Петька Зубов, Сашка Коваленко. Граница Республики Тюркских Народов и Российской Конфедерации Независимых Народов

Когда начинала работать программа «Обрети дом» – никто из чиновников миссии не мог себе представить всех тех трудностей, с которыми столкнется ее исполнение. Огромная территория, которую предстояло «освоить», казалась щедрой, обильной и беззащитной, барыши – несомненными и потрясающими масштабностью. Но…

Во-первых, местные русские назначенцы – без которых ничего нельзя было сделать, так как специалистов по России (настоящих, а не важно надувающих губы после окончания «курсов» и отбытия «командировок») оказалось до смешного мало и почти всех их сгребли военные, – были вороваты настолько, что приходили в ужас даже закаленные работой в Африке ооновские «зубры». Российские чиновники крали все – крали бесстыдно, открыто и нагло, превращая бюджет программы в огрызок из десяти-пятнадцати процентов от выделенного ООН. Но и этими процентами распоряжаться толком никто не мог, или не умел, или не хотел. Вороватость и некомпетентность этих существ (людьми их назвать было трудно) потрясала заезжих специалистов, которые и сами были не прочь положить в карман тысячу-другую долларов или евро и заниматься отписками вместо работы. Но все до́лжно иметь края!

Россиянско-чиновничья душа, бушующая на просторе, краев не имела и знать их не хотела.

Во-вторых, контингент на построссийском пространстве оказался чудовищно тяжел для работы. И эта тяжесть носила некий ирреальный характер. Молодые чиновники, ехавшие в дикие русские земли с купленными за свой счет дорогими бронежилетами и шлемами, быстро их забрасывали – тут нужны были мотки запасных нервов, а этого добра не производили даже лучшие компании по нанотехнологиям.

Легче всего изымались дети у кавказцев. Ну, правда, сначала гордые джигиты, привыкшие к тому, что россиянская власть под них прогибается сплошь и рядом, попытались себя так же вести и с эмиссарами ООН. Но после того как «заблудившиеся» самолеты пару раз уронили на особо наглые селения вакуумные бомбы, кое-куда гарнизонами поставили турок (кавказцев презиравших до крайности и смотревших на них как на своих исконных рабов), а кое-где разрешили «оторваться» казачьей ооновской дивизии – обитатели подмандантых территорий сделались шелковыми и по первому свистку тащили сами хоть девушек в бордели, хоть детей на вывоз – еще и упрашивали взять. То есть вернулись в свое привычное состояние трусливых рабов, из которого их долго и глупо выволакивали излишне добрые русские…

С этими русскими тоже не было особых проблем. Почти не было. Ну… не везде были. А те, что были, старательно и умело замалчивались. В целом русские родители отдавали детей с тупой покорностью, а сами либо спивались, либо кончали с собой. Основные проблемы начинались потом – уже с самими детьми.

Русские детишки были не такие наглые и шумные, как, например, арабчата, даже казались скорее тихими и робкими. Но подлянки, которые они устраивали, отличались невинной изощренностью. Самым распространенным был фокус «развести на слезках». На него чаще всего шли беспризорники, которые никому не верили вообще – сдавались людям из комитета, пускали слезы и сопли, выли, что хотят в Западный Рай… а получив кое-какое барахло, а главное – армейские пайки, линяли толпами, непостижимым образом просачиваясь сквозь охрану, и растворялись на просторах «построссиянии». С ребятами, изъятыми из семей, было намного меньше проблем… обычно. Но зато никогда нельзя было предугадать, что и когда они выкинут. Были случаи чего угодно – там мальчишка сунул голову в двери грузового лифта и удавился, а там – каким-то образом похитил у охранника пистолет и открыл стрельбу. Уроки, выученные в мусульманских странах, не помогали. Немного «поученный» овчарками или ботинками солдат, свирепый и фанатичный юный исламист мгновенно превращался в послушную протоплазму и на миротворцев смотрел как на всесильных злых богов. Русские, как правило, изначально не давали повода для такого обращения – не кричали «Слава России!», хлопали испуганными глазами, послушно со всем соглашались… а потом бежали или нападали на охранников, причем зачастую безо всякого видимого повода. По статистике, из каждых десяти русских детей, оказывавшихся в руках ооновцев, семеро совершали попытки побега, из них четверо – удачные.

Поэтому времена беспечных рейсовых автобусов и пересыльных бараков со стенами из листов пластика быстренько отошли в прошлое. «Материал» пришлось снабжать несъемными браслетами-маячками и содержать под охраной в глухих металлических боксах на специально отведенной территории. Многие операции, не требовавшие непременного вывоза за пределы территории, тоже стали производить на месте. Охрана не расставалась с оружием даже в отхожем месте и во сне. И самое главное – не такими уж частыми и были нападения… а вот успокоиться, расслабиться – никак не получалось. Ни у кого.

В результате имевшие отношение к программе заезжие чиновники спивались дешевым и забористым русским самогоном, превращались в махровейших извращенцев, нетерпимых на работе даже по либеральным меркам, или взяточников истинно русского размаха. Некоторые стрелялись, другие писали дикие оппортунистские статьи о крахе политики Запада в России в оппозиционные газеты, а некоторая часть – и это было самое дикое – начинала сочувствовать русским и прямо мешать программе.

Нараставшее неопределенное, но ясное ощущение чего-то не того ширилось в среде работавших на постсоветском пространстве чиновников ООН разных рангов, видов и окрасок. Хотя, что самое глупое и почти смешное, никто толком не мог сказать, откуда исходит будущая опасность.

Это было только ощущение. Но оно пронизывало всю жизнь и всю работу ооновских специалистов. И никуда от этого было не деться.

Сашка лежал на кровати и смотрел в «тыл» второго яруса, где дрых Петька. До подъема оставалось еще с полчаса, хотя подъем никого особо не колыхал. Но через полчаса после подъема – завтрак, а на него опаздывать не рекомендовалось, потому что раздача работала только пятнадцать минут и закрывалась наглухо, стучи не стучи.

Сашка вздохнул. Ему было тоскливо и страшно. Блок № 21 недалеко от какой-то Сарани (Сашка ее и не видел толком) предназначался к вывозу на плантации в Бразилии, это все знали, и этого никто не скрывал… Но с этим самым вывозом (или с самой Бразилией, что ли?) что-то не заладилось, и сто мальчишек в возрасте 12–16 лет одуревали в помещении, над которым под потолком по открытому балкончику – грямс-грямс-грямс – раз в десять минут днем и ночью громыхал охранник-надзиратель. За завтраком раздавали транквилизаторы – никакого контроля не было, их можно было хоть на пол бросать. Но многие их, наоборот, жрали по нескольку штук, с того же пола и подбирая. Так было легче переносить муторное безделье и тоску – валяйся себе на кровати без мыслей… Сашка тоже как-то попробовал, но Петька отволок его в сортир и силой влил в глотку кружку мыльной воды – под гогот ребят.

Сашка вздохнул. Он временами вспоминал родителей (и плакал по ночам в подушку, не видя ничего странного в этом – в блоке так плакали многие), дергающееся лицо, горячечные слова Мишки, родной Воронеж… И мучился какой-то неясной виной, даже кулаки сжимались от неосознанного желания что-то делать, куда-то бежать… Он и за Петькой пошел поэтому. А странный пацан повел себя еще более странно – взял и идиотски попался в облаву ооновцев. Правда, честно предупредил Сашку, что собирается делать, и Сашка, вспомнив тогда опять-таки Мишку, едва не сбежал… но в последний момент испугался. Петька все-таки был какой-то опорой в жутко изменившемся мире. Да и любопытство разбирало – уж больно странно он себя вел.

Об этом своем решении Сашка потом пожалел много раз. Пожалел, когда их везли в поезде – тошнотворно долго, десять дней, с какими-то остановками. Пожалел, когда понял, куда и зачем их привезли. Петька на все истеричные вопросы попутчика только насвистывал, улыбался, а то и напевал всякое-разное. Он вообще был компанейский парень, и как-то так получилось, что многочисленные разборки, учиняемые быстро осатаневшими – еще в поезде – от скуки мальчишками между собой, ни его, ни Сашки не коснулись. Сашка никогда не был «домашним мальчиком», но, замирая от жути, честно себе признался – он бы не смог «удержаться на плаву». Те, кто посильней и понаглей, вытворяли с остальными такие вещи, что у Сашки волосы дыбом становились, когда он представлял себя на месте жертв. За десять дней в поезде он от увиденного просто припух… Кстати, и заступаться за пострадавших Петька не собирался – жил себе и жил. Со стороны могло показаться, что Петьке просто все равно – таких было вообще-то несколько человек. А вблизь он подпускал только Сашку – и Коваленко нет-нет да и улавливал: нет, это не все равно. Другое что-то. А что?

В лагере стало спокойней. Охрана все попытки драк или издевательств пресекала стрельбой тазерами – большинству буйных достаточно оказалось один раз посмотреть, как дергается на полу, пуская пену, обмоченный «супермен» с прикушенным языком – и они притихали прочно. Но тут было другое – пожалуй, более страшное, чем в том поезде…

…Сашка прерывисто вздохнул. Когда он узнал, что на территории лагеря действуют трансплантологический центр, банк крови и полуофициальная порностудия под вывеской «модельного агентства» – он похолодел. Кстати, Петька тоже испугался, причем сильно – виду не подал совершенно, но губы даже посерели. Но ребята туда не попали – то ли возрастом не вышли, то ли рожей, то ли медицинскими показателями. Сразу после прибытия в лагерь их позагоняли в душ, дали вымыться вволю, затем мальчишки попадали в руки комиссии, которая учиняла детальный медосмотр с заполнением карточек. (Мальчишки назвали – и, наверное, не они одни – чужие данные и под ними попали в базу данных лагеря, но группу крови и прочее не скроешь…) После медосмотра каждому вкатили десяток прививок (трое из барака умерли в ту же ночь, да и остальным было скверно), выдали комплекты одежды (пару серого цвета трусов, легкие штаны и куртку со светящимися номерами на груди и спине, плюс спортивные тапки), побрили волосы на теле и голове и защелкнули у каждого на правом запястье тонкую пластиковую змейку. После чего отправили в один из двухсот блоков, обнесенных примитивной колючей проволокой с вышками. Впрочем, эта проволока и эти вышки были не лишними – это стало ясно позже.

В таком виде они сидели в блоке уже двенадцать дней – на трехразовом питании (безвкусном, словно картон), душ и туалет за выгородками, выходить запрещено, только в столовку сектора – строем и под охраной. Делать было до такой степени нечего, что от тоски мальчишки буквально выли и, пожалуй, согласились бы на любые перемены. Тазеры охраны уже в первые дни присмирили всех. Из развлечений остались самодельные карты и долгие разговоры. «А я… а у нас… а мы…» Странно было говорить о своей прошлой жизни, страшно – думать о будущем, тоскливо – жить в настоящем. Говорили временами и о побегах, но как бежать – не знал никто, да и большинство ребят в блоке были беспризорниками и пришли чуть ли не добровольно – страшно сделалось только теперь. А вот повесились двое – то ли их откачали, то ли нет, охрана быстро обнаружила сиуцид и утащила болтающиеся на ходу тела пацанов из блока; больше их не видели.

Наверху пошевелились, резко свесились ноги – и вниз совершенно бесшумно ссыпался Петька. Увидел, что Сашка не спит, сел на край его кровати и подмигнул:

– Не спится?

Он был веселый и совершенно не заспанный. И почему-то при виде Петьки Сашка сел. Сел и подобрался – молча, глядя Петьке прямо в глаза. Тот поднял бровь и усмехнулся:

– Ты чего встопорщился?

– Я тут не могу больше, – тихо ответил Сашка. – Они моих родителей увезли и, наверное, убили. А я тут сижу и жду, когда отправят на них ишачить.

– Сань, – сказал Петька как ни в чем не бывало, – ты с женщинами спал когда-нибудь?

Сашка поперхнулся, посмотрел дико. Потом опасливо поджал ноги:

– Неееее…

– А хочешь?

– Неееее… – проблеял Сашка.

– А сбежать хочешь отсюда? – Петька взялся руками за опору верхней койки.

– Да, – вырвалось у Сашки раньше, чем он хоть о чем-то подумал. – А как?

Петька подмигнул еще раз и ловко запрыгнул на «второй этаж» – до прохода охранника оставалось всего несколько минут.

Почему-то Сашка думал, что врачиха окажется немолодой и некрасивой. Но она была стройная, блондинистая, симпатичная и на вид лет тридцати, не больше. Разве что рот какой-то неприятный – слишком большой. И глаза – явно ненормальные. С Петькой они поцеловались взасос (Сашка опустил глаза, смотреть было противно, и в то же время мышцы напряглись по всему телу), потом врачиха внимательно посмотрела на Сашку.

– Симпатичный мальчик, – улыбнулась она и взъерошила Сашке волосы. – Я никогда еще не делала этого с двумя мальчиками сразу, – откровенно добавила она, жестом приглашая мальчишек из приемного покоя в дверь между двух шкафов.

Она говорила по-русски бегло и правильно, но с каким-то странным произношением. Петька еще в бараке сказал Сашке, что Ильза диВаско «в свое время» стажировалась в Москве, где и переквалифицировалась из лесбиянки (которой стала еще в школе в США) в любительницу мальчиков-подростков.

За дверью оказалась личная комната – довольно аскетично обставленная, но с большой кроватью. Петька стащил тапки, по-хозяйски плюхнулся на кровать. Ильза присела рядом, поманила Сашку:

– Ну что ты, иди сюда… Хотя Питер говорил, что ты еще совсем невинный… – Она не совладала с голосом, сорвалась на страстный хрип, но улыбку сохранила и протянула к Сашке руку. – Иди, иди, мы начнем с маленького… какая там у тебя штучка, покажи тете Ильзе…

В следующую секунду Петька, сев в кровати, свернул диВаско шею. Коротким сильным движением рук. Что-то мокро лопнуло, как будто переломили морковку. Ноги врачихи дернулись, она громко пукнула – и Петька уложил ее на кровать.

– Ну, тут все, и обратно дороги нет. – Петька встал. – А еб…сь она так себе, без огонька. Порченая кровь… Сань, не стой, нам надо действовать.

– Ты ее… – Санька отступил на шаг.

– Убил, убил, – буднично подтвердил Петька. Он вытащил Сашку в соседнюю комнату, заходил, открывая шкафы, что-то вынимая… На стол полетели щипчики, лейкопластырь, какая-то тонкая проволока. – Сань, ну?! – Петька на ходу залепил мальчишке по щекам. – Садись сюда, живо! Вот тут держи!

Петька действовал быстро и точно, словно автомат. Он подрезал щипчиками оболочку браслета в двух местах, обнажив жилки проводов. Молниеносно и умело подсоединил к ним проволоку широкой дугой и после этого вырезал из браслетов куски – сперва из своего, потом из Сашкиного. Снял браслеты.

– Сигнал будет идти отсюда, – сказал он, бросая браслеты на стол, – а кувыркались мы с ней все три раза до утра… И сейчас никто не почешется. Быстро включи комп и найди на рабочем столе зиповку «Slaves».

Сашка повиновался ошалело – компьютер был ему знаком, и, садясь за стол, мальчишка испытал странное ощущение: он дома, он играет в контру, и сейчас… Но тут Петька выругался по поводу пистолета – и ощущение пропало.

– Вот она… – прошептал Сашка. Петька кинул ему флэшку:

– Туда скачай. Скопируй, не тащи совсем! – И резко повернулся всем телом. – Блин, дверь… – прошептал Петька, белея.

Дверь открылась. В нее вошел, закрывая следом за собой, охранник – американец с ооновскими нашивками, в голубом берете, с пистолетом, тазером, ножом и дубинкой на поясе.

– Мисс диВас… – начал он. И увидел наконец, что в приемной – русские мальчишки.

Надо сказать, что реакция у охранника была молниеносной. Он прыгнул к Петьке, который, пригнувшись, как рысенок перед броском, стоял между дверью и столом, за которым замер Сашка. В руке Петька держал длинный осколок невесть когда схваченной и разбитой мензурки…

…Петька всегда терпеть не мог и не умел драться кулаками. Он освоил, конечно, полдюжины приемов самозащиты, которые были обязательными, но относился к «размахиванию конечностями» как к причудливой глупости. Причин тут было несколько.

Во-первых, Петька был просто-напросто невысокого роста и достаточно хрупкий. Его лет ему никогда не давали. Но, хоть и во-первых, это было вовсе не главным. Главным было то, что говорил Верещаев – человек, словам которого Петька верил, как ревностный христианин верит Библии. А Верещаев сам признавал только вооруженные руки. «А на крайний случай, – говорил он, – в оружие можно превратить что угодно». И демонстрировал.

А Петька был едва ли не самым ревностным в этом деле его учеником. И не упускал случая оттачивать и демонстрировать свое умение. Кроме того, несмотря на мальчишескую внешность, он был решителен, напорист и храбр.

Вне всякого сомнения, охранник был старше, выше, тяжелее Петьки – просто не имело смысла сравнивать. Охранник был вооружен. Охранник умел драться.

Вот только Петьку все это не колебало. И драться он не собирался – он собирался убить противника.

Первый удар зажатым в руке обломком стекла Петька нанес в правую руку – протянутую к нему, выше локтя – и резко обломил стекло, оставляя кончик в ране. Второй удар пришелся в левое бедро, и снова стекло с хрустом сломалось. От дикой боли, причиненной оставшимися в теле кусками стекла при попытке двинуться, охранник открыл рот – и из него полилась кровь; выхватив из ножен на его поясе штык-нож, Петька двумя взмахами – снизу вверх и сверху вниз – перерезал американцу сонную артерию и яремную вену, а потом вогнал штык снизу вверх под челюсть – сквозь рот, язык и небо – в мозг.

Глаза охранника затрепетали, завращались – и он, так и не издав ни единого звука, повалился на руки мальчишки.

– Готов, – буднично произнес Петька, с натугой, но мягко опуская труп на пол. – Теперь нам в случае чего полный пипец, Сань. Но с другой стороны… – Он извлек из кобуры мертвеца (по полу растекалась густая вишневая лужа) «беретту», проверил патрон.

– Зачем ты меня с собой взял? – тихо спросил Сашка, машинально отключая и вынимая флэшку – закачка закончилась.

– Пожалел, – прямо ответил Петька. Подошел, выключил комп, флэшку забрал и спрятал – ловко, непонятно куда. – Ты бы пропал. Оцени сам.

Сашка заткнулся, сопя. Потом отрывисто спросил:

– И все-таки. Кто ты?

– Я, Сань, разведчик, – совершенно обыденно отозвался Петька и зевнул. – Разведчик одной… ну, скажем так, патриотической организации, а больше тебе пока и знать не надо.

– Наш разведчик?! – Сашка поперхнулся. – А я думал, что…

– Что мы типа разбиты? – уточнил Петька. – Разбиты. Вдребезги. Ну и хер ли? Сегодня разбиты, завтра в Берлин входим, и я впереди на танке. Хочешь на танке в Вашингтон вкатиться?

– Хххххххочу, – обалдело кивнул Санька.

– Значит, вкатишься, если по дороге не убьют, – заключил Петька. – А теперь кончай треп, нам еще отсюда выбираться и до города добираться. А мы лысые и в этих робах – просто праздник.

– Как мы… отсюда-то? – Сашка больше не боялся и не удивлялся, слишком много всего произошло, слишком страшно было ему…

– Ногами, – отрезал Петька. Но потом усмехнулся: – На проходной охрана всю ночь дрыхнет. Из бараков-то никому не выйти. Но из-за этого долбое…а, – он кивнул на зарезанного, – у нас не шесть часов, как я думал, а с час, не больше. Снимай на хрен куртку, нечего надписями светить.

И пошел в соседнюю комнату – за тапками.