Глава шестнадцатая

Когда Егор остановил машину на стоянке у городской онкологической больницы, было девять часов тридцать минут утра по московскому времени и восемь тридцать по местному.

Пожалуй, уже можно, подумал Егор и направился ко входу.

Через пятнадцать минут выяснилось, что Хорунжая Таисия Григорьевна находится в реанимации, доступ в которую категорически запрещён всем без исключения родственникам.

– Даже единственному сыну? – без надежды осведомился Егор.

– Даже ему, – безжалостно ответила противного вида тётка из окошка регистратуры.

Егор вздохнул и вышел на улицу покурить и подумать.

Ещё через двадцать минут, пообщавшись с такими же, как и он, но более опытными родственниками больных, он узнал массу полезных вещей.

Во-первых, что реанимация находится на четвёртом этаже.

Во-вторых, что начальника реанимационного отделения зовут Антон Михайлович.

В-третьих, что Антон Михайлович охотно берёт взятки и предпочитает доллары.

В-четвёртых, что он, Антон Михайлович, буквально только что пришёл на работу.

В-пятых, что в больнице совсем нет лекарств, особенно болеутоляющих (вернее, они есть, но только за большие деньги).

А также массу иных полезных вещей.

Пора было действовать.

Он загасил окурок, бросил его в урну, одёрнул куртку и решительно распахнул входную дверь.

На четвёртый этаж удалось попасть беспрепятственно, но дальше начались некоторые трудности.

Так вышло, что за всю свою тридцатипятилетнюю жизнь Егору ни разу не пришлось давать взятку и теперь он чувствовал себя не в своей тарелке. Деваться однако было некуда и, призвав на помощь врождённое и благоприобретённое нахальство коренного ростовчанина, он сунул пять долларов церберше на этаже, после чего получил халат и лично был препровождён к кабинету заведующего реанимационным отделением.

Антон Михайлович, вальяжный, начинающий лысеть со лба, пятидесятилетний мужчина, благосклонно согласился уделить раннему посетителю пять минут своего драгоценного времени.

Егор вкратце рассказал кто он такой (пришлось даже показать паспорт) и аккуратно положил под чью-то историю болезни, лежащую на столе прямо перед Антоном Михайловичем, сто долларовую банкноту.

Заведующий реанимационным отделением издал неопределённый звук, небрежным движением убрал деньги во внутренний карман и сказал:

– Ну что ж, в порядке исключения, думаю, можно вам разрешить посещение прямо сейчас. Тем более, если позволите мне быть откровенным, надежды практически нет никакой. Разве что чудо, но чудеса, как вы сами понимаете, случаются крайне редко. И ещё. У вашей мамы сильные боли, а нас тяжёлое положение с болеутоляющими средствами и…

– Да, именно об этом, Антон Михайлович, я тоже хотел с вами поговорить, – перебил его Егор. – Вот сто долларов. Пожалуйста, введите маме лекарство прямо сейчас. Если нужно, я заплачу ещё.

– М-м… пока этого вполне хватит.

Он снял трубку и отдал распоряжение по телефону, после чего предложил Егору сигареты «Мальборо», пепельницу и зажигалку.

– Спасибо, я курю свои, – ответствовал Егор и в свою очередь предложил заведующему «Донской табак».

Антон Михайлович выразил заинтересованность неведомой ему доселе маркой, и оба закурили.

– Всё равно нужно подождать, пока подействует лекарство, – пояснил заведующий. – А вы, я вижу, не местный?

Они поговорили о былом могуществе Союза Советских Социалистических Республик, посетовали на теперешнюю разобщённость братских народов, нищету, дороговизну, коррупцию властей и пришли к выводу, что Украина равно как и Россия катятся в одну и ту же пропасть, дна которой до сих пор не видно. Пора было идти.

– Пожалуй, не буду вам мешать, – решил Антон Михайлович, проводив Егора до палаты. – Только потом обязательно загляните ко мне, хорошо?

– Хорошо, – кивнул Егор, сделал глубокий вдох и выдох и открыл дверь.

Это была палата на двоих.

Мама – он узнал её сразу – лежала у окна и смотрела на Егора широко распахнутыми серыми глазами, его глазами, в которых Егор увидел изумление и страх.

На деревянных ногах он подошёл к кровати, сел на краешек и, сквозь перехвативший горло спазм, даже не прохрипел, а прокаркал:

– Ма-ма…

– Сынок… Егорушка…

Соседка по палате спала и не видела, как мать и сын плачут, обнявшись, счастливыми и горькими слезами.

А потом что-то неуловимо изменилось и, когда Егор выпрямился, то сквозь пелену слёз увидел, что мама лежит странно и неподвижно с закрытыми глазами и застывшей улыбкой на тонких обескровленных губах.

Никогда на глазах Егора не умирал человек, но он понял, что мама только что умерла.

В последствии Егор и сам удивлялся быстроте и решительности собственных действий. Он как-то сразу сообразил, что звать персонал реанимационного отделения бесполезно, – ему ведь ясно сказали, что больная обречена и спасти её может лишь чудо.

И такое чудо у Егора в запасе имелось.

В два шага он очутился у окна и рывком распахнул настежь створки.

Свежий майский ветерок ворвался в палату, крутнулся по углам и, подхватив застарелые запахи болезни, боли, лекарств и смерти, вышвырнул их наружу.

Егор глянул вниз, увидел на автостоянке свою машину и во всю мощь глотки и лёгких рявкнул так, что с крыши взлетела стая голубей:

– Анюта!! На помощь!!

Целую, длящуюся вечность, секунду ничего не происходило. А потом события попёрли напролом, будто толпа пассажиров в метро в час пик, стараясь непременно влезть в один и тот же очень короткий временной интервал.

Проснулась и испуганно приподнялась на локтях мамина соседка по палате – молодая черноволосая женщина с измождённым лицом, чем-то похожая на певицу Софию Ротару.

Дверь палаты распахнулась, и на пороге, словно ниоткуда, возникла больших размеров дежурная врачиха с гневным выражением лица.

Анюта оторвала колёса от земли и взмыла в воздух.

На площадке перед больницей раздались изумлённые крики невольных зрителей:

– Твою мать!

– Дывысь!!

– Гляди, гляди!

– Ой, мамочки, шо робыться!

– Рятуйтесь, добры люды!!

И прочее в том же духе.

Егор повернулся к кровати, откинул казённое одеяло и взял почти невесомое тело мамы на руки.

– Что вы делаете?! – завопила дежурная врачиха. – Антон Михайлович!!

Анюта уже висела вплотную к окну, и её задняя дверца была распахнута.

Егор ногой пододвинул к окну стоящий неподалёку стул и, воспользовавшись им как ступенькой, взошёл на подоконник. Потом он пригнулся, боком протиснулся внутрь машины, устроил маму, повернулся и крикнул:

– Не волнуйтесь, с ней всё будет в порядке! – и тихо добавил. – Анюта, мы исчезаем.

Анюта плавно рванула с места, заложила крутой вираж и, ускоряясь, пошла в сторону близлежащего леса.

Егор лежал на лесной поляне в высокой густой траве и смотрел в небо. Небо здесь было высокое, какого-то необыкновенно ясного голубого цвета с маленькими плотными белоснежными облаками, неторопливо и причудливо меняющими свою форму и так же неторопливо плывущими с запада на восток, – небо, совсем не похожее на его родное, вечно подёрнутое пылевой дымкой, ростовское небо.

Около четырёх часов назад Анюта опустилась на просёлочную дорогу и отрывистым голосом сообщила:

– Слушай, выполняй и не задавай вопросов. Первое: я сейчас же меняю форму, чтобы нас не узнали. Второе: мы едем на заправку, что тут неподалёку, и ты заливаешь в бак бензин. Третье: если мне удастся спасти твою маму, ты возвращаешься в город на обычной машине, потому что контакт со мной на несколько дней будет прерван.

Егор только кивнул в ответ и выдавил из себя какой-то неопределённый звук, с восторженным испугом наблюдая за трансформацией собственного автомобиля.

Это было похоже на сцену из фантастического фильма. Металл и пластик салона «поплыли». Рулевая колонка, баранка, приборная доска, рычаг переключения передач и рычаг ручного тормоза, сиденья, обивка, дверные ручки и сами дверцы – всё прямо на глазах меняло прежние привычные очертания, перетекая из одной формы в другую.

Поражённый, Егор выскочил из машины и ещё успел заметить последние изменения корпуса и цвета. Секунда, другая… и перед ним стоял новёхонький «Фольксваген Гольф» цвета «мокрый асфальт». Не самой последней модели, но вполне престижный даже по европейским меркам.

Однако времени терять было нельзя, и Егор, как во сне проделал всё то, что приказала ему Анюта: доехал до заправки, залил полный бак бензина (маму пришлось уложить на заднее сиденье и укрыть одеялом от посторонних глаз), вернулся назад, нашёл поляну, загнал на нёё машину так, чтобы её было не видно с просёлочной дороги и принялся ждать.

И это ожидание длилось уже почти четыре часа.

Егор перевернулся на живот, подумал, не закурить ли, но понял, что курить не хочет – за время, проведённое на поляне он и так выкурил чуть ли не пачку сигарет. Хотелось не курить, хотелось есть. Странное существо человек, решил Егор, прямо сейчас, на его глазах, происходит самое, что ни на есть настоящее, чудо, а он думает о хорошо прожаренном куске мяса с отварной картошечкой и… Егор сглотнул слюну и поднялся на ноги. Потянулся, сделал несколько разминочных движений и оглянулся на Анюту

С этого расстояния ему не было видно маму, которая лежала внутри салона на опущенных сиденьях.

Подойти посмотреть…

За последние четыре часа он столько раз подходил посмотреть, что уже потерял этим подходам счёт. И каждый раз он подходил с надеждой и отходил всё с ней же, но и со всё увеличивающейся толикой сомнения и отчаянья – в конце концов Анюта не Господь Бог, а мама действительно умерла.

Но Анюта молчала, молчал и он. Молчал, продолжал ждать и продолжал надеяться.

Нет, всё-таки надо закурить.

Егор полез в пачку и обнаружил, что она пуста. Теперь он имел перед самим собой полное право подойти к машине и взять из бардачка целую пачку сигарет и мимоходом (разумеется, лишь мимоходом!) посмотреть как идут остальные дела.

Так он и сделал. А когда, достав непочатую пачку, осторожно покосился на маму, то обнаружил, что она уже не умерла, а просто спит. Её грудь невысоко и мерно вздымалась и опускалось, лицо порозовело, морщины разгладились и даже волосы, казалось, приобрели какой-то другой – молодой – цвет.

– Слава тебе, Господи, – прошептал Егор, перекрестился и тут же осознал две вещи: первое, что благодарить надо не столько Бога сколько Анюту (то есть, Бога надо благодарить в лучшем случае за то, что он создал Анюту) и второе, что по его лицу текут слёзы.

Ощущая покой и счастье, он вытер мокрые щёки, неторопливо выкурил сигарету, после чего улёгся в теньке прямо на траву и уснул честным сном исполнившего свой долг человека.

Он проснулся от холода, сел, недоуменно озираясь вокруг, и тут же всё вспомнил.

Мама.

Смерть.

Анюта.

Мама… Как она?! Егор вскочил на ноги и подбежал к машине.

Мамы в салоне не было.

Господи, этого ещё не хватало! Где-то сзади раздался характерный треск ветки, на которую наступили ногой. Егор обернулся и увидел выходящую на поляну маму.

– Мама!

– Сынок!

Они долго стояли обнявшись посреди лесной поляны. Мама плакала счастливыми слезами, а Егор гладил её по голове и шептал:

– Ничего мама всё хорошо мама всё теперь будет хорошо ничего, ничего…

А потом они сели в машину и поехали домой.

– Ты мне расскажешь, что произошло? – спросила мама.

– Дома, хорошо? Кстати, у тебя есть ключи от квартиры?

– Они остались в больнице, – виноватым голосом сказала она. – Это плохо, да?

– Ну что ты, всё хорошо. В больницу так и так надо заехать. Во-первых, забрать твои вещи, а во-вторых, мне всё равно нужно побеседовать с этим вашим Антоном Михайловичем.

– Я почему-то боюсь, – она поёжилась и каким-то беспомощным взглядом посмотрела на Егора.

– Ты теперь со мной, – улыбнулся Егор, – и поэтому ничего не бойся. Господи, как хорошо, оказывается, иметь маму, которую можно любить и защищать!

– Я плохая мать, – она покачала головой, и Егор увидел, что её глаза опять наполнились слезами. – Я тебя бросила. Никогда себе не прощу. Но, поверь, не было дня, не было часа, чтобы я…

– Не надо, мама, прошу тебя, – он оторвал правую руку от руля и погладил её по худому плечу. – Теперь всё будет по-другому, правда?

– Да, – она улыбнулась и вытерла ладонями мокрые глаза. – Теперь всё будет по-другому.

В больницу они вошли вместе и вместе поднялись на четвёртый этаж.

– Ты старайся молчать, – сказал маме Егор. – Говорить буду я, – и толкнул дверь кабинета Антона Михайловича.

Заведующий реанимационным отделением оказался на месте. Увидев Егора и свою, ещё несколько часов назад безнадёжно больную пациентку, он резко откинулся в кресле и ухватился пальцами за упитанный подбородок.

– Здравствуйте ещё раз, глубокоуважаемый Антон Михайлович! – весело сказал Егор, поставил напротив начальственного стола два, приткнувшихся у стены стула, усадил на один из них маму, а на втором, свободно закинув ногу за ногу, устроился сам.

– Как видите, – продолжил он, не давая заведующему опомниться, – чудеса всё же случаются. Мне, разумеется, не следовало поступать столь э-э… экстравагантным образом, но, поверьте, в имевшей место ситуации просто ничего другого не оставалось. Как видите, мои безумные надежды полностью оправдались, и теперь моя мама, а ваша бывшая пациентка Таисия Григорьевна Хорунжая, абсолютно здорова. Насколько я знаю, такие случаи в истории медицины бывали. Вспомним, например, чудесное и внезапное излечение от рака писателя Солженицына… так что вы можете не волноваться, а доложить по начальству, что безнадёжная пациентка выздоровела. В чём, несомненно, есть немаловажная заслуга лично вас и вашей больницы. Так что, Антон Михайлович, я и моя мама очень вам благодарны и в знак нашей благодарности, не сочтите за… в общем, примите от чистого сердца.

Егор привстал и положил на стол перед заведующим триста долларов.

Антон Михайлович посмотрел на американские деньги, быстро оторвал руку от подбородка, и через полсекунды никаких долларов на столе уже не было.

– Э-э… вы не представляете, как я рад! – воскликнул Антон Михайлович. – Тут, правда, среди персонала распространились какие-то нелепые слухи, что будто вы чуть ли не по воздуху…

– Это не слухи, – продолжая весело улыбаться, перебил его Егор. – Именно, что по воздуху. Но здесь нет ничего особенно необычного. Видите ли, просто у меня экспериментальная модель автомобиля. Вообще-то, она засекречена, но…

– Ни слова больше! – замахал руками Антон Михайлович. – Я всё прекрасно понимаю! Государственная тайна – это вопрос серьёзный. Я в этом, поверьте, тоже кое-что смыслю и обещаю вам со своей стороны полное молчание.

– Рад, что не ошибся в вас, – с самым серьёзным видом промолвил Егор. – Антон Михайлович, нам бы хотелось получить личные вещи и…

– Разумеется, разумеется! Сейчас распоряжусь! – Антон Михайлович снял телефонную трубку, набрал номер и начальственным тоном приказал принести к нему в кабинет одежду и личные вещи Хорунжей Таисии Григорьевны, которая, в связи с выздоровлением, выписывается из больницы. – И, пожалуйста, побыстрее, – он положил трубку и снова откинулся в кресле. – И всё же, Таисия Григорьевна, – обратился он к Егоровой маме, – я, как врач, вынужден просить вас пройти медосмотр в любое удобное для вас время. Лучше всего прямо завтра с утра. Хорошо? Я обещаю, что это не займёт много времени. Должен же я что-то записать в историю болезни!

– Не знаю… – неуверенно улыбнулась бывшая больная. – Как сын скажет.

– Кхм-м! – поперхнулся заведующий отделением.

– Я думаю, это нужно сделать, – с безмятежным видом согласился Егор. – Только не очень рано. Часов в одиннадцать вас устроит?

– Вполне! – как ребёнок обрадовался Антон Михайлович, и тут принесли одежду и вещи.

– Переоденусь уже дома, – решила мама и встала со стула. Ёй явно не терпелось покинуть эти стены.

– Не смею задерживать, – Антон Михайлович тоже поднялся и протянул Егору руку. – До свидания. Очень было приятно познакомиться.

– До завтра, – сказал Егор, с силой пожимая холёную ладонь заведующего. – И заранее спасибо.