Глава 7
Белоказак лаврик, неизвестные мотоциклисты и безголовые контрики
В Ростов (приставку «на Дону» местные жители принципиально игнорировали) Цимбаларь летел самолётом какой-то карликовой авиакомпании, больше озабоченной проблемами собственного выживания, чем порядком на борту. Поэтому – а ещё вследствие естественного страха перед ледяной пустотой, сиявшей за иллюминаторами, – он начал пить ещё в воздухе, продолжил это необременительное занятие на земле, а завершил в линейном отделе милиции по охране аэропорта, где позднее и уснул сном праведника, заплатившего все налоги.
Утром, ко всеобщему удивлению отказавшись от опохмелки, Цимбаларь отправился на поиски гражданина Суконко, четыре года назад по неизвестной причине утратившего правую руку.
Это уже попахивало какой-то системой. Сначала безголовый. Потом двое одноруких подряд. Если тенденция сохранится, в самом ближайшем будущем следовало ожидать встречи с безногими и кастрированными.
Дождь, начавшийся ещё вчера и весьма затруднивший посадку, к десяти часам утра перешёл в ливень, превративший Ростов в некое подобие града Китежа, что не позволяло любоваться красотами бывшей криминальной столицы России, ныне, правда, подрастерявшей свою былую славу вследствие общего обнищания юга страны.
Цимбаларь уже знал, что Суконко, получивший после тяжёлого увечья инвалидность, теперь подрабатывает торговцем на рынке, но по причине нездоровья уже третий день находится дома. Одним словом, всё пока складывалось удачно.
Дверь ему открыл ещё бравый на вид бородатый мужчина. Правый рукав его тельняшки был скатан валиком и подколот булавкой к плечу. На левой руке хозяина сидел годовалый ребёнок – по-видимому, внук – всеми силами пытавшийся оторвать деду ухо и уже немало преуспевший в этом.
Цимбаларь, стараясь дышать в сторону, предъявил служебное удостоверение и выразил желание потолковать о делах давно минувших дней. Гражданина Суконко столь ранний визит милиции не смутил – то ли он, в отличие от подавляющего большинства сограждан, был абсолютно чист перед законом, то ли постоянное общение с внуком-садистом выработало в нем качества стоика.
– Со мной уже кто только не толковал, – сказал он, приглашая гостя в гостиную, носившую следы недавнего погрома, впрочем, выше чем на полметра от пола не распространявшегося. – И здешняя милиция, и газетчики, и инспекция по безопасности труда, и медицинская комиссия. Признавайся, говорят, что ты сам себе каким-то хитрым образом руку оттяпал – и всё тут!
– А вы, значит, стоите на своём, – с расстановкой произнёс Цимбаларь.
– Я за правду стою. – Суконко попытался пересадить внука в манеж, но тот сопротивлялся, словно детёныш бабуина, которого хотят отнять от груди. – Вот дочка меня вместо няньки приспособила… – сообщил он извиняющимся тоном. – Традиция такая есть, инвалидами все дырки затыкать.
– Это верно, – согласился Цимбаларь, почему-то вспомнив Гобашвили. – Пренебрегают у нас инвалидами.
– Хотя ребёночек очень хороший, ласковый, – Суконко говорил так, словно в чём-то оправдывался. – Мы с ним дружим… Это он потому такой резвый, что зубки режутся.
– А звать его как? – поинтересовался Цимбаларь, у которого от злобных воплей ребёнка уже заложило уши.
– Лаврик, – застенчиво улыбнулся Суконко.
– Это в чью же честь?
– В честь генерала Корнилова. Мы ведь из белых казаков происходим. Вас это не шокирует?
– Отнюдь. У меня прадед во врангелевской контрразведке служил, – соврал Цимбаларь, даже отца своего помнивший смутно.
– Значит, по стопам предков пошли, – заметил Суконко. – Похвально… А вы не смогли бы подержать Лаврика за ножки? Не бойтесь, он не лягается.
– С превеликим удовольствием, – согласился Цимбаларь и спустя секунду получил прямо в нос маленькой, но твёрдой пяткой.
Тем не менее совместные усилия взрослых увенчались успехом и Лаврик был водворён в манеж, который немедленно заходил ходуном, словно корзина воздушного шара, попавшего в зону урагана.
– Большое будущее у вашего Лаврика, – сказал Цимбаларь, отирая с лица пот, мелкий и холодный, как у новопреставленного покойника. – Если генерала Корнилова и не превзойдет, то уж вторым атаманом Шкуро обязательно станет.
– Нет, мы люди мирные. – Мельком глянув на гостя, Суконко предложил: – Винца домашнего не желаете?
– Спасибо. – Цимбаларь сглотнул слюну, тягучую и горькую, словно содержимое яйца-болтуна. – На службе не употребляю.
– Ну тогда ушицы холодненькой! И я заодно с вами похлебаю, пока Лаврик играется.
– Ну разве что… – согласился Цимбаларь, заранее наслышанный о местном гостеприимстве. – А то ведь потом никто не поверит, что был в Ростове и ухи не отведал.
Провожаемые душераздирающими криками ребёнка, они перешли на кухню, где Суконко быстро и сноровисто накрыл на стол – появилась и знаменитая стерляжья уха, и копчёный окорок, и домашнее вино в трёхлитровой бутыли, и даже чёрная икра собственного посола. Глядя на хозяина, можно было подумать, что вторая рука для человека – излишняя роскошь, вроде аппендикса или хвостовых позвонков.
После того как ложка гостя заскребла по обнажившемуся дну миски, Суконко поинтересовался:
– Мне самому рассказывать или вы вопросы будете задавать?
– Сначала сами расскажите, а потом и вопросы будут, – сказал Цимбаларь, понемногу начиная оживать. – Мне бы ещё половничек…
– Да хоть ведро! Только вы уху вином запивайте. Без вина у неё аромат совсем не тот.
– И верно, – согласился Цимбаларь, залпом выцедив поллитра холодного слабенького вина. – Сразу и не догадаешься… Ну вы рассказывайте, рассказывайте…
– Было это, значит, так. – Суконко внимательно прислушался к шуму, доносившемуся из гостиной. – Я тогда на консервном комбинате слесарем работал. Во вторую смену. В половине первого вышел из проходной и почесал домой.
– Почему общественным транспортом не воспользовались?
– Да мне всего двадцать минут ходу было. А автобус иногда и по часу приходится ждать. И вот, не доходя примерно полукилометра до родного крыльца, это всё и случилось.
– Что случилось?
– Рука оторвалась.
– Сама?
– Упаси боже! Помог кто-то.
– Какие-либо предположения имеются?
– Абсолютно никаких. Ночь ясная, всё вокруг видно как на ладони. Ни одной живой души поблизости. Только впереди старичок этот знай себе ковыляет.
– Какой старичок? – Цимбаларь едва не поперхнулся.
– Да тот, с которым я перед этим столкнулся. Вы ешьте, ешьте…
– Про старичка попрошу подробнее.
– Вывернулся он, значит, из какой-то подворотни – и прямо мне под ноги. Словно слепой, ей-богу! Сам упал, да ещё с меня шапку сбил. Бормочет что-то, извиняется. Я ему встать помог, он и чесанул дальше.
– Шапку, значит, сбил… – задумчиво произнёс Цимбаларь, отодвигая недоеденную уху. – Вы её потом на голову надели?
– Нет. В руке нёс. Ночь тихая была, тёплая, а я, признаться, запарился в цеху.
– В этой руке несли? – Цимбаларь указал ложкой на пустой рукав.
– Ага, – подтвердил Суконко. – Шапка тоже пропала. Но цена ей была – ломаный грош в базарный день.
– Вы лицо старика разглядели?
– Разглядел, но как-то не запомнил. Морщины, рот ввалившийся… Вот если бы на меня девица в неглиже бросилась – тогда другое дело. – Суконко улыбнулся.
– Старичок в вас стрелять не мог?
– Боже упаси! Он ко мне и не поворачивался даже. Я ведь до самого последнего момента в сознании был. Только в машине «Скорой помощи» вырубился.
– Короче, версию о покушении вы отвергаете?
– Конечно. Отродясь никому зла не сделал.
– А ревность? Женщины?
– Давно к блудням охладел. Можете у жены поинтересоваться.
– Возможно, вас спутали с кем-то? Такое случается…
– В ваших столицах случается. А у нас сошка мелкая обитает. Все друг друга знают.
– Следовательно, никаких загадочных событий, предшествующих покушению, вы не помните?
– Помню, почему же… – оживился Суконко. – Было одно загадочное событие. Примерно за месяц до этой беды мне позвонили. По межгороду, между прочим. Незнакомый мужчина вежливо осведомился о моих анкетных данных и даже поинтересовался, в каком именно роддоме я появился на свет.
– А вы разве знаете?
– Ясное дело. У нас один роддом на весь район. И дочка моя там родилась, и внук.
– Хорошо, а что было дальше?
– Дальше он сказал примерно следующее: «Вам угрожает серьёзная опасность. Если хотите остаться в живых, немедленно покиньте город, а ещё лучше – смените фамилию. Будьте предельно осторожны, выходя на улицу. Остерегайтесь незнакомых людей».
– И всё? – после короткой паузы спросил Цимбаларь.
– Нет. Я ещё успел поинтересоваться, кто это звонит, но он ответил: «Неважно. Просто я выполняю свой долг».
– Но вы, значит, предупреждению не вняли.
– Мало того, я про него на следующий день забыл. Думал, шутка какая-то.
– Вы милиции говорили об этом?
– Нет.
– Почему?
– Так они ведь и не спрашивали! У них версия была, что я в правой руке ёмкость со спиртом нёс. Вот они над ней и работали.
– Разве спирт взрывается?
– Вы это у нашей славной милиции спросите. К любому участковому спичку поднеси – факелом вспыхнет. Потому что проспиртованные насквозь.
– Понятно… Ваши родители отсюда?
– Да. Вся родня местная.
– Живы они?
– Преставились. Отец уже давненько, а мать в позапрошлом году.
– Мне бы на ваши документы глянуть.
– Вам паспорт нужен?
– Мне нужно то, что называется семейным архивом. Старые справки, ненужные квитанции, удостоверения, фотографии.
– Где-то у жены были. Сейчас посмотрю. А вы пока ещё мисочку ухи съешьте. У вас от неё даже лицо порозовело.
Суконко перешёл в гостиную, и это вызвало новую вспышку неистовых криков. Слышно было, как брошенные детской ручонкой погремушки и кубики бомбардируют деда. Если бы Цимбаларь не был посвящён в действительное положение вещей, он грешным делом решил бы, что за стенкой идет отчаянная потасовка.
Старинный саквояж, извлечённый Суконко из недр семейного шифоньера, ничем не отличался от своих собратьев, в которых, если верить историко-революционным фильмам, земские врачи носили медицинские инструменты, курсистки – марксистскую литературу, а народовольцы – бомбы. На стол легла гора пропахших нафталином и архивной пылью бумажек, большую часть которых, к сожалению, составляли поздравительные открытки.
Цимбаларь занялся сортировкой этой макулатуры, а Суконко, мурлыкая весёлый мотивчик, стал греть молочную смесь. Лаврик в гостиной ухал, как голодный марсианин, и скрёбся, словно огромная мышь. Дождь за окном постепенно слабел, и это рождало надежду на возможность скорого отлёта.
– У вас весной всегда так льёт? – спросил Цимбаларь, делая в своей записной книжке какие-то пометки.
– Ещё и хуже бывает, – охотно сообщил Суконко. – Говорят, это хохлы от себя тучи отгоняют. Их американцы после Чернобыля научили.
– А хохлы, наоборот, доказывают, что кацапы чернобыльские тучи вспять от Москвы повернули.
– Да кто же хохлам поверит! – в сердцах воскликнул Суконко. – Разве что американцы лопоухие.
– Это ваше фото? – вдруг спросил Цимбаларь.
– Моё, – зайдя сбоку, подтвердил Суконко. – На Доску почёта снимался. Лет десять назад. Вон и правая рука ещё на месте.
– Без бороды вы совсем другой человек, – заметил Цимбаларь. – И кого-то мне очень напоминаете. Вот только не пойму кого именно…
– Я здесь на генерала Селезня похож, – пояснил Суконко. – Меня даже жена прежде упрекала. Дескать, у человека рожа наподобие твоей кирпича просит, а каких вершин достиг! Ты же как ковырялся всю жизнь в мазуте, так и до пенсии доковыряешься… Правда, после того как он погиб, ворчать перестала.
– Селезень случайно не ваш земляк?
– Нет, он в Ставрополе родился. На год раньше меня. Наши пути-дорожки ещё сызмальства разошлись. Его в Суворовское училище определили, а меня негодным к строевой службе признали. На той руке, что пропала, фаланга указательного пальца отсутствовала. Циркулярку соседскую задел… Да я и не жалею ни о чём! Не всем дано в генералах ходить.
– Тем не менее сходство поразительное. – Цимбаларь, чтобы лучше видеть, поворачивал фото и так и сяк.
– Ничего удивительного. – Суконко стал осторожно переливать закипевшую смесь в бутылочку. – У каждого человека свой двойник имеется, а то и сразу несколько. Вы, между прочим, тоже на одного зарубежного актёра похожи.
– Наверное, на Бельмондо? – Цимбаларь расправил плечи и придал лицу суровое выражение.
– Я бы так не сказал, – Суконко с прищуром глянул на гостя. – Скорее на комика ихнего – Фернанделя, который в фильме «Закон есть закон» полицейского играл. Улыбочка ваша – один к одному.
Благоприятное впечатление, сложившееся у Цимбаларя о Суконко, после этих слов как-то сразу поблекло. Его и прежде частенько оскорбляли, но чтобы так – ещё никогда!
За разговорами они как-то совсем забыли о Лаврике, тем более что ребёнок в конце концов притих. Однако расплата не заставила себя долго ждать – в гостиной раздался грохот, подобный землетрясению средней мощности, и Суконко рысью метнулся туда.
Вернулся он уже с ребёнком на руке. Юный Лавр, убедившийся в тщете всех своих попыток оторвать дедово ухо руками, теперь пробовал его на зуб, пока единственный.
– Разобрал-таки манеж, – пожаловался Суконко. – И до выходного сервиза добрался. Хорошо ещё, что сам не пострадал… Может, вас вяленой чехонью угостить? Я за пивком сбегаю, а вы пока с Лавриком побудете.
– Нет-нет! – решительно запротестовал Цимбаларь. – Мне ещё в милицию надо заскочить, в прокуратуру, на почту. Я вам попозже позвоню, если нужда возникнет… А Лаврика вы тоже в Суворовское училище сдайте. Не прогадаете. Столь грозное оружие необходимо держать под строгим контролем.
Ход событий складывался таким образом, что, пока Цимбаларь гастролировал в Ростове, для других членов опергруппы выпало свободное окно, по крайней мере, до вечера.
Кондаков немедленно отправился на дачу, куда его зазывали морковь и петрушка, а Людочка просто решила отоспаться. Инстинкт беременной самки, внезапно пробудившийся в ней, требовал покоя и обильной пищи.
Однако этим планам не суждено было сбыться. Не успела она голову донести до подушки, как грянул телефонный звонок – о себе дал знать Ваня Коршун.
– Привет, сестрёнка, – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Слава богу, что я тебя застал. А то все остальные словно в воду канули. Ты сейчас оденься поприличней и спускайся вниз. Я тебя у подъезда жду.
– В каком смысле поприличней? – осведомилась Людочка. – В вечернее платье?
– Необязательно. У тебя что-нибудь светлое есть – сарафан, костюм?
– Поищу.
– Добавь нитку жемчуга и подкрасься соответственно. Но без излишеств. Под приличную будешь работать.
– Туфли какие посоветуешь? – Людочка не смогла сдержать иронии.
– На твое усмотрение. Желательно на среднем каблуке.
– Тоже мне, Юдашкин выискался! Почему, интересно, я должна тебя слушаться?
– Потому, что ты будешь играть в мою игру. Когда сама что-нибудь придумаешь, я ради этого кем угодно выряжусь. Хоть мопсом, хоть инопланетянином.
– А котом?
– Ты мне настроение хочешь испортить?
– Ни в коем разе! Уже бегу.
Для женщины любого возраста, пусть она хоть милиционер, хоть космонавт, хоть пожарный, выражение «уже бегу» может означать что угодно, но только не категорию расторопности. Это сакраментальное «уже» способно растянуться и на полчаса, и даже на час, в зависимости от того, какие усилия прилагаются для наведения красоты.
Людочка, благодаря юному возрасту ещё не утратившая природной свежести, управилась всего за двадцать минут. Тем не менее, когда она спустилась вниз, Вани там уже не было – наверное, слинял, не выдержав долгого ожидания.
Людочка ещё не решила для себя, радоваться этому обстоятельству или, наоборот, горевать, когда со стороны детской площадки, где резвилась какая-то в пух и прах разряженная девчушка, донеслось сердитое:
– Ну наконец-то!
– Ваня, это ты? – всплеснула руками Людочка. – Никогда бы не узнала! Просто симпомпончик какой-то.
И действительно, гений тайного сыска Ваня Коршун выглядел просто восхитительно – белая пышная юбочка, такие же гетры, ангельские локоны на головке, розовые банты.
Лишь подойдя вплотную, можно было подивиться странной блеклости детской кожи и уколоться о пронзительный взгляд серых глазёнок.
– Не шуми, сестрёнка, – посоветовал Ваня. – Лучше прикинь, как мы смотреться будем.
– По-моему, классно. – Людочка встала рядом с ним. – Конечно, я для такого большого ребёнка чересчур молода, но в этом даже есть некоторая пикантность.
– Пикантность есть, – согласился Ваня. – Особенно если мне в сортир приспичит. Сунусь по привычке в мужской…
– Не волнуйся, на правах мамы я отведу тебя куда следует… И каковы же наши планы?
– По дороге узнаешь. А сейчас надо курнуть напоследок, – он извлёк из-под юбочки пачку сигарет. – Будешь? Ах, прости, я забыл, что ты беременная!
– Вот и закурю вам назло!
Они дружно задымили – Ваня как портовый буксир, а Людочка с изяществом английской королевы. Та, говорят, постоянно балуется сигаретами в туалете Букингемского дворца.
Появившаяся на балконе второго этажа дама в затрапезном халате ужаснулась:
– Что же это на свете делается! Совсем стыд потеряли! С ясельного возраста никотином травятся! А ты, мамаша, куда смотришь? Потворствуешь? Вот я сейчас участкового позову!
– Молчи, лахудра, – сказал Ваня с полным спокойствием. – Иначе я сейчас на балкон запрыгну и твой поганый язык вместо прокладки «Тампакс» использую.
Схватившись за сердце, дама исчезла в комнате, а Людочка сказала:
– Пойдём отсюда. А то она и вправду куда-нибудь заявит. Я эту скандалистку знаю.
– Пойдём, – ответил Ваня, отправляя в рот ментоловую конфету. – Но это окошко я на всякий случай запомню.
На улице Ваня сразу взял Людочку за руку и свой обычный шаркающий шаг сменил на изящную балетную походочку.
– Пока мы наедине, ввожу тебя в курс дела, – сказал он. – Весь вчерашний день я рыскал вокруг места гибели Голиафа, однако ничего нового так и не узнал. Район там уникальный – ни одной камеры слежения поблизости, а население сплошь страдает провалами памяти.
– Наверное, йода в воде маловато, – сказала Людочка, не забывая поглядывать на своё отражение в витринах.
– Насчёт йода ничего не скажу, а вот культуры у них действительно маловато. Потому и пьют что ни попадя… Интересовал меня главным образом старик, о котором упоминали свидетели. Был он явно не из местных. Значит, приехал откуда-то. И, скорее всего, не за рулем. Тогда я дал объявление в так любимое таксистами и частными извозчиками «Авторадио». Вот его примерное содержание: «Разыскивается мужчина преклонного возраста, страдающий амнезией, пропавший такого-то числа, в такое-то время, в таком-то месте. Заранее благодарим за любые сведения».
– Шедевр, – с сомнением произнесла Людочка. – Никто на такую туфту не клюнет.
– А здесь ты не права, сестрёнка. Несколько человек уже откликнулись. Всех я пригласил в одну и ту же кафешку, но на разное время. Именно туда мы сейчас и направляемся.
– Мне кажется, это палка о двух концах, – сказала Людочка. – Даже если мы и получим какие-то интересующие нас сведения, в чём я очень и очень сомневаюсь, неизвестные злоумышленники узнают, что ими кто-то интересуется.
– Во-первых, это не факт. А во-вторых, пусть узнают. Для того, чтобы поймать зайца, его сначала нужно спугнуть.
– Но ведь мы имеем дело не с зайцами, а, можно сказать, с саблезубыми тиграми! Эти твари тоже могли одним махом оторвать человеческую голову.
– И где же они сейчас? В палеонтологических музеях! А люди живут и процветают. И вообще, сестричка, это не твоего ума дело. Мне приходилось охотиться на самых разнообразных хищников. Двуногих, естественно. Осилим и этих, пусть только сунутся.
– Как я понимаю, все переговоры поручаются мне?
– Ну не мне же! Люди обхохочутся, если я начну задавать им вопросы.
– А как насчёт вознаграждения?
– Какого вознаграждения?
– В объявлении есть слова: «Гарантируется щедрое вознаграждение». Ты разве забыл?
– Ах, это… – Ваня досадливо поморщился. – Покажешь своё удостоверение. Нет, не годится! – спохватился он. – Мы ведь работаем негласно… можно иначе сделать. Если нас прижмут, попросись отлучиться по нужде. И гуляй себе! А я вроде как в залог останусь. Никто не заподозрит, что ты способна бросить родную дочь.
– На себя, значит, стрелки переводишь? Смотри…
– За меня не беспокойся. Я как колобок. От любого зверя уйду.
– Но ведь колобка в конце концов съели.
– Съели, – кивнул Ваня. – Но случилось это в глухом лесу. А мы находимся в огромном городе, населённом доверчивыми и участливыми людьми. Если маленькая девочка вдруг закатит истерику, обвиняя взрослого дядю в грязных домогательствах, то ему мало не покажется. Хорошо, если милиция вовремя успеет. А иначе хоронить придётся в закрытом гробу.
– Ушлый ты, Ваня, как валенок, – сказала Людочка. – Только мне всё это как-то не по душе. Ты используешь людскую доброту в корыстных целях, а это нечестно. Неужели твоя совесть приемлет такое поведение?
– В прошлом году я обезвредил трёх амуриков, то есть маньяков-педофилов. И в этом уже одного. В среднем на счету каждого маньяка числится до пятнадцати жертв. Мой последний крестник попух на четвёртой, то есть на мне. Вот и посчитай.
– Какие ужасные существа эти люди. Иногда мне становится стыдно, что я принадлежу к их числу.
– Это хороший признак. Значит, душа твоя ещё не зачерствела. Но в отчаянье впадать не следует. Хотя бы потому, что прекрасный город, по которому мы сейчас топаем, создан людьми… А пока тормози какую-нибудь тачку… Не забывай, что ты мама, а я твоя маленькая дочка. У меня ножки устали.
Местом условленной встречи Ваня избрал кафе под названием «Ротонда» – довольно миленькую западню, имевшую один-единственный выход и надёжные решётки на окнах, выполненные в форме затейливых кружев.
В совдеповские времена сюда заманивали состоятельных заезжих фарцовщиков и намеченных для перевербовки иностранных агентов. С той достославной поры в кафе мало что изменилось. Осталось прежним и название, на блатном жаргоне означавшее тюрьму, и амбал за стойкой, от которого так и веяло казённым домом, и скудное меню, состоявшее из коньяка, вина, растворимого кофе, соков, пирожных и единственного сорта мороженого.
Все эти подробности, не предназначенные для посторонних ушей, поведал Людочке Ваня Коршун, по праву считавшийся здесь завсегдатаем.
Первый клиент – типичный клерк средней руки – явился точно в назначенное время, что делало ему честь уже само по себе, вне зависимости от ценности предоставленной информации. Поскольку Людочка и Ваня были единственными посетителями кафе, он направился прямиком к их столику и вежливо осведомился:
– Извините, это вы интересуетесь пропавшим старичком?
– Да-да, – подтвердила Людочка с улыбкой, хотя и обворожительной, но слегка потерянной, как того и требовали данные обстоятельства. – Я вас слушаю. Не желаете ли что-нибудь заказать?
– Спасибо, не надо. Я на минутку со службы вырвался… А по телефону у вас голос какой-то другой был.
– Это потому, что мама всё время плакала, – просюсюкал Ваня.
– Ах, простите… Но не исключено, что всё образуется. Видел я весьма странного старичка. Как раз в указанное вами время. И приблизительно в том же месте.
– Вы лучше сначала всё расскажите, – перебила его Людочка. – Сами понимаете, что для нас важна каждая деталь.
– Ну да… Конечно… Только рассказывать, собственно говоря, нечего. Встал я пораньше, чтобы кое-какие делишки до работы утрясти. Выехал со двора. Меня и тормознули. Вообще-то я пассажиров не беру, но тут решил немного на бензин подзаработать.
– Кто вас тормознул?
– Мужчина. Средних лет. Самой обычной наружности. Правда, в руках у него была трость. Странная такая трость, с массивной рукояткой. Наверное, дорогая. Сейчас ведь трости опять в моде.
– Подождите, а при чем здесь старик?
– А старик, едва я остановился, словно из-под земли возник. Уж он-то явно был не в себе.
– Почему вы так решили?
– Трясся весь и говорил невпопад.
– Кому говорил?
– Молодому.
– Так они вместе были?
– Конечно. Когда старик уселся на заднее сиденье, молодой ему трость передал.
– Постарайтесь вспомнить, что говорил старик.
– Да белиберду какую-то. Дескать, скоро боты кончатся, что тогда делать будем? А молодой его успокаивает: ничего, на наш век хватит. И вот что меня больше всего удивило: когда они сели, запах в машине появился, словно в стрелковом тире или на охоте, когда дымным порохом палят.
– Как бы тухлым яйцом, – подсказала Людочка, разбиравшаяся во всём, что касалось огнестрельного оружия.
– Вот-вот…
– Куда вы их отвезли?
– Тут тоже без фокусов не обошлось. Сговаривались мы до Киевского вокзала, а потом они велели повернуть совсем в другую сторону и остановиться. Проехали всего с километр, но расплатились щедро. Когда выходили, молодой у старика трость снова забрал. Думаю, там их машина ожидала. Но они с места не сдвинулись, пока я за угол не свернул… Чтобы вам нагляднее было, я даже карту с собой прихватил.
Он развернул потёртую на сгибах карту города, и Людочка с Ваней уставились на жирную точку, заранее поставленную красным фломастером.
– Глухое место, – вздохнула Людочка, – поблизости ни одного солидного заведения, на котором может стоять камера слежения.
– Это точно, – подтвердил клерк. – Ночью туда лучше вообще не соваться. Рокеры собираются и прочая шваль.
– Опишите, как выглядел старик, – попросила Людочка.
– Приблизительно лет восьмидесяти. Бритый. Щёки впалые. Шамкал, значит, челюсть вставная. Лицо в бородавках.
– Здесь? – Людочка приставила палец ко лбу – а могла и к носу.
– Нет. Здесь и здесь, – клерк поочерёдно коснулся левой щеки и подбородка.
– Во что он был одет?
– Дайте вспомнить… На нём было серое пальто-реглан, старомодное такое, и свитер под горло. На голове кепка с пуговкой.
– Очками не пользовался?
– При мне – нет.
– В каких отношениях он состоял с другим вашим пассажиром? Начальственных, подчинённых, родственных? На ваш взгляд, конечно.
– Я бы сказал, в равноправных.
– Это был он? – Из особого отделения сумочки, где у неё хранились портреты всех родственников, включая племянников, Людочка извлекла цветную фотографию своего отца, бравого каперанга.
– Нет, – ошарашенный клерк помотал головой, – ничего общего.
– Ваша информация, увы, оказалась бесполезной, – печали, вложенной Людочкой в эти слова, с лихвой хватило бы на весь последний акт «Ромео и Джульетты». – Вам встретился совершенно другой человек.
– Мамочка, не плачь, – залепетал Ваня, хотя Людочка и не помышляла о таких крайних мерах. – Деда найдётся.
У клерка, оказавшегося в положении стриптизёрши, по ошибке заявившейся на похороны, даже уши покраснели. Он растерянно забормотал:
– Простите… Я хотел, как лучше… С каждым может случиться…
– Не надо извиняться. Вы благородный человек. Теперь такие встречаются всё реже и реже… Вам, наверное, пришлось потратиться из-за нас? Вот, возьмите, – прикрывая лицо платочком, она сунула клерку сотенную бумажку.
– Что вы, что вы! – запротестовал тот, но деньги принял очень даже охотно.
– Ну ты молодец! – искренне восхитился Ваня. – Артистка! Вупи Голдберг! И колола его правильно, как профессионал.
– А для чего я четыре семестра подряд изучала тактику ведения допроса? Между прочим, твёрдую четвёрку имела.
– Я бы тебе пятёрку поставил! Вот только денег жалко. Зря ты их отдала. Он и так не знал, куда деваться. Хотел, сучара, на чужом горе нажиться! Лучше бы я за эту сотнягу коньяка себе заказал.
– Перебьёшься. Сколько ещё человек условились о встрече?
– Всего один.
– Когда он придёт?
– В два. Осталось пятнадцать минут.
Людочка занялась остывшим кофе, а Ваня – растаявшим мороженым. В «Ротонду» зашли двое мужчин, одетых, как любители мотоциклетной езды, и, не снимая шлемов, направились к стойке. Им хотелось белого сухого вина, желательно французского, а бармен мог предложить только красное креплёное, крымского розлива.
Потом спор как-то сразу затих и один из мужчин подошёл к столику, занятому нашей парочкой. Стоя у Людочки за спиной, он спросил:
– Скажите, пожалуйста, сколько времени?
– Без пяти два, – ответила девушка, поглядывая на незнакомца в зеркальце своей косметички. – А разве ваши часы неисправны?
– К сожалению, они показывают время совсем другого часового пояса, где не всё так серо и грустно, как здесь, – мужчина убрал левую руку за спину.
– Вы, случайно, не Канары имеете в виду?
– Неважно. Но в тех краях милые и юные создания не ввязываются в опасные игры, которые заказаны даже суровым мужчинам. Подумайте, стоит ли искушать судьбу и дальше. В конце концов, оторванная голова назад не прирастёт.
– Вы подразумеваете мою голову? – голосом Снежной Королевы осведомилась Людочка.
– И вашу тоже. Прощайте. Только не сочтите мои слова неуместной шуткой. Всё гораздо серьёзнее, чем вам кажется.
Дождавшись своего товарища, небрежно швырнувшего что-то на пол, он направился к выходу. Дверь за ними захлопнулась с грохотом.
– Стёпа, ты почему стоял, как усравшийся паралитик? – поинтересовался Ваня.
– А что я мог? Меня всё время под прицелом держали, – стал оправдываться бармен. – Пушку наставил и шепчет: если пикнешь, я из твоих грёбаных мозгов коктейль сделаю. С вишнёвым ликёром.
– На обманке тебя, придурок, держали. – Ваня подобрал с пола пластмассовый пистолет. – Эх ты, реальную волыну от игрушки отличить не можешь… Лучше помоги мне дверь открыть.
Однако совместные усилия зверовидного Стёпы и ангелоподобного Вани успехом не увенчались. Дверь хоть и тряслась, но свои основные функции выполнять отказывалась.
– Заклинили чем-то, – сказал бармен, утирая обильный пот, причиной которого были отнюдь не физические усилия, а пережитый страх.
– Конечно! У вас же за дверью пожарный щит, словно нарочно, висит. Любой шанцевый инструмент на выбор.
– Я здесь при чём! – огрызнулся бармен. – Пожарная инспекция такое предписание дала, мать их враскорячку!
– Ты в присутствии девушки слова-то подбирай, – посоветовал Ваня. – Ведь и в морду недолго схлопотать.
– Прошу пардону, – потупился Стёпа. – Я думал, это сексот переодетый, вроде тебя.
– За сексота тоже нарваться можно, – сделав пальцы «козой», Ваня пугнул бармена. – Придётся тебе выставить мне сто грамм за счёт заведения. Заодно и подмогу по телефону вызови. Самим нам из этой ловушки не выбраться. Что называется – влипли…
Узнав про Людочкины приключения, Кондаков проявил столь редкое по нынешним временам великодушие и на очередную встречу с Чертковым отправился один, но на сей раз со всей полагающейся подполковнику помпой, то есть на служебной машине со спецсигналами – сиреной и мигалкой.
Впрочем, появление истошно завывающего и сверкающего фиолетово-оранжевым пламенем механического зверя ничуть не растревожило деревню, тяжкий сон которой издревле порождал своих собственных, свойственных только этой земле чудовищ – химерическую помесь терпеливого вола и неистового вепря, к тому же весьма неравнодушного ко всем видам дурмана.
Чертков, уже расплевавшийся с грядками, выглядевшими в его исполнении, словно длинный ряд безымянных могил, сейчас пересаживал малину, густые заросли которой напоминали знаменитый майнридовский чепараль – Шервудский лес Северной Америки.
– А не поздно? – заходя во двор, поинтересовался Кондаков.
– Наоборот, рановато, – ответил Чертков. – Сутки ведь ещё не миновали.
– Я говорю, не поздно ли малину пересаживать! – Кондаков повысил голос. – Неужто оглох?
– Ничего с ней не станется. Живучая, зараза, как марксизм. Могу тебе часть уступить. Голландский сорт, по большому блату доставал.
– Мне свою некуда девать. А марксизм ты, лишенец, не тронь. Если бы не такие, как ты, он ещё сто лет бы стоял… Лучше скажи, что по делу слышно?
– Вот так сразу и скажи! Ты сначала как человек в дом зайди. Посидим, выпьем. Песню споём.
– Недосуг мне песни распевать, – нахмурился Кондаков. – По горячему следу иду.
– По горячему? – фыркнул Чертков. – Твой след не то что остыл, а быльём порос. Да ещё каким быльём! Одни говорят, будто этому гаврику Серго Гобашвили голову бензопилой отпилил. Другие, что это инопланетянин был, под человека замаскированный. Сам на родную планету стартовал, а ненужную оболочку ментам на память оставил.
– Быльё меня не интересует. Я его и без тебя наслушался. Мне конкретные факты нужны.
– Из-за этих фактов сегодня ночью мои подпаски весь город перетрясли. Пару раз даже в перестрелку встряли.
– Только не надо мне рекламу вешать! Что в сухом остатке? Проще говоря, в итоге.
– Да нет пока никакого итого. – Чертков смущенно поскрёб в затылке. – Непричастны урки к этой мокрухе. Никоим боком не причастны. Все группировки дружно отмежевались. Да и вшивари мелкие на это не пошли бы. Подрезать фраера или ногами до смерти забить, это они ещё могут, а чтобы голову оторвать – ни-ни. Все авторитеты на том сходятся, что убийцу нужно в ваших собственных рядах искать, а то и повыше. Не надо свои подковерные распри на блатарей списывать.
– И это весь твой сказ? – физиономия Кондакова приобрела скорбное выражение.
– Всё, что могу. – Чертков развёл руками. – Как говорится, не веришь – прими парашу.
– Вчера ты иначе себя вёл. Соловьём заливался. Сорок бочек арестантов обещал.
– Выпил, вот и понесло, – честно признался Чертков. – Да и мамзель твоя повлияла. Где она, кстати?
– Допрашивает одного гуся вроде тебя. Показания выколачивает.
– Неужели дерётся? – уважительно поинтересовался Чертков.
– Ещё как! По яйцам бьёт – получше, чем футболист Бубукин по мячу.
– Свят, свят, свят, – Чертков перекрестился. – А ведь вся из себя такая холёная. Не дай бог такая сноха достанется!
– Так что, считай, тебе крупно повезло. – Кондаков стал закатывать рукава. – Сегодня я один против тебя. Вчерашний уговор помнишь? Не отказываешься?
– Я от своих слов никогда не отказываюсь. Коль заслужил – бей. – Чертков опустил подбородок к груди, ноги расставил пошире и чуть наклонился вперёд, сразу став похожим на знаменитую скульптуру «Никогда не сдадимся».
Кондаков, следуя примеру хозяина, тоже принял боксёрскую стойку и, как бы примериваясь, несколько раз коснулся его скулы кулаком.
– Не выпендривайся, – попросил тот. – Мне ещё поросёнка кормить надо.
– Сейчас. – Кондаков отвёл правую руку назад. – Раз, два, три! – но в последний момент переменил планы и коротко – снизу вверх – врезал левой в солнечное сплетение своего спарринг-партнёра.
Чертков от удара резко скрючился, упал и в той же позе остался лежать на свежевскопанной грядке.
– Хана морковке, – подув на кулак, сказал Кондаков. – Пересеивать придётся.
– Ы-ы-ы, – замычал Чертков. – Ы-ы-ы… Опять ты меня, начальник, обштопал…
– Это я за вчерашнее рассчитался. У меня после твоей оплеухи до сих пор в глазах двоится. И ничего. Пережил. Двигаюсь. – Взяв стоявшую поблизости лейку, он щедро оросил Черткова водой.
Полежав немного, хозяин встал – такой же, как всегда, не хуже и не лучше. Побои для него были делом не менее привычным, чем для других – банька с берёзовым веником.
– Не хочешь, значит, малину брать? – опять спросил он.
– И не уговаривай, – отмахнулся Кондаков.
– А капустная рассада не нужна? Две копы могу дать.
– Рано ещё капустой заниматься. Если будет время, попозже заеду.
– Подожди… После того как ты мне под дых заехал, я кое-что вспомнил, – сообщил Чертков, по-рыбьи хватая ртом воздух. – История давнишняя, но тебе, возможно, пригодится.
– Ну давай. Послушаю, – предчувствуя, что разговор будет долгим, Кондаков присел на завалинку.
– В году этак пятьдесят первом или пятьдесят втором попал я в североуральский политизолятор. Тогда секретный указ вышел, запрещающий использовать контриков на придурочных должностях. Родная страна социально близким уркам доверяла куда больше, чем всяким там троцкистам-зиновьевцам. Вот и пригнали нас этапом из Тайшетлага. Кого кочегаром поставили, кого каптёрщиком, кого фельдшером, а меня за лихость молодецкую – хлеборезом. Самая козырная работёнка в зоне. Только недолго мы там кантовались. Как только упырь усатый подох, так и политизолятор прикрыли.
– Ближе к делу нельзя? – поморщился Кондаков.
– Можно. Однажды прибыла к нам какая-то грозная столичная комиссия. Сплошь генералы в папахах. Были среди них и всякие академики доходных наук. В белых халатах по зоне шастали. Не знаю, чем они там конкретно занимались, но напоследок затеяли одно хитрое мероприятие. Выбрали с полдюжины крепких, склонных к побегу контриков и говорят им: «Предлагаем вам ради научного интереса совершить побег. С целью выяснения пределов выживания человека в суровых условиях Севера. С собой дадим спички, провиант, новое обмундирование. Обещаем не стрелять в спину, пока не доберётесь до леса, что на том берегу реки. Условие одно: в путь тронетесь сразу после начала ледохода». Это, дескать, дополнительная гарантия того, что погони не будет. Кто-то сразу отказался, а трое согласились. Сорвиголов и среди контриков хватало. В первых числах апреля, когда вода поверх льда попёрла, ушли эти смельчаки. Один, правда, почти сразу утонул, но остальные до леса благополучно добрались. А леса тамошние, скажу я вам, такие, что в них, по слухам, до сих пор мамонты водятся. Короче, пофартило ребятам. Погони за ними не было, это точно. Но через недельку, когда лёд почти сошел, вертухаи снарядили лодку и на тот берег переправились. Спустя малое время назад возвращаются. Беглецов с собой везут. Мёртвых. И что примечательно – оба безголовые. Посмотреть на них вся комиссия собралась. Довольные, как суки. Говорят: «От собаки уйдёшь, от пули уйдёшь, а от нашего гонца никогда». Потом трупы в кочегарке сожгли, даже хоронить не стали.
– Что за гонец такой? – спросил Кондаков.
– Кабы я знал.
– Ты всё это сам видел?
– Нет. Верные люди рассказали.
– Ты стихи такие знаешь: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»?
– Впервые слышу. Но стихи душевные. Сразу видно, что понимающий человек сочинял. А тебе, начальник, я так скажу: прошлое и нынешнее иногда рука об руку ходят. На старости лет это особенно понятно.
