Глава 9
ГОСПИТАЛЬ
Лодка вышла в море, в новый боевой поход. Наступала осень, время плохой погоды — ветров, штормов, тумана, дождей и снегопадов. Стоять вахту на ходовом мостике, когда лодка идет надводным ходом, — сплошная мука. Мелкие брызги воды оседают на одежде, замерзают, и к концу четырехчасовой вахты сигнальщик превращается в снежную, вернее — ледяную бабу, которую потом отпаивали горячим чаем на камбузе. Хорошо, если лодка после зарядки аккумуляторов погружается, тогда можно промокшую одежду положить для просушки на горячее тело дизеля. Случалось, за время отдыха одежда высохнуть не успевала, и ее приходилось натягивать слегка влажной.
Иногда приходилось идти в подводном положении, из-за плохой погоды едва успев зарядить батареи. При ветре и сильной волне лодку здорово раскачивало — так, что без опоры было тяжело удержаться на палубе. Под водой качка ослабевала, а ниже глубины в тридцать метров не чувствовалась вообще. Тогда и поесть и поспать можно было в относительном спокойствии.
Но в северных широтах была у воды интересная особенность: встречались слои воды с разной температурой и разной плотностью. Попав между такими слоями, лодка могла лежать на таком «жидком грунте» довольно долго, не подрабатывая двигателями или рулями и, таким образом, экономя электроэнергию. Этим приемом подводники часто пользовались, находясь на позиции.
Ёмкость батареи, вернее, ее заряженность, вообще была постоянной головной болью командиров. На малом ходу, вернее, на электромоторах, лодка могла идти сутки, а на полном ходу батарея опустошалась за час. Это означало, что надо всплывать, запускать дизель и заряжать батарею. В это время на море мог бушевать шторм, идти проливной дождь, но выбирать не приходилось — лодка без заряженных батарей не может передвигаться.
Этот поход вообще виделся трудным. Плохая погода, почти нулевая видимость, частые появления вражеских кораблей. И тогда, едва успев всплыть для зарядки батарей, приходилось погружаться вновь. Причем разглядеть силуэты кораблей удавалось в последний момент, когда только срочное погружение спасало от таранного удара. Экипаж вымотался от сырой одежды, беспрерывной качки, череды всплытий и погружений. Атаковать военные корабли не представлялось возможным. То они шли под острым углом, а то под нулевым, при которых, учитывая их высокие скорости, была высокая вероятность допустить промах; то видимости в перископ не было, и невозможно было прицелиться из-за пелены налетевшего снежного шквала.
И все-таки на четвертый день акустик доложил, что слышит шум винтов нескольких транспортов. Шел явно немецкий конвой, который сопровождался боевым охранением из нескольких сторожевиков или морских охотников — возглавляли охрану обычно эсминцы.
Всплыв на перископную глубину, командир обнаружил на дальности в тридцать кабельтовых шесть транспортов в сопровождении четырех сторожевиков и тральщиков.
Командир лодки решил прорываться через охранение к транспортам. Шаг рискованный, лодке лучше прорваться через охранение с головы или хвоста конвоя, но эта позиция для стрельбы торпедами явно неудобная. Лучший вариант — прорвавшись через охранение, занять позицию между охранением и транспортами, когда шум винтов лодки будет плохо различим на фоне шумов кораблей. Но здесь таилась другая опасность. После пуска торпед лодка мгновенно подвсплывает, показывая над водой нос или рубку, и легко засекается вражескими сигнальщиками. Для командира выбор сложный.
И капитан решил рискнуть. Догнав конвой, он пристроился в кильватер под водой. Затем, увеличив скорость, забрался внутрь охранения. Сторожевик и тральщик остались слева, транспорт — справа.
Неожиданно капитан-лейтенант появился в торпедном отсеке.
— Пойди в центральный пост, — приказал он Саше.
Тот скрылся в люке переборки.
— Буду краток. Одна голова хорошо, две — лучше.
В двух словах командир рассказал диспозицию «коробочек», как иногда на флоте называли надводные корабли.
— Что присоветуешь?
— Опасаешься, что после залпа лодка на поверхности окажется?
— Именно!
— Стрелять по самому большому транспорту с задержкой между торпедами секунд девять-десять, причем не с перископной глубины, чтобы бурун от перископа не засекли и лодка на поверхности не показалась, а с глубины метров пятнадцать.
— Глубоководная стрельба? Слышать приходилось, но сам не пробовал.
— Все как обычно, только вместо прицела в перископ надо полагаться на пеленг, который постоянно будет сообщать акустик.
— На словах просто. Ладно, надо пробовать, нарабатывать опыт. Может, в центральный пост пройдешь?
— Нужны сразу оба торпедиста, один не успеет. А с другой стороны — боцман у рулей, каково ему будет слышать, как командир лодки советуется с рядовым торпедистом?
— Верно. Добро.
Командир ушел. Дельный совет в трудную минуту дорогого стоит.
Тут же вернулся Саша:
— Чего командир хотел?
— Не велел говорить.
Саша обиделся, надул губы.
— Сейчас торпедная атака будет, просил все четко выполнить.
Саша недоверчиво посмотрел на Владимира, но дуться перестал.
Лодка совершила маневр, буквально на несколько секунд поднялась на перископную глубину, а потом снова погрузилась.
Володя мысленно представлял, что делает командир. В перископ он выбрал цель, потом лодка погрузилась на выбранную глубину и развернулась к цели. В следующее мгновение через открытый переборочный люк донеслись слова акустика:
— Пеленг цели — сто двадцать, дистанция — восемнадцать кабельтовых.
Акустик не умолкал, почти постоянно давая пеленг на цель.
Володя усмехнулся — он представил себе, как штурман в поте лица строит торпедный треугольник.
Неожиданно в переговорной трубе раздалось:
— Торпедные аппараты — товсь!
— Есть товсь! — ответил Саша как старший торпедист.
Володя и Саша заняли места у торпедных аппаратов.
— Первый — пли!
Первая торпеда с шелестом и бульканьем вышла из трубы торпедного аппарата.
Володя положил руку на рычаг. Через десять секунд раздалась команда:
— Второй — пли!
Володя дернул рычаг. Пошла вторая торпеда. Лодка сразу начала выполнять разворот, уходя от цели.
Володя считал секунды:
— Пятьсот один, пятьсот два…
Через минуту послышался глухой взрыв, через десять секунд — второй. Торпеды достигли цели! Теперь осталось самое существенное — уйти самим.
Снаружи по корпусу лодки послышались слабые щелчки — это заработали гидролокаторы немцев на тральщиках и сторожевиках.
Лодка опустилась на предельную рабочую глубину в пятьдесят метров и шла на малом ходу, чтобы производить как можно меньше шума. Но немцы засекли ее — недалеко от лодки взорвалась одна глубинная бомба, другая…
Обычно немцы использовали два типа глубинных бомб. Маленькие — WBF, с зарядом взрывчатого вещества 32 килограмма и глубиной взрыва от 15 до 75 метров, и большие — WBD с зарядом в 135 килограммов и глубиной подрыва от 25 до 120 метров. Причем во время преследования они могли сбрасывать на лодку до нескольких сотен бомб. Был случай, когда на нашу лодку за три часа преследования сбросили 820 бомб.
Радиус поражения глубинной бомбы под водой составлял от 18 метров у малой до 25 метров у большой.
После первых же взрывов лодка застопорила ход, командир приказал выключить все оборудование и соблюдать тишину. Было слышно, как на поверхности проходили боевые корабли, как шумели их винты.
Акустик шепотом передал командиру, что конвой следует дальше. А через несколько минут послышались два отдаленных мощных взрыва. Как потом оказалось, этот же конвой засекла наша «щука», возвращавшаяся со своей позиции. Воспользовавшись суматохой среди охраны конвоя после первых взрывов, она подобралась незамеченной и потопила еще один транспорт.
Силы сопровождения разделились — «малютке» это было на руку.
Но немцы не успокаивались. Видимо, они прилепили электромагнитный буй, потому что рядом с лодкой стали рваться бомбы, и некоторые настолько близко, что было слышно, как осколки стучат по корпусу. Моргнул и потух свет, но потом зажегся.
Командир приказал дать малый ход. Однако немцы не отставали, взрывы раздавались слева и справа, а иногда выше корпуса лодки. Лодку временами раскачивало, как во время шторма на поверхности. Субмарина шла зигзагами, сбивая немцев с толку, но они продолжали идти почти рядом.
Командир обеспокоился — видимо, лодка оставляла за собой след. Хуже, если это соляра. Топливо легче воды, оно всплывает вверх, и маслянистое пятно на воде указывает местоположение лодки. Но бывает, что травят воздушные магистрали.
— Трюмным, проверить все магистрали, осмотреть манометры!
Вскоре дефект нашли. Травило воздух, оставляя на поверхности воды цепочку воздушных пузырьков, магистраль среднего давления. Перекрыли кран, заглушив магистраль, и лодка сумела оторваться от сторожевика.
Изрядно истощились батареи. Малым ходом, экономя энергию, ушли курсом ноль, на север, подальше от конвоя миль на десять, и всплыли для подзарядки.
Когда открыли люк прочного корпуса, все с наслаждением вдохнули свежего воздуха. Запустили дизель, и он стал протягивать свежий воздух через отсеки.
Теперь лодка шла надводным ходом. Радист доложил в штаб о потопленном транспорте и о том, что лодка возвращается в базу.
Трюмные устраняли те неисправности, которые можно было устранить своими силами. Торпедисты, свободные от вахты, отлеживались в гамаках — через два часа была их очередь стоять сигнальщиками на ходовом мостике.
Немного вздремнув, торпедисты надели сухую и теплую одежду. За четыре часа вахты северный промозглый ветер пробирал любую одежду, заставляя к концу дежурства мечтать о теплом отсеке лодки. Обычно на подводном ходу свободные от вахты матросы собирались в электромеханическом отсеке, где от ходового электродвигателя было тепло и можно было раздеться до тельняшек.
На надводном ходу собирались у дизеля. Здесь тоже было тепло, но очень шумно, невозможно было разговаривать.
На ходовом мостике были старпом и оба торпедиста. Дул небольшой ветер, моросил мелкий нудный дождь — еще не самая плохая погода из возможных.
Шли уже час надводным ходом, под дизелем.
Володя, испросив разрешение у старпома, по барбету, узкой площадке вокруг рубки, пробрался к пушке перед рубкой. Здесь не так задувало, а сектор его наблюдения был передний.
Внезапно Саша закричал:
— Вижу курсом ноль корабли!
— Срочное погружение!
Чертыхаясь, Володя обогнул рубку, опустился в рубочный люк и с ужасом увидел, как на его глазах закрылся люк прочного корпуса, отрезав его от центрального поста. Он несколько раз ударил кулаком о толстую сталь, но только костяшки пальцев отшиб — его стука никто не услышал. Сейчас бы ударить чем-нибудь металлическим, но под рукой ничего не было.
Зажурчала вода в цистернах.
От ужаса и отчаяния волосы на голове Володи зашевелились. Если лодка уйдет на глубину, его не спасет никакое судно. В ледяной воде можно продержаться десять, от силы двадцать минут, потом переохлаждение — и смерть. Здесь, рядом, его боевые товарищи, а он остается один. Неужели же они не видят, что его нет? От отчаяния он закричал, только разве услышат его за толстым железом?
Лодка стала погружаться. Вода достала до ботинок, потом — бурным потоком до колен.
Не медля ни секунды, Володя скинул теплый, обшитый брезентом бушлат, стянул с шеи ремешок тяжеленного морского бинокля.
На его глазах ушел в шахту перископ — Володя успел ударить по нему кулаком.
Вода уже дошла до пояса, обжигая холодом ноги.
Страх и ужас происходящего едва не парализовали волю Володи, но мозг отдавал трезвые команды. Надо было покидать рубку и отплывать подальше от лодки — погружаясь, она может утянуть его за собой в водоворот. Мелькнула предательская мыслишка: «А может, остаться в рубке? Все равно в море не выжить, только мучиться буду дольше?»
Но жажда жизни взяла свое. Он бросился с уходящей из-под ног палубы в волны. Холод сразу сковал грудь и ноги. Володя заработал руками, отплывая от лодки.
На месте погружения несколько секунд еще виднелся верх рубки, но потом и он исчез. Еще мгновение бурлила вода, потом волны захлестнули место, где только что была лодка.
От отчаяния и обжигающего холода Володя закричал, срывая голос, повертел головой из стороны в сторону. Ни кораблей, которые заметил Саша, ни лодки — никого вокруг! Он один в холодных водах. Страх сжал сердце ледяной рукой.
Стараясь удержаться на поверхности, Владимир изо всех сил молотил по воде руками и ногами, но намокшая одежда и разбухшая от воды обувь тянули его вниз. Он с тоской посмотрел в низкое небо. Как жалко и нелепо умирать в таком возрасте! И ладно бы от пули, от осколка в бою — как солдат. Но утонуть в море из-за нелепой случайности — что может быть мучительнее и страшнее?
В полукабельтове от него вспучился воздушный пузырь, потом показалась рубка, затем — корпус лодки, его лодки! Володя закричал.
На рубке показались люди. Вода заливала лицо Владимиру, и он лишь смутно видел их фигуры.
Лодка дала задний ход и медленно подошла к нему.
Из рубки по скользкой палубе к корме бежали подводники. Боцман в легком бушлате, уже промокшем от брызг, бросил ему конец:
— Держись!
Но озябшие руки не слушались, веревка вырывалась из рук. Ну нет, когда спасение уже рядом, он не сдастся! Но на лодку без помощи ему не взобраться — покатые бока корпуса ее мокрые и скользкие.
Боцман бросил конец еще раз.
Володя поймал его, намотал на запястье и, поскольку пальцы уже не слушались, вцепился в веревку зубами. Двое подводников потащили его к такой близкой и такой недоступной пока еще лодке.
Владимира втащили на легкий корпус, кто-то ухватился за робу, помог подняться на палубу. Однако ноги уже не слушались, он не мог встать. Тогда его подхватили под руки и потащили к рубке. Там обвязали мокрой веревкой вокруг груди и спустили в шахту рубки, а оттуда — в центральный пост. Здесь его приняли на руки подводники и понесли в камбуз. Сняв с него мокрую одежду, уложили на единственный обеденный стол и стали растирать техническим спиртом.
— Дайте ему спирта внутрь, для сугреву! — распорядился боцман.
Рядом с виноватым видом суетился Саша.
Володе поднесли кружку со спиртом. Он сделал пару глотков и закашлялся.
— Вот привыкли «шилом» все болезни лечить. Чаю ему нужно горячего! Боцман, организуй сухую одежду, что он нагишом на холодном столе лежит! — распорядился подошедший командир.
Володе дали горячего сладкого чаю, натянули сухое белье. Он еще помнил, как его донесли до отсека и уложили в гамак, но дальше — отрубился…
Очнулся, когда торпедист Сашка, подняв ему голову, поднес ко рту кружку с горячим чаем.
— Пей, тебе согреться надо!
Володя выпил всю кружку и откинулся на подушку. Руки — особенно пальцы — уже отошли, но ныли нещадно, как будто их грыз неведомый и невидимый зверек, а ног он не чувствовал.
— Саш, ноги мне разотри.
— Боюсь. Кожа на них красная, вздулась. Потерпи, скоро в базу придем.
Володя уснул, но вскоре проснулся оттого, что его стал бить кашель — сухой, раздирающий грудь, не дающий уснуть. Лоб стал гореть, а тело покрылось мелким потом. Похоже, вынужденное купание оборачивалось серьезной простудой.
Когда лодка вернулась в базу, Володя уже был без сознания. Четверо подводников вытащили его на веревках и отвезли в госпиталь.
Очнулся он на третий день. Голова была тяжелой, в груди при каждом вздохе кололо с обеих сторон.
За дверью палаты кто-то с кем-то спорил, женский голос кого-то убеждал:
— Нельзя тебе к нему, без сознания он. Доктор сказал — сильное переохлаждение у него, двухсторонняя пневмония.
— Да я только посмотреть и гостинчик передать…
— Хорошо, но только на одну минуточку.
Дверь приоткрылась, и в нее бочком проскользнул Сашка.
— Живой? — Он наклонился над Володей. Но тот, не в состоянии ничего сказать от слабости, только моргал глазами.
— Мы тут тебе подарок… витаминчиков… Ешь, поправляйся. Весь экипаж желает…
Что ему желает экипаж, Володя не узнал. Вошла здоровенная, как гренадер, медсестра, подхватила тощеватого Сашу под локоть и буквально выволокла его из палаты.
— Видишь, он слабый, а ты к нему с разговорами… Нельзя ему!
Саша что-то бубнил в оправдание, но сестра вела его к выходу.
Володя скосил глаза. На тумбочке в авоське лежали апельсины. В Мурманске — чудо редкое! Как потом узнал Володя, подводники выпросили пару килограммов у моряков американского транспорта, пришедшего с конвоем.
Хотелось пить. В этот момент стукнула дверь и вошла медсестра.
— Как себя чувствуешь, ранбольной?
— Пить, — прошептал Володя пересохшими губами. Медсестра поднесла к его рту носик чайника, и Володя, припав к нему, выпил едва ли не половину. Он пил бы еще, но медсестра больше не дала:
— Хватит, хватит.
— Где я?
— В госпитале, в Мурманске. Слава богу, в себя пришел, три дня ведь без памяти лежал. Тут твои с подлодки одолели, каждый день ходють и ходють. Говорю же им — нельзя, доктор не велел. Сейчас я тебе укольчик сделаю, а потом таблетку выпьешь.
Медсестра ловко сделала укол, а потом поднесла Володе таблетку — он с трудом ее проглотил.
— Где же тебя так простыть угораздило?
— В море смыло. Пока вытащили — простыл.
— Ох, несчастье какое! Ну, ничего, отлежишься в тепле, подлечишься. Давай я тебе апельсин очищу.
Медсестра ловко сняла с апельсина кожуру и стала подносить ломтики ко рту Володи. От апельсина пошел одуряющий запах, и почему-то сразу вспомнился Новый год, елка, салат «оливье», шампанское, апельсины и грохот фейерверков за окном.
Володя с трудом одолел апельсин.
— Вы возьмите пару апельсинов домой, детишек угостите.
— Что ты, милок! Тебе самому они нужны! Ешь, поправляйся.
— Ваши детишки давно, наверное, апельсинов не ели, а мне все не съесть.
— Ну, если так…
Медсестра сунула пару апельсинов в карман и ушла.
Вскоре заявился доктор — в белом халате поверх флотской формы. Деревянным стетоскопом он прослушал легкие Володи, простучал и покачал головой:
— Повезло тебе, парень. Я уж было думал — не жилец ты.
— Что, все так плохо?
— При поступлении было хуже, так что будем надеяться.
И потянулись нудные госпитальные дни. Еще дважды к нему заходил Сашка — сказал, что вместо заболевшего Володи им на время с лодки, стоявшей на ремонте, дали другого торпедиста. По всему выходило — скоро новый поход, ведь лодку забункеровали.
— Так что если не приду — не обижайся. Значит, в море ушли.
— Я понимаю, служба.
Ближе к вечеру неожиданно для Володи пришел командир лодки. Поздоровавшись, он присел на стул.
— Как ты?
— Иду на поправку.
— Это хорошо. Замполит на нового старпома в штаб стукнул о происшествии, дескать — халатность.
— Меня волной с палубы случайно смыло. Сам виноват — не привязался.
— Молодец, сам понял. Если кто из штаба придет, так и говори.
— Не мальчик, понимаю. Зачем лишние неприятности?
— Да, я насчет глубоководной торпедной стрельбы… Ты практику имел?
— Чисто теоретически. Я же на Балтике воевал, а там глубины сам знаешь какие. В училище рассказывали.
— А я вот в первый раз стрелял с твоей подачи. Получилось. Лодку подремонтировали. На легком корпусе пробоин от осколков глубинных бомб полно, ну да на скорость они не влияют.
Командир вытащил из кармана шинели пару шоколадок и положил их на тумбочку.
— Выздоравливай. Хороший ты мужик, жаль, что раньше не познакомились. Я постараюсь тебя из рядовых вытащить, на рули хотя бы посадить.
— Вместо боцмана?
— Рулевой-то нужен, да и посоветоваться, если припрет, будет не с кем. Дальше-то, после войны, как жить думаешь?
— Не знаю, не думал еще. Немца одолеть надо.
— Одолеем. После Курска немец уже не тот. Силен, слов нет, но не тот. И новинки постоянно появляются. Недавно наши столкнулись с акустической торпедой — по шуму винтов наводится. Немцы дали залп двумя торпедами по тральщику. Тот успел увернуться, думали — пронесло. А торпеды циркуляцию выписали — и в корму ему. «Коробочка» пополам и развалилась. Это в Карском море было, мне знакомый командир миноносца вчера рассказал — он людей из воды поднимал. Из всего экипажа в живых только двое и остались.
— На каждый хитрый болт всегда найдется гайка с левой резьбой.
— Это как? Я не понял.
— Если обнаружил пуск торпеды, сойди с ее курса и тут же двигатели глуши. Не ход, а именно дизеля. Такие торпеды идут на шум винтов или звук работающего двигателя. Заглушил двигатель — торпеда мимо пройдет. Для них звук — что для магнита железо. Потом выждать минуты четыре-пять, и все дела.
— Не знал. Наши пока ни одной такой торпеды не захватили, чтобы устройство изучить. Говорят, на них самоликвидаторы стоят.
— Конечно, немцы свои секреты берегут.
— За подсказку спасибо, выздоравливай. Ну, будь!
У Володи уже от уколов болели предплечья и ягодицы — даже сидеть было тяжело. Но ему очень хотелось выздороветь, вернуться на лодку. За то время, что он служил на ней, лодка стала почти родным домом. У других подводников были дома, семьи — пусть и далеко. Они получали письма, их души согревало сознание, что дома ждут родные, переживают за них. А у него не было никого, только сослуживцы и лодка. Но даже с подводниками, с которыми ходил вместе в боевые походы и вместе с ними рисковал, Владимир не мог толком сдружиться — мешала какая-то невидимая стена. Будучи из другого времени, из другого мира, он не мог открыться им в полной мере. Ему приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не сказать лишнего, не привлечь внимание, не вызвать подозрения.
И еще одно угнетало. Подводники жили честно, по своим документам. А он все время подспудно побаивался, что его обман раскроется. Конечно, ничего противозаконного он не совершал и воевал не хуже других, но как это объяснить НКВД или «СМЕРШу»? Раз живешь под чужой фамилией и с документами погибшего, стало быть, есть что скрывать. А не враг ли ты, не немецкий или финский шпион, умело маскирующийся под краснофлотца? Володя как-то поймал себя на мысли, что обходит радиостанцию стороной. Ведь для любого шпиона связь — это важнейшая сторона работы. Добыл сведения — передай, иначе они устареют и будут никому не нужны. А передать что-то с подлодки можно было только по рации. Как-то даже радист с «малютки» обиделся на него.
Подводники отмечали праздник — День Военно-морского флота. Володя отсел подальше от радиста, и тот это заметил:
— Ты уже второй раз от меня отсаживаешься, как от чумного. От меня что, плохо пахнет? Так я вчера в бане был.
— Нет-нет, как ты мог подумать? — стал оправдываться Владимир. — Я просто к торпедисту Саше поближе хотел сесть, все-таки одно боевое подразделение.
— А, тогда ладно, — смягчился радист.
Вне лодки подводники старались время вместе не проводить — за время походов одни и те же лица в лодке надоедали. Они и так знали заботы, радости и семейные неурядицы друг друга.
Конечно, Владимиру хотелось бы пообщаться с другом без опасений, поделиться проблемами, посоветоваться, но такого человека рядом с собой он не видел. К тому же в людях этого, военного, времени Володя заметил то, что уже отсутствовало в его современниках: здесь безудержно верили в полководческий гений Сталина, непогрешимость руководителей партии, органов НКВД и «СМЕРШа». Хотя зачастую в руководство пробивались люди малограмотные, безынициативные исполнители, боящиеся брать на себя ответственность.
В госпитале Володя отлежался, отоспался от вахт, отогрелся. В боевых походах вахты и атаки — свои и чужие — выматывали. А в госпитале он уже на десятый день стал размышлять — особенно после слов командира.
Действительно, через полтора года закончится война, и если он останется жив — куда ему податься? Армию и флот после войны сократят, стране будет не под силу содержать столько здоровых мужиков. А море и подлодки он любил. Вот и лезли в голову тяжкие думы, и выхода он пока не находил.
В полдень, как и многие раненые, он подходил к репродуктору, слушал сводки Совинформбюро о положении на фронтах, обменивался с другими краснофлотцами мнениями. Только о войне на Севере говорили мало. Фронт стоял на месте, и что можно было рассказать о действиях флота?
Минуло уже десять дней, как его лодка ушла в поход, и Володя стал беспокоиться — не случилось ли чего, почему Саша не идет его проведать? Ведь запасов по автономности «малютке» хватало на семь дней, а если сильно экономить топливо, можно растянуть на восемь.
Однако Саша все же навестил друга.
— Извини, что не сразу пришел. Лодка на базе уже третий день. Потрепало нас сильно.
— Немцы?
— Непогода.
Конечно, мореходность у «малютки» была всего пять баллов, шторм не для нее. Да и создавалась лодка для прибрежного плавания. Главным ее достоинством было то, что она могла транспортироваться по железной дороге к любой базе. До войны это считалось преимуществом — можно было быстро и скрытно перебросить лодки с одного морского театра военных действий на другой. Прочие же военные качества, такие, как вооруженность, мореходность, малая автономность плавания и небольшая глубина погружения, остались на втором плане.
— Теперь на ремонте стоим. Командир просил передать тебе привет, ну и другие члены экипажа — тоже.
Они поговорили о здоровье Володи, потом — о флотских слухах. Саша был человеком общительным, имел на базе много приятелей и знал все сплетни, только Володю это мало интересовало.
Через три недели пребывания в госпитале Владимира выписали, предоставив две недели отпуска по болезни. Ехать ему было решительно некуда, а оставаться на базе не хотелось. Но неожиданно Володя вспомнил о продавщице Кате из Молотовска. А не махнуть ли к ней? Тем более что Саша на днях говорил о том, что в Молотовск для ремонта идет «морской охотник».
Как удалось узнать, МО туда действительно шел. Командир его сначала упирался, не хотел брать Владимира.
— Не пассажирское судно у меня.
— Я же к родным, отпуск после госпиталя дали, — слегка приврал Володя.
Командир смягчился:
— Ладно, поднимайся на корабль.
«Охотник» шел до Молотовска сутки и за это время вымотал качкой всю душу. То ли отвык Володя за три недели от качки, то ли кораблик всегда так болтало, но он спустился на пирс Молотовска зеленым от качки. А может, просто после болезни ослабел.
С трудом Володя нашел знакомую улицу и дом, постучал в дверь.
— Кто там? — раздался знакомый голос.
Володя помедлил с ответом. Вот ведь приперся нежданно-негаданно. А вдруг она не одна? Он ведь ей не законный муж — даже не любовник в полном смысле слова.
— Это я.
Катя распахнула дверь.
— Саша? — удивилась она. — Заходи.
Володя снял бушлат.
— Ты теперь в военном флоте? Помнится, ты плавал на «Софье Перовской»?
— Было. А теперь на подводной лодке, старший матрос. Ты одна?
— А кого ты ожидал увидеть?
— Извини.
— А кушать нечего, только чай.
Володя достал из тощего «сидора» две банки консервов — американской консервированной колбасы, упаковку яичного порошка, прозванного «яйцами Черчилля», и булку черного хлеба, выданных в госпитале сухим пайком. А главное — ему дали продовольственный аттестат на четырнадцать суток, на время отпуска.
— С голоду не помрем. Мне отпуск дали на две недели. Приютишь?
— Конечно, милый!
Володя ножом вскрыл банку колбасы, Катя развела водой яичный порошок, зажгла керосинку и вылила на сковороду болтушку. Получился довольно неплохой омлет. С колбасой и черным хлебом вполне съедобно и вкусно, а по полуголодным тыловым меркам — так почти царский стол. Не спеша выпили пустого, без сахара, чаю.
— Вспоминала я тебя, Саша, а тебя все нет и нет. Полгода ведь прошло.
— Я же не на курорте был, воевал.
— Понимаю. А ты вспоминал обо мне?
— Иногда. Некогда просто было, выматывались так, что до койки едва добирались. На войне не до женщин, в живых бы остаться.
— Досталось тебе… — Катя неожиданно погладила Володю по голове.
После бурных ласк оба сразу уснули — Володя был еще слаб, а Кате с утра надо было на работу.
Володя проспал до утра. Проснувшись, встал, умылся и оделся — надо было получить по продовольственному аттестату продукты. Денег у него на этот раз не было совсем.
Он снял с гвоздика запасной ключ, прихватил пустой «сидор» и отправился искать продовольственный пункт. Отстояв в очереди, он получил продукты сразу на все дни отпуска, набив ими полный «сидор» — кое-что пришлось даже по карманам распихивать. Конечно, выглядело все скромнее, чем на лодке, где давали фронтовые сто граммов, заменив ими положенный стакан вина, но прожить можно было. И больше до самого убытия он из квартиры не выходил. На улице уже морозновато, чего там нос и прочие части тела морозить? Пока Катя была на работе, он отсыпался, чтобы ночью отдать должное женскому телу. Только удивлялся — откуда у женщины бралось столько сил? Днем на работе, вечером еду готовит на убогой керосинке, а ночью… В общем, две недели пролетели, как один день.
Утром они обнялись на прощание. Катя уходила на работу, а Володя — в порт, искать попутную посудину.
В Мурманск из Молотовска и Архангельска корабли ходили часто, и Володя уговорил капитана сторожевого корабля взять его на борт, показав документы. Во время перехода он отсиживался в матросском кубрике. На море непогода, моросил дождь, периодически — с мокрым снегом, и лишний раз мокнуть ему не хотелось.
Они прошли уже половину пути, как взревела сирена и объявили боевую тревогу. Матросы разбежались по боевым постам.
Володя вышел на палубу. Если есть какая-то опасность, лучше видеть ее самому и приготовиться. А в иллюминатор только волны из кубрика видны.
Сторожевик резко сменил курс, матросы к бомбосбрасывателям подкатили глубинные бомбы, похожие на бочки. Наверное, засекли немецкую подлодку, догадался Володя.
Командир боевой части, лейтенант, дал отмашку, и сбросили первую бомбу. Раздался приглушенный водой взрыв, и в полусотне метров за кормой вздыбился водяной фонтан.
За первой бомбой последовала вторая, третья… Сторожевик менял курс и бомбил.
Пробегавший мимо матрос бросил на ходу:
— Перископ видели, лодку бомбим.
Володя мысленно удивился. Ну ладно, сбросили несколько бомб на то место, где лодку видели. Это понятно — вдруг уйти не успела? Но потом-то зачем идти галсами и бомбы швырять? Постоять надо, акустикам послушать, что творится под водой. Где слышны шумы, туда и бомбы сбрасывать. Или лодка осуществляет под водой маневр, уходя от бомб? Только командир владеет всей информацией и решает, какие действия предпринимать.
Но кто такой Владимир на борту сторожевика? Случайный пассажир, хоть и в морской форме. И его подсказки, даже если они дельные, командир может игнорировать, а то и вовсе выгнать Володю из рубки. Не может краснофлотец давать советы командиру!
С правого борта со стороны моря Володя заметил след торпеды — с надстройки, где он стоял, было видно далеко. Не мешкая ни секунды, он взлетел по трапу на ходовой мостик:
— Торпеда справа, курс девяносто!
Командир рванулся к иллюминатору, выматерился, увидев надвигающуюся опасность, подбежал к машинному телеграфу, рванул ручку на «полный вперед», прокричав «Полный вперед!» в переговорную трубу.
Сторожевик начал набирать скорость. За кормой вспенилась вода, взбитая винтами. Судно медленно сдвинулось. Но уж очень медленно — инерция корабля давала о себе знать.
Володя смотрел то на торпеду, то на корму судна — успеет ли судно увернуться от нее или нет? И других кораблей поблизости не видно. Если торпеда попадет, долго в ледяной воде не выжить — уж он-то это знает, испытал лично.
Успели, повезло! Торпеда пронеслась за кормой.
Володя бросился к иллюминатору левого борта, и тут до него дошло. Если был виден след торпеды, стало быть, она обычная, какие немецкие подводники применяют давно. Но есть еще новые, с акустическим наведением, электрические, и за ними следа видно не будет. А немецкая подлодка, если это распространенная «семерка», имеет четыре носовых и два кормовых торпедных аппарата. И заряжены в них могут быть торпеды разных типов.
— Ты чего мечешься от борта к борту, краснофлотец? — Командир сторожевика явно повеселел после того, как торпеда прошла мимо судна.
— На след смотрел.
— А что там может быть нового? — Командир корабля хохотнул. — Торпеда, она и есть торпеда.
— Это торпеда старого типа была, с паровым двигателем — за ней пузырьки видны. Если от нее увернулся — считай, повезло. Но немцы могут пустить торпеду с акустическим наведением — она сама на шум винтов или двигателя идет, от такой не увернешься.
— А по следу?
— И следа нет.
— Вот паскуды, додумались! И что делать?
— Глушить двигатель и не двигаться. Торпеда не найдет источника шума и может пройти мимо.
— Слышал я мельком о таких, но сам не сталкивался.
— Товарищ капитан-лейтенант! — доложил сигнальщик. — Вижу перископ, влево двадцать!
Все находившиеся на мостике повернули головы налево.
Головка перископа едва возвышалась над водой, но за ней тянулся видимый след. Лодка некоторое время — секунды — шла по прямой, а потом ушла под воду.
Володя выскочил из рубки. Обзорность из нее ограниченная, и снаружи видно гораздо лучше.
Он впился глазами в то место, где видел лодку. «Немец» всплыл на перископную глубину, рискуя быть обнаруженным, не просто так. Он определял параметры цели для новой торпедной атаки, а цель была только одна — сторожевик.
Володя напрягся, стараясь даже не моргать. Во время пуска торпеды лодку обычно подбрасывает вверх из-за резкого изменения дифферентовки, и она может показаться носом, верхом рубки или перископом, обозначить себя воздушным пузырем.
И лодка себя проявила. На мгновение показались сетерез и ограждение на носу, тут же ушедшие под воду. Это продолжалось всего лишь миг, который Володя не пропустил.
Он ворвался на мостик.
— Лодка пустила торпеду, дистанция около десяти кабельтовых!
— Лево руля! — тут же скомандовал капитан. — Самый полный вперед!
Судно рвануло вперед, вздымая волны. В машинном отсеке выли дизели, за кораблем, как дымзавеса, стелился солярочный выхлоп.
— Товарищ капитан, — обратился к командиру Володя, — надо бы стопорить машину.
Командир зло глянул на него из-под козырька фуражки. Наверное, подумал: «Тоже мне советчик, из деревенских небось. Даже до боцмана не дорос, а туда же». Тем не менее он послушался, приказав «Стоп машине!».
Сторожевик прошел немного по инерции и встал, покачиваясь на волнах. Все, кто был на ходовом мостике, приникли к иллюминаторам.
Никакого следа от торпеды на поверхности воды не было. Но Володя ясно видел носовое ограждение. После пуска торпеды лодку сразу уравновесили забортной водой, и она скрылась из виду. Но выстрел был!
В середине войны немцы применяли два вида торпед. Одни — с неконтактным взрывателем G-7 стандартного калибра, 533 миллиметра (21 дюйм), длиной 718 сантиметров и массой взрывчатого вещества 28G килограммов, приводившиеся в действие паром на основе спиртово-воздушной смеси. Такие торпеды имели три режима хода: 30, 40 и 44 узла при дальности хода соответственно 12 500, 8000 и 6000 метров. Главным недостатком такой торпеды был тот, что она оставляла за собой пузырьковый след.
В середине 1943 года немцы стали применять другой вид торпеды — G7-T5, самонаводящиеся акустические торпеды «крапивник». Такая торпеда имела мощный аккумулятор и электродвигатель мощностью в 100 лошадиных сил, вращавший два винта в противофазе. При ходе торпеды она не оставляла следа, демаскирующего ее. Максимальная скорость торпеды была снижена до 24,5 узла при дальности хода 5750 метров. Прибор самонаведения взводился после прохождения торпедой 400 метров. Головка самонаведения была способна фиксировать кавитационные шумы винтов при скорости цели до 18 узлов на расстоянии до 300 метров.
Но и у этой торпеды оказался недостаток. После пуска она могла совершить циркуляцию и поразить саму лодку, приняв ее за цель. Поэтому после пуска торпеды командирам предписывалось срочное погружение на глубину до 60 метров. Секрет торпеды был разгадан, когда на Балтике нашим морским охотником M103 была потоплена немецкая субмарина U250 с двумя новейшими торпедами. Причем потоплена она была на мелководье.
Торпеды достали и изучили. По просьбе Черчилля Сталин позволил присутствовать при изучении торпед британским специалистам.
Сторожевик стоял, и ничего не происходило.
Командир усмехнулся:
— Вы, подводники, все такие трусоватые?
И в этот момент далеко за кормой прогремел мощный взрыв. Не найдя цель, торпеда самоликвидировалась.
Теперь уже улыбнулся Володя:
— Мы не трусливые, а осторожные. Неосторожные на дне лежат.
Командир покраснел: его уели при подчиненных — рулевом и штурмане. А главное — кто? Краснофлотец! Зычным голосом он приказал:
— Посторонним очистить ходовой мостик!
Володя пожал плечами и вышел. Это он-то посторонний? Но никому и ничего он доказывать не собирался. В конце концов, его задача — добраться до Мурманска, а там и Полярный, где база подплава, рядом.
Командир сторожевика решил лодку не упускать. Судно пошло вперед галсами, меняя курс. За корму с лоточных бомбометателей сбрасывались бомбы, установленные на разную глубину срабатывания.
Володя засомневался в успехе. Лодка, потратив две торпеды на относительно небольшой корабль и не добившись успеха, уже ушла из района.
Но упорство командира сторожевика было вознаграждено. После одного из взрывов глубинных бомб на поверхность воды вырвался воздушный пузырь и деревянные детали палубы подводной лодки.
Корабль застопорил ход и вернулся к месту повреждения лодки. Там уже начало расплываться соляровое пятно. Туда сбросили еще две бомбы, установив взрыватели на 60 и 100 метров. Но, вероятно, зря. Получив повреждения и набрав воды через пробоины, лодка затонула. Глубины в этом районе моря значительные, и лодку просто раздавит на глубине.
Сторожевик постоял у места потопления лодки с четверть часа. Штурман определил координаты потопления лодки, и сторожевик двинулся дальше.
Чтобы не мерзнуть, Володя забрался в кубрик лодки — на палубе одежду пронизывал ледяной ветер.
Уже ночью сторожевик входил в Екатерининскую гавань Полярного — он должен был забрать людей и следовать дальше в Мурманск.
Володя попрощался с матросами и сошел на берег. Для начала он прошел к дежурному по штабу бригады подплава: надо было отметить прибытие на службу — истекали последние часы его отпуска, иначе можно было оказаться в дезертирах. Кроме того, только дежурный мог сказать, где находится его «малютка».
И вот здесь случился облом. Лодка находилась в море.
— Сколько ждать?
— Сам понять должен, не могу сказать. Иди в казарму, отоспись да отдохни.
Володя поплелся в казарму — надо же где-то было есть и спать.
В казарме было достаточно прохладно, но он угрелся под одеялом и уснул.
А через два часа объявили подъем. Матросы вскочили и побежали умываться.
Володя с наслаждением потянулся. Чего вставать, когда лодки нет?
Но он просчитался. В казарму вошел старшина и увидел матроса на койке. От возмущения он даже задохнулся и покраснел:
— Это что такое? Встать!
Володя поднялся.
— Старший матрос Поделякин, четвертый дивизион подплава, — четко доложил он.
— Разгильдяй! Почему в кровати?
— Я только прибыл, ночь не спал, — попытался оправдаться Владимир.
— В наряд на кухню!
— Есть!
Спорить с начальством — себе дороже, это Володя знал четко со времен учебы в училище.
Он оделся, умылся и отправился на кухню. Там было работы непочатый край — мыть посуду, чистить полугнилую картошку, таскать воду. Одно было хорошо: сыт и в тепле.
Меж тем он заметно устал. После болезни и отпуска в работу втягиваться всегда тяжело, да еще и не выспался.
Следующую ночь Владимир спал как убитый, но вскочил утром по сигналу «Подъем», как и все. Он умылся, оделся, заправил койку и вместе со всеми отправился строем на завтрак, а потом — на политзанятия.
Так шел день за днем, пока через неделю в гавань не вошла его «малютка». Он ее сразу узнал, издалека. Однако холостого пушечного выстрела не было, стало быть — побед не одержано.
Когда лодка ошвартовалась, Володя отправился к причалу.
Подводники выглядели утомленными, лица их, заросшие недельной щетиной, были серыми от усталости.
Полтора месяца Володя не был на лодке. Вроде немного, а показалось — так давно.
Он доложил командиру о прибытии на службу после отпуска, а потом обнялся с Сашкой.
— Еле ноги унесли, — пожаловался тот. — Сначала самолеты нас засекли, отбомбились. Потом обнаружили конвой, так их сторожевики и тральщики глубинными бомбами засыпали. Так и вернулись ни с чем.
— Я рад видеть тебя в добром здравии! Соскучился я по лодке.
— Нашел о чем скучать! Не надоела? Ты лучше расскажи, где и как отпуск провел?
