Ночь на 11 июня 2015 года
Старый Тбилиси. Грузия. Парк Рике
Тбилиси оказался городом неожиданно цивилизованным, и даже, можно сказать, мирным. Совсем необычным для такой маленькой страны было наличие в городе настоящего метро, на котором полковник проехал несколько станций. Город стоял в гористой местности, над ним доминировала гора, называемая Мтацминда, название, которое сразу и не выговоришь и которое навевало неприятные, тяжелые ассоциации с городом и со страной, которые полковник отчаянно пытался забыть. На горе стояла крепость, еще там была телевышка… через центр города протекала река Кура, и все это чем-то неуловимо и тяжело напоминало Кабул — но вот люди здесь были совсем другие. В Кабуле, пусть даже перестроенном, пусть даже среди модерновых высоток из стекла, ты постоянно ощущаешь то, что ты здесь чужой и тебе здесь не место. Ты можешь зайти в дукан и даже в ресторан, которые в Кабуле были и неплохие, но и среди расслабленного веселья ты вдруг наткнешься на острый, как нож, взгляд, который словно скажет тебе: уходи, чужак, уходи, пока жив. Там нельзя было жить, там можно было выполнять миссии, там можно было выживать — но не жить, тридцать пять лет непрекращающейся войны сделали свое дело. Люди делились на своих и чужих и определяли, кто ты, свой или чужой, с одного взгляда, того самого, острого, как нож. А здесь — пусть было видно, что люди живут небогато, возможно, даже победнее, чем в некоторых районах Кабула для среднего класса, — но люди здесь были веселыми и простыми, над ними не довлела грозовая туча ненависти и злобы, скопившаяся за долгие годы войны. Зная русский с пятое на десятое, полковник вышел погулять и совершенно неожиданно для себя оказался в небольшом кафе, где сам хозяин вынес ему такого мяса, какое ему не приходилось есть никогда в жизни, и обращался с ним так, как будто полковник — американец, человек чужого народа — был ему братом. А потом к нему подъехал полицейский пикап, и он подумал, что что-то по незнанию нарушил, но оказалось, полицейские просто заметили явного чужака и подъехали спросить, не заблудился ли он и не нужна ли ему помощь. Полковнику вдруг стало жалко этот народ, чьи земли находятся рядом с Россией; он помнил, что было тут 08.08.08, в дни Олимпиады в Пекине. Он понимал, что Америка ничего для них сделать не может, и в лучшем случае просто оставит их в покое, а в худшем — разменяет по никелям (прим. автора — мелкая монета) в страшной геополитической игре, ведущейся целое столетие и постоянно возобновляющейся в той или иной форме. У них просто нет сил их защитить в случае, если Россия пойдет в наступление. На них плюнут и забудут. Нецелесообразно — вот то слово, на которое они разменяли собственное лидерство. Нецелесообразно.
А в лучшем случае — все останется как есть. Останется эта река, этот город и эти веселые, приветливые люди — право, полковник уже отвык от таких. Хотя… нет, так не получится. Потому что он готовит площадку для вторжения, и просто так не получится. Россия ничего не оставляет просто так…
И они тоже.
Вечером Дамм заехал, как и обещал, и они спустились вниз. «Мерседес» стоял у тротуара, с парковкой здесь было получше, чем в Нью-Йорке, и получше, чем в Москве. Поток машин тек по Руставели, попадались и дорогие экземпляры. Телевизионная вышка переливалась огнями…
— Ночная жизнь, а? — подмигнул полковник.
— Точно. Здесь с этим нормально, просто ничего не афишируется. Видишь?
Дамм показал на «Мерседес» S-класса, довольно свежий, черный.
— И что?
— Спорну на десять баксов, что у парня в багажнике баллон с газом. Здесь живут совсем по-другому, это Кавказ. Здесь последние деньги потратят на такой вот «Мерседес», а потом будут по ночам ездить на газовую заправку, потому что бензин дорог. Здесь есть такое понятие: «понты» — оно от русских.
— Общественное мнение?
— Точно, — подмигнул Дамм, — только еще круче. «Понт» означает, что ты должен казаться не тем, кто ты есть, понимаешь? Как можно богаче, как можно круче, даже если по уши в долгах. Протестантская скупость здесь не в почете…
— Да, я это заметил… — сказал полковник, помолчал и продолжил: — Знаешь, этот город мне кое-что напоминает.
— Кабул?
— Так точно, сэр…
Дамм снова подмигнул.
— Иногда мне тоже это что-то напоминает. Думаешь, как бы жили эти *censored*ны дети, если бы не убивали друг друга по поводу и без. Как здесь? Лучше? Знаешь, меня ведь одно время запихнули в группу, которая занималась оценкой экономического потенциала Афганистана. Мать твою, да они там на деньгах сидят. Там есть железная руда, есть уран, чего только нет — там даже нефть есть. Но *censored*ным детям мало крови, им надо еще и еще. Представь себе, мы даже road-show (прим. автора — презентация проекта потенциальным инвесторам) в Лондоне провели. Сэр, не желаете ли вложить деньги в разработку месторождения железной руды? Отличная геология, дешевая рабочая сила, только высоки расходы на безопасность, но так все о’кей…
Они ехали по дороге вдоль Куры. Красивой горной реки, текущей через город.
— Иногда мне кажется, что присутствие русских и коммунизм были для этого края совсем неплохой идеей, — сказал полковник.
— Может быть. Тут тоже есть и кровная месть, и все остальное. После того, как рухнул СССР, — в городе были большие бои, применялась бронетехника. Но все-таки они остались людьми и все не свалилось в тартарары.
— Кстати, про «свалилось». Исламисты здесь есть?
— Есть… — Дамм припарковал машину, — конечно же, есть. Иногда мне кажется, что эта дрянь есть уже везде и скоро будет в моем доме, мать твою. Русские вели наступление на своей территории, на чеченцев. Они вышибли их сюда, они здесь и поселились. На севере, в ущельях. А так мусульман нет, грузины христиане и очень гордятся этим. За исключением этих чеченцев. Смотри…
Они увидели мост через Куру — сверкающую мириадами лампочек волну между двумя берегами.
— Пешеходный мост. Построен какими-то итальянцами. На противоположной стороне — парк Рике, там у нас встреча. Пошли.
Они прошли через переливающийся всеми огнями мост и оказались на территории парка Рике, посреди подсвеченных фонтанов. Парк располагался как бы в низине, были видны освещенные дома на вершинах гор, отчего становилось как-то не по себе. Людей было много, в том числе и молодежи, но, по западным меркам, вели они себя достаточно сдержанно. На Западе любят отдыхать так, что отдых одних мешает другим, всем, кто тебя окружает…
— Неплохо.
— Нормально, — сказал Дамм, — здесь делают все, что могут, чтобы казаться цивилизованными. Издержки, конечно, есть — но пока большая часть задуманного им удается. А вот и…
Полковник Майкл Кокс знал того человека, который поднялся им навстречу, знал еще по Ираку. После одиннадцатого года он как-то пропал с экранов радаров, возможно в связи с тем, что всплыли некоторые подробности того, как именно удалось получить информацию о подозрительной активности в небольшом пакистанском городке Абботабад. В таких играх, когда все знают, что это делать нельзя, но тем не менее делают, потому что делать это нужно, существует правило: наказывают последнего. Оперативник SAD (прим. автора — Special activity division, спецназ ЦРУ. В основном бывшие бойцы армейских спецподразделений. Это что-то вроде частной охранной конторы — но при государственной организации) Альберт Донелли, наполовину WASP (прим. автора — белый англосаксонский протестант — белая кость Америки), наполовину итальянец, плод брака потомка одной из уважаемых семей с Восточного побережья с итальянской шлюшкой, которую он подцепил на отдыхе, — он был умным, циничным и одновременно крепким, как титановая фомка. Он смотался из спецотдела до тех пор, как там начали задавать неприятные вопросы члены комиссии Конгресса. И исчез с экранов радаров — полностью. Грузия… умный ход, мало кто вообще знает, что Georgia — это не только американский штат.
— Дружище…
Протянутая рука оставалась без ответа ровно столько, сколько это было нужно, чтобы дать понять: Донелли вовсе не рад тому, что его нашли. Затем бывший коллега (хотя какой, к черту, бывший, бывших в этих делах нет) крепко пожал ее.
— Рад тебя видеть, бродяга. Как там?
— Попахивает горелым, а так все о’кей.
Донелли кивнул:
— Да. Я слышал.
Соболезнования никто и никому не приносил. В мясорубке событий все давно уже забыли о единстве, сплоченности рядов, чувстве локтя. О чем говорить, когда большая часть погибших — ублюдки-политиканы, готовые залажать любое, самое верное дело. Те, кто воевал и подыхал в таких местечках, как Багдад или Джей-Бад — уже давно не чувствовали единства с теми, кто отдавал приказы и выполнял их с кривой усмешкой циничного и много повидавшего человека. Но если сказать, что они не знали, за что воюют… нет, они, черт возьми, знали, за что они воюют. Чтобы понять это, достаточно послушать записи звонков родным тех, кто оказался отрезанным на верхних этажах торгового центра, посмотреть, как летят и с каким звуком врезаются в землю люди, прыгнувшие с верхних этажей, послушать звонки родным с четвертого самолета, направлявшегося к зданию Конгресса. Они воевали именно поэтому: на их народ было совершено нападение, внезапное, жестокое, неспровоцированное. В один день — у величайшей нации разом отняли спокойствие, уверенность, безопасность, поселили в людях страх, недоверие, подозрительность, паранойю. Это нельзя было изменить — но за это можно было отомстить. Вот они и мстили…
— Прогуляемся?
Они медленно пошли по парку. Светились искусно подсвечиваемые изнутри фонтаны, веселилась молодежь, не зная, что и от этих трех человек зависит то, как они будут жить и как — умирать. В своей стране… в чужой.
— Нужна стартовая площадка?
— В яблочко.
— Иран?
— Хуже. На, глянь…
Донелли смотрел на запись обращения «моджахедов Кавказского джамаата», и казалось, что хрупкий корпус телефона вот-вот треснет в его руках.
— Твою же мать… — сказал он, — твою же в бога душу мать…
— Словами делу не поможешь…
— Ему ничем не поможешь. Это полный пи…ц.
— Ты живешь здесь? — сменил тему Кокс.
— Живу… да. Можно и так сказать. У меня есть здесь небольшой дом и земля. Они здесь стоят совсем дешево — но мне кажется, это то место, где хочется провести остаток жизни. Ты знаешь, что эта страна в несколько раз старше нашей?
— Я сделал домашнюю работу, друг.
— Теперь это все… ай.
Полковник понял, о чем речь.
— Пока еще ничего не решено. Я должен просто осмотреться.
— Да перестань. Все уже решено. Знаешь, как можно выразить суть нашей политики последних лет? «Мы должны что-то делать». И вот мы идем и делаем, оставляя после себя лишь кучи дерьма и могилы…
— Эй! — сказал полковник. — Ты с нами или нет? Решать надо сейчас.
Донелли с силой провел руками по лицу — как будто делал намаз.
— С вами, брат. С вами. Но лучше не здесь. Время есть?
— Немного, но есть.
— Тогда поехали…
