12 июня 2015 года
Вашингтон. Округ Колумбия
Белый дом. Овальный кабинет

Президент Соединенных Штатов Америки, первый чернокожий ее президент, к тому же переизбранный на второй срок, сидел в одиночестве в Овальном кабинете Белого дома, средоточии власти в США, а может быть — и во всем мире. Перед ним стояла бутылочка с травяной настойкой и еще одна, с витамином С — он простудился. Президент был угрюм, мрачен и чувствовал, как весь мир распадается на куски…

Действующий президент США был человеком необычным. Выходцем из самых низов, мигрантом во втором поколении; доходило до споров на тему, а имеет ли он вообще право быть президентом США. Свою политическую карьеру он начинал как организатор местных сообществ. Это значило вот что: был небольшой район, и в нем были конкретные проблемы. Их никто не хотел решать, потому что решать значило собраться и делать что-то вместе, иногда преодолевая сопротивление. И он приходил и говорил людям: эй, ребята. Это ваш город, это ваш район. Если здесь есть что-то плохое — это никто за вас не изменит, никто не сделает лучше. Давайте возьмемся за руки и попробуем что-то исправить, работая вместе. Одним фронтом. Рука об руку. И люди собирались и начинали делать. Потом можно было привлекать внешние ресурсы, требовать от мэра выделения денег, идти к благотворительным фондам, к корпорациям, но сначала надо, чтобы люди собрались, чтобы создали некую ячейку, продемонстрировав желание перемен и ответственную готовность распоряжаться ресурсами. Только тогда можно выделять деньги и ресурсы, иначе они уйдут впустую. В лучшем случае по карманам местных, в худшем — по карманам мафии. Эта работа — организатора местных сообществ — оказала огромное влияние на взгляды и убеждения президента. Они кардинально отличались от взглядов предыдущего президента, выходца из элитарной техасской семьи, который прославился в жизни лишь тем, что умудрился обанкротить нефтяную компанию, которой управлял, да справиться с собственным алкоголизмом.

Когда он пришел в Белый дом — его отношение к внешней политике и конкретно — к тому, что происходило на Ближнем Востоке, — определялось тем же его опытом в роли организатора на местном уровне. Он считал, что военный путь решения проблем тупиковый сам по себе. Есть люди, которые не верят в себя, не верят в свои силы, как личности они сформировались во времена жестокой диктатуры. Но между ними и американскими негритянскими сообществами, едва освободившимися от ограничений сегрегации, разницы было мало! И следовательно, к ним подходят все те же рецепты: вовлечение в некую деятельность на местном уровне, видимые улучшения, и только потом — объединение в целях безопасности при поддержке американских сил, если это необходимо.

Но руки у него были связаны. Он потерял целый срок — четыре года — и теперь был в нокауте.

Первые его выборы проходили очень и очень тяжело. Сильный соперник — супруга бывшего президента США угрожала если и не победить, то критически расколоть Демократическую партию и лишить демократов шансов на победу даже в такой выигрышной ситуации, как излет правления Джорджа Буша. Тогда, по секретному соглашению, заключенному между двумя конкурирующими штабами, бывшая первая леди получала пост Государственного секретаря и право решающего голоса в вопросах внешней политики. Президенту оставалась политика внутренняя.

Но это привело к катастрофе.

Бывшая первая леди, женщина властная и решительная, имеющая собственное мнение и готовая его отстаивать, имела для внешнеполитического деятеля, дипломата один критический недостаток. Ее политика строилась на приоритете ценностей, а не выгоды. Выгоды для Соединенных Штатов Америки, страны, которую она представляет и которой она служит. Когда президентом был ее супруг — это привело к катастрофе в Сомали, к Косовскому кризису и появлению в Европе наркотеррористического анклава. Ее распорядительство внешней политикой США привело к еще более катастрофическим последствиям: падению Египта в руки исламистов, крушению Сирии, ливийскому кризису, повторной дестабилизации Ирака. Именно из-за категорического несогласия опытного и мудрого министра обороны Роберта Гейтса на какое-либо вмешательство в Ливии он вынужден был, в конце концов, оставить свой пост, а операция прошла по сильно усеченному сценарию, и в итоге страна фактически рухнула, распалась на части. В Сирии президент уже вмешался лично и практически в одиночку — запретил проводить военную операцию, не позволив втянуть страну в очередную катастрофическую войну. Именно из-за «политики ценностей» страна оказалась в дичайшей ситуации, когда она воюет с Аль-Каидой в Афганистане и одновременно с этим — обучает боевиков Аль-Каиды в Ливии. Этого не должно было случиться никогда, это было безумием — но это было.

Дело было в том, что президент США начинал на улице — и в отличие от дорогого адвоката из семьи миллиардеров, отлично понимал улицу. Ценности там не играют никакой роли, не имеют никакого значения. Когда хочется есть, когда в крыше твоего дома дыры — не до ценностей, важны более приземленные вещи. Время ценностей начинается тогда, когда твоя единственная проблема — неполадки в двигателе твоей стофутовой яхты. Если ты просто придешь в негритянский квартал и начнешь говорить там про ценности — тебя ограбят, изнасилуют — и возможно, убьют. Ценностям там нет места, кроме разве что тюремных.

И потому бессмысленно поддерживать демократию в странах, где люди просто хотят есть, хотят накормить детей и хотят быть в безопасности. Там нет места демократии, перед демократией должны быть долгие и долгие годы упорного труда по обеспечению хотя бы минимальных потребностей людей. Нет смысла поддерживать демократию там, где долгой гражданской войной или жестокой диктатурой разрушены все общественные институты и само общество. Надо сначала восстановить горизонтальные связи и только потом говорить о демократии. Его называли «европейцем», человеком, свернувшим с американского пути в угоду пути европейскому, но на самом деле его бывший госсекретарь была намного большим европейцем, чем он сам. Это европейская политика исходит из приоритета ценностей, американцы же всегда славились своим прагматизмом. Как только это правило нарушалось, так начинались проблемы.

Несмотря на провал внешней политики, экономику удалось стабилизировать, в чем была немалая заслуга президента и его экономической команды. Хотя уровень инвестиций был далек от желаемого, а ничего подобного Интернету изобрести так и не удалось, все-таки удалось выйти на экономический рост, удерживать безработицу на приемлемом уровне, не допустить новых банкротств кредитных учреждений. Более того — Китай чувствовал себя все хуже и хуже, и американские компании начали возвращать свои производства, особенно высокотехнологичные, обратно в страну. Развивалась ситуация и со сланцевым газом: пусть производство его было не столь рентабельно, но критики забывали главное: эти деньги оставались в стране, а не уходили за границу. По крайней мере, по сравнению с безумием де-факто распавшегося Евросоюза с его предложениями то изъять часть вкладов, то отменить пятисотевровые купюры, заставив их владельцев доказать законность их происхождения, то полукоммунистические законы о труде — Америка выглядела очень и очень неплохо. Перед новым боем.

Вопрос в том, каким именно боем.

Едва вступив в должность, президент начал продумывать политику по отношению к России. Он отнюдь не был дураковатым и с социалистическими взглядами негром, каким его представляли враги: он отчетливо понимал важность России в будущей картине мироустройства. Несмотря на явно антиамериканские настроения, Россия хоть и тихо, без лишних фанфар, но предоставляла Западу необходимую помощь. И не только в Афганистане. Критическая ошибка, по мнению президента, случилась в Ливии — Россия встала на сторону Запада, причем открыто — а ее не только не поблагодарили, но и принялись критиковать с новой силой. Он понимал и природу этой ошибки: в понимании европейских политиков и бывшей первой леди встать в один ряд с цивилизованными странами против диктатора, терроризирующего и убивающего собственное население, — это нормально, это так и должно быть, это не заслуживает отдельной похвалы или одобрения, это просто нормальное поведение, принимаемое как должное. В то же время президент в свое время работал с людьми изверившимися, часто сидевшими в тюрьме, изгнанными из общества. И понимал, как важно для таких людей, когда их даже робкие и половинчатые шаги в правильном направлении понимают, ценят и публично отмечают. Трудно зачеркнуть всю предыдущую жизнь, сделать шаги в новом направлении. И если это не оценить, то человек не просто больше не сделает в этом направлении ни шага, отныне все поучения будут им восприниматься с раздражением и обидой. Так, собственно, и произошло — один в один. Они опять проиграли — на мелочах, на глупости.

В самом начале он просил какую-нибудь книгу, чтобы понять Россию и ее людей и на основании ее выработать правильную политику. Книг ему не дали, а вместо этого его начали осаждать политологи и всяческие «неравнодушные люди» из России, получатели грантов, волонтеры, активисты НКО. Своим обостренным чутьем уличного политика и бойца президент понял, что все они имеют своей целью лишь получить гранты и быть признанными, а не помочь людям. Таких он видел, и не раз.

Доверять им было нельзя.

Теперь вопрос России вставал уже в новом, крайне зловещем свете. Теперь — Россия представляла собой укрытие для террористов, совершивших самый страшный теракт в истории США и, наверное, всего мира. Атомная атака не повлекла бы для них таких последствий в сфере управляемости. Одним ударом террористам удалось пробить зияющую брешь в системе безопасности Америки, на ее латание уйдут годы. Кроме того, террористы продемонстрировали, что безопасных мест нет нигде — даже в самом Лэнгли. Даже туда они умудрились пронести взрывчатку…

Теперь им придется иметь дело с врагом, против которого не пошлешь БПЛА. Врагом, укрывающимся в стране, обладающей ядерным оружием и готовой его применить. Стране, обладающей одной из сильнейших армий мира. Стране, которую они так и не смогли понять, но с которой надо было что-то делать…

Президент откашлялся. Горло першило. Он налил в мерную ложку немного сиропа, задержал во рту, чтобы успокоить раздраженное горло. Немного стало полегче.

Россия — ядерная страна. Хуже того, это одна из двух стран мира, у которой есть портативное ядерное оружие. Атомный чемоданчик. Одного хватит, чтобы вынести половину мегаполиса и убить одним ударом сотню тысяч человек.

Одним тщательно рассчитанным ударом кавказские террористы, до этого всерьез не воспринимаемые, а кое-кем даже почитаемые за борцов за свободу, ворвались в мировую террористическую лигу, в высший эшелон исламского сопротивления, сделались равными таким грандам террора, как талибан и террористическая сеть Хаккани. Один дьявол знает, какое их количество сидит в Кавказских горах, куда простираются их связи и какие еще планы они вынашивают.

В дверь постучали. Заглянул Майкл О’Хара, начальник смены Секретной службы на сегодня…

— Сэр, министр Аренберг прибыл.

— Пусть зайдет… — Президент начал убирать с вида лекарства.

Министр безопасности родины Сол Аренберг вовсе не походил на несгибаемого борца с террором, не походил он и на посла, который не гнушается принимать жесткие решения, как Негропонте. Но он был хитроумным, и это было главное. Хитроумным, как любой еврей, представитель нации, которая пережила холокост и испытывала гонения на протяжении многих сотен лет. И он знал Россию — потому что сам был выходцем из России. Хотя и евреем.

— Господин президент…

— Садитесь, Сол…

Министр сел, поправил очки. Раскрыл папку, где был подготовленный доклад…

— Не надо, Сол… — президент кашлянул, — это я успею прочитать. Давайте просто поговорим.

— Поговорим, сэр?

— Да, поговорим. Просто поговорим. Мне нужно понять хоть что-то о России, прежде чем мы совершим ошибку, которая может оказаться непоправимой.

— Сэр, меня нельзя называть таким уж сильным специалистом по этой стране. Есть куда более сильные русисты, и если хотите…

— Нет, Сол, не хочу. Я знаю, кто занимается Россией. Ей занимаются либо те люди, которые покинули Россию по тем или иным причинам и не питают к ней добрых чувств. Либо те, кто покинул соседние с Россией страны и считает Россию виновницей этого. Но они тоже считают себя специалистами по стране, которую ненавидят. Скажите, как может быть профессором математики, к примеру, человек, который ненавидит математику?

Старый еврей деликатно пожал плечами.

— А вторая категория людей, которая занимается Россией, — это специалисты по проблеме России. Понимаете, по проблеме, они так себя и представляют — специалисты по проблеме. Если не будет проблемы, чем же тогда они будут заниматься? Поэтому они заинтересованы в том, чтобы не решать проблему, а сохранять ее…

Министр деликатно улыбнулся.

— Вижу, вы неплохо понимаете состояние дел в академическом сообществе, господин президент…

— Еще бы… — невесело улыбнулся человек, который во время первой кампании запомнился в том числе и своей искренней улыбкой. — Я вынужден понимать это, потому что благодаря советам этого сообщества мы и оказались в таком вот дерьме. Итак, про Россию? О’кей?

— О’кей.

Президент вдруг подумал, что не знает даже, о чем спрашивать. И вспомнил поговорку: вы не получите правильных ответов, пока не научитесь задавать правильных вопросов.

— Хорошо, для начала… русские агрессивны?

Старый еврей-профессор, волею судьбы ставший одним из ключевых лиц в деле защиты Америки, долго думал, перед тем как ответить.

— Не думаю. Скорее нет, они не агрессивны. В отличие от нас, Россия всегда имела протяженные сухопутные границы с врагами и часто подвергалась нападениям. У них не было времени на свои агрессии — они отвечали на чужие.

— А как же коммунизм?

Еврей улыбнулся.

— История России насчитывает более тысячелетия, господин президент, что для нее семьдесят лет коммунизма. Первоначально это и в самом деле была опасная для нас религия, а коммунизм — это форма религии, хотя и светской. Но в последние лет… двадцать перед падением СССР — русские совсем не горели желанием нести куда-то коммунизм. Даже то, что они делали в Афганистане… как показывают современные исследования, были в равной степени и ошибкой, и ответом на несуществующую агрессию — то есть русским не был нужен Афганистан, и они не собирались там оставаться. Вы должны понимать, господин президент, что в исследованиях истории СССР многим исследователям свойственно одно заблуждение. Они берут период до Второй мировой войны и судят по нему обо всей истории СССР. В то время, как обычному советскому человеку… скажем, начала восьмидесятых… хотелось купить машину без очереди и улучшить жилищные условия, а не пытаться где-то силой насаждать коммунизм.

— Но если бы… Политбюро, я правильно произношу… так вот, если бы Политбюро отдало приказ о нападении на Америку — русские бы выполнили его.

— Армия, — поправил Сол Аренберг, — конечно бы, она его выполнила. Равно как и наша выполнила бы такой же приказ Рейгана, глупо было бы ожидать иного.

— Хорошо… — Президент задумался над вторым вопросом. — Если можете ответить, то… как вы считаете, что русские сейчас чувствуют по отношению к Америке? Они готовы к сотрудничеству с нами?

— Интересный вопрос… думаю, вы ожидаете ответа…

— Я ожидаю правдивого ответа, Сол. Здесь, в этом кабинете, не раз и не два были люди, которые рассказывали мне об опасности России. О том, что там невозможно жить. На вашем месте сидели и русские и американцы. Они говорили мне, что США должны приложить все силы к тому, чтобы поменялась власть в России. Но я не доверяю этим людям — по своим причинам. И я помню, как четверть века назад мы уже вложились в смену власти в России. Но что это дало Америке — я так и не могу понять.

— Хорошо. Если правда, то… русские не любят нас. Не ненавидят — но никакой любви не испытывают. Это мое мнение.

— А почему так? — спросил президент.

— Потому что в девяносто первом мы сшибли их с ног. Это был нокаут, почти смертельный удар. Разрушилась их страна, они потеряли то, что триста лет приобретали усилиями царей и коммунистических диктаторов. Они помнят об этом, господин президент. Все помнят. У них может быть вторая по величине доменная зона и второй по популярности язык в Интернете, но они все это помнят. Не все, но большинство. И они ждут, пока мы споткнемся. Они этого жаждут. Честно сотрудничать они не будут, по многим причинам. Нельзя победить русских, после чего пожать друг другу руки и забыть обо всем. Нельзя обойтись с русскими, как с аргентинцами, как с иракцами, как с немцами, как с японцами. В этом они похожи на мусульман, они не примут поражения. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

— Но почему так?! — недоуменно спросил президент. — Они же сейчас пользуются всеми благами капитализма. Мать их, они за десятилетие получили от экспорта нефти валюты больше, чем смогли потратить. В девяносто первом они выбрали свободу и капитализм и сейчас пользуются плодами этого! Коммунистический режим держал их за железным занавесом, а сейчас они вольны ехать куда хотят. Количество миллиардеров в их стране уступает только нашему! Они берут с нас пример, за что же они ненавидят нас?!

— За то, что они проиграли, господин президент. В девяностые годы они пережили тяжелые, очень тяжелые времена. Я сам помню, как отправлял посылки родственникам, которые там остались. Все это — следствие того выбора, который они сделали в конце восьмидесятых. Теперь они отреклись от свободы, но оставили капитализм. И ненавидят всех, кто помог им тогда сделать выбор. И своих, и нас.

Президент тяжело вздохнул.

— То есть о честном сотрудничестве не может быть и речи.

Старый еврей пожал плечами:

— Почему нет, может. Но только если мы убедим их, что это выгодно для них же самих. И только до тех пор, пока это будет выгодно для них же самих. И даже тогда они не перестанут ненавидеть нас и ждать реванша. Им плевать, правы мы были тогда, правы ли мы сейчас, сами они тогда принимали решения или их к тому подтолкнули. Для них это очень важно — чтобы мы споткнулись, тогда они утолят жажду мщения.

— А военная операция? Хотя бы ограниченная.

— Спросите об этом Наполеона и Гитлера, господин президент. Поляков, которые утратили свою Империю. Османскую империю, которая подточила силы и рухнула из-за двухсот лет войн с русскими. Золотую Орду, которая теперь часть России. Швецию, которая стала обычной европейской страной именно после войн с русскими. Кое-кто называет кладбищем империй Афганистан, господин президент. Но на самом деле, кладбище империй — это Россия. Почти все планы установления мирового господства погибли именно в этой стране. Да, русские слабее, чем раньше, их армию нельзя сравнивать с советской. Но если мы начнем военные операции против России, даже ограниченные — я просто не представляю, что будет. Просто не представляю.

Президент откашлялся.

— Хорошо, Сол, я приму это к сведению. Теперь давайте, что там у вас…

Министр безопасности родины открыл папку с докладом…