Глава 13
Филька Удушьев, побочная ветвь человеческой эволюции

Вернувшись, он подбросил дров в прогоревшую печку, помешал мутовкой в каждой булькающей посудине и, даже не косясь на початую водочную бутылку, возобновил прерванный разговор:

– Относительно двойников я могу тебе одну поучительную историю поведать. Не знаю только, в масть ли она придётся… Где-то в семидесятых годах нашего брата начали усиленно притеснять, и я за тунеядство сел опять. Правда, зона попалась приличная, грех жаловаться. Мужики там верховодили, а блатные даже пикнуть не смели. Магазинчик свой имелся, переписка не ограничивалась. Некоторым особо отличившимся зэкам даже позволяли цивильную одежду носить.

– В том числе, наверное, и тебе, – вставил Ваня.

– Нет, я перед администрацией хребет никогда не гнул. Хотя и рогом зря не пёр… Должность у меня в зоне была очень даже приличная – кочегар. В одном отряде со мной мужичишко срок тянул. Лет тридцати, ничем из себя не примечательный. Фамилию его я, конечно, не помню, а погоняло было – Клык… Отработал я однажды ночную смену, а это значит, что на построение утром можно не вставать. Вдруг слышу сквозь сон топот. Пополнение, надо полагать, прибыло. Стали новеньких по казарме распределять. Один койку рядом со мной занял. Смотрю – вылитый Клык. Ну прямо один к одному. Только бушлат поновее. Спросонья не разобравшись, я говорю ему: дескать, пора бы должок отдать. Пачку чая на той неделе заначил и молчишь, как рыба об лёд. Он на меня как-то странно зыркнул и свалил в сторону. Ладно, прихожу я попозже на обед. Глядь, а в столовой два одинаковых Клыка сидят и друг на дружку пялятся! Братва наша, ясное дело, на ушах стоит. Братья-близнецы в зоне встретились, это тебе не фунт овса! А те молчат и взаимной злобой наливаются, словно клопы дурной кровью. Потом как кинутся один на другого, будто бешеные собаки, и пошла месиловка! Тут уж не до обеда. Еле их растащили. Начальник явился. Полковник Ишаков. Велел обоих драчунов в штрафной изолятор посадить, только в разные камеры. Стала оперчасть справки наводить. Оказывается, ничего общего между ними нет. Всё разное – и фамилии, и отчества, и место рождения, и возраст. Между тем внешнее сходство поразительное. Даже родимые пятна – словно под копирку. Как говорится, волос в волос, голос в голос. Почему-то и статья совпадает. Сто семнадцатая бывшего уголовного кодеска. Изнасилование, стало быть.

– Как же вы их различали? – спросил Ваня.

– Ну, в зоне это проще простого. Каждый зэк на одежде бирку имеет с анкетными данными. Тем более во время драки наш Клык новичку передний зуб вышиб. С тех пор того стали звать Полклыка.

– Два брата – Клык и Полклыка, – усмехнулся Ваня. – Забавно… В чём же мораль сей басни?

– Подожди, я ещё не окончил. Списалась наша оперчасть с Главным управлением исправительно-трудовых работ. Там своё собственное расследование провели, поскольку опасение имелось, что это какая-то хитрая уловка, способствующая побегу. И вот что выяснилось. В конце войны наши войска освободили в Польше концентрационный лагерь. Была там и детская секция, в которой содержалась малышня от трёх лет и выше. Всех их вывезли в Союз и распределили по детским домам. На схожесть двух пацанов тогда внимания не обратили. Все скелеты, даже живые, чем-то друг на друга похожи. А в детских домах возраст определялся на глазок, имя давали по собственному усмотрению, фамилию – на всех одну. Чаще всего тамошнего директора. Короче говоря, братья-близнецы стали совершенно разными людьми. И встретились снова только через двадцать лет в зоне.

– Разве у них лагерных номеров на предплечье не имелось?

– Нет. Номера уже попозже накалывали, лет в семь, а они совсем сосунками были. Как только и выжили… Правда, под мышкой у обоих какие-то смутные значки имелись. Вроде как римские цифры.

– Они хоть сдружились потом?

– Где там! Люто друг друга ненавидели. Хуже, чем кошка с собакой. При каждом удобном случае опять бузу затевали. Пришлось новичка дальше по этапу отправить. И тогда наш Клык почему-то затосковал. Слёг в санчасть и там на спинке кровати повесился… Но и это ещё не всё! Едва печальная весть дошла до братца, который в это время находился уже за Байкалом, как тот сразу бросился под поезд. Вот тебе и вся мораль!

Ваня хотел спросить ещё что-то, но в дверь сторожки постучали.

Филька Удушьев оказался крепким малым, длинноруким и слегка сутулым. Вид он имел несколько отрешённый, словно обдумывал что-то очень важное или, наоборот, никак не мог собраться с мыслями.

В его облике тоже проглядывали вполне очевидные признаки вырождения, но не нынешние, вызванные кошмарной экологией, а древние, унаследованные ещё от тупоголовых и свирепых неандертальцев, скитавшихся по Евразии ещё двадцать тысяч лет тому назад и время от времени скрещивавшихся с нашими предками.

Люди этой породы обычно довольствовались малым, к лучшей жизни стремления не испытывали, способностей к работе, требующей ловкости и смекалки, не выказывали, зато отличались агрессивностью и немотивированной жестокостью, свойственной всем эмоциально неразвитым натурам.

При царе-батюшке эту дефективную публику на воинскую службу старались не брать, хотя во время революции многие смогли сделать стремительную, хотя и недолговечную карьеру. Самые яркие примеры тому – атаман Махно и комбриг Котовский. В советские времена из граждан неандертальского происхождения формировались строительные батальоны, но и в конвойных частях их тоже было немало. Любому рабочему инструменту они предпочитали лом и лопату, а оружию – штык.

Надбровья у Фильки Удушьева были как булыжники, из-под них на мир взирали пустые и невозмутимые глаза первобытного охотника. На Павианыча он глянул только мельком, зато Ваню изучал столь пристально, что тому даже стало немного не по себе. Пришлось вмешаться хозяину.

– Это мой дальний родственник, – пояснил он. – У него братан погиб недавно. Шёл себе, никого не трогал, а ему голову напрочь отстрелили. Тебе это ничего не напоминает?

Филька Удушьев только пожал плечами, но свой мертвящий взгляд от Вани отвёл.

– Ладно, – Павианыч почесал одну босую ступню другой, отчего на пол посыпалась какая-то труха, похожая на опилки. – Помнишь, у тебя приятель был… Макарона, кажется.

– Марадона, – поправил Удушьев.

– Вот-вот… Что с ним сталось?

– Окочурился, – впервые в глазах Фильки мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство.

– Но ведь он не сам по себе окочурился, так?

– Не сам, – согласился Удушьев. – Шмальнули его.

– Кто шмальнул?

– Дед один, – сказал Удушьев и чуть погодя добавил: – Мне так показалось.

– Трость у него в руке была?

– Может, и была. Не помню.

– Ты бы рассказал всё в подробностях. Мой свояк, между прочим, тоже какого-то старика подозревает. Но тот с тростью был.

Удушьев, не проронив ни слова, вновь уставился на Ваню. Павианычу даже пришлось кинуть в него чёрствой коркой.

– Ты что молчишь, Филя? Язык проглотил?

– Где-то я его видел, – протянув вперёд руку, Удушьев указал на Ваню.

– Здесь и видел, – сказал Павианыч. – Он ко мне иногда захаживает.

– Нет, не здесь… В городе видел. Он в тот раз девкой был. С косичками.

Ване пришлось оправдываться, что он крайне не любил.

– У меня сестра-двойняшка есть. Та действительно с косичками ходит.

– Нет, – Удушьев покачал головой. – Это ты был. Что-то здесь не чисто.

Дело принимало совершенно нежелательный оборот и, стараясь как-то разрядить обстановку, Павианыч сам перешёл в наступление.

– Я замечаю, тебя в последнее время глюки стали посещать, – заявил он. – Надо меньше травку курить.

– Это ты кому? – Удушьев вперился в Павианыча.

– Тебе, кому же ещё… – старик слегка осёкся, что для него было как-то нехарактерно.

– Я думал, ему, – в голосе Удушьева появились зловещие нотки, – вы же свояки… Имеешь полное право указывать. А меня не касайся. Ты мне – никто. Понял?

– Понял. – Павианыч закашлялся, словно костью подавился. – Ты, Филя, только не нервничай. Вспомни, как дело было. Вы, наверное, отправились с Марадоной в город погулять?

– На гоп-стоп мы отправились, – с поистине детской непосредственностью сообщил Удушьев. – Кумар совсем задолбал. А в карманах ни шиша.

– Это когда было – зимой, летом?

– Осенью. Рано темнело.

– Ну и как, пофартило вам?

– Нет.

– Мало взяли?

– Вообще ничего не взяли, – неприятные воспоминания заставили Удушьева оскалиться. – Ещё и газом нас угостили. Чуть проморгались.

– Что потом было?

– Потом в какой-то двор зашли. Старика там увидели. Прогуливался. Одет прилично. Решили взять на абордаж.

– Он там один прогуливался?

– Один. А иначе чего бы нам суетиться…

– Трость при нём была?

– Не помню.

– Ну хорошо, как вы со стариком обошлись?

– Подошли. Тряхнули хорошенько. Говорим: «Бабки гони, старый пердун, а иначе досрочно дуба врежешь. Освежуем, как скотину».

– Представляю, – тяжко вздохнул Павианыч. – Дошли до него ваши добрые слова?

– Дошли. Проситься стал. Дескать, всё отдам. Только не убивайте.

– И что он вам отдал?

– Котлы с лапшой и лопатник.

– Документы в лопатнике были?

– Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.

– И вы, конечно, согласились?

– Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!

– И что это за булавка была?

– Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, – Удушьев приложил ладонь к груди.

– Почему тебе, а не Марадоне?

– Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.

– На этом вы и расстались?

– Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.

– Что же с Марадоной случилось?

– То и случилось…

– А подробнее нельзя?

– Можно. Когда мы к фонарю подошли, который у подъезда горел, Марадона у меня иголку выпросил. Стал рассматривать. У него шалава в Хотькове имелась. Наверное, ей хотел подарить.

– Ты что в это время делал?

– Чуть вперёд прошел и присел. У меня шнурок развязался.

– Долго он иголку рассматривал?

– Недолго. Выругался и говорит: «Никакое это не рыжьё! Да и брюлик не брюлик! Обули нас в лапти, как последних мазуриков!» Вот тогда всё и случилось!

– Что случилось? Яснее выражайся.

– Слышим, старик нас окликает. Вроде у него ещё что-то есть. Марадона сдуру в ту сторону повернулся. Тут его и шваркнуло. Кровь аж до меня долетела, будто дождик теплый.

– Ты выстрел слышал?

– Не помню… Нет. Только хлопок. Как в ладоши.

– Тебя, значит, осколки не задели?

– Не было никаких осколков. Я бы услышал.

– Как ты повёл себя дальше?

– Как-как… К Марадоне бросился. А у него вся грудь разворочена. Дырка с колесо. Дым валит. Сгоряча я его на себе ещё через два двора пёр. Потом собаки начали брехать. Гляжу – не дышит. Бросил его в каком-то закоулке.

– Того старика ты уже больше не видел?

– Видел.

– Когда?

– Каждый раз, как накурюсь хорошенько. Приходит, сволочь, и свою иголку в меня втыкает.

– Где всё это произошло?

– В городе.

– Я понимаю, что не в деревне Клюквино. В каком районе, на какой улице?

– Будто бы я знаю!

– Как вы туда добирались?

– До города автобусом. Потом пешедралом.

– Долго шли?

– Долго. Пару раз отливали по дороге.

– Может, там рядом какое-то приметное сооружение было? Кинотеатр или памятник?

– Не знаю. Темно, говорю, было. Да и зенки у нас от газа слезились.

Тут уж Ваня, до этого старавшийся держаться тише воды, ниже травы, не выдержал:

– Если надо будет, ты этим путём опять пройдёшь?

– Если надо, пройду, – на этот раз Удушьев даже не удостоил его взглядом. – Только мне не надо…

– Пройдись, ведь не велик труд, – посоветовал Павианыч. – Я тебя за это травкой отблагодарю.

– У меня своя есть.

– Тебе, говоришь, не надо! – Ваня соскочил с ящика. – А мне надо! Если ты за своего друга не собираешься мстить, тогда я отомщу! За всех сразу!

– Теперь я тебя знаю, – сказал Удушьев. – Слушок про змеёныша-крысолова давно ходит. Дескать, есть такой шкет, не то пацан, не то пацанка. Промеж деловых людей вьётся и всё подмечает. И если вдруг где-нибудь вурдалак мохнорылый заведётся, пощады тому уже не будет.

– И я тебя, Душняк, теперь узнал, – не остался в долгу Ваня. – Твои прогулочки по городу многим боком вылезли. Котлами да лопатниками ты не ограничивался. Случалось, людей голышом по морозу пускал.

– Что было, то прошло. Как Марадона загнулся, я с этим делом завязал. Намертво, – голос Удушьева был совершенно спокоен. – Потому и на свалке безвылазно ошиваюсь. У кого хочешь спроси. Только не подумай, что я перед тобой оправдываюсь.

– И ты не подумай, что меня обмануть можно. Я вашего брата насквозь вижу. И снисхождения ни к кому не имею – ни к людям, ни к котам. А если есть на тебе невинная кровь, лучше сам удавись. Что касается гоп-стопа, то я всякой мелочёвкой не интересуюсь. Порядочные люди ночью должны дома сидеть, а не лопатниками на улице трясти… Может, мы с тобой и поладим. Но сначала ты меня на старика выведешь.

– Место, где мы на него нарвались, покажу, – сказал Удушьев. – Ну а если он туда случайно забрёл?

– Старые люди от своего порога далеко не отходят. Это даже Пахом Вивианович тебе подтвердит… Там его берлога, тут двух мнений быть не может. Полагаю, что откладывать дело в долгий ящик не стоит. Прямо сейчас и отправимся. Тебе ведь, Филя, долго собираться не надо?

– Не надо. Всё моё – при мне, – он извлёк из кармана массивный никелированный кастет, которым, наверное, очень гордился.

– Вот и отлично! – Ваня хотел хлопнуть Удушьева по плечу, но достал только до локтя. – Поблагодарим хозяина за приют и в путь-дорожку.

– На посошок не желаете? – предложил Павианыч.

– Ни в коем случае! Сейчас от меня карамельками «Чупа-чупс» должно пахнуть, а не водярой…

Уже трясясь на заднем сиденье рейсового автобуса, Ваня спросил:

– А куда котлы подевались, которые вы со старика сняли?

– Той же ночью на траву у цыган сменял, – ответил Удушьев.

– Скурил, короче говоря… Какая-нибудь надпись на них имелась?

– Особо не присматривался. Я только те надписи разбираю, которые из одного слова состоят.

– Багаж знаний у тебя, прямо скажем, скудненький. И как ты только им обходишься?

– Очень даже просто. Ты за меня не переживай. Если только где-то жареным запахнет, я за версту учую. Случись какая беда, вы ещё газету читать будете, а меня здесь уже давно не будет.

– Ничего удивительного. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Это давно известно.

– Если я крыса, так ты мышонок дохлый.

На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.

Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.

– Там продохнуть нельзя, – сказал он так, словно прибыл сюда не со зловещей свалки, а с горного альпийского курорта. – И мусора со всех сторон пялятся. Меня сразу тормознут. Доказывай потом, что ты не клоун. Лучше пешочком пройдёмся.

– Пройдёмся, – вынужден был согласиться Ваня. – Надеюсь, нужный нам старик живёт не в районе Красной площади.

Уже спустя час он пожалел о своих опрометчивых словах.

Маршрут, которого придерживался Удушьев, ничего общего с законами человеческой логики не имел. Он пробирался какими-то закоулками, переходя из двора во двор, перелезая через заборы, нередко петляя и возвращаясь на старый след. Заворачивая во все парки и скверы, Удушьев тщательно избегал людных улиц и мест массового скопления публики. Так, наверное, бродят волки, которых зимняя бескормица выгнала из лесной чащи поближе к человеческому жилью – от овчарни к овчарне, от хлева к хлеву, от помойки к помойке.

Подтверждением того, что они во всём придерживаются пути, однажды ставшего роковым для грабителя и наркомана Марадоны, были слова Удушьева, сказанные под сводами глубокой арки, соединявшей два проходных двора:

– Вот тут мы с ним отлили.

– Впоследствии надо будет установить здесь мемориальную доску, – съязвил Ваня, но его шуточка повисла в воздухе.

По прошествии ещё получаса, Удушьев проронил:

– На этом углу нас одна босявка газом опрыскала. Шустрая такая… Мы ещё и слова не успели сказать.

– Как видно, вы ей чем-то не глянулись, – посочувствовал Ваня. – Дамы нынче нервные пошли.

– Думаю, она Марадоны испугалась. Он рот вечно не закрывал, а зубы там все железные были, как у лучковой пилы…

Уже стало смеркаться, когда Ваня взмолился:

– Давай передохнём чуток. Этот марафон не по мне.

Филька Удушьев, не видевший особой разницы между марафоном и марафетом, понял его слова превратно и немедленно извлёк на свет божий пузырёк с пагубным зельем, воспетым некогда поэтами-декадентами, понимавшими толк в методах ухода от действительности.

Ваня, уяснивший, какую именно помощь ему предлагают, решительно отказался, сославшись на недолеченную гонорею. Тем не менее отдохнуть ему Удушьев не позволил.

– Скоро уже, – сказал он. – Сейчас придём. Вон за той будкой мы во второй раз отливали.

Это «сейчас» растянулось ещё на добрых двадцать минут. Совершенно не зная города, Удушьев отыскивал намеченную цель при помощи какого-то шестого чувства, словно почтовый голубь или возвращающаяся домой кошка.

Наконец они остановились перед длинным пятиэтажным зданием, построенным, судя по всему, где-то на закате «хрущёбомании», когда и кирпич стал получше, и раствор погуще, и стены «ложили» уже не лимитчики-неумёхи, а каменщики-профессионалы.

Указывая в сторону ближайшего подъезда, Удушьев сказал:

– Вот до этой лампочки мы тогда и дошли… А старик вон там остался, – последовал жест в сторону другого здания, отличавшегося от первого разве что количеством спутниковых антенн на крыше да номерами, намалёванными смолой ещё в те времена, когда водка стоила два восемьдесят семь.

– Давай подойдём поближе, – понапрасну напрягая зрение, сказал Ваня. – Ведь не день уже.

– Я и так всё вижу, – буркнул Удушьев. – А близко соваться мне не с руки. Не ровён час узнают. Старик жуковатый был. Так и ел нас глазами, словно по гроб жизни хотел запомнить.

– Сейчас его не видно?

– Нет.

– Ты пока здесь побудь, а я вокруг прогуляюсь. Справки наведу и всё такое. Если что подозрительное заметишь, знак подай.

– Какой? Свистеть же не станешь…

– Выбирать не приходится. Свисти, как-нибудь помелодичней.

Несмотря на довольно позднее время – уже и фонари зажглись, – двор оставался сравнительно многолюдным – сказывалась, наверное, тёплая и тихая погода. В чистом, светлом небе мерцал молодой месяц, в сочетании с невидимыми пока зодиакальным созвездиями обещавший Ракам (к числу которых, сам того не ведая, принадлежал и Удушьев) сексуальную активность, Козерогам (представленным здесь Ваней) успехи по службе, а всем остальным – рост благосостояния.

Малышню дошкольного возраста успели загнать под крыши, зато старушки, рассевшиеся на лавках, продолжали обсуждать насущные проблемы бытия, главной из которых была грядущая реформа пенсионного обеспечения, лично их уже никак не касавшаяся.

Все старушки почему-то были уверены, что пенсиями распоряжается Чубайс, и очень горевали по этому поводу.

Подростки обоего пола кучковались по интересам – одни в беседке, другие в зарослях сирени, которая на закате дня пахла особенно пленительно. Из беседки доносились переборы гитары, из сирени – звяканье стеклотары.

Невдалеке присутствовал и неизменный персонаж городского фольклора – человек, исследующий содержимое мусорных баков.

К нему-то и направился Ваня Коршун.

– Как делишки? – вежливо поздоровавшись, осведомился он. – Помощь не нужна?

– Сам справлюсь, – буркнул старатель (а как иначе назвать человека, надеющегося добыть нечто ценное из кучи никому не нужного хлама?). – Тебя, пострела, никто сюда не звал.

– Да не претендую я на ваши бутылки, – сказал Ваня. – У меня дома всё есть. Правда, я с мачехой поссорился. Хочу у деда переночевать… Может, дяденька, вы его знаете? Представительный такой, лет восьмидесяти. И с тростью ходит. Массивная трость, не как у всех.

– Звать-то твоего деда как? – поинтересовался старатель, лицо которого, как водится, было покрыто свежими царапинами.

– Не знаю, – Ваня всхлипнул, – я маленький был, когда маманя умерла. С тех пор мне с ним встречаться запрещают. Мачеха все документы уничтожила… Ничего не знаю – ни фамилии, ни имени. Только дом этот помню.

– Лет восемьдесят, говоришь, – старатель задумался. – А он не отставник, случайно?

– Может быть, – уклонился Ваня от прямого ответа.

– Тут одно время квартиры отставникам давали, – продолжал старатель. – От военкомата. Поэтому всяких стариков без счёта. И каждый второй с тросточкой. Ты подгадай момент, когда кого-нибудь из них хоронить будут. Эти мероприятия тут чуть ли не каждый день. Вот тогда все старики и сползутся. Хоть с тросточками, хоть с костылями.

– Это ещё когда будет! А куда мне сейчас деваться? На вокзал ехать или под забором ночевать?

– Мне ты не жалуйся. Сам бедствую… Поздновато ты пришёл. Они вечерком прогуливаются, пока солнышко светит… А из каких он отставников будет? Военный, моряк или из внутренних органов?

– Из внутренних органов, – наобум сказал Ваня.

– Это хуже. Загвоздочка может случиться. Отставники, которые из органов, долго не живут. Организм нервной работой разрушен. Как выйдут на пенсию, сразу пить начинают – и каюк! Моряки – совсем другое дело. Те до девяноста лет доживают. Причём люди культурные. Не в домино играют, а в преферанс. И ругаются не по-нашему.

– А если у бабусь спросить? – Ваня кивнул в ту сторону, откуда доносились старушечьи голоса.

– Рискни… Пока семеро тебе будут зубы заговаривать, восьмая за милицией сбегает. Они сейчас, прости господи, вроде дружинниц. Неусыпное око. Даже какую-то малость за это получают.

– Спасибо, дяденька, что предупредили. Желаю вам найти целую гору бутылок. А ещё лучше бутылку величиной с гору.

Стараясь держаться в тени, Ваня направился к зарослям сирени. В дальнем конце двора продолжала маячить зловещая фигура Фильки Удушьева.

Между сиреневыми кустами имелась круглая земляная площадка, выбитая ногами не одного поколения здешних подростков, теперь, наверное, топтавших уже нечто совсем иное – и песок заморских пляжей, и паркет начальственных кабинетов, и кровавую грязь Чечни, и лагерные плацы, и суровые берега Стикса.

На вкопанных в землю чурбаках, попивая дешёвое пивцо, расположились трое пацанов и одна деваха. Все они уже вступили в возраст тинейджеров – самый опасный человеческий возраст, когда связи с прошлым уже оборваны, а перспективы на будущее ещё слишком туманны, и подросткам не остается ничего другого, как замыкаться в своем собственном иллюзорном мирке, куда нет доступа даже отцу с матерью.

Ваня сразу смекнул, что надеяться на чужую жалость здесь не приходится. Тут требовались совсем иные методы.

Согнав с лица уже заготовленную было умильную гримасу, он с независимым видом вступил в сиреневые джунгли.

– Брысь отсюда, мелюзга, – сказал отрок, причёсанный, вернее всклокоченный, как известный футболист Бэкхем.

– Я пить хочу, – Ваня непринужденно хмыгнул носом.

– А в глаз не хочешь? Здесь тебе не водопой. Сходи домой и молочка попей.

– Я молочко не люблю, – Ваня дружелюбно улыбнулся, – я пиво люблю. Желательно светлое.

– Тогда в киоск топай, – посоветовал ему другой отрок, стриженный наголо, как ещё более известный футболист Рональдо.

– Был я уже там. Говорят, что пиво детям не положено. Может, выручите? – на свободный чурбак Ваня положил сотенную бумажку.

– Ух ты! – присвистнул третий, в отличие от двух других, одетый и причёсанный, как обыкновенный школяр. – На всё брать?

– Само собой. – Ваня на месте не стоял, а всё время выламывался, как это делают дети, которых распирает нерастраченная внутренняя энергия.

– Лайка, твоя очередь в киоск бежать. – «Бэкхем» передал деньги девахе.

Похоже, что в этой компании слабый пол не притесняли – ни в правах, ни в обязанностях.

Девушка со странным именем Лайка воткнула в волосы гроздь сирени и танцующей походкой удалилась.

– В манекенщицы собирается, – «Рональдо» сплюнул. – А ляжки уже плеч.

– Ничего, нагуляет ещё, – сказал «Бэкхем». – Станет толще, чем корова. В дверь не пролезет.

– А мне узкобёдрые девушки нравятся, – заявил «школяр». – Все спортсменки узкобёдрые.

– Это они тебе по телевизору нравятся. А в постели плеваться будешь, – тоном знатока сообщил «Рональдо». – Хлебни пока, – он протянул Ване недопитую бутылку пива.

После долгой пешей прогулки холодное свежее пиво пришлось как нельзя более кстати.

– Ну ты и хлещешь, – с уважением сказал «школяр». – Смотри, ночью в постельке не написай.

– Не написаю, – заверил его Ваня. – Ночью мне придётся под забором ночевать.

– А что так? Бомжуешь?

– В семье разлад, – Ваня повторил свою байку о злой мачехе, горьком сиротстве и бесфамильном дедушке, а напоследок попросил: – Вы бы помогли мне его разыскать.

– Очень уж приметы скудные, – пожал плечами «Бэкхем». – Восемьдесят лет… Тросточка…

– Тросточка очень интересная, – сказал Ваня. – Под старину… Вот ещё вспомнил! Его ограбили однажды. Год или два назад. Прямо возле дома. Часы карманные забрали и бумажник.

– Первый раз слышим, – парни недоуменно переглянулись. – У нас тут пока тихо. Правда, прошлой осенью какого-то бродягу убили. Да и то в соседнем дворе.

– А как его убили? – с детской непосредственностью поинтересовался Ваня. – Мусорным баком зашибли?

– Говорят, что из помпового ружья пристрелили. Мы сами-то не видели. Его дворник рано утром нашёл. Никто, наверное, и не расследовал.

Вернулась Лайка с пакетом, раздувшимся от пивных бутылок. На сдачу она предусмотрительно купила пачку сигарет и чипсы.

Откупоривая пиво, «Бэкхем» сказал ей:

– Возьми пацана на постой. Ему ночевать негде.

– Взяла бы, да сегодня папаша злой, как чёрт. – Лайка закурила. – Я сама боюсь домой идти.

– Почему тебя так странно зовут? – поинтересовался Ваня, слегка захорошевший от пива.

– С чего ты взял? – удивилась она.

– По-твоему, Лайка – нормальное имя?

После этих слов ребята почему-то дружно прыснули.

– Ты этих обормотов больше слушай! – возмутилась девушка. – Лайка в космос полетела. А меня зовут Лайлак, с ударением на первом слоге, что по-английски означает «Сирень». Самое обыкновенное имя. В каждом справочнике есть.

– Её так в честь этих самых кустов назвали, – со смехом сообщил «Рональдо». – Папочка с мамочкой занимались любовью в сирени.

– И в свободное время занимались английским, – добавил «Бэкхем». – Но Лайка звучит лучше. А главное, соответствует действительности.

– Почему? – Ваня старательно корчил из себя наивного пацана.

– Поцелуйся с ней, сам узнаешь, – все, кроме «школяра», рассмеялись, а тот, наоборот, нахмурился.

– А можно? – Ваня с просительным видом уставился на Лайку.

– Да ты хоть раз в жизни целовался? – она смерила его критическим взглядом.

– Никогда, – соврал он, как делал это уже неоднократно.

– А с мамой?

– У него мамы нет, – ответил за Ваню «Бэкхем», – только сволочная мачеха.

– Ну тогда давай поцелуемся, – Лайка подставила ему губы, накрашенные тёмно-коричневой помадой.

Трудно делать то, что не умеешь, но ещё труднее скрывать своё умение. Поцелуй, задуманный как невинное баловство, вопреки общему ожиданию получился долгим и сладким. Уже в его финале Ваня по привычке потрогал грудь девушки, но ничего примечательного, кроме пуговиц и крестика, не обнаружил.

– Ух-х-х! – Лайка еле оторвалась от него. – Ты даёшь, малыш! Ещё бы чуть-чуть – и задохнулась.

– Надо же – не укусила! – дружно удивились «Бэкхем» и «Рональдо».

– Это ведь первый поцелуй, – пояснила Лайка. – Надо, чтобы от него остались приятные воспоминания.

– А может быть, и дальше пойдём? – дурашливо предложил «Рональдо». – Где первый поцелуй, там и первая женщина… Как ты, пацан, мыслишь? – он толкнул Ваню в плечо. – Лайку мы общими усилиями как-нибудь уломаем, а ты нам за это литр портвейна проставишь. Идёт?

– Хватит дурака валять! – вдруг вспылил «школяр». – Нашли тему!

Лайка на его слова отреагировала с неожиданной резкостью:

– Это ещё что такое? Чего ты вякаешь? Мне ведь придётся отдуваться, а не тебе! Возьмёшь меня в жёны, тогда и командовать будешь!

«Школяр» демонстративно отставил в сторону початую бутылку и надолго умолк.

А Ваня, похоже, уже был душой общества. Да и его понесло, чему способствовало как лёгкое опьянение, так и присутствие милой девушки.

– Как тебя, малыш, зовут? – ласково поинтересовалась Лайка.

– Меня? – с наигранным смущением переспросил Ваня. – Бобик! То есть Роберт.

– Бобик и Лайка! – парочка псевдофутболистов покатилась со смеху. – Это полный отпад! А детки будут Барбосами!.. Ну так что – гуляем свадьбу?

– Приданого маловато, – Ваня выложил ещё сотню. – На такие деньги не разгуляешься. Вот если бы деда моего найти, он бы добавил. Хоть тыщу рублей!

– Слушай, Лайка, – обратился к девушке «Бэкхем». – Твой жених деда ищет. Он где-то в этом доме живёт, но кто такой – доподлинно неизвестно. Ни имени, ни фамилии… Ходит с толстой тростью, а в прошлом году его грабанули. Пораскинь мозгами. Ты же всех в округе знаешь.

– Трость – это не примета, – Лайка повела на Ваню взглядом, но уже не шаловливым, а каким-то изучающим. – Я когда в восьмом классе ногу сломала, тоже с тросточкой ходила.

– Подожди, а где ты её взяла? – вдруг заинтересовался «школяр», досель обиженно молчавший. – Я помню, что в вашей квартире одно время старик проживал. Мрачный такой… Не его ли это тросточка?

– А хоть бы и его! Тебе-то какое дело? – огрызнулась Лайка, вновь явив свой истинный характер. – Это был папин родственник. Из Сибири, кажется. Он в Москве операцию делал. И умер после этого. Я вам тогда ещё водку с поминок выносила.

– Хватит вам базарить! – прикрикнул на друзей «Рональдо». – Если большая свадьба не получается, ограничимся маленьким сабантуем. Чья очередь в киоск топать?

– Я и вне очереди могу, – Лайка вырвала у «Рональдо» деньги. – А вы пока малыша посторожите. Женихи нынче пугливые пошли, так и норовят сбежать.

– Да ладно тебе! – запротестовали все. – Не невестино это дело – за поддачей бегать.

– Мне ведь и для себя надо кое-что прикупить, – она игриво стрельнула глазками. – Невеста без фаты как павлин без хвоста.

– Знаем мы эту фату! Ради такого случая могу и свою уступить, – «Бэкхем» извлёк из кармана презерватив в яркой упаковке.

– Чужого мне не надо! – фыркнула Лайка. – Тем более и размер не тот. Сама как-нибудь разберусь. Лучше скажите, какое вино брать – «Крым» или «Три семёрки»?

– Смотри по деньгам, – посоветовал «Бэкхем».

«Рональдо» не преминул добавить:

– Если не хватит, в долг попроси. Керим не откажет, он давно на тебя облизывается.

Когда Лайка исчезла в благодатном майском сумраке, он завершил свою тираду:

– Огонь-девка. Далеко пойдёт, если СПИД не остановит.

– Ты не очень-то, – буркнул «школяр». – Она, между прочим, идейная. Рукопашным боем занимается. И в какой-то революционной группировке состоит. Ещё покруче нацболов.

– Брось ты по ней вздыхать, – посоветовал «Рональдо». – Найдём мы тебе другую бабу.

– Он другую не хочет, – жалобно всхлипнул Ваня. – Ему эта нужна.

– Перетопчется. Эта на сегодня уже забита, – «Бэкхем» приобнял его за плечи. – Пользуйся, Бобик, на здоровье. Только пить ей много не позволяй.

– Ага, послушает она меня!

– Это уже только от тебя будет зависеть. На нашу помощь не рассчитывай. Как говорил один мой приятель: соваться промеж двух любящих сердец то же самое, что разнимать двух дерущихся буйволов…

Лайка отсутствовала дольше прежнего, и это, конечно же, стало темой для пересудов. Высказывались диаметрально противоположные точки зрения. «Рональдо» доказывал, что вздорная девчонка просто смылась с выпивкой. «Бэкхем», наоборот, был уверен, что она торгует своим телом, намереваясь заработать для жениха ещё и шампанское.

Однако ни одна из этих версий не подтвердилась. Лайка благополучно вернулась в лоно компании, и вся её добыча состояла из двух бутылок креплёного вина, имевшего отношение к портвейну только благодаря этикеткам, да новой пачки сигарет, на сей раз повыше сортом.

– Тебе вредно не будет? – поинтересовался «Бэкхем», когда Ваня приложился к бутылке. – Не забывай, что на носу первая брачная ночь.

– Не лезь! – оттолкнула его Лайка. – Глоток вина ещё никому не повредил. Верно, мой пупсик?

– Ага! – поперхнувшись, Ваня отдал бутылку «Рональдо».

– Тогда давай ещё поцелуемся.

Не дожидаясь ответа, Лайка хищно впилась в его губы. Ванину руку, тщетно шарившую там, где должна была находиться девичья грудь, она переложила себе на бедро. Парни одобрительно заулюлюкали.

– Кто-то свистит, – сказал вдруг «школяр», принципиально не участвовавший в общем веселье.

– Где? – приложив немалое усилие, Ваня оторвался от жарких губ своей «суженой».

– Показалось ему! – Лайка, не признававшая полумер, опять присосалась к Ване.

– Показалось, показалось! – хором подтвердили «Бэкхем» и «Рональдо», а чересчур слуховитый «школяр» заработал подзатыльник.

Бутылка снова очутилась в руках у Вани, и, пока он пил терпкое вино, Лайка продолжала ласкать его, причём весьма смело, не по-девичьи. Естественно, это привело к последствиям, которые могли завести нашу парочку очень и очень далеко.

– Ого! – воскликнула она. – Да ты, оказывается, не везде малыш!

Все заржали, а «Бэкхем» сказал:

– Ничего удивительного! Это называется – детский эротизм. Я ещё в первом классе трахаться начал. И очень даже успешно. Взрослые считают, что у детишек не стоит. Стоит, да ещё как! Кобель позавидует.

– Ну всё, заканчивайте без нас. – Лайка заставила изрядно захмелевшего Ваню встать. – Мы удаляемся в опочивальню.

Компания (за исключением «школяра», конечно) проводила их самыми добрыми пожеланиями:

– Удачной случки!

– Здоровеньких вам Барбосиков!

– Гав-гав!

– Только до смерти не затрахайтесь!

– Бобик, ты ей воли не давай! А то она в экстазе и загрызть может!

Они шли и непрерывно целовались. Лайка была выше Вани почти на голову, но её цыплячьи косточки хрустели в его совсем не детских объятиях.

Уже в подъезде Ваня опомнился:

– Меня приятель поблизости ждёт.

– Ничего, мы быстренько. Как зайчики. Раз-два и готово! – Лайка заткнула ему рот страстным поцелуем.

Едва только Ваня, подталкиваемый девушкой, оказался в тёмной чужой прихожей, как его взяли на хомут, то есть прихватив горло сгибом локтя, вздёрнули вверх.

Лайка сразу куда-то исчезла. Ваня висел, распятый на могучей груди невидимого противника, дрыгал ногами и сдавленно хрипел. Все его попытки освободиться были тщетными – удары затылком в лицо и ребром ладони в пах не достигали цели.

Даже если предположить, что человек, напавший на Ваню, приходился Лайке отцом, его действия были совершенно не адекватны ситуации. С дочкиными ухажёрами, даже самыми надоедливыми, так не поступают. Либо Ваню приняли за кого-то другого, например, за насильника, либо, наоборот, разоблачили как шпика.

Хмель мигом улетучился. Свободной рукой Ваня расстегнул ремень, выдернул его из брюк и хлестанул себе за спину. Залитая свинцом пряжка звучно долбанула по чей-то башке.

Противник вскрикнул и отшвырнул Ваню от себя. Тот, сбивая какие-то полки и срывая с вешалок одежду, продолжал хлестать ремнём налево и направо, пока вспыхнувший в прихожей свет не ослепил его.

Возле выключателя, загораживая дверной проём, стоял крепкий мужчина средних лет, если и похожий чем-то на Лайку, то только разрезом глаз. По его лбу стекала струйка крови. От Вани он прикрывался пластмассовой детской ванночкой.

– Уйди с дороги, – помахивая ремнём, потребовал Ваня. – Обещаю, что всё будет тихо.

– Как бы не так, – мужчина хотел было презрительно ухмыльнуться, но этому помешала боль от раны. – Тебя сюда не звали, но уж если пришёл – изволь задержаться.

По его неуловимо изменившемуся взгляду Ваня понял, что позади возникла опасность и, даже не оборачиваясь, врезал налетающей Лайке локтём под ложечку.

– Похоже, мы тебя недооценили, – отбросив ванночку, мужчина выхватил пистолет. – Но эта ошибка поправима.

– Стреляй, – сказал Ваня. – Здесь же стены из гипса. Весь дом сразу сбежится.

– Спасибо за подсказку, – мужчина ловким движением присоединил к стволу глушитель.

– Не пугай, – Ваня отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, – я пули зубами ловлю.

– Но не на таком же расстоянии, – стремительно шагнув вперёд, мужчина приставил пистолет к Ваниной груди. Судя по положению его спускового крючка, выстрел мог прозвучать в любое мгновение.

– Пошутили и хватит, – сказал Ваня. – Давайте разойдемся мирно.

– Поздно, – проронил мужчина и приказал Лайке. – Свяжи его!

Та, продолжая постанывать, скрутила Ване руки, причём довольно умело.

– Теперь обыщи, – не двигаясь с места, велел мужчина. – Обувь тоже проверь.

В правой кроссовке Вани под стелькой обнаружилось острое и гибкое лезвие, в просторечии называемое «лисичкой», а в заднем кармане джинсов миниатюрный баллончик с нервно-паралитическим газом.

Подкидывая его на ладони, мужчина сказал:

– Спецзаказ. В открытой продаже таких нет.

– Зато на чёрном рынке всё есть, – парировал Ваня.

– На чёрном рынке нет счастья, – наставительным тоном произнёс мужчина. – Да и ума там не прикупишь, если своего не хватает.

Ваню отвели в полутёмную гостиную и усадили на пол, спиной к окну. Пока Лайка связывала его ноги, мужчина не опускал взведённый пистолет.

– Это и есть твой злой папаша? – поинтересовался Ваня.

– Здесь, миленький, тебе придётся не спрашивать, а отвечать, – конец веревки, завязанный петлей, она набросила ему на шею, – но, в виде исключения, я скажу – да.

– Тогда всё идёт по плану. Надеюсь, ты уже представила меня своему родителю? Теперь он должен благословить нас. Желательно иконой.

– Я тебя благословлю, – вытирая кровь со лба, пообещал папаша. – Я тебя так благословлю, что ангелам тошно станет.

– И о шампанском не забудьте, – добавил Ваня. – Хотя при помолвке можно употреблять и более крепкие напитки.

Словно бы оправдываясь, Лайка заявила:

– Я ведь предупреждала, что он ненормальный.

– Это мы скоро узнаем, – отложив в сторону пистолет, мужчина пытался перевязать себе голову носовым платком.

– Давай помогу, – предложила Лайка.

– Потом. Сначала с ним разберёмся… Что тебе здесь надо? – этот вопрос, естественно, относился уже к Ване.

– Разве не понятно? Девка пьяная затащила, – охотно ответил тот. – Пошли, говорит, перепихнемся. Кто же от такого предложения откажется!

– Ты дурака из себя не строй, – мужчина опустился в кресло. – Какого старика ты ищешь?

– Своего деда.

– И главная его примета – тросточка. Причём толстая?

– Ага, – беспечно ответил Ваня.

– Откуда ты знаешь, что его ограбили?

– Мачеха как-то проговорилась.

– Не ври! Никто из посторонних не знал об этом, кроме двух грабителей, один из которых уже ничего никому не расскажет.

– Вы про какого дедушку сейчас толкуете? – Ваня скорчил удивлённую гримасу. – Про моего или своего?

– Не виляй… – мужчина уже и сам понял, что сморозил глупость. – Кто тебя прислал?

– Дочурка ваша. Мочалкой своей поманила.

Лайка, стоявшая сбоку, вдруг ухватила Ваню за подбородок и сообщила:

– Никакой он не пацан. Возле глаз морщинки, да и зубы как у старого мерина.

Тут уж она приврала. Ваня поддерживал свои зубы в образцовом состоянии – своевременно лечил и по мере необходимости осветлял. Хотя, конечно, с зубами ребёнка их нельзя было сравнить.

– Похоже, это не залётная пташка, а какой-то самозваный Джеймс Бонд, – сказал мужчина. – По доброй воле он ничего не расскажет. Придётся прибегнуть к мерам принуждения.

На руках он отнес Ваню в совмещённый санузел и опустил в ванну, тесную для нормального человека, но чересчур просторную для лилипута.

Лайка заткнула пробкой выпускное отверстие, а папаша включил воду.

Уклоняясь от ледяной струи, Ваня вежливо произнёс:

– Спасибо, но я недавно мылся.

– Мыться – это одно, а перед смертью обмываться – совсем другое, – проронил мужчина, скорее всего, не отличавшийся остротой ума.

– Так уж сразу и смерть! Хотя бы обвинение предъявили для порядка.

– Сейчас ты сам себе его предъявишь. Рассказывай обо всем подробно и без утайки. Будешь врать – включу кипяток.

– Откуда он в мае месяце возьмётся? – усомнился Ваня.

– У нас горячую воду круглый год не отключают, – похвалилась Лайка. – Насчёт этого можешь быть спокоен.

– Ну так я жду? – папаша с угрожающим видом навис над ванной.

– Подумать можно?

– Нет, – верзила стал регулировать краны. – Варись рыбка, маленькая и хитрая…

Снаружи в дверь саданули так, что закачались абажуры. От второго удара она хрустнула, от третьего распахнулась настежь.

Лайка и её папаша бросились в прихожую и там наткнулись на нечто такое, что повергло обоих в животный ужас. Лайка пронзительно завизжала, а папаша завопил дурным голосом, словно сам обварился кипятком.

Побоище, развернувшееся на подступах к санузлу, Ваня, конечно же, видеть не мог. Однако вне всякого сомнения, на помощь ему пришёл Филька Удушьев, первобытные инстинкты которого не позволили бросить напарника, угодившего в беду.

Уже спустя полминуты, привлечённый призывными криками Вани, он возник на пороге санузла. Правый кулак Фильки украшал окровавленный кастет, а в остальном он выглядел как обычно – свирепый обезьяночеловек, вышедший на ночную охоту.

Можно представить, какое потрясение испытали двое жалких людишек, встретивших в собственной прихожей это чудовище!

– Ты зачем в дом попёр? – мрачно осведомился Удушьев. – Почему на мой свист не откликался?

– А разве ты свистел? – искренне удивился Ваня, память которого, затуманенная возлияниями и треволнениями, иногда давала сбой.

– Ещё как! И щеглом, и скворцом, и ментом…

Ничего больше Удушьев сказать не успел. Хлопнувший сзади негромкий, но отчётливый выстрел мгновенно стёр с его физиономии все признаки жизни – глаза, сверкнув белками, закатились, челюсть отвисла, из ушей и носа хлынула кровь. Рухнувшее внутрь санузла массивное тело почти целиком заполнило его ничтожное пространство.

В последний момент Ваня успел заметить лицо, мелькнувшее в дверном проёме, – старческое лицо, украшенное бородавками, скукоженное временем и перекошенное гримасой брезгливости.

Мгновением позже Ваня услышал его скрипучий голос:

– Недоумки! Всё самому приходится делать… Что с ним?

– Наверное, челюсть сломана, – подвывающим голоском ответила Лайка.

– Уходить надо, – сказал старик. – Выследили, паскуды! Теперь покоя все одно не будет.

– Уходить? – ахнула Лайка. – Навсегда?

– До лучших времён. Возьми только самое ценное – деньги, документы.

– А как же папа?

– По дороге заскочим к знакомому хирургу… Поторапливайся!

– Что с коротышкой делать?

– Пусть валяется себе в ванной. Сам от холода загнётся.

– Кричать начнёт.

– Долго не покричит. Надо только все двери поплотнее закрыть.

Журчала вода, наполнявшая ванну. Из простреленного затылка Удушьева продолжала изливаться кровь. Жалобно стонал изувеченный папочка. Старик и Лайка паковали в гостиной чемоданы. В ближайшем будущем Ваню не ожидало ничего хорошего.

– И всё же мне повезло, – сказал он, обращаясь то ли к себе самому, то ли к своему ангелу-хранителю. – Могли ведь утопить в нужнике, а топят в эмалированной ванне…