Назад: Юрий Брайдер и Николай Чадович Первые шаги по Тропе: Злой Котел

ЧАСТЬ I

Хорошо помню ту ночь (хотя о какой ночи может идти речь, если три четверти небосвода пылают на самый разный манер!), когда мне в последний раз приснился дом. Вернее, даже не дом, а то, что принято называть малой родиной – захолустный городишко, перебивающийся дарами протекающей мимо широкой и медлительной реки, глубокие овраги, зигзагами сбегающие к воде, чахлый лес, вплотную подступающий к окраинам, блекло-голубое просторное небо, в котором с завидным постоянством чередуются свет и тьма, соседи, пусть и погрязшие в обыденности, но все сплошь о двух руках и одной голове.

Впоследствии мне виделась во сне только всякая чушь, ни к земному миру, ни к роду человеческому никакого отношения не имеющая. Вероятно, это означает, что последние ниточки, связывающие меня с прошлым, навсегда оборвались и сам я уже не вполне человек.

Думаете, это опечалило меня? Да нисколечко! Разве скиталец-альбатрос завидует городской вороне? Ужель перекати-поле мечтает об участи пня? Где это слыхано, чтобы ребенок, исторгнутый из материнского лона, стремился обратно?

Прошлое забыто, возврата нет, и путь мой – уж простите за слишком напыщенный оборот – лежит через все мироздание. Не знаю, встретится ли мне на этом пути рай, но уж ад – обязательно. И притом не однажды.

А еще я не знаю главного – куда, в конце концов, приведет меня вселенская Тропа, на которую я вступил отнюдь не по собственной воле. Возможно, так оно и к лучшему. Самая привлекательная на свете цель – это мираж. Ничем не приукрашенная правда дарит одни только разочарования. Если бы праотцу Адаму сподобилось однажды узреть мир, уготовленный для его потомков, он, скорее всего, повесился бы на пресловутом древе Познания.

Слева от меня стеной стоит мрак, и, хотя то, что творится в его глубинах, остается загадкой, соваться туда не хочется.

Справа горизонт пылает костром. Там мне тем более делать нечего.

Сзади сквозь сизый туман подмигивают отсветы ежеминутно зажигающихся и гаснущих радуг. Картина знакомая, а потому безынтересная.

Зато страна, простирающаяся впереди, так и манит к себе. Ее просторы наполнены золотистым светом, а шаловливые ветры заставляют тучи принимать самые затейливые очертания. Жизнь там, как мне кажется, обещает быть веселой и беззаботной.

Совсем недавно в ту сторону пролетело живое существо, влекомое по воздуху облаком чистейшего белого пуха. На меня оно не обратило ровным счетом никакого внимания. Вот и ладно. Пусть себе летит. Мои небесные покровители выглядят совсем иначе. Достаточно сказать, что одно лишь их появление заставляет кровь стынуть в жилах.

Лишенный общения с подобными себе, я вовсе не ощущаю одиночества. Вселенский зверинец, в котором существам моей породы отведен отдельный вольер (окрашенный преимущественно в голубые и зеленые тона), бесконечно разнообразен. На его дорожках не заскучаешь.

Уж если что и гнетет меня, так это невозможность забыться, уйти в себя, какое-то время существовать по инерции. В мире, где опасность таит в себе не только каждая незнакомая травинка, но и каждый новый глоток воздуха, особо не расслабишься. Я всегда – даже во сне, даже в раздумьях – должен быть начеку.

Иногда я кажусь себе неким редким монстром – человеком-глазом, человеком-ухом, человеком-нервом… Еще чуть-чуть, и у меня, наверное, появится какое-нибудь шестое чувство – способность общаться с духами или дар предвидения.

Однако от более близкого знакомства со страной, издали казавшейся если и не раем, то по крайней мере его преддверием, мой оптимизм несколько поубавился.

Все началось после встречи с вещуном, существом в общем-то не самым вредным, но склонным к немотивированному коварству. Страсть сия, как и тяга некоторых птиц к воровству блестящих предметов, здравому объяснению не подлежит. И пользы от этого никакой, и неприятностей не оберешься, а удержу все равно нет. Да только с легкомысленных сорок и галок один спрос, а с вещунов, которым ума-разума не занимать, совсем другой.

Прежде вещуны старались обходить меня стороной. И то верно – поди угадай, что замышляет эта никогда не виданная в здешних краях тварь, то есть я. Глаза завидущие, повадки подозрительные, зубы, хоть и мелкие, но острые, да вдобавок еще и увесистая дубина в руке. Лучше зря не рисковать.

Но этот вещун сидел смирно и на меня поглядывал как-то странно – то ли с тоской, то ли с укоризной. Дескать, ну какого еще хрена тебе, образина чужеземная, здесь надо, проходи себе сторонкой… Может, он просто нужду справляет, а я ненароком нарушил его уединение?

Впрочем, интуиция, подводившая меня куда реже, чем, скажем, рассудок или память, подсказывала – что-то здесь неладно. Если овечка не убегает от волка (которым с известной натяжкой можно было назвать меня), она либо безнадежно больна, либо выставлена охотниками в качестве приманки. А кроме того, меня настораживал запах, вовсе не характерный для вольного пространства, обильного самой разнообразной флорой, но бедного фауной, – тошнотворный запах живодерни.

Особо спешить было некуда, и я присел неподалеку в зарослях высокой травы, видом своим слегка напоминавшей огородный салат, но на вкус горькой, как полынь.

Вещун, обычно подвижный, словно мартышка, не шевелился, хотя буквально все вокруг колыхалось от порывов свежего ветра, дувшего, казалось, со всех сторон сразу. По его пухленькой мордочке катились слезы – ни дать ни взять бегущие взапуски виноградинки. В мире, где причудливо перемешались совершенно несовместимые вещи и явления, это могло означать все что угодно, в том числе и восторг.

Благодаря постоянным контактам с разношерстной публикой, скитавшейся по Тропе из страны в страну, мне было немного знакомо тарабарское наречие, служившее здесь средством межнационального общения.

Для пущей убедительности сопровождая слова мимикой и жестами, я спросил у вещуна:

– Почему молчишь, приятель?

Ответ был обстоятельным и витиеватым:

– Я не столь опрометчив, чтобы заводить разговор с существом, намерения которого не ясны, зато дикость очевидна.

Дабы успокоить его, я сказал:

– Моя внешность обманчива. Может, я и грозен на вид, но на самом деле безобиден.

– Моя внешность тоже обманчива, – поспешно сообщил вещун, которого мои слова, похоже, ничуть не убедили. – Кажусь аппетитным, но совершенно несъедобен. Это тебе кто угодно подтвердит.

– Я не собираюсь пробовать тебя на вкус. Можешь не волноваться.

– Сейчас никому нельзя верить, – посетовал вещун. – Возьмешь да и укусишь меня из любопытства. Сам потом плеваться будешь, – а я останусь без уха или носа.

– Неужели я похож на чудовище, способное откусить нос первому встречному?

– Еще как!

Слово за слово – и мы разговорились. Болтать с вещунами – одно удовольствие. Есть у этих чудиков такой дар – находить общий язык с любыми разумными существами. Именно за это их и прозвали вещунами. Склонность к ворожбе и пророчеству тут ни при чем, хотя сего поприща они тоже не чураются.

Имей вещуны иной нрав – им бы цены не было. Ведь лучших толмачей и желать нельзя. Но для этих бродяг не существует ничего святого – ни клятв, ни кумиров, ни дружеских уз, ни чувства долга. Вещун и верность – понятия, столь же несовместимые, как, к примеру, человек и благоразумие. Обман и раздоры повсюду сопутствуют им, правда, обман мелочный, а раздоры того сорта, которые называют «кухонными дрязгами».

Хорошо еще, что вздорность натуры не позволяет вещунам объединиться и устроить кому-нибудь настоящую пакость. Они предпочитают держаться поодиночке и подлинную историю своего племени упорно замалчивают. Наверное, на это есть какие-то весьма веские причины.

Наша беседа, поначалу довольно бестолковая, постепенно становилась все более и более содержательной. Вещун, как всегда, хитрил – всячески уклоняясь от конкретных ответов, он упорно пытался вызнать мою подноготную. Я тоже юлил как мог. Скитальческая жизнь успела отучить меня от излишней откровенности. На Тропе даже врать надо с оглядкой.

– Откуда идешь? – поинтересовался вещун.

– Издалека, – молвил я.

– А куда?

– Туда, – я махнул рукой вслед летающему существу, уже давно скрывшемуся в водовороте облаков.

– Ждут тебя там?

– Вряд ли, – признался я.

– Тогда лучше и не суйся. Званому гостю честь высокая, а незваному – могила глубокая. Слыхал, небось, такую присказку?

– Не доводилось. Да ведь я в гости не набиваюсь. Иду себе мимо, вот и все.

– Кто же тебе на слово поверит? – вещун подивился моей наивности. – Это еще доказать надо.

– Не собираюсь я ничего доказывать. Уж не одну страну прошел. И никто меня пока не тронул.

– Страны разные бывают, – наставительно заметил вещун. – В одних чужакам вольная воля, в других – тяжкие притеснения, а в третьи их вообше не пускают.

– Что же тогда делать? Возвращаться назад мне нет никакого резона.

– Я бы мог указать тебе безопасный путь, – нижние веки вещуна (верхних не имелось) сморгнули, и слезотечение сразу прекратилось. – Но сначала ты должен мне помочь.

Начинается, подумал я. Сейчас вещун начнет склонять меня к участию в каком-нибудь сомнительном предприятии. Сам он, возможно, от этого что-то и поимеет, но я уж точно останусь с носом. Да только ничего у него на сей раз не получится. Пусть поищет дураков в другом месте.

Тем не менее, я с самым серьезным видом поинтересовался:

– В чем должна состоять моя помощь?

– Узнаешь, когда подойдешь ко мне поближе, – ответил вещун.

Похоже, что он подманивал меня к себе. Но это уж дудки! Если ему надо, пусть сам и подходит. Пора бы и вразумить зарвавшегося наглеца.

– Давай заранее договоримся, – строго сказал я. – Действовать наобум я не собираюсь. Объясни толком, что случилось и в какой помощи ты нуждаешься. Иначе я с места не сдвинусь.

– Трудно объяснить на словах то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления, – печаль вещуна обратилась в глубокую, скорбь (скорее всего, наигранную). – Но я постараюсь… Говоря кратко, я угодил в ловушку, поставленную тенетниками. Выручи меня, и я, само собой, в долгу не останусь.

Я не стал уточнять, что это еще за тенетники такие, но насчет ловушки решил полюбопытствовать. А вдруг мне самому случится напороться на нечто подобное? Врага надо знать в лицо.

Выставив перед собой посох, я осторожно двинулся вперед, готовый в любой момент задать стрекача. Вещун с надеждой следил за каждым моим шагом. Стоило только ветру дунуть особенно сильно, как вокруг него появлялись какие-то странные блики, разбегавшиеся во все стороны. Приглядевшись повнимательней, я различил натянутую над землей сеть, сотканную из множества тончайших, почти прозрачных нитей.

Ну и ну! Что называется – повезло. Если бы не случайная встреча с вещуном, заставившая меня остановиться, я, вне всякого сомнения, сам угодил бы в ловушку.

А это было чревато крупными неприятностями – слева и справа от меня еле заметные в высокой траве торчком стояли скелеты (тугая паутина не позволяла костям рассыпаться), иссохшие мумии и полуразложившиеся трупы (вот, оказывается, почему так смердело падалью!) самых разнообразных существ. Некоторые были величиной с кошку, а иные размером превосходили медведя. От одного бедолаги осталась только пара огромных кожистых крыльев, а от другого – пустая оболочка, похожая то ли на боевые доспехи, то ли на раковину исполинского моллюска.

Судя по тому, что добыча осталась невостребованной, это была не ловчая сеть, а некое заградительное сооружение вроде печально известной спирали Бруно.

Теперь стало понятно, почему вещун ведет себя столь смирно. Пытаясь самостоятельно выбраться из сетей, он лишь усугубил свое незавидное положение и сейчас напоминал муху, угодившую в липучку, – ни попрыгать, ни почесаться, только и остается, что жалобно жужжать.

– Ну и угораздило тебя, – с сочувствием молвил я. – Сам виноват, – честно признался вещун. – Забыл про осторожность, вот и попался. В прошлый раз тут никаких ловушек не было. Совсем обнаглели тенетники. Ну ничего, когда-нибудь они получат за все сполна. Ведь этот ветродуй не может длиться вечно.

Я не стал выяснять значение термина «ветродуй». Скорее всего, это не состояние погоды, а название времени года. Что-то вроде сезона муссонов. Каждый мир Тропы имеет свои особенности, и если вдаваться в них – с ума можно сойти. Да я и не собирался здесь долго задерживаться. Укажет вещун безопасный путь – хорошо. Не укажет – тоже не беда. Сам отыщу. Кое-какой опыт имелся.

Впрочем, бросать этого недотепу на верную смерть не хотелось. Совесть потом замучит. Будем надеяться, что спасательная операция много времени не займет.

– Ладно, попробую тебе помочь, – сказал я. – Какие будут советы?

– Действовать надо осмотрительно, но быстро, – вещун, до самого последнего момента не веривший в мои добрые намерения, сразу оживился. – Тенетники чуют, если кто-то пробует разрушить их ловушку. Мы должны скрыться еще до того, как они прибудут сюда. А иначе горя не оберешься.

– Тебе ли сейчас бояться иного горя.

Дабы проверить прочность сети, я рубанул по ней посохом, не раз выручавшим меня в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Раздался звук, похожий на бряцанье расстроенной басовой струны, и блики света опять задрожали в воздухе.

Какое-то количество нитей, возможно, и оборвалось, но сеть в общем и целом не пострадала.

– Крепкая штука, – констатировал я. – Как же ее одолеть?

– Попробуй зубами, – неуверенно предложил вещун. – У некоторых получается.

– У этих некоторых, наверное, зубы как пила. А я своими рисковать не собираюсь. Запасных здесь не достанешь. Сейчас мы что-нибудь другое придумаем.

Я извлек из котомки кремниевый нож, лезвие которого оставляло царапины даже на металле, и попытался разрезать сеть. Но не тут-то было! Если мне и удавалось одолеть необыкновенно прочную и упругую нить, концы ее при первом же порыве ветра вновь намертво склеивались между собой.

Борьба с сетью складывалась явно не в мою пользу. Хуже того, я имел неосторожность несколько раз коснуться ее разными частями тела, и этого оказалось достаточным, чтобы три-четыре нити крепко-накрепко прицепились ко мне. Тут уж о спасении вещуна пришлось забыть. Ценой неимоверных усилий я все же вырвался из коварных объятий паутины, правда, пожертвовав при этом ножом, который так и остался висеть в воздухе рядом с вещуном.

– Дело дрянь, – молвил я, отступая. – Как бы мне самому в ловушку не угодить.

Отказываться от своих намерений я конечно же не собирался, но настрадавшийся вещун воспринял мои слова превратно.

– Спаси меня, и я обещаю верно служить тебе! – взмолился. – Буду и проводником, и толмачом, и советчиком. Никто лучше меня не знает окрестных стран.

– Помолчи-ка! – отрезал я. – Цена вашим обещаниям известная. Не надо держать меня за дурака.

– Не верь клевете, которую распространяют наши враги! В залог своей преданности я отдам тебе яйцо, из которого должен вылупиться мой наследник.

– Зачем мне сдалось твое яйцо!

– Оно тебе действительно ни к чему, – охотно согласился вещун. – Но это самое дорогое, что у меня есть. Единственная цель нашей жизни – произвести на свет и воспитать хотя бы одного потомка. Знал бы ты, сколько усилий я потратил, добывая это яйцо. Если бы не оно, я преспокойно принял бы смерть и не тревожил своими мольбами посторонних.

По слухам, подавляющая масса вещунов, к числу которых, несомненно, принадлежал и мой визави, были существами бесполыми. Тем не менее продолжение рода являлось для них основным жизненным побуждением, так сказать, идеей фикс. В этом смысле с вещунами могли сравниться разве что лососи, идущие на нерест вопреки всем мыслимым и немыслимым препонам.

Достигнув определенного возраста, каждый вещун отправлялся на поиски особи женского пола, единственной на все их племя. Схоронившись в каком-то тайном месте, она только тем и занималась, что производила на свет уже оплодотворенные яйца. Говорят, что бег времени никак не отражается на этой гранд-даме и она уже пережила тысячи поколений своих соплеменников.

Однако найти логово королевы – это еще полдела. За просто так яйцо не получишь. Начинались долгие и тяжкие мытарства. Одни вещуны расплачивались за яйцо службой, другие – сокровищами. Третьи выполняли поручения самого сомнительного свойства. Случалось, что на достижение желанной цели уходила добрая половина жизни.

А ведь надо было еще выносить яйцо, согревая теплом собственного тела. Для этого природа наделила вещунов специальной паховой сумкой. Зародыш развивался медленно – по земным меркам года два-три – но, в отличие, скажем, от куриного, был весьма жизнестоек. В зависимости от внешних условий он то впадал в латентное состояние, то вновь возобновлял рост.

Случалось, что, попав в опасную ситуацию, вещуны прятали яйцо – зарывали в землю, подкладывали в чужое гнездо, топили в неглубокой речке, но потом, когда ситуация менялась в лучшую сторону, обязательно возвращались за ним.

Причинить вред яйцу, даже имея на то умысел, было нелегко – его скорлупа прочностью превосходила бараний лоб, а попав в огонь, приобретала свойства асбеста.

Кроме того, поговаривали, что разум пробуждался в детеныше еще задолго до того, как сам он покидал яйцо. Неким мистическим образом этот вещун-недоносок узнавал обо всем, что творится вокруг, и даже мог вмешиваться в ход событий. Домыслы, скажет любой здравомыслящий человек. Не знаю, не знаю… На Тропе нет ничего невозможного.

Короче, намерения у моего нового приятеля были самые серьезные. Он, можно сказать, отдавал в залог лучшую часть самого себя, свое будущее, свою душу. Такими посулами пренебрегать нельзя.

Другой вопрос, как выручить его из ловушки? Ведь о не сеть, а прямо какая-то лернейская гидра. Как ее только не кромсай, а ущерба никакого.

Вспомнив неуязвимую гидру, я вспомнил и историю ее гибели, что в свою очередь навело меня на одну весьма плодотворную мысль. Геракл одолел гидру лишь после того, как стал прижигать ее раны факелом. Отрубленные головы стазу перестали возрождаться. Огонь вот что мне нужно! Только огонь спасет вещуна.

К сожалению, я не имел при себе никакого зажигательного орудия, поскольку давно перестал пользоваться в быту огнем, целиком перейдя на сыроедение (зачастую пищу добыть гораздо легче, чем топливо), особой беды в этом не было. В моей котомке хранилось несколько приобретенных по случаю кремниевых рубил. Осталось только раздобыть трут и кресало.

Пообещав вещуну вскоре вернуться, я прошел вдоль заградительной сети, являвшей собой жуткую выставку непогребенных тел, и нашел все, что было нужно, – ворох ветхого тряпья и кусок стали, прежде являвшийся частью боевых доспехов, замеченных мною ранее (надо полагать, что богатырь, для которого с были выкованы, имел облик каракатицы).

Удар стали по кремню породил сноп искр, воспламенивших ветошь, и вскоре неподалеку от линии заграждений занялся костер, сложенный из валежник сухой травы. Ветер, поначалу очень мешавший мне, сейчас вовсю раздувал пламя.

Вещун, уже посвященный в мои планы, вновь лился слезами, причиной которых было отнюдь не горе Слезы вещунов, как выяснилось, обладали чудесны целительными свойствами, и сейчас он обильно кропил ими свои раны, оставшиеся после отчаянной борьбы с неимоверно прочной паутиной.

– Начнем, – сказал я, вооружившись горящей головней. – Не секира, говорят, страшна, а огонь.

– Еще и по-другому говорят: огонь не вода, из него не вынырнешь, – с опаской добавил вещун. – Как бы мне заживо не изжариться.

Такие сомнения, признаться, имелись и у меня, но разве в столь бедственной ситуации без риска обойдешься? По крайней мере, никакого другого способа спасения я не видел. Органическому веществу, даже самому прочному, против огня не устоять. А в том, что сеть состоит именно из органики, по свойствам сходной с шелком, сомневаться не приходилось.

К счастью, мои надежды сбылись. Паутина, пусть и неохотно, но загоралась. Пламя, пробежав по нити вершка два-три, гасло, и оплавленные нити уже не могли соединиться.

Сначала я проделал изрядную дыру слева от вещуна, а потом, заменив головешку, повторил ту же самую операцию с правой стороны. Оставалось только соединить оба этих отверстия над головой пленника.

Но сначала я напомнил ему про обещание:

– Не забыл еще свои слова? Отдашь яйцо в залог?

– Отдам, – заверил меня вещун. – Хотя в этом нет никакой необходимости. Кто же станет обманывать собственного спасителя…

Спустя минуту он уже был на воле и самостоятельно обдирал с себя остатки проклятых нитей. В заградительной сети зияло отверстие, сквозь которое мог бы проскочить даже бык.

– Надо бежать! – воскликнул вещун. – Скоро появятся тенетники.

– Э, нет! – возразил я, – Сначала давай сюда обещанное. С яйцом мне как-то спокойнее будет.

– Зато я от беспокойства изведусь. Уж прости меня, неблагодарного, – сказано это было уже после того, как вещун, явив неожиданную прыть, пихнул меня прямиком в заградительную сеть.

Но вы только подумайте, каким сукиным сыном он оказался! Вот и делай потом добро кому-нибудь.

Тончайшая паутина мгновенно облепила мое тело.

Любое существо, оказавшееся в таком положении, стало бы вырываться, но я, дабы не запутаться окончательно, сдержал себя.

Сейчас у меня, по крайней мере, оставались свободными руки. А это значило, что кукиш смерти я всегда сумею показать.

– Не ожидал такого подвоха, – молвил я с укором. – Ох, и щедра твоя расплата…

– Пойми, мне нельзя рисковать, – вещун потрогал низ своего живота, заметно выдававшийся вперед. – Ждать-то, похоже, осталось совсем недолго. А если я на время расстанусь с яйцом, все придется начинать сначала. У тебя своя правда, у меня своя.

– Но зачем мне страдать из-за чужой правды? Это уже называется подлостью, – я в сердцах даже сплюнул.

– Да ты не отчаивайся, – стал успокаивать меня вещун. – Тенетникам нравятся всякие диковины. Вполне возможно, что они тебя и пощадят. А прореху в ловушке свалишь на меня.

– Камень бы на тебя подходящий свалить…

Нас разделяло метра два-три – непреодолимое расстояние для тех, кто по собственной воле и шага ступить не может. Так, наверное, полагал и вещун.

Да только он, гнус ничтожный, совсем не знал меня!

Поджав ноги, я изо всей силы бросился на землю. Эластичная паутина не позволила мне упасть, и, раскачиваясь в ней, как в гамаке, я сумел дотянуться до посоха, лежавшего неподалеку. Сто раз он выручал меня, пусть выручит и в сто первый!

Не давая вещуну опомниться, я зацепил его крючковатым концом посоха и рванул к себе. Два существа, еще совсем недавно мирно беседовавшие между собой, сцепились в беспощадной схватке.

Вещун, в котором и весу-то было не больше трех пудов, отбивался с остервенением загнанной в угол крысы. Я конечно, мог бы легко удавить его или запутать в сети, но он был нужен мне живым, а главное, свободным.

Спустя некоторое время сопротивление вещуна было сломлено, и я, ощущая себя гинекологом, делающим криминальный аборт, опустошил его паховую сумку, строением своим напоминавшую вовсе не аналогичный орган кенгуру, а нечто такое, о чем не принято упоминать в приличном обществе.

Не знаю, чего я ожидал, но пресловутое яйцо формой, весом и окраской мало чем отличалось от обыкновенного булыжника. А вдруг вещун надул меня, подсунув подделку?

Впрочем, яйцо само развеяло эти подозрения, предприняв отчаянную, хотя и неудачную попытку бегства. Прыткое создание, даром что даже конечностей не имеет! Ничего, пусть теперь поживет в моей котомке. Там особо не разгуляешься.

– Справедливость восторжествовала, – прохрипел я, оттолкнув уже не сопротивляющегося вещуна подальше от заградительной сетки. – Но только наполовину. Теперь тебе придется выручать из ловушки меня. Поторопись, если надеешься еще хотя бы раз взглянуть на яйцо.

– Да я просто убью тебя! – вскричал он, хватаясь за потухшую головешку. – А потом преспокойно заберу яйцо.

– Только попробуй, мозгляк, и твой еще не вылупившийся потомок станет сиротой, – я погрозил ему. – Освободить меня будет гораздо проще. А яйцо ты получишь сразу после того, как приведешь меня в безопасное место. Понял?

– Понял, – вещуну не оставалось ничего другого, как покорно кивнуть.

– А коли понял, так раздувай огонь! Разве не видишь, что костер вот-вот потухнет?

Жалобно стеная, вещун занялся костром, успевшим к тому времени выгореть почти дотла. Только пользы от хлопот было мало – как он ни дул на угли, как ни размахивал пучком травы, а вместо искр во все стороны летел только черный пепел.

Не помогли и мои советы. Как любил говаривать французский писатель Жорж Рони-старший, у которого за рабочим столом частенько тухла трубка: «Огонь умер».

Внезапно вещун уселся на землю и обреченно произнес:

– Поздно. Тенетники приближаются.

Я, с головы до ног опутанный сетью, обернуться конечно же не мог. Оставалось верить вещуну на слово.

– И что теперь будет? – этот вопрос, само собой, интересовал меня больше всего.

– Откуда мне знать, – буркнул вещун. – Столковаться с тенетниками непросто. Суровый народ… Такие проделки они никому не прощают, – он покосился на дыру в заграждении, сквозь которую прямо на моих глазах только что проскочила целая стайка зверьков, похожих на обросших шерстью ящериц.

– Но ты все же попробуй как-то с ними договориться… Изобрази раскаяние. Не пожалей лести. Короче, придумай что-нибудь. Не мне тебя, вруна и проныру, учить.

– Честно сказать, у меня с тенетниками давние нелады. Мне на их милость рассчитывать не приходится, – признался вещун. – Может, они тобой заинтересуются… Что ты умеешь делать?

Умел я, конечно, многое. Только стоит ли в этом признаваться? В одних странах, к примеру, знахарей чуть ли не боготворят, а в других, наоборот, считают прислужниками нечистой силы. То же самое касается кузнецов, книжников, звездочетов, трубочистов и многих иных специалистов своего дела. Посещая новый мирок, никогда не знаешь заранее, кто здесь в почете – псарь или золотарь.

Видя мое замешательство, вещун уточнил:

– Я, допустим, понимаю любую речь. Предсказываю будущее. Заговариваю боль. Показываю фокусы. Жонглирую ядовитыми гадами. Знаю множество сказок и легенд. И это еще не все. Хотелось бы знать, к какому роду деятельности ты испытываешь наибольшую склонность. Чужие мысли читаешь?

– Нет. Мне бы сначала в своих разобраться.

– На зверей охотишься?

– Если сильно кусаются, бывает, – для наглядности я щелкнул ногтем о ноготь, изображая казнь блохи.

– Норы в земле роешь?

– Только этого мне не хватало!

– Дышать под водой можешь?

– Через трубочку могу.

– В огне долго продержишься?

Ну как ответить на подобный вопрос – разве что шуткой:

– До самого конца. Пока не стану пеплом.

– В пытках толк понимаешь?

– Тьфу – тьфу – тьфу… Только не это!

Похоже, что подбор вопросов был вовсе не случаен, и мои ответы весьма разочаровали вещуна. Казалось, еще немного и он впадет в такое отчаяние, что расплачется по-настоящему, а не в целебных целях. Не переношу чужих слез! Даже крокодиловых. Пришлось немного подыграть вещуну:

Я прятаться умею. Выслеживать. Втираться в доверие. Быть незаметным в толпе. Прикидываться своим среди чужих. Замечать то, на что другие не обращают внимания. Находить утерянные веши.

Всеми этими навыками я и впрямь владел когда-то.

Но они были действенны только в мирах, населенных гуманоидами. Я бы сошел за своего среди троглодитов и легко затерялся в компании шимпанзе. Однако на Тропе, где разумные грибы могли жить бок о бок с мыслящими моллюсками, я повсюду буду выглядеть белой вороной.

Тем не менее вещун принял мое заявление за чистую монету.

– Уже кое-что! Сразу бы с этого начал. Ты в каких-нибудь богов веришь?

– Верю, – сказал я, вспомнив бессмертных Фениксов и вездесущих Незримых.

– Тогда молись своим богам. А все остальное я беру на себя.

Видимо, загадочные тенетники были уже рядом, потому что вещун встал, старательно изображая саму невинность. Мне же оставалось только беспомощно болтаться в паутине. Глянешь со стороны – громадная головастая муха, сжимающая в лапе посох. Правда, муха не особо жирная и не так чтобы очень уж аппетитная.

Я ждал, что суровые хозяева этой страны появятся из-за заграждений или, в крайнем случае, откуда-то со стороны, но они, словно ангелы, спустились с неба.

В полусотне шагов от нас на землю пали два пышных облака белого пуха, из которых выступили существа, пусть и странноватые на вид, но вполне приемлемые для человеческого восприятия, в отличие, скажем, от омерзительных змееглавов или медузообразных сечкарей, с которыми мне приходилось сталкиваться прежде (хотя еще неизвестно, кто кого больше напугал – они меня или я их).

Тенетники были высоки ростом, сухопары, смуглолицы, с изломанными и угловатыми телами. В их движениях сквозила не только ловкость и сила, но и скрытая угроза, свойственная всем крупным хищникам. Больше всего удивляли глаза – одновременно злые и печальные, густо покрытые сетью кровавых прожилок, очень и очень усталые.

Судя по всему, этим созданиям жилось весьма несладко, и заградительная сеть была устроена не ради прихоти, а вследствие крайней необходимости.

Двое тенетников остались на месте и принялись собирать длинные пряди пуха, мотавшиеся на ветру, в плотные охапки – ну совсем как парашютисты, успешно завершившие свой прыжок. Самое занятное было то, что этот пух, позволявший довольно массивным существам летать по воздуху, не являлся чем-то благоприобретенным, вроде аэростата или планера, а произрастал непосредственно из их тел, за исключением разве что лица и конечностей.

Другая парочка, прибывшая сюда в качестве пассажиров, приблизилась к нам. Пуха на них не было, но на плечах и торсе топорщились острые, длинные иглы, похожие на шпаги. Один взялся охранять вещуна (за меня можно было не беспокоиться – не сбегу), а второй принялся за изучение вещественных доказательств – поврежденного ограждения, погасшего кострища и брошенных в траве головешек.

Состав преступления, как говорится, был налицо. Не знаю, какая кара полагалась за посягательство на Великую Китайскую стену, но нам, похоже, надо было готовиться к самому худшему. Впрочем, я в любом случае ничего не терял. Усугубить мое нынешнее положение было просто невозможно.

Затем начался допрос. Тенетник, закончивший осмотр улик, ткнул пальцем в сторону вещуна и дико вскрикнул, словно кот, которому дверями прищемило хвост (впоследствии я узнал, что это был отнюдь не взрыв эмоций, а обычная для местного населения манера разговора).

Вещун, надо отдать ему должное, ничуть не растерявшись, зажал ладонью какое-то отверстие на своем – не то рот, не то дыхало – и ответил примерно в гой же тональности.

Даже не дослушав его, тенетник воздел руки к небу и трагически застонал. Вещун поник головой и два раза подряд взвизгнул.

Так они и переговаривались между собой: стонали, визжали, выли и издавали много других немелодичных звуков, порождавших ассоциации со старинной народной забавой – игрой на лучковой пиле.

После очередной, особо истошной тирады тенетник вспылил (видимо, не без причины) и, схватив вещуна за шкирку, выказал намерение забросить его обратно в заградительную сеть. Тот, оправдываясь, что-то жалобно верещал, а потом подобрал мое импровизированное огниво и попытался высечь искру, впрочем, неудачно.

Наверное, хочет свалить всю вину на меня, подумал я. С него, подлеца, станется! Не понимает, дурак, что если мне будет худо, то его ненаглядному яйцу не поздоровится вдвойне.

Внимание тенетников и в самом деле переключилось на меня. Как же, нашли козла отпущения! Словно в подтверждение этого они застонали на разные лады. Глянуть со стороны – ну прямо страдальцы какие-то. Так бы, кажется, и пожалел их, да вот только страх за собственную жизнь мешает.

– Эй, отвечай! – отняв ладонь от лица, самым обыкновенным голосом молвил вещун. – Тенетники спрашивают: откуда ты взялся, такой несуразный?

Хотя на языке вертелась вполне законная реплика: «Пусть сначала на себя в зеркало глянут, хмыри лупоглазые», – я ответил куда более сдержанно:

– Уж какой есть. Таким уродился. А где – не помню. С тех пор и скитаюсь по свету. Мне под каждым кустиком дом родной.

На то, чтобы передать смысл моего довольно пространного ответа, вещуну хватило одного короткого взвизга. Либо он сознательно перевирал мои слова, либо язык тенетников отличался завидной лаконичностью.

Как бы то ни было, но версия, изложенная мной, тенетников не удовлетворила, и они поинтересовались: имел ли я в последнее время встречи с вредоносцами и если да, то какое злодейское задание от них получил.

Никаких вредоносцев я, естественно, не знал, в чем и признался.

Тогда меня обыскали с головы до ног, не преминув заглянуть и в котомку. Изъятыми оказались все куски кремня, глиняная плошка, которой я черпал воду, домотканое одеяло и игральные кости, частенько приносившие мне кусок хлеба.

Яйцо вещуна, выглядевшее сейчас словно ржавое пушечное ядро среднего калибра, тенетников ничуть не заинтересовало, точно также, как и дневниковые записи, которые я вел на лоскутьях древесной коры.

Допрос продолжался. У меня потребовали назвать свое имя, и я брякнул первое, что пришло на ум, – Приблуда (уж и не вспомню, где и по какому случаю я получил такое прозвище).

Потом пришлось поочередно перечислять все страны, которые я посетил. Мой устный отчет еще не закончился, когда вновь посыпались вопросы о таинственных вредоносцах. С каких именно пор я поддерживаю с ними сношения? Знаю ли их язык? Разделяю ли убеждения? В каком облике они являлись мне в последний раз? А в предпоследний? Вступал ли я с ними в противоестественные контакты? Если да, то в каком состоянии: наяву, во сне, в беспамятстве? Как часто это было? Получал ли я от вредоносцев какое-либо вознаграждение?

Вещун, весьма довольный, что его оставили в покое, старался вовсю – ко мне обращался одним голосом, а к тенетникам совсем другим, играя на своей губе (или ноздре), как на кларнете с одним-единственным клапаном. Мастак, ничего не скажешь…

Но даже при содействии столь искусного переводчика тенетникам не удалось уличить меня в симпатиях пресловутым вредоносцам, очевидно, являвшимся их смертельными врагами. Оно и понятно – проще добыть воду из камня, чем без подсказок и наводящих вопросов вызнать сведения, о которых допрашиваемый не имеет ни малейшего представления.

Конечно, земная история знает совершенно противоположные примеры. При соответствующей обработке люди сознавались и в любовных сношениях с дьяволом, и в шпионаже на пользу республике Антарктиде. Но это, как говорится, уже совсем иной коленкор…

После новой серии вопросов, призванных запутать меня (а вот фиг вам!), самый говорливый, вернее самый визгливый из тенетников поинтересовался – верно ли, что я изощрен в умении прятаться, выслеживать и входить в доверие.

От себя вещун добавил:

– Признавайся! Этим ты себе жизнь спасешь. Я за тебя доброе слово уже замолвил.

– Придет время, когда на весах возмездия я взвешу все добро и все зло, которое ты принес мне, – зловеще пообещал я. – А тенетникам скажи, что так оно на самом деле и есть… То есть было когда-то. Сейчас я в себе не совсем уверен. Не знаю, как перевел мои слова вещун, но тенетники, похоже, остались довольны. По крайней мере, иголки на их теле, до этого грозно топорщившиеся, теперь улеглись.

– Кажись, дело идет на лад, – ободрил меня вещун. – Осталось последнее испытание. Неприятное, но не смертельное. Придется немного потерпеть.

– Что еще за испытание? – насторожился я. – Плетями из меня будут правду выбивать? Или раскаленными клещами вытягивать? Предупреждаю, я боли не выношу! Во всем признаюсь. Даже в том, что являюсь убежденным вредоносцем в двенадцатом колене, а ты мой ближайший наперсник.

– Не надо ни в чем признаваться. Природа сама за себя скажет… И покажет, – туманно пояснил вещун. – Но уже одно то, что нас допустили к этому испытанию, – хороший знак. Жить будем. Лишь бы…

Не докончив фразы, он углубился в заросли салато-подобной травы, где совсем недавно сиживал я…

Не знаю пока, как называется страна, населенная тенетниками, но дела в ней творятся поистине абсурдные.

Понукаемый хозяевами, вещун нарвал два пучка листьев, один из которых вручил мне.

– Это трава скверногон, – сказал он. – Или нутряк. Жуй ее. Жуй и глотай.

Я понимал, что это вовсе не его прихоть и мое положение не допускает препирательств, но все же посмел возразить:

– Я бы с охотой. Но эту гадость нельзя ни жевать, ни глотать, ни даже нюхать.

– Тогда подыхай в ловушке, – вещун отвернулся и принялся уплетать траву, как говорится, за обе щеки.

Тенетники неотрывно пялились на меня своими жуткими глазищами, а их иголки весьма красноречиво шевелились. Моя жизнь вновь повисла на волоске. Ничего не поделаешь – кушать подано.

С тяжким вздохом я сделал первое жевательное движение, и мой рот сразу наполнился нестерпимой горечью. Нет, это была не полынь! И даже не знаменитый мексиканский перец «чили», из одного грамма которого можно приготовить два ведра острого соуса. Это была расплавленная смола, коей восточные владыки некогда заливали глотки гонцов, доставивших дурные вести, и певцов, взявших неверную ноту.

Я бы выплюнул эту обжигающую жвачку, но вещун, покончивший со своей порцией (вся его рожа была перемазана зелеными слюнями), успел зажать мне рот, поневоле пришлось сглотнуть. Огонь проник в утробу.

– Видишь, ничего страшного, – просипел вещун, которому тоже пришлось несладко. – Скушай еще немного. Очень тебя прошу.

Возразить или хотя бы выругаться я не мог – язык отказал (надеюсь, не навечно). Но останавливаться на достигнутом все же не стоило. Любое дело, даже самое отвратное, надо доводить до конца. Так меня учили в пионерской организации, и то же самое, только другими словами, говорил Конфуций.

Короче, я сожрал весь пучок проклятого скверногона и, паче чаяния, остался жив. Пожар во рту немного поутих (хотя в кишках продолжало свербеть), и я даже сумел вымолвить пару слов:

– Все на этом?

– Все, все! – подтвердил вещун. – Но надо чуток подождать. Скверногон не сразу действует.

– Пить, – простонал я.

– Я бы дал, да они не позволят, – вещун покосился на тенетников, по-прежнему не спускавших с нас глаз.

– Не понимаю, к чему такие муки…

– А как еще тенетникам убедиться, что мы с вредоносцами не знаемся? Скверногон – самое верное средство. Я его, наверное, четвертый или пятый раз употребляю. Думаешь, он зря вдоль границы растет?

– Ничего я не думаю! Я проклинаю тот момент, когда мне приспичило почесать с тобой языком.

– Что уж теперь жалеть, – вздохнул вещун. – Считай, что нас с тобой свела судьба. – Не судьба, а рок! – вскричал я, жадно хватая воздух обожженным ртом. – Злой рок!

Мы еще продолжали нести эту околесицу (у дара речи, как и у всякого иного блага, есть, к сожалению, оборотная сторона – болтливость), а тенетники уже порешили, что испытательный срок закончился. Подозрения, пусть и не все, но самые тяжкие, были с нас сняты.

Пока один ловко выпутывал меня из сетей, иногда перекусывая туго затянувшиеся узлы, другой занялся восстановлением заграждений.

На это, скажу я вам, стоило посмотреть!

Сначала тенетник избавился от своего навесного (вот точное слово!) оружия. И в самом деле, какой же дурак будет заниматься ремонтными работами в полной выкладке! Поднатужившись, словно атлет, готовящийся к побитию рекорда, он утробно крякнул, и иголки, вновь вставшие дыбом, стали одна за другой отлетать от него. Да еще как – со свистом!

Без помощи лука или арбалета тенетник метал губительные стрелы, и, кроме меня, это никого не удивляло. Даже пугливого вещуна. А ведь такое ни в одном мире не увидишь!.Однако чудеса на этом не закончились.

Тенетник, после утраты иголок ставший куда более субтильным, принялся энергично растирать свою грудь, и скоро в его пальцах появился пучок тончайших ворсинок. Он расчесывал и сучил их, свивая в нить, вначале белую, но на воздухе быстро приобретавшую прозрачность.

Именно из таких нитей и состояла заградительная сеть.

Заготовив достаточное количество подручного материала, тенетник принялся заделывать зияющую прореху, демонстрируя при этом быстроту и сноровку, свойственные скорее механизму, чем живому существу. Я еще не успел толком размять члены, изрядно затекшие после пребывания в сетях, а восстановительные работы уже завершились. Ничто больше не напоминало досадном происшествии (кострище не в счет), случившемся здесь недавно. Заграждения были готовы принять новые жертвы.

Тенетники-летуны, все это время отдыхавшие на грудах своего собственного пуха, вступили в оживленные переговоры с товарищами. Поднялся такой вой визг, что хоть уши затыкай.

– Решают, как с нами быть дальше, – вполголоса пояснил вещун. – Или пешком нас в Ясмень гнать, или по воздуху переправить.

– Ясмень – это что?

– Так они свою страну называют.

– Значит, гостями будем… – задумчиво молвил я, а потом обратился к вещуну: – Со мной, положим, все более или менее понятно. Чем-то я тенетникам приглянулся. Тварь в этих краях редкая, авось для каких-нибудь дел и сгожусь. А ты им зачем сдался? Сам ведь говорил, что успел тенетникам опостылеть.

– Буду при твоей персоне состоять! Языкам учить, обхождению, ну и все такое прочее. Да и куда я, между нами говоря, денусь? Пока яйцо у тебя, придется нам душа в душу жить. И тебе самому так лучше. Ты ведь про здешнее житье-бытье ничегошеньки не знаешь.

– Не знаю и знать не хочу! – отрезал я. – Мне в вашем Ясмене делать нечего. Мне дальше идти надо. Понимаешь?

– Понимаю, но боюсь, что это от нас уже не зависит, – печально молвил вещун. – Отныне ты если куда и пойдешь, так только по воле тенетников. И пойдешь, и поползешь, и поплывешь, и, если надо, даже полетишь…

– Ну-ну, – скептически ухмыльнулся я, вспомнив весьма актуальную в моем положении сказку о шустром Колобке. – Считай, что так оно все и будет…

В споре тенетников верх одержало то мнение, что нас следует переправить в Ясмень воздушным путем. Видимо, я был отнесен к категории скоропортящихся грузов. И на том, как говорится, спасибо.

Впрочем, обращались с нами довольно бесцеремонно и первым делом связали, применив те самые нити, какие использовались для заграждений. Теперь я знаю, что испытывает муха, которую пеленает в паутину злой паук-кровосос.

Но хуже всего поступили с моим испытанным посохом. Сначала просто отбросили его прочь, а потом, когда я стал возмущаться, еще и переломили. Дескать, в летательный аппарат с холодным оружием нельзя.

То, что мной было воспринято как недобрый знак, в интерпретации вещуна выглядело чуть ли не обязательным условием полета. Дескать, это мера, необходимая для безопасности самих же пассажиров. А вдруг они со страха начнут размахивать руками или, хуже того, станут цепляться за тенетника-летуна, которому и своих забот предостаточно?

Объяснение выглядело убедительным, но скорее всего являлось типичным случаем самообмана, тем более что прежде вещуну (сам признался) летать по воздуху не приходилось. В отличие, скажем, от меня. Как вспоминаю некоторые эпизоды, так до сих пор мороз по коже продирает.

Тем временем приготовления к взлету начались. Отойдя друг от друга на порядочное расстояние, тенетники стали понемногу распускать свои пушистые ветрила, до этого собранные в тугие бухты.

Ловя восходящие воздушные потоки, они переходили с места на место, и снежно-белые облака, растягиваясь и набухая, все выше поднимались в небо. Учитывя то обстоятельство, что ветры здесь дули как бог на душу положит (в моем понимании, конечно), эти сложнейшие манипуляции требовали от тенетников огромного опыта, мастерства и просто врожденного чутья.

Скоро пуховые паруса выросли до таких размеров, что хозяева едва удерживали их. Тогда парочка тенетников, сторожившая нас, поспешила товарищам на помощь.

Не будь мы крепко спутаны по рукам и ногам, это бы самый удобный момент для бегства.

– Послушай, – сказал я. – Или это мне кажется, или твое яйцо и в самом деле пытается выбраться из котомки.

– По мне соскучилось, – пояснил вещун. – Да и высоты боится.

– Оно и в самом деле осознает происходящее?

– Не все и не совсем так, как мы с тобой… Отдал бы ты его лучше мне, – вещун состроил заискивающую гримасу. – Зачем тебе лишние хлопоты?

– Говорить на эту тему я не собираюсь. Уговор помнишь? Вот и помалкивай.

А тенетники между тем медленно приближались к нам. Их мотало из стороны в сторону и едва не отрывало от земли. По сравнению с громадными облаками пуха, реявшими на ветру, сами они казались карликами. Это сколько же времени и терпения надо, чтобы отрастить на себе такое руно! Подумать страшно. Куда там злодею Черномору с его знаменитой бородой.

У каждого тенетника-летуна сзади имелись косички, сплетенные из менее длинных прядей, которыми нас к ним и приторочили, – спина к спине.

Тенетник, чьим напарником оказался малорослый вещун, уже благополучно взлетел, а мой продолжал вытравливать в небо все новые и новые космы пуха. Хотя в последнее время я питался одними только травами и корешками, но весил по-прежнему немало. Сказывалась крепкая кость, доставшаяся в наследство от дедушки-молотобойца.

Долго ли, коротко ли, но после нескольких неудачных попыток мы тоже оторвались от земли. Уверен, что в моем родном мире такой номер не прошел бы, но здесь и сила тяжести была поменьше, и ветры посильнее, да и пух тенетников обладал замечательнейшими летательными свойствами. Говоря поэтическим языком – легкий, как дым, прочный, как сталь.

Про самих тенетников я уже и не говорю – настоящие хозяева воздушной стихии. Не всякая птица способна на то, что выделывают в небе они.

Со стороны наше летательное устройство напоминало комету, удалявшуюся от Солнца, – впереди огромный пушистый хвост, сзади крохотное ядро, этим хвостом управляющее. Ну а меня можно было считать неким довеском, случайно оказавшимся в поле притяжения кометы.

Первое время я ничего не видел, кроме неба, но потом, когда мы поднялись чуточку повыше, сумел, едва не свернув шею, глянуть вниз.

Рассмотреть заградительную сеть было конечно же невозможно, но ее линию, словно столбики – расставленные, правда, весьма неравномерно, – отмечали трупы многочисленных неудачников, рискнувших покуситься на рубежи Ясменя.

Тенетники, оставшиеся на земле, уходили вдоль внешней стороны ограждений куда-то вдаль. Иногда они задерживались возле мертвецов, застрявших в паутине – наверное, выискивали для себя всякие забавные сувениры. А дальше, насколько хватало глаза, среди бушующего на ветру травяного моря не было заметно никаких признаков цивилизации – ни дорог, ни тропинок, ни дыма очагов, ни пастбищ, ни пашен.

Тут мы нырнули в низкие облака, и я на какое-то время вообще перестал что-либо видеть…

Летать в облаках никому не нравится – ни самолетам, ни птицам, ни насекомым. И дело тут вовсе не в отсутствии видимости. Больше всего досаждает влага, обильно конденсирующаяся на любом занесенном извне предмете, даже самой мельчайшей песчинке, лишний груз и на земле мешает, а уж в пятистах метрах над ней – тем более.

Тенетник мокнуть тоже не собирался и поэтому прилагал все усилия, чтобы подняться выше облачного слоя. Земля окончательно скрылась из поля зрения, впрочем, как и небо, – над нами нависли другие облака, но уже не светло-сизые, а свинцово-серые. Так мы и летели в узком промежутке между двумя этими изменчивыми, клубящимися пластами. Ума не приложу, какими ориентирами пользовался тенетник, прокладывая свой воздушный маршрут.

Своего приятеля-вещуна я видеть не мог, поскольку летел затылком вперед, а его небесный «пуховик» – другого слова не подберу – намного опережал нас. Судя по моим ощущениям, преимущественно внутренним, тенетник все время маневрировал, ныряя из одного воздушного потока в другой, а иногда закладывая прямо-таки головокружительные виражи.

Давным-давно, в эпоху парусного флота, опытные капитаны, нутром чуявшие водную и воздушную стихии, умели водить свои клипера и шхуны при любом ветре, в том числе и встречном. Если время особенно поджимало, они доходили от Шанхая до Лондона за три месяца, а Атлантику пересекали за пятнадцать дней.

Смею утверждать, что тенетники-летуны достигли в этом искусстве настоящего совершенства, которое могли бы оценить (с собственной колокольни, конечно) разве что Васко де Гама или Френсис Дрейк.

А впрочем, человеку никогда не сравниться с тенетником, являвшимся как бы неотъемлемой частью своих волшебных парусов.

Спустя некоторое время я стал замечать, что и наш полет, и движение облаков, прежде довольно хаотическое, стали постепенно упорядочиваться. Можно было подумать, что нас подхватило могучее и устойчивое воздушное течение. Мрачные тучи, наперегонки мчавшиеся куда-то вдаль, окрасились в нежно-золотистые тона, присущие косым лучам заходящего солнца.

Тенетник, и прежде не покладавший рук, лихорадочно засуетился, уменьшая объем пухового облака. Очень жаль, что он пренебрегал моей помощью. Думаю, что, соединив усилия, мы бы управились гораздо быстрее.

Невесть откуда появились стаи бабочек, летевших в том же направлении, что и тенетники. Каждая пестрокрылая красавица была величиной едва ли не с ласточку, а вся стая, сбившаяся в плотный овал, напоминала пышный летний луг, цветущий исключительно фиалками и мальвами.

Скорость бабочек была сравнительно невелика (хотя всех нас увлекал вперед один и тот же вихрь), и время от времени тенетнику приходилось рассеивать стаи, оказавшиеся на его пути. В такие моменты белый невесомый парус приобретал вид летающего букета.

Иногда выбившиеся из сил бабочки садились прямо на тенетника, и я, своротив шею, мог наблюдать, как он пожирает их, действуя стремительно и точно, словно охотящийся хамелеон: мотнул головой – и нет ее, бедняжки, только смачный хруст раздается. Конечно, это дело личных пристрастий, но народы, употребляющие кошерную пищу, мне как-то больше по душе…

Стремительно теряя высоту, мы пробили нижний слой облачности, и я вновь увидел землю, но любоваться ее пейзажами было недосуг – в небе творилось нечто куда более интересное.

Облака или рассеивались, словно под напором бури, или устремлялись круто вверх, образуя громадную воронку, как бы наполненную золотистым сиянием.

Туда же – скорее всего на верную смерть – неслись бабочки. Счет их, наверное, шел на миллионы. И никто им, несчастным, кроме меня, не сострадал. Теперь наш «пуховик» летел, задрав хвост в зенит, и хвост этот за последнее время сделался весьма куцым, его неудержимо влекло вслед за тучами и бабочками-самоубийцами. Да только тенетник знал свое дело, и мы, прижимаясь к земле, уходили прочь.

В какой-то момент прямо над собой я увидел дно загадочной воронки – этакое «око тайфуна», совершенно свободное от облаков. Именно оттуда исходил благодатный свет, заливавший все вокруг, но источником его было вовсе не солнце, как это мне показало» вначале.

Солнце не могло находиться так близко к земле – я ведь ясно видел, что стенки небесной воронки буквально нависают над ним.

Забыв о том, что тенетник не понимает меня, я крикнул через плечо:

– Что это?

И представьте себе, мои слова дошли до него. Да и какой иной вопрос мог задать чужак, впервые заглянувший в чудовищную воронку, где сверкал огонь, пожирающий облака.

Ответ тенетника прозвучал так:

– Шагдар!

Позже я узнал, что это означает Светоч.

Миновав воронку, скорее всего пронизывающую атмосферу этого мира насквозь, мы еще долго странствовали по воздуху, а поскольку все ветры теперь дули навстречу нам, приходилось двигаться зигзагами. Пуховой шлейф, вновь достигший максимальных размеров: мотался из стороны в сторону, словно лошадиный хвост отгоняющий докучливых мух.

Это окончательно доконало мой вестибулярный аппарат, и я ощущал себя уже не мальчиком Нильсом, путешествующим с дикими гусями, а Карлсоном, вместо варенья нажравшимся крепкого грога.

Мутить меня перестало только на земле, а посему подробностей посадки в памяти не сохранилось. Более или менее оклемавшись, я увидел вещуна, с вороватым видом подбиравшегося к моей котомке. Стало быть, его уже освободили от пут. Меня, впрочем, тоже.

Сил хватило только на маловразумительное «Кыш!» – но вещуну и этого оказалось достаточно. Он мигом ретировался на безопасное расстояние и, как ни в чем не бывало, вновь распустил нюни, занявшись врачеванием своих уже почти заживших ран.

Тенетники-летуны уходили прочь, унося на себе плотно свернутые мотки пуха. Повсюду шныряли их соплеменники, в большинстве своем снабженные смертоносными иголками, но на нас никто особого внимания не обращал. Дескать, дело обычное – для пополнения зверинца из чужих краев доставили парочку новых экземпляров.

И здесь ветер вовсю трепал высокие травы, но среди них торчали какие-то сигарообразные сооружения, похожие на стократно увеличенные коконы шелковичных червей.

Мы находились на краю обширной котловины, чьи склоны полого спускались к маленькому озерцу, блестевшему в лучах Светоча, словно капля ртути.

Нельзя было даже приблизительно сказать, кто является истинным автором этого геологического памятника – вулкан или астероид, – но, судя по состоянию вывороченного грунта, катастрофа произошла не так уж и давно.

Тут мне вспомнилось, что во время полета я уже видел несколько похожих впадин, без всякой системы Разбросанных по земле Ясменя. Шутки ради можно было предположить, что когда-то эта страна представила собой поле для гольфа, по которому от лунки к лунке великаны гоняли мяч, размерами сопоставимый с куполом собора Святого Петра.

Пошли! – вещун, стряхнувший с себя остатки целебных слез, поманил меня за собой.

– Куда? – я вовсе не собирался ходить у этого прощелыги на поводу.

– Есть тут одно местечко, – уклончиво молвил он. – Специально для таких гостей, как мы с тобой. Не тюрьма, но и не постоялый двор. Жить в общем-то можно. Мне там уже не раз случалось бывать.

– Пойдем, – вынужден был согласиться я. – А это далеко?

– Не очень, – он указал на одно из ближайших строений, но почему-то повел меня туда не напрямик, а каким-то весьма извилистым путем.

– Тебе здесь, похоже, доверяют, – заметил я, ступая за вещуном след в след (до противопехотных мин наши хозяева, слава богу, еще не додумались, но простейший капканчик вполне могли установить). – Без караульных ходишь.

– Куда я денусь. У тенетников все хитро устроено. Лишний шаг в сторону не сделаешь.

Словно бы в подтверждение его слов, я задел ногой за какое-то препятствие, при ближайшем рассмотрении оказавшееся полупрозрачной нитью того же свойства, что и паутина, составлявшая заградительную сеть.

Из домика, отличавшегося дырчатым строением стен (туда, наверное, и уходили все эти нити-липучки), выскочил некто без иголок и пуха, но с широко разинутой пастью, извергавшей вопль, заслышав который перегорели бы от зависти все пожарные сирены. Тенетники, до сего момента как бы и не замечавшие нас, сразу насторожились.

Дабы оправдаться, вещуну пришлось визжать минуты три. Но даже после этого тенетники еще долго выказывали признаки беспокойства.

– И так повсюду, – немного переведя дух, пожаловался вещун. – Вся страна этой дрянью опутана. Куда бы ты только ни сунулся, а тенетники сразу узнают.

– Зачем такие предосторожности? Кого они боятся?

– Скоро сам все узнаешь. А пока будь поосторожней. Прежде чем шагнуть, раза три по сторонам посмотри и столько же раз под ноги…

Наше временное пристанище напоминало плетеную корзину, перевернутую вверх дном, только плетение это было столь искусным и плотным, что сквозь него не проникали ни ветер, ни сырость, ни шум. Вне всякого сомнения, это было очередное творение тенетников, чья цивилизация целиком основывалась на паутине, как, например, цивилизация неолитического человека – на каменных орудиях.

Какая-либо мебель напрочь отсутствовала, но пол был выслан толстым слоем пуха, того самого, что служил для полетов. По словам вещуна, тенетники время от времени избавлялись от него, чаше всего за ненадобностью, когда переключались на какой-то иной род деятельности. Оно и понятно – нельзя с одинаковым успехом летать по небу и, допустим, плести заградительные сети.

Еще вещун сказал, что тип паутины зависит от рациона питания. Эту сторону своей жизни тенетники скрывают от посторонних, но, во всяком случае, летуны и иглоносцы питаются по-разному. А от голодного тенетника ничего не получишь, пусть он даже старается изо всех сил.

– Не все же у нас такие неприхотливые, как ты, – буркнул я. – Ходят слухи, что любой вещун может без обеда полмира обойти.

– Ну, скажем, не полмира, а Ясмень запросто обойдет не без гордости сообщил вещун.

Каюсь, сначала я принял тенетников за расу разумных пауков. Существуют ведь разумные рептилии, разумные моллюски и даже разумные обезьяны, то есть люди. Но очень скоро стало ясно, что это совершенно разные биологические виды, имеющие лишь одну общую черту – создание паутины, – и отождествлять их между собой столь же опрометчиво, как из признака прямохождения выводить сходство между пингвином и человеком.

Меня, естественно, распирало от вопросов, и, оставшись с вещуном наедине, я первым делом поинтересовался:

– У тебя самого какие отношения с тенетниками?

– Деловые, – слегка помявшись, ответил он. – Ясмень – страна маленькая, а мир вокруг нее большой. Тенетники вне родины жить не могут. Почти как рыба без воды. Если отлучаются, то ненадолго. А я, наоборот, на одном месте сидеть не привык. Повсюду странствую. Вот они и стараются вызнать у меня сведения о внешнем мире.

– Ладно. Их интерес к тебе понятен. А что тебя тянет к тенетникам?

– Как бы это тебе лучше объяснить… – вещун задумался. – Про то, что мир большой, я уже говорил?

– Говорил.

– В большом мире всего много, а в особенности разных племен и народов. Кому еще с ними общаться, как не мне? Я всем рад помочь. Не в ущерб себе, конечно… Но ведь ты эту публику не хуже меня знаешь. Благодарности от нее не дождешься. Как только не угождаешь, а отношения все равно портятся. Слово лишнее скажешь или глянешь не так – тут тебе и ссора. Где-то меня просто гонят прочь, а где-то и расправой грозят. Вот и приходится искать убежиша в Ясмене. Сюда никто чужой не рискнет сунуться. Но в последний раз промашка вышла. Попался в ловушку. Хорошо хоть, что ты меня выручил.

– А ведь не сходятся у тебя концы с концами, – сомнения в моем голосе было ничуть не меньше, чем лукавства в речах вещуна. – Соглядатаи и лазутчики ценились во все времена. Мир вокруг такой, что без глаз и ушей не обойтись. Тенетники с тебя пылинки должны сдувать. А у вас, наоборот, какие-то трения, ты сам недавно признался. С чего бы это?

– Как ты не поймешь… – были, оказывается, темы, которых старался избегать даже такой записной говорун, как вещун. – В первую очередь тенетников интересуют планы недоброжелателей, которыми считаются все подряд. Допустим, я эти планы вызнаю и передам тенетникам. Те найдут способ пресечь их. Без жертв не обойдется, а виноватым, как всегда, окажусь я. Думаешь, мне это надо? Вот и приходится водить тенетников за нос. Врать я не вру, но про многое умалчиваю. Тенетники об этом догадываются и грозятся впредь меня в Ясмень не пускать.

– Они, между прочим, правы. – Это был первый случай, когда я высказался о тенетниках в положительном смысле. – От деляг вроде тебя больше вреда, чем пользы. Не удивлюсь, если выяснится, что ты служишь не только тенетникам, но и их врагам.

– А вот это уже похоже на оскорбление! – он гордо выпятил свою цыплячью грудь. – Да, я далеко не идеальный лазутчик. Но других-то у тенетников все равно нет! Кого только они не пробовали приспособить к этому делу, да ничего не вышло. А времена наступают суровые. Даже слепой видит, что Светоч в небе перекосило. Теперь вся надежда только на тебя.

Признаться, я мало что понял из этого страстного монолога, но вида не подал и, как ни в чем не бывало, продолжал свои расспросы:

– Весьма интересно… И каким же образом тенетники собираются меня использовать?

– Им виднее. Например, заставят тебя втереться в доверие к вредоносцам.

– А это еще кто такие?

– Долго рассказывать. Но отношения у них с тенетниками – хуже некуда. Вместе этим народам не ужиться. Либо вредоносцы истребят тенетников, либо тенетники вредоносцев. Третьего не дано.

– Хотелось бы знать, в чем суть конфликта?

– Запутанная история. У каждой стороны своя версия – одна нелепее другой. Постороннему здесь не разобраться.

– Почему тенетники так уверены, что я буду служить им?

– На этот счет они что-нибудь обязательно придумают. Найдут способ привязать тебя к себе. Ты ведь додумался взять в залог мое яйцо. И теперь я весь твой.

– Прости, но это была не моя идея.

– Я просто пытался заслужить твое доверие! Кто же знал, что ты окажешься таким жестокосердным и лишишь меня единственной радости.

– На время, только на время… А самому тебе приходилось встречаться с вредоносцами?

– Приходилось, – без всякого энтузиазма признался он.

– Ну и как?

– Тенетники тебе понравились?

– Скорее нет, чем да.

– А вредоносцы еще хуже. На меня они давно зуб имеют.

– Стало быть, я отправлюсь к вредоносцам один?

– А тебе нянька нужна? Кто хвалился умением прятаться, выслеживать и входить в доверие. С такими навыками нигде не пропадешь. И учти, что в самое ближайшее время тебе придется продемонстрировать их на деле. Ведь в живых мы остались только потому, что тенетники поверили тебе.

– Я, конечно, постараюсь, но не все так просто. Незнакомая страна, чужие нравы… Сначала нужно познакомиться с обстановкой, изучить языки…

– Именно этим мы с тобой и займемся. Между прочим, одна из причин вражды тенетников с вредоносцами состоит в том, что они не способны общаться между собой.

– Почему?

– Не способны и все. Так природа распорядилась. Формы общения, кстати говоря, бывают самые разные.

Мы с тобой, допустим, легко нашли общий язык. Но это скорее исключение, чем правило. Помнишь, какую фразу ты произнес при нашей первой встрече?

– Помню. «Почему молчишь, приятель?»

– Вот-вот. А окажись на твоем месте ушастик из пустыни Шаавар, все выглядело бы несколько иначе.

Он оттянул складки кожи на своих шеках, и те вдруг затрепетали, словно сигнальные флаги. Ничего похожего мне прежде видеть не приходилось. Будем надеяться, что это не розыгрыш.

– Но кое-кто превзошел и ушастиков, – продолжал вещун, по-видимому, севший на своего любимого конька. – Как тебе понравится язык запахов, которым пользуются в стране Горьких вод?

Нестерпимое зловоние, подобное тому, что издает испуганный скунс, шибануло мне в ноздри и через целую гамму незнакомых, но резких запахов перешло в аромат цветущей сирени.

– А ведь это лишь вольный перевод твоего коротенького вопроса, – пояснил вещун. – Слышал бы ты песни, составленные из запахов!

– Хватит, хватит! – простонал я, зажимая нос. – Никто не сомневается в твоих способностях к языкам. Хотя как это у тебя получается – ума не приложу!

– Уметь надо, – похвастался вещун. – Но, увы, в оставлении запахов я не так изощрен, как хотелось бы. Особенно на пустое брюхо.

– Я просто раздавлен, – это было не кокетство, а чистосердечное признание. – То, что ты рассказал, продемонстрировал и… позволил понюхать, подрывает мою веру в собственные силы. Вряд ли я смогу постичь язык тенетников, а уж тем более – вредоносцев.

– Сможешь, сможешь! – заверил меня вещун. – Конечно, не в полной мере, но сможешь.

– Боюсь, что ты только успокаиваешь меня… И себя заодно.

– Мудрость порождает сомнения, а трусость – мнительность. Выводы делай сам.

– Уж если кому и упрекать меня в трусости, так только не тебе… Лучше другое скажи – мы сейчас существа вольные или подневольные?

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под понятием воля, – похоже, что вещун мнил себя не только полиглотом, но еще и мыслителем. – Мои соплеменники, к примеру, издревле славятся пристрастием к воле. Вот почему мы так чураемся дружбы, подразумевающей наличие некоторых взаимных обязательств. И тем не менее все наши устремления подчинены одной цели – добыть и выносить яйцо. Это делает нас рабами своей собственной страсти. Ты тоже порабощен некой идеей, пока неведомой мне. Следовательно, нас нельзя назвать вольными существами.

– Меня не интересуют твои умствования. Лучше побереги их для наследника. Я спрашиваю, кто мы такие – бесправные пленники или самостоятельные личности. Не знаю, как здесь относятся к последним, но пленников принято кормить. Пусть даже объедками.

– Вот ты о чем! Прости, но я даже не предполагал, что с таким высоким понятием, как воля, ты связываешь свои низменные потребности. Сам-то я, как известно, питаюсь от случая к случаю и, однажды насытившись, могу подолгу воздерживаться от пищи. Это весьма важное качество для тех, кто большую часть жизни проводит в странствиях… Что же касается сути вопроса, то здесь тебя ждет разочарование. Безусловно, мы не пленники, ибо тенетники пленных просто не берут. Полноправными членами их общества мы никогда не станем. Порода не та. Придется довольствоваться статусом пособника, что тоже немало. Впрочем, к кормежке это никакого отношения не имеет. В Ясмене каждый сам заботится о своем пропитании. Кстати, весьма здравый обычай.

– А как же дети? – перебил я его. – Или больные?

– Никогда не видел здесь ни тех, ни других. В любом случае это не твоя забота. Лучше подумай о себе. Скоро охотники начнут возвращаться назад. Ты имеешь полное право позаимствовать у них толику добычи. Но советую поспешить, ибо на потом здесь ничего не остается.

– Мне, стало быть, туда? – я указал на вход, устроенный в форме коленчатой трубы, что не позволяло ветру проникать внутрь жилища.

– Туда, – подтвердил вещун.

– Не хочешь проводить меня?

– Чего ради?

– Просто так… Я ведь здесь впервые. Даже осмотреться не успел.

– Ты опять за свое! Такие речи достойны неоперившегося птенца, а не хитроумного змея. Кем ты собираешься стать – лазутчиком или попрошайкой? Как ты поладишь с вредоносцами, если опасаешься встречи с тенетниками? Оставь все сомнения и смело делай свои дела. Но не забывай про сигнальную паутину. Те, кто ее постоянно тревожат, не вызывают симпатии у тенетников.

– Так и быть, я последую твоему совету. Только не надейся, что яйцо останется на твоем попечении.

– Как-нибудь переживу…

Прежде чем выйти наружу, я закутался в пух, порывавший пол нашей скромной обители. Попробую прикинуться тенетником, тем более что перенять их походку – упругую и легкую – для меня проблем не составляет. Вот только физиономия выдает. Надо постараться хотя бы не скалить зря зубы и не поднимать лишний раз глаза. Не знаю почему, но человеческий взгляд всегда настораживает чужаков. Есть в нем, стало быть, какая-то зловещая искорка.

Больше всего, конечно, меня беспокоила сигнальная паутина. Если я и в самом деле собираюсь заслужить расположение тенетников, надо научиться обходить ее.

Среди высокой да еще неспокойной травы рассмотреть тонкую нить было весьма непросто. Для этого пришлось бы, как минимум, опуститься на четвереньки, что я и сделал. Вскоре поиски увенчались успехом – мне помог луч Светоча, превративший капельки росы, собравшиеся на паутине, в гирлянду сверкающего бисера.

Опыты с веточками и камешками, случайно подвернувшимися под руку, показали, что сигнальная нить намертво цепляется ко всему, с чем только ни соприкоснется. Ну прямо репей, вдруг превратившийся в прочную и упругую рыболовную леску! Да, здесь, как говорится, и мышь не проскочит (боже, сколько лет я не видел обыкновенную домовую мышь!). Почему же сами тенетники легко преодолевают это хитроумное заграждение? Что их выручает? Феноменальная память? Зоркий глаз? Или что-то еще?

Тогда я попытался припомнить особенности, свойственные поведению тенетников, – как они держат при ходьбе голову, как ставят ноги, какой путь выбирают.

Получалось, что ходить они предпочитают напрямик и под ноги себе почти не смотрят, то есть паутину совершенно игнорируют. Стало быть, для хозяев она никакой помехи не представляет. Правильно, змея собственным ядом не отравится и хорек от своей вони не околеет.

Интересно, а как соотносятся между собой летательный пух и сигнальная нить – два варианта одного и того же продукта? Оказалось, что никак. Клочок пуха, задев нить, преспокойно полетел дальше. Аналогичный результат дали и другие, более рискованные опыты.

Дело оставалось за малым – соорудить из пуха некое подобие бахил, прикрывающих ноги хотя бы до колен. Здесь мне пригодился опыт прядильщика, приобретенный на конопляных плантациях уж и не помню какого мира.

Сначала я двигался крайне осторожно, готовый каждое мгновение отпрянуть назад, но постепенно успокоился и перешел на пружинистый шаг, имитирующий походку тенетников. Похоже, что мой план удался. Вот только прочность самодельной обувки оставляла желать лучшего – приходилось поминутно останавливаться и поправлять ее.

Теперь, когда с одной проблемой было покончено, пришла пора заняться поисками пищи. К сожалению, в отличие от вещунов (а также удавов) люди впрок насыщаться не способны. В этом вопросе нас эволюция обделила.

Почти сразу мое внимание привлекли тенетники-летуны, падавшие из облаков целыми стаями. Приземлившись, они не спешили собирать свой пух в охапку, а сначала энергично встряхивали его. В траву сыпались бабочки, точно такие же, какие недавно встретились мне в небе. Некоторые еще трепыхали огромными цветастыми крыльями, но большинство не подавало признаков жизни. Наверное, это и была та самая добыча, о которой говорил вещун.

Нельзя сказать, что тенетники, не обладавшие способностью летать (а таких здесь было большинство), набрасывались на дармовое угощение, но кое-кто подходил и закусывал, предварительно удалив бабочкам крылья и лапки.

Стараясь держаться от этого пиршества подальше, я отобрал несколько наиболее крупных экземпляров, мявшихся в сторонке. На дорогах странствий мне сходилось вкушать самую разную пищу, но вот лакомься насекомыми пока не случалось. Зато меня они ели поедом – и мошкара, и вши, и мухи?кровососы, и е здоровенные злые осы. Стало быть, пришло время расплаты.

Бабочка лишенная головы, крыльев и конечностей, своим видом напоминала то ли недозрелую морковку, то ли недоваренную сосиску. Вкус, конечно, оставлял желать лучшего, но это было делом привычки (вернее, ее отсутствия). Впервые отведав устриц, пусть и сдобренных лимонным соком, я испытал куда большее отвращение. А впоследствии, распробовав, лопал их целыми дюжинами.

Увлекшись воспоминаниями, я ненароком приблизился к компании тенетников, что-то выискивавших в куче дохлых бабочек (наверное, самые лакомые образчики). Конечно, это была моя оплошность. Последовал пронзительный вскрик, оборвавший дружное чавканье, и внимание всех присутствующих обратилось ко мне.

Очень неприятно, когда плотоядные существа, пусть даже разумные, перестают кормиться и с непонятным интересом присматриваются к тебе. Почему-то сразу вспоминаются детские сказки про людоеда, едва не сожравшего Кота в сапогах, и Волка, покусившегося на Красную Шапочку.

Стараясь не делать резких движений, я попятился. Вопль, скорее всего содержавший в себе какой-то вопрос, повторился.

Даже зная язык тенетников, я ничего не сумел бы ответить им, поскольку звуки такой высоты способны издавать разве что оперные певцы-кастраты, а отнюдь не бродяги, чей голос огрубел от холодных ветров и горячительных напитков. Самое разумное, что я мог сейчас предпринять, – это сматываться подобру-поздорову, словно шелудивый пес, опрометчиво сунувшийся к пиршественному столу.

Однако тенетник, устроивший весь этот тарарам, не отставал. Иголки на его груди встали дыбом, а это означало, что в любой момент они могут превратиться в разящие стрелы.

За свою жизнь я в общем-то не опасался, полагая, что тенетники имеют на меня какие-то особые планы, но сейчас могло случиться одно из тех трагических недоразумений, которыми так богата история общения разных рас и разных культур (апостол Андрей, капитан Кук и дипломат Грибоедов отнюдь не последние, кто занесен в этот скорбный мартиролог).

А ведь причина всему – взаимное непонимание, подогретое нетерпимостью к чужакам. Даже мой мудрый столетний дед говаривал: «Не верь черту, бабе и чужому человеку».

Тенетник между тем догонял меня, ведь ему не нужно было тщательно выверять каждый свой шаг. Окажись мы наедине, я нашел бы способ укротить его прыть, но на глазах враждебно настроенной толпы мне не оставалось ничего другого, как отступать и маневрировать. Ничего, искусная оборона – это половина победы.

Упреждая агрессивные намерения преследователя, я развернул пуховое покрывало на всю ширину, как это делают матадоры, подставляя под удар быка не свое тело, а свой плащ.

Тенетник как будто только этого и ждал. Первая летающая иголка пронзила пух, вторая вскользь задела мой бок, а чтобы уклониться от третьей, я вынужден был совершить отчаянный кувырок.

Четвертая стрела по всем признакам должна была сразить меня, но, к счастью, в тот самый момент мы сошлись почти вплотную. Набросив пух на голову тенетника, я резко присел, оказавшись тем самым вне зоны Досягаемости колючек.

Дальнейшая наша схватка происходила в условиях, недоступных для чужих глаз, как бы под ковром. Длилась она недолго?. Как я и предполагал, тенетник был опасен только своим естественным оружием. Руки его, природой предназначенные для вытягивания и сучения паутинной нити, были плохо приспособлены к захватам и ударам.

Приверженность лишь к одному типу оружия всегда выходит боком. Робин Гуд, потерявший свой лук, и Д'Артаньян, сломавший шпагу, достойны одного лишь сострадания.

Расстались мы, можно сказать, полюбовно. Я устремился к плетеному жилищу, сулившему хотя бы видимость безопасности, а слегка помятый тенетник остался сидеть в траве. Его уцелевшие иголки безвольно повисли. Зрители, прежде бурно болевшие за моего противника, сразу утратили интерес к нам обоим и, как ни в чем не бывало, возобновили трапезу.

Я еще не научился различать тенетников между собой, но тот, который спровоцировал меня на драку, имел одну приметную особенность. Его лицо покрывали многочисленные темные оспинки, похожие на след от порохового ожога.

Почему-то я был уверен, что скоро мы встретимся вновь, и про себя нарек его Рябым.

– Хорошо перекусил? – поинтересовался вещун, первым делом убедившись в целости и сохранности котомки.

– Какое там! Едва ноги унес, – я подробно живописал случившееся со мной происшествие, а в заключение добавил: – Вот тебе и тенетники! Других таких забияк еще поискать надо.

– Это недоразумение, – безапелляционно заявил вещун. – Не принимай его всерьез. Тенетники просто проверяли тебя. Хотели убедиться, что ты тот самый ловкач, за которого себя выдаешь.

– Ничего себе проверка! Меня чуть не изрешетили иголками. Едва-едва увернулся.

– Можешь поверить мне на слово, что, если бы тенетник метал иголки всерьез, ты бы и глазом не успел моргнуть. Ведь они даже прытников на лету сшибают. Тебя разыграли, только и всего.

Печальная судьба загадочных прытников (скорее всего, это какие-то птицы, наподобие наших стрижей) ничуть не занимала меня. Гораздо интереснее было другое – почему все тенетники выглядят словно братья-близнецы.

Бесполые вещуны тоже мало чем отличаются друг от друга, но среди них по крайней мере встречались старики, уже утратившие интерес к жизни, и подростки, еще только мечтающие о собственном яйце.

Я поделился этими мыслями с вещуном, а в качестве примера привел человеческую расу, представители которой разнились между собой и ростом, и цветом кожи, и разрезом глаз, и много чем еще. Это уже не говоря о половых признаках.

Ответ, как всегда, был достаточно витиеват:

– Народ, к которому ты принадлежишь, еще слишком молод, и природа продолжает трудиться над его усовершенствованием. То одно качество изменит, то другое. Вот почему вы такие разные. А тенетники, вполне возможно, уже достигли желаемого идеала, и теперь каждое последующее поколение просто копирует предыдущее.

Мне, как убежденному стороннику эволюционного учения, такие объяснения показались более чем наивными, и я заметил, что народ, состоящий из совершенно одинаковых особей, может легко стать жертвой одного-единственного неблагоприятного фактора. Например, климатических изменений. Или эпидемии.

А что, если тенетники вдруг вымрут, заразившись от меня самым обыкновенным насморком?

Такая печальная перспектива, похоже, ничуть не взволновала вещуна. На каждый мой довод он имел дюжиину контрдоводов, не всегда, правда, убедительных, но зато весьма пространных.

На сей раз он начал, как говорится, от царя Гороха. По его словам, в среде вещунов бытовало древнее сказание, кроме всего прочего, повествовавшее и о начале этого мира.

Прежде каждый народ жил сам по себе, в своей собственной, ни на что не похожей стране, под своими собственными неповторимыми небесами, среди своих зверей и птиц, в согласии со своими богами. Короче, |все было свое, в том числе, наверное, и болезни.

Но случилось так, что высшие существа, от которых зависели жизнь и процветание всех этих разобщенных народов, прогневались на своих подопечных и наказания ради ввергли их в один общий мир, с тех пор называемый Злым Котлом.

Там все перемешалось – и небеса, и страны, и народы. Суша стала хлябью, ясный свет – сумерками, вода – паром, легкое – тяжелым, явное – тайным. Рыбы угодили в пески пустыни, звери – в волны бушующего моря, а небо отказало птицам в приюте. В единый миг сгинули богатые города и великие страны.

Из каждой тысячи живущих уцелел только один, да и тот вынужден был влачить жалкое существование. Владыки превратились в нищих, мореходы – в пастухов, жрецы – в могильщиков, воины – в разбойников. Тот, кто прежде услаждал себя яствами, теперь радовался падали.

Везде бушевали войны. Повсеместно распространившиеся моровые болезни выкашивали целые народы. Прежние законы и прежние боги забылись. Эта эпоха длилась так долго, что о ней помнят только бессмертные создания.

Но постепенно наступило затишье. Бедствия, сотрясавшие Злой Котел, почти прекратились. Рыбы переродились в змей, звери овладели глубинами моря, немногие уцелевшие птицы вернулись в небо.

Враждующие народы частью смешались, а частью научились терпеть друг друга. Многое потеряв, они и приобрели кое-что. Например, способность противостоять всем мыслимым и немыслимым болезням. Они закалились в лишениях и муках, как сырая глина закаляется в огне. За это следует благодарить бесчисленные поколения безвестно сгинувших предков.

Свое повествование он завершил так:

– Тенетников, да и нас, вещунов, не сжить со света никакими напастями и хворями, а уж твоим насморком и подавно.

Интересная история, подумал я. Злой Котел – это несомненно Тропа, вернее, некая ее часть. Ясмень – лишь крохотный осколок неизвестного мира, до сих пор, наверное, существующего в какой-то совсем другой вселенной. А что это за бессмертные создания, которые помнят самое начало бедственной эпохи?

Однако по этому поводу вещун не мог сказать ничего существенного. Дескать, «бессмертные создания» – это такое устойчивое словосочетание, давно утратившее свой первоначальный смысл. Все в этом мире смертно, даже королева вещунов, давшая жизнь бесконечной череде благонравных потомков.

Свой предел положен и Злому Котлу. В далеком будущем он либо исчезнет, возвратив в прежнее состояние все свои составные части, либо примет еще более грандиозные размеры. Эпоха постоянства и покоя вновь сменится эпохой катастроф, и на все живое обрушатся невиданные бедствия.

– Откуда это известно? – поинтересовался я.

– Из того же самого древнего сказания, – ответил вещун. – Оно содержит и много других пророчеств.

– Хотелось бы послушать.

– Чтобы подробно изложить их, не хватит и целой жизни, – вещун от ощущения своей значимости даже надулся.

Но тут он, конечно, приврал. Столь многословных легенд просто не существует в природе. Иначе как бы один сказитель смог передать их другому. Даже на декламацию полного текста «Илиады» вкупе с «Одиссеей» уйдет, наверное, не больше суток. Поэтому я продолжал расспросы, надеясь разузнать что-нибудь новое о своих могущественных покровителях, чье бытие не ограничить рамками какой-то одной конкретной реальности.

– Но ведь в любой песне и в любой сказке есть что-то главное, что вспоминается в первую очередь. Нет ли в вашем сказании упоминания о существах, способных одновременно пребывать в разных местах? Или о мудрецах, из поколения в поколение накапливающих тайные знания?

– Нет, ничего такого я не припоминаю, – вынужден был признаться вещун, привыкший изображать из себя всезнайку. – Послушай лучше рассказ о том, какие муки претерпела в прошлом наша прародительница, зачавшая свое первое яйцо сразу от трех божественных созданий, явившихся одновременно из моря, из-под земли и с неба.

– Нет, оставим это на потом. В данный момент половые извращения меня не интересуют.

– Как хочешь… – похоже, что вещун обиделся, но не за себя, а за свою королеву.

– Давай лучше поговорим на тему перемен, грозящих этому вашему… Злому Котлу… в будущем. Меня интересуют подробности, – продолжал я, будто бы и не замечая его кислой гримасы.

– В сказании об этом упомянуто вскользь, – вновь оживился вещун. – Якобы из миров, не имеющих касательства к Злому Котлу, явится всесильный судья, который и определит дальнейшую участь всего сущего, как живого, так и неживого. Одинаково равнодушный и к нашим законам, и к нашему беззаконию, он будет творить суд исключительно по своему собственному разумению, стоящему выше добра и зла. И, когда приговор будет вынесен, никто не посмеет оспаривать его – ни силы природы, ни великие боги.

– Ты хочешь сказать, что у этого мифического судьи заранее развязаны руки и он волен поступать так, как ему заблагорассудится – либо благословить ваш мир на дальнейшее житье-бытье, либо уничтожить его вплоть до последней песчинки? – Да, – подтвердил вещун.

– И любой его приговор будет считаться в равной мере справедливым?

– По крайней мере, так гласит древнее предание.

– Круто… Неужели ты веришь в столь сомнительные пророчества?

– Почему бы и нет? Не забывай, что я и сам кормлюсь предсказаниями. Это умение передается у вещунов из поколения в поколение. Как можно не верить в то, что снискало славу моему народу?

– Если так, то попробуй предсказать мое будущее, – даже не знаю, почему мне вдруг пришла в голову эта идея. – А заодно напомни прошлое и растолкуй настоящее.

– Чем, интересно, ты собираешься платить за это? Сам ведь знаешь, что дармовое гадание не имеет никакой силы.

– Придумаю что-нибудь. Только, чур, не требуй от меня в оплату свое яйцо.

– Даже и не собираюсь. После здравых размышлений я пришел к выводу, что яйцо пока должно оставаться у тебя. Мне оно сейчас может только повредить. Если тенетники прознают про яйцо, я окажусь в полной зависимости от них. А на камень, завалявшийся в твоем мешке, они даже внимания не обратят. Что же касается платы за гадание, то пусть ее заменит твое клятвенное обещание беречь яйцо.

Все же странные существа эти вещуны. Сами живут за счет обмана и жульничества, а от других требуют заверений в честности и порядочности. Наверное, это и называется политикой двойных стандартов.

Возмущение, высказанное мной, было совершенно искренним:

– Разве я его не берегу? У тебя есть по этому поводу какие-нибудь претензии ко мне?

Пока нет. И хотелось бы верить, что не будет. Но, и мы вдруг расстанемся и тебе придется тонуть в болоте или гореть в огне, постарайся отбросить яйцо на безопасное расстояние. То же самое касается и воздушных полетов, – он указал пальцем вверх. – Избегай приближаться к Светочу. У него есть еще и другое название – Глотень. А если у тебя не останется выбора, бросай яйцо вниз.

– Оно не разобьется?

– Может, и разобьется. Но так появится хоть какой-то шанс на спасение.

– Что прикажешь делать, если я буду тонуть не в болоте, а скажем, в реке?

– Делай что хочешь. Яйцо воды не боится.

– Как ты его потом найдешь?

– Это уж мои заботы, – вещун поморщился. – Насколько я знаю, двуполые существа имеют некий орган, сравнимый с моим яйцом если не по сущности, то по названию. Ты ведь в случае нужды легко находишь его.

– Ну ты и сравнил! – я машинально подтянул свои штаны, сшитые из сыромятных шкур. – Это совсем другое дело.

– В твоем понимании – другое. А в моем – то же самое. Давай не будем препираться. От тебя сейчас требуется лишь одно – клятвенное обещание следовать моим советам.

– Клянусь, – небрежно обронил я.

– Так не клянутся! – возмутился вещун. – Поклянись чем-нибудь очень дорогим для тебя. Надеюсь, у твоих соплеменников существуют хоть какие-то вечные ценности.

– Дай подумать… – я поскреб свою изрядно заросшую голову. – Клясться жизнью банально… Детей у меня нет и никогда не было… Партбилета тоже… Удача – вещь скользкая, ею только проходимцы клянутся… А что, если поклясться мамой?

– Кто такая мама? – в устах бесполого вещуна это был вполне естественный вопрос.

– Для меня мама то же самое, что для вещунов королева, – популярно объяснил я. – Именно благодаря ей я и появился на свет.

Такое предложение вполне устраивало вещуна, и я торжественно поклялся мамой, что буду беречь вверенное мне яйцо от огня, от болотной топи, от Светоча, сиречь Глотеня, и от всех иных зловредных стихий.

Надо признаться, что эта клятва меня ни к чему не обязывала. Матушка моя, предпочтя заезжего циркача законному мужу-бухгалтеру, упорхнула из семьи, когда я находился еще в младенческом возрасте.

Если эта дама еще жива, то пусть ей сейчас икнется.

Теперь, когда все формальности уладились, можно было без помех приступать к гаданию. Однако вещун почему-то тянул время, бросая на мою котомку многозначительные взгляды.

– Что-то не так? – осведомился я.

– Все так. Но сначала ты должен передать мне яйцо, – сообщил вещун самым невинным тоном.

– Ты что – издеваешься? – если бы мы сидели за столом, я бы обязательно стукнул кулаком по его крышке. – Ведь все уже оговорено.

– Твоя правда, – согласился вещун. – Но дело в том, что самые верные предсказания даются именно при помощи яйца. Природа наделила его некоторыми исключительными способностями, помогающими выжить в нашем жестоком мире. К сожалению, большая часть этих способностей пропадает сразу после появления детеныша на свет. А то, что остается, дар предвидения, например, теряет былую остроту.

– Разве нет других способов гадания? – мне почему-то очень не хотелось расставаться с яйцом.

– Есть. По шишкам на черепе, по бреду, по форме ушей, по испражнениям, по мозолям на ногах, по проросшим семенам, по уголькам, по воде, по бросанию игральных костей, по небесным знамениям. Но любой из этих способов чреват ошибками. Если хочешь узнать о себе всю правду, позволь мне воспользоваться яйцом.

– Ладно уж, бери, – с великой неохотой согласился я.?? Только не вздумай дурачить меня. В гневе я страшен и непредсказуем, запомни это.

– Только не надо меня пугать! – огрызнулся вещун. – Я тебе не враг, а товарищ по несчастью. Побереги свою прыть на будущее.

Ничем не выдавая своих эмоций, он извлек из котомки яйцо, которое безопасности ради или просто из вредности прошло новую трансформацию. Сейчас оно напоминало сухую коровью лепешку. Самый бдительный сыщик не распознал бы в этой невзрачной штуковине зародыш разумного существа.

– Кто-нибудь уже гадал тебе? – в руках вещуна яйцо сразу приобрело изначальный вид и цвет, отчего сам он сделался похожим на Гамлета, тоскующего над черепом бедного Йорика.

– Можно сказать и так, – кивнул я, вспомнив последние минуты своего пребывания на Вершени.

– Вот и хорошо. Тебе будет с чем сравнивать… Протяни руку к яйцу… Ближе… Теперь попробуй коснуться его.

– Не дается! – удивился я. – Что за фигня такая!

– Ничего страшного… Так и должно быть. Яйцо видит в тебе противника и старается распознать его сущность. Только не спрашивай, как оно это делает. Хватай его – и все.

Легко ему было советовать! Яйцо отбивалось от меня всеми мыслимыми и немыслимыми способами – то становилось скользким, как кусок мыла, то подпрыгивало, словно теннисный мячик, то кололо мои пальцы чешуйками, внезапно появившимися на скорлупе.

Впрочем, продолжалось это недолго. Случалось мне и не таких строптивцев усмирять. Вдоволь испытав силу и ловкость моих рук, яйцо как-то сразу угомонилось.

– Что дальше? – спросил я.

– А дальше бросай яйцо до тех пор, пока я не скажу «довольно».

Я, словно кеглю, швырнул яйцо на пол, и оно покатилось по сложной непредсказуемой кривой, напоминавшей заячьи петли. Такие броски я повторял раз за разом, пока яйцо, которому подобная забава, наверное, изрядно надоела, не нырнуло в котомку.

– Довольно, – произнес вещун с некоторым запозданием.

Длилось все это минут пять, не больше. Уважающая себя гадалка за такой срок даже карты не успела бы разложить. Неужели таинственный сеанс яичной магии уже закончился? Или это только его прелюдия?

Вещун, до этого, скажем прямо, палец о палец не ударивший, а только наблюдавший за беготней яйца, вид имел томный и усталый, словно Геракл, совершивший свой очередной подвиг.

– Все в порядке? – осведомился я. – Или яйцо играет в молчанку? Чего ради оно носилось по полу, как по горячей сковородке?

– Не задавай ненужных вопросов, – поморщился вещун. – Чтобы оценить вкус лакомства, не обязательно знать рецепт его приготовления. У каждого повара есть свои секреты… А сейчас изволь выслушать то, что стараниями яйца мне стало ведомо о тебе.

– Я весь внимание, – в подтверждение этих слов я даже ладонь к уху приставил.

Вещун не обратил на мои дурачества никакого внимания. Да и вообще, столь задумчивым, как нынче, я еще никогда не видел. Говорил он медленно, с расстановкой, то есть в манере, его болтливому племени совершенно не свойственной.

– Гадая кому-либо, я первым делом задаю себе мысленный вопрос: где начался жизненный путь моего клиента и где он закончится…

– В могиле закончится, где же еще, – вставил я. – это и без гадания ясно.

– Не все так просто. Для кого-то могилой станет помойка, а для кого-то роскошный саркофаг. Согласись, что церемонии, которыми будет обставлена кончина любого из нас, во многом символизируют жизненные итоги.

– Соглашусь, хотя твое заявление не бесспорно. Но только давай без предисловий. Переходи к сути.

– Вот тут-то и загвоздка! Признаться, ты весьма озадачил меня.

– Со мной что-то неладно?

– Скорее со мной, – сказано это было таким тоном, словно вещун давно ожидал от меня какого-то подвоха. – Я не могу проследить начало твоего жизненного пути. Оно находится вне пределов моего восприятия. То же самое касается и твоей кончины.

– Что сие может означать?

– Лучше спроси об этом себя самого. Но я бы сказал так: либо ты вообще не существуешь, и я сейчас общаюсь с призраком, либо в Злом Котле ты лишь случайный гость. Лично я больше склоняюсь к первому предположению, ибо все известия о внешних мирах сильно напоминают сказку.

– А вдруг ты видишь перед собой того самого всесильного судью, которому вверена судьба Злого Котла? – я скорчил страшную рожу.

Перестань кривляться, – упрекнул меня вещун. – Не нахожу здесь никакого повода для веселья.

– Я, честно сказать, тоже. Но ты продолжай себе, продолжай…

– Второй вопрос, который никак нельзя обойти при гадании: как долго продлится жизненный путь моего клиента. Особой точности тут достичь невозможно, и я обычно ограничиваюсь лишь примерным сроком – очень долго, долго, не очень долго, очень недолго. Но твой случай не подпадает ни под одно из этих определений. Либо ты и в самом деле не существуешь, либо сможешь пережить наш мир. Не странно ли это?

– Скорее смешно. Гадалка ты, прямо скажем, аховая. Такого тумана любой дурак может напустить. То ты начала моей жизни не видишь, то у нее конца нет… Нашел себе бессмертное создание! Да я совсем недавно чуть не подох благодаря твоему коварству. Чудом выкарабкался… Ты мне лучше о простых вещах погадай. Что было, что будет, чем сердце успокоится. Долго ли мне еще странствовать? Сбудутся ли мои планы? Найду ли я себе друзей? Чего мне больше всего следует опасаться?

– А не много ли ты хочешь? – возмутился вещун. – Как я могу предсказать твое ближайшее будущее, если мы сейчас повязаны одной судьбой! А гадать про себя, сам знаешь, нельзя. Такие штучки потом боком выходят. Определенно можно сказать лишь одно: опасностей, подстерегающих тебя впереди, не счесть. Но ты каким-то загадочным образом сумеешь их преодолеть и в этой борьбе только окрепнешь.

– Наконец-то я дождался хороших новостей! Давай и дальше в том же духе.

– Сердце твое никогда не успокоится, а будет стремиться ко все новым и новым приключениям. Уж и не знаю, хорошо это или плохо. Но во всяком случае конца твоим странствиям не предвидится. Относительно планов я гадать не берусь. Все наши планы дым, можешь поверить мне на слово. Что касается друзей, тут я вынужден тебя огорчить. Ты переживешь почти всех, кто станет дорог тебе, а такие потери не проходят даром… Со временем у тебя даже наследник появится, но лучше бы этого не случилось.

– За что мне такое наказание?

За дело, надо полагать. Но это уже не входит в г рассматриваемых здесь вопросов… А опасаться тебе, как и любому из нас, следует двуличия и предательства.

– С какой стороны опасаться? – попытался уточнить я. – От высших созданий или от равных себе?

– От равных. Высшие создания, похоже, к тебе благоволят.

– Тоже неплохо.

– Если брать в общем, то тебя ожидает поистине необыкновенная судьба. Но я бы, например, не пожелал разделить ее с тобой. В отличие, скажем, от моего яйца, готового хоть сейчас составить тебе компанию. Похоже, что твой мешок устраивает его куда больше, чем моя паховая сумка, в которой он провел столько времени.

Сказав это, вещун приподнял котомку, горловина которой оказалась завязанной на узел. А ведь я мог бы поклясться, что после того, как яйцо закатилось внутрь, никто к ней не прикасался. Оставалось предположить, что это работа самого яйца. Почти как в загадке про инвалида – «без рук, без ног на бабу скок!».

– Стало быть, его мнение обо мне изменилось? Он уже не воспринимает меня как врага?

– Совершенно верно, – это признание, похоже, далось вещуну нелегко. – Оно умеет цепляться за жизнь, но совершенно не знает ее реальной подоплеки. Увы, это общий недостаток юных и еще несмышленых существ.

Дабы позлить вещуна, я пошутил:

– А может, оставить яйцо себе… Вот только боюсь, что в мешке оно не вызреет.

Однако вещун ответил вполне серьезно:

– Почему же… Яйцу нужно отнюдь не тепло моего тела, а, скорее, тепло души, та загадочная энергия, которая окружает любое разумное существо. Яйцо вызреет в твоем мешке, но на свет появится не вещун, характер и побуждения которого вполне предсказуемы, а некая химера, способная на все, что угодно. Уж лучше не рисковать.

– Но в любом случае память обо мне у яйца останется?

– Останется, если я не постараюсь вытравить ее.

От дальнейших разговоров с вещуном я уклонился, сославшись на усталость (так оно, кстати, и было).

Что можно было сказать по поводу его предсказаний? В чем-то они совпадали с напутствиями, которые я получил перед тем, как отправиться в путешествие по этому невероятному миру, составленному из осколков многих других миров. Особенно по части того, что каждое новое испытание должно изменить меня (будем надеяться, что в лучшую сторону). Тут уж, как говорится, из песни слова не выкинешь.

Впрочем, опытная гадалка всегда сумеет придать своим измышлениям видимость правдоподобия. Вот почему эта профессия так востребована. Кто-то торгует сладкими пирожками, кто-то сладкими девочками, а кто-то еще сладкой ложью. Товар на все времена.

Вот только неожиданное пророчество о наследнике выглядит как-то мрачно. До сих пор я даже мысли о детях не допускал. Только их мне еще здесь не хватало! Оказывается, избегнуть этой участи нельзя. Но что тогда означает зловещая фраза: «Лучше бы этого не случилось?» От меня понесет горгона Медуза? Или Баба-Яга?

А если все намного проще, и вещун, озабоченный поведением яйца, вдруг воспылает симпатиями к чужаку, пытается запугать меня всякими недобрыми намеками?

Ладно, надо соснуть. Утро вряд ли мудренее вечера тем более что в мирах, где отсутствуют суточные ритмы, это чисто условное понятие, но сон всегда освежает…

Первым, кто навестил меня после пробуждения, оказался рябой тенетник – тот самый, с которым я накануне повздорил. Таким образом, мои предчувствия сбылись.

Настроен он был на диво миролюбиво и даже, вопреки всем здешним традициям, доставил мне завтрак несколько весьма аппетитных на вид фруктов, насаженных прямо на иголки (на месте утраченных вчера уж выросли новые, почти такой же длины).

Используя язык бродяг и торговцев, на котором общался с вещуном, он пояснил свой великодушны поступок следующим образом:

– Я видел, с каким отвращением ты жевал бабочек. Кстати, в этом не было никакой необходимости. Бабочки не еда, а случайное лакомство. Раздача пищи происходит позже, и очень жаль, что ты на нее не явился. Отведай другой снеди. Вполне вероятно, что она удовлетворит тебя.

При этом он всячески старался придать своему голосу тембр, приемлемый для моего слуха, но все равно получалось нечто похожее на рулады Соловья-разбойника, от которых, как известно, обмирали не только люди, но и кони. Сон не только не унял, а наоборот, еще больше обострил голод, и я с жадностью набросился на предложенное угощение. Сочная мякоть фруктов слегка горчила но в общем-то могла удовлетворить самого взыскательного гурмана. И где только тенетники добывают эту вкуснятину, ведь до сих пор я не видел в их стране ни единого дерева.

Назад: Юрий Брайдер и Николай Чадович Первые шаги по Тропе: Злой Котел

Дальше: ЧАСТЬ II