ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Словно лавовый поток размером с океан, словно цунами из горящей нефти, словно протуберанец, родившийся в недрах преисподней, на Страну Забвения надвигалось Лето и вместе с ним надвигалась смерть.

Первыми, как всегда, умерли нежные цветы, покрывавшие черепашьи пастбища.

Дети собирали опавшие лепестки и охапками носили их в дом судьи Марвина.

Тот сидел в пустой светлой комнате, стены и потолок которой хранили неистребимые следы предыдущего Лета, и рассеянно составлял из этих лепестков картину. По замыслу судьи ее гамма должна была как-то контрастировать с его собственными невеселыми мыслями.

Однако на этот раз у Марвина ничего не получалось. Как он ни компоновал оттенки, к каким только ухищрениям ни прибегал — мертвые, иссушенные неведомой силой лепестки могли выразить только то, что выражали: тоску, тлен и печаль небытия. Дети тихо стояли вокруг и наблюдали за его кропотливой работой. Большинству из них предстояло умереть в самое ближайшее время, и они знали об этом.

Хотя Лето, как это ему и положено, пришло совершенно неожиданно, все необходимые приготовления были уже сделаны, последние распоряжения отданы и каждый знал свою дальнейшую судьбу.

Судья лично попрощался со всеми, кому на этот раз не хватило места в Убежище — со стариками и калеками, которые и так не протянули бы долго, с чужеродцами, имевшими здесь лишь временный приют, и детьми, слишком взрослыми, чтобы разделить саркофаг с кем-либо из родителей и в то же время слишком юными, чтобы самостоятельно пережить в нем страшную летнюю пору.

За стеной заскрипел песок, послышалась простенькая, еще далекая от совершенства мелодия, и в пустом проеме дверей появился младший брат судьи — Тарвад, на попечении которого находились машины холода. Все свое свободное время он посвящал музицированию и никогда не расставался с оправленной в серебро свирелью.

Марвин отодвинул незаконченную картину и ласковым, но решительным жестом отослал детей прочь. Возле судьи осталась только его дочь. Голову девочки украшал венец смертницы и поэтому ей было позволено многое из того, что не позволялось раньше.

— Какие новости, брат? — спросил судья.

— Черепахи уже перестали пастись и тронулись восвояси, — сказал Тарвад и легонько дунул в свирель.

— Глупые создания. — Судья пожал плечами. — Их путь мучителен и не ведет к спасению. Не лучше ли до самого последнего вздоха наслаждаться пищей, покоем и любовью… Но ведь тебя привели ко мне совсем другие дела. Не так ли, брат?

— Да. — Тарвад был явно смущен. — Я пришел к тебе не как к брату, а как к судье. Всем известна твоя справедливость и рассудительность. Но я пришел не один. Со мной странный человек, чужеродец. Его речи иногда трудно понять, но ты будь терпелив и выслушай до конца. Если он о чем-нибудь попросит тебя, постарайся помочь. Поверь, так будет лучше для всех нас.

Пока изрядно Озадаченный Марвин размышлял над этими словами, мелодия свирели постепенно обретала стройность и полнозвучность.

— Признаться, я впервые слышу такое с тех пор, как научился понимать человеческую речь. — Марвин разжал кулак, выпуская на волю пригоршню пестрых лепестков. — В такую пору ты беспокоишься о судьбе какого-то чужеродца!

— Уж если говорить откровенно, его благорасположение уже само по себе стоит немало. Он восстановил три саркофага, на которые мои помощники уже махнули рукой. Его заботами машины холода стали работать намного лучше… Но дело совсем не в этом. Поговори с ним сам, и ты все поймешь.

— Он здесь?

— Да. Ожидает за порогом.

— Тогда пусть войдет.

Чужеродец кивком головы поприветствовал судью и внимательным взглядом обвел помещение, стены которого наподобие изысканной лепнины украшали застывшие каменные потеки. От уроженца Страны Забвения его отличали разве что неуклюжие движения, да чересчур резкая мимика.

— Я рад видеть тебя, чужеродец, — мягко сказал судья. — Хотя мы встретились не в самую лучшую пору. Знаешь ли ты, что очень скоро сюда придет Лето?

— Знаю.

— А тебе известно, что это такое?

— Известно. — Голос гостя был хрипловат, а из всех подходящих для этого случая слов он выбирал самые простые.

— Когда ты явился сюда, тебя предупредили, что нашим гостеприимством можно пользоваться только до наступления Лета.

— Кажется, мне говорили что-то такое. Но тогда я не придал этим словам особого значения.

— А надо было. Ведь для тебя начало Лета означает конец жизни.

— Никто не волен распоряжаться моей жизнью, судья. Даже я сам.

— Никто и не пытается распоряжаться твоей жизнью. Но ты сам вскоре попросишь о смерти. Поверь, в этом нет ничего противоестественного. Если бы не обязанности судьи, я сам давно бы уже распрощался с жизнью. Для этого существует немало безболезненных способов. Ты сможешь выбирать любой.

— Увы, судья. Моя жизнь еще может мне пригодиться.

— Но тогда тебе придется взять взамен чужую жизнь. Уцелеть ты сможешь только лишив кого-нибудь из нас саркофага.

— И этого я не собираюсь делать.

— Тогда я не понимаю тебя. Возможно, твой ум повредился от страха?

— Все очень просто, судья. Я не стану дожидаться Лета. Я уйду отсюда. Как уходят вон те твари. — Он указал в окно на бесчисленные стада черепах, медленно-медленно ползущих в одном направлении.

— Когда Лето вновь отступит и мы покинем Убежище, выжженная земля вокруг будет усыпана их пустыми панцирями.

— Это твоя дочь, судья? — казалось, чужеродец не обратил никакого внимания на последние слова Марвина.

— Да.

— Красивая… Она тоже умрет?

— Это не должно тебя беспокоить. — Марвин едва сдержал вспышку гнева. Речи чужеродца были настолько бестактны, что даже бесконечному терпению судьи подошел конец.

— Ты хочешь жить, малышка? — словно не замечая состояния Марвина, спросил у девочки чужеродец.

— Нет, — она беззаботно покачала головой.

— Так вот, — докучливый гость снова обратился к судье. — Я постараюсь спасти самого себя и всех тех, кто мне поверит.

— Каким образом, хотелось бы знать? — Судья прикрыл глаза, чтобы не видеть лицо собеседника.

— Сейчас я отвечу. Но сначала сам задам несколько вопросов. — Он прошелся по комнате, разглядывая кое-какие сохранившиеся вещи: причудливые комки оплавленного металла, радужные хрустальные слитки, прекрасную керамику, почти не тронутую огнем. — Ты случайно не знаешь предназначенье этого предмета, судья? — Он указал на прихотливую сосульку, в которой слились воедино медь, стекло и железо.

— По-твоему, каждый предмет должен иметь какое-нибудь предназначенье? — Марвин устало погладил дочку по щеке. — Он просто красив, вот и все. Присмотрись, как играют на нем отблески света. Он украшает нашу жизнь так же, как цветы, музыка, дети…

— А я уверен, что этот предмет был создан с совершенно определенной целью. Он предназначен для измерения… как бы это лучше выразиться… в вашем языке нет близкого понятия… Ну, скажем так: для измерения длительности таких, например, явлений, как жизнь.

— Ты говоришь очень путано. Как можно измерить жизнь? Да и зачем? Детство обязательно сменится юностью, а зрелость старостью.

— Представь себе, все на свете имеет свое мерило. От этой стены до той двенадцать шагов. Точно так же можно измерить и жизнь. Но для этого нужно иметь какие-то отметки, вехи. Смену времени года, смену дня и ночи.

— Ночь может наступить еще до того, как ты сомкнешь губы, а может — только в следующем поколении.

— То-то и оно. Небесные явления утратили логику и порядок. Но когда ваши предки создавали эту штуку, — он снова коснулся странной сосульки, в глубине которой поблескивали деформированные зубчатые колесики, — они умели измерять длительность любых событий. Стало быть, когда-то здесь случилось нечто такое, после чего подобные измерения утратили смысл. Кроме того, с той поры сохранилось множество других предметов, назначение которых вами забыто.

— Он говорит о восьминогих машинах, которые хранятся в тупиковом тоннеле Убежища. — Тарвад на мгновение оторвался от свирели. — Одну из них он заставил двигаться. Я видел это своими глазами.

— Такие машины могут двигаться в десятки раз быстрее человека. На одной из них я собираюсь убежать от Лета. — В словах чужеродца судье почудился оттенок гордости.

— Куда? В какие края?

— Вот об этом я и собираюсь поговорить с тобой. — Чужеродец опять уставился на черепах. — Значит, все эти твари должны погибнуть?

— Да. Им не уйти от Лета.

— Но когда Лето отступит, здесь появятся другие такие же?

— После того, как пройдут дожди и взойдет трава, их приползет видимо-невидимо. Иначе чем бы мы тогда питались? Ведь о всех других животных мы знаем только из древних преданий.

— И какого размера будут эти черепахи?

— Раз в пять-шесть меньше тех, которые ты видишь. Здесь они будут отъедаться вплоть до прихода нового Лета.

— Следовательно, должно существовать такое место, где эти твари могут жить и размножаться, пока земля тут превращается в камень, а камень в песок.

— Если такое место и существует, до него не так-то легко добраться. Да и человеку там придется совсем несладко. Черепахи съедобны, но они совершенно чужды нам. У них нет ни ног, ни мозга, ни внутренностей. Неизвестно даже, способны ли они видеть и слышать. Трудно себе представить, какой мир мог породить столь странных существ. Кроме того, там, где бродит столько мяса, должны бродить и его пожиратели. В наши края они, к счастью, не забредают. Но панцири некоторых черепах носят страшные шрамы. В рост человека длиной и глубиной по локоть.

— Неужели никто из вас не добирался до тех мест?

— Плести небылицы — любимое занятие стариков. Спроси лучше у них. Я и так рассказал тебе слишком много. Ты же знаешь, что у нас не принято откровенничать с чужеродцами. Если не хочешь умереть как человек, поступай, как знаешь. Можешь взять себе машину, о которой ты говорил. Нам она не нужна. Поезжай на ней куда угодно.

— Но этому мешает одно обстоятельство.

— Какое же? — Судья уже понял, что от чужеродца не так-то легко отвязаться, но решил терпеть до конца.

— Черепахи едят траву, а вы — черепах. Машине тоже нужна пища.

— Что ты имеешь в виду?

— Она движется с помощью жидкого воздуха, который производят ваши машины холода.

— Вот его ты никогда не получишь! — голос судьи зазвенел. — Холод нужен тем, кто скоро ляжет в саркофаг. Если он окончится раньше, чем температура в Убежище упадет до приемлемого предела, мы все просто изжаримся. Холод для нас — это жизнь! Нам дорог каждый сосуд!

— Мне нужно всего десять-двенадцать штук. Для вас такое количество ничего не значит.

— Десять сосудов — это минимальная норма для одного саркофага. У кого именно ты предлагаешь отобрать их?

— А ведь я мог бы спасти твою дочь. И не ее одну. Отдай свои собственные сосуды и поезжай вместе сынами. Если мы доберемся до страны, которую не сжигает Лето, впоследствии туда сможет перебраться весь ваш народ.

— Ты безумец! Ты ровным счетом ничего не знаешь о нас. Мы здесь родились и здесь умрем. Нам не позволено уйти.

— Кем не позволено?

— Нашими отцами. Нашим опытом. Нашей жизнью. Впрочем, и сам ты далеко не уйдешь. Твоя машина не пройдет и несколько тысяч шагов, можешь мне поверить…

— Все ее механизмы вполне надежны.

— Не в механизмах дело. В них ты, возможно, и разбираешься, а вот во всем остальном — нет. Ты слишком мало прожил в этой стране и ничему не научился. Даже из нашего разговора ты ровным счетом ничего не понял. Прощай, чужеродец!

— Надеюсь, мы еще встретимся, судья. Подумай над моими словами. Подумай и о своей дочери. — Он протянул руку, словно собираясь снять с девочки венец смертницы, но так и не дотронулся до него. — Только думай не очень долго.

После того, как чужеродец ушел, в комнате еще долго стояла тишина.

— И все-таки, я на твоем месте сделал бы все, чтобы он ушел как можно быстрее, — словно самому себе сказал Тарвад. — Боюсь, как бы его присутствие не накликало на нас беду.

— Худшей беды, чем та, которая скоро обрушится на нас, не бывает.

— Кто знает, кто знает… — Тарвад задумчиво вертел в руках свирель.

— Что ты хочешь этим сказать? Чужеродцу не удалось вывести меня из себя, но боюсь, что у тебя это получится.

— Умерь гнев, брат. Он редкая дичь. И, наверное, ценная. За ним могут явиться такие охотники, что и нам всем здесь не поздоровится.

— Ничто уже не явится сюда, кроме всепожирающего пламени. А теперь оставь меня одного, брат. Я очень устал и хочу побыть в одиночестве. Иди и ты, дочка…

— Боюсь, как бы тебе не пришлось пожалеть об этом решении. Не забывай о тех, милостью которых существует наш народ. Не забывай о том, чем мы должны платить за эту милость. Если чужеродец не сможет убраться подобру-поздорову, он кинется на поиски другого пути спасения. И кто знает, не обнаружит ли он его… Вот тогда уж каждый из нас возжелает смерти в геенне огненной, как избавленья. — Тихо наигрывая на свирели, Тарвад вышел.

Отойдя на порядочное расстояние от дома судьи, Артем повалился на мягкую траву под стеной какого-то полуразрушенного здания. Разговор с Марвином опрокинул все его планы, и теперь надо было искать какой-то другой выход. С жизнью расставаться он не собирался, даже самым безболезненным способом. Проще всего было бы украсть нужное количество никем не охраняемого жидкого воздуха, но это было бы то же самое, что надругаться над младенцем или убить старика. Хотя машины холода и работали сейчас на треть продуктивнее, чем раньше, но все сосуды высокого давления были наперечет.

Небо мерцало и переливалось всеми оттенками синего цвета и было больше похоже не на небо, а на океан, если смотреть на него с большой высоты. Какие-то тени двигались в его глубине, заслоняя одна другую, кое-где темнели бездонные фиолетовые провалы, а кое-где среди белесой голубизны величаво текли бирюзовые реки. Впрочем, на своем, не таком уж долгом веку, Артем видел немало всяких чужих небес, и это было еще не самое странное. Даже не верилось, что очень скоро дыхание неба испепелит здесь все живое.

«А жалко, — подумал Артем, глядя на отцветающую, но все еще пеструю и благоухающую равнину. — Очень жалко… Зеленая трава, чистая вода, тишина, не нарушаемая ни бурями, ни грозами. Здесь не бывает холодов, а солнце не слепит глаза. Да и вообще, этого солнца никто никогда не видел, по крайней мере, на жизни последних десяти поколений. В общем — почти „джанна“, мусульманский рай. Разве что чернооких гурий не хватает. Впрочем, зеленоглазые женщины Страны Забвения отменно красивы, добры и знают толк в любви».

Если что-то и напоминало тут Артему о его родном, уже почти забитом мире, то только здешние люди. Люди, да еще, пожалуй, руины…

Зато все остальное было какое-то чужое, ни на что не похожее. Эти лишенные головы и лап, огромные, как стога сена, черепахи… Трава, чей густой и горячий, как кровь, сок во тьме вызывает ожоги, которые сам же излечивает при свете дня… Цветы, в чашечках которых копошится серая, клейкая мошкара, рождающаяся и умирающая вместе с этими цветками… И вообще, зачем здесь нужны такие яркие и пахучие цветы, если птицы и летающие насекомые напрочь отсутствуют?

Внезапно по всему небу стремительно побежали темные пятна-кляксы, которые все множились и росли в размерах, сливаясь между собой. Прошло еще одно мгновение — и небо оцепенело, приобретя равномерный чернильный цвет. Так бывает, когда кристаллизируется перенасыщенный раствор какой-нибудь соли. Сумрак разом погасил все краски дня. Наступила Синяя ночь — уже пятая подряд, если память не подводила Артема. Впрочем, подобные события давно уже перестали занимать его. Он утратил всякое представление о времени и жил так же, как и все в этой стране — спал, когда уставал, работал, если имел желание, ел, когда чувствовал голод. Никто здесь не строил никаких планов на будущее и не считал ничего, что количеством превышало число пальцев на руках и ногах. От прошлого остались только смутные воспоминания и сказки, но нельзя же в сказках искать ответ на то, почему в этом мире спутались все концы и начала, почему исчезло солнце, хотя не исчез свет, и откуда появляется всегда нежданное Лето.

Скоро мысли в голове Артема стали путаться и он уснул, но внезапно проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Накрепко въевшееся в кровь и плоть чувство самосохранения заставило его мгновенно сгруппироваться, приготовившись к схватке.

Однако это была всего лишь дочь судьи. В полумраке Синей ночи лицо ее казалось неестественно бледным, и только сейчас, лежа у ее ног, Артем разглядел, что это вовсе не ребенок, а девушка-подросток в пору раннего расцвета. Изысканная печаль, так свойственная людям Страны Забвения, уже наложила свой отпечаток на ее черты, однако во взгляде читалась непривычная твердость.

— Я не хотела приходить к тебе по свету, — сказала она так, как будто бы они были давно знакомы.

— Темнота наступила совсем недавно. — Артем мысленно прикинул, сколько времени ей понадобилось, чтобы дойти сюда от дома судьи. — Разве ты умеешь предугадывать наступление ночи?

— Только Синей. Иногда. Но только не Черной.

— Тебя послал отец? — Артем поднялся.

— Нет. Я пришла сама. — Она помолчала немного, по-прежнему пристально рассматривая Артема. — То, что ты говорил… правда?

— По крайней мере, сам я верю в это.

— На сумасшедшего ты не похож.

— А тебе часто приходилось встречать сумасшедших?

— Здесь каждый второй сумасшедший… Если ты так уверен в удаче, я хочу попытать счастья вместе с тобой.

— Значит, ты все же не хочешь умирать?

— Не хочу.

— Но еще недавно ты говорила совсем другое.

— Говорила. А что мне еще оставалось делать? Рыдать? Биться головой о стенку? Уж если ты обречен, зачем предаваться напрасному горю? Лучше прожить оставшийся срок в свое удовольствие. Сейчас я вольна делать все, что захочу — веселиться до упаду, есть самую вкусную еду, расстаться с девственностью, колотить младших, дерзить взрослым. Ведь я не имела никакой надежды! Я смирилась. Я была спокойна. А потом пришел ты. И появилась надежда.

— А отец отпустит тебя?

— Повторяю: никто не смеет сейчас мне указывать. Я невеста смерти.

— Но остается все та же проблема. Пища для моей машины. Холод.

— Если я попрошу, отец отдаст мне свой запас холода.

— И будет вынужден волей-неволей сопровождать нас?

— Нет. Будет вынужден умереть. Он никогда не покинет это место — ни живым, ни мертвым.

— Неужели тебе его не жалко?

— Жалко. Но жалость мы понимаем совсем не так, как ты. Уж если жалеть, то нужно жалеть всех нас, от стариков до грудных младенцев. Кроме того, еще неизвестно, что хуже — легкая смерть от кубка пьянящего напитка или заточение в тесном и вонючем саркофаге. Ведь ты действительно ничего не знаешь о нас! Попробовал бы ты пережить в Убежище хотя бы одно Лето! А я однажды уже испытала такое. Я лежала в саркофаге вместе с матерью — долго, очень долго. Я была уже большая, и мы едва могли повернуться в этом гробу. Все в саркофаге нужно делать на ощупь, в полной темноте. Ты же знаешь, там десятки всяких рычагов и кнопок. Напиться — пытка, сменить воздух — пытка. Про все остальное я уже и не говорю. А клопы! Видимо, это единственные живые существа, которые уцелели вместе с нами. В саркофагах их кишмя кишит. От них нет никакого спасения. Вот уж пытка так пытка! Не знаю, что случилось с моей матерью. Наверное, она и до этого страдала какой-то неизлечимой болезнью, которая обострилась в саркофаге. В конце концов даже я поняла, что мать медленно умирает. Чем я могла ей помочь? Она то плакала навзрыд, то стонала, то хохотала. Потом она принялась рассказывать мне всю свою жизнь — во всех деталях, от начала до самого конца. Если бы ты только знал, что она мне наговорила! Лежа в саркофаге я как бы пережила жизнь взрослой женщины и невольно сама стала гораздо старше. А потом мать умерла. В агонии она чуть не задушила меня. Представляешь, каково было мне, глупому ребенку, находиться рядом с ее телом, сначала холодным, как камень, а потом разлагающимся. Я хотела есть и грызла семена тех растений, которые в летнюю пору мы сберегаем в саркофагах. Я умирала от жажды, но не могла найти нужный рычаг. По ошибке я открыла заслонку сосуда с холодом. Смотри! — она оттянула ворот рубашки и между левой ключицей и маленьким темно-коричневым соском открылся глубокий звездообразный шрам. — Спаслась я чудом. Лето было уже на исходе, и отец по обязанности судьи первым покинул свой саркофаг. Он сразу догадался, что с нами неладно, и открыл крышку снаружи.

С тех пор я больше ни разу не заходила в Убежище. Я отказалась изучать устройство саркофага. Даже если бы сейчас мне представилась такая возможность, я не согласилась бы снова лечь в него. Уж лучше умереть на свежем воздухе.

— Невеселый у нас получился разговор. Признаться, о многом я даже не догадывался, хотя и не раз бывал в Убежище… Скажи, а что имел в виду твой отец, когда говорил: твоя машина не пройдет и тысячи шагов?

— Не знаю точно. Отец давно чем-то напуган. Мне кажется, дело тут вот в чем. Случается, что кто-то хочет усовершенствовать машину холода, построить более надежный саркофаг или воспользоваться каким-нибудь древним знанием. Никто из этих людей не сумел довести свое дело до конца. Все они нашли преждевременную смерть. Как будто над ними тяготел злой рок. Поэтому отец, да и многие другие считают: если хочешь уцелеть — ничего не меняй в заведенном порядке вещей. Пожелаешь чего-то нового и обязательно погибнешь.

— Понятно… — сказал Артем, хотя на самом деле ему до сих пор почти ничего не было понятно.

Молчание затягивалось, и первым его нарушила девочка:

— У тебя есть какое-нибудь имя, чужеродец?

— Представь себе, есть. Если хочешь, можешь звать меня…

— Нет! — она вскинула руку в предостерегающем жесте. — Твое имя может мне не понравиться. Когда-нибудь я дам тебе другое имя, настоящее.

— Именно ты? — Что-то не устраивало Артема в чересчур безапелляционных высказываниях девочки.

«Интересно, сколько ей лет по нашему счету, — подумал он. — Четырнадцать? Шестнадцать? Девочки в ее возрасте не говорят так. Неужели она действительно прожила во мраке и ужасе саркофага жизнь взрослого человека? Любопытно, как поведет себя дальше эта юная смертница?»

— Именно я, — сказала девочка, глядя на него спокойно и ясно… — И, кажется, я даже знаю, при каких обстоятельствах это случится.

— Ты ясновидящая? — спросил Артем, а сам подумал: «Уж не помешанная ли она? Вот будет мне подарочек в дорогу!»

— Нет. Но иногда мне снятся очень странные сны. Бывает, что я вижу их даже наяву. Как только ты ушел, меня посетило одно такое наваждение. Я ясно поняла, что на следующий день мы обязательно отправимся в путь, но… — голос ее дрогнул впервые за время разговора. — Но перед этим случится что-то страшное.

— С нами?

— Нет… По крайней мере, не с тобой. Лучше расскажи, из каких мест ты пришел?

— Моя родина так далеко, что я уже потерял надежду туда вернуться. Поверь, это совершенно другой мир. И главное его отличие вот в чем… — Артем на мгновение задумался. — Как бы тебе получше объяснить… Кусок мяса, вырванный из тела черепахи, продолжает жить своей жизнью, ползает и даже питается. Но это лишь видимость жизни. Мой мир отличается от вашего так же, как живая, полноценная черепаха от куска ее плоти. Страна Забвения лишь клочок того необъятного мира, в котором когда-то жили ваши предки.

— В каком направлении нужно идти, чтобы попасть в твой мир? — Девочка никак не выразила своего отношения к последним словам Артема.

— Такого направления просто не существует. По крайней мере, сейчас. Я в ловушке. И ты тоже в ловушке. В ловушке весь ваш народ и, наверное, множество других народов. Только вы попали в этот капкан случайно, а я влез в него по собственной воле. Сейчас ты наверняка ничего не поймешь. Пора для этого еще не настала. Подожди немного.

— Я подожду. Чему-чему, а терпению меня научили… Скажи, а откуда тебе известно устройство всяких машин?

— В моем родном мире машины встречаются чуть ли не на каждом шагу.

— И машины холода тоже?

— Маленькие машины холода есть почти в каждом доме. Но больше всего строится машин для передвижения. На одних ездят, на других летают, на третьих ныряют под воду. В некоторых машинах я неплохо разбирался. Они совсем другие, чем ваши, но что-то общее все же есть. Твой дядя Тарвад объяснил мне общие принципы их работы, а до остального я дошел своим умом.

— Ты молодой или старый?

— Не знаю. А твой отец какой?

— У него есть дети. Значит, он старый.

— Выходит, что и я старый. Хотя детей у меня нет.

— В той стране, где ты родился, у всех серые глаза?

— Нет. Бывают и черные, и синие, и даже коричневые.

— Это хорошо, — задумчиво сказала девочка. — Наверное, это очень скучно, когда у всех серые глаза. Ну ладно, я пойду.

Однако она не сдвинулась с места и продолжала стоять напротив Артема, слегка покачиваясь и обхватив себя руками за плечи.

— Ты не сказала, как тебя зовут? — мягко спросил Артем.

— Разве? Ты просто забыл мое имя. — Она рассмеялась и, резко повернувшись, бросилась бежать, но не к дому, а совсем в другую сторону. — Мое имя давно известно тебе! Ты слышал его во сне или в какой-то иной жизни! Ты должен обязательно его вспомнить! Это очень важно!

«Надежда, — почему-то подумал Артем. — Я буду звать ее Надеждой».

Сон быстро пришел к Артему, и вместе с ним пришли воспоминания, давно уже не посещавшие бодрствующий трезвый мозг, занятый каждодневными заботами о пропитании, крове и безопасности.

Снова он увидел тех, кто послал его в этот удивительный, неизвестно какими силами природы созданный мир: не имеющее ни формы, ни облика существо, живущее одновременно в нескольких измерениях, бессмертную птицу в кроваво-красном оперении и сурового воина по кличке Душегуб — человека, волею случая принявшего на себя нечеловеческие обязанности.

Снова они молча глядели на него через беспредельное пространство, словно вопрошая о чем-то, и снова он не получил от них ничего — ни приказа, ни совета, ни хотя бы ободряющего знака. Он не был забыт, но и помочь ему не могли.

Если мир, в котором он оказался, действительно тот загадочный мир-Тропа, соединяющий все сущие во Вселенной пространства, то ему неизвестно даже верное направление, которое суждено выбрать на этой тропе. Куда идти? С одной стороны раскаленный ад, время от времени выплевывающий в сопредельные пространства страшное губительное Лето. С другой — заповедник огромных травоядных тварей, непробиваемые панцири которых тем не менее носят глубокие отметки чьих-то исполинских клыков или когтей. Слева и справа — полная неизвестность: может быть, какие-то другие страны, с совершенно непредсказуемыми природными условиями, а скорее всего, невидимые, но непроницаемые стены, раз и навсегда отделившие эти клочки пространства от материнских миров, частью которых они когда-то являлись.

Какой путь выбрать ему в этом вселенском лабиринте? И существует ли здесь вообще какой-то верный путь? Как добраться до того самого Изначального мира, на поиски которого он послан? Как уцелеть среди этого водоворота опасностей, как прорваться через миры, искони не предназначенные для существования живых существ? Нужно иметь броню вместо кожи и атомный реактор вместо сердца, чтобы пройти невредимым эту Тропу от начала до конца. Ведь такое не под силу ни Фениксам, постигшим тайны времени, ни властелинам пространства — Незримым. Почему же в такой путь послали его — слабого и смертного человека?

Разные люди и нелюди приходили к Артему во сне, но никто не сказал ему доброго слова. Последнее, что он запомнил из этих сумбурных видений, была девочка в венце смертницы. «Никому не дано заранее знать свое предназначенье, — говорила она. — Люди, рожденные царствовать, весь свой век трудятся носильщиками, а пастух становится потрясателем Вселенной. Не стремись избежать неизбежного, не изнуряй себя напрасными упованиями. Будь стоек и терпелив, и судьба сама укажет тебе верный путь».

Когда Артем проснулся, было уже светло, хотя это вовсе не значило, что наступил день. Вслед за Синей ночью могла, например, следовать Желтая, отличающаяся от дня только цветом и фактурой неба — постоянно меняющиеся оттенки синевы уступали место тускло-лимонному глухому занавесу.

Росы на траве не было, а из-за далеких холмов явственно тянуло теплом. Черепахи с прежней тупой настойчивостью ползли куда-то, словно подгоняемые этим, пока еще приятным ветерком, однако их стало значительно меньше и среди них попадались настоящие гиганты.

Пройдя через все еще настежь открытые ворота Убежища, Артем спустился в одну из подсобных галерей и стал готовить свою машину к дороге.

Трудно было сказать, как давно она изготовлена. Судя по всему, в прошлом ей почти не пользовались, а в сухом, бедном кислородом воздухе Страны Забвения сталь почти не подвергалась коррозии. Но скорее всего подобные машины стали строить уже после катастрофы, вырвавшей из неведомого измерения этот лоскут обитаемой суши. В ней не было ничего, способного гореть — ни пластмассы, ни резины, ни дерева, а только металлы, керамика и жаропрочное стекло. Даже смазку заменял тонкий серовато-синий порошок. Какое-то время, очевидно, она могла идти даже сквозь огонь, тем более, что ее двигатель не нуждался в доступе воздуха, а экипаж мог дышать парами отработанного горючего — обыкновенной азотно-кислородной смесью.

Издали машина (которую можно было назвать вездеходом: пятиметровые рвы и трехметровые стены не являлись для нее препятствием) напоминала огромного таракана. Из продолговатой стальной коробки, лишенной каких-либо признаков дизайна, торчали четыре пары голенастых лап, казавшихся неправдоподобно тонкими по сравнению с массивным корпусом, увенчанным сверху круглым стеклянным колпаком. Впечатление дополняли два длинных гибких щупа, торчавшие далеко вперед. Любые признаки электрооборудования, а тем более электроники, напрочь отсутствовали. Самое сложное устройство — блок синхронизации движения лап, было похоже на внутренности концертного рояля. Множество рычажков, клапанов и противовесов управляли целой паутиной струн разной длины и толщины. В целом конструкция вездехода была проста и надежна, как у паровоза Стефенсона. Все узлы, кроме корпуса, лап и маховика-гироскопа были сдублированы. На немногочисленных рычагах управления имелись незамысловатые и понятные пиктограммы: «Вперед», «Назад», «Влево», «Вправо», «Быстрее», «Медленнее», «Остановка».

Топливный бак был почти полностью заправлен жидким воздухом, которого по расчетам Артема должно было хватить километров на сто. Установив рычаги в положение «Вперед — медленно», он вывел вездеход на поверхность. Впервые за долгое время механический экипаж топтал траву и цветы Страны Забвения.

Через стекло кабины Артем мог видеть, как, переламываясь сразу в двух сочленениях, семенят могучие лапы вездехода. Первая левая, вторая правая, третья левая, четвертая правая — вперед, остальные на месте. Затем все наоборот. Даже на минимальной скорости не так-то легко было уследить за их мельканием. Машина шла плавно, слегка покачиваясь. Едва только щупы обнаруживали впереди какое-нибудь препятствие, как ломаные тараканьи лапы мигом вытягивались, превращаясь в трехметровые столбы, а корпус резко взмывал вверх. Однако, несмотря на эту несложную автоматику, безопасность машины во многом зависела от внимания и сноровки водителя.

Остановив вездеход в таком месте, где он был бы заметен из дома судьи, Артем принялся ждать. О том, что будет, если Надежда (так он окрестил про себя странную девчонку) не достанет нужного количества жидкого воздуха, он старался не думать. То, что он привык называть временем и что не имело никакого названия в Стране Забвения, тянулось невыносимо медленно. Он тряпкой протер пыль во всех местах, где она могла собраться, подтянул все гайки, которые можно было подтянуть, и тщательно проверил весь взятый в дорогу инструмент. Девчонка все не появлялась.

Рядом с машиной прошли несколько женщин, и Артем поймал себя на мысли, что это уже не первые люди, которые проследовали мимо него в одном и том же направлении — к дому судьи.

— Что случилось? — крикнул он им вслед.

Одна из женщин на миг обернулась. Хотя она и ничего не ответила, было что-то такое в выражении ее лица, что заставило Артема спешно покинуть вездеход. Чувствуя в душе смутную тревогу, он пошел вслед за женщинами.

«На следующий день мы обязательно отправимся в путь… но перед этим случится что-то страшное», — так, кажется, сказала девчонка.

На некотором расстоянии от дома судьи стояла небольшая молчаливая толпа, что уже само по себе выглядело странно — люди Страны Забвения не были подвержены стадному инстинкту и редко сбивались в кучи. Время от времени кто-нибудь отделялся от этой толпы и входил в дом, но долго там не задерживался. Лица собравшихся не выражали ни любопытства, ни печали. Просто в жизни судьи Марвина случилось какое-то неординарное событие, и все, кто узнал об этом, пришли засвидетельствовать ему свое почтение. Странно выглядели только окна дома, занавешенные изнутри тяжелой мягкой тканью, той самой, что в саркофагах служит одновременно и подстилкой и одеялом.

Чужеродцу было вряд ли прилично заходить в дом судьи без приглашения, однако сейчас заботиться об этикете не приходилось. Предчувствие беды томило Артема. Пройдя сквозь толпу, он вступил в комнату, где еще совсем недавно вел с Марвином бесплодную и неприятную беседу.

Сейчас незаконченная картина была повернута к стене, а посреди комнаты на широкой каменной скамье лежал судья, весь засыпанный лепестками цветов, сквозь которые обильно проступила кровь. С первого взгляда было ясно, что умер он не по своей воле, и смерть эту вряд ли можно было отнести к разряду легких. Сидевшая у изголовья отца Надежда мельком взглянула на Артема сухими, лихорадочно горящими глазами и вновь принялась машинально обрывать лепестки увядших цветов, которые охапками подавал ей Тарвад.

— Кто… — начал было Артем и осекся, люди Страны Забвения не знали слова «убийство». Долгожданная смерть могла являться в разнообразных обликах, ее дарили друзьям и близким, ее берегли для себя: — Кто… принес ему смерть? — наконец выдавил он из себя.

Вопрос прозвучал грубо и неуместно — это было то же самое, что у постели роженицы выяснять подлинное имя отца ребенка. Тарвад знаком поманил Артема к дверям и вместе с ним вышел из дома.

— Ты что-то хотел спросить, чужеродец?

— Смерть не имеет ног и не приходит сама по себе, — Артем старался говорить образным, витиеватым языком, близким и понятным этим людям. — Ее приносит или Лето, или глубокая вода, или случайно взорвавшийся сосуд с холодом. Кто принес смерть судье Марвину?

— К чему это сейчас выяснять, чужеродец? То, что случилось, уже случилось. Не в наших силах поправить что-нибудь.

— Кто теперь будет судьей?

— Сейчас поздно выбирать нового. Об этом мы подумаем после окончания Лета. А пока я принял на себя его обязанности.

Не похоже, чтобы он был очень огорчен смертью брата, подумал Артем. Или здесь вообще не принято горевать о близких?

На пороге дома появилась Надежда. Прикрывая глаза от дневного света тыльной стороной ладони, она сказала:

— Дядя, побудь там немного. Я устала.

Провожаемая безмятежными взглядами толпы, она спустилась с холма и уселась среди высокой травы. Артем последовал за ней, но остановился немного в стороне, как бы не решаясь к ней приблизиться.

— Все случилось именно так, как я и предсказывала, — бесцветным голосом сказала она, не оборачиваясь. — Скоро мы отправимся в путь. Отцовский саркофаг и весь запас холода теперь принадлежит мне.

— Ты говорила с отцом после того, как мы расстались?

— Да.

— И что же?

— Он отказал мне.

— Значит…

— Значит, если бы он не умер, мы никуда бы не поехали. Тут ты прав, чужеродец.

Молчание надолго повисло в воздухе. Артем переминался с ноги на ногу, не зная даже, что и сказать. Уж очень странными и зловещими выглядели последние события.

— Я буду ждать тебя возле машины, — сказал он наконец. — Взгляни, она видна отсюда… Ты, наверное, будешь участвовать в похоронах отца?

— Нет. Я уже простилась с ним. Но мне еще нужно закончить кое-какие дела:

— Постарайся не задерживаться. Нам еще предстоит запастись водой и пищей.

— Все это можно сделать по дороге. — Она встала и сделала несколько шагов по направлению к дому. — Постарайся найти попутчиков. Вдвоем нам придется трудно.

Артем проводил Надежду до вершины холма, но в дом не вошел. На пороге его ожидал Тарвад, уже облаченный в одежду судьи.

— Итак, ничто теперь не мешает тебе пуститься в дорогу, чужеродец. — Казалось, что вместе с новой одеждой он надел на себя и новую личину, бесстрастную и высокомерную.

— Похоже на это.

— Тогда не задерживайся.

— Не надо меня гнать. Я и сам тороплюсь. Но уйду отсюда, только завершив все приготовления.

— Несчастья наши проистекают от нашей же доброты. — Глаза Тарвада сузились. — Вместо того, чтобы гнать чужеродцев прочь, мы даем им приют. И наше добро потом оборачивается горем. Пойми, нам от вас ничего не нужно — ни вашей помощи, ни ваших невразумительных знаний. Никто не покидает свой дом по собственной воле. Одних из вас гонит враг. Других — нечистая совесть. Третьих — алчность или гордыня. А вслед за вами всегда приходит беда… Не знаю, что гонит тебя, но за твоими плечами стоит неведомое зло. Жаль, что я не сразу это понял. Все, к чему прикасались твои руки, осквернено. Эти вещи будут притягивать к себе несчастья даже после того, как исчезнет память о тебе… Не знаю, кому ты служишь или кому ты не угодил… Кроме нашего народа, кроме всяких чужеродцев, кроме черепах и зверей, живущих в дальних странах, в мире существуют также великие и страшные силы, от которых ничего нельзя скрыть. Спастись можно только непротивлением и смирением. До сих пор нам удавалось не навлекать на себя их гнев. До сих пор… С виду ты почти не отличаешься от нас, но внутри совсем другой. И враги у тебя другие. К своим мы уже привыкли. Судья Марвин сделал ошибку, не отпустив тебя раньше, не отмежевавшись от тебя. Зло, направленное совсем в другую цель, задело и его. Чует моя душа, что к смерти брата причастен и ты.

— С каких это пор в Стране Забвения чья-либо смерть стала поводом к поискам виновного? — Неприкрытая враждебность Тарвада не на шутку уязвила Артема.

— Умер судья. Он последний ложится в саркофаг и первым встает из него. Он поддерживает твердость духа. Он обязан дать ответ на любой вопрос. Все верят в его справедливость и искушенность. В преддверье Лета его смерть — плохое предзнаменование.

— Повторяю, я не собираюсь задерживаться здесь. Но разреши мне обратиться к этим людям. Возможно, кто-то из тех, кому не хватило места в саркофаге, согласится стать моим спутником.

— Можешь говорить. Я не имею права запретить тебе это.

Сдержанно кивнув в знак благодарности, Артем повернулся лицом к толпе и заговорил, невольно разрушая торжественную печаль момента.

— Люди Страны Забвения! Многие из вас знают меня. В Убежище я ремонтировал саркофаги и следил за работой машин холода. Я делал это прилежно, что может подтвердить стоящий рядом Тарвад, новый судья. Обреченный, как и все чужеродцы, на смерть, я отправляюсь нынче в дальний путь на машине, построенной вашими предками. Она движется во много раз быстрее человека. На ней я собираюсь достичь таких мест, где Лето теряет свою испепеляющую силу. Дочь покойного судьи Марвина согласилась сопровождать меня. Но в машине еще достаточно места. Я могу взять с собой любого желающего — старика, ребенку, калеку. Решайте быстрее.

Никто не прервал его речь. Никто не возмутился и даже не поморщился, хотя говорить такое — а тем более, говорить громко — рядом с домом, который посетила смерть, было почти кощунством. Все, сказанное Артемом, оказалось пустопорожней болтовней, напрасным сотрясением воздуха — и это ясно читалось на лицах присутствующих. Зачем смущать душу, внимая безрассудным речам какого-то чужеродца? Мало ли всяких безумцев и сумасбродов шатается в преддверии Лета по этой обреченной земле!

Сжав зубы, Артем ждал. Он уже потерял всякую надежду найти спутника, когда из толпы выступила вперед седая женщина, почти старуха. Люди Страны Забвения редко доживали до таких лет. Предстоящее Лето, судя по всему, должно было стать последним в ее жизни. Она тащила за руку верзилу, ростом и шириной плеч резко отличавшегося от всех здесь присутствующих. Было что-то неестественное в облике этого великана — казалось, его наспех сшили из членов и органов, принадлежавших совсем другим существам. Лишь голова, да, пожалуй, еще ноги, несколько коротковатые для такого могучего торса, безусловно являлись его собственностью с момента рождения. Бочкообразная грудь была скорее грудью гориллы, а не человека. Узловатые руки напоминали древесные корневища. Смотрел гигант хмуро, исподлобья, как ребенок, которого принуждают сделать что-то помимо его воли.

— Иди! — сказала старуха, выталкивая его вперед. — Ну иди же! Иди к этому человеку!

— Вот и нашелся спутник для тебя, — в голосе Тарвада послышалась плохо скрываемая издевка. — Кому, как не калеке, искать спасение в неведомых землях.

— Ничего себе калека! — невольно вырвалось у Артема.

— Любой, кто не может спастись в саркофаге, считается калекой. А он в саркофаге просто не поместится.

— Как же он тогда пережил прошлое Лето?

— Он пропал еще ребенком. А вернулся совсем недавно. Уже вот в таком обличье. Мать узнала его по родинке на шее. Говорить он не может или не хочет, но, кажется, все понимает.

— Интересно… — задумчиво сказал Артем. — Где же он мог отсидеться?

— Вот и спроси его об этом. — Тарвад круто повернулся и, не прощаясь, двинулся к дому.

— Ты пойдешь со мной? — спросил Артем у калеки.

Тот подумал немного, оглянулся на седую женщину и кивнул головой.

— И будешь выполнять все, что я прикажу?

На этот раз он думал куда дольше, но все же опять кивнул.

— Тогда попрощайся с родными, возьми все необходимое и приходи вон туда. — Артем указал на едва заметного отсюда железного таракана, притаившегося среди пышной степной зелени. — Если найдешь какое-нибудь оружие: лом, длинный нож, кувалду — обязательно возьми с собой. Договорились?

На этот раз кивок последовал незамедлительно.

Прежде чем вернуться к вездеходу, Артем заскочил на минуту в хибарку, служившую ему приютом в последнее время, и собрал свое скудное имущество: кое-что из одежды, нож местной работы, несколько глиняных плошек и баклагу для воды. Неприхотливости он научился у жителей Страны Забвенья — зачем копить то, что в любой момент может обратиться в золу?

Забросив за спину тощий мешок, он зашагал к вездеходу и уже издали заметил, что возле его правой передней лапы кто-то сидит. Это не мог быть калека, а тем более Надежда. На всякий случай Артем переложил нож из мешка в рукав. Люди Страны Забвения от природы были неспособны к насилию, но ведь кто-то уже убил судью.

Существо, сидевшее возле вездехода, можно было отнести к роду человеческому, рассеянному по бесчисленным мирам Тропы, хотя и с некоторой натяжкой. Чем-то он напоминал злого колдуна арабских сказок — выдубленная, смуглая до черноты кожа, кривой, да вдобавок еще крючковатый нос, резкие глубокие морщины вдоль и поперек лица. Но самыми приметными, чтобы не сказать больше, были его глаза. В зависимости от того, чем был занят их владелец, они странным образом меняли свой вид — то буквально загораясь огнем, то превращаясь в мутные, ничего не отражающие бельма. По крайней мере, зеркалом души назвать их было нельзя.

Человек этот (несомненно, чужеродец) был демонстративно, вызывающе уродлив, но при более внимательном рассмотрении его уродство казалось величественным и притягательным — так, должно быть, выглядели когда-то каменные изваяния древних кровожадных богов.

— Приветствую тебя, приятель, — проникновенно сказал он.

— Никогда не имел здесь приятелей, — не очень дружелюбно ответил Артем. — Но все равно: привет тебе.

— Я назвал тебя так потому, что мы оба здесь чужие. А это нас больше соединяет, чем разъединяет.

— Пусть будет так. Но что ты здесь делаешь, приятель? — Артем подозрительно покосился на кабину вездехода. — Вокруг есть куда более приятные места для отдыха.

— Я ждал тебя. — Чужеродец встал. Под его просторной одеждой, похожей одновременно и на рубище нищего и на плащ бродячего рыцаря, могло скрываться любое оружие. — Ведь ты, кажется, собираешься пуститься в опасное путешествие и нуждаешься в попутчиках?

— И откуда тебе это стало известно?

— Слухи дошли.

— Слухи? — Артем взглядом измерил расстояние от дома судьи до вездехода. В толпе чужеродца не было, это он помнил точно. — Не думал, что слухи здесь распространяются с такой быстротой. Я едва рот успел закрыть, а слухи о сказанном мной уже дошли до тебя.

— Накануне я случайно услышал рассказ брата судьи о твоем разговоре с Марвином. Он отказал тебе, не так ли? А сегодня на рассвете я заметил это странное устройство, — он похлопал ладонью по лапе вездехода, — и подумал: может быть, что-то изменилось?

— Тебе известно, что судья умер?

— Известно.

— Откуда?

— Об этом говорили проходившие мимо люди. Очевидно, они спешили проститься с судьей.

— Допустим, я возьму тебя с собой. А что ты умеешь делать? — Артем не спускал глаз с длинной и узкой, хорошо ухоженной ладони незнакомца, на которой отсутствовали всякие признаки мозолей.

— Ничего, — спокойно ответил тот.

— Вообще ничего?

— Я умею есть, пить, размышлять, развлекаться, вести умные беседы.

— И это все? — изумился Артем.

— В среде моих соплеменников не принято заниматься чем-то более утомительным, нежели пиры и беседы. Конечно, мы знаем толк в воинском искусстве и неплохо разбираемся во всем, что касается врачевания человеческого тела. Все соседние народы закармливают и задаривают нас из одного только чувства суеверного страха.

— А не проще было бы вас всех уничтожить? Зачем зря кормить трутней?

— Нет, не проще, — задумчиво сказал чужеродец. — Совсем не проще.

— Но такая жизнь может в конце концов опротиветь.

— Это одна из причин, по которой я оказался здесь.

— Значит, ты полагаешь, что в дороге я тоже буду кормить, развлекать и задаривать тебя?

— Кое на что я могу сгодиться. Не испытывая особых склонностей ни к труду, ни к торговле, мои родичи, тем не менее, очень быстро приобретают любые навыки. Насколько я понимаю, нам придется очень долго ехать без остановки. Когда ты будешь отдыхать, я заменю тебя. Кроме того, ты всегда можешь получить от меня дельный совет. В жизни я успел немало побродить по свету.

— В каком же направлении ты предлагаешь ехать? Предупреждаю, у меня самого еще нет определенного плана.

— Простейшая логика подсказывает, что надо ехать вслед за черепахами. Только во много раз быстрее их.

— Совет неглупый. И я придерживаюсь того же мнения. Тебе что-нибудь известно о стране, из которой приходят черепахи?

— Абсолютно ничего.

— Разве ты пришел не с той стороны? — Артем деланно удивился.

— Совсем не оттуда.

— Значит, с той? — Артем указал в направлении холмов, из-за которых надвигалось огнедышащее Лето.

— И не с той. Что ты вообще имеешь в виду, приятель, тыкая руками в разные стороны? Здесь нет никаких раз и навсегда определенных направлений. Только очень немногие из известных мне людей, к числу которых ты, безусловно, не относишься, способны отыскать нужный путь. Ты можешь прямо сейчас двинуться навстречу Лету, а оказаться в конце концов на берегу замерзающего океана или в благоухающем саду. Ты полагаешься на логику, а здесь важнее интуиция…

— Которой ты, несомненно, наделен?

— Не в меньшей мере, чем все мои сородичи.

— Хорошо. Я беру тебя с собой. Только дождемся, пока соберутся все остальные.

Калека прибежал бегом. Был он почему-то бос, при себе не имел даже плошки, зато под мышкой держал что-то длинное и узкое, завернутое в рогожу.

— Что это? Оружие? — с интересом спросил Артем. — Дай-ка посмотреть.

Калека доверчиво протянул ему сверток, и Артем осторожно развернул пахнущую плесенью рогожу. Перед его глазами во всей красе предстал метровой длины клинок — обоюдоострый и прекрасно уравновешенный. Синюю сталь сплошь покрывали травленые узоры — не то фантастические цветы, не то неведомые письмена. Кованая гарда полностью прикрывала кисть руки и была снабжена гребенкой острых шипов. Ничего подобного в Стране Забвения Артему раньше не приходилось видеть. Этот клинок представлял собой конечную стадию эволюции холодного оружия.

Однако было в нем и что-то такое, что привело Артема в некоторое недоумение. Клинок был совершенно лишен гибкости, на лезвии отсутствовали какие-либо следы точила, да и весил он чересчур много для обычной стали. Однако это был не муляж и не парадное, церемониальное оружие. Чувствовалось, что на такой клинок можно положиться в самом жарком бою.

К такому бы оружию да еще умелую руку, подумал Артем. Зачем такая вещь калеке? Как она ему досталась? А впрочем?.. Надо проверить… Что-то здесь, чувствую, не так…

Без всякого предупреждения Артем швырнул клинок калеке — швырнул сильно и намеренно неловко, так, что тот сверкающим колесом закувыркался в воздухе. Любой здравомыслящий человек попытался бы увернуться от этой летящей смерти. Калека же сделал несколько быстрых шагов навстречу клинку, молниеносно выбросил вперед правую руку, и его пальцы точно вошли в полушарие гарды, сомкнувшись на рукоятке. Тут же, без всякого промедления, последовал стремительный выпад — взвизгнул распарываемый сталью воздух, обильно брызнул зеленый сок, и добрая охапка травы с тихим шорохом легла на землю. У Артема создалось впечатление, что этот лихой удар не имел целью испытать качество клинка или свою собственную сноровку, а был предназначен конкретному врагу, пусть и возникшему только в сознании калеки.

— Я бы не рискнул стоять так близко от этого рубаки, — сказал чужеродец, помаргивая своими бельмами. — Иначе наше путешествие может закончиться, еще не начавшись.

Однако калека с растерянным видом уже протягивал клинок Артему.

— Оставь его у себя, — махнул тот рукой. — Только вытри лезвие. Оно всегда должно быть сухим.

Калека кивнул и, оставляя на одежде зеленый след, вытер клинок о собственную грудь.

— Нельзя доверять оружие детям, а тем более блаженным, — глубокомысленно заметил чужеродец.

— Что именно делать нельзя, я и сам могу догадаться. Вот если бы кто-то подсказал, что делать нужно.

— Нужно как можно быстрее отправляться в путь. Видишь, как посветлело небо в той стороне. Это верный признак скорого наступления Лета.

Действительно, небо над холмами как бы выцвело, и огромное — во весь горизонт — белесое пятно резко выделялось среди густой лазури.

— Нам нужно дождаться еще одного человека, — чувствуя неприятный холодок в груди, сказал Артем.

— Дочку судьи?

— Ее.

— А если она не придет?

— Тогда эта суета теряет всякий смысл…

Надежда явилась не одна. Десять мужчин — ее дядья и двоюродные братья — гуськом следовали за ней, и каждый нес на плече сосуд высокого давления, формой и размером напоминавший авиационную бомбу средней мощности. Не дойдя до вездехода несколько сотен шагов, они сложили свой груз в штабель и торопливо тронулись восвояси. Причину такой спешки понять было нетрудно: накатившийся огненный смерч уже пожирал небосвод, и отцы семейств торопились позаботиться о своих близких — тех, на кого пал счастливый жребий, разместить в саркофагах Убежища, а для остальных обеспечить в эти последние дни покойную безмятежную жизнь.

— Все здесь? — спросила Надежда, глянув на своих будущих спутников, и ее голос едва заметно дрогнул, что, тем не менее, не осталось без внимания Артема. — Ничего себе компания подобралась: чужеродец, калека…

«И сумасшедшая девчонка», — мысленно закончил ее фразу Артем. Вслух он сказал:

— Залезайте в машину. Вот в эту дверь. Потом я объясню, как она закрывается и открывается. Занимайте любые места, которые вам понравятся.

Все кресла в вездеходе представляли собой некое подобие гамаков, сплетенных из стальных пружин. Особого комфорта они не обещали, но прямое назначение выполняли вполне успешно. Кресла могли регулироваться по объему, и два из них пришлось подгонять — для Надежды сжимать, а для калеки растягивать.

Когда все, наконец, заняли свои места, Артем запустил двигатель и машина на самой малой скорости поползла вперед. Зашумел, набирая обороты, гироскоп, заскрипели сочленения лап. Надежда охнула, калека что-то промычал. Чужеродец сидел за спиной Артема, довольно рассеянно наблюдая за его манипуляциями с рычагами управления. Если его деревянное лицо и могло что-то выражать, то скорее всего оно выражало скуку.

Разрезая носом буйный травостой, вездеход добрался до штабеля сосудов высокого давления.

— Сейчас будем загружать эти штуки, — сказал Артем, дернув рычаг «остановка». — Ты вылезай наружу. — Он ткнул пальцем в калеку. — А ты, — это относилось уже к чужеродцу, — будешь принимать у него сосуды и передавать мне. Моя забота — таскать их в багажный отсек.

— У тебя неважная память, приятель, — спокойно возразил чужеродец. — Ты забыл, что убеждения и воспитание не позволяют мне выполнять какую-либо работу. Я не пошевелю пальцем, даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

— Ну и черт с тобой! — вырвалось у Артема. Затем он опомнился. — Работать ты не хочешь. Но ведь ты же обещал вести машину. Разве это не работа?

— Это совсем другое дело. Мои сородичи, как правило, не передвигаются пешком. Поэтому управлять тем, на чем ты едешь — горячим скакуном, крылатым ящером, парусной лодкой, слугами, несущими паланкин, машинами куда более совершенными, чем эта — не только наше право, но и обязанность.

Артем только махнул рукой и, открыв люк, выпустил Калеку наружу (имя это, конечно, было не совсем благозвучно, но надо же как-то называть своего молчаливого спутника). Каждый сосуд, прошедший через его руки, он тщательно осмотрел.

Все печати, наложенные в свое время Тарвадом, оказались в полной сохранности, да и вес сосудов свидетельствовал о том, что они полностью заправлены.

— Все, — сказал Артем, когда последний сосуд лег в специальные держатели багажного отсека. — Мы покидаем этот край. Не знаю, вернется ли кто-нибудь из нас сюда снова. Но все равно, спасибо ему за приют. Вперед!

— Посмотри, — сказала вдруг Надежда. — Вокруг нас нет ни одной черепахи.

— Это лишний раз доказывает, что нам следует поторапливаться. — Артем через плечо оглянулся на белесое пятно над горизонтом.

Вне всякого сомнения, оно сильно вытянулось, особенно в своей средней части, и сейчас напоминало силуэт человеческого торса с тупой короткой головой и покатыми плечами.

Однако уже довольно скоро они нагнали арьергард черепашьего воинства. Все особи здесь были такого огромного размера, что не имело никакого смысла пытаться добыть хотя бы одно из них на мясо. Вездеход против них был как муха против чайного блюдца. Эти монстры первыми явились в Страну Забвения после того, как здесь выросла трава, и успели отожраться лучше других своих собратьев.

Вездеход легко и стремительно бежал по степи, то высоко вздымая корпус над преградами, то опуская его к самой земле.

— Ты когда-нибудь заготовлял мясо черепах? — спросил Артем у Калеки.

Тот промычал что-то утвердительное.

— Тогда будешь нашим главным мясником. Как только увидишь что-нибудь подходящее, подай знак.

Прошло довольно много времени, прежде чем из дальнего угла кабины послышалось требовательное бормотание. Впрочем, Артем уже и сам заметил цель — черепаху, в которой веса было не больше полутонны. Обогнав ее, вездеход остановился, и все пассажиры покинули кабину. Артем и Калека, вооружившись специальными мясницкими топорами, больше похожими на алебарды, подошли к черепахе. Всадив их длинные стальные рукоятки под брюхо животного, они изо всей силы нажали снизу на эти рычаги. Раздался чавкающий звук, и мягкая овальная присоска, служившая черепахе одновременно и ртом и ногами, оторвалась от земли.

— Еще, — прохрипел Артем, и они перевернули травоядного броненосца на спину.

Розовато-фиолетовая, вкусом напоминавшая мякоть гриба, нежная плоть черепахи еще тряслась, как желе, когда в нее вонзились остро отточенные лезвия топоров. Мясо это не портилось в самую жаркую погоду, только немного темнело и усыхало. Его можно было варить, жарить и даже есть сырым. Для людей Страны Забвения, выращивавших только те культуры, которые годились для выделки тканей, это была практически единственная пища.

Надрубленные куски Артем и Калека выдирали из черепашьего тела крючьями, имевшимися на рукоятках топоров. В глубоких ранах не обнаруживалось ничего, даже отдаленно похожего на кровь, потроха или хрящи. Они рубили и рвали, рвали и рубили, а искромсанная плоть черепахи, вспучиваясь, постепенно протекала к дальнему краю панциря. Наконец вся эта трепещущая розовато-фиолетовая масса вздулась бугром и, как ваньку-встаньку, перевернула черепаху в прежнее положение. Вскоре она, как ни в чем не бывало, уже ползла вслед за своими сородичами. Оставшиеся возле вездехода куски мяса шевелились, наползали друг на друга и даже пробовали кормиться травой.

— Иногда внутри этих тварей находят довольно любопытные вещи, — сказал чужеродец. — Ведь они засасывают все, что встречают на пути: железо, стекло, камень. Для этого обычно выбирают самую крупную черепаху и целиком вырубают ее тело из панциря.

— Ну и ну! — усмехнулся Артем. — Вот только стекло и камень нам сейчас без нужды. Ты мне зубы не заговаривай. Полакомиться этим мясом тебе не придется. Ты к нему и пальца не Приложил.

— Не подумайте, что я напрашиваюсь на дармовое угощение. В случае необходимости я могу прокормиться и сам. — Шагнув к проползающей мимо горообразной твари, он сунул руку ей под панцирь, без заметного напряжения вырвал приличный кусок мяса и, брезгливо поморщившись, откусил от него.

— Еда эта не такая уж отвратительная, но чересчур пресная. Она не возбуждает мой аппетит.

Да-а-а, подумал Артем. Слабаком его не назовешь. Такими пальцами только подковы гнуть.

Восьминогая машина резво неслась в неизвестность, на каждом очередном километре обгоняя тысячи бесчувственных и безмозглых тварей, которые тем не менее каким-то непостижимым способом узнали о надвигающейся беде раньше людей.

Время от времени на пути вездехода попадались опустевшие селения, по улицам которых ветер гонял всякое ветхое тряпье, брошенное за ненадобностью хозяевами. Двери Убежищ еще не были наглухо закрыты, и возле них маячили фигурки наблюдателей, которые должны были в нужный момент подать своим землякам сигнал о включении систем жизнеобеспечения саркофагов.

Несколько раз Артем останавливал вездеход и, высунувшись из верхнего люка, подставлял лицо ветерку, устойчиво дувшему им в спину. Нельзя было сказать, что он стал более прохладным. Устрашающее пятно на горизонте не уменьшалось, но и не увеличивалось. Короткая Желтая ночь не заставила Артема сбавить скорость. Уже на ее исходе он подключил к опустевшему топливному баку первый сосуд высокого давления и уступил место за рычагами управления чужеродцу. Калека спал, уронив голову на плечо. Надежда, забившись в глубину кресла, невидящими глазами смотрела куда-то вдаль. За все время пути она не проронила еще ни одного слова.

Глаза Артема слипались от усталости, но он изо всех сил боролся со сном. Он еще не определил окончательно своего отношения к чужеродцу и теперь внимательно наблюдал за ним сквозь полуприкрытые ресницы. Тот управлял вездеходом довольно небрежно, но в общем уверенно и без суеты.

Дремота то отступала, то вновь накатывалась на Артема. В один из таких моментов ему показалось, что Надежда что-то негромко сказала чужеродцу, а тот не менее тихо ответил ей.

Артем сразу насторожился. Померещилось это ему или нет? Неужели эти двое знакомы? Что их может связывать? Неужели… смерть судьи? Уж очень быстро чужеродец узнал о ней.

Судья… Артем снова вспомнил его усталое лицо и погасший взор. Кому он мешал? Кто мог его убить? Например, дочка. Для чего? Чтобы спастись, заполучив жидкий воздух. Маловероятно. Затем Тарвад. Смерть брата автоматически выдвигала его в судьи. Тоже маловероятно. Человек, родившийся в Стране Забвения, скорее сам лишит себя жизни, чем станет покушаться на чужую. Значит, остается кто-то третий. Скорее всего пришелец, чужак, существо, воспитанное совсем в других нравственных традициях…

«Вот беда, — подумал он, — оказывается, я ничего не знаю о своих спутниках. Даже Калека — загадка для меня. Кто он такой на самом деле? Где скитался столько времени? Как сумел без помощи саркофага пережить не одно Лето? Где он раздобыл этот странный клинок? Кто научил его управляться с ним?»

Артем ногой пододвинул к себе продолговатый сверток и, развернув рогожу, стал рассматривать клинок со всех сторон. Лезвие, безусловно, было выполнено из металла, но на щелчок ногтем этот металл отзывался не звоном, а тупым деревянным звуком. Лезвие сейчас выглядело почему-то куда более темным, чем в первый раз. Конструкция гарды казалась неоправданно усложненной. Едва заметные стыки указывали на то, что она собрана из нескольких частей. Шипы кастета, при сильном нажатии углублялись в свои гнезда — каждый на разную глубину.

Еще раз внимательно осмотрев клинок, Артем попытался повернуть гарду по часовой стрелке, и ему показалось, что та еле заметно поддалась.

В тот же момент за бортом вездехода что-то оглушительно треснуло, машина клюнула носом и, резко кренясь, пошла в сторону. Артем, словно выбитый из седла кавалерист, размахивая клинком, полетел влево. Вместе с ним летело все, что не было надежно закреплено: инструмент, черепашье мясо в мешках и без оных, пустые баклаги для воды, посуда, а также не успевший еще проснуться многопудовый Калека.

Очнулся Артем быстро и без посторонней помощи. В открытую с левого борта дверь лезла высокая трава. Калека, зажимая двумя пальцами разбитый нос, помогал Надежде разбирать груду перемешавшихся вещей. Сквозь стекло было видно, как чужеродец расхаживает возле неестественно вывернутой левой передней лапы.

— Что произошло? — выбравшись наружу, резко спросил Артем.

— А я откуда знаю? — беззаботно ответил тот. — Это ведь твоя машина. Берись за работу. Ремонтировать ее я не собираюсь.

Шарнир одного из двух сочленений лапы был безнадежно обломан, и Артем, как ни старался, не смог определить причину этого происшествия. Осталось только предположить, что лапа провалилась в оставшуюся где-то позади глубокую нору (вопрос лишь в том, кто мог ее вырыть?). Впрочем, при определенной сноровке, такую аварию мог устроить и водитель.

Очень скоро Артем убедился, что вездеход передвигается на семи лапах почти с таким же успехом, как и на восьми — хотя резвости это ему не добавило, а, скорее, наоборот. Чужеродец был отстранен от управления, что его, кстати, ничуть не расстроило.

За всеми этими хлопотами Артем совершенно забыл про клинок, а когда вспомнил, было уже поздно — обе его руки были прикованы к рычагам управления.

День тянулся бесконечно долго. Уже заканчивался жидкий воздух во втором сосуде, а окружающий пейзаж стал постепенно меняться: степь больше не казалась такой ровной, ее все чаще пересекали овраги и русла высохших речушек, что вынуждало вездеход отклоняться от прямого пути. Силы Артема были уже на исходе, но он твердо решил продержаться до наступления ночи. Зловещая тень за спиной съежилась, как будто громадный призрак, еще недавно затмевавший полнеба, стал отставать.

Калека безмятежно храпел, Надежда не подавала никаких признаков жизни, чужеродец несколько раз вставал и расхаживал по кабине — пять шагов вперед, пять шагов назад. Это почему-то раздражало Артема.

— Тебе что, спать не хочется? — спросил он.

— Не хочется.

— Может, тебе вообще сон не нужен?

— Это одно из удовольствий жизни. Если вдруг мне захочется такое удовольствие испытать, я усну. Беда лишь в том, что спящий беззащитен. В его сны легко проникает враг, а телом может завладеть злой дух, до поры до времени таящийся в закоулках души каждого человека. Поэтому я предпочитаю бодрствовать.

— А я вот без сна не могу… — Артем резко тряхнул головой, прогоняя дремоту. — Помнишь, ты хвастался, что умеешь вести умные беседы. Давай поболтаем. Это меня отвлечет немного.

— И о чем бы ты хотел поболтать?

— Если ты действительно много странствовал, ты должен немало знать. Расскажи, как устроен этот мир?

— Страна Забвения?

— Нет, весь мир. В котором рядом со Страной Забвения может находиться страна Черепах, страна испепеляющего Летай многие другие, так непохожие друг на друга страны.

— Этот мир — бессмертная вселенская рыба, каждая из неисчислимых чешуек которой и есть отдельная страна со своим собственным микроустройством. Когда рыба шевелится, шевелятся и все ее чешуйки. Это, естественно, вызывает всякие бедствия и катаклизмы. Сейчас рыба отдыхает и набирается сил перед тем, как вернуться в некогда породившую ее стихию — вечное пламя. Там она в очередной раз сменит свою чешую, и это будет гибелью всего нашего мира. Все говорит за то, что пора эта приближается.

— Чепуха какая-то. Это ты всерьез?

— Почему бы и нет?

— Но тебе известны и другие версии?

— Их не счесть.

— Тогда расскажи самую убедительную.

— Ничего этого не существует и никогда не существовало. Просто мгновение назад где-то в другом месте тебе на голову обрушилась каменная глыба, и в раздавленном мозгу возник короткий, как вспышка, бред, который и кажется тебе долгой жизнью.

— Действительно, это бред. Но только не мой, а твой. В бреду не испытываешь ни горя, ни счастья. В бреду нет памяти. А я… столько всего помню. Хочешь послушать, как все это себе представляю я?

— Не думаю, что это будет интересно, но постараюсь внимательно выслушать.

— Во Вселенной, если это понятие толковать широко, существует множество обособленных миров, никак не влияющих друг на друга. Их изначально разделяют невидимые, но непреодолимые стены. И хоть все миры родились одинаковыми, сейчас между любыми двумя из них существует громадная разница. Однако среди всех этих бесчисленных параллельных миров существует один-единственный, развернутый перпендикулярно ко всем остальным. Условно его можно назвать Тропой, потому что он соединяет все другие пространства, вырывая из каждого по клочку. К сожалению, сойти с Тропы, то есть вернуться в первозданный мир, невозможно. Я, по крайней мере, такого способа не знаю.

— Слыхал я нечто похожее. Но это объяснение ничем не лучше всех остальных. Его нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

— А я и не собираюсь ничего доказывать. Не забывай, мы просто болтаем, чтобы я не заснул на ходу.

— Тогда ты выбрал не самую интересную тему для разговора.

«Открыть ему, кто я такой? — подумал Артем. — Рассказать, что я родился в полноценном, неусеченном мире, видел солнце и звезды, прошел однажды сквозь стену, разделяющую сопредельные пространства и теперь блуждаю в закоулках Тропы, даже не зная нужного направления? Сказать или нет… Есть в словах и поступках этого загадочного человека какая-то фальшь. Не могу до сих пор понять, говорит он серьезно, врет или просто издевается надо мной. Зачем открывать душу перед этим странным типом, безусловно знающим куда больше, чем кажется с первого взгляда? Умные люди больше слушают, чем говорят. Осторожность еще никому не повредила».

— Кстати, а как тебя зовут? — спросил Артем, смутно надеясь, что имя чужеродца даст ему какую-нибудь зацепку.

— Меня зовут Адракс, — с готовностью сообщил чужеродец. — Это очень древнее имя. Вряд ли ты слышал его когда-нибудь раньше.

— Ты прав, — немного подумав, согласился Артем. — Это имя я никогда раньше не слышал.

Впереди, посреди бескрайнего монотонно-зеленого океана что-то блеснуло серебром. Артем очень давно не видел большого водного пространства и потому не сразу понял, что это река.

Вездеход выполз на ее пологий илистый берег и сам собой остановился, уткнувшись щупами в урез воды. Видимо, в его конструкции была предусмотрена вероятность встречи с подобными препятствиями.

Ширина речного русла составляла здесь метров сто — сто двадцать. Противоположный берег выглядел точно таким же топким и низким. Сила Кориолиса, заставляющая земные реки подмывать один из берегов, в этом мире явно отсутствовала.

— Что это такое? — шепотом спросила Надежда.

В ее глазах отражался совершенно детский страх, смешанный с любопытством. Только теперь Артем понял состояние девчонки, никогда раньше не отходившей от родного дома дальше, чем на тысячу шагов. Вся ее напускная бравада напрочь исчезла, сметенная шквалом свежих впечатлений.

— Это вода, — объяснил Артем. — Такая же, как и в ваших колодцах. Иногда она сама пробивается на поверхность и заливает низкие места.

— Я хочу посмотреть на нее поближе.

Артем первым вылез из вездехода и помог спуститься Надежде. За ними последовал Адракс, и даже Калека по такому случаю прервал свой богатырский сон.

Вода была теплая, мутноватая и слегка пахла гнилью. Никаких признаков жизни не было заметно в ее глубине — ни водорослей, ни рыбешек, ни мелких рачков, которыми так богаты земные водоемы. Если эта река и текла куда-то, то ее течение было совершенно не заметно для глаз — волны не лизали берег, а пучок травы, брошенный Артемом, так и остался неподвижно лежать на поверхности воды.

Справа от них показалась гигантская черепаха и безо всякого промедления сползла в реку. Вскоре вода сомкнулась над ее панцирем, и лишь постепенно уменьшающийся бурун отмечал теперь путь черепахи по дну, но затем исчез и он. В напряженном ожидании прошло не менее четверти часа, и все увидели, как у противоположного берега забурлил водоворот, из которого стал медленно вырастать серый бугристый купол.

— А мы так не сможем? — спросила Надежда.

— Нет, — Артем отрицательно покачал головой. — Наверное, черепахам вообще не нужен воздух для дыхания или они могут очень долго без него обходиться. А мы сразу захлебнемся. Эта машина не приспособлена ни к плаванию, ни к передвижению по дну.

— Тогда что же делать? — она беспомощно оглянулась на белесое пятно, словно выжженное на небесной глубине.

— К счастью, среди нас есть тот, кто умеет давать толковые советы. — Артем усмехнулся, хотя на сердце у него было ох как неспокойно. — Как нам следует сейчас поступить, Адракс?

— Я вижу три выхода. Выход простой и легкий — немедленно утопиться. Выход простой, но не легкий — вернуться назад и, воспользовавшись мастерскими Убежища, сделать машину водонепроницаемой. Выход не простой и не легкий — искать брод или переправу. Каменные мосты должны сохраниться, если они, конечно, имелись здесь раньше.

— У тебя удивительная способность давать банальные советы.

— Чаще всего банальные советы и бывают самыми верными.

— Собственно говоря, ничего другого придумать мы просто не успеем. — Помимо воли Артем глянул через плечо назад. — Утопиться никогда не поздно, вернуться к Убежищу мы уже не сможем, так что придется искать переправу. Но сначала я должен хоть немного поспать.

— Разве ты не доверяешь мне? — спросил Адракс. — Пока ты будешь отдыхать, мы сможем пройти немалое расстояние. Поверь, та поломка случилась не по моей вине.

Надо рискнуть, подумал Артем, глаза которого уже закрывались сами собой. Неужели ему собственная шкура не дорога? Ведь должен же он понимать, что все мы связаны одной ниточкой.

— Хорошо, — устало сказал он. — Но только будь осторожен. Берега здесь ненадежные.

Сон был как бесконечное падение в черный бездонный колодец, и, проснувшись, он не мог даже приблизительно представить, сколько времени проспал.

Разбудил его Калека. Вездеход снова стоял, и вначале Артему пришла мысль, что, пока он спал, они вообще не сдвинулись с места. Однако река была сейчас с правой стороны от них, и ее русло стало заметно шире. Сотни черепах самого разнообразного размера плюхались в воду и выбирались на противоположный берег, а еще больше их подползало из степи. Калека, указывая на них, что-то тревожно бормотал и тыкал одной ладонью в другую. Артему не понадобилось много времени, чтобы понять причину его беспокойства.

Черепахи, направление движения которых заменяло путешественникам стрелку компаса, пересекали реку не напрямик, как раньше, а под острым углом. Неимоверно выросший в небе страшный знак Лета, находился уже не сзади, и даже не сбоку, а почти прямо по курсу вездехода.

Экспедиция возвращалась назад! И возвращаться ее заставляла река — это Артем понял сразу.

— Поворачивайте скорее! — почти закричал он. — Нельзя было так долго ехать в эту сторону!

— В другой стороне мы уже были, — бесстрастно ответил Адракс. — Там то же самое. Река описывает крутую дугу. Мы в западне.

— Реки, особенно текущие по равнине, нередко петляют. Надо набраться терпения и следовать за всеми ее изгибами. Рано или поздно она повернет в нужном для нас направлении.

— Боюсь, что это случится не рано, а как раз — поздно. Река не петляет. Ее дуга словно вычерчена циркулем. Сейчас мы даже ближе к стране Лета, чем в самом начале пути.

Наступила тишина, прерываемая только шуршанием проползающих мимо черепах. Их становилось все больше и больше.

— Я не хочу сгореть живьем, — сказала Надежда без всякого выражения. — Я не хочу задохнуться в огне. Не хочу видеть, как лопается моя кожа и тлеют волосы. Пусть кто-нибудь из вас убьет меня. Но только сразу. Одним ударом.

— Неужели вы так и не смогли найти брод? — Артем встал и распахнул дверь, желая повнимательней осмотреть реку.

В лицо его, как из печки, дохнуло сухим зноем. Только теперь Артем заметил, что по полу кабины ползет легкий дымок от горловины сосуда высокого давления.

Стравливают жидкий воздух, подумал он. Спасаются от жары. Боже мой, сколько времени я проспал?

— Везде одно и то же, — сказал Адракс. — Самые крупные черепахи целиком исчезают в воде. Это значит, что глубина на середине реки не меньше трех-четырех человеческих ростов.

Внезапно вездеход качнуло и боком сдвинуло с места. За разговором никто из его пассажиров не заметил, как в машину слепо уткнулась панцирем одна из черепах — к счастью, не самая крупная.

— Этого только не хватало! — Артем ухватился за рукоятки управления. — Надо убираться отсюда, иначе эти твари нас просто раздавят.

Зеленая степь превратилась в серую, бугристую, шевелящуюся пустыню. Черепахи двигались сплошным потоком — сталкиваясь, образуя заторы и наползая друг на друга. Похоже, эти вечно бесстрастные существа были объяты сейчас отчаянной паникой. Неужели и они боятся смерти?

Вездеход ожил и завертелся на месте, уворачиваясь от стремящихся к реке монстров. Уже почти невозможно было найти безопасное место для лап. Скрежещущие удары следовали то слева, то справа. Был момент, когда гибель казалась неминуемой — одна из лап оказалась плотно зажатой между двумя панцирями. Черепахи несли могучую машину к реке, как снежная лавина несет к пропасти незадачливого лыжника.

Спасло их то, что в самом ближайшем будущем обещало погубить — чрезмерная хрупкость сочленений лапы. При первом же достаточно сильном рывке шарнир с пушечным треском разорвался, освободив машину. Но на нее уже надвигались новые серые громадины.

«Сейчас нас или раздавят, или сбросят в реку, — подумал он. — Деваться некуда, да и лапы вряд ли выдержат долго».

Вездеход резко развернуло носом к воде, и еще одна лапа, хрустнув на прощание, улетела куда-то прочь. И тут Артем увидел единственный путь спасения — путь опасный и трудный, словно мост над адской пропастью, но обещавший хоть какой-то призрачный шанс.

Еще недавно спокойная гладь воды буквально кипела от черепашьих тел, пробиравшихся не только по дну, но и друг по другу. То здесь, то там из мутной пены вздымались округлые холмы их панцирей. По ним-то и можно было добраться до спасительного берега — так на Земле в ледоход смельчаки преодолевают реки, перепрыгивая с одной льдины на другую. Главное здесь — и это Артем понял сразу — быстрота, ну и, конечно, удача.

Стремительный рывок по плоским макушкам черепашьих панцирей напоминал сумасшедший слалом — вперед, влево, вправо, опять вперед — и вездеход оказался уже на середине реки. Брызги хлестали по стеклу, мешая обзору. «Ну еще секунд двадцать, — взмолился Артем. — Ну еще! Вынеси!»

Влажный купол, чересчур большой, чтобы на его круглых боках можно было найти опору, словно горб вздымающегося из глубин Левиафана, возник прямо перед носом вездехода. Артем успел увернуться, но в следующее мгновение передние лапы провалились куда-то. Снизу в кабину хлынула вода. Вездеход тонул, но и продолжал странным образом медленно продвигаться к берегу, хотя его лапы впустую молотили пену.

Под крышей кабины образовалась воздушная прослойка, позволявшая людям как-то дышать. Из воды, бурлившей от пузырьков поступающего снизу сжатого воздуха, торчали головы Адракса и Калеки. Встретив отчаянный взгляд Артема, Калека нырнул и выудил наверх Надежду, которая, судя по выражению лица, уже распрощалась с жизнью. Глаза нестерпимо жгло. Машинально облизав губы, Артем почувствовал на языке едкую горечь. В этой проклятой реке вместо воды текла щелочь!

Однако вскоре стало очевидным, что вездеход не тонет, а, наоборот, понемногу всплывает. До берега оставалось не более двух десятков метров. Едкий раствор уходил в щели пола. Из кабины открывалось все более широкое поле обзора. Вскоре вездеход уже вознесет над поверхностью реки. Лапы его колотили уже не мутную пену, а воздух.

Артем высунул голову в боковую дверь и понял, что было причиной их чудесного спасения. Тонущий вездеход лег брюхом прямо на панцирь уже почти добравшейся до берега черепахи, бесподобные тягловые качества которой не шли ни в какое сравнение ни с першероном, ни даже с трактором «катерпиллер». Едва только нос вездехода врезался в высокую траву, покрывавшую берег, машина соскользнула со своего могучего, но медлительного избавителя и на пяти лапах устремилась вперед. Теперь она бежала уже не ровной рысью, а тяжелым вихляющим галопом.

— Смотрите, смотрите! — Надежда указала назад. Мокрые волосы облепили ее бледное лицо, на прокушенной нижней губе выступила капелька крови.

Белесое пятно уже исчезло, как исчезла и половина неба, потому что нельзя было назвать небом эту разверзнувшуюся на его месте адскую топку. Но скорее всего Надежду поразило даже не это — горизонт застилала стена дыма, подсвеченная снизу языками пламени. Степь пылала, и даже трудно было себе представить, какая температура понадобилась, чтобы высушить и поджечь ее травостой, куда более влажный, чем джунгли Амазонки.

Температура в кабине заметно поднялась, хотя Калека и добавил подачу жидкого воздуха. Лица всех пассажиров, за исключением Адракса, блестели от пота. Вездеходу приходилось все время вилять между черепашьими тушами, и это наполовину замедляло его ход.

«А что, если впереди мы наткнемся еще на одну реку, — подумал Артем. — Чуда два раза подряд не бывает. Вряд ли на этот раз нам так повезет».

Горизонт теперь закрывал уже не дым, а пар. Река, которую они пересекли не больше двух часов назад, испарялась. Раскаленный вихрь, как огромная невидимая косилка, укладывал траву на землю. Все чаще на пути вездехода попадались неподвижные, низко осевшие купола черепашьих панцирей — скорее всего, их обладатели были уже мертвы.

Артем гнал машину на максимально возможной скорости. Сейчас каждая задержка, любая, даже самая мелкая поломка, грозила неминуемой гибелью. Слышно было, как в двигательном отсеке Калека звякает инструментом, меняя очередной сосуд высокого давления.

— Сколько штук осталось? — крикнул Артем.

— Пять, — зевнул Адракс. — Всего пять. Не надолго их нам хватит.

— А ты сам разве не боишься смерти?

— Вот это действительно занятная тема для беседы. Но только ее хорошо вести на пирах, за неприступными стенами, под защитой надежной стражи. А сейчас, когда вы сами вот-вот станете жареным мясом на чьем-то роскошном пиру, такие разговоры несвоевременны.

«Вы станете!» — отметил про себя Артем. — Не «мы», а «вы». Себя он кандидатом в жареное мясо не считает. Запомним это на всякий случай».

Следующие несколько часов прошли без особых происшествий, если только не считать происшествием гнавшуюся за ними по пятам испепеляющую стихию. Если бы не постоянная подача в кабину жидкого воздуха, все они, наверное, давно бы задохнулись. Дымная мгла затянула степь, привычные зеленые краски исчезли, трава на глазах обращалась в рыжую труху.

И тут внезапно последовал предательский удар. На них обрушилась ночь — редкая в Стране Забвения Черная ночь. В единый миг все вокруг погрузилось в абсолютную тьму, только позади четко обозначалась шевелящаяся линия огня. Никто не произнес ни единого слова, только Надежда едва слышно вскрикнула.

Ночь могла изменить в этом мире очень многое, но она не могла остановить Лето. В такой темноте вездеход мог двигаться только с черепашьей скоростью, тщательно проверяя дорогу перед собой щупами — а это только оттягивало неизбежную развязку.

Наступившая ночь перечеркнула все их планы, и Артем впервые по-настоящему растерялся. Последствия этого сказались почти незамедлительно — он не успел сбросить скорость, одна из левых лап споткнулась обо что-то, раздался уже ставший привычным треск обрываемого шарнира и вездеход, рухнув на бок, стал описывать концентрические круги, словно судно с поврежденным рулем. Все это происходило в полном мраке, и Артему понадобилось немало времени, чтобы на ощупь отключить двигатель. Наступила тишина, которую вполне можно было назвать трагической.

— А я уже стала надеяться на спасение, — сказала Надежда.

— Какой-то злой рок преследует нас. — Артем ощупал здоровенную шишку, за считанные секунды выросшую на его лбу. — Сначала эта окаянная река, потом Черная ночь. Я и не припомню, когда она была в последний раз…

— Злой рок не может преследовать всех четверых сразу, — как всегда невозмутимо высказался Адракс. — Обычно он выбирает кого-нибудь одного. Но из-за этого горемыки страдают и те, кто волею случая связал с ним свою судьбу. Один из нас несет на себе печать великого греха.

— Не болтай лишнего! — вспылил Артем. — Не хватало еще, чтобы мы принялись искать виновного. Можешь все свалить на меня, если тебе от этого станет легче.

— Да перестаньте же вы! — взмолилась Надежда, а затем уже совсем другим голосом добавила: — Значит… это все же конец?

Слова эти обожгли Артема. Будь он сейчас совершенно один — можно было бы со спокойной совестью махнуть рукой на собственную жизнь, но рядом находились и другие люди, поверившие ему.

«Пусть мы и не спасемся, — подумал он, — но я буду бороться до конца. С левой стороны уцелела одна-единственная лапа, но зато с правой исправны сразу три. Значит, из этого железного калеки еще можно было сделать четвероногого скакуна. Правда, работать придется почти на ощупь, в темноте и жаре, под вой раскаленного вихря и грохот приближающегося пожара. Хватит ли у меня силы и выдержки?»

— Не надо паниковать. Еще не все потеряно. Сейчас мужчины вслед за мной выйдут из вездехода. Нужно как можно быстрее переставить одну из правых лап на левую сторону.

— Вы же там все изжаритесь, — хмыкнул Адракс, и Артем снова отметил про себя это «вы».

— Да пошел ты!.. — схватив мешок с инструментами, он полез наружу.

Почему-то Артему казалось, что, покинув кабину, он ощутит примерно то же самое, что ощущает одетый человек в парной бане. Но это была вовсе не баня! То, что он почувствовал всей своей кожей, мог почувствовать, наверное, слесарь, вынужденный ремонтировать изнутри еще не остывшую топку парового котла. Но слесарю положен асбестовый костюм и респиратор, а у Артема не было даже завалящих рукавиц. За металл нельзя было ухватиться, и ему пришлось обернуть ладони клочьями собственной рубашки. Калека пыхтел где-то рядом, помогая чем только можно, но больше мешал. Время от времени из темноты раздавался скучающий голос Адракса: «… не сюда, левее», «… нужный инструмент лежит справа от тебя на расстоянии вытянутой руки», «… отверстие, которое ты ищешь, на четыре пальца выше…» Было ли это очередным издевательством, или чужеродец действительно мог видеть в темноте, Артем так до конца и не понял, но советы были в основном дельные. Немного помогал и накатившийся пожар — его отсветы уже поблескивали на бортах вездехода. Когда стало совсем уж невмоготу, Артем попросил Надежду сбросить вниз баллон с жидким воздухом. Рискуя уже не изжариться, а обморозиться, они работали теперь в облаке сырого, быстро тающего снега, хлопья которого уносил прочь горячий ветер. Как бы то ни было, но спустя полчаса лапа уже стояла на новом месте.

Артем еще помнил, как его втащили внутрь вездехода и окатили водой. Сознание поплыло, в ушах раздался звон. Сердце, сжавшись, дало долгий перебой, а затем затрепыхалось, как попавшая в силок птица. Последнее, что он слышал, теряя сознание, был тяжелый мерный топот железных лап.

Адракс сидел за рычагами управления и, казалось, что мрак, окутавший Страну Забвения, был для него тоже самое, что ясный день.

Артем очнулся, лежа под брюхом вездехода на холодной и сырой земле. Вокруг стояли промозглые туманные сумерки, какие бывают поздним осенним вечером.

Невдалеке, подобно статуе командора, скрестив руки и уронив голову на грудь, стоял Адракс. Глаза его были закрыты. Казалось, он спал.

— Ночь кончилась? — спросил Артем первое, что пришло на ум.

Не дождавшись ответа, он с трудом сел. При этом все внутри Артема, от мозга до желудка, болезненно содрогнулось, словно его тело превратилось в сосуд, переполненный страданием.

— Ночь? — выйдя из оцепенения, переспросил Адракс. — Ночь кончилась. Можешь быть спокоен.

— А что с остальными?

— Они там. — Адракс указал на кабину вездехода. — Спят.

— Где мы сейчас?

— Не берусь судить об этом достаточно точно. Но с тех пор, как машина остановилась, сверху все время что-то каплет. Не похоже, чтобы нам угрожала смерть в пламени.

— А где черепахи?

— Проползают мимо время от времени. Одна недавно чуть на нас не напоролась.

— Наверное, это действительно их страна.

— Все может быть. Но место довольно странное.

Он наклонился и растер между пальцами щепотку грунта. Артем машинально последовал его примеру. Почва действительно была какая-то диковинная — не то древесная труха, не то грубо перемолотая костная мука. Запах ее не вызвал в памяти Артема никаких определенных ассоциаций.

— Каким бы этот мир ни был, он наверняка лучше того, который мы покинули.

— Будем надеяться.

— Значит, ты привел сюда вездеход ночью… на четырех лапах… Ты спас нас всех. Спасибо.

— Не стоит благодарности. Говоря откровенно, ваша жизнь меня совсем не интересует. Более того, кое-кто из вас даже может представлять для меня опасность — чисто условную, но все же опасность. Так что спасать вас я совсем не собирался.

— Спасая себя, ты спас и нас.

— Опасность, угрожающая мне, куда серьезнее, чем Так напугавшее вас Лето. От него я мог бы спастись в любой момент. Для этого достаточно было только подать знак…

— Почему же ты его не подал? Твои друзья, должно быть, обеспокоены твоей судьбой.

— Друзей у меня никогда не было и быть не может. А сигнал этот предназначается моему самому опасному врагу. Будь спокоен, он мигом вытащит меня из переделки. Ты, кажется, назвал наш мир Тропой. Так вот, знай — меня подкарауливают на каждом повороте этой Тропы.

— И здесь тоже? — Артем встал, держась за лапу вездехода. Внезапная откровенность Адракса растрогала его.

— Скоро я это узнаю.

Оставив Адракса, вновь принявшего прежнюю позу, снаружи, Артем вернулся в кабину вездехода. Напряжение последних часов спало, уступив место чувству бесконечной усталости.

К его удивлению, Надежды в кабине не было. Калека ползал по полу, среди пустых сосудов высокого давления и в беспорядке разбросанного инструмента.

— Ты потерял что-нибудь? — спросил Артем, уже догадываясь о цели поисков Калеки.

Тот быстро закивал и изобразил руками что-то длинное и узкое. Вид при этом у него был весьма озабоченный.

«Действительно, куда мог подеваться клинок? — подумал Артем. — Жаль терять такую красивую вещь. Тем более, что это наше единственное приличное оружие».

Вдвоем они облазили всю кабину, но клинка так и не обнаружили. Осталось предположить, что он был утерян во время ночного марша, скорее всего, при аварии. Впрочем, было еще одно место, в котором можно было бы поискать пропажу — просторные одежды Адракса. Но еще неизвестно, как тот отнесется к личному обыску.