Глава 8
…санитарка, звать Тамарка…

Когда Ухарева, сменившего обрывок грязной бельевой веревки на элегантные никелированные браслеты, увели вниз, Цимбаларь, оставшийся один на один с Донцовым, проникновенно произнес:

– Я наперед знаю, что ты мне хочешь сказать, и заранее согласен с каждым словом. Поэтому предлагаю считать, что ты уже облегчил душу, а я покаялся. Инцидент, как говорится, исчерпан. Но поскольку вина моя действительно неизгладима, можешь зачислить меня в категорию вечных должников. Такая постановка вопроса тебя устраивает?

– Рад, если до тебя что-то действительно дошло. – Донцов, успевший испытать с утра столько треволнений, сейчас был настроен миролюбиво. – Но учти, твоим обещанием я не премину воспользоваться. Посмей только от него откреститься. Сейчас возвращайся в отдел и передай Кондакову вот это. – Он протянул Цимбаларю лист с загадочным текстом, уже упакованный в прозрачный пластик.

– Криптограмма какая-то, – с видом знатока констатировал проштрафившийся капитан.

– Скажи еще – кроссворд… Пусть Кондаков выжмет из этого максимум возможного. Главное, дословный перевод, если он вообще получится. Желательно также с комментариями специалистов. Все виды экспертизы. Отпечатки пальцев. Ну и так далее. Срок исполнения – сутки.

– Я эту филькину грамоту ему, конечно, передам, но сроки и успех не гарантирую. – Цимбаларь с сомнением рассматривал странные письмена. – Такие закорючки даже самый прожженный полиглот не разгадает. В каком только дурдоме ты это нашел…

Донцов промолчал, несколько ошарашенный интуицией коллеги. Ткнув, что называется, пальцем в небо, он угодил в самую точку.

С улицы призывно просигналила оперативная машина.

– Ты здесь остаешься или с нами в отдел поедешь? – спохватился Цимбаларь.

– Ни то и ни другое. Подбросьте меня до метро.

До поры до времени, памятуя наставления полковника Горемыкина, он предпочитал не упоминать о клинике профессора Котяры даже при сослуживцах.

Однако оказавшись перед входом в метро, похожим одновременно и на пасть библейского левиафана, и на парадные ворота крематория, Донцов воочию представил себе, какие тяготы ожидают его сначала на коварной ленте эскалатора, где если и не затолкают, то обязательно оттопчут ноги, а потом в тряском заплеванном поезде, вагоны которого бездомные горожане, промаявшиеся до утра на морозе, используют теперь вместо ночлежки, – представил и передумал спускаться под землю, решив воспользоваться услугами такси, благо, что деньги на транспортные расходы еще имелись.

Из двух разных мест, которые нужно было посетить в первую очередь – психиатрической клиники и районного отделения милиции, – Донцов без колебания выбрал последнее. По пути он не поленился заскочить в магазин, где отоварился парой бутылок водки.

Уже из дежурки было слышно, как на втором этаже опер Псих препирается с кем-то, явно облеченным реальной властью. Вопрос касался защиты чести и достоинства всех взятых гамузом сыскарей, которых некоторые некомпетентные и скудоумные деятели, чье место в лучшем случае – гондонная фабрика, пытаются использовать вместо затычек для всех дыр, существующих в отечественной правоохранительной системе.

Перепалка, которая, судя по накалу страстей, могла перейти в перебранку или даже в перестрелку, к счастью, закончилась демонстративным хлопаньем дверей.

В такой буквально наэлектризованной обстановке Донцову полагалось бы немного выждать, но уж очень поджимало время.

Впрочем, опер Псих встретил его столь же радушно, как и в прошлый раз, да и разговор повел в прежней манере, словно они расстались только недавно.

– Нашли дурачков! – во весь голос возмущался он, явно рассчитывая на сочувствие Донцова. – Командиры, мать вашу в перегиб! Какую-то операцию «Невод» придумали. Думаешь, браконьеров ловить на реке? Дудки! Бабок гонять, которые палеными сигаретами торгуют.

– Не принимай близко к сердцу, – сказал Донцов тем тоном, который обычно именуется «примирительным». – Я к тебе с новостями. Сразу две, и обе хорошие.

Естественно, что под новостями имелись в виду водочные бутылки.

– Жаль, рановато ты явился, – молвил Псих, убирая подношения в сейф.

– Если надо, я могу и вечерком заглянуть.

– Не-е, до вечера они не доживут. Максимум до обеда, – подозрительный блеск в глазах опера и странный запашок из уст косвенно подтверждали эту версию.

– Ну и на здоровье… Ты мне лучше вот что подскажи. Интересуюсь я парочкой бандюг. Они обычно на вашем рынке ошиваются. Одного Медиком зовут. Якобы имеет врожденный дефект верхней губы. Другой – Ганс. Под фашиста косит.

– Конечно, знаю. Известные боевики. А тебе они зачем? Засветились где-нибудь?

– Лично я на них никаким компроматом не располагаю. Но потолковать за жизнь хотелось бы. – Арест Ухарева Донцов пока решил держать в тайне. – Можно это устроить?

– Нельзя, – категорически заявил Псих.

– Почему?

– По кочану! – Он сунулся в сейф, где нашли себе приют скромные, но своевременные дары Донцова, и извлек на свет божий внушительных размеров фотоальбом в бархатном переплете. – Вот полюбуйся. Это мы специально для дорогих гостей держим. Типа районной администрации и потенциальных спонсоров. Некоторых очень впечатляет.

Внимание привлекали уже первые снимки, яркие и глянцевые, изображавшие в разных ракурсах голую дебелую даму, удушенную собственным лифчиком, однако Псих со словами: «Это тебе неинтересно» – стал быстро перелистывать альбом в поисках нужной страницы.

Вниманию Донцова было представлено фото уже иного содержания – на полу какого-то питейного заведения, о чем свидетельствовали превращенные в бой разнообразные предметы сервировки, лежали вальтом двое мужчин в черных кожаных куртках, причем тот, кто находился на переднем плане, закинул ногу в задравшейся штанине на грудь товарища, который, в свою очередь, как бы пытался ее сбросить.

Если бы не огромная кровавая лужа, служившая фоном для этой любопытной жанровой сцены, и не многочисленные пулевые отверстия, обезобразившие могучие тела обоих молодцов, их можно было бы принять за крепко уснувших выпивох.

– Это Андрей Петухов, он же Медик, и Вячеслав Кудыкин, он же Ганс, – пояснил Псих.

Действительно, среди всего прочего на снимке присутствовали и гитлеровские усики, и заячья губа.

– Когда это случилось? – поинтересовался Донцов.

– Под Рождество. Ты разве не слышал? Бойня в загородном кафе «Дед Мазай и зайцы». Все газеты об этом писали.

– И кто их?

– Aзеры.

– За что?

– Долгая история.

– А если в двух словах? Расскажи.

– Расскажи да расскажи! Что я тебе – акын какой-нибудь? Народный сказитель. Этот, как его… Джамбул? – вышел из себя Псих, но, покосившись на полуоткрытый сейф, в глубине которого обнадеживающе поблескивало бутылочное стекло, сразу сменил гнев на милость. – Ну ладно, если только ради дружбы… Держали азеры в районе Ботанического сада что-то вроде подпольного тотализатора. Ставки, правда, принимали только от своих. Называлась эта контора – закрытое акционерное общество «Теремок».

– Так и называлось? – удивился Донцов.

– Именно. Мы о них, конечно, кое-что знали, но руки не доходили. Нет ничего хуже, чем с этническими группировками связываться. Все друг другу свояки, круговая порука. Стукача не завербуешь, кукушку не внедришь… Короче, случилась в этом «Теремке» беда. Кто-то увел из сейфа все наличные денежки, а это без малого сто тысяч баксов. Десять пачек в банковской упаковке со штампом федеральной резервной системы США. И что характерно, случилось это средь бела дня в хорошо охраняемом здании, куда посторонним доступ, в общем-то, заказан. О существовании этого сейфа знали только двое – хозяин «Теремка» Гаджиев, и кассир, тоже Гаджиев, кстати, двоюродные братья. Ключ от сейфа кассир прятал вообще в таком месте, которое было известно ему одному. На обед все эта инородцы, естественно, отбывали в свой излюбленный кабак «Баку». В тот день, вернувшись в офис, братья Гаджиевы убедились, что деньги в сейфе отсутствуют, хотя час назад еще были на месте. Ключ находился гам, где ему и было положено. Я все это знаю от одного приятеля, который с азерами сотрудничал в частном порядке. Сам понимаешь, что официального заявления о краже они не сделали.

– Прости, что перебиваю. Мот кто-нибудь подсмотреть, куда прячет ключ кассир?

– Мог. Человек-невидимка! Повторяю, никто из посторонних в эту комнату не заходил. Окошечко крошечное, под самым потолком. Напротив пустырь. Но тот, кто прибрал деньги, знал и про ключ, и про сейф, и про то, что накануне туда положили сто тысяч.

– Соучастие кассира исключается?

– Зачем ему? Он и так распоряжался этими деньгами, как хотел. Как-никак, второе лицо в «Теремке».

– Испарились, выходит, денежки.

– Нет, тут другое. На сейфе, ключе и входной двери были обнаружены пальчики человека, к «Теремку» никакою отношения не имеющего.

– Входная дверь была взломана?

– Ее Гаджиев-младший просто не запирал. Не считал нужным. Забыл сказать, что сейф имел еще и цифровой код, но и это не спасло денежки.

– А какое отношение к краже из «Теремка» имели базарные боевики Медик и Ганс? – Донцов кивнул на раскрытый альбом с душераздирающими снимками.

– Номера пропавших банкнот были азерам известны. Через своих людей они установили наблюдение за всеми местами, где сбывается валюта. И скоро им стало известно, что Медик сбросил в одном обменнике пять сотен тех самых долларов. Позже Ганс расплатился в биллиардной еще одной сотенной бумажкой.

– И начались разборки, – подсказал Донцов.

– Само собой. Но ни на один из своих вопросов азеры вразумительного ответа так и не получили. Страсти накалялись, и на очередной стрелке наших бандюганов просто расстреляли. Их кореша в долгу не остались и выбили почти весь персонал «Теремка» вместе с братьями Гаджиевыми. Потом было еще несколько схваток, но в конце концов кто-то из авторитетов их замирил. Кража из сейфа так и осталась нераскрытой, а наша картотека сразу похудела на дюжину фигурантов.

– Неужели никто из посторонних в тот день не заходил в «Теремок»? Почтальон, пожарный инспектор, водопроводчик?

– Почему же! Заходили. Несколько девок. Работу искали. Азеры, сам знаешь, к девкам лояльно относятся. Их всех камеры слежения зафиксировали.

– Не было там одной посетительницы с ярко выраженной восточной внешностью?

– Чего не знаю, того не знаю.

– Видеозаписи с камер слежения случайно не сохранились?

– Какое там! Во время последней разборки пожар случился. От «Теремка» голые стены остались. Скоро там фитнес-центр откроется, а проще говоря, бордель. Капитальный ремонт полным ходом идет.

– А где сейчас отпечатки пальцев, которые твой приятель снял с ключа и сейфа?

– Даже затрудняюсь сказать. Расследование-то производилось неофициальное, без ведома руководства. Проще говоря, купился он за хорошие бабки. Но лично я передал бы отпечатки в нашу картотеку. Не исключено, что они где-нибудь всплывут.

– Поточнее узнать нельзя?

– Нельзя, а главное, не у кого. Пропал этот пенек без вести. Теперь весны ждем. Где-нибудь в марте-апреле вытает из-под снега. А ведь предупреждали его, чтобы со всякими отморозками не водился. На двух стульях не усидишь даже при наличии очень широкой задницы.

На том они и расстались. Донцову предстоял визит в клинику профессора Котяры, а оперу Психу – участие в операции «Невод».

На сей раз Шкурдюк поджидал Донцова прямо на проходной, как будто бы никаких иных забот вообще не имел.

– Сегодня вы прекрасно выглядите! – с ходу заявил он. – Просто цветете!

– Дерьмо тоже цветет, – мрачно пошутил Донцов. – Когда плесенью покрывается.

На территории клиники почти ничего не изменилось. Дворник Лукошников шаркал метлой по асфальту в дальнем конце двора. Стая ворон, громко перекаркиваясь, обследовала мусорные контейнеры, которые за истекшие сутки коммунальщики так и не удосужились вывезти.

– Зайдем в столовую, – сказал Донцов, когда они приблизились к третьему корпусу.

– Обед еще не готов, но думаю, что от завтрака что-нибудь осталось, – поспешил заверить его Шкурдюк.

– Всякие разговоры о еде прошу прекратить раз и навсегда, – отбрил его Донцов. – Я не кормиться сюда хожу, а дело делать.

Окно, о котором упоминал Ухарев, находилось не в обеденном зале, а на кухне, где на огромных электроплитах что-то жарилось, парилось и кипело, распространяя резкие ароматы заморских специй и отечественного комбижира.

Для Донцова подобная атмосфера была чревата если не обмороком, то по меньшей мере приступом рвоты, но, поскольку на него со всех сторон пялился местный персонал, преимущественно сисястый, задастый и румянощекий, он решил во что бы то ни стало держаться гоголем.

Демонстративно пренебрегая помощью чересчур услужливого Шкурдюка, он взобрался на подоконник, вскрыл распределительную коробочку, посредством которой сигнализация оконной рамы подсоединялась к общей цепи, и убедился, что все датчики отключены. Причем сделано это было не абы как, а со знанием дела.

Никак не прокомментировав свое открытие, Донцов спрыгнул с подоконника (внутри что-то екнуло, как у запаленной клячи) и завел со Шкурдюком следующий разговор:

– Кто из работников клиники имеет доступ на кухню?

– Повара, раздатчицы, санитарки, – начал перечислять заместитель главврача. – Ну и представители администрации с инспекционными целями.

– А дворники, грузчики?

– Грузчики у нас штатным расписанием не предусмотрены, девушки сами справляются. А дворнику здесь делать нечего. Он и в столовую-то не ходит. Питается всухомятку тем, что приносит с собой.

– Ясно, – сказал Донцов, припомнив эпизод с кормлением ворона.

Дальнейшие их контакты происходили уже в кабинете Шкурдюка, без посторонних глаз.

– Вы знаете всех сотрудников клиники? – спросил Донцов, безуспешно пытаясь сосчитать золотых рыбок, снующих в аквариуме.

– Как же иначе! Я с каждым собеседование провожу. И ежеквартальный инструктаж по технике безопасности.

– Нет ли у вас женщины с характерной восточной внешностью, предположительно китаянки или узбечки, хрупкого телосложения, невысокого роста и сравнительно молодых лет?

– Есть одна такая, – даже не задумываясь, ответил Шкурдюк. – Только не китаянка и не узбечка, а бурятка. Тамара Жалмаева. Санитарка.

– В какую смену она работает?

– Сейчас выясним… – Шкурдюк снял трубку внутреннего телефона. – Попросите, пожалуйста старшую медсестру… Ирина Петровна, еще раз здравствуйте. Посмотрите по графику, когда работает Жалмаева… Что?… И давно?… Почему меня в известность не поставили?… Хорошо, разберемся…

– Случилось что-нибудь? – Сердце Донцова замерло, пропустив один такт, что всегда случалось с ним, когда в наугад заброшенную сеть вдруг попадалась крупная, а главное – желанная добыча.

– Маленькая неувязочка. – Шкурдюк от смущения даже запыхтел. – Эта Жалмаева уже четвертый день не выходит на работу и не отвечает на телефонные звонки. Заболела, наверное. Нынче грипп людей так и косит.

– Где ее личное дело?

– В отделе кадров. Принести?

– Не надо, я сам схожу.

В тоненькой папочке, выданной Донцову инспектором-кадровиком, женщиной, причесанной и накрашенной по моде тридцатилетнем давности, находился подлинник диплома об окончании медучилища, трудовая книжка, напечатанное на машинке заявление о приеме на работу и ксерокопия титульной страницы паспорта. Все документы были выданы на имя Тамары Бадмаевны Жалмаевой, 1978 года рождения, уроженки поселка Селендум, одноименного аймака.

Фотография изображала серьезное девичье личико, с носом пилочкой, раскосыми глазенками и гладко зачесанными назад черными волосами. До этого Донцов почему-то представлял себе буряток несколько иначе.

– На работу она сама устраивалась? – спросил Донцов.

– Сама, – ответила кадровичка. – Хотя обычно к нам по рекомендациям приходят.

– Не говорила, почему ее именно к вам потянуло?

– Я уже и не помню. Она вообще-то не шибко разговорчивая была.

– Странно… Имея диплом медсестры, согласилась работать санитаркой.

– В медсестрах у нас недостатка нет. А санитарок всегда не хватает. Я предложила, она и согласилась.

– Документы, похоже, в порядке… А как у нее с пропиской?

– Тоже все в порядке. Я паспорт сама проверяла. Адрес имеется в заявлении.

– Кстати, у вас все заявления на машинке печатаются?

– Дело в том, что кисть правой руки у нее была забинтована. Дескать, обожгла. Делать нечего, я заявление напечатала, а она подписала.

– Скорее, подмахнула, – с иронией произнес Донцов, сравнивая подписи Жалмаевой на заявлении и на паспорте. – Сходство весьма отдаленное.

– Я же говорю, рука у нее болела. – Кадровичка, не привыкшая, чтобы ей перечили, нахмурилась.

– Какие обязанности у санитарки? – продолжал выспрашивать Донцов.

– Самые разнообразные. Уборка, стирка, помощь медсестре, обслуживание пациентов и так далее. Хватает, в общем-то, обязанностей. Работа хлопотная. Не каждая на нее согласится.

– Как она характеризовалась?

– Так себе. Ни рыба ни мясо. Замкнутая. Работала без замечаний, хоть лишнего на себя не брала.

– По-русски хорошо говорила?

– Нормально. Без акцента, хотя как-то чудно… – Кадровичка наморщила лоб, подбирая нужное слово. – Как кукла. Есть, знаете ли, такие говорящие куклы. Говорит одно, а на лице написано другое. Или вообще ничего не написано.

– Я временно изымаю эти документы. – Донцов сложил все бумаги обратно в папку. – В принципе можно составить протокол изъятия. Но у нас с руководством клиники существует джентльменское соглашение, позволяющее избегать пустых формальностей. Не так ли, Алексей Игнатьевич?

– Да-да, конечно! – охотно подтвердил Шкурдюк, лицо которого выражало горестное недоумение, свойственное детям, впервые столкнувшимся с лицемерием взрослых.

– В заключение я хотел бы осмотреть все вещи и предметы, которыми в последнее время пользовалась… – он заглянул в папку, – Тамара Бадмаевна Жалмаева. А также ее шкафчик в раздевалке. Кроме того, прошу предъявить мне все журналы, ведомости и другую документацию, где имеются ее подписи.

– Эх, дали маху, – скорбно вздохнул Шкурдюк. – Пригрели на груди змеюку…

– Попрошу не делать скоропалительных выводов, – возразил Донцов. – По-моему, я не сказал ничего такого, что могло бы бросить тень на вашу отсутствующую сотрудницу.

Покидая клинику, он мурлыкал себе под нос давно забытую песенку, ни с того ни с сего вдруг всплывшую в памяти:

Уже к вечеру того же дня выяснилось, что паспорт, ксерокопия которого была изъята в клинике, скорее всего подлинный, хотя и с переклеенной фотографией. Его вместе с другими вещами, имевшимися в дамской сумочке, украли два года назад у гражданки Жалмаевой, прибывшей из родной Бурятии для поступления в консерваторию, о чем имелось соответствующее заявление потерпевшей.

Диплом и трудовая книжка оказались фальшивками, правда, сработанными на вполне приличном полиграфическом уровне. Как сообщил начальник криминалистической лаборатории майор Себякин, такого добра повсюду хоть пруд пруди. В каждом переходе метро предлагают, на каждом рынке. Мелких торговцев ловят пачками, но организаторы пока неизвестны. Встречаются фальшивки, исполненные на настоящих госзнаковских бланках.

– И сколько такое удовольствие может стоить? – поинтересовался Донцов.

– От двухсот до пятисот долларов, если брать в общем. А может, и дешевле. Это ведь не диплом Бауманского училища и не удостоверение члена правительства… Почему пригорюнился?

– Жалею потраченное впустую время. И зачем я только пять лет в институте мозги сушил! Купил бы себе сейчас готовый диплом – и вся недолга.

– Ушлые люди так и делали, – охотно пояснил майор-астролог. – Я когда-то секретный приказ читал про одного грузина, который дослужился до полковника железнодорожных войск, даже не владея грамотой. Правда, это еще при Хрущеве было.

– Но все же до генерала не дотянул.

– Дотянул бы, да жена сдала, которая за него прежде всей писаниной занималась. На почве ревности сдала… Между прочим, генералу или маршалу грамота вообще без надобности. Было бы горло луженое. Не буду называть фамилии, но таким примерам несть числа…

По адресу, указанному в заявлении лже-Жалмаевой, проживали совсем другие люди, никогда не водившие знакомства с бурятами, а тем более с бурятками. Номер телефона, который она сообщила при поступлении на работу, вообще не существовал в природе.

Из дюжины подписей, оставленных на различных документах, не было и двух схожих между собой.

«Как курица лапой нацарапала», – так прокомментировал эти каракули майор Себякин. Просто удивительно, что никто в клинике не обратил на это внимания раньше. Впечатляли и результаты дактилоскопической экспертизы. Кожные узоры, оставленные самозванкой на различных бытовых предметах в клинике, соответствовали тем, что имелись на загадочной рукописи, полученной Донцовым от Шкурдюка.

Более того, аналоги нашлись и в центральном криминалистическом архиве. Эти были поименованы так: «Дактилоскопические отпечатки внутренней поверхности ногтевых фаланг большого и указательного пальцев правой руки, принадлежащие неизвестному лицу, причастному к краже денежных средств из сейфа ЗАО „Теремок“». Пропавший без вести коллега опера Психа хоть и не брезговал подрабатывать на стороне, однако свой профессиональный долг выполнял честно.

Что касается загадочного текста, то он по-прежнему оставался непрочитанным, хотя, по уверению Кондакова, определенные подвижки уже имелись. Во всяком случае, это была не мистификация и не набор каких-либо ничего не значащих символов, а реальное сообщение, зашифрованное столь оригинальным способом.

Правда, во всей стране набралось бы не больше семи-восьми человек, способных сделать такое. Каждый из них был на виду, пользовался безукоризненной репутацией, и никакого отношения к криминальной среде (а также к психиатрии) не имел.

И в самом деле, невозможно было предположить, что вне узкого круга профессиональных лингвистов появился вдруг человек, свободно владеющий арамейским, сабейским, древнегреческим, египетским и санскритским письмом. Это было равносильно тому, что какой-нибудь заурядный перворазрядник преодолел бы планку на высоте в два с половиной метра.

Короче говоря, листок бумаги, попавший в руки Донцова, являлся сенсацией сам по себе, вне зависимости от места и обстоятельств обнаружения.

Однако интуиция подсказывала ему, что расшифрованный текст не только не поможет найти убийцу Наметкина, но еще больше запутает следствие. Единственной реальной зацепкой оставалась пока девушка с нездешней внешностью, которую Донцов окрестил для себя «Тамарка-санитарка» (зачем зря полоскать фамилию, не имеющую к этой некрасивой истории никакого отношения).

Она подолгу службы посещала палату Наметкина, пользовалась целым набором фальшивых документов, легко справлялась с чужими сейфами, умела отключать охранную сигнализацию, но не могла толком расписаться в платежной ведомости, чуралась близкого общения с коллегами по работе и, по сведениям, полученным в клинике, иногда теряла ориентировку во времени и пространстве, что выливалось в краткие приступы истерии или в тяжкий, но тоже кратковременный ступор (к сожалению, эти сведения оказались новостью не только для Донцова, но и для Шкурдюка).

Как пояснила старшая медсестра: «Лучше истеричка, чем алкоголичка. Лично я по работе никаких претензий к ней не имею. Вы сами попробуйте целый день потаскать подкладные судна или перестелить дюжину обоссанных кроватей».