Глава 14
Возвращение багряных призраков

…На сей раз он не странствовал в неведомых эмпиреях, а провалился в другой мир без всякой задержки, словно до него было рукой подать. Ещё секунду назад вокруг расстилалось белое, вымороженное беспощадной зимой пространство – и вот уже вокруг беснуется пламя, будто бы в самой преисподней.

Уже спустя мгновение после того, как видение целиком завладело Цимбаларем, он осознал, что вернулся во вчерашний день и находится сейчас в избе старосты Ложкина – более того, в той самой комнате, где Изольда Марковна Архенгольц собиралась держать оборону.

Неведомое создание, частицей которого с некоторых пор являлся Цимбаларь, обреталось в самом эпицентре пожара, однако никаких неудобств от этого не испытывало. Как всегда, не было и эмоций – даже элементарного любопытства.

Теперь он ясно видел и саму фольклористку, боком стоявшую к окну. Жадное пламя уже обхватило её с ног до головы, но пока ещё только лизало и гладило, словно ярко-рыжая сука своего любимого пёстренького сучонка.

Затем фольклористка закружилась в этом огненном вихре, будто бы танцуя вальс со стремительным призрачным кавалером.

Она уже и сама превратилась в пламень – сначала вспыхнула одежда, а потом факелом занялись волосы. Однако лицо фольклористки, не выражавшее ни боли, ни страха, оставалось надменно-загадочным, точно у египетского сфинкса.

Впрочем, так длилось недолго. Одежда огненным дождём облетела с тела, и фольклористка предстала нагой, как за сутки до этого в бане.

Под воздействием адского жара золотисто-нежная кожа пошла безобразными пятнами, а после вообще скукожилась. Наружу проступили внутренности. Соблазнительная женщина превратилась в безобразную чёрную мумию.

Дальше события развивались ещё быстрее: волосы исчезли, голова стала голым черепом, кости лишились плоти – и скелет распался, породив новый ослепительный фейерверк.

Пожар между тем уже терял свою прежнюю силу. Когда окончательно рухнула крыша, огонь взвился к небу и как бы разделился на четыре отдельных протуберанца – четыре багряных призрака, имевших лишь отдалённое сходство с человеческими фигурами.

Позади них зиял бездонный космический мрак…

Придя в чувство, Цимбаларь едва не свалился в могилу, на самом краю которой он неизвестно как оказался.

Гроб, оставленный без присмотра, сполз с земляного холмика, и Ложкин наполовину вывалился из него. Вдобавок ко всему один глаз покойника открылся, и могло показаться, что он лукаво поглядывает на своих объятых страхом могильщиков.

Кто-то из участников похоронной процессии бежал обратно к деревне, но таких было немного. Остальные сгрудились вместе, словно овцы, почуявшие волка.

Однако замешательство оказалось недолгим. Испуг улетучился так же быстро, как и возник. Люди протирали глаза, недоумённо оглядывались по сторонам, крестились.

Отец Никита, продолжая болезненно морщиться, затянул молитву. Гроб водрузили на прежнее место. Вдова и сноха упали на грудь покойника и запричитали, стараясь перекричать друг друга. Плакальщицы вновь затянули свою песню, больше похожую на звериный вой.

Люди с гвоздями в зубах и молотками в руках бесцеремонно оттеснили родственников и, не тратя времени даром, опустили гроб в могилу. По дощатой крышке забарабанили комья земли.

Вдова Ложкина, оборвав причитания на полуслове, громко объявила:

– Прошу дорогих соседей к нам на поминки. Уважьте покойника, как при жизни он уважал всех вас.

Тризну справляли сразу в нескольких домах, но почётных гостей позвали к Парамоновне, изба которой при случае заменяла и банкетный зал, и гостиницу, и ещё многое другое. Такая уж судьба у вдовой бездетной бабы – служить другим людям.

Цимбаларю досталось место напротив Страшкова. Кондакова с Людочкой усадили за дальний конец стола. Каким-то образом среди гостей оказался и Ваня, державшийся весьма свободно. Отец Никита на поминки не явился. Отсутствовала и чересчур невоздержанная на язык Зинка Почечуева.

Всеми делами в избе заправляла Парамоновна, знавшая поминальный обряд назубок.

Первым делом гостям подали кутью – безвкусную рисовую кашу с мёдом, однако от её дегустации Цимбаларь сумел увильнуть. Он вообще недолюбливал поминки, а уж если попадал на них, то ничего, кроме водки и острых закусок, не употреблял. Вот и сейчас он уже присмотрел себе миску с маринованными грибами и блюдо с мочёной клюквой.

Как и заведено, пили без тостов и долгих уговоров – сам себе налил, сам себе и причастился. Гости до поры до времени помалкивали, скорбно вздыхая и стараясь не чавкать.

После третьей рюмки никто из-за стола не встал, а после пятой изба загудела от оживлённых разговоров. Покойника если и вспоминали, то лишь ради приличия. С тарелок быстро исчезало всё самое вкусное. Водку повсеместно заменил самогон, который некоторые любители запивали брагой.

Вдова расхаживала вдоль столов и потчевала гостей. Сноха, подпершись рукой, что-то гундосила себе под нос.

В сенях мужики курили и рассказывали бородатые анекдоты. Про недавнее видение никто и не заикался, хотя Цимбаларь мог бы поклясться, что время от времени ощущает на себе странные взгляды, которые можно было охарактеризовать как неприязненные. Может статься, кто-то уже примерял его к одному из багряных призраков.

Кондаков тоже заметно нервничал, как жених-импотент на свадьбе. Что касается Людочки, то она к угощениям даже не прикоснулась. Один только Ваня, отдав должное скорби, теперь веселился вовсю.

Выждав удобный момент, Цимбаларь обратился к Страшкову:

– Мне очень понравилась ваша траурная речь. От всей души было сказано, а главное, по делу.

Сыродел оставил куриную ножку, которую грыз до этого, и доверительным тоном сообщил:

– Признаюсь по секрету, что слова, сказанные над гробом Ложкина, к нему самому никакого отношения не имеют. Я позаимствовал их из речи, произнесённой римским царём Нумой Помпилием по поводу смерти Гая Марция Кориолана. Люблю, знаете ли, почитать перед сном исторические сочинения. Особенно Плутарха.

– Все слова на свете уже были однажды сказаны. Важно то, что сегодня они попали в самую точку, – Цимбаларь продолжал петь Страшкову дифирамбы. – Только я не совсем понял смысл вашей фразы относительно лавирования между светом и тьмой. Остаётся неясным и символ пропасти, на краю которой якобы случалось стоять Ложкину.

– Имеется в виду лавирование Кориолана между Римом и его внешними врагами, – пояснил сыродел. – А край пропасти – это ненависть римского народа, чего Кориолану по большому счёту удалось избежать. История сама по себе весьма поучительная… Что касается Ложкина, то он лавировать не умел. Рубил сплеча, зачастую не задумываясь о последствиях. Впрочем, не нам его сейчас судить…

– Скажите, а как недавнее видение вписывается в вашу теорию массовой психологии? – Цимбаларь хотя и не скупился на комплименты, но испытывающего взгляда со Страшкова не спускал.

– Представьте себе, самым органичным образом, – с улыбочкой ответил сыродел. – Всех участников похорон в глубине души волновал вопрос: воздалось ли преступнице по заслугам или она сумела избежать божьего суда? Согласитесь, эта неопределённость мучила и вас.

– В какой-то мере мучила, – кивнул Цимбаларь.

– И случилось так, что в самый горестный момент похорон сотни людей одновременно пожелали убийце страшной кары. Сила этого эмоционального порыва и породила массовую галлюцинацию. Скорбящие увидели то, что они страстно жаждали увидеть, – сцену возмездия.

Пока Цимбаларь соображал, как бы получше ответить на эту галиматью, над ними чёрным коршуном нависла вдова Ложкина.

– Что же вы, люди добрые, всё говорите да говорите, а кушать не кушаете? – вознегодовала она. – Тут вам не говорильня, а поминки. Зубами надо работать, а не языком. Выпивайте и закусывайте, пока я добрая.

Суровая вдова сама налила им по стакану крепчайшей самогонки и навалила в тарелки здоровенные кусища варёной солонины, на которую Цимбаларь даже смотреть спокойно не мог.

Спустя некоторое время, повинуясь безмолвному сигналу Людочки, он покинул пиршественный стол, за которым гости уже пытались завести развесёлую песню.

Кондаков чуть ли не силком приволок Ваню, собиравшегося гулять нынче до упора (деревенские поминки просто очаровали лилипута простотой своих нравов).

После бурных событий сегодняшнего дня это был их первый серьёзный разговор.

– Как вы думаете, что это было? – спросила Людочка, имея в виду недавнее видение. – Констатация свершившегося факта или лишь способ утешить людей?

– Да я же вам сразу сказал, что она окочурилась, – ответил Цимбаларь. – Надо быть сказочным фениксом, чтобы уцелеть в озере горящего керосина.

С этим мнением косвенно согласился и Кондаков.

– Во всяком случае, смерть Изольды Марковны была показана весьма достоверно, – изрёк он. – Даже чересчур.

Точку в дискуссии поставил Ваня:

– Откинула фольклористка копыта, и нечего здесь нюни распускать. Кто на нас с огнём пойдёт, от огня и погибнет… Сейчас других проблем тьма– тьмущая. Под дамокловым мечом ходим.

– Тут ты, скорее всего, прав, – согласилась Людочка. – В избе я казалась себе беззащитной тёлкой, на которую точат нож.

– Признаться, и я ощущал себя не в своей тарелке, – сказал Цимбаларь. – Если измышления о багряных призраках имеют под собой основу, сегодня нам был вынесен повторный смертный приговор.

– Который могут привести в исполнение безо всяких околичностей, – буркнул Кондаков. – Пырнут под шумок ножичком – и ищи потом виноватых… Надо нам поосторожнее быть. В чужих компаниях меньше засиживаться.

– Один раз собрался оттянуться – и то не дали! – с горечью произнёс Ваня. – Разве это жизнь…

– Ты и так неплохо оттянулся, – упрекнула его Людочка. – Поллитру высосал, если не больше. А ночью опять холодный компресс будешь требовать.

– В прошлый раз мне не компресс был нужен, – ухмыльнулся Ваня. – Я на твой новый пеньюар хотел полюбоваться. Офигенная вещь! В нём и для журнала «Плейбой» не зазорно сняться.

– Да ну тебя! – Отмахнувшись от Вани, Людочка обратилась к Цимбаларю: – О чём это ты так увлечённо беседовал со Страшковым? Неужели он открыл тебе тайный смысл своей траурной речи?

– Как же, дождёшься, – скривился Цимбаларь. – Скользкий типчик, будто налим. Наплёл мне сорок бочек арестантов. Дескать, сказана эта речь была лишь для красного словца и к Ложкину никакого отношения не имеет. Истинный её автор – римский царь Нума Помпилий, высказавшийся подобным образом по поводу смерти военачальника Кориолана, наломавшего при жизни немало дров.

– Эту версию я проверю, – пообещала Людочка. – А ведь тебя можно поздравить с удачей. Прогноз относительно грядущего видения полностью подтвердился.

– Это и есть прямое доказательство превосходства мужской интуиции над женской. – Цимбаларь оживился. – А ты присутствующих на похоронах переписала?

– Надиктовала фамилии на кассету, – ответила Людочка. – Завтра сверю со списком жителей деревни. Но, по-моему, взрослое население присутствовало процентов на восемьдесят пять, а то и больше.

– Что этот факт нам даёт? – поинтересовался Кондаков.

– Я хотел убедиться, что видения возможны только в условиях массового скопления людей, – сказал Цимбаларь. – Стрессовая ситуация тут, скорее всего, ни при чём. По-настоящему горевали очень немногие, можно сказать, единицы… Мы уже установили, что инициатором убийств являются видения. Теперь надо выяснить, как они возникают. Если отбросить всякие бредни о богах и демонах, остаётся так называемый человеческий фактор. Не исключено, что среди жителей деревни имеются люди с аномальными психическими свойствами, способные намеренно или неосознанно влиять на сознание окружающих. Они-то и вызывают у толпы приступы чрезвычайно красочных галлюцинаций. Зачем это нужно, дело десятое. Разберёмся попозже. Сейчас надо выявить этих людей-запалов, людей-катализаторов. Когда их круг определится хотя бы приблизительно, будем работать с ними привычными для нас способами.

– Зажимать пальцы в дверь и показывать пятый угол, – ввернул Ваня.

– Как же ты этих гавриков выявишь? – с сомнением произнёс Кондаков. – Тем более если они действуют неосознанно.

– А над этим давайте подумаем вместе.

– Я бы предложила такой метод, – сказала Людочка. – Вначале надлежит под каким-то благовидным предлогом собрать вместе жителей Чарусы. Когда их количество достигнет величины, близкой к критической, что, по моим подсчётам, составляет примерно сто двадцать – сто тридцать человек, будем присоединять к основной массе тех, кто находится под подозрением… У тебя, Сашка, есть такие?

– Имеются.

– Появление этого гипотетического человека-запала и вызовет видение, – продолжала Людочка. – Вы можете возразить, что по пути от деревенской околицы до кладбища к процессии не присоединился ни один новый человек. Верно. Но фишка здесь в том, что толпой люди собрались лишь у могилы Ложкина, а до этого шли, растянувшись по дороге на многие десятки метров… Правда, для большей достоверности эту процедуру придётся повторить несколько раз.

– Дело, конечно, хлопотное, – сказал Цимбаларь. – Но, если не придумаем ничего лучшего, попробовать стоит… Ты, Пётр Фомич, хочешь что-то сказать?

– Хочу, – кивнул Кондаков. – При современном развитии медицины любое отклонение от нормы, хоть физическое, хоть психическое, можно определить при помощи диагностических методов. Анализ крови садиста имеет вполне определённые особенности. У лиц, склонных к серийным убийствам, томография выявляет повышенную активность некоторых участков мозга. Иммунная система прирождённых волокит работает несколько иначе, чем у приверженцев моногамии. На эту тему я читал статью в одном весьма серьёзном научном журнале. Поэтому предлагаю подвергнуть жителей Чарусы всестороннему медицинскому обследованию. Начиная от состава мочи и крови, вплоть до молекулярного уровня. Уверен, что наука выявит тех, кто мутит здесь воду.

– В американском штате Юта такие обследования, наверное, вполне возможны, – сказал Цимбаларь. – Но нам в любом случае придётся подождать до весны… Другие предложения есть?

– Выпить на посошок и разойтись по домам, – изрёк Ваня.

– Это никогда не поздно, – Цимбаларь едва успел перехватить лилипута, порывавшегося вернуться на поминки. – Я по делу спрашиваю… Если других предложений нет, принимается план Лопаткиной. Завтра соберём общее собрание, посвящённое выборам нового старосты. И сделаем всё так, как задумали. Не исключено, что рыбка и в самом деле клюнет.

В это время шум в избе резко усилился, и из неё на улицу повалил народ, достигший, как говорится, кондиции. Грянула залихватская частушка. Запиликала расстроенная гармошка. Хохот, мат, визг и музыка нарушили покой глухой морозной ночи.

– А Ложкин-то всё видит, – Ваня погрозил в сторону избы пальцем. – Его душа ещё сорок дней будет витать над родимым домом.

– Он к землякам претензий не имеет, – сказал Кондаков. – Пусть напоследок порадуется вместе со всеми…

Однако уже на следующий день стало ясно, что провести общее собрание не такое уж и простое дело, как это казалось вначале. И хотя с прямым противодействием сталкиваться не приходилось, люди под любим предлогом старались увильнуть от казённого мероприятия.

В больничке резко увеличилось количество пациентов, требовавших для себя постельный режим. Мужики вдруг засобирались на зимнюю рыбалку. У баб появилось множество неотложных дел.

Пришлось Цимбаларю лично обойти все избы и вручить каждому совершеннолетнему члену семьи повестку, в которой чёрным по белому было сказано, что в случае неявки адресат будет подвергнут принудительному приводу. Стариков, помнивших раскулачивание, коллективизацию и трудовую повинность, особенно пугали круглые лиловые печати «Для справок».

На организационные мероприятия ушло три дня. Не надеясь на сознательность масс, Цимбаларь попросил Людочку с утра распустить школьников, дабы те ещё раз напомнили родителям об их гражданском долге.

К полудню деревенские жители потянулись в клуб, где стараниями Зинки Почечуевой было прибрано и натоплено. На собрании председательствовал Кондаков, имевший большой опыт общественной работы, в том числе среди никарагуанских индейцев, афганских дехкан и эфиопских пастухов. Цимбаларь и Людочка отвечали за выполнение намеченного плана.

Когда Зинка Почечуева, выполнявшая обязанности секретаря, зарегистрировала сто двадцатого участника, Кондаков открыл собрание. В это время в зале не хватало около дюжины человек, по разным причинам попавших участковому на заметку. Каждому из них полагалось особое приглашение.

Кратко изложив причины, заставившие провести внеочередное собрание, Кондаков предложил присутствующим выдвигать кандидатуры на освободившийся пост деревенского старосты, попутно намекнув, что, хотя эта должность и считается общественной, проистекающие от неё привилегии с лихвой окупят все неизбежные хлопоты и неудобства.

После слов председательствующего в зале повисла тягостная тишина. Люди перешёптывались, скрипели фанерными креслами, но глаз на президиум, где вместе с Кондаковым и Почечуевой восседали несколько бессловесных ветеранов войны и труда, старались не поднимать.

– Активнее граждане, активнее, – попросил Кондаков. – Вы ведь не на государственный заём подписываетесь, а старосту себе выбираете… Предлагайте кандидатуры.

– Судимых можно? – спросил кто-то из задних рядов.

– Нежелательно, – ответил Кондаков.

– А шалашовок? – поинтересовался тщедушный старичок, притулившийся у стены.

– Шалашовок нельзя, а женщин можно, – нахмурился Кондаков. – Это всё же официальное мероприятие, поэтому попрошу соблюдать элементарные приличия.

– Тогда предлагаю Вальку Дерунову! – заявил всё тот же неугомонный старичок, не видевший особой семантической разницы между женщиной и шалашовкой. – Она и при Ложкине в деревне заправляла. Пусть себе и дальше командует. Тем более что никакой другой работы у неё нет.

– Спасибо, Михеич, уважил, – раздался из зала голос Вальки. – Но за шалашовку я с тебя спрошу.

Вытянув шею, чтобы получше видеть первого кандидата, Кондаков спросил:

– Дерунова, вы согласны с выдвижением? Самоотвод не просите?

– Против воли народа не попрёшь, – лузгая кедровые орехи, ухмыльнулась Валька.

Тогда Кондаков официальным тоном обратился к Зинке Почечуевой, заранее скривившейся так, словно ей нанесли личное оскорбление:

– Внесите в протокол для тайного голосования кандидатуру Валентины Деруновой.

Народ в зале возмущённо загудел:

– На фиг нам эти тайны! Открыто будем голосовать! Пиши Вальку, и вся недолга! Уж она как подмахнёт, так подмахнёт.

– Кому я здесь подмахивала? – Валька с ногами залезла на кресло. – А ну-ка покажи своё рыло!

– Да мы про подпись говорим, а совсем не про то, о чём ты подумала, – смеялись в ответ молодые мужики.

Кое-как успокоив зал, Кондаков заявил:

– Выборы должны проходить на альтернативной основе. Это основополагающий принцип любой демократии. Прошу предлагать другие кандидатуры.

Из задних рядов снова спросили:

– А если, к примеру, человек судим не за уголовщину, а за политику?

– За какую ещё политику? – лицо Кондакова приобрело страдальческое выражение. – Вы имеете в виду упразднённую пятьдесят восьмую статью?

– Нет, я имею в виду изнасилование члена партии.

– После собрания подойдёте сюда, и мы обсудим этот вопрос наедине, – с трудом сдерживая себя, сказал Кондаков. – А сейчас продолжим работу согласно повестке дня.

Пустопорожняя болтовня длилась бы ещё долго, но одна из старух догадалась предложить кандидатуру Парамоновны, носившей, как это выяснилось, довольно редкую для здешних мест фамилию Шелуденко.

Такая инициатива очень не понравилась мужской части аудитории. Посыпались довольно резкие реплики:

– А почему одни бабы?

– Не хотим дырявому войску подчиняться!

– На мыло кошек драных!

– Мужика давай!

– Предлагаю Михеича!

– Кирюху Осипова! Кирюху Осипова!

– Кирюху нельзя! Он мозги давно отпил.

– А Михеич припадочный!

– Ты сам припадочный! – взъярился старичок, выдвинувший кандидатуру Вальки Деруновой. – Я на фронте оружейным расчётом командовал! Благодарность от маршала Воронова имею!

В результате этих словесных баталий за считаные минуты к двум женщинам добавилось сразу трое мужчин, правда, имевших довольно сомнительную репутацию.

Видя, что запахло перебором, Кондаков прекратил прения. Было объявлено, что голосование состоится после небольшого перерыва, необходимого для печатания бюллетеней.

Мужчины, собиравшиеся перекурить это дело, сунулись было к дверям, но они оказались запертыми. На некоторое время в клубе воцарился старый чекистский принцип: всех пускать, но никого не выпускать. Роль строгих привратников выполняли Людочка Лопаткина и Ваня Коршун, напросившийся к ней в добровольные помощники.

Цимбаларь действовал в строгом соответствии с заранее составленным графиком, где были указаны все те, кто, по его мнению, мог иметь отношение к возникновению видений.

Как только Людочка сообщила по рации о начале собрания, Цимбаларь зашёл в избу местного шорника Тужилина, имевшего странное свойство при каждом новом видении оказываться в двух шагах от участкового.

Застав хозяина за обедом, он строго спросил:

– Почему не на собрании?

– Да вы же сами говорили, что оно назначено на два часа, – от неожиданности шорник подавился перловой кашей.

– Не мог я такое говорить. Ты, наверное, ослышался, – Цимбаларь пару раз врезал ему кулаком между лопаток, что ещё больше усугубило кашель. – К лошадиному ржанию привык, вот человеческую речь и не понимаешь. Собирайся в темпе!

Он сам довёл Тужилина до клуба и буквально с рук на руки передал Людочке, тут же сделавшей отметку в особом списке.

Следующим на очереди был сосед и душевный приятель покойного Борьки Ширяева – Пахом Косолапов, скорее всего знавший не только о значении багряных призраков, но и о многом другом. Он был доставлен в клуб спустя пятнадцать минут после Тужилина.

За отцом Никитой Цимбаларь пришёл в тот момент, когда на собрании объявили перерыв. Священник, занятый по хозяйству (попадья, по примеру других законопослушных граждан, уже час как находилась в клубе), очень удивился беспочвенным с его точки зрения претензиям участкового.

– Я ведь лицо духовное и к мирским делам непричастен, – говорил он. – Кроме того, вы даже не предупредили меня. Матушку предупредили, а меня почему-то нет. Это, в конце концов, похоже на издевательство.

– Это похоже на обыкновенную человеческую забывчивость, – возразил Цимбаларь, упрямый как никогда. – Пропустили вашу фамилию в списке, а теперь вдруг опомнились.

– Неужто это собрание нельзя провести без меня?

– То-то и оно. В сложившейся ситуации важен каждый голос. Районным властям нельзя давать повод для сомнения. Мне тяжко об этом говорить, но в случае неповиновения я буду вынужден применить силу.

– То есть силой доставите меня на суд толпы? – Такая перспектива весьма заинтриговала священника. – Эта ситуация весьма напоминает знаменитую сцену в Гефсиманском саду, когда за Иисусом Христом пришли вооружённые пособники иудейских старейшин. Не хватает только Иуды Искариота… Ну что же, я, по примеру Спасителя, подчиняюсь грубой силе и повторяю его бессмертные слова: «Не я ли каждый день учил вас в храме, а вы пришли ко мне с мечами и кольями, яко к разбойнику…»

Однако уже через сотню шагов им повстречался человек, с известной натяжкой способный заменить Иуду.

Это был сыродел Страшков, приближавшийся к клубу с другой стороны. Драматизм ситуации состоял в том, что его черёд посетить собрание ещё не наступил. Цимбаларь сразу почуял, что вся их хитроумная затея может окончиться крахом.

Спустя минуту священник и сыродел обменялись рукопожатиями. Помешать этому было уже невозможно.

– Полюбуйтесь только! Меня ведут под конвоем на совершенно никчёмное собрание, – пожаловался отец Никита. – Просто произвол какой-то.

– А вот я узнал об этом событии совершенно случайно, – сообщил Страшков. – Полным ходом идут выборы старосты, а меня, члена всех общественных комиссий, даже не поставили в известность. Непорядок! Пришлось наведаться без приглашения.

Цимбаларь попытался как-то отвлечь внимание Страшкова, чтобы потом, если удастся, придержать его на положенное время, но сыродел, взяв священника под локоток, уже вошёл в фойе клуба и направился прямиком к Людочке, выполнявшей сегодня совершенно не свойственные ей функции цербера.

Девушка, совершенно не готовая к такому повороту событий, растерялась, однако дёргаться впустую не стала и с приветливой улыбкой пропустила припозднившуюся парочку в зал. В награду за это отец Никита благословил её.

Цимбаларь в сердцах отшвырнул в сторону недокуренную сигарету.

Бюллетени для тайного голосования напечатали при помощи принтера, входившего в комплект Людочкиного компьютера, а затем раздали всем присутствующим – под роспись, естественно.

Кондаков популярно объяснил, что напротив фамилии избранника необходимо поставить какой-нибудь знак – крест, галочку или хотя бы достаточно жирную точку.

Поскольку кабинки для голосования отсутствовали, бюллетени заполняли прямо на местах. Одни сельчане долго изучали их, примериваясь к разным фамилиям, а другие ставили значки просто наугад. Были и такие, кто демонстративно разорвал полученные от секретаря бланки.

Затем избиратели цепочкой потянулись к урне для голосования, на которой ещё сохранился совдеповский герб с пшеничными колосьями, земным шаром и всяческими масонскими прибамбасами, введёнными в коммунистическую геральдику пламенным революционером Львом Давыдовичем Троцким.

Голосование закончилось через четверть часа, однако присутствующих попросили не расходиться – мог понадобиться второй тур.

Бюллетени считали непосредственно на столе президиума, раскладывая их на пять отдельных кучек. Почти сразу стало ясно, что Валька Дерунова лидирует с огромным отрывом. За неё был подан почти каждый второй голос.

Зинка Почечуева, на протяжении всего собрания строившая Кондакову глазки, теперь шепнула ему на ухо:

– Как хотите, но я эту курву победительницей объявлять не буду. Потом с ней горя не оберёшься. Лучше скажем, что выиграл кто-то из мужиков. Никто нас не проверит.

Кондаков уже и сам склонялся к этой мысли (Валька не тянула на старосту даже внешне), но старик Михеич, державшийся на втором месте, не собрал и трёх десятков голосов – это даже при том, что в его актив были засчитаны бюллетени, где вместо положенного значка стояли бранные словечки типа «козёл» или «лапоть».

Да и какой из Михеича староста – одна борода! Он и с грамотёнкой-то не в ладах. Если и помнил кое-что шестьдесят лет назад, то на Курской дуге контузией отшибло.

Кирюха Осипов, невесть как попавший в кандидаты, и того хуже – пьяница, бездельник, браконьер, мелкий воришка. Из того же теста слеплен и третий кандидат – Пашка Гуськов. Этот вдобавок ещё и кобель, ни одной юбки мимо не пропустит.

Положение, можно сказать, было безвыходное – хоть себя самого в старосты предлагай.

Как раз в это время собрание почтили своим присутствием отец Никита и сыродел Страшков. Наиболее культурные представители молодого поколения немедленно уступили им свои места. Чуть погодя вошли Цимбаларь, Людочка и Ваня. Как говорится, теперь все были в сборе.

Зинка, размахивая бюллетенями, побежала к вновь прибывшим. Её остроконечные груди, свободно мотавшиеся под тонким свитерком, было последнее, что увидел Цимбаларь, прежде чем скромненький интерьер деревенского клуба сменился грандиозным и жутким пейзажем неведомого мира.