился напрочь.
Разбудил меня резкий стук в дверь. В комнате было уже светло — знать, солнце уже давно встало. Я выглянул в окно. Во дворе толпились ратники, перебрасываясь отрывочными фразами со служивыми из управы.
Прошлепав босыми ногами к двери, я открыл засов.
На крыльце стояло пяток человек во главе с наместником. Вид у него был встревоженный.
— Ну, слава тебе, Господи, жив!
— А почему это я должен преставиться? — постарался удивиться я.
— Ночью люди выстрел и шум слышали в этой стороне, а утром тебя на службе нет, вот и подумали, не стряслось ли с тобой беды какой?
— Да жив я, как видите, и ничего у меня не произошло.
Конечно, проверить пришел наместник — укусили ли меня змеи, и если — да, жив ли я еще? По-моему, я уловил в глазах Шклядина разочарование.
— Да вы пройдите, коли уж пришли. Только за внешний вид, что не одет, не взыщите. Да стесняться некого, все мужи зрелые.
Я стал одеваться. Наместник по-хозяйски расположился за столом, подобрав края длинной шубы и грузно осев на лавку.
Я подошел к сапогам. Шклядин замер.
— Да что вы все так встревожились, жив я, Гаврила, жив! — заставил я себя улыбнуться.
Я нырнул в сапоги и встал, как ни в чем не бывало. Лицо Шклядина начало краснеть, он очумело поглядывал на мои ноги, силясь что-то понять и пытаясь что-то спросить, но видно, как ком в горле застрял. Он уперся в меня взглядом и тяжело сопел.
Я подпоясался, нацепил саблю и сел напротив, изображая радушие. Наместник очнулся, дернулся и — рванул с места в карьер:
— Вот что, воевода, есть сведения, что в дом к тебе приходил посыльный от изменника подлого.
— Это кто же изменник? — кажется, мне удалось сильно удивиться.
Но наместник не ответил на мой вопрос, повернулся к своим людям и махнул рукой: «Приступайте!» То, что это были его люди, прикормленные, я не сомневался. Не сомневался я и в том, что они и под присягой подтвердили бы все, что угодно. Но видимость надо было все-таки соблюсти.
Один из его людей в сундуке моем рыться стал, другой — белье на постели ворошить.
Я молча наблюдал за служивыми, но, когда один из них к иконам полез, привстал:
— Руки от икон убери, — спокойно сказал я.
— Боярин, здесь бумага есть, за иконами! — радостно завопил служивый.
Все бросили заниматься обыском. Служивый торжествующе положил на стол перед наместником сложенный лист.
— Посмотрим, что в бумаге схороненной, — стрельнул в меня глазами Шклядин. А во взгляде — плохо скрытая радость.
Гаврила развернул бумагу и начал читать — громко, чтобы все слышали, но уже на второй фразе споткнулся. Спросил, недоумевая:
— Это что же — посты христианские?
— А что ты ожидал увидеть? — засмеялся я. — За иконами такому листу самое место.
На градоначальника было жалко смотреть.
— Терентий, глянь, там, за иконами — ничего боле нет?
Служивый даже иконы снял. Пусто! Я подошел к стоявшему в углу мусорному ведру, откинул крышку и поставил его перед Шклядиным:
— Гаврила, не это ли ты ищешь?
Наместник заглянул в ведро, увидел окровавленные куски змеиных тел, побледнел и в ужасе отпрянул. Не в силах вымолвить ни слова, он хватал открытым ртом воздух, прижимая правую руку к груди. Любопытные служивые, подойдя к ведру и увидев его страшное содержимое, с отвращением отскочили.
Я выпрямился и положил руку на рукоять сабли.
— А теперь объяснись, боярин, по какому праву обыск в доме моем учинил? Я тебя с людьми твоими пригласил к себе в избу, принял подобающе, а ты бесчинства творишь?! Я боярин и князь, воевода городской, государем ставленный, а ты в моем доме меня оскорбил?!
Я нарочно негодовал громко и отчетливо, чтобы и во дворе слышно было. Правота за мной. Проступок наместника — по «Правде» — серьезный.
Я шагнул вперед, намеренно споткнулся о ногу одного из людей Гаврилы, с грохотом упал. Вскочил и громовым голосом обрушился на градоначальника:
— Так ты еще своим людям и рукоприкладствовать позволяешь, негодяй?
Я выхватил саблю и плашмя ударил ею опешившего наместника по рукам, лежащим на столе. Сильно ударил, не жалея. Гаврила взвыл от боли, я же резко повернулся и кольнул в бок концом сабли служивого, о которого споткнулся. Он заорал — не столько от боли, сколько от неожиданности — и нелепо завалился в сторону, сбив еще одного.
Я набрал полную грудь воздуха, прыгнул к окну и выбил саблей стекло:
— Дружина, тревога! Нападение на воеводу! Все ко мне!
От удивления у наместника отпала челюсть, он перестал завывать и вытаращил глаза.
В избу, грохоча коваными каблуками сапог, вбежали несколько ратников. Я указал на людей Шклядина:
— Всех связать и — в темницу. Кляпы в рот, чтобы сговориться не смогли. Это предатели и изменники.
Дружинники шустро повязали людей наместника и остановились в нерешительности перед Шклядиным.
— А с ним что делать?
— Тоже в темницу.
— Ты что себе позволяешь, князь? — возмутился Гаврила.
— А, про звание княжеское вспомнил? Сейчас ты не еще напомни, что боярин ты. За нападение на воеводу на службе и обвинение облыжное — повешу всех!
Видно было, что наместник струхнул не на шутку, а что, с этого бешеного воеводы станется — в самом деле ведь повесить может! А как уж он перед государем потом оправдываться будет — дело десятое.
Наместника связали, заткнули рот кляпом и повели в темницу Шклядин брыкался и упирался, не хотел идти.
Среди его людей не было никого похожего на того мужика с кожаным мешком, что принес в мою избу шей и которого я лицезрел в своем видении. Значит, надо срочно найти незнакомца. Скорее всего, в управе сейчас сидит.
У избы моей уже толпилось много дружинников.
— Первый десяток — за мной бегом! Остальным — одеться по боевой тревоге!
Я побежал к управе, благо — она всего в квартале была. За мной, тяжело дыша, топали ногами ратники. Прохожие испуганно жались к стенам домов.
Вот и управа. А с крыльца ее спускался к нам навстречу тот человек, фантом которого я наблюдал в своем видении и которого сейчас так жаждал найти.
— Взять его, живым взять! — показал я рукой на служивого.
Мужик метнулся в сторону и побежал. Дружинники мои, хоть умом и не блистали, но в физической силе и ловкости им не откажешь. Они загнали мужика в угол. Он попробовал отбиться ножом, но куда одному против десятка! Бросили под ноги чурбак, повалили, связали, изрядно при этом помутузив. Был приказ взять живым, ну а уж если при этом — ну совершенно случайно — заденет кто, извиняйте: сам виноват. Зачем ножиком махать?
Задержанного приволокли ко мне.
— Кто таков? Почему убегал?
Под глазом его наливался багровый фингал.
— Мелентий, писарчук я, из управы. А побежал, потому как испужался, — служивый стучал зубами от страха и затравленно озирался — видно, искал глазами наместника, но, так ничего и не поняв, втянул голову в плечи и притих.
— Связать, кляп в рот и — в темницу. И палача ко мне!
Пленника уволокли.
Ко мне подошли трое дружинников.
— Прости, воевода, а ката в городе нету.
— Как нет? Раз город есть, значит — и кат должен быть! Ищите умеючих в дознании!
Воины лишь руками развели. Ладно, авось найдут палача. Не самому же этим заниматься.
Кат нашелся быстро, вернее — подручный его, беженец из Нижнего.
Мы с ним спустились в подвал, и я указал на писаря.
— Так. Повелеваю допросить с пристрастием вот этого человека!
— О чем спрашивать? Что нужно узнать? — засучивая рукава, спросил кат.
— Кто ему дал задание меня убить? По чьему наущению змей мне в избу подбросил?
Кат даже глазом не моргнул.
— Князь, ты хочешь, чтобы он не умер?
— Да, по возможности.
Заплечных дел мастер принялся готовить свои жуткие инструменты, старательно раскладывая на убогом столе щипцы, молоток, железную проволоку. Я не любитель таких зрелищ и потому поспешил покинуть городское узилище, наказав кату:
— Как заговорит — зови! Справишься с делом хорошо — будешь городским палачом, с жалованьем справным. Это я тебе обещаю.
Кат улыбнулся довольно:
— Князь-воевода, я сделаю все так, чтобы он рассказал, что знает.
У избы меня уже ждали дружинники с оружием и в доспехах.
— По пять человек — на выезды из города. Никого не выпускать, всех верховых задерживать, обозы не трогать. Остальным — быть в воинской избе, наготове.
Где-то через час прибежал ратник:
— Воевода, кат в подвал зовет. Узник заговорил. Только я собрался идти в подвал, как на возке подъехал митрополит коломенский Вассиан. Он поздоровался, осенил меня крестом и — с ходу:
— Князь, ты что же творишь так торопко? Наместника с людьми его в подвале запер, на виселицу отправить грозишься?
— Изменники они, святой отец, заговор учинили. Хотели меня убить, а потом — и государя нашего!
Вассиан руками всплеснул.
— Как можно? Злодейство сие! И доказательства есть? Обвинение серьезное.
— Благочинный, я в подвал иду, там сообщник Шклядина заговорил — можешь сам послушать.
— Богомерзко мне в пыточную идти, не богоугодное это дело.
— А замыслить руку на помазанника Божьего поднять — богоугодно? Вместе со мной и послушаешь, владыка.
Вассиан поколебался, но пошел за мной.
В подвале узилища было сумрачно — оконца узенькие, решетками забраны. Свет в основном горящие факелы на стенах дают, да огонь в очаге.
Писарь был привязан к столбу, и внешне я особых повреждений у него не увидел.
Кат встретил нас с поклоном, подтащил лавку. Мы с Вассианом уселись.
— Спрашивай, князь, он все расскажет.
К моему немалому удивлению, пленник не запирался и подробно рассказал, как по наущению Шклядина подбросил мне в избу письмо, написанное им под диктовку, а затем вытряхнул из кожаного мешка двух гадюк. Прямо в комнате и вытряхнул — в голенища сапог, чтобы, значит, они меня укусили.
Вассиан при этих словах перекрестился: «Спаси, Господи, его душу грешную, ибо не ведает, что творит», — поднялся и вышел из узилища.
То, что митрополит коломенский сам слышал признания — это хорошо, это в мою пользу.
Попытали и других служивых, что в подвале сидели. Знали они мало — не посвящал их в свои дела Гаврила. Сказали только, что бумагу в избе моей сыскать должны, но и этого было достаточно. Ведь тогда закономерно возникал вопрос — откуда Гаврила мог знать о бумаге?
Я поручил кату допросить остальных узников.
После целого дня допросов, послушав пленников, все-таки раздумал я их вешать. В Москву их надо везти, в Разбойный приказ. Там им самое место. Там и каты поискуснее будут, и до государя, через дьяка приказного Выродова, сведения быстрее дойдут. И тогда сам Телепнев не сможет им помешать.
Так я и сделал. Следующим же днем пленников усадили на телеги — всех порознь — и под конвоем двух десятков дружинников повезли в первопрестольную. Перед выездом я прихватил подметную бумагу, лежавшую до поры до времени в моей печи.
Конечно, верхом да без обоза было бы куда как быстрее, но сейчас не тот случай. Слишком много Шклядин знает, Телепнев может по дороге попытаться отбить боярина. Вот и тащился я впереди обоза. Однако вышло куда хуже.
Следующим днем, когда до Москвы оставалось всего верст пятнадцать, мы проезжали небольшое село. На перекрестке сельской улицы пьяненький мужичок пытался поставить на телегу отвалившееся колесо, ничего странного в его поведении я не увидел. Эка невидаль — чека выскочила. Но телега, как назло, стояла на самом перекрестке, перегораживая нам дорогу.
Наш обоз остановился. Двое из дружинников по моему приказу спешились, подняли задок телеги и двинули в сторону, освободив проезд.
И только мы тронулись, как меня догнал дружинник:
— Беда, воевода!
У меня сердце сжалось от дурного предчувствия, е дослушав воина, я развернул лошадь и помчался середине обоза. Именно там везли боярина Шклядина.
Одного взгляда хватило, чтобы понять — боярин уже никогда никому и ничего не скажет. Он лежал на телеге, раскинув руки, а из шеи его торчала маленькая грела без оперения. Боярин уже не дышал. «Прошляпил!» — ругал я себя.
Я кинулся к перекрестку. Лошадь с повозкой стояла поодаль, а пьяненького мужика и след простыл.
Я с досады чуть волком не завыл. Ну конечно же дорогу специально перегородили, а до меня это сразу и не дошло. И стрелки я раньше такие видел. Был у Телепнева умелец один. Уж не знаю, откуда он взял это бесшумное оружие — из Синда за Великой стеной, или из Египта невообразимыми путями оно к нему попало, только владел он им виртуозно. Оружие простое: короткая — около локтя длиной — полая трубочка и стрелки, пропитанные ядом. На пятнадцать шагов тот умелец в маленького цыпленка на спор попадал. Потому и выстрела никто не слышал. Тетива арбалета или лука при стрельбе щелчок издает. А тут — совсем беззвучно!
Плакать по убиенному я не собираюсь, но он — главный обвиняемый, который мог вывести на Телепнева. Нашел, как выкрутиться, гад!
Труп боярина прикрыли рогожей, и обоз продолжил свой путь.
Настроение у меня было безнадежно испорчено. Но все равно ехать надо. Пусть людишек допросят — может, чего и новое всплывет. Опять же — тело боярина в приказ доставить следует. Свидетелей, что его в пути убили много, по крайней мере, от себя подозрения отведу. И насчет стрелки ядовитой Андрею и Вы-родову узнать полезно будет. Сопоставят — вдруг уже встречались такие случаи.
И вот, наконец, Москва.
После полудня мы уже стояли у Разбойного приказа.
Я поднялся на второй этаж. Оба — Выродов и Андрей — были на службе. Я им рассказал все, что считал важным. Они вышли во двор, осмотрели боярина и стрелку, торчащую из его шеи, многозначительно переглянулись.
— Э, друзья, вижу я — такую стрелку вы уже встречали.
— Был случай, — нехотя признал дьяк.
— Ну, тогда вам и карты в руки.
Передав арестованных страже, я отправил обоз и дружинников назад, в Коломну. Чего их в Москве оставлять? Себе оставил несколько воинов для сопровождения.
Остановиться решил на уже знакомом постоялом дворе — есть такой в двух верстах от столицы, там цены втрое ниже городских. Пока же к Купецкому поехал — рассказал ему все подробно, до деталей.
— Говорил мне уже холоп мой, которого я к тебе посылал, о змеях. Хоть и поздновато тебя предупредил, однако ты и сам справился, не оплошал.
— Коли оплошал бы, не стоял бы сейчас перед тобой. К Шуйским поехать хочу, письмо подметное показать.
— Ну что же, ход правильный. Но вот думаю — не примут тебя сейчас Шуйские.
— Почему? Боятся?
— И это — тоже. Сам подумай — кабы не порядочность тиуна, быть бы им сейчас или в узилище, или в опале — в монастыре далеком, под надзором. А тут — ты являешься, им незнакомый, да снова с бумагой подлой. Боюсь — не разобравшись, побьют тебя или псов цепных спустят.
Я подумал немного. И в самом деле — момент для встречи неподходящий. Отдал письмецо Кучецкому. Он и сам в нужный момент Шуйским его покажет.
Ну а дальше, как водится — посидели, выпили, поговорили.
— Неспокойно на дальних подступах, однако, Георгий, — разоткровенничался Федор. — Крымцы вот — Астрахань захватили, понуждают Казань согласно союзническому договору супротив Москвы выступить. В Москве митрополит Даниил призывает к походу на Казанское ханство. Казанский хан решился себя подданным Османской империи объявить и обратился за помощью к султану Сулейману Великолепному, а у него сейчас самая сильная армия — пушек полно, янычары обученные. И что ты думаешь — согласился султан взять Казань под свой протекторат, о чем на днях посол турецкий, мангупский князь Искандер заявил государю. Василий Иоаннович в отместку запретил купцам русским спускаться на судах по Волге ниже села Макарова, что почти на порубежье между землей нижегородской и татарами. Вот такой расклад, Георгий.
Все, что рассказал Федор, было интересно. Теперь я хоть немного стал представлять, что творится на ближних подступах к Руси. Во время каждого моего приезда он делился со мной полезной информацией, давая пищу для ума. Фактически он был единственным, кто держал меня в курсе событий. Ведь ни телевизора, ни радио, ни газет не было, и почерпнуть новости было неоткуда. Полный информационный вакуум. И это даже для меня — князя и воеводы. Что же говорить о людях более низкого звания и положения?
Утром, при прощании, Федор заявил:
— Я обскажу сегодня государю о несчастном случае с наместником его — Шклядиным. Думаю, тебе вскоре нового наместника ожидать надобно. Приложу все силы, дабы Телепнев снова своего человечка не посадил на это место. Не дело, когда два городских начальника между собой в распрях. Для города плохо, стало быть, и для государства — тоже плохо.
С тем я и уехал в Коломну. В принципе, все разрешилось не так уж и плохо для меня. Людишек служивых — пособников Шклядина — наверняка к казни приговорят. И поделом: не рой другому яму — сам в нее упадешь. От соглядатая телепневского я избавился, теперь никто палки в колеса вставлять не будет. А с новым наместником я попробую наладить отношения. Любить его мне ни к чему — не красная девица, а вот воз государев, надеюсь, вместе тянуть будем.
