Первой пришла в себя Верити.

– До освящения сорок пять минут, – простонала она, взглянув на часы. – Мы не успеем.

– Успеем, – заверил я, хватая наладонник и набирая номер мистера Дануорти. – Мы все добыли. Нам срочно нужно в Оксфорд. Вы можете прислать вертушку?

– Ожидается принцесса Виктория, – ответил мистер Дануорти невпопад.

– Меры безопасности, – разъяснила Верити. – Никаких вертушек, самолетов и зуммеров.

– Тогда наземное что-нибудь, – попросил я.

– Метро все равно быстрее. Везите на метро.

– Мы не можем. Нам нужно по меньшей мере… – Я окинул взглядом сокровища, которые Верити уже спускала по чердачной лестнице. – От двухсот семидесяти до трехсот кубических футов багажного объема.

– Для епископского пенька? – удивился мистер Дануорти. – Он что, разросся?

– Объясню по прибытии. – Я продиктовал ему адрес миссис Биттнер. – И грузчики тоже не помешают, лучше прямо у входа. Ни в коем случае не начинайте освящение до нашего приезда. Финч там?

– Нет, в соборе.

– Пусть тянет время. Да, и по возможности держите леди Шрапнелл в неведении. Перезвоните, пожалуйста, как только договоритесь насчет транспорта.

Я сунул наладонник в карман блейзера, подхватил епископский пенек и направился вниз. Наладонник зазвонил.

– Нед! – рявкнул он голосом леди Шрапнелл. – Где вы пропадали? До освящения меньше сорока пяти минут!

– Знаю. Мы скоро будем, но нам необходим транспорт. Вы можете организовать грузовик? Или грузовой вагон метро?

– В грузовые пассажиров не сажают, – отвергла мой вариант леди Шрапнелл, – а с пенька нельзя спускать глаз ни на секунду. Он уже один раз пропал, я не хочу потерять его снова.

– Я тоже.

Едва я нажал отбой и сгреб в охапку пенек, как наладонник запиликал снова. Мистер Дануорти.

– Вообразите, что она теперь придумала! Требует доставить пенек к ближайшей сети и перебросить на два дня назад – мол, его надо почистить и отполировать перед освящением.

– Вы ей объяснили, что это невозможно, поскольку предмет не способен находиться в двух местах одновременно?

– Разумеется, объяснил, на что она сказала…

– «Законы создаются, чтобы их нарушать», – понимающе закончил я. – Знаю. Вы пришлете грузовик?

– В Ковентри не осталось ни одного, леди Шрапнелл забронировала на церемонию весь грузовой транспорт из четырех окрестных графств. Каррадерс обзванивает бюро проката автомобилей и соларов.

– Но нам позарез нужно триста кубических футов… А из Оксфорда нельзя пригнать грузовик?

– Принцесса Виктория, – вздохнул мистер Дануорти. – На дорогу полдня уйдет.

– Из-за пробок, – расшифровала Верити.

– Если грузовик рискует застрять в пробках, мы-то как к собору пробьемся?

– К вашему приезду рассосутся. О, хорошо, – произнес он куда-то в сторону. – Каррадерс дозвонился до проката.

– Это радует. Только солар не берите, – спохватился я. – Здесь пасмурно; похоже, польет с минуты на минуту.

– Боже. А леди Шрапнелл желает, чтобы на церемонии было солнце.

Следующий звонок настиг нас с пеньком на втором этаже. Снова мистер Дануорти.

– Высылаем автомобиль.

– В автомобиле не хватит места… – начал я.

– Будет через десять минут. Ти-Джей хочет с вами поговорить о диссонансе.

– Передайте, что поговорим, когда вернусь.

Я нажал отбой. Наладонник зазвонил. Я отключил его и благополучно донес пенек до тесной прихожей, уже загроможденной вещами.

– Через десять минут приедет транспорт, – известил я Верити и завернул в гостиную к миссис Биттнер.

– Нас доставят на освящение на машине, – обрадовал я хозяйку, застывшую в цветочном кресле. – Принести ваше пальто? И сумку?

– Нет, спасибо, – ответила она тихо. – Вы уверены, что епископский пенек стоит являть миру? Он не изменит историю?

– Он уже изменил. И вы тоже. Вы ведь представляете, что все это значит? Благодаря вам обнаружена категория предметов, которые можно выносить из прошлого! Мало ли погибших в огне сокровищ… Шедевры искусства, книги…

– Труды сэра Ричарда Бертона, – оживилась миссис Биттнер. – После его смерти их сожгла жена. Из любви к нему.

Я присел на диван.

– Вы не хотите, чтобы мы забирали пенек?

– Нет-нет. – Она покачала седой головой. – Забирайте. Он часть собора.

– Вы сделали прошлое менее безвозвратным. – Я с благодарностью сжал ее руки.

– Отчасти, – прошелестела она. – Вам, наверное, лучше перенести остальные вещи вниз.

Я кивнул и отправился на чердак. Навстречу мне спускалась Верити, бережно неся на вытянутых руках шпалеру вязальщиков.

– Просто поразительно, – произнесла она голосом миссис Меринг, – какие сокровища пылятся порой на чердаках.

Рассмеявшись, я двинулся выше. Переправил вниз детский крест, блюдо для Святых Даров и, пыхтя, поволок деревянный ларь шестнадцатого века.

– Машина приехала! – крикнула Верити с первого этажа.

– Не солар? – уточнил я.

– Нет. Катафалк.

– С гробом?

– Без.

– Хорошо, тогда должно войти, – ответил я, вытаскивая ларь.

Катафалк оказался древним тарантасом на ископаемом топливе и выглядел так, словно его заездили в Пандемию, но зато он был вместительный и открывался сзади. Водитель во все глаза уставился на груду сокровищ.

– Барахолку устраиваете?

– Да, – ответил я, заталкивая ларь в кузов.

– Все не влезет, – предупредил водитель.

Поднатужившись, я протолкнул ларь как можно дальше и забрал у Верити серебряный подсвечник.

– Влезет. Я спец по загрузке. Теперь вот это.

Поместилось все, хотя статуэтку святого Михаила пришлось уложить на переднее сиденье.

– Миссис Биттнер можно устроить рядом с водителем, – сказал я Верити, – но нам с тобой придется ехать в кузове.

– А пенек куда?

– Возьму на колени.

Я вернулся в гостиную.

– Машина загружена. Вы готовы? – спросил я, хотя видно было, что не готова.

Миссис Биттнер сидела в цветочном кресле, не двигаясь с места.

– Все же останусь, – покачала она головой. – Бронхит…

– Останетесь? – удивилась возникшая в дверях Верити. – Но ведь это вы спасли все сокровища. Вы должны увидеть их в соборе!

– Я уже видела их в соборе. Краше, чем в ту ночь под огнем, они не станут.

– Ваш муж наверняка порадовался бы вашему присутствию на церемонии, – настаивала Верити. – Он любил этот собор.

– Это всего лишь символ чего-то более грандиозного, – ответила миссис Биттнер. – Как и континуум.

Водитель просунул голову в дверь.

– Вы вроде говорили, что торопитесь?

– Сейчас идем, – бросил я через плечо.

– Пожалуйста… – Верити опустилась на колени у кресла. – Вы должны там быть!

– Глупости, – не согласилась миссис Биттнер. – Разве разоблаченные сопровождали Гарриет и лорда Питера в свадебное путешествие? Нет. Разоблаченных оставляют поразмыслить над содеянным, осознать последствия своего проступка – этим я и займусь. Хотя в моем случае последствия оказались неожиданными. С ними еще нужно свыкнуться. Я-то столько лет носила власяницу и посыпала голову пеплом.

Она одарила нас мимолетной улыбкой – и я сразу понял, отчего теряли голову Джим Дануорти, Сёдзи Фудзисаки и Битти Биттнер.

– Вы точно не поедете? – спросила Верити сквозь подступающие слезы.

– На следующей неделе. Когда бронхит отступит. И тогда вы устроите мне персональную экскурсию.

– Кому-то к одиннадцати нужно быть в Оксфорде, – окликнул нас водитель. – Уже не получится.

– Получится, – заверил я, помогая миссис Биттнер подняться, чтобы она проводила нас до машины.

– С вами правда все будет в порядке? – забеспокоилась Верити.

Миссис Биттнер ласково похлопала ее по руке.

– В полном. Я и не надеялась, что все так счастливо разрешится. Союзники победили во Второй мировой, – она снова улыбнулась, как Зулейка Добсон, – а я избавила чердак от жуткого епископского пенька. Что может быть лучше?

– Крест загораживал мне заднее стекло, так что я перетащил его вперед, – предупредил водитель. – Вам обоим придется ехать в кузове.

Сказав миссис Биттнер «спасибо», я поцеловал ее в щеку и забрался в машину. Поданный водителем пенек я пристроил на колени, Верити уселась напротив меня, помахала миссис Биттнер, и мы понеслись.

Я включил наладонник и позвонил мистеру Дануорти.

– Мы едем. Будем минут через сорок. Передайте Финчу, чтобы еще потянул время. Грузчиков нашли?

– Да, – ответил мистер Дануорти.

– Хорошо. Архиепископ уже там?

– Нет, зато леди Шрапнелл бушует. Допытывается, где вы разыскали пенек и какие в него ставить цветы. Надо ведь внести в чинопоследование.

– Передайте, что желтые хризантемы.

Я отключился.

– Вот и все, – сообщил я Верити.

– Не совсем, Шерлок. – Она привалилась к борту катафалка, обхватив колени руками. – Кое-что еще требует объяснения.

– Пожалуй. Ты и в самом деле разгадала тайну «смежного задания» Финча? Чем он все-таки занимался?

– Возвращением несущественных для истории объектов.

– Да? Но ведь мы об этой возможности узнали только сейчас. И потом, несущественные объекты к нашему диссонансу отношения не имеют, как выяснилось.

– Правильно. Однако неделю с лишним мистер Дануорти и Ти-Джей думали иначе и перебирали способы выпутаться.

– Ни в Мачингс-Энде, ни в Иффли за время нашего пребывания ничего не сгорело. Что же Финч оттуда возит? Капусту?

Зазвонил наладонник.

– Нед, – рявкнула мне в ухо леди Шрапнелл, – где вы?

– Едем. Между… – Я наклонился к водителю. – Мы где?

– Между Банбери и Аддербери.

– Между Банбери и Аддербери, – повторил я в наладонник. – Спешим изо всех сил.

– Я так и не услышала внятных объяснений, почему нельзя отправить его в прошлое для чистки. Насколько было бы проще! Как он, не испортился?

Что на это ответить?

– Торопимся вовсю, – повторил я и отключил связь.

– Теперь моя очередь задавать вопросы, – воспользовалась моментом Верити. – И вот чего я не понимаю: каким образом появление Тосси в Ковентри пятнадцатого июня, созерцание епископского пенька и последующая любовь к Бейну устранили диссонанс?

– Это не они. Тосси нужна была там для другого.

– Но ведь именно она, восхитившись пеньком, вдохновила леди Шрапнелл восстановить собор и послать меня в прошлое читать дневник, благодаря чему я спасла Принцессу Арджуманд…

– Да, это все часть самокоррекции. Однако главное, зачем Тосси понадобилась там именно пятнадцатого, – чтобы ее застали за флиртом с преподобным Бредни.

– О! – догадалась Верити. – Та девушка с перочистками.

– Молодец, Гарриет! Девушка с перочистками. Которую звали мисс Гортензия Шарп.

– Руководительница цветочного комитета.

– Уже нет. Помнишь, как ее задело, что Тосси строит глазки преподобному? Обиженно подхватив свои перочистки, она гордо задрала длинный нос и удалилась по Бейли-лейн. Я видел перед самым отъездом, как преподобный кинулся за ней вдогонку. Дальше я могу лишь догадываться, но подозреваю, что не обошлось без объяснений и слез, и преподобный поспешил предложить ей руку и сердце. А женившись, он получил приход и стал викарием где-нибудь в сельской глуши.

– Поэтому ты просил список приходов?

– Замечательно, Гарриет! Бредни оказался даже расторопнее, чем я думал: женился на Гортензии в 1891-м, и уже на следующий год его определили викарием в Нортумберленд.

– А значит, вечером четырнадцатого ноября сорокового года нашей проныры в Ковентри и близко не было, – заключила Верити. – И она не интересовалась судьбой епископского пенька, занятая барахолками и сбором утиля в собственном приходе.

– И не писала писем в редакцию. А остальные просто решили, что пенек сгорел при пожаре.

– И за тайну «Ультры» можно было какое-то время не опасаться. – Верити наморщила лоб. – Получается, все это – и спасение Принцессы, и наша поездка в Оксфорд к мадам Иритоцкой, и то, что ты помешал Теренсу встретить Мод, зато одолжил ему денег на лодку, и сеанс, и все остальное – требовалось для самокоррекции? Все-все?

– Все, – подтвердил я, а потом задумался.

Насколько же сложной была самокоррекция, и до каких пределов доходит это «все»? Вражда профессоров Преддика и Оверфорса считается? А Общество психических исследований? А коробочка из-под засахаренных фиалок, пожертвованная на барахолку? А дамы в мехах из «Блэкуэлла»?

– Все равно не понимаю, – призналась Верити. – Есть куда более простые способы помешать Гортензии Шарп написать письмо в редакцию.

– Мы имеем дело с хаотической системой, – напомнил я. – Все взаимосвязано. Даже крохотное изменение требует глубокого вмешательства.

Хотя… Насколько глубокого? Люфтваффе тоже участвовало? А Агата Кристи? А погода?

– Нед, я знаю про хаос. Но ведь там бомбы сыпались! Если самокоррекция – автоматический процесс, то прямое попадание сгладило бы диссонанс куда быстрее и надежнее, чем какие-то хитроумные манипуляции с кошками и поездками в Ковентри.

Да, прямое попадание фугаса за секунду устранило бы любую угрозу тайне «Ультры» со стороны Гортензии Шарп, причем без всяких последствий. В ту ночь в Ковентри погибло больше пятисот человек.

– Может, Гортензии Шарп или кому-то из тех зевак у западного портала предназначалась еще какая-то роль в истории, – предположил я, думая о толстяке дежурном ПВО и женщине с двумя детьми.

– Да нет, я не про Гортензию. Я про епископский пенек. Прямое попадание в Кузнечную капеллу – и даже мисс Шарп охотно верит, что пенек погиб, и никаких писем не пишет. Либо прямой удар еще до переброски Лиззи Биттнер – тогда диссонансу просто не из чего возникать.

Верити права. Прямое попадание – и никаких забот. Разве что фугас натворил бы еще больших бед. Или епископский пенек еще не выполнил свою историческую функцию. Или у континуума нашлись другие, более веские и труднопостижимые причины именно для такой коррекции.

Планы, намерения, причины… «Так и знал! – раздался в ушах голос профессора Оверфорса. – Вы сторонник теории высшего замысла!»

Высшего замысла, который нам сложно постичь, поскольку мы сами являемся его частью. Высшего замысла, который приоткрывается нам лишь на миг, мимолетно. Высшего замысла, который охватывает весь ход истории, все время и пространство, весь континуум, по каким-то неведомым причинам предпочитающий действовать через кошек, крокет и перочистки. Не считая собаки. И жуткого образчика викторианского искусства. И нас.

«Историю движет личность, характер», – утверждал профессор Преддик. Чего-чего, а личностей с характером в этой истории хватило: и преданная мужу Лиззи Биттнер, и полковник, разгуливающий без пальто под дождем, и любительница кошек Верити, и любительница рыбы Принцесса Арджуманд, и вспыльчивый Гитлер, и легковерная миссис Меринг… И я со своей перебросочной болезнью. Если все мы – элементы самокоррекции, то как сюда вписывается свобода воли? Или свобода воли – тоже составная часть замысла?

– Я еще кое-чего не понимаю, – вмешалась в мои раздумья Верити. – Диссонанс исчез, когда Тосси сбежала с Бейном, так?

Я кивнул.

– Тогда почему мы видели Гортензию Шарп у собора во время налета? Ведь если верить Ти-Джею, после устранения диссонанса вероятности должны сливаться в один истинный ход событий?

– Потому что в момент нашего попадания в сороковой год диссонанс еще существовал. Бейн кинул Тосси в реку, но побег из дома пока не совершился.

– Ну как же не совершился? Они сбежали восемнадцатого июня 1888 года. После поцелуя с Бейном побег и замужество были предопределены – так зачем же понадобилось посылать нас в Ковентри? Явно не для того, чтобы Тосси улизнула без лишних помех.

На это я знал ответ.

– Чтобы найти епископский пенек. Не увидев блокированные двери и пустую подставку, я бы не догадался про Лиззи Биттнер.

– Но зачем? – озадаченно наморщила лоб Верити. – Континуум мог сгладить диссонанс и не заботясь о том, чтобы мы нашли пенек.

– Сжалился? – предположил я. – Понимал, что леди Шрапнелл меня прикончит, если я не найду пенек до освящения?

И опять она права. Епископский пенек мог до скончания веков покрываться пылью у миссис Биттнер на чердаке, раз диссонанс ликвидирован и фашисты не догадались про «Ультру». Зачем же было отправлять меня в лабораторию 2018 года, в «Блэкуэлл» и под бомбы и давать такие очевидные подсказки, если не имело никакого значения, найдут епископский пенек или нет? Может, его обнаружение после смерти миссис Биттнер вызвало бы еще какой-нибудь диссонанс? Или он зачем-то требуется именно сейчас – на освящении собора?

– Мы почти в Оксфорде, – предупредил водитель. – Куда ехать?

– Минутку, – попросил я и позвонил мистеру Дануорти.

Ответил Финч.

– Слава Богу, – выдохнул он. – Езжайте по Паркс-роуд, потом по Холиуэлл и Лонгуолл, оттуда по Хай-стрит на юг и там по прямой к мертоновскому стадиону. Будем ждать вас у входа в ризницу. Знаете, где это?

– Да. Слышали? – посмотрел я на водителя.

Он кивнул.

– Так вы в собор все это везете?

– Да.

– По мне так пустая трата времени и денег, это строительство. Ну на кой нужен собор?

– О, вы себе не представляете, – ответила Верити.

– Вот здесь сверните, – показал я, ища взглядом мертоновскую пешеходную калитку. – Финч, мы на месте, – произнес я в наладонник, а водителю скомандовал: – В объезд к восточному торцу. Вход в ризницу на южной стороне.

Он остановил катафалк почти у самых ступеней, куда Финч уже подогнал человек десять нас встречать. Один из них открыл заднюю дверь, Верити выбралась и начала раздавать указания.

– Напрестольную пелену – в Кузнечную капеллу, этот подсвечник тоже. Только не перепутайте реконструированные копии с подлинниками. Нед, передай мне шпалеру.

Я подал ее на вытянутых руках, и Верити понесла бархатное полотнище внутрь.

– Финч, вы где? – поинтересовался я в наладонник.

– Здесь, сэр, – ответил Финч, возникая в проеме багажной двери – по-прежнему во фраке дворецкого, только с сухим рукавом.

Я вручил ему эмалевую дароносицу.

– Освящение еще не началось?

– Нет, сэр. На Сент-Олдейт образовался непредвиденный затор: всю улицу перегородили пожарные машины и неотложки. Досадное недоразумение, – с каменным лицом сообщил он, – но разобраться и расчистить дорогу удалось не сразу. Почти час никто не мог пробиться к Крайст-Черчу и лугу с собором. А потом задержался епископ. Его водитель свернул не туда и укатил аж в Иффли. Теперь же возникла какая-то путаница с билетами.

– Дживс бы вами гордился! – восхищенно покачал я головой. – А Бантер тем более. И восхитительный Крайтон.

Я выгрузил епископский пенек.

– Забрать его, сэр?

– Нет, я сам отнесу. – Я показал подбородком на детский крест. – А это в Капеллу ременщиков. Статую святого Михаила – в хор.

– Да, сэр. Вас ищет мистер Льюис. Хочет что-то обсудить касательно континуума.

– С радостью, – пропыхтел я, выкорчевывая из общей кучи мизерикорд. – Когда переведем дух.

– Да, сэр. А мне, сэр, нужно поговорить с вами насчет моего задания.

– Намекните пока, – не удержался я, высвобождая наконец мизерикорд и протягивая двум первокурсникам. – Ваше задание состояло в том, чтобы извлекать из прошлого несущественные объекты?

– Ни в коем случае! – оскорбился Финч.

– А где леди Шрапнелл, вы не знаете?

– Минуту назад была в ризнице, сэр. – Он посмотрел на небо. – Боже мой, кажется, всерьез собирается дождь. Тогда как леди Шрапнелл хотела полного соответствия с погодой в день налета.

Я вошел с епископским пеньком в ризницу. Очень, кстати, символично: он возвращается в собор через ту же дверь, через которую настоятель Говард спасал подсвечники, крест и полковое знамя. Ковентрийские сокровища.

– Где леди Шрапнелл? – обратился я к знакомой девушке-историку из колледжа Иисуса.

Она пожала плечами и покачала головой.

– Нет, – ответила она кому-то в алтаре. – Нам еще нужны молитвенники для последних пяти рядов в северном нефе. И три Книги общественного богослужения.

Я направился в хор. А попал в хаос. Там все суетились, бегали, перекрикивали друг друга и громкий стук молотков из Капеллы торговцев тканями.

– Кто взял Апостольские послания? – воззвал с амвона помощник священника. – Только что здесь были!

Орган разразился громогласным аккордом, за которым последовали начальные ноты гимна «Пути Господни неисповедимы». Худощавая женщина в зеленом переднике ставила длинные розовые гладиолусы в медную вазу перед противоположным амвоном, а толстушка в очках обходила всех по очереди с листком бумаги в руках и что-то выясняла. Возможно, тоже разыскивала леди Шрапнелл.

Орган умолк, и органист пожаловался кому-то в клерестории: «Фанфарный регистр не работает!» Хористы в льняных альбах поверх красных сутан слонялись без дела. Видимо, Уордер все-таки на кого-то спихнула отпаривание.

– Не понимаю, зачем сейчас доделывать изнанку хоровых скамей, – наморщив длинный нос, сочувственно говорила светловолосая девушка парню, наполовину скрывшемуся под скамьей, так что только ноги торчали. – Ее со стороны все равно не видно.

– «Рассуждать не наше дело, – процитировал парень. – Наше дело – исполнять, побеждать иль погибать». Подай лазер, пожалуйста.

– Простите, вы не знаете, где леди Шрапнелл? – отвлек я их.

– Последний раз видел ее в Капелле мануфактурщиков, – откликнулся парень из-под скамьи.

Но ее не оказалось ни там, ни в алтаре, ни наверху в клерестории. Я спустился обратно в неф.

Там сидел Каррадерс, складывая программки чинопоследования.

– Леди Шрапнелл не видел?

– Только что здесь была, – буркнул он. – А мне теперь возись с бумажками. Решила в последнюю минуту перепечатать. – Он поднял голову. – Мама родная, ты его нашел! И где он прятался?

– Долгая история. Куда подевалась леди Шрапнелл?

– В ризнице. Стой, спрошу, пока ты здесь: как тебе Пегги?

– Пегги?

– Уордер. Есть ли на свете девушка прелестнее?

– Ты еще не сложил программки? – воскликнула легкая на помине Уордер. – Леди Шрапнелл велела срочно отдать их служкам!

– Где она? – встрепенулся я.

– В Капелле торговцев.

Я помчался туда, но не нашел ее ни там, ни в баптистерии, а у западных дверей назревала какая-то суматоха. Похоже, придется возвращать епископский пенек на место самому.

Я понес его к Кузнечной капелле, думая, что теперь наверняка исчезнет кованая подставка, но нет, она стояла на прежнем месте, у ограды. Я аккуратно водрузил на нее свою ношу.

Цветы. Нужны цветы. Я завернул к амвону, где возилась женщина в зеленом переднике.

– В вазу у ограды Кузнечной капеллы требуются цветы. Желтые хризантемы.

– Желтые хризантемы! – всполошилась она, хватая наладонник. – Вас леди Шрапнелл прислала? В чине службы никаких желтых хризантем не заявлено!

– Уточнили в последнюю минуту. Вы, случайно, не видели леди Шрапнелл?

– В Капелле ременщиков, – ответила она, втыкая гладиолусы в вазу. – Хризантемы! Где я сейчас добуду желтые хризантемы?

Я поспешил по трансепту на другую сторону, лавируя между хористами и профессорами в мантиях.

– Так! – инструктировал молодой человек, как две капли воды похожий на преподобного Арбитиджа. – Порядок следующий! Сперва кадильница, затем хор. Потом сотрудники исторического факультета, по колледжам. Мистер Рэнсом, где ваша мантия? Было четко сказано: парадная форма!

Я проскользнул за спинкой скамьи в северный неф, двинулся вдоль колонн – и увидел мистера Дануорти.

Он стоял у входа в Капеллу ременщиков, опираясь на арку. На моих глазах из его руки выпал и порхнул на пол листок бумаги.

– Что такое? Вам плохо? – Встревожившись, я подставил ему плечо, отвел на ближайшую скамью и сам сел рядом, подобрав выпавший листок. – А это что?

Мистер Дануорти слабо улыбнулся.

– Взглянул на детский крест, – проговорил он, показывая на Капеллу ременщиков. – И только сейчас наконец понял. Мы так заняты были устранением диссонанса, вытаскиванием Каррадерса, заданием Финча, что до сих пор я даже не осознавал в полной мере масштабы нашего открытия. Я тут составлял список…

Он показал на бумагу в моей руке, и я заскользил взглядом по строчкам.

Лиссабонская библиотека. Лос-Анджелесская публичная библиотека. «Французская революция» Карлейля. Александрийская библиотека.

– Все погибли в огне. А единственный экземпляр «Французской революции» по ошибке сожгла служанка. – Он забрал у меня листок. – Это я навскидку набросал, первое, что за пару минут в голову пришло. Собор Святого Павла был превращен в пыль точечной бомбой. Погиб целиком. И «Светоч мира», и могила Нельсона, и статуя Джона Донна. Только представьте, что можно было бы…

– Мистер Дануорти, – позвал его подошедший помощник священника. – Вас ждут в строю.

– Вы не видели леди Шрапнелл? – обернулся я.

– Только что была в Капелле мануфактурщиков. Мистер Дануорти, вы готовы?

– Да. – Он снял профессорскую шапочку, сунул список за подкладку и надел обратно. – Ко всему готов.

Я поспешил в Капеллу мануфактурщиков. Трансепт запрудили профессора в черных мантиях, а в хоре разорялась Уордер, пытаясь выстроить певчих.

– Нет, даже не вздумайте! – кричала она. – Никому не садиться! Вы помнете альбы, а я их только-только отпарила! Постройтесь все в ряд, вы что, считаете, у меня времени вагон?

Я просочился мимо нее в капеллу. Там у витража стояла Верити с каким-то листком бумаги в лилейных руках.

– Что это? – поинтересовался я. – Программка?

– Нет. Помнишь, когда обнаружилось письмо от Мод, я попросила криминалистку проверить, вдруг и Тосси с кем-нибудь еще переписывалась. И мне нашли вот это.

– Вовремя… Зато здесь она, конечно, зовет Бейна по имени?

– Нет, по-прежнему «дорогой муж». А себя – Тутс. Но все равно занятного много, – присаживаясь на резную скамью, сообщила Верити. – Вот послушай: «Мой дорогой Теренс…»

– Теренс? С какой стати она любезничает с Теренсом?

– Он ей первым написал, но его письмо до нас не дошло. А это ответ Тосси.

– Теренс ей писал?

– Да. Так вот, слушай: «Мой дорогой Теренс! Не передать словами, как обрадовало меня Ваше послание от третьего числа». «Обрадовало» подчеркнуто. «Я уже потеряла всякую надежду узнать в этой жизни о судьбе моей драгоценной Принцессы Арджуманд». «В этой жизни»…

– Подчеркнуто, – догадался я.

– И два восклицательных знака. «Мы уже вышли в открытое море, когда я обнаружила, что ее с нами нет. Мой возлюбленный супруг всеми средствами убеждал капитана тотчас же повернуть обратно, но тот жестокосердно отказался, и я уже думала, что не увижу свою дусечку-пусечку Жужу до конца дней и ее Судьба останется для меня тайной». Подчеркнуто почти все, а «судьба» – с большой буквы. «Вы не представляете, как счастлива я была прочитать Ваше письмо. Я смертельно боялась, что она лежит в соленой пучине, и какой же радостью было узнать, что она не только жива, но и рядом с Вами!»

– Что? – изумился я.

– Дальше подчеркнуто все сплошь. «Вообразите только: моя нежная лапусечка проехала из Плимута до самого Кента, хотя Мачингс-Энд был бы куда ближе! Но, может статься, это и к лучшему. Маменька пишет, что папенька недавно приобрел золотистого вуалехвостого рюкина. И я знаю, что в Вашем доме ей будет хорошо. Благодарю за любезное предложение переслать мне Принцессу Арджуманд с Доусоном, но мы с возлюбленным мужем сошлись во мнении, что при ее неприязни к воде ей лучше оставаться под Вашей опекой. Я не сомневаюсь, что Вы и Ваша невеста Мод будете любить и лелеять ее не меньше моего. Маменька писала мне о Вашей женитьбе. Хотя этот шаг кажется мне несколько скоропалительным и я искренне надеюсь, что он не был совершен сгоряча, я несказанно рада, что Вы смогли забыть меня, и горячо желаю Вам такого же счастья, как у нас с моим возлюбленным супругом! Поцелуйте за меня Принцессу Арджуманд в розовую носюлечку и передайте, что ее мамусечка вспоминает свою лапупусечку каждый-прекаждый денюсечек. С благодарностью, Тутс Каллахан».

– Бедный Сирил, – вздохнул я.

– Ерунда, – отмахнулась Верити. – Они были созданы друг для друга.

– Как и мы.

Верити отвела глаза.

– Так что, Гарриет? Кажется, мы с вами неплохо сработались. Не узаконить ли нам свой союз?

– Нет! – донесся до нас вопль Уордер. – Я ведь просила не садиться! Посмотрите, какое все мятое – это же лен!

– Так что, Ватсон? – повторил я. – Что скажешь?

– Не знаю, – горестно покачала головой Верити. – А если это перебросочная контузия? Погляди на Каррадерса – ему кажется, что он влюблен в Уордер…

– Даже не заикайся! – рявкнула Уордер на какого-то мальчишку. – Об этом надо было думать до того, как надевать альбу!

– Видишь? – Верити смотрела на меня испытующе. – Вдруг теперь, когда все позади, ты наконец выспишься, вылечишься от перебросочной болезни и поймешь, что это было лишь досадное наваждение?

– Глупости, – ответил я, оттесняя ее в угол. – А еще вздор, чушь собачья, ерунда, бредни, чепуха и пфуй! Да, ахинея еще! Во-первых, ты прекрасно знаешь: когда я увидел тебя в самом начале – ты выжимала мокрый рукав на ковер у мистера Дануорти, – все было в точности по «Волшебнице Шалот». Рвущаяся ткань, бьющиеся зеркала, осколки веером и клочья по ветру.

Я навис над ней, упираясь рукой в стену.

– Во-вторых, это твой долг перед родиной.

– Перед родиной?

– Да. Мы ведь элементы самокоррекции, помнишь? Кто знает, какие катастрофы могут грянуть, если мы не поженимся? Фашисты догадаются про «Ультру», леди Шрапнелл начнет вместо нас финансировать Кембридж, континуум рухнет…

– Вот вы где! – воскликнул Финч, спеша к нам с наладонником и большой картонной коробкой. – Повсюду вас ищу. Мистер Дануорти распорядился вам с мисс Киндл выдать обязательно, только я не знаю, один вас устроит или два.

О чем он, я понятия не имел, однако неделя в викторианской эпохе научила не обращать внимания на такие мелочи.

– Один, – попросил я.

– Да, сэр. Один, – произнес он в наладонник и отложил его на постамент. – Мистер Дануорти говорит, что за неоценимые заслуги вам предоставляется право первоочередного выбора. Предпочтения имеются? – осведомился он, открывая коробку.

– Да, – ответила Верити. – Черную. С белыми лапами.

– Что? – растерялся я.

– Я же говорила, Финч извлекает из прошлого несущественные объекты.

– Я бы не назвал их несущественными, – возразил Финч, вытаскивая из коробки котенка.

Точная копия Принцессы Арджуманд – вплоть до панталончиков на задних лапах, – только в миниатюре.

– Но откуда? Как? Кошки ведь вымерший вид.

– Да, сэр, – передавая котенка Верити, подтвердил Финч. – Однако в викторианские времена их был переизбыток, отчего фермеры частенько топили выводки, пытаясь сократить поголовье.

– А когда я вынесла через сеть Принцессу Арджуманд, – подхватила Верити, гладя котенка на ладони, – Ти-Джей с мистером Дануорти решили проверить, насколько несущественными для истории окажутся закинутые в мешке в пруд новорожденные котята.

– И вы рыскали по усадьбам и фермам в поисках беременных кошек, – догадался я, заглядывая в коробку. Там копошилось около двух десятков котят, почти все еще слепые. – И от Миссис Мармелад тоже здесь?

– Да, сэр. – Он поочередно показал на несколько меховых комков. – Эти три полосатых и эта черепаховая. Их, конечно, рано отлучать от матери, но мистер Дануорти передает, что вашу можно будет забрать через полтора месяца. Те, что от Принцессы Арджуманд, чуть старше – их ведь три недели по всему дому разыскивали.

Финч забрал котенка у Верити.

– На безраздельное владение, разумеется, не рассчитывайте, – предупредил он. – Вам придется отвезти ее в лабораторию для клонирования и естественного разведения. Пока для полноценного генофонда экземпляров маловато, но мы уже связались с Сорбонной, Калифорнийским технологическим и Таиландским, а я продолжу наведываться в викторианскую Англию за дополнительным материалом.

Он вернул котенка в коробку.

– Можно будет ее навещать? – спросила Верити.

– Разумеется, – ответил Финч. – Кроме того, вам предстоит пройти курс по уходу и кормлению. Отлично себя зарекомендовало молоко и…

– Пучеглазые перламутровые рюкины, – кивнул я.

У Финча запиликал наладонник.

– Архиепископ прибыл, а служка у западных дверей сообщает, что дождь начинается. Придется всех впустить. Нужно найти леди Шрапнелл, вы ее не видели?

Мы синхронно покачали головой.

– Пожалуй, отправлюсь на поиски.

Прижав покрепче коробку, Финч заторопился прочь.

– В-третьих, – вернулся я к прерванному монологу, – с того катания на лодке мне известно, что ты разделяешь мои чувства, и если тебе хочется получить предложение на латыни…

– Вот вы где, Нед! – обрадовался Ти-Джей, подходя к нам с портативным компьютером и небольшим экраном. – Я должен вам кое-что показать.

– Освящение вот-вот начнется. Может, позже?

– Вряд ли.

– Вы показывайте, – разрешила Верити. – Я скоро вернусь.

Она выскользнула из капеллы.

– Что там такое? – повернулся я к Ти-Джею.

– Возможно, ничего. Возможно, просто математическая ошибка. Или системный сбой.

– И все же?

– В общем, если помните, вы попросили меня сместить фокус диссонанса на Ковентри 1940 года, и у нас вышло почти идеальное совпадение с моделью Ватерлоо, где фигурировал котелок.

– Помню, – настороженно проговорил я.

– Так вот, ключевое слово – «почти». – Он вывел на экран очередное серое пятно. – По периферийным сдвигам совпадает точь-в-точь, равно как и по основным областям – здесь и здесь. А вот сдвиг вокруг эпицентра выглядит иначе. И хотя в той точке, откуда миссис Биттнер выносила епископский пенек, сдвиг имел место, радикально увеличенным его не назовешь.

– Так ведь там попросту некуда было увеличивать сдвиг, – возразил я. – Лиззи Биттнер приходилось укладываться в очень узкий временной зазор – между моментом, когда сокровища видели последний раз, и их уничтожением в огне. Считаные минуты. Увеличенный сдвиг вытолкнул бы ее прямиком в пламя.

– Да, однако даже с учетом этих обстоятельств остается проблема окружающего сдвига. – Ти-Джей обрисовал одному ему видную область. – И тогда, – пробегая пальцами по кнопкам, продолжил он, – я попробовал передвинуть фокус вперед.

На экране появилась невнятная серая картинка.

– Вперед?

– Да. У меня, конечно, не хватало данных, чтобы точно определить пространственно-временную точку, как сделали вы, поэтому мне оставалось лишь принять окружающий сдвиг за периферийный, экстраполировать новый окружающий сдвиг и уже оттуда экстраполировать новый фокус.

Он вызвал на экран еще одну серую картинку.

– Вот, это модель Ватерлоо. Сейчас я наложу ее на модель со смещенным фокусом. Видите? Совпадает.

Я видел.

– И где теперь оказывается фокус? – спросил я. – В каком году?

– В 2678-м.

2678 год. Через шесть с лишним столетий.

– Пятнадцатое июня 2678 года. Как я и говорил, возможно, это ничего не значит и просто глюк. Ошибка в расчетах.

– А если нет?

– Тогда диссонанс вызвало не похищение епископского пенька из сорокового года.

– Но если не оно…

– Тогда это тоже этап самокоррекции, – подтвердил мою догадку Ти-Джей.

– Самокоррекции чего?

– Не знаю. Чего-то, что еще не произошло. Что случится только…

– В 2678 году, – закончил я. – А территориально куда этот фокус попадает?

Наверняка в такие же дальние дали, как и во времени. Аддис-Абеба? Марс? Малое Магелланово Облако?

– В Оксфорд, – ответил Ти-Джей. – Ковентрийский собор.

Ковентрийский собор. Пятнадцатое июня. Верити была права: от нас требовалось найти епископский пенек и вернуть его в собор. И все это в совокупности – продажа нового здания, восстановление старого усилиями леди Шрапнелл, открытие возможности выносить из прошлого несущественные объекты, – все это этапы одной масштабной самокоррекции, одного высшего за…

– Я, конечно, перепроверю все расчеты и проведу логическое тестирование, – пообещал Ти-Джей. – Не волнуйтесь, это может оказаться просто недоработка модели Ватерлоо. Я пока сделал лишь черновую прикидку.

Он нажал несколько кнопок, подождал, пока исчезнет серое пятно, и начал складывать экран.

– Ти-Джей, как вы думаете, что определило исход Ватерлоо? Почерк Наполеона или геморрой?

– Ни то ни другое. И вряд ли какой-то из факторов, на которых мы строили модели – отступление Гнейзенау в Вавр, заблудившийся гонец, пожар в Ла-Э-Сент…

– Тогда что же?

– Кошка.

– Кошка?

– Или плошка, или крыска, или…

– …серая мышь из церковного комитета, – пробормотал я.

– Именно. Какая-то мелочь, на которую никто и внимания не обратит. В этом беда с моделями: мы в состоянии учесть лишь те факторы, которые кажутся важными, а Ватерлоо – это хаотическая система. Важно все.

– И каждый из нас – мичман Клепперман, осознавший вдруг, что, кроме него, за штурвал встать некому?

– Да, – улыбнулся Ти-Джей. – И его участь нам известна. То же самое будет со мной, если я немедленно не явлюсь в ризницу. Леди Шрапнелл велела зажечь свечи в капеллах. – Он поспешно сунул под мышку компьютер и экран. – Пойду, кажется, вот-вот начнется.

Так и было. Хористы худо-бедно выстроились; женщина в зеленом переднике подбирала ножницы, ведра и цветочную упаковку; парень в хоре выбрался из-под скамьи наружу. «Ну что, заработал фанфарный регистр?» – крикнули из клерестория, и органист прокричал в ответ, что да. Каррадерс с Уордер стояли у южных дверей, стиснув в объятиях охапки программок, а заодно и друг друга. Я вышел в главный неф, оглядываясь в поисках Верити.

– Где вы были? – налетела на меня леди Шрапнелл. – Я вас повсюду ищу! – Она подбоченилась. – Значит, вы утверждаете, что отыскали епископский пенек? И где он? Неужели снова потеряли?

– Нет. Возвращен на положенное место, у ограды Кузнечной капеллы.

– Я должна посмотреть.

Она устремилась по проходу, и тут затрубили фанфары. Орган грянул «О Господь, что творит дела великие и неисследимые». Хористы открыли сборники гимнов. Каррадерс и Уордер отлепились друг от друга и встали по обе стороны от южных дверей.

– Сейчас, наверное, не время, – заикнулся я. – Церемония вот-вот начнется.

– Чушь! – бросила леди Шрапнелл, рассекая строй хористов. – Времени уйма. Еще даже солнца нет.

Она прошагала через ряды профессоров, которые расступались перед ней, словно Красное море перед Моисеем, и двинулась вдоль северного нефа к Кузнечной капелле.

Я шел следом, надеясь, что пенек не испарился куда-нибудь мистическим образом. Нет, не испарился. Стоял, где оставили, на кованых ножках. Женщина в зеленом переднике заполняла его белыми пасхальными лилиями.

– Вот он, – возвестил я триумфально. – После невообразимых мытарств и злоключений. Епископский пенек. Что скажете?

– О Боже! – Она схватилась за сердце. – И вправду жуть!

– Простите? – оторопел я.

– Да, знаю, моей пра-пра-пра он понравился, но Боже мой! Вот это, например, что такое? – Она ткнула пальцем куда-то в подножие. – Динозавр?

– Подписание Хартии вольностей.

– Я почти жалею, что заставила вас потратить на него столько сил. – Леди Шрапнелл окинула артефакт задумчивым взглядом. – Он, конечно, небьющийся?

– Небьющийся.

– Тогда, видимо, придется оставить его для достоверности. Хотелось бы думать, что в других церквях такого уродства не попадется.

– В других церквях?

– Да, вы разве не слышали? Поскольку у нас появилась возможность выносить объекты из прошлого, я моментально задумала целый ряд проектов. Землетрясение в Сан-Франциско, съемочная площадка «Эм-джи-эм», Рим до пожара, устроенного Юлием Цезарем…

– Нероном, – поправил я.

– Да, именно. Вам нужно будет добыть скрипку, на которой играл Нерон.

– Но она ведь не сгорела в огне. Выносить можно только то, что распалось на базовые составляющие…

Леди Шрапнелл отмахнулась небрежно.

– Законы создаются, чтобы их нарушать. Мы начнем с четырнадцати церквей Кристофера Рена, погибших во время блица, а потом…

– Мы? – слабым эхом откликнулся я.

– Разумеется. Вас я уже записала особо. – Она вдруг воззрилась грозно на епископский пенек. – Откуда здесь лилии? Велено было – желтые хризантемы!

– Я думаю, лилии вполне уместны, – вступился я. – Как-никак собор и его сокровища буквально восстали из мертвых. Символически…

Символизм ее не интересовал.

– В чинопоследовании сказано – желтые хризантемы. Господь кроется в мелочах.

Она унеслась обрушивать громы небесные на бедняжку в зеленом переднике.

Я остался один на один с епископским пеньком. Четырнадцать церквей Кристофера Рена. И съемочная площадка «Эм-джи-эм». Не считая того, на что хватит ее фантазии, когда она осознает в полной мере…

Ко мне подошла Верити.

– Что такое, Нед?

– Мне предстоит до конца дней своих скитаться по барахолкам по велению леди Шрапнелл.

– Чушь! Тебе предстоит до конца дней своих прожить со мной. – Она вручила мне котенка. – И Перочисткой.

Котенок был невесомым.

– Перочистка…

Меховой комок уставился на меня серо-зелеными глазами и сказал: «Мя». А потом замурлыкал. Едва слышно. Пробуя голос.

– Где ты ее взяла?

– Украла. Не смотри так, я потом верну. Финч все равно не заметит.

– Я люблю тебя, – признался я, восхищенно качая головой. – Если мне предстоит прожить с тобой до конца дней, значит, ты согласна выйти за меня?

– Придется. Я только что столкнулась с леди Шрапнелл. Она решила, что в соборе нужно провести…

– Венчание?

– Крещение. Чтобы купель из пурбекского мрамора не пылилась без дела.

– Ну уж нет, по принуждению не надо. Могу науськать леди Шрапнелл на Каррадерса с Уордер, а ты сбежишь куда-нибудь в тихое место. Ватерлоо, например.

Снова прозвучали фанфары, орган заиграл «Гимн солнцу» – «Небеса возглашают славу Господню», – и солнце действительно вышло. В восточных окнах заплясали сине-красно-фиолетовые огни. Я поднял голову. Клересторий сиял расплавленным золотом, словно сеть в момент открытия. Заливая собор светом, солнце коснулось серебряных канделябров, детского креста и изнанки хоровой скамьи, приласкало хористов, рабочих и чудаковатых оксфордских профессоров, погладило статую святого Михаила, Пляску смерти и программки чинопоследования. Освещая сам собор – высший замысел, сотканный из тысячи тысяч мелочей.

Баюкая котенка в ладони, я посмотрел на епископский пенек. Он купался в солнечных лучах, а витраж Капеллы красильщиков напротив осыпал верблюдов, херувимов и Марию Стюарт на плахе изумрудами, рубинами и сапфирами.

– Правда ведь чудовищный? – спросил я.

Верити взяла меня за руку.

– Placet.