Глава 5
Зима шла своим чередом. Ратники под руководством Федора и Макара занимались учебными боями. Новобранцы уже вполне сносно рубились на саблях и стреляли из пищалей, быстро догоняя в умении опытных воинов Федора. Но! Бывалые ратники проверены в боях. С ними я ходил на татар, литвинов, и в каждом из них я был уверен. Полноценным воином можно назваться, лишь только пройдя через горнило первого боя, получив «боевое крещение». Только сеча покажет — умелый ли ты, не трус ли? Битва — мерило ценности и зрелости воина, его мастерства и стойкости духа. Одно дело — в учебном бою палкой размахивать, зная, что не получишь смертельный удар. А когда стоишь пешим в строю, да еще в первом ряду, а на тебя конная лава несется, всякого охватывает естественный страх, и возникает желание укрыться, убежать. Только тот человек устоит, кто смел и решителен, кто страх свой далеко в себя загонит, а слабый духом дрогнет, хотя физически, может быть, и подготовлен. Потому ветераны поглядывали на новобранцев снисходительно.
Стройка в усадьбе стояла, и я решил: пока мало дел, съездить в Вологду. По семье соскучился да по дому — ведь уже месяца три, а то и четыре дома не был, и известий оттуда не получал.
Взяв верного Федора и пару ратников да поручив охрану имения Макару, я отправился в путь. На рысях мы уже через неделю приехали в Вологду. Верно говорят — дома и стены помогают. Хорошо в родных пенатах: все знакомо до последнего гвоздя, и даже запах родной, «и дым отечества нам сладок и приятен». После бытовой неустроенности в Охлопково я здесь душой отмяк, отошел. Елена с Василием радовались моему приезду, стараясь во всем упредить мои желания. И только одну печальную мысль угадывал я в ее тревожном взгляде: «Надолго ли в этот раз?» Однако же расспрашивать об этом, по заведенным правилам, не смела.
На земли свои съездил, в Смоляниново, постоялый двор посетил. Подати собрал — а как же без этого? И в Вологде семью содержать надо, и стройка деньги поглощает, как омут щепку.
Отдохнув несколько дней, я решил съездить к настоятелю Савве — давно не видел. К тому же не терпелось услышать перевод фразы в заклинании, лежавшем в рукояти стилета. Запала эта фраза мне в память, покоя не давала.
Савва встретил тепло — отложив четки, усадил напротив.
— Как князем стал, заезжаешь редко. Никак, возгордился? — попенял настоятель больше для вида — проницательные глаза его продолжали излучать тепло и радушие.
— Что ты, отче! Как можно? Дачу государь под Москвою дал, необустроенную. Вот тем и занимаюсь — избы для холопов ставил, конюшни, баню. Ратников новых набрал, обучаю. И даже набег татарский отбивать пришлось.
— То молодец, что о земле русской радеешь, — нисколько не удивившись, изрек Савва. Впрочем, мне давно пора привыкнуть к тому, что порою он знает обо мне и моих делах больше, чем я сам предполагаю.
— Спросить давно хотел.
Настоятель вскинул бороду и приготовился внимать.
И я рассказал Савве о стилете и записке-заклинании, лежавшей в его рукояти. Даже нацарапал знаки по памяти на бумаге, поскольку зрительная память у меня отличная.
Савва прочитал и посмурнел.
— «Воина убьешь, чтобы не возродился». Странный текст, однако расскажи подробнее.
Я напомнил об истории с подземельем, о том, что стилет был в спине убиенного князя Лосевского. Стилет мне понравился, а в рукояти записка сия была. Вот я и прочел, а перевести знаний не хватило. О призраке-вещуне, появлявшемся после прочтения магических строк манускрипта и который, собственно, и надоумил меня взять стилет себе, я благоразумно умолчал.
Я поведал Савве и о том, как стилет спас меня от верной смерти, когда на развалинах дома встретился мне потомок Лосевского. Как он морок и порчу на нас с Федором пытался навести, и сабля его не брала. Лишь стилет убил.
Заинтересовался Савва необыкновенным происшествием, аж с кресла привстал:
— И куда вы труп княжеского отпрыска дели?
— Сожгли.
— То правильно. С дьяволом обручен он был, не иначе. Анафема ему, коль не сознался в своем окаянстве! — пристукнул он посохом.
Савва снова уселся в кресле.
— Что-то я про избы да конюшни в усадьбе твоей слышал, а про церковь — нет. Так что, в имении твоем есть уж Божий храм?
— Нет пока, настоятель. Сил и денег недостает все сразу поставить. И так к зиме торопился жилье срубить — не спать же людям на снегу.
— О людях заботишься, то похвально, — закивал одобрительно Савва. — Но и о душе забывать не след.
— Летом поставлю. Имение себе каменное строить почал, и храм возвести хочу. И не деревянный, а из камня, чтобы на века.
— Разумно и рачительно. Я благочинному в Коломну отпишу, пусть поможет со священником. Да про колокол не забудь.
— Об этом особо позабочусь, отче!
Настоятель внимательно посмотрел на меня, огладил бороду, помолчал, думая о чем-то своем, и неожиданно произнес:
— Со стряпчим виделся днями.
— Это с Кучецким?
— А что, у государя Василия Иоанновича есть разве другой стряпчий? — Савва посмотрел на меня недоуменно. — Рассказывал он вкратце о поместье твоем. Говорит — не ошибся государь наш в тебе. Острог-де ты целый возвел за столь короткое время, поместье накрепко заплотил.
— Жизнь заставляет, настоятель.
— Ну, с Богом, Георгий! Пусть он не оставляет тебя своей милостью, — перекрестил он меня на прощанье.
Я откланялся и вышел. Интересно, к чему бы это настоятель про Кучецкого вспомнил? Хитер настоятель и опытен, ничего просто так говорить не станет. Заехать, что ли, на обратном пути к стряпчему? Так вроде не так давно и виделись. Потому — мимо проехал, через Москву, и — в имение. Как оказалось, вовремя.
На следующий день после приезда прибежал ко мне стражник.
— Князь, там калика перехожий обогреться просится. Впущать? Невмочь ему на холоде, сказывает.
Я было рот открыл, чтобы разрешить, да тревожная мысль одна пронеслась в голове. Я пошел со стражником к воротам, поднялся по лесенке в сторожку и выглянул, У ворот в ветхом тряпье трясся от холода нищий. Мне сразу бросилось в глаза: на обеих кистях не было пальцев.
— Эй, прохожий! Ты где пальцы-то потерял?
— Так наморозился. Пальцы на руках и ногах ни тепла ни холода не чуют.
Твою мать! Такое бывает при проказе, или, по-научному — лепре.
Я повернулся к стражнику.
— Ты до него дотрагивался?
— Нет, я же в сторожке, а он — за воротами.
— Твое счастье!
Я вытащил пистолет и навел на голову несчастного… Эхо выстрела прокатилось над деревней. С веток поднялись встревоженные вороны.
Нищий упал. Стражник от удивления вытаращил глаза.
— К-к-князь, ты за что его порешил? — Стражник смотрел на меня с нескрываемым страхом. — Ну не хотел пускать — просто прогнал бы. За что человека сирого да убогого обидел?
— Прокаженный он. Коли пустил бы на ночлег, как раз всех нас в деревне и заразил бы.
Стражник с ужасом перекрестился.
— Свят, свят, свят!
— Ежели бы ты до него дотронулся, мне и с тобой пришлось бы поступить точно так же. При проказе так: одного пожалеешь — вся деревня вымрет.
А к сторожке, встревоженные выстрелом, уже бежали ратники.
Я с удовлетворением отметил про себя, что некоторые одеты не полностью — кто без шапки, кто без тулупа, но все — с оружием. На поясах — сабли, в руках — пищали. Верно все. Воин без оружия — хуже, чем голый.
Запыхавшийся Федька взлетел по лесенке в сторожку и с ходу крикнул:
— Кто стрелял?
— Я стрелял, Федор. Пришлось прокаженного у ворот застрелить. Жалко божьего человека, но иначе всем нам — смерть, медленная, мучительная и заразная. Оттащите его труп подальше в лес и сожгите. Руками не трогать, волочить палками с крюками. Палки опосля тоже сжечь. Сам лично проследи.
— Понял, князь, исполню, как велишь, хоть и не по душе это мне. Но коль говоришь, что нет другого способа беду отвесть… — он развел руками и пошел за баграми.
Вскоре в лесу заполыхал костер, и даже в деревне почувствовался сладковатый запах горящей человеческой плоти.
Ратники, сначала пребывавшие в оцепенении от моего поступка — как же, без вины божьего человека застрелил, прослышав о проказе, резко изменили отношение к ситуации.
— Правильно князь сделал, что заразу в деревню не допустил, — пробасил Демьян, — не по злому умыслу свершил он убойство сие.
Говорившего поддержали все. Одно дело — сирого нищего калеку пожалеть, другое — спать рядом с прокаженным. Никому не хотелось обречь себя на медленное и мучительное умирание. О проказе наслышаны были многие.
Жестоко я поступил? Да! Но вины своей я в том не видел. Да и сам несчастный мучился. Французы говорят в таком случае: «ку де грае» — «смертельный удар, кладущий конец мучениям».
Кончилась зима веселой Масленицей, с непременным катанием на санях. И взрослые и дети облюбовали крутой склон, ведущий от деревни к лугу и реке, и с удовольствием, с радостными криками и визгом, скатывались на санках вниз. Даже я, отбросив на время солидность, скатился пару раз, вызвав восторженные крики крестьян и холопов. Не всегда же быть суровым и строгим, иногда и подурачиться можно.
Снег уже потемнел, потяжелел и стал проседать. Кое-где — в солнечных местах — уж проталинки появились.
Я съездил по делам в Разрядный и Поместный приказы, а потом и Федора Кучецкого заодно посетил. Обнялись, посидели за чаркой вина, отобедали. И под конец Федор наклонился ко мне.
— Слушай, Георгий, в это лето стройку лучше не затевай.
— Почему так?
— От лазутчиков да купцов прознали мы, что татары зашевелились. Неясно все пока, зыбко. Но просто так слухи такие не возникают. Предостеречь тебя хочу.
— Может, мне и вовсе в Вологду пока перебраться?
— Зачем панику раньше времени поднимать? Думаю так: холопы, как вспашут и отсеются, не нужны тебе там будут. Уведи их, а ратники пусть остаются. И сам при них будь.
— Неуж все так серьезно?
— Тут, вишь, такое дело. Сагиб-Гирей, хан нынешний казанский, и хан крымский Магмет-Гирей — братья. И сила у них немалая. А если еще и ногайцев учесть, так и вовсе бо-ольшая орда получается! А татары сроду только грабежом и жили. Сам прикинь — куда им идти за добычей? С полуденной стороны — Оттоманская империя, чуть на восход — персы. То державы сильные, вот и остается им — братьям, правителям Крыма и Казани, на полночь идти, на Русь. Тут есть чем поживиться — хотя бы пленными. Только чур, уговор — я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Но на ус мотай.
— Хорошо, что известил, Федор. А то я уж летом семью из Вологды вознамерился было в Охлопково везти.
— Не торопись пока.
Я откланялся. Ехал в Охлопково и раздумывал. Похоже — события и в самом деле назревают тревожные. Уж коли Федор по дружбе меня известил, стало быть — есть на то серьезные основания. Федор больше моего знает, что вокруг Руси творится. Наверное, по весне всех лишних людей в Вологду отправлю, а за ними — и холопов, после сева. Стройка подождет. Да и продолжи я строительство, все может пойти прахом. Придут татары и пожгут. С княжьим-то домом им ничего не сделать. Дома того — один этаж, да и тот пустой. Стенобитные орудия к поместью не потащат, а пиками, саблями и стрелами камень не разрушить. Вот деревню жалко, ежели сожгут. Столько труда и денег в нее вложено!
И, пожалуй, Василису Куракину предупрежу. Как-то потихоньку, не в лоб, но намекнуть ей о грозящей опасности надо. А то по весне имение отстраивать возьмется, а тут опять татары объявиться могут, чтоб им пусто было.
В Охлопково я обошел тын, осмотрел ворота. От небольшой банды — неплохое укрытие, пожалуй, можно продержаться. А от орды — защита несерьезная, ревна в тыне подожгут, избы стрелами с горящей клей закидают. И — амбец деревне, защитников ее том хоть голыми руками можно брать. К тому же на ой периметр защитников у меня мало — пойдут на рм с трех-четырех сторон, и отбить атаку не смоешь, рук не хватит. И чем дольше я осматривал свой острог, тем мрачнее становился.
— Ты чего смурной такой, князь? — весело спросил Макар.
— А вот ты сам обойди тын, присмотрись. Представь, что ты мурза татарский, а за тобой — тысяча воинов. Возьмешь ты острог?
— Чего его обходить, когда и так знаю — возьму. С двумя десятками, даже с сотней — это навряд. А с тысячей я даже штурмовать не буду — тын сожгу, избы тоже, а потом всех стрелами посеку.
— Вот в том и дело все, я так же думаю, Макар. Макар встревожился:
— А что, молва какая худая? Какой-то ты понурый с Москвы вернулся.
— Достоверных — нет, так, сомнения меня гложут.
— А ты утоли душу винцом хорошим, князь, глядишь — на душе легче станет.
— Кабы обо мне одном речь шла, я бы так и сделал. А холопов, ратников, скотину, коль сильный враг подступит, куда девать?
Макар задумался. Видно, было о чем — сам в пленных после Опочки побывал.
А я так и сделал, как задумал. Вот только трудно вопросы мне такие решать, когда Андрея рядом нет. И заменить-то его некем. Впрочем… Я вспомнил о братьях-близнецах, Михаиле и Василии. Вот! Надо поговорить С Василием.
— Макар! Сходи-ка на конюшню да позови Василия.
Через некоторое время передо мной предстал, как был — в рабочей одежде — помощник конюха.
— Как работа, Василий, нравится?
— Да не то чтобы очень, но кормиться-то надо, барин.
— Я вот о чем, Василий. Давно я присматриваюсь к тебе, и вижу — мужик ты справный. Мне такие нужны. Думаю, пора тебе более серьезным и важным делом заняться. Хочу я тебя управляющим в Охлопково поставить. Избу тебе выделю и жалованье положу хорошее. Согласен ли?
Василий задумался. Оно и понятно — с поместьем управляться непросто. То, что не кидается с кондачка решать, об основательности говорит. Я уже заметил — рачителен и бережлив, и это отрадно. А торопить такого — лишнее.
Наконец, Василий справился с одолевавшими его сомнениями и решительно сказал:
— За доверие такое благодарствую, барин. На первой сложно будет мне. Но если что — с Михаилом совет держать буду.
— Вот и ладно.
Прошла неделя. Василий быстро взял в руки управление хозяйством. Я даже не ожидал, что он окажется таким хватким. Ну что ж, пожалуй, уже можно с ним и о моем плане поговорить.
Сел я с Василием, рассказал ему о задумке своей часть людей в Смоляниново переправить, да прикинул, кто на пахоте да севе нужен. Получалось, если незанятых людей со всех моих деревень убрать — их почти сотня получится. Да это же обоз целый! Но деваться некуда.
— Вот чего, Василий! Живность всю: свиней, коров, птицу — в Коломну вези, на продажу. На вырученные деньги купи тягловых лошадей и подводы. По четыре человека на подводу, да скарб еще. Итого — двадцать пять лошадей и подвод надо.
— И-и-и, князь, зачем уезжать?
— Летом, а может — по осени — узнаешь.
— Исполню, как велишь, — пожал плечами Василий.
— С обозом и сам поедешь.
— Что-то я не пойму, князь. То управляющим в Охлопково ставишь, а то вывозить всех собрался.
— Ладно, скажу тебе, но больше никому не сказывай — ни к чему людей раньше времени тревожить. Как бы татары нонешним летом не ударили. Вот людей и берегу.
— Вот оно что! Так это почитай, ненадолго?
— Думаю, месяца на два.
— Эх, елки-моталки! Самая горячая пора ведь! Урожай, сенокос!
— Все успеем, лишь бы людей сохранить!
С присущей ему основательностью взялся Василий поручение мое исполнять. Оказалось, небыстрое это дело — живность распродать. Ну, с птицей — той проще. Связали лапы, да на подводу. Свиней — так же. А вот коров вести за веревку надо, да и шаг у коровы медленный. Как ее хворостиной не подгоняй, все равно — то траву сочную сорвать пытается, то у ручья норовит остановиться.
— Ох и намаялся я с коровами, барин! — жаловался Василий.
На вырученные деньги управляющий лошадей с подводами купил. То-то ратники дивились, глядя, как в ворота въезжает длиннющий обоз с порожними подводами.
Собрали в дальнюю дорогу холопов — в основном женщин, стариков и детей. Скарб их немудрящий на подводы погрузили. Впереди на телеге — Василий.
— Смотри, Василий, честь высокую тебе оказываю, и труд великий поручаю: доведи до Смоляниново всех целыми и невредимыми. Деньги на прокорм я тебе дал. В дороге Федор со своим десятком охранять вас будет. Доведешь обоз, отдохнешь там немного, и возвращайтесь с Федором.
— Федор! Сопроводишь обоз до поместья, два дня отдыха даю и — сюда.
— Слушаюсь, княже!
— А тебе, Тит, мой особый наказ — сбереги Набега! Обоз тронулся, и еще полчаса вытягивался из имения.
Осиротели без людей деревни: не слышалось привычного кудахтанья кур, не скрипели более вороты у колодцев, не топились печи. Дивясь наступившему безмолвию, крутились у курятников в поисках пищи вороны, отгоняя любопытную сороку; осмелели воробьи — порхали ватагами над пустующими дворами и суетились близ сараев, выискивая зернышки.
Неприятно было видеть, как затихли, словно от чумы вымерли, деревушки. И только в Охлопково продолжалась жизнь — выходили на поля холопы, да ратники круглосуточно несли службу, зорко наблюдая за окрестностями поместья и особливо — вглядываясь в дымку на горизонте с другой стороны Оки.
Наступил июнь. Поскольку дела, не терпящие отлагательства, были завершены, я решил съездить к Василисе, боярыне соседской, взяв с собой двух ратников из русинов.
Пару часов рысью, и мы — в деревне Окунево, у Куракиной. Сразу бросилось в глаза, что от былого пепелища и следа не осталось. Плотники ставили венцы из свежеошкуренных бревен, продолжая постройку новых боярских хором.
Завидела меня Василиса, вышла навстречу.
— Ой, князюшко! Рада видеть! — поклонилась в пояс. Я спешился и подошел к боярыне.
— Как здравствуешь, Василиса? Вижу, спорятся дела!
Боярыня обвела рукою новостройку:
— Вот, с Божьей помощью дом новый ставлю, еще краше прежнего будет! Приедешь на новоселье? — скользнула она по мне озорным взглядом.
Мне кажется, я немного смутился и покраснел. Мое невольное волнение не осталось незамеченным. Боярыня сделала всего-то один шажок навстречу, а сердцу вдруг отчего-то стало тесно в груди.
— А как же, боярыня, пригласишь — непременно буду, меда хмельного отопью, — ответил я с легким поклоном.
Поговорили, побалагурили.
— Боярыня, давай в сторонку отойдем, дело у меня к тебе важное.
— Я тут по соседству — временно — в избе расположилась, пока дом ладят. Может, туда и пройдем, коли дело тайное?
— Пойдем, — согласился я.
Зайдя в избу, Василиса отправила прислугу на улицу.
— Идите, отдохните покамест. Мне с князем дела решать надобно.
Сама уселась на лавку, рукой подбородок подперла:
— Слушаю, князь.
— Что ты все заладила — «князь» да «князь»! Али забыла, что меня Георгием звать?
— Не забыла, князь! Ой, прости — Георгий.
— Ты вот что, соседушка… Погоди со стройкой-то.
— Это что же так? — изумилась она. — К зиме хочу в новые хоромы перейти, тесно мне здесь ютиться. — Василиса обвела глазами избу.
— Не хочу панику поднимать раньше времени, Василиса. Однако же подозрения есть, что татары снова напасть могут.
— Ты же лихо их побил, Георгий! — беспечно махнула рукой боярыня. — И еще побьешь. — Ее глаза были полны восхищения.
— Те татары, что были, так — банда мелкая. А ноне, поговаривают, силы большие собираются. Если их пограничники не удержат, и они на Москву пойдут — как раз их путь через Коломну будет, стало быть, и через наши поместья.
— Ох, беда-то какая!
Василиса по-бабьи прикрыла рот ладошкой.
— Что же мне теперь делать? — вопрошающе смотрела она на меня.
— Отсеялась?
— А то как же!
— Собирайся сама, холопов — на подводы, и уходи. Есть где пересидеть лихое время?
— Сестра под Ярославлем замужем за боярином Замайским. К ней подамся. Думаю, не выгонит сродственницу.
— Вот и славно. Только — молчок, никому из холопов ни слова, чтобы паника не поднялась.
— А сестре?
Я передернул плечами.
— У тебя ведь пожар был?
Боярыня кивнула очевидному для нее, силясь понять, куда я клоню.
— Вот и скажи сестре — деревня вся сгорела, жить негде. Пока, мол, плотники избы ставят, пусть приютит на время.
— А что, так и скажу. Ох, князь, как же благодарна я тебе — упредил о беде. Надежный ты, мне бы мужа такого!
— Женатый я, Василиса, — ответил я тихо, глядя ей прямо в глаза.
Бедняжка! Смутившись, она растерянно посмотрела по сторонам, глаза наполнились влагой, на лице вспыхнул румянец, губы задрожали. Боярыня качнулась и, не подхвати я ее за талию, упала бы без чувств.
Руки ее внезапно обвили мою шею. От соприкосновения с пышной грудью и выступающим животиком по телу моему пошла волна тепла, нестерпимо заныло внизу.
— Ну что ты, что ты, Василисушка…
— Прости… прости… прости… — шептала она, пряча голову за моим плечом.
Не без труда — боярыня была тяжела — я подхватил ее на руки, чтобы отнести на постель. «Пусть полежит, успокоится, непросто ей без мужского плеча», — с сочувствием думал я, склонившись над лицом Василисы. Я отвел в сторону спадавший на лицо локон. Глаза ее были закрыты, но веки вздрагивали, ноздри расширились, выдавая разгоравшуюся страсть.
— Все будет хорошо, голубушка, — успокаивал я боярыню, поправляя плащ и намереваясь откланяться.
Василиса приоткрыла глаза и посмотрела на меня. О боже! В ее ожидающем взгляде было столько грусти, покорности и в то же время безнадежности своего положения, что у меня перехватило дыхание: она поняла, что я сейчас уйду.
Превозмогая себя, боярыня молча, в отчаянии, протянула руки, пытаясь что-то прошептать. Не находя во мне признаков ответа, она уронила руки, по щекам полились слезы. Василиса закрыла лицо руками, безуспешно пытаясь справиться с прорывающимся рыданием.
Видеть это было выше моих сил!
Я подошел к окну, задернул занавеску, проверил затвор на двери и, на ходу сбрасывая плащ, подошел к Василисе.
…«Да кто же выдумал столько застежек», — сердился я. Три, две, последняя… Я притронулся к упругим, покачивающимся грудям Василисы, из груди ее вырвался стон. Дальше все происходило как в угаре. Жаркая и ненасытная в любви оказалась боярыня, истосковавшаяся по мужской ласке.
И то сказать, управлять поместьем — мужская доля, здесь твердая рука и воля потребны. Хоть и удавалось боярыне с хозяйством управляться, да все равно ласки хотелось, опоры твердой.
…Мы посидели, приводя в порядок дыхание.
— Прощай князь, не знаю — свидимся ли боле. Коли татары нападут, как оно повернется? Знамо дело — государь на службу в ополчение тебя призовет, а и сам в имении не усидишь. Ты за чужими спинами отсиживаться не станешь. А удача в бою — девка переменчивая, тебе ли не знать этого.
Василиса впилась в губы мои и жарко поцеловала.
— Все, иди. Долгие проводы — лишние слезы. Подхватив плащ, я вышел во двор. Завидев меня, ожидавшие в тени дерева русины подвели коня, и мы шагом выехали на дорогу.
Я ехал в свое имение, погруженный в тяжкие думы. Как прознать — придут татары в этом году или нет? А ну как увезу немногих оставшихся людей в Вологду, а никакого нападения и не будет? Ведь за землей ухаживать надо — без урожая могу остаться. Не тороплю ли я события? А если нападут, да как обычно — внезапно? Людей потеряю. Тоже не выход. Велика ответственность, и груз ее ощутимо давит.
В тревожном ожидании пролетел июнь.
Я каждый день контролировал занятия ратников. Уж Федор, вернувшийся из Вологды, да Макар возроптали:
— Князь, полегче бы — загонял ведь совсем! Макар съездил в Коломну, купил запас пороха и свинца и теперь выстрелы за околицей грохотали часто.
И все-таки, несмотря на подспудную надежду, что лихо минует нас, он наступил, этот проклятый и несчастливый для Руси день. С вышки часовой закричал:
— На полдень вижу пыль! Много пыли!
Я поднял тревогу. Холопов, коих осталось не так уж и много, усадил на телеги и дал денег на прокорм новому управляющему Василию. Обоз уже готов был тронуться в неблизкий путь на Вологодчину, да тут второй из близнецов, Михаил, стал упрашивать меня оставить его с ратниками.
— Михаил! Мы не вино пить идем, сила страшная на пас движется. Там нужны ратники, пищальники — те, кто оружием владеют.
— Оно понятно, только в каждом воинстве обоз есть. Мое место там. Хоть я и расстрижен, однако ратных людей словом Божьим поддержу, над убиенным молитву счесть могу, да и вещи ценные стеречь кому-то надо будет. Вот и сгожусь вам здесь.
Видя мои колебания, Михаил замолчал, потом распрямил плечи и решительно сказал:
— Ты не сумлевайся во мне, барин. Меня церковь расстригла — не Господь, и я покаяние Ему принес, потому слово мое не может без силы остаться. Дозволь только, князь, с вами тяготы брани разделить!
— Бог с тобой, есть желание — бери коня и присоединяйся к ратникам, только не жалей потом да домой не просись.
Василий стеганул лошадь, и обоз начал выбираться из деревни на дорогу, а обрадованный Михаил побежал взнуздывать коня. А рядом уже Федор с Макаром к выезду готовы, только распоряжения ждут.
— Федор, пошли ратников, пусть все избы пробегут — не забыли ли мы кого в спешке?
Ратники бегом промчались по деревне.
— Нет никого, все ушли.
Еще бы, татар боялись. В городах еще можно было отсидеться, надеясь на крепость стен и опытность и мужество воинов. А в деревнях и селах путь к спасению один — в лес уйти, забрав семью и живность, или податься куда подальше, на север — туда татары не доходили.
— На коней! В Коломну идем!
Строем по трое мы покинули Охлопково. Я обернулся, окинул взглядом свой опустевший острог, раскрытые ворота. Запирать бесполезно — если дойдут сюда татары, подожгут и все. До боли сжалось сердце. Удастся ли вернуться? А вернувшись, застану ли хоть что-то в целости? Жалко было трудов, вложенных в становление беззащитного ноне имения.
Гнали галопом. Навстречу ехал купеческий обоз. Завидев грозных конных при полном вооружении, обоз остановился. Купцы удивились:
— Нешто беда какая?
— Татары идут! Возвертайтесь в Коломну! — крикнул я на ходу.
Купцы переполошились и стали спешно разворачивать повозки, нахлестывать коней. А кое-кто и постромки рубил, бросая телеги с товаром на дороге, и вскакивал на неоседланных лошадей. Да вот только лошади были ломовые, тягловые, и потому быстро ездить не могли.
До Коломны мы добрались быстро — гнали почти без остановок.
Показались избы посада. Здесь все было спокойно, буднично. Жители с удивлением смотрели нам вослед и продолжали свои обычные дела. Дорога поднималась вверх, к крепости. Я посмотрел за Оку, но ничего подозрительного не заметил. «Может, на привал татары встали, а может — стороной пройдут на Москву — поди, узнай!» — терялся я в догадках. Но то, что орда уже близко, я не сомневался.
Вот и деревянный частокол за широким рвом. Мы подъехали к городским воротам. А в городе — тишь, люди сонно по улицам ходят. Я закричал страже у ворот:
— Татары идут!
Старший стражи посмотрел на меня лениво.
— Откель татарам взяться-то? Ты кто такой — панику поднимать?
— Князь Михайлов. Где воевода?
Услышав это, он подтянулся — сразу куда и сон пропал.
— В первопрестольную с утра уехамши, боярин.
— Дай стражника — пусть к наместнику ведет немедля.
Перед моим отрядом побежал стражник из молодых, указывая дорогу.
— Вот… он… дом… наместника, — прерывающимся от бега голосом сказал стражник.
Федор забарабанил в ворота каменного дома. Открылась калитка, и высунулся бородатый слуга.
— Ну пошто стучишь, балуешь? Ты чаво это — не знаешь, что здесь наместник живет? Вот скажу ему — он тебя высечь прикажет.
Я спрыгнул с коня, оттолкнул опешившего слугу и прошел по двору.
Во дворе несколько ратников, бросив разговор меж собой, оторопело уставились на мое княжеское облачение. Угадав среди них старшего, я рявкнул:
— Как наместника охраняете? Службу забыли? Ужо я вас… канальи!
Ратники испуганно моргали, переводя взгляды с меня на Федора, за плечом которого громоздилась пищаль, силясь хоть что-то понять.
Я решительно вступил на парадное крыльцо. Стражники гуськом подбежали к Федьке, надеясь от него узнать, почему так серчает приезжий князь.
Поднявшись по ступенькам, открыл дверь.
Шедшая по коридору служанка с подносом от неожиданности шарахнулась в сторону и выронила чашки.
— Наместник где?
— Тута! — она показала рукой на дверь. Я рванул дверь на себя.
В трапезной за столом сидел очень толстый боярин, кушал и потел.
Завидев меня, он побагровел и попытался встать — наверняка, чтобы выставить нахала и наглеца вон! Как можно — врываться без доклада и этим мешать пищеварению?!
Я решил сразу брать быка за рога.
— Я — князь Георгий Михайлов, поместье мое в Охлопково. Извини, боярин, за вторжение, но дело не терпит отлагательств. Татары за Окой собираются, скоро здесь могут быть!
Наместник плюхнулся в кресло, икнул. Лицо его побагровело еще больше, и я испугался, что боярина может разбить паралич.
— Какие татары? Не слышал я ничего, — просипел он.
— Воевода твой в Москву с утра уехал — мне стража сказала. Так что поднимай ополчение боярское, готовь оборону. Гонцов посылай по деревням — пусть селяне в город идут, укрываться. Не мне тебя учить, боярин, ты государем сюда ставлен. Скажи лишь, мне с дружиной моею что делать? Она у дома твоего стоит — конна и оружна, с боем огненным!
— Э-э-э… — растерялся от моего напора наместник. В голове его медленно ворочалась мысль.
— И государю гонца немедля пошли!
— Сейчас, сейчас! — Боярин вытер руки о бороду, потом о кафтан.
— Вот что, князь! — справившись с первым волнением, начал, наконец, распоряжаться наместник. — С людьми своими в воеводство езжай — тут рядом. Там товарищ воеводы, боярин Замайский должон быть, он знает, что делать.
Я повернулся и вышел. По-моему, боярин растерялся, видно — давно его татары не беспокоили, привык он к спокойной жизни.
А вот в воеводстве, когда вошедши, я представился и объявил о приближении татарского войска, паники это не вызвало.
Боярин четко и быстро разослал гонцов в поместья для сбора ополчения.
— Князь, мы с тобой как-то уж встречались. Не знаю, помнишь ли ты меня — мы тебе знамя вручали, когда ты воеводой сводного полка под Коломну на Оку прибыл. Я тогда в шатре был. Ну, после ты еще татар побил — со сборным полком, помнишь?
— То, что степняков побил, помню. А тебя, боярин, прости — запамятовал.
— Для тебя сейчас важнее, что я тебя вспомнил. Вдруг тревога лживая, с перепугу? Ведь донесений от граничников пока нет. А про тебя ведаю — не при дворе служил, в сече был. Просто так тревогу поднимать не станешь.
— Так-то оно так. Только что мне теперь делать? Дача для меня новая, я здесь еще и узнать никого не успел.
— Зато я кое-что о тебе услышать успел, хоть ты на этих землях и новичок. Это же ты с ратниками татар побил по осени?
— Это у Куракиной в деревне?
— Конечно. Она зимою в Коломне была, и к нам заезжала, делилась. Слухи — они, знаешь, как круги от камня на воде — сразу расходятся. Хоть хорошие, хоть плохие. Я еще, помню, порадовался, что служилый князь объявился — не такой прохиндей, как Никифоров. Город у нас — сам видишь: на самом перепутье, крымчаки на Москву движутся — через нас идут. Казанские татары — тоже.
В это время в комнату вбежал ратник.
— Боярин, за рекою пожары видны!
— Никак началось! И когда только угомонятся! Они, наверное, никогда кровью русской не насытятся! — Боярин заматерился. — Вот что, князь, ступай с дружиной в воинскую избу, располагайся. Думаю, к вечеру все боярские дружины соберутся. Тогда и поглядим. Коли татар немного — сами ударим, ну а если тумен или больше, попытаемся помешать переправе, да большого войска государева дожидаться будем.
Не успел я выйти, как в комнату вошел запыхавшийся боярин — весь в пыли, глаза лихорадочно блестят:
— Худо дело! Сотня степняков на заставу мою на той стороне реки напала. Сгибли все, я с одним ратником и вырвался только, на лодку и — сюда, воеводе сообщить. Несметно их идет!
Я попрощался и вышел. Не мое дело в дела воеводские встревать, не уполномочен. Но на месте боярина я бы не только гонцов послал, но и лазутчиков на разведку Не мешало бы знать, где находится враг, сколько его, и куда метит он нанести главный удар.
Чтобы воевать успешно, жизненно необходимо знать силы врага. В зависимости от численности его войска и тактику свою строить. Извечная беда многих русских воевод — собрать большие силы и ждать удара. Стоят они с ратью обычно у естественных преград — у реки, например. А ведь после любой переправы врагу еще собраться в кулак надо, и в это время он наиболее уязвим.
Татары мобильны — все на лошадях. Обозами себя не обременяют, пушек тоже нет — ничего их не сдерживает. Если переправа в одном месте не удалась, могут и в другом реку форсировать. А буде их темник похитрее, так в нескольких местах переправу бы наладил, и одновременно — поди, удержи их тогда.
Утром город напоминал растревоженный улей. Улицы были запружены телегами. С окрестных сел и деревень тянулись люди с узлами на плечах, подводы со скарбом, крестьяне вели за собой коров и лошадей, гнали овец. Из города такой же ручеек людской тек на север — к Москве. Шум, гам, столпотворение.
Подъезжали конные ратники, с трудом пробивая себе дорогу к Соборной площади. К воинской избе, где я расположился с дружиной, ожидая дальнейших указаний, прискакал посыльный от товарища воеводы — передал мне приказ выйти с дружиной из Коломны к Оке и не дать татарам переправиться. Под мою руку отходили также ратники боярина Коврова.
Приказы на войне надо исполнять. Ратники мои уже позавтракали и были готовы к выступлению. Мы мигом оседлали лошадей и стали пробиваться к воротам через людской поток.
Недалеко от ворот нас ожидал десяток конных воинов.
Отделившись от них, ко мне подъехал пожилой седоусый ратник в надраенных доспехах.
— Не ты ли князь Михайлов будешь?
— Он самый. А ты боярин Ковров? Ратник кивнул.
— Ну что, боярин, — ты местный, и лучше меня знаешь, где татары переправиться могут.
— Да, почитай, везде. На Оке бродов нет. Река широкая и глубокая. Потому, все одно им остается — вплавь. Так что ждать переправ можно где угодно — все равно не угадаешь.
— Тогда вот как сделаем, боярин. Ты от города по течению вниз идешь верст на десять, я — вверх. Коли обнаружишь врага, гонца ко мне шли.
— Если татар слишком много будет, гонца я тебе пошлю, но сам в Коломну уйду. Сам подумай, что я с десятком-то супротив них сделаю?
— Понятно, ты волен поступать по своему разумению, а я должен приказ выполнять.
— Тогда тебе пусть Господь поможет! Мы разъехались.
Не торопясь ехали по берегу, скрываясь за кустами и раскидистыми ивами. Проехали верст пять.
Справа показалась опустевшая деревня. Казалось бы — лето, крестьяне на полях должны быть — самый сезон для работы. А никого нет: не хрюкают свиньи, не мычат коровы, по пыльной улице не носятся ребятишки в длинных до пят рубахах. Эх, не красно на Руси с такими соседями жить, все хотят кусок урвать разбойничий — добро, людей в плен, живность. С юга — крымчаки, с востока — казанцы, с запада — литвины и поляки, с северо-запада — шведы. Руси силу бы набрать поболе надо, так татары людские резервы истощают, убивая и уводя в плен самый цвет русского народа — сильных, молодых и здоровых.
Государю ставку бы на пушки сделать, что на лафетах колесных. Однако не видно на то его воли. Пушки-то в крепостях маломощные, на деревянных станинах. И самое главное — обслуга пушечная в основном из горожан да крестьян посошных. Слаженности и постоянных упражнений — никаких, так — время от времени огненным боем занимаются, потому и результаты стрельбы плачевные. Бояре не поняли еще, что время луков уходит безвозвратно, будущее — за пищалями да пушками.
Впереди раздался всплеск воды, конское ржание. Я поднял руку. Все замерли.
— Федор, отправь пешего лазутчика вперед, пусть посмотрит.
Вперед ушел Демьян. Да и кому, как не ему идти — из охотников он. Исчез в кустах без звука, ни одна веточка не шелохнулась. Только рядом стоял и — как не было.
Вернулся Демьян быстро.
— Там татары переправу ладят. Бурдюки надули. Понятно. Широкие реки татары форсировали таким образом. Впереди плыл конь, на спине его — оружие к седлу приторочено. Татарин же плыл, держась одной рукой за бурдюк, как за спасательный пояс, а другой рукой — за хвост коня, который его по воде тянул. Удобно, и никакого моста не надо. Вот только течение коней сносит, потому дольше получается переправа, чем поперек реки. Ну а нам всякая задержка — на руку.
— Далеко ли?
— Шагов сто, не более.
— Всем спешиться! За кустами идем тихо, напротив переправы ложимся и готовимся к стрельбе. По моей команде стреляем.
— Поняли, князь.
Гуськом, укрываясь за кустами, мы двинулись к предполагаемому месту переправы. Впереди шел Демьян.
— Вот они… — обернулся ко мне ратник, поднеся палец ко рту.
Кони татарские уже в воду вошли, за ними — татары с бурдюками. Первая партия невелика, с полсотни. А на берегу толкутся не меньше тысячи. Всерьез их одолеть не в наших силах, но переправу сорвать можно. Конечно, тогда они в другое место сунутся, да вдруг там на них еще боярин с ратниками найдется? Мое дело — не шансы на победу считать, а саму победу приближать всеми силами. Убью хоть одного врага — и победа пусть самую малость, но ближе станет.
Татары уже проплыли середину реки.
Бойцы мои поглядывали на меня нетерпеливо. Но я выжидал. Пусть подплывут поближе, чтобы каждая картечина свою жертву нашла.
Видя, что переправа проходит гладко, в воду вошла вторая полусотня. Когда до первых переправляющихся уже было недалеко — метров пятьдесят, я скомандовал:
— Огонь!
Громыхнул залп. Берег затянуло дымом.
— Перезаряжай!
Ратники натренированными движениями стали перезаряжать пищали. Вот уже к выстрелу готовы все. Дым снесло в сторону. Отличная работа! Из первой полусотни на воде держалось не более десятка, да и те повернули назад, к противоположному берегу.
Повернула назад и вторая полусотня.
— Огонь!
Громыхнул второй залп. Жалко, что его эффективность была ниже. Все-таки уже далековато для картечи. Эх, пушечку бы сюда — небось, на берегу не гарцевали бы так нагло-смело.
В отместку за картечь татары выпустили в нашу сторону несколько стрел. Впрочем, без толку. Стрелы едва достигали середины реки, не причиняя нам никакого вреда. Ратники хохотали над бессильной злобой татар. Один из макаровских ратников выскочил на открытое место, приспустил порты, наклонился и похлопал себя по заднице. Уязвленные татары, видя такое непотребство, завыли, засвистели.
Пора отсюда сматываться. Второй раз сегодня именно на этом месте они больше не полезут.
Татары собрались и ушли вглубь. Куда-то они выйдут?
Мы прошли к лошадям, продолжили дозор вдоль берега. Надо все-таки местность осмотреть и узнать, что там у боярина Коврова делается. Но далеко отъехать мы не успели — раздался приближающийся топот копыт.
— Сабли наголо!
А навстречу на рысях — сам боярин со своими ратниками.
— Это у вас стрельба была?
— У нас. Татары переправиться пытались, да помешали мы им. Не менее полусотни отправили на дно, раков кормить.
— Тьфу ты, нечистая сила — сроду раками брезговал! — перекривился боярин.
— У тебя тихо?
— Тихо покамест.
В этот день стычек больше не было, и мы вернулись в Коломну. Откуда нам тогда было знать, что совсем рядом, на том берегу реки, соединились в огромную орду три силы: крымчаки хана Магмет-Гирея, отряды татар брата его младшего, Сагиб-Гирея, хана казанского, и украинские козаки под рукою атамана, наместника Черкасс, Евстафия Дашкевича?
И перешли объединенные силы врагов Руси Оку выше по течению. Государь успел-таки выслать рать на Оку, под Серпухов, но московское ополчение не смогло воспрепятствовать переправе степной орды. Непонятно, почему, но главным воеводой государь поставил юного князя Димитрия Вельского, коему от роду и двадцати двух лет не было, человека надменного и безрассудного, сына князя Федора Вельского — литовского вельможи, перешедшего на сторону великого князя московского.
Был с воеводой и брат Василия Иоанновича — великий князь Андрей, были и другие воеводы, значительно более сведущие в деле воинском — да те же Иван Воротынский, Владимир Курбский, Шереметев и оба Замятнины. Однако же перечить приказам юного царедворца опытные и храбрые мужи не посмели. За что и поплатились.
Враги сошлись на берегу Оки. Ударил Магмет-Гирей жестоко. Московское ополчение было опрокинуто многочисленным неприятелем. Побросав пушки и обозы, бежала русская рать. А Курбский, Замятнины да Шереметев убиты в том бою были.
Некому было удержать неприятеля от грабежа на всем пространстве от Коломны до самой Москвы. Предав огню селения от Нижнего Новгорода до берегов Москвы-реки, татары угнали в плен несметное число жителей, и долго продавали невольников толпами в Кафе и Судаке. Дети крымцев учились на невольниках умению пытать и убивать. Рабы на рынках подешевели — люди гибли от голода, побоев и ужасного обращения.
Нашествие варваров было самым ужасающим и трагичным за все время правления Василия Иоанновича.
Но я тогда с ратниками стоял в Коломне и еще не знал, что для меня и людей моих война, по-настоящему не начавшись, по сути, уже проиграна. Мы узнали об этом через два дня, когда к городским воротам подошли остатки разбитой русской рати, принеся в город страшные известия.
Город замер в ожидании ужасной участи. Однако же татары двинулись на Москву, и двадцать девятого июля хан крымский во главе громадного войска уже стоял в нескольких верстах от столицы. Запылали в огне пригороды. Несмотря на предупреждения лазутчиков, нашествие застигло Василия III врасплох. Испугался государь и удалился в Волок — дожидаться, когда подоспеют псковские и новгородские полки, поручив оборону столицы царевичу Петру и боярам.
Почти две недели стояла орда Магмет-Гирея, угрожая сжечь всю Москву и ожидая признания поражения государем.
Митрополит Варлаам усердно молился с народом, воеводы с царевичем Петром готовили защиту, полагаясь на пушки и умение пушкарей. Да вот беда — огненных припасов не хватало, в первую очередь пороха. Сказывалась и другая беда — ужасная теснота в кремле грозила неминуемой заразой и эпидемией.
Предвидя худые последствия, слабые начальники вздумали умилостивить хана Магмет-Гирея богатыми дарами и отправили к нему посольство и бочки с крепким медом.
Опасаясь собирающейся русской рати, хан согласился не тревожить столицы — снять осаду и мирно уйти, ежели московский правитель обяжется письменной клятвою платить ему дань. Зачем же резать курицу, если она может нести золотые яйца?
Василий Иоаннович смалодушничал и, боясь бедствий для Москвы, предпочел принять постыдные условия крымского хана, нежели испытать опасности кровопролитной битвы.
Бояре написали хартию, скрепили печатью государя и вручили Магмет-Гирею. Довольный достигнутым, хан быстро отвел орду в рязанские земли, где располагался его стан.
Однако же на этом бедствия для земли русской не кончились. Атаман Козаков украинских, чувствуя себя обделенным и, жаждая добычи, настойчиво советовал хану обманом взять Рязань, в коей воеводствовал Хабар Симский, воин опытный, умелый и храбрый. Хан, желая усыпить его бдительность, послал ему постыдную грамоту в подтверждение того, что война кончилась, и государь признал себя данником Крыма. Меж тем войска татарские подходили под стены города — якобы для обмена пленными. Воевода Хабар Симский по требованию хана выдал ему всех пленников, а также заплатил сто рублей серебром за освобождение князя Федора Оболенского, попавшего к татарам в плен. Однако же число татар и литовцев под стенами города и, самое опасное — у городских ворот — продолжало нарастать. Предчувствуя готовящийся штурм, воевода приказал пушкарям открыть огонь. И здесь отличился искусный рязанский пушкарь, немец Иордан — одним выстрелом картечи он положил врагов множество, отогнав татар от стен города. В ужасе они рассеялись.
Двенадцатого августа коварный хан удалился в степи и — спешно, получив от гонца известие о том, что в его собственные владения вторглись астраханцы.
Описание находчивости и смелости рязанского воеводы Хабара Симского, спасшего не только Рязань, но и честь государя, внесли в книги разрядные и родословные на память потомкам. Ведь постыдная хартия московская осталась в руках воеводы, избавив Русь от дани. Симского за деяния его возвели в сан боярина.
В то время, когда славный окольничий Хабар Симский спасал Рязань, князь рязанский, Иоанн, последний из удельных князей, противящихся верховенству Москвы, сбежал из московской темницы в Литву, воспользовавшись суматохой в городе. В тюрьме сей муж оказался не случайно — еще накануне нападения Магмет-Гирея он был уличен Василием III в измене и сговоре с крымским ханом, на дочери которого хотел жениться. Вполовину до того подчинявшееся Москве Рязанское княжество полностью перешло под руку московского государя — Василий III закончил объединение русских земель, начатое еще отцом.
Но то уже после было. Москва славила свое спасение — провели крестный ход, благодаря Господа за избавление от супостатов.
Василий Иоаннович судил воевод, не сумевших воспрепятствовать переправе неприятеля через Оку и допустивших хана до самой Москвы. Вину свалили на молодого князя Вельского. Тот, в свою очередь, винил великого князя Андрея, брата государя. Димитрий Вельский был пощажен, а наказан опытный и дотоле храбрый и решительный князь Иван Воротынский, видевший ошибки юного полководца, но, по самолюбию своему, не поправивший их для пользы Руси.
Такие грозные события происходили в это лето. Мы же остались в стороне от разыгравшейся трагедии — нас она лишь слегка краем коснулась. И что удивительно, сеча была ведь рядом совсем, под Серпуховом, а до нас дошли лишь ее отголоски в виде прибившихся к Коломне остатков разбитой рати.
Ожидание развязки затянулось. Пытаясь узреть, что происходит вокруг города, я прошел на северную часть Соборной площади. Отсюда открывался вид на замоскворецкие дали. На том берегу реки Москвы были видны башни и храмы Голутвина и Бобренева монастырей. Обе обители основаны были еще во времена Дмитрия Донского. Михаил-расстрига рассказывал, что среди построек Бобренева монастыря есть необычный храм «поющих ангелов». Называли его так из-за удивительного эффекта в соборе: когда в храме пели, казалось, что слова эхом отдаются под куполом и множатся, словно сами ангелы поют гимны вместе с певчими. Выпадет случай, надо будет посетить храм. А сейчас, когда через Нижний Новгород прошли казанские татары, жизнь на той стороне как остановилась.
В кремле коломенском стало тесно от ратников и укрывшихся от нашествия татар селян. Я же со своими воинами жил на постоялом дворе в посадах.
Ежели ударит враг, то и нам придется укрыться за высокими стенами. А пока все замерли в тревожном неведении. Куда повернет враг — на Коломну, Москву или другие города?
Я не раз обдумывал вести, что узнал от пришедших в Коломну воинов. Почему разбили нашу рать? Ведь дома и земля помогает! В отличие от крымского хана, воеводы знали местность. Воины были подготовлены, и по численности лишь немного уступали татарам и их союзникам. Тогда почему такой печальный итог? Одно только приходило в голову — неумелое руководство, несмотря на то, что обороняться всегда легче, чем нападать. И даже пушки у нас были — в отличие от татар, да не смогли распорядиться ими грамотно. А стоило только татарам обойти русскую рать, как паника поднялась, побежали. Стало быть — разведки не было, заслонов надежных.
И чем больше я анализировал, тем больше недочетов находил в действиях главного воеводы. Конечно, критиковать чужие действия всегда легче, чем действовать самому, но тогда почему государь поставил во главе войска воеводу молодого и неопытного? Не мог государь не знать, что сила прет великая. Рать заранее собрать было необходимо, поставить во главе полков воевод опытных и смелых, доказавших свое воинское умение победами. Пока же получалось — полководцев ставили по принципу близости к трону, а не по заслугам.
Так, в тревожном ожидании, прошло около двух недель. И вдруг — весть из Москвы: договор подписан, война закончилась. Для нас она толком и не начиналась. Обрадовались в Коломне этому известию.
Остатки разбитой рати в Москву потянулись, селяне — к своим деревням подались. Кто же знал, что не ушли еще татары, стоят на другом берегу, облизываясь на богатую Рязань?
Решил и я со своею дружиною в Охлопково возвращаться. Доложил честь по чести воеводе коломенскому, дабы дезертиром и трусом не сочли, да и отбыл. Вперед дозор выслал из двух воинов, и ехали, не расслабляясь. Пищали заряжены, по сторонам смотрим внимательно.
Проехали деревеньку боярыни Куракиной. С виду — ничего не изменилось, только людей нет. Ближе к вечеру, когда уже подъезжали к Охлопково, вернулись встревоженные дозорные:
— Князь, чужие в остроге! Костер жгут, дым виден, мясом пахнет.
Кто же в остроге? Банда татарская прибилась или беженцы заняли, увидев пустующие избы?
— Макар, пусть кто-нибудь из русинов твоих, кто половчее, поближе подберется — только тихо, да на дерево влезет. Сверху двор за тыном виден будет. Вот пусть и поглядит — беженцы там или татары.
— Исполню, князь!
Мы ушли с дороги и углубились в лес. Ратники слезли с коней и проверили оружие. Время тянулось. Где же лазутчик наш? Скоро темнеть начнет!
И только когда уже солнце село, и я всерьез беспокоиться стал, Макар подвел ко мне вернувшегося лазутчика.
— Ну, что там?
— Татары в остроге! Не знаю уж, всех ли смог счесть, только выходит не меньше двух десятков. И обоз там с барахлом трофейным. Костер разводили, барана жарили. Я аж весь слюною изошел.
— Погоди про слюну. Караульные есть ли?
— Есть. Я потому долго не возвращался, что к вечеру они в сторожках наших караульных поставили. Не мог же я посветлу на виду у них с дерева спуститься!
Лазутчик помолчал, потом добавил:
— Похоже, девок в полон захватили.
— С чего взял? Сам видел?
— Не, не видел, только из изб крики женские были слышны.
Я задумался. Многовато татар, тем более — за стенами они. Легко их взять не получится. Или дать отряду поутру выйти да на дороге напасть? Тогда шансов разбить их у нас будет больше.
А как же девки наши русские? То, что татары похоть ублажают — это полбеды. Но у басурман привычка изуверская есть — животы потом жертвам вспарывать, чтобы умирали медленно и мучительно.
Надо рискнуть, попытаться спасти девок. Плохо — для нас плохо, что татары вина не пьют, а хмельного кумыса стоялого им взять негде.
— Вот что, Федор. У тебя бойцы поопытнее. Пусть налегке, с одними ножами, за тын проникнут да караульных втихую снимут. Сможешь?
— А то! Демьяна возьму, он ходит так, что его не слышно. Кривоногого Михаила еще — ловок, силен. И сам пойду — вдруг неожиданность какая.
— Хорошо, сам решай, кто пойдет. Ворота потом открой.
— Все сделаю, как велишь, князь! Федор исчез в темноте.
— Макар, теперь ты слушай свою задачу. Раздели людей на пятерки, во главе каждой русина поставь — они в сечах бывали, поопытней. Как ворота откроют, к каждой избе — по группе. Избы заранее распредели. По возможности старайся не шуметь, хотя бы вначале — ножами их. А уж коли не получится, тогда — саблями, да пищали наготове держите.
Макар кивнул.
— Одну избу я на себя беру — ту, что крайняя, около бани. И еще тройку людей из федоровских у ворот поставлю, чтобы ни одна тварь живой не ушла.
— Понял, князь.
Оставив лошадей под охраной расстриги Михаила, мы пошли по лесу к острогу. На опушке замерли, вглядываясь в темнеющий тын. Тишина, ничего не происходит. Мы напряженно ждали.
Но вот дрогнули ворота, открылась одна створка, другая. Молодец Федор, снял караульных.
Макар со своими скользнул тенями вперед.
— Так, вы трое — у ворот будьте. Ни одна мышь мимо вас проскочить не должна. Убежит хоть один татарин — вскоре помощь приведет. Ну а вы — со мной.
Помните крайнюю избу в ряду, что недалеко от бани? Вот ее брать будем. Как ворота пройдем, все вправо и вдоль тына — к избе. А там ждите моего сигнала.
Я пошел вперед, за мною — семеро ратников. Все со мной в боях уже бывали, на каждого положиться можно.
Как только мы прошли ворота, их тут же закрыли на засов. Трое ратников взбежали на крыльцо сторожки и приготовили пищали. Мы же двинулись вдоль тына.
Вот и изба, которая нам нужна.
Я шепнул:
— Лягте у входа и ждите. Если внутри шум услышите — врывайтесь сразу.
Обошел избу. Сзади — знакомая глухая стена. То, что мне надо. Вокруг темно, даже луна спряталась за тучку. Я прижался к стене и прошел сквозь нее. Давненько я не практиковал такой способ проникновения.
В избе тускло горел масляный светильник. На полу лежала подвывающая девка с задранным на голову подолом сарафана. А на ней пыхтел и дергал жирным задом татарин. И так он вошел в раж, что даже не услышал моих легких шагов, когда я приблизился. И лишь когда я приставил широкое лезвие боевого ножа к его горлу, он дернулся и замер.
Не отпуская ножа, я повел глазами в сторону. На постели — рядом совсем — валялся его пояс с саблей.
— Ну что, Ахмет, вставай, только не дергайся — враз умрешь.
— Откуда имя мое знаешь? — удивленно прохрипел татарин.
— Слухами земля полнится, — пошутил я. Конечно, не знал я его имени, наугад сказал.
Татарин медленно встал, не спуская глаз с ножа, подтянул штаны, затянул гашник. «Быстро, однако, он в себя пришел от неожиданности», — отметил я.
— Зачем помешал? — обиделся татарин.
— Я тебя, Ахмет, в мой дом не звал! Ты незваным гостем заявился.
— Не надо было тебе приходить — умрешь сейчас. Я прикажу своим воинам, и ты умрешь страшной смертью. Тебя разорвут лошадьми.
— А ты не грози. Воины твои уже мертвы, да и тебе недолго жить осталось.
Я хотел его допросить. Одежда на нем богатая, видно — воинский начальник, скорее всего — сотник. К тому же — один в избе, а в других избах по пять-семь татар теснились.
В это время девка, которую я выпустил из виду, неожиданно вскочила и с воплем кинулась к двери. Татарин не упустил момент, метнулся в сторону постели, пытаясь схватить свою саблю. Рефлекс сработал сразу, и я ударил его ножом в живот. В это же время раздался грохот, распахнулась дверь, в комнату ввалилась и упала девка. Перепрыгивая через нее, в избу ворвались мои ратники.
— Чего, князь?
— Да вот татарина пришиб.
В соседней избе громыхнул выстрел.
— Все быстро туда!
Девка едва успела отползти к стене, как воины, топоча ногами, выбежали во двор.
Я наклонился к едва дышащему татарину.
— Предупреждал же — не дергайся.
Он лежал на полу, прижав руки к животу, из-под пальцев обильно сочилась кровь.
— Скоро с гуриями встретишься в райском саду, — констатировал я. Ну что же, сотник уже не боец, угрозы для девки больше не представляет.
Девка смотрела на меня круглыми от ужаса глазами.
— Будешь тихонько сидеть здесь — живой останешься, — сказал я, проходя мимо.
Выйдя из избы, я прислушался, пытаясь понять, где стреляли. В трех избах было тихо — по всей видимости, бойцы застали врага врасплох, спящим. А вот в двух других кипел бой. Оттуда слышались крики и звон оружия.
Снова прогремел выстрел. Надо бежать туда, похоже — помощь нужна.
Снова прозвучал выстрел — теперь со стороны ворот, затем — еще… Ладно, в избах хлопцы сами справятся, лишь бы не ушел никто из острога.
Я побежал к воротам. Еще издалека крикнул:
— Свой! — Подстрелят еще в темноте.
— Чего стреляли?
— Эти двое попытались уйти! — кивнул в сторону ратник.
Я пошел в указанную сторону, ратник — за мной, держа в руке саблю. Оба татарина были мертвы. У одного от близкого выстрела картечью снесло пол-головы, второму заряд угодил в бок. Даже в темноте была видна лужа крови под ним.
— Хорошо! Стерегите ворота!
Сам же поспешил к избам. Там уже было тихо — видать, бой закончился. Бойцы вышли на улицу.
— Федор, Макар, как у вас?
— Сейчас осмотримся и доложим.
Ратники стали выносить своих убитых товарищей, потом вытащили и кинули в кучу татарские тела.
— А то весь пол в кровище будет, а нам тут жить, — сетовали они.
Потом собрали на улице бывших пленниц. Жалкое было зрелище. Лица в синяках, рубахи порваны. Но, слава богу, хоть живые все.
Разобравшись с состоянием дружины, подбежал с докладом Федор:
— Мои все целы, князь, один только в руку ранен. Потом подошел Макар, хмуро глянул:
— У меня потери велики, князь, прости. Семеро полегли. В двух избах татары не спали, играли в кости да девок сильничали. И было их там, как тараканов. Вот и влипли хлопцы. Федоровские помогли, за то — спасибо им.
— Убитых татар-то хоть подсчитали?
— Чего их считать? Скинем поутру с откоса в овраг, да и все дела.
— Нет уж, утром поздно будет, идите и считайте. Федор с Макаром ушли. Я подозвал одного из ратников.
— Беги, друг, в конюшню, лошадей татарских сочти.
Вскоре вернулись все трое.
— У меня двенадцать мертвяков, — сообщил Федор.
— У меня десять, — добавил Макар.
— Счел лошадей я, князь. Ровно двадцать пять, — доложил ратник.
— Ты это к чему лошадей считал? — удивился Федор.
А вот Макар понял мои намерения мгновенно.
— Где-то еще трое прячутся.
— Один, — поправил я его. — Двое у ворот лежат, караульные застрелили. Так, быстро всех ратников — в цепь, прочешите все: подполы, избы, курятники, сараи. Найти надо последнего татарина во что бы то ни стало. Никто не должен уйти! Федор, быстро двух караульных ко вторым воротам, а одного — на смотровую вышку.
— Так ночь, не видно ни зги.
— Исполнять! — рявкнул я.
Ратники стали обшаривать территорию и постройки острога. Скорее бы уже рассвело, виднее будет. Прочесали всю территорию: избы, курятники, сараи, конюшни, подполы — нигде никого.
Ко мне подошли обескураженные Федор и Макар.
— Прости, князь, нет нигде басурманина. Может, он того — через тын перелез и убег?
— Федор, тын в два с лишним человеческих роста высотой. Как его перелезешь, если лестницы нет?
— Верно! — поскреб в затылке Федор.
— В бане смотрели?
— Везде, князь!
— А может, их главный приехал одвуконь? — предположил Макар.
— Ладно, утром еще раз обшарите. Караул смени да накажи, чтобы не спали. Не дай бог, снова татары нагрянут — всех вырежут.
— Как можно, князь! А девок куда девать?
— Выдели им избу. Пусть переночуют, а утром идут по своим деревням, или где там их дома.
Федор с Макаром стали договариваться, кому из воинов караул нести.
— Эй, Макар! Совсем запамятовал! Бери людей, пусть лошадей из леса пригонят. Там же Михаил с ними — поди, заждался нас.
Макар хлопнул себя по лбу.
— Упустил из виду. Прости, княже!
Я отправился спать. Полдня в седле да полночи колготной сказались — устал. А с утра новых дел полно. В первую очередь — погибших воинов своих похоронить надо, лето!
Но выспаться в эту ночь мне так и не дали. Вот, казалось бы — только уснул, как Федор уже трясет за плечо.
— А, что? — спросонья я ничего не понял.
— Пожар!
— Где? — Сон сразу отлетел. Беглый взгляд в окно — темень во дворе, никаких отсветов.
— Караульный с вышки сигнал дал. Пожар большой.
— Да где пожар?
— Не знаю пока.
— Не у нас — и ладно.
Я уже снова хотел было улечься, да что-то неспокойно на душе. Если пожар, так не иначе — татары избы подожгли. Тьфу на них, выспаться не дадут.
Я обул сапоги — спал одетым, и вышел. Покрутил головой — вроде как везде темно, тихо. Лишь птицы какие-то поют в кустах, пересвистываются на деревьях, радуясь первым признакам рассвета на горизонте.
Подошел к сосне, на вершине которой была устроена площадка.
— Эй, караульный! Где горит?
— Далече, но пожар сильный.
Делать нечего, я сам полез наверх. Хорошо хоть лесенка удобная сбита. Немного запыхавшись, я взобрался на площадку.
— Ну, показывай. Караульный вытянул руку:
— Эвон!
Я обернулся. Горело там, откуда мы приехали. Обожгла догадка — так ведь это же Коломна горит, в которой мы еще утром были. Как же так? Вроде война закончилась? Ратники из разбитой рати к Москве ушли, поместные дружины тоже разошлись по деревням. В городе только стража городская оставалась. Не иначе как казанцы трофеями решили разжиться в Коломне. А долго ли город зажечь, коли он весь деревянный — даже стены крепостные. Это уж после Василий Иоаннович распорядится в Коломне каменный кремль поставить, где стены толщиной метров по пять-шесть будут. А как же? Любил государь Коломну, частенько здесь бывал.
Я раздумывал. К Коломне скакать, на помощь? Так там уж, поди, головешки одни, к шапочному разбору только и поспеем. Но вывод для себя сделал — нельзя расслабляться, татары недалеко. И наши мародеры голову поднять могут, пограбить под шумок.
Спустился и улегся снова. А пожар в Коломне из головы не идет. Черт с ним со стенами, леса вокруг много, отстроят. Людей вот жалко!
Утром позавтракали скудно — сухарями, запивая их водой. И — за лопаты. Караульный на вышке за местностью следил, да еще двое в сторожках у ворот службу несли. Остальные же без отдыха в поте лица трудились, копая большую могилу на кладбище.
Похоронили всех в братской могиле. У воинов так принято: павших после битвы не хоронить отдельно. Вместе воевали, вместе погибли — вместе и лежать будут.
Расстрига Михаил погребальную молитву счел. Ведь как в воду глядел, когда говорил, что пригодится с церковными умениями своими. Лучше бы он ошибся.
От братской могилы все шли молча.
— Так, хлопцы. Лето, жарко, татарские трупы смердеть скоро начнут. Всех перетаскать и с кручи сбросить. Пусть волки их тела растерзают.
Нехотя воины взялись за поручение. А меня девки окружили.
— Из неволи вызволил — за то спасибо тебе и поклон. А теперь-то почто гонишь, барин?
— А куда мне вас девать? Война идет, в любой момент татары напасть могут; дружине моей к сече быть готовой надобно, а вы только обузой будете.
— Некуда нам идти, князь! — Выступила вперед женщина лет тридцати. — Селения наши пожгли, мужей поубивали. С голоду ведь помрем! А здесь нахлебниками не будем — кашеварить станем, ратников обстирывать, если дозволишь остаться.
— Ну — воля ваша, я никого не принуждаю. И, коль такое дело, поперва избы от крови отмойте.
Женщины ушли, зато тут же заявились Федор и Макар.
— Все, князь, исполнили! Всех басурманов убиенных с кручи скинули.
— Ну, тогда еще подводы с трофеями татарскими разберите, и на сегодня — все. Ежели продукты найдете, отдайте женщинам. Я разрешил — они у нас остаются, пусть готовят.
При слове «трофеи» оба повеселели. Бойцы тут же окружили повозки, крытые рогожей.
Вдруг раздался дружный голос изумления. Не повернуться туда я просто не мог.
От одной из повозок бежал, кривоного ковыляя, татарин. Ратники свистели вослед и улюлюкали, а двое молодых бойцов сорвались с места и кинулись вдогонку. «Вот и разгадка — куда последний татарин подевался!» — невольно улыбнулся я.
Татарина все-таки поймали, связали руки — и ко мне.
Ратники даже трофеи бросили разглядывать ради такого случая.
— Ты чего в повозку залез?
— Укрывался. Ночью по нужде пошел, оружие не взял с собой, а тут стрельба началась. Не могу же я безоружный на пищали ваши идти.
— Разумно. Откуда вы тут взялись?
— Мурза сказал: Магмет-Гирей бумагу о мире и дани подписал с государем вашим. Только там о нас, казанцах, ничего не прописано. Вот мы и решили сами трофеи взять. Что за боевой поход, коли домой пустым возвращаешься?
По-русски татарин говорил чисто, лишь вместо «ш» произносил «с».
— Сколько вас было?
— До переправы — полсотни, все из нашего аула. Сюда — в острог — половина пришла.
— А другая-то половина где?
— Так говорю же — «до переправы». На воде нас русские обстреляли, не все на берег выбрались, утопли многие.
— Где основные силы казанские?
— Коломну брать ушли. Нижний-то Новагород мы взяли уже.
Я мысленно охнул. Везде татары прошли, почитай — треть Руси спалили да пограбили.
— Что же мне с тобой делать? — вслух размышлял я.
— Повесить его! — зашумели ратники. Пленный понял, что подошла пора расплаты за злодеяния.
— Урус, ты лучше выкуп за меня попроси или на русского пленного поменяй.
— Э-э! Много ли за тебя дадут? Макар наклонился к моему уху:
— Девкам его отдай! Самим руки марать не придется. А и верно!
— Зови девок!
Кто-то из ратников привел освобожденных из плена женщин.
— Отдаю татарина вам, девоньки. Делайте с ним, что хотите.
Завизжали девки — видно, узнали ночного мучителя. Накинулись все скопом, мешая друг дружке.
Кто в волосья татарину вцепился — а хватать было за что: есть такая привычка у басурман — косички заплетать, кто ногами пинал. Ратники подбадривали женщин криками:
— Рыженькая, ногой, ногой ему поддай по причинному месту!
— Толстушка, чего ты его за волосья таскаешь, по морде бей!
Татарин тяжело дышал, пытаясь хоть как-то закрыться от наседавших на него разъяренных женщин, но силы его быстро таяли. Через полчаса он испустил дух.
Женщины вспотели, дышали тяжело.
— Никак мы его, девоньки, забили насмерть?
— А то что ж? — Макар посмотрел на бездыханное тело татарина. — Теперь сами и тащите его к круче — во-он туда! Да под откос, где остальные поганые валяются, и сбросьте!
Тем временем ратники к телегам подались, на ходу шутками перебрасываясь — оно и понятно, настроение в ожидании дележа трофеев поднялось. Продукты и в самом деле нашли, и немало. То-то радости всем было! Одной только гречки два мешка. Да пшеницы — мешок, да ржаной муки мешок, да горшки с гусиным жиром, да связка лещей вяленых. Все отнесли женщинам — пусть кашеварят, пора и горяченького всем поесть. Мы утром хоть сухарей пожевали, а у женщин и крошки во рту не было.
Пришел черед узлы делить. Ну, то процедура знакомая. Только теперь Макар с Федором делили, и каждый зорко поглядывал на узлы — не обделил ли его соперник.
После шумного раздела десятники забрали себе добычу — вдвое от ратника, и мне принесли — сам-пят.
— В избу мою несите, что под ноги бросили? — для вида возмутился я.
— Так мы показать только, не серчай, княже!
А в общем-то, и неплохо сложилось для нас — татар побили, трофеи взяли, невольниц из полона освободили. А что больше всего душу мне грело — так это то, что острог мой целый стоял, не успели его татары спалить, уходя в степи.
И слава богу!
