Март

Российское государство рухнуло в течение трех первых суток после начала Международными Миротворческими Силами операции «Свобода России». Не под ударами ядерных боеголовок, не от рук оголтелых демонстрантов — первое их поколение раздавили на улицах Москвы и Петербурга быстро и весьма жестко. Куда-то делись президент и премьер, несколько раз выступившие по телевидению со все более яркими и вдохновенными речами и на этом завершившие свою роль в истории. Куда-то исчезли все хоть сколько-то запомнившиеся людям лица с еще работающих экранов. Их сменили какие-то другие, совершенно незнакомые, но произносящие почти слово в слово то, что было сказано тем же президентом и тем же премьером про «твердый отпор», напоминающие про «великую победу наших дедов», про Александра Невского и Александра Суворова. Ракеты при этом так и не взлетели, и в глазах миллионов жителей России это стало более важным, чем выверенные спичрайтерами формулы устной речи и отработанные профессионалами интонации. Никто не объявил, что власть передается такому-то человеку, Генеральному штабу, какому-нибудь чрезвычайному комитету — но ее просто не стало на «вершине». Все осознанные, необходимые действия проводились с этого момента уже руководством среднего или во всяком случае не самого высшего звена. Потом экраны стали гаснуть.

Пробивающие сопротивление батальонов и рот российской армии стальные клинья войск НАТО стремились к сердцу России. Они были еще далеки от Москвы, Петербурга, Брянска, Калуги, Рязани — а там уже перестали работать или работали с перебоями водопровод, теплоснабжение, городская телефонная сеть. Электричество подавалось в города на несколько часов в день, причем по графикам, которые не имели ничего общего с появившимися на углах домов листовками либо объявлениями в эфире. У чего-то из этого были свои объяснения. В частности, даже одиночные ударные самолеты НАТО, использующие снаряженные суббоеприпасами BLU-114/В управляемые бомбы AGM-154D JSOW, при прорывах к объектам электроэнергетической инфраструктуры на многие часы выводили из строя целые блоки региональных поставщиков. В нескольких случаях собственно тотальное отключение энергоснабжения или пожары после коротких замыканий, вызванных тысячами упавших на высоковольтные линии электропередач токопроводящих нитей, имели все шансы привести к катастрофическим последствиям. Речь здесь даже не шла о гибели больных и раненых в медучреждениях — важнее было энергоснабжение химических и очистных предприятий, насосных станций трубопроводов, объектов транспортного контроля и так далее. Не всегда существовали в реальности те системы независимого энергоснабжения, которые имелись на бумаге, не всегда было дизельное топливо, которое должно было быть. Не всегда имелся транспорт, чтобы везти материалы и людей к местам аварий, или просто топливо для этого транспорта. Не всегда люди, которые должны были подниматься «по тревоге», чтобы запускать имеющиеся системы и ремонтировать выбитые, делали это. Потому что на многих повисали рыдающие жены, которые были убеждены, что «нормальный отец должен кормить детей и заботиться о семье», а не уезжать неизвестно куда. За последние 20 лет русские семьи потеряли привычку хранить дома двухмесячный запас продуктов на «выжить», а продуктовые магазины не работали с самого начала, с первого объявления по телевидению. Мародеров, попытавшихся затовариться на складах и в крупных, всем известных местах, расстреливали на месте, что было довольно неожиданным для многих, решивших, что власть кончилась уже совсем и бесповоротно, сверху донизу. Но мародеров, вовремя переориентировавшихся на своих соседей, контролировать было невозможно. А как известно, «сто старушек — это уже рубль». По квартирам и особенно по пригородным поселкам, еще полупустым в марте, действительно ходили люди, без колебаний наносящие удар топором за пачку макарон. Настоящего голода еще не было, еще не могло быть за пару дней — а это уже было. И это все было пунктами в списке действующих факторов, складывающихся в приблизительно одно и то же.

Продолжающие действовать и применяющие свои навыки специалисты четко расставляли приоритеты. Нельзя не признать, что крупных техногенных катастроф удалось все же избежать. Ничего не случилось с атомными электростанциями, плотинами крупных водохранилищ, с ОАО «ВХЗ», ОАО «Тольяттиазот», ЗАО «Агрохимия», десятками других мест, способных накрыть смертью действительно миллионы людей. Даже на никому не известной овощной базе может быть по 150–200 тонн аммиака — что же говорить о потенциале, который содержат химические, целлюлозно-бумажные, нефтеперерабатывающие комбинаты. Отсутствие массовых жертв в этой строке общего списка является несомненной заслугой развернутой в предвоенные годы системы противодействия чрезвычайным ситуациям — со скрипом и пробуксовкой, но работающей и теперь. Но гражданское население прочувствовало мировую политическую конъюнктуру на своей шкуре. Пока не полностью, не так, как жители Ливии несколько лет назад и Югославии чуть раньше. Всего лишь перебои с электро- и водоснабжением, редкая стрельба одиночными где-то вдалеке. И мгновенное закрытие всех продуктовых магазинов в пределах «шаговой доступности». И сетевых супермаркетов в пределах полутора часов ходьбы пешком — по ставшим ловушками дорогам, перегораживаемым все более плотной сетью импровизированных блок-постов. Но и это ощущение было впечатляющим. «Переоценка ценностей», как это принято называть, произошла за часы. Висящая на стене плазменная панель с диагональю в 42 дюйма теперь не стоила ничего, потому что изображение на ней появлялось на несколько часов в день и совершенно не было веселее, чем на старом «Витязе» на кухне у любого работяги. И элитные часы на запястье тоже не стоили теперь ничего или почти ничего. И тюнинговая машина тоже, потому что надо было думать о проходимости, расходе бензина на 100 км и ее привлекательности для других, а не о молдингах.

Деталей, которыми можно было описать первые сутки войны, были многие тысячи. Разных, своих в каждом городе, своих в каждом селе. Неизвестные, расстрелявшие пассажирские автобусы и троллейбусы из автоматического оружия в нескольких крупных городах западной части России, в одно и то же время, в 11.00–11.30 утра, — ни одного из них не удалось поймать. Сотни молодых людей, организованно вышедших в полдень на улицы с плакатами, озвучивающими их требования: немедленно признать правоту требований международного сообщества, немедленно предать суду военных преступников, виновных в провокации. Видеосюжеты о начале этих демонстраций, умноженных на экранах многократно, и об их безжалостном и почти мгновенном разгоне полицией были переданы всеми крупнейшими новостными агентствами мира почти в режиме реального времени. С комментариями о «сотнях убитых на месте и арестованных правозащитников», ставших жертвами кровавого режима, окончательно поставившего себя за грань закона. С отсечением звонков в прямой эфир, с попытками упомянуть, что на таких и таких кадрах опознается Киев или Тбилиси, и многотысячные толпы на них — это съемки минимум прошлого года. Мир был потрясен и так, ему не нужны были бредовые измышления маргиналов. Они мешали воспринимать целостную картину, полностью пока совпадающую с тем, как это должно было быть.

Детали, сотни деталей… Через 10 часов после начала всего этого безумия, еще не поздно вечером, в некоторых городах почти одновременно начали продавать хлеб на улице — с каких-то фургонов без надписей. В Москве это были огромные двухкилограммовые буханки, похожие по форме и размеру на половину крупной дыни, — такие мало кто раньше видел, откуда они взялись? Тем более в таком количестве: где эти фургоны были, там хлеба хватило действительно многим. Стоимость одной такой буханки в Юго-Западном районе Москвы составляла в 19.00 уже 900 рублей, и никто не возразил по этому поводу ни слова — опять же потому, что зелененькую бумажку с изображением памятника вместо хлеба не съешь. К 21.30 та же буханка стоила 2200 рублей, и тоже никто не возражал. Порядок в молчаливых, перешептывающихся очередях поддерживался стальной. В одном случае прибывшую бригаду крепких ребят, попробовавшую присвоить только прибывший на смену пустеющему фургон с хлебом себе в формате «возглавить его охрану», реально забили насмерть на месте. Этот случай, обрастая подробностями, потом долго расписывался в разных видах, но такая история действительно была. К 11 часам вечера, а кое-где и раньше, все это прекратилось — опустевшие фургоны из последних уехали, провожаемые несколькими бегущими за ними сумасшедшими. Показавшую о них 5-минутный видеосюжет телекомпанию забросали звонками — подавляющее большинство жителей даже этого района не имели понятия о том, что где-то продается хлеб. Об этом же не имела никакого представления и мэрия Москвы — либо там не удалось связаться с человеком, способным хоть на что-то, кроме общих слов, что «делается все возможное».

Часть людей, которых было довольно много, просто исчезла за первые сутки — за день и ночь после начала вторжения. Исчезла отовсюду — из поля зрения начальства или подчиненных на работе, из работающих с пятого на десятое мобильных телефонных сетей и умершего «твиттера». Из своих квартир, запертых на все замки, в которых иногда заупокойно выли потом умирающие от жажды комнатные собачки. Уезжали на дорогих машинах с многочисленной вооруженной охраной люди, у которых было накоплено достаточно много, чтобы отдавать это кому-либо: лишь бы подальше из этой страны, лишь бы добраться до первого работающего отделения «Сосьете Женераль» или «Кредит Свисс АГ». Уезжали матери-одиночки, спасающие своих выросших сыновей от того, что должно было случиться с ними в ближайшие дни и недели, — в никуда, без плана, потратив на сборы 10 или 20 минут, с тряпками и мятыми деньгами в сумках. Уезжали те, кто слишком хорошо понимал цену словам, несущимся с экранов в те часы, когда они работали, — про «решительный отпор и уверенность в своих силах». Как и пробивающимся через многосложные каналы спутниковых подписок — о том, что «Задачей миротворческих сил является оказание помощи народу России, свержение диктатуры, установление порядка и восстановление мира, попранного провокацией русской армии против независимого государства». Примерно тем же словам на разных языках, наполняющим радиоэфир, — их глушили, но кто хотел, тот мог настроиться и выслушать, что ему скажут по этому поводу радиостанции цивилизованных государств. Первых слов — тех, которые про «оборону священных рубежей Родины» — было больше. Но произносили их в целом те же самые люди, которые почти всю свою взрослую жизнь меняли оставшиеся нам от родителей авианесущие и ракетные крейсера на виллы в Калабрии и Валенсии, боевые истребители и военные летные училища — на футбольные клубы, и всех нас скопом — на бабло и гарантируемую им безнаказанность. Не сами, не своими руками, но в итоге получилось именно так. И теперь эти же люди напоминали о священном долге, требовали «встать как один», и так далее — пока опять не погаснут экраны. В их собственных глазах не было страха, в их голосах была уверенность. Они не боялись, потому что ситуация была ясна им насквозь: война — это огромная возможность, возникшая ниоткуда. Фактически — подарок небес. На ней можно создать не политический капитал — кому он будет нужен, в остатках, в осколках этой страны, когда все закончится? Капитал настоящий, живой! И бояться было незачем — ни они, ни их дети, ни их племянники, ни их друзья ни при каких обстоятельствах не прикоснутся к войне иначе, чем в качестве выгодоприобретателей. Получателей платежей по контрактам, которые не состоятся, посредников в сделках, которые будут иметь невероятный, с трудом представляемый в мирное время масштаб. Перед ним, перед этим масштабом, бледнели даже миллиарды, заработанные десятками людей в годы Чеченской войны и зарабатываемые сейчас, до позавчерашнего и вчерашнего дня включительно. Потоки средств, долгие годы копимых страной и сейчас способных развернуть Землю, направляемых внутрь и наружу, подальше отсюда… Встать около всего этого — это был шанс на будущее. Будущее без обреченного народа, который сам был виноват в том, что с ним теперь должно было произойти. И это было чистым, это не имело никакого, ни малейшего отношения к крови, текущей по дну обочины дороги в 1200 километрах от Кремля и Думы. Текущей по телам первых, взявших оружие в руки, и теперь мертвых, скинутых с порубленного траками асфальта. С пути тех, кто пришел.

Это читалось в их глазах, в их голосах — даже если они были уверены, что интонации верны. Народ прекрасно все помнил. Катерина Тэтц и ее убитый сын были свежим и ярким примером — причем имя убийцы так и не было названо. Но таких примеров были многие и многие тысячи, они были вколочены в память каждого из нас. Воевать за этих людей? Платить кровью, чтобы они разжирели еще больше, чтобы они лопнули от золота и долларов, и евро, и рублей, обвешали своих шлюх вторым и третьим слоем бриллиантов, купили по яхте размером уже совсем с авианосец? Неужели кто-то в правительстве России реально думает, что русские люди заплатят своими жизнями, чтобы позволить и дальше быть объектом ежесекундного презрения и открытой охоты?

Нельзя, однако, не вспомнить, что было и другое. В те часы, когда тысячи русских мужчин и женщин умирали под направляемыми через границу с территории сопредельных стран артиллерийскими и ракетными ударами, еще не зная, что изменилось ВСЕ, — огромная страна еще спала. Когда следующие тысячи наспех одетых, почти безоружных армейцев и моряков гибли в отчаянных попытках даже не сдержать идущего на них с трех сторон врага — просто понять, куда бежать, чтобы вырваться из-под огня, из пламени, — тогда страна еще просыпалась, не понимая воющих за окнами сирен, не веря во впервые прозвучавшие вслух слова. Они дошли не до всех, не целиком, искаженные попытками смягчить осознание гибельности, безысходности происходящего, — но многим хватило и их. Миллионы людей просто отказывались верить, потому что это было невозможно, и никакие слова и доказательства не имели здесь никакого значения. Они выключали телевизоры, выдергивали из розеток шнуры надрывающихся телефонных аппаратов и возвращались к обычным делам воскресного утра — досыпанию в теплой еще кровати, к чаю, кофе, компьютеру, планам на выходной день и на жизнь. Так было спокойнее, потому что слышать сирены было слишком страшно. Некоторым действительно помогало, когда они добивались успеха в попытках заставить себя считать их ненастоящими, кажущимися.

А потом страна начала просыпаться. Это было неожиданно, это не входило ни в какие в расчеты людей, являющихся специалистами по «анализу и управлению поведением масс», «социологами», «политтехнологами», и так далее, многие годы работавших по обе стороны океана, получавших зарплату за написание отчетов о политической и гражданской инертности среднестатистического гражданина России. Такие расчеты нужны были прежде всего Кремлю, правительству самой России, разные подразделения которого годами со все большим увлечением обменивались между собой бумагами с написанными на них цифрами. Чтобы перераспределить поток идущих на «социальные нужды», «снижение напряженности в обществе» и «молодежную политику» денег — или не дать его перераспределить. Чтобы продемонстрировать угрозу внутренних волнений — и успех их предотвращения. Футбольные и в меньшей степени хоккейные фанаты, русские националисты, скинхеды, радикально настроенные верующие, сторонники возвращения прав на ношение и использование для самообороны короткоствольного нарезного оружия. Ориентировочное число, динамика, расчет процентных долей от общего объема населения России, от общего объема взрослого населения, от числа мужчин трудоспособного, возраста… Минимальные цифры — и по действительным, фактическим расчетам, и по заказанным, проплаченным одной или другой стороной. Они совершенно не соответствовали тому, что случилось в России, когда до людей реально дошло произошедшее.

На планете Земля нет ничего более страшного, чем разъяренный русский человек. Над этим можно смеяться, и все привыкли смеяться, потому что прошло слишком много лет после последней большой войны, которая затронула вообще всех. Две Чеченские войны, операция в Осетии до нее, война в Грузии в 2008 году — все это было «в стороне» для большинства людей. Где-то там, на периферии, без осознания войны как реально происходящего кошмара. И для них, и для нас. То, что было сейчас, коснулось всех, и страна взорвалась сразу и почти целиком. Число людей, абсолютно четко осознавших то, что произойдет дальше… Осознавших пусть не от большого аналитического ума, а просто по аналогии — Ирак и Ливан — и сделавших выбор… Это число было в сотни раз выше, чем ожидалось в Кремле, не то что в Брюсселе или Вашингтоне. Миллионы прыщавых юношей, взрослых мужчин, матерых мужиков, все повидавших мужичков предзакатного возраста исказились лицом, сжали кулаки и произнесли вслух или про себя несколько одних и тех же слов в разных сочетаниях. Произнесли их второй раз, третий, четвертый — глядя в экраны, на которых урывками между уверенными речами незнакомых им морд показывали столбы дыма и пламени на горизонте. С привычными, родными названиями: Балтийск, Калининград, Себеж, Владикавказ, Мурманск, Североморск, Южно-Сахалинск, Николаевск-на-Амуре, Советская Гавань… Произнесли их в третий или уже десятый раз, просто постучавшись в дверь соседу, дозвонившись по еще живой телефонной линии самым верным, правильным людям из своего круга. Потом они приглушали звук в бесполезных телевизорах и начинали искать на дне сервантов и комодов, под давно устаревшими книжками инструкций к телевизорам и стиральным машинам тонкие зеленые «корочки» военных билетов. С удовольствием или злобой посылая в жопу жен, визжащих о своем видении «долга мужчины» в такой ситуации. Жаль, что в наши дни войны выигрываются не яростью…

Первые часы, первые сутки… Уже осел пепел, кружащийся над залитыми огнем пограничными заставами на сотнях километров протяженности Государственной границы, уже прогорело все в прокаленном нутре броневых машин, накрытых первым ударом прямо на базах. Уже не просто начался счет военнопленных из состава батальонов, пытавшихся оборонять Калининградскую область, сидящих сейчас на заледеневшей земле в опоясанных режущей проволочной спиралью квадратах, с руками, стянутыми за спиной пластиковыми хомутами. Счет уже был, он уже пошел в эфир западных новостных агентств. Четырехзначные номера у изображающих русских солдат красных силуэтиков более чем гармонично смотрелись в анимированных презентациях на тему «Нанесенные потери, ориентировочные данные на 1-й день миротворческой операции». Танков и бронемашин — столько-то, боевых самолетов и вертолетов, кораблей и боевых катеров, ракетных систем — столько-то. Военнослужащих Вооруженных Сил РФ — приблизительно 18 тысяч человек. На отдельно показанном слайде: «Гражданских лиц — 0». Круглая цифра. И все остальные — круглые или почти круглые. Хорошие для первого дня.

Колонны головного эшелона Международных Миротворческих Сил шли в сторону Москвы по разбитым дорогам, скидывая в кювет горящие грузовики и легковушки, подавляя огневой мощью разрозненные подразделения Сухопутных сил, Пограничных войск, внутренних войск, пытающиеся оказать сопротивление их продвижению. Головной эшелон. 7-я армия США: 1-я Бронетанковая, 1-я Кавалерийская, 82-я Воздушно-десантная, 101-я Воздушно-десантная, 35-я Пехотная (Механизированная) дивизии. Бундесвер: 1-я Бронетанковая, 10-я Бронетанковая, 13-я Механизированная. Польская армия: 11-я Бронекавалерийская, 12-я Механизированная, 16-я Механизированная. Британская 16-я воздушно-десантная бригада. Другие отдельные бригады и отдельные артиллерийские дивизионы и группы: германские, польские, бельгийские, голландские. Всего этого было достаточно, чтобы угроза миру, которую всегда представляла собой Россия, была ликвидирована, — навсегда. Но головной эшелон был не единственным. И устремившаяся в сторону Смоленска лавина — не единственной. Еще были Севастополь, Дальний Восток, Белоруссия. Еще были тысячи названий городов и сел, сотни тысяч имен, десятки оставшихся никому не известными подвигов и навсегда оставшихся безымянными тел, сброшенных с пути. Первые сутки.

До Москвы — столицы переполнившего чашу терпения мира террористического государства. До Альметьевска, Ханты-Мансийска, Астрахани, Ямбурга, Северобайкальска — до всех городов и городков России, ассоциирующихся у мира с термином «стратегические запасы» и концепцией «неправомерно используемые в индивидуальном порядке месторождения мирового значения», им было еще далеко. Но путь был хорошо известен тем, кто планировал маршруты разведывательных батальонов бригад «Страйкер». Нащупывающих сейчас путь для тяжелых бригадных боевых групп, проламывающих любое сопротивление малочисленных русских частей весом сотен «Абрамсов» и «Брэдли». Он лежал прямо перед ними.

Для России и всего мира начиналась новая эпоха.

22 июня 1941 года — не самая трагическая дата в истории нашей страны. Самая трагическая дата в истории нашей страны еще будет.