Глава восьмая
Капитан пробежал глазами листок с шифровкой и невольно помянул женщину, легкомысленно относящуюся к сексуальным связям.
– Что там, Иваныч? – спросил старпом.
Любопытство раздирало Туреева, как, впрочем, весь экипаж корвета «Неутомимый». Только думали о дальнейшем люди по-разному. Кто-то надеялся убраться подальше, кто-то, напротив, подойти поближе. В полном согласии с темпераментом, авантюрной жилкой и понятием долга – у тех немногих, кто имел его, вопреки телевизионно-государственному воспитанию.
Бутаков имел. Он поступил в морское училище еще при прошлой власти, а там к подрастающему поколению относились по-государственному. Да и отец постарался, объясняя сыну, чем настоящий мужчина отличается от существа в штанах. Династия была морской, отец частенько покидал семью, отправляясь на боевое патрулирование в разные моря и океаны, дед воевал на Балтике, потому судьба Петра была предопределена с рождения. Беда навалилась, откуда не ждали. Государство рухнуло, вместе с ним – флот, и после выпуска молодой Бутаков больше времени проводил на берегу. Даже в Маркизову лужу выбираться случалось редко. С точки зрения дорвавшихся до власти «деятелей», врагов у новой страны не имелось и иметься не могло, посему тратить деньги смысла не было. Лучше положить их в собственный карман, в крайнем случае – поделиться с кем-нибудь, а флот… Зачем он нужен, когда даже армия давно на голодном пайке? Менялись президенты, но при всех словесах сохранялась внутренняя преемственность. Кому сказать – отслужив положенное, достигнув чина кавторанга и без малого пенсии, Петр Иванович совершал свой второй дальний поход. Первый по Балтике до Зунда, зато этот, несомненно, последний, аж до Красного моря. Когда кроме твоего корвета к дальним плаваниям годны еще два, и каждый старше, чем новая российская демократия, шансы на дальний вояж сравнительно высоки. С тех пор, как Россия стала бороться с пиратами в чужих морях, и поневоле пришлось отводить немногочисленные уцелевшие корабли от стенок.
– Полная хрень, – откровенно выразил отношение к штабному приказу Бутаков. – Нам предписано оставаться в районе патрулирования.
– А туристы?
– Сказано – их эвакуацией, в случае необходимости, займутся гражданские службы.
Туреев отозвался весьма цветисто, будто был не старпомом, а легендарным боцманом из анекдотов. Помянул некоторые извращенные особенности половой жизни штабных работников, переключился на являющееся сексуальным меньшинством правительство, не забыл охарактеризовать весь политический строй в целом и в некоторых его деталях, рассказал о собственном видении общемировой ситуации – и все это уместил в каком-то десятке емких и образных выражений.
– Что делать будем, Иваныч?
В ответ капитан кивнул в сторону выхода. Не каждое сказанное офицерами слово следует знать матросам – по самым разным причинам. И с точки зрения секретности, и по соображениям профессиональной этики, и, чего греха таить, из опасений, что кто-нибудь заложит, и тогда в лучшем случае придется обходиться голым окладом, а в худшем – вообще появится шанс вылететь со службы досрочно. Не старые времена, держать в кадрах никого не станут.
– Они эвакуируют!.. – тихо произнес Бутаков. – Промедлят до последнего, а затем начнут кричать мировому сообществу: «Помогите!» Словно тому есть какое-то дело!
– Что ты предлагаешь?
– А что я могу предложить? – и добавил пару эмоциональных слов. Окинул взглядом сравнительно небольшое суденышко. – У нас ведь всего лишь корвет. Нам даже разместить людей негде. Не на палубу же! А кормить и поить чем? Мы эскортный корабль, а не десантник, или хотя бы эсминец. Наше дело – транспорты охранять, да и то больше от подводных лодок. Что мне, прописные истины озвучивать? По-хорошему, власти должны немедленно арендовать несколько любых гражданских кораблей, лишь бы были вместительны, дать нас им в охрану да послать для эвакуации людей. Других вариантов не вижу. По сообщениям, все взлетно-посадочные полосы разрушены, на авиацию надежды никакой. Остается море. Только действовать надо быстро, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.
– Ты хочешь сказать… – продолжать старпом не стал.
– Именно. Это же не конфликт, самая натуральная война, и она разрастается все шире. Вполне возможно, скоро к берегу вообще не подойдешь. А власти только репу чешут.
– Может, боятся, что и мы в итоге будем вовлечены в войну? – предположил Туреев.
– Несколько выстрелов – еще не война, – не согласился капитан. – Где мы и где здешние края… А там наши люди могут пострадать, и их необходимо спасти. Ладно, приказ есть приказ. Пока единственное, что мы можем сделать, – переместиться в квадрате патрулирования так, чтобы оказаться как можно ближе к берегу. Пойдем, рассчитаем курс. И необходимо объявить повышенную готовность.
А что еще оставалось? Ничего.
Люди, вещи – все перемешалось в одну кучу. Рев мотора смолк, зато послышался совсем иной гул – яростный гул пламени.
– …фак!!! – невероятным усилием сержант, правая рука которого болталась, как плеть, умудрился подняться на ноги, добраться до люка и вывалиться наружу.
Погранов, вероятно, на какое-то мгновение потерял сознание, а когда очнулся, то ему показалось, что он уже мертв. Однако тело болело, не позволяя усомниться в том, что он еще на грешной земле, и вдобавок нечто тяжелое, казалось, весящее целую тонну, навалилось сверху, почти не давая дышать.
«Врешь, – подумал он. – Я еще жив!..»
Но вместе с ощущением жизни пришла паника. Что толку в том, что он выжил при падении, если не может шевельнуться? Тут одно из двух – или задохнешься под грузом, или сгоришь.
Но груз чуть-чуть шевельнулся, репортер кое-как поднажал снизу, и вдруг почувствовал, что тяжеленное человеческое тело, та самая негритянка, сползла с него. Какое блаженство дышать полной грудью, даже если вместо воздуха в легкие вливается смрад горящего топлива и пластика!
Рядом кто-то тонко выл, и в этом полном несказанной боли звуке не было ничего человеческого.
Так выла собака, раздавленная колесами грузовика – всплыло воспоминание из детства. Ползла на передних лапах, волоча за собой мешанину переломанных костей и внутренностей, и выла, понимая, что ничего ее уже не спасет. Маленький Гриша тогда зажмурился, зажал руками уши, чтобы не слышать эти ужасные звуки, и убежал домой. Тогда он скрылся от ужаса, забравшись с головой под одеяло, но издыхающая собака еще не раз являлась к нему в ночных кошмарах. Только став взрослым, он постепенно забыл этот свой детский страх, вытесненный другими – взрослыми и рациональными.
Как ни странно, именно вой заставил Григория Яковлевича напрячь силы, чисто инстинктивно подползти к двери, а затем перевалиться на ту сторону.
Спину сквозь легкий парусиновый пиджак обожгло нестерпимым жаром. Движимый инстинктом самосохранения, Погранов кое-как сумел подняться и побежал прочь, шатаясь и прихрамывая. Мучительно болела нога, вообще, движение происходило будто в воде, настолько медленным оно было, но ужас подгонял, толкал в спину, и репортер бежал, пока не споткнулся и со всего маха не приложился о камень, разбив бровь.
Тот же инстинкт заставил, не обращая внимания на боль и струящуюся по лицу кровь, повернуть голову в сторону опасности, посмотреть, далеко ли сумел отбежать от вертолета.
Несколько человек медленно ковыляли прочь, кто-то полз, волоча отказавшие ноги – никто никому не помогал, каждый был сам за себя. Но внимание репортера привлек прежде всего валяющийся почти на боку и уже отнюдь не казавшийся красавцем и чудом техники геликоптер. Корпус был помят, разорван от удара, но винт с обломанными наполовину лопастями продолжал вращаться на холостом ходу. На глазах одеревеневшего от ужаса Погранова превратившаяся в разящий меч лопасть лениво смахнула с плеч голову неосторожного или контуженого, а потому ничего не соображавшего морпеха, вверх на добрых два метра ударила струя крови, а следующая погнутая полоса металла швырнула тело в сторону, будто ворох тряпок.
«Это сон! – твердил себе Григорий Яковлевич, хотел зажмуриться, но не мог. – Это все сон! Я сплю, и все это мне снится… Вот сейчас зазвонит будильник, я проснусь в своей московской квартире и даже не вспомню ничего из этого кошмара!..»
Дым валил черный, едкий и вонючий, поверху перебегали языки огня, и все это колебалось под воздействием невесть откуда взявшегося ветра.
В проеме обращенного к верху люка, пошатываясь тростинкой на ветру, появилась Урсула. Сил спрыгнуть у женщины, похоже, не было, и она что-то кричала, но что, за гулом и треском было не разобрать.
А затем рвануло, ударило ставшим вдруг плотным и раскаленным, будто утюг, воздухом в лицо, опрокинуло навзничь, и вертолет превратился в огромный полыхающий костер.
Кто-то, не успевший отбежать, дико заорал, принялся кататься по земле живым факелом. Остальные выскочившие вроде бы уцелели и теперь ошеломленно наблюдали за картиной, не делая попыток сбить пламя.
– Целы?
Чей-то полузнакомый голос с трудом пробился в сознание репортера.
Погранов с трудом повернул голову на звук и увидел рядом с собой Нелюбина.
Легкий, некогда светлый, а теперь перепачканный до полной потери цвета черным и красным костюм врача в паре мест порвался, на чумазом лице виднелся небольшой кровоподтек, но Нелюбин стоял сам, а прочее можно было считать несущественными мелочами.
– Не знаю, – откровенно признался Григорий Яковлевич. – Вроде бы да…
Но доктора, похоже, и не интересовал ответ.
– Вставайте. Держитесь за мою руку, поднимайтесь. – Медик помог встать журналисту и придержал его, готового рухнуть обратно. – Уходить отсюда надо. Не ровен час, нагрянут, и будут нам кранты. Видите, как чешут? – не очень связно пробормотал Нелюбин.
Негр-сержант и кто-то из американцев действительно удалялись довольно скорым шагом. Вернее, удалялся, нянча поврежденную руку, сержант, а пассажир упорно старался от него не отстать.
– Вставайте, – повторил врач, глядя на Погранова ошалелыми глазами и не отдавая себе отчет, что тот уже стоит на ногах. – Вместе больше шансов уцелеть.
Должно быть, точно так же подумали и остальные. Те, кто уцелел в катастрофе, однако не успели за прытким сержантом.
К двум мужчинам потихоньку подтянулись до того сидевшие и лежавшие порознь. Приковыляли, держась друг за друга, Айзек и еще один американец, вроде бы дантист из Нью-Йорка по имени Джордж, под слоем копоти похожие друг на друга, как близнецы. Подтянулась мулатка-морпех, а в довершение откуда-то из колючих, как проволока, кустов выбралась невесть каким образом спасшаяся Летышкина, исцарапанная в кровь, но бодрая. Пожилому техасцу и обеим американкам, увы, не повезло.
Вещей ни у кого не было. Да что вещей! Даже головных уборов, если не считать каски у мулатки.
Впрочем, представительница доблестной морской пехоты каким-то образом сумела сохранить и винтовку, а на поясе у нее висела фляга с водой.
Взоры честной компании тут же сконцентрировались на сосуде с вожделенной жидкостью, однако Нелюбин немедленно попытался принять на себя бразды правления.
– Господа, выпить воду мы всегда успеем, только знает ли кто-нибудь, где ближайший колодец или магазин? Нет? Тогда давайте прибережем ее насколько возможно в нашем положении.
– Надо идти. – Репортер испытал легкую досаду, что кто-то попытался занять место вожака, которым он, конечно же, мнил только себя.
– Куда? – спросил врач. – В какую хоть сторону? Вы представляете направление?
Собственно, они уже шли. Примерно туда, куда унесся сержант в сопровождении новоявленного оруженосца. Каждый из пассажиров по отдельности успел не разумом – инстинктом сообразить: те, кто сбил вертолет могущественной державы, теперь просто обязаны приложить все силы, дабы не оставить свидетелей своего преступления. Хотя является преступлением или нет то или иное деяние, совершенное на войне, зачастую решают много времени спустя и в зависимости от того, кто назначен проигравшим, а кто – выигравшим.
Пейзаж вокруг совсем не радовал глаз. Пески, редкие кустики да бесконечная череда невысоких, к счастью, холмов. Пока невысоких, но обещающих через пару километров превратиться в предгорья. А дальше высились уже настоящие горы. Розово-голубые в знойном мареве, безмятежно-акварельные отсюда, но тем не менее горы… За каким-то из пригорков успел скрыться сержант, но за каким именно, никто так и не успел толком запомнить – не до того было.
Впрочем, все равно не догнать. В отличие от бравого морпеха, почти все остальные в данный момент не могли похвастаться избытком здоровья и способностью к совершению стремительного марш-броска. Да еще по столь пересеченной местности.
– Надо идти туда, куда летел геликоптер, – убежденно произнес Айзек. – Не просто же так пилоты держали именно этот курс! У них были карты!
К сожалению, спросить о курсах и путях у пилотов было невозможно. Погибли ли они в самом начале или, что скорее, были ранены и не смогли выбраться, в общем-то, не играло никакой роли: вертолет превратился в крематорий для всех, кто там остался.
– Но он же вертелся! Вращался то есть… Когда подбили… вроде, – это была едва не первая фраза, услышанная Пограновым от дантиста.
По некой иронии судьбы зубной врач сейчас остро нуждался в помощи своих коллег. Если остальные счастливцы отделались многочисленными синяками и ушибами, то нижняя половина лица Джорджа превратилась в сплошную кровавую маску. И не говорил он в полном смысле слова, скорее, шепелявил по причине потери части зубов.
Кое-кто взглянул на мулатку. Как-никак представительница вооруженных сил, именно ей по идее полагалось указать спасительный выход. Только Бритни явно не отошла от шока, и помощи от нее ждать пока не приходилось. Еще странно, она не попросила забрать что-нибудь из амуниции и мужественно продолжала сама тащить бронежилет, винтовку, каску…
Шли со стонами. Так и хотелось повалиться на песок, дать отдых ослабевшим после пережитого телам, и лишь осознание близкой опасности заставляло с трудом перебирать ногами, хромать, спотыкаться и все равно идти. Не столь важно, куда, главное – подальше от догорающего вертолета.
Последний как-то быстро скрылся за холмами, и лишь поднимающийся к небу дым лучше любого маяка указывал на место трагедии.
– Вы заметили, Григорий Яковлевич, – по-русски тихо произнес Нелюбин. – Наша троица – в полном составе. Как ни ругай былую власть, но она сумела приучить нас выживать в любой самой грозной обстановке. Вот уж воистину не было бы счастья!
– Не было бы той власти, может, вообще давно на планете был бы порядок, – попыталась возразить встрепенувшаяся при этих словах доктора Летышкина.
Однако говорить весьма полной и не привыкшей к физической нагрузке правозащитнице было сейчас настолько тяжко, что фраза осталась единственной. На аргументы сил уже не хватало.
А ведь могла бы и соответственной речью разродиться! Не ко времени и не к месту, как обычно.
– Да уж, влипли, – некстати и с большим опозданием отозвался репортер.
Собственная пронырливость и предприимчивость впервые предстали перед ним иной стороной. Останься он в отеле, наверняка было бы лучше. По крайней мере – комфортнее. Хоть относительная безопасность, а главное, нет необходимости куда-то идти! Еще правая нога болит до безумия, и каждый шаг дается с трудом.
А ведь, если упадешь, тащить тебя никто не станет. Даже свои, не говоря об американцах. Пресловутая свобода: каждый волен загнуться так, как считает нужным. Да и какие они свои? Каждый сам за себя, хоть при этом хочется, чтобы за тебя же были и остальные.
Совершенно некстати подумалось, что массовый героизм и взаимовыручка «простых американцев» – стержень всех голливудских боевиков за последние полсотни лет. Увы, так же, как множество других явлений, проповедуемых на весь мир крупнейшей в мире «фабрикой грез» – практически не встречающееся в действительности качество «нации гамбургеров». Русская пословица «Сам погибай, а товарища выручай» за океаном так же чужеродна, как пресловутые балалайка, водка, матрешка. Правда, в последнее время «водку» в этом трио заменили на «калашников», но творение тульского оружейника-самородка как раз отлично вписалось в американскую действительность…
Погранов тряхнул головой и понял, что задремал на ходу. Усталость уже брала свое.
Где-то вдалеке послышался звук, напоминающий шум мотора. В иной ситуации он доставил бы радость, но тут, в неизвестности, наоборот, заставил всю компанию из последних сил побежать к какой-то скале, образовывающей козырек, способный послужить укрытием. Хотя бы с воздуха.
На этот раз им повезло. Звук отдалился, стал неслышимым, и бывшие пассажиры вертолета с облегчением перевели дух.
И тут же донеслась едва слышная короткая очередь. Затем – отдельные хлопки выстрелов, вновь очередь, после которой все стихло.
– И то, что мы представители интеллигенции, тоже здорово, – прокомментировал Нелюбин, ко всеобщему недоумению.
– Почему? – рассеянно спросил думающий лишь о спасении репортер. – Что вы имеете в виду?
– Подготовки нам не хватило. Физической, – пояснил медик, растирая по лицу грязную кашу из пота и пыли. – А так бы успели за тем прытким сержантом, и все.
– Что все?! – спросила, вернее, истерически выкрикнула Летышкина.
– Что? Одной очередью было бы больше, и все… Эй!
Восклицание относилось опять же к правозащитнице. При словах циничного врача женщина схватилась за сердце, побледнела и как-то осела, сдулась, будто шарик, из которого выпустили воздух.
– Эй, эй! Прекратите это! – на счастье тучной дамы, доктор в момент аварии был в летнем пиджаке: он просто не хотел расставаться с находившимися в карманах документами, и теперь на свет явились какие-то таблетки, завалявшиеся между ними. – Держите. Под язык и поскорее, чтоб вас черт побрал!
Правозащитница покорно взяла лекарство. На нее смотрели пять пар глаз. Абсолютно без жалости, если чем обеспокоенные, так лишь нежеланием иметь в составе компании обузу.
– У меня во рту сухо, – простонала она, но сунула в рот таблетки и задвигала многочисленными подбородками.
Хорошо, что пока двигаться дальше опасались, и Летышкина получила шанс немного отдышаться.
