Эпизод третий

Мы провели с Машей совершенно чудную ночь и весь следующий день. Это было воскресенье, но, когда ты отдыхаешь на море, у тебя каждый день воскресенье, и я на время забыл о том, что завтра мне надо идти на работу.

Мы валялись на пляже, купались в изумительно-прозрачной и тёплой воде, обедали в очень дешёвом по московским меркам кафе (кормили там, однако, вкуснее, чем в иных московских ресторанах), которое было устроено прямо на отплававшем своё кораблике, гуляли вдоль речки по тенистому, уже приготовившемуся к осени, лесу.

Нам было хорошо. Маша оказалась москвичкой и занималась с отставшими в развитии детьми с нарушениями речи в каком-то специализированном детском саду. Ей только что исполнилось двадцать два года, и с каждой минутой она нравилась мне всё больше и больше. Она обладала удивительно гармоничной, ладной и крепкой фигурой. Не коренастой, а именно крепкой, наполненной какой-то изначальной силой и здоровьем. Такие фигуры больше присущи, вероятно, девушкам из отдалённых, не тронутых тлением цивилизации территорий и местностей нашей по-прежнему необъятной родины, нежели жительнице крупнейшего и греховнейшего в мире мегаполиса. Ноги не длинные и не короткие, не худые и не толстые, а именно такие, как надо, – округлые икры, маленькая точёная коленка, крутые и сильные бедра. Высокая грудь, руки, по всему видно, привыкшие ко всякой работе, но с узкой кистью и длинными изящными пальцами. Совершенной формы зад, гордая шея, большие кругловатые тёмно-карие глаза… Впрочем, описывай, не описывай, а всё равно ничего не получится. Каждый в любом описании увидит своё, так же, как и я видел Машу так, как больше не увидел бы никто.

Но бесконечный, казалось бы, день всё же начал клониться к вечеру, и передо мной встала проблема возвращения в Москву. Точнее, проблемы возвращения как раз не существовало. Существовала проблема принятия мной решения и последующего выполнения этого самого решения. Того или иного.

Над нами довлеют стереотипы поведения, из-за которых практически никто из нас не может себя чувствовать воистину свободным. Да и как не довлеть, когда любой человек вынужден ежедневно зарабатывать на хлеб насущный и опутан десятками иных мелких и крупных проблем? Это теперь я могу посмеяться над своими прежними тревогами, а тогда мне казалось… Впрочем, это неважно. А важно то, что в Москву я решил всё-таки вернуться. И я вернулся. Рано утром, оставив на туалетном столике рядом со сладко спящей Машей записку о том, что, к сожалению, вынужден теперь уйти по срочному делу, но вечером, в семь часов, обязательно жду её у скульптуры дельфина и русалки на Центральной аллее…

Глупо идти на обыденную работу, после того, как обнаружил в себе столь феноменальные способности. Но. Вот именно. Извечный вопрос Шуры Балаганова «как снискать хлеб насущный?», не даёт нам спокойно наслаждаться жизнью, предаваясь неспешным размышлениям и чувственным удовольствиям. За «просто так» денег не платят, а воровать я был не приучен. И к бизнесу в любом его виде совершенно не приспособлен. Оставалось одно – работать, используя ту небольшую толику умения, образования и таланта, которую я получил изначально при рождении и приобрёл в процессе своей, пока ещё не очень долгой, жизни.

Вот уже два с половиной года я работал обычным корреспондентом в отделе происшествий одной крупной ежедневной московской газеты. Количества зарабатываемых мной таким путём денег вполне хватало на оплату, взятой в наём, однокомнатной квартиры (сам я не коренной москвич, и своего жилья у меня в столице не было) и сравнительно безбедную жизнь. Удавалось даже кое-что изредка отсылать родителям и сестре. Вот откладывать деньги не получалось. Впрочем, это у меня не получалось никогда.

Работа журналиста никогда не надоедает тем, кто этим болен и не мыслит своего существования без газеты, журнала, радио, телевидения или интернет-здания. Среди журналистов много таких, отравленных на всю жизнь. Я, по молодости лет, и сам считал, что увлекательнее работы газетчика нет ничего на свете, – ты первым узнаешь новости, встречаешься с массой интересных людей, всегда в центре событий и можешь поведать миру не только о них, но иногда и о своём к этим событиям и людям отношении. А уж как приятно, к примеру, видеть в руках незнакомого человека свежий номер газеты, открытый именно на твоей статье – об этом я подробно и не говорю! Но. Но с годами мой журналистско-корреспондентский пыл несколько поугас. Новости, события и люди начали приобретать штампованные, заранее известные черты и оттенки, ежедневная газетная суматоха и бедлам уже не подстёгивали нервы и воображение, а, наоборот, угнетали и вызывали желание немедленно сбежать от всего этого в ближайшую пивную. Да и золотое перо, честно говоря, мне за семь лет занятий журналистикой так и не удалось выковать (выточить, отлить, приобрести?). Мои репортажи и новости охотно ставились в номер, коллеги и начальство хвалили их на планёрках, я получал премии и поощрения, но дальше этого не шёл. У меня, по большому счёту, не получались хорошо ни обзоры, ни аналитические материалы, ни просто статьи на какую бы то ни было тему. Точнее, они у меня, разумеется, получались, но я и сам прекрасно видел, что их уровень сильно не дотягивает до уровня материалов талантливых журналистов крепкой столичной газеты. Там не менее, к перу и бумаге – точнее к экрану монитора и клавиатуре – меня тянуло, и я понимал, что ничем иным, как складывать слова в предложения, а предложения в относительно осмысленный текст, я заниматься не хочу. Да и не умею. Поэтому все чаще в последнее время начинал я подумывать о возвращении к сочинению художественной прозы (в юности я баловался стихами и рассказами и даже долгое время посещал литературную студию при местном отделении Союза писателей).

Однако, мечты мечтами, а жить как-то было надо, и поэтому я продолжал ежедневно ходить в редакцию и выдавать на гора полторы-две тысячи строк в месяц новостных заметок, репортажей с места событий и статей, что называется, «по горячим следам».

Газета моя была утренней, поэтому делалась, в основном, после обеда и вечером, и в редакцию мы должны были приходить не позже одиннадцати часов (разумеется, если не случалось ничего срочного, но для таких случаев корреспонденты всех отделов были обеспечены мобильной связью).

В своей московской квартире я появился ровно в семь тридцать. Спать не хотелось. Я принял контрастный душ, побрился, не торопясь соорудил себе завтрак из двух варёных яиц, двух же бутербродов с маслом и большой чашкой свежесваренного кофе, в восемь часов посмотрел новости по телевизору, одел чистую футболку и летнюю куртку (по небу бежали подозрительные тучи, а из приоткрытой балконной двери несло отнюдь не черноморским солнечным теплом), прихватил на плечо свою неизменную рабочую сумку и в восемь часов сорок пять минут вышел из дому.

Московское метро я люблю не только за способность быстрой и относительно удобной доставки меня любимого практически в любую точку города, но и за возможность в пути спокойно и без суеты поразмышлять о насущных проблемах или о чем-нибудь отвлечённом, не имеющем к сегодняшнему дню прямого отношения. А когда и где ещё можно предаться подобным размышлениям в этом необъятном и яростном городе? Вот я и размышлял. До редакции, расположенной внутри Садового кольца, мне нужно было добираться (с учётом пешего хода до метро и от метро) около часа, так что времени вполне хватало.

Размышлял я, конечно, о том, что со мной произошло. Первый эмоциональный всплеск уже пошёл на спад (чему изрядно поспособствовала встреча с Машей), и мысли мои приняли более стройный и последовательный характер.

Ну хорошо, думал я под гул и свист электропоезда, со мной произошло то, что принято называть чудом. До что там «принято называть»…. Самое настоящее чудо и произошло.

Но теперь спрашивается, что мне с ним делать, господа?

Удивительное дело. Я всегда считал себя человеком с довольно развитым воображением и худо бедно, но наделённым кое-какой фантазией, но теперь, столкнувшись напрямую с открывающимися передо мной небывалыми возможностями, растерялся и никак не мог сообразить в чём же, собственно, «небывалость» этих самых возможностей состоит. Почему-то в голову упорно лезла пошлая картинка, как я тёмной ночкой возникаю в подвале-хранилище какого-нибудь банка…. Дальше картинка обрывалась. Оно и понятно. По натуре я не только не бизнесмен, но и не вор. Конечно, грабить банк – это совсем не то же самое, что грабить, скажем, прохожих (ущерб не олицетворённый и вообще все банки сами – те ещё грабители). Но. Спрашивается, что я буду делать после того, как попаду в это самое хранилище? Мало того, что сигнализация наверняка сработает, так ведь и денежки со всякими ценными бумагами и золотыми слитками там не на полу лежат, а в сейфах. Я же не то что сейф – простую дверь обычным ключом, иногда затрудняюсь открыть. И вообще, при чём здесь банк? Неужто только для этого судьба наделила меня способностью мгновенно перемещаться в пространстве? Нет, наверняка, должны быть более достойные и благородные цели для моих теперешних возможностей. Например…. Вот тут я и обламывался. Кроме ограбления банка и путешествий по любым странам и континентам, ничего в голову почему-то не лезло.

Так, в некоторой растерянности и всего с двумя мыслями в голове я и прибыл в редакцию.

Редактор моего отдела Петя Кудрявцев, как ни странно, оказался уже на месте и приветствовал моё появление радостно-удивлённым возгласом:

– Оп-па! На ловца, как говорится, и зверь бежит!

– Чёрт меня дёрнул прийти сегодня пораньше… – поздоровался я в ответ, усаживаясь за свой стол и включая компьютер. – Что, опять какая-нибудь пакость случилась и некому, кроме бедного-несчастного Лени Житинева её осветить?

– Угадал, – притворно вздохнул Петя. – Именно, что пакость. А также именно, что некому. Роберт в командировке, Василий на больничном, а Соню посылать – дохлый номер. Не справится она.

– Что случилось-то? – тоскливо спросил я, понимая уже, что от срочного задания не отвертеться.

– Ты новости сегодня по ящику смотрел? Хотя нет, в восьмичасовых этого ещё не было.

– Да чего не было-то? – не выдержал я. – Что за дурацкая привычка – кота за хвост тянуть! А ещё редактор отдела происшествий называется. Говори давай.

– Ну ладно, сам попросил, – процитировало вездесущую Масяню начальство. – Значит так. Три часа назад террористы захватили Ростовскую атомную электростанцию.

– Ни хрена себе… – присвистнул я. – Как это «захватили»? Так вот просто взяли и захватили?

– Идём к главному. Он уже на месте, ждёт нас и все тебе и мне заодно расскажет.

Главный редактор газеты Иван Алексеевич Переверзев встретил нас энергичным рукопожатием и тут же попросил секретаршу Олю принести три кофе.

– Садитесь, молодёжь – предложил он и сам демократично уселся напротив не за свой главредакторский, похожий на небольшой и очень захламлённый аэродром, стол, а за длинный и узкий стол для посетителей.

– Ты Лене рассказал, что случилось? – спросил он у Пети.

– Без подробностей, Иван Алексеевич. Мы сразу к вам.

– Правильно, – кивнул тот. – Из первых рук – оно надёжнее. Слушайте оба и запоминайте. Итак, чуть больше часа назад группа террористов, предположительно исламского вероисповедания и кавказского происхождения, захватила Ростовскую атомную электростанцию. Я получил это сообщение непосредственно от ФСБ. У нас, как вам известно, с этой организацией хорошие отношения. Вы, Лёня, знаете ведь Ковригина Александра Васильевича? Заместителя руководителя пресс-центра?

Ковригина я знал и поэтому утвердительно кивнул головой.

– Так вот, – продолжил главный. – Полетите с ним. Сначала в Ростов, а потом, местной авиалинией, в Волгодонск. Станция находится в этом… как его… Дубовском районе Ростовской области, в тринадцати с половиной километрах от Волгодонска. Вы, Лёня, когда-нибудь бывали в Волгодонске?

– Нет, Иван Алексеевич. В Ростове был однажды. Пару дней, проездом.

– А я бывал. В ранней юности строил Атоммаш по комсомольской путёвке… – глаза главреда подёрнулись на секунду мечтательной дымкой. – Но это к делу не относится. В общем, так. Сейчас быстро в кассу за командировочными, потом домой – собираться. Через два часа за вами придёт редакционная машина и отвезёт в аэропорт. Вылет в пятнадцать десять. Билет вам я уже заказал. Только деньги заплатить – и всё. Устраивайтесь в Волгодонске где хотите и как хотите, но чтобы информацию я от вас получал ежедневно. Такого ещё в истории цивилизации не было, и я хочу иметь на месте своего профессионального корреспондента. В телефоне вашем сотовом встроенный GPRS-модем имеется?

– Обязательно.

– Пользоваться умеете?

– Разумеется.

– Очень хорошо. Петя, выдай ему свой редакционный ноутбук. Если что сломается, найдёте в Волгодонске компьютер с подключением к Сети, в какой-нибудь местной редакции, например или в интернет-кафе…. Короче, не маленький, разберётесь. Вопросы?

– Есть парочка. На сколько дней командировка?

– Откуда же я знаю? Пока ситуация не разрешится. Тем или иным способом.

– Вот именно. Второй вопрос как раз о способах разрешения данной ситуации. Чего хотят террористы, сколько их, и что грозят учинить в случае невыполнения их требований?

– Это сразу три вопроса, – ухмыльнулся Иван Алексеевич. – Но ответы на них вы, разумеется, вправе знать заранее. Отвечаю. Сколько их, не знает точно пока даже ФСБ. По предварительным данным – несколько десятков. Хотят они всего-навсего двадцать миллионов долларов наличными, вертолёты и свободный воздушный коридор на территорию Грузии. Оттуда, вероятно, собираются в какой-нибудь Иран или аллах ведает куда…. Иначе обещают взорвать реакторы всех четырёх блоков. Предварительно расстреляв заложников. Это всё, что я знаю. Подробности вам расскажет Ковригин. И сами выясните по прибытии на место. Да, чуть не забыл. Поскольку дело экстраординарное и опасное, то вам будет за август начислен двойной оклад. Также обещаю повышенный гонорар на все публикации на эту тему, первую полосу и хорошую премию по возвращении. Командировочные получите также в двойном размере. Устраивает?

– Вполне, – я постарался скрыть облегчение от того, что главный сам ответил на незаданный мной вопрос.

– Тогда – по коням. И возьмите вот это. В самолёте изучите – пригодится, – он протянул мне с полтора десятка страниц распечатки в прозрачном файле. – Это данные о Ростовской АЭС.

– Спасибо, – я взял распечатку. – Так я пошёл?

– Счастливо, – он пожал мне руку. – И это… не геройствуй там особенно, Лёня, хорошо? Ты нам живой нужен. И по возможности здоровый.

На улицу я вышел с деньгами в кармане, ноутбуком в руке и в некотором ошалении. Уж как-то очень быстро и неожиданно всё получилось. Впрочем, в газете, а особенно у нас, в отделе происшествий, всегда так. Но всё равно – террористы, грозящиеся взорвать АЭС – это уже слишком. Прямо не жизнь, а роман в мягкой обложке какой-то. Я даже на некоторое время забыл о том, что со мной произошло вечеров в пятницу, вчера и сегодня утром. Но, уже почти дойдя до станции метро, вспомнил. А вспомнив, направился в ближайший двор, зашёл за металлические гаражи, огляделся, как человек, собирающийся справить малую нужду, и перенёсся в свою квартиру. Глупо терять час с лишним на дорогу, когда времени и так мало.

Уже дома, собирая дорожную сумку, я подумал, что мог бы таким же макаром попасть и в Ростов, но, поразмыслив, решил, что не стоит. Что-то мне подсказывало, что мою фантастическую способность нужно держать до поры до времени в крепкой тайне. И чем дольше, тем лучше.

Редакционная машина доставила меня во Внуково за полтора часа до отлёта. Я направился прямиком к кассам, выкупил заказанный билет и как раз прятал в карман деньги и документы, когда сзади меня негромко окликнули:

– Здравствуй, Лёня.

Разумеется, это оказался Саша Ковригин, заместитель начальника пресс-службы ФСБ.

– Привет, Саша, – обернулся я, заранее изобразив на лице приветливую улыбку.

С Ковригиным мы были на «ты», пару-тройку раз пили вместе водку и неоднократно встречались по служебным делам. Он хорошо относился к моим репортажам, а я нормально относился к его сволочной работе (впрочем, назовите мне хоть одну не сволочную работу!), старался войти в положение и редко задавал провокационные вопросы.

Мы пожали друг другу руки.

– До старта ещё час двадцать, – поправляя очки на полноватом лице, объявил Ковригин. – Иди регистрируйся, а потом мы тяпнем с тобой коньячка, и я тебе расскажу то, что пока могу рассказать.

– Надо же! – восхитился я. – Первый раз ты хочешь мне сам что-то рассказать. Да уж, по этому поводу, действительно, стоит тяпнуть коньячка!

– Ситуация уж больно неординарная, – объяснил фэсбэшник. – И мы заинтересованы в правильном её освещении.

– Вы всегда заинтересованы в правильном освещении любой ситуации, – усмехнулся я. – Но предложение, разумеется, принимается с удовольствием.

Странно устроен человек, а в особенности журналист. Казалось бы каких-то пару-тройку часов назад я искренне размышлял о том, что пора бросать газету и, в силу кардинально изменившихся обстоятельств, заняться чем-нибудь более серьёзным, основательным, возможно, интересным и – несомненно! – прибыльным, но, как только пахнуло острым и горячим, забыл обо всём и, словно хорошая охотничья собака, опять готов идти по следу хоть к чёрту на рога. Или это не азарт, а просто выработанный с годами профессионализм не даёт увильнуть в сторону и заставляет довести дело до конца? Но ведь тот же профессионализм пополам с опытом подсказывает, что за одним делом тут же следует другое, не менее важное – и так до старости.

Ладно, подумал я, подходя к стойке регистрации, ещё разок – и всё. В конце концов не каждый день террористы АЭС захватывают….

Народу в аэропорту, несмотря на ещё длящуюся пору отпусков, было немного. Мы сели за столик в пустующем кафе, заказали кофе и одновременно вытащили из внутренних карманов курток почти одинаковые двухсотпятидесятиграммовые, забранные в коричневую кожу, металлические фляжки.

– Во как! – восхитился Ковригин. – Приятно осознавать, что кто-то думает так же, как ты сам. Ну, за хороший конец.

– Во всех смыслах, – поддержал я.

Мы стукнулись флягами и сделали по глотку. Принесли кофе.

– Рассказывай, – предложил я, доставая блокнот и ручку.

Оказывается террористы захватили АЭС ещё в пять часов утра. Самое удобное время. Ночь уже прошла, день ещё, как следует не начался, доблестная охрана полуспит-полубодрствует, а ночная смена устала и тоже находится в изрядно расслабленном состоянии. Впрочем, охрана, на самом деле оказалась доблестной и оказала сопротивление. В результате огневого контакта четверо террористов погибли и несколько были ранены. Охрана же потеряла девять человек убитыми, одиннадцать ранеными и в конечном результате была разоружена и взята вместе с обслуживающим персоналом станции в качестве заложников.

– Это не обычные бандиты, – говорил вполголоса Ковригин, перегнувшись ко мне через стол. – Сработано очень и очень профессионально. Несомненно, они прошли отличную подготовку. И вообще, судя по всему, долго и успешно воевали и в первую и во вторую чеченскую и, возможно, где-то ещё. Так что охране, даже такой боевой, как на Ростовской АЭС, было не устоять. Во-первых, любая, даже самая подготовленная охрана, – это всё лишь… охрана. Во-вторых, как всегда, фактор неожиданности….

– Этот фактор неожиданности можно обозначить по другому и одним словом, – усмехнулся я. – Прошляпили. И не охрана, а именно ваша контора. И вообще. Разве на подобных объектах расположена ВОХРа? Разве не спецчасти МВД? Особенно на юге, где Чечня под боком!

– Мы не боги, – слегка поморщился Ковригин. – Всего знать и предвидеть не можем. А насчёт МВД… Не для печати. Кое-кто за это ответит, поверь. Потому что буквально за четыре месяца до сегодняшнего дня спецчасть, как ты говоришь, и заменили ВОХРой. Очень профессиональной, повторяю, и обученной. Но ВОХРой.

– Как интересно… – протянул я. – И кто же отдал такое замечательное распоряжение?

– Узнаешь со временем, – буркнул Ковригин. – Говорю же, – не для печати.

– Можно подумать, что ты у меня единственный источник информации. А если я об этом узнал от кого-то другого? Уже там, на месте?

– Ради бога. Я же не запрещаю тебе эту информацию печатать. Я только говорю, что получил ты её не от меня.

– И то хлеб, – вздохнул я. – Слушай, Саша, я ведь никого не обвиняю. Пока. Просто всякий раз зло разбирает. Кашу-то лучше совсем не заваривать, чтобы потом расхлёбывать не пришлось.

– А она все равно заваривается, да? Нам, поверь, тоже не сладко и все разборы полётов ещё впереди. Эх, чую, полетят головы и звёздочки с погон…. В общем, сколько их, террористов этих, мы пока в точности не знаем. Думаем, что-то около сотни. Предполагаем также, что взорвать все четыре реактора они способны. Если, как они утверждают, мины уже установлены, то мощности их, поверь, с лихвой хватит, чтобы разнести к чертям, входные камеры реакторов, трубопроводы и даже внешнюю защитную гермооболочку. А она, между прочим, выдерживает землетрясение до семи баллов, прямое попадание самолёта весом в 20 тонн на скорости 700 км/час и избыточное давление до 5 атмосфер. Не считая ураганов, пыльных бурь и прочих смерчей с наводнениями. Можешь себе представить, что будет, если они взорвут все четыре активные зоны и внешнюю гермооболочку впридачу? Я тебе скажу. Будет сразу четыре Чернобыля. И даже ещё хуже.

Ковригин замолчал и нервно отхлебнул из фляги. Я пропустил и спросил, закуривая:

– Саша, а вы уверенны, что они не блефуют?

– До конца пока не уверены. Но думаю, что в течение сегодняшнего дня всё выяснится. И всё равно, даже если мин или бомб, назови, как хочешь, нет… в общем, при желании и должном умении и без всякой взрывчатки на АЭС можно учинить такое, что тот же, повторюсь, Чернобыль покажется невинным сном ребёнка. Там, блин, один блок рванул, а здесь у нас четыре. И потом. У них ведь заложники, понимаешь? И не просто заложники, а специалисты, атомщики. Заставят пустить реакторы в разнос – и всё. Привет, Вася. Короче, хреновая ситуация, как не крути. Но тут есть своя тонкость. Деньги и вертолёты они требуют завтра к двенадцати часам. Если их не будет, обещают для начала взрыв трубопровода одного реактора, а затем показательный расстрел нескольких заложников. Для демонстрации серьёзности намерений, так сказать.

– Ага, – сообразил я. – Именно поэтому вы и думаете, что они не блефуют, да? Фактор времени. Если к двенадцати часам завтра не будет денег и вертолётов, а мин и бомб на самом деле нет… Для того, чтобы пустить реактор в разнос, нужно гораздо больше времени, чем для того, чтобы его тупо взорвать. Так? И если выяснится, что взорвать реакторы они не могут, то… Хрен с ними, с заложниками, будем штурмовать. Да, Саша? Я угадал?

– Фантазёр… – пробормотал Ковригин. – Заметь, что я тебе ничего не говорил, а ты сам только что всё это придумал.

– Хорошо. Пусть придумал. Каковы же тогда на самом деле будут наши действия?

– Думаем пока. Думаем и ведём переговоры. Тянем время. Впрочем, если бы план действий уже был, я бы тебе всё равно сейчас ничего не сказал. Сам понимаешь почему… Оп-ля, а вот и телевизионщики… Все, бегу прятаться в туалете.

Он подмигнул, бросил на стол деньги, прошёл за стойку и, мельком показав молоденькой буфетчице служебное удостоверение, скрылся в подсобке, чтобы выйти через задний ход.

За время полёта до Ростова я успел внимательно просмотреть распечатку главного редактора и узнал массу полезных и нужных для дальнейшей работы вещей.

Оказывается, строить Ростовскую АЭС начали в прошлом веке, в ноябре 79-го. Тогда ещё никакими Чернобылями и не пахло, а Советскому Союзу, изнемогавшему в экономической и военно-космической гонке с мировым капитализмом-империализмом, позарез нужна была дешёвая электроэнергия в больших количествах. Потом СССР распался, строительство приостановили, но через несколько лет решили всё-таки станцию достроить. И достроили. Уже в нашем веке. И вывели на рабочий режим. Четыре энергоблока с реакторами типа ВВЭР – каждый мощностью в 1000 мегаватт; распределительные устройства ОРУ-500 и ОРУ-220, предназначенные для преобразования и вывода электроэнергии за пределы АЭС; резервные дизельные электростанции – по три на каждый энергоблок; насосные станции, пруд-охладитель (кусочек Цимлянского водохранилища, огороженный специальной дамбой); ресиверы (сборщики) газов; здание переработки радиоактивных отходов, административно-бытовой и лабораторный корпуса; гараж…. В общем, большое и серьёзное хозяйство, карта которого прилагалась в распечатке, и которую карту я постарался внимательно изучить. А потом изучил параграфы под названием «Максимальная проектная авария» и «Максимальная запроектная авария».

Если верить прочитанному, – а у меня были основания к сомнениям, поскольку текст явно писали энергетики-ядерщики – то при максимальной проектной аварии («разрыв одного из четырёх главных циркуляционных трубопроводов с истечением теплоносителя первого контура»), ничего страшного не произойдёт. Потому что, якобы, 98 % суммарной активности выброса придётся на радиоактивные инертные газы, 1,9 % – на сравнительно короткоживущий йод-131 (период полного распада – 2-3 месяца) и только доли процента – на по-настоящему опасный цезий-137.

В общем, пейте дети, молоко, гуляйте на свежем воздухе и ничего не бойтесь. Слышали, знаем.

При «максимальной запроектной аварии» положение становилось несколько хуже, но, оказывается, тоже отнюдь не катастрофическим. Подобная авария как раз и предполагает разрыв не только трубопроводов, но и выходной камеры реактора, следствием чего явился бы мощный выброс в атмосферу именно цезия-137. Но и при этом, как уверяли авторы текста, «никакой серьёзной опасности для населения в районе размещения станции не возникает». Так, ерунда. Вроде временной (на 2-3 месяца) эвакуации детей и беременных женщин из близлежащей зоны, йодной профилактики населения и временного ограничения потребления продуктов питания местного производства.

Все хорошо, прекрасная маркиза.

И с чего это всё так переполошились?

Подумаешь, взорвут террористы все четыре реактора. Ну и что? Ограничим потребление местных продуктов – и все дела. В крайнем случае эвакуируем беременных женщин и детей.

Я со злостью сунул распечатку обратно в сумку и уставился в иллюминатор. Самолёт шёл на посадку.

До хутора Подгоренская, расположенного в пяти километрах от главного корпуса АЭС, мы добрались только к девяти часам вечера. В отличие от Волгодонска и Ростова, где многие уже начали паковать вещи, а некоторые и уезжать, взяв только самое необходимое, никакой паники здесь не наблюдалось. Хуторяне отнеслись к случившемуся философски и, понадеявшись на Господа Бога, правительство и антитеррористические подразделения спецназа, в подавляющем большинстве остались дома. Сторожить добро и ждать, когда вся эта опасная суета закончится, чтобы можно было вернуться к нормальной жизни.

Мне повезло – удалось довольно быстро найти комнату в крепком на вид саманном доме, принадлежавшем пожилой чете. По словам этой милой семейной пары, их дети (сын и дочь) давно жили в Волгодонске в собственных квартирах, а сами они всегда рады новому интересному – да ещё и корреспонденту из самой столицы! – человеку. Ну и денежный фактор, конечно, сыграл не последнюю роль, потому что сумма, которую я им предложил за каждый день проживания, по местным хуторским меркам, была очень солидной.

Ночная темнота на юге наступает быстро. В Москве, особенно летом, я привык, что вечер длится долго и совсем неохотно переходит в короткую несерьёзную ночь. Здесь же яркий, в полнеба, закат незаметно перешёл в сумерки, а когда я, устроившись в комнате и разделив со своими хозяевами немудрёный ужин, вышел на улицу, на небе уже зажглись первые крупные звёзды.

Справедливо рассудив, что ночь для многих предстоит бессонная, я прямиком направился в штаб, который расположился в центре хутора, в двухэтажном кирпичном здании сельсовета. Надо было, пока не набежали коллеги-журналисты, выправить по аккредитации бейдж с фотографией и печатью и узнать, что нового произошло за то время, пока мы добирались до места.

Хутор не спал и был, каким бы избитым не показалось это сравнение, похож на растревоженный муравейник. Полным электрическим светом горели окна в домах и редкие уличные фонари; где-то рядом ревели моторы армейских грузовиков, в отдалении слышались отрывистые команды и топот солдатских сапог. Несколько раз, пока я добрался до центральной площади, меня обгоняли спешащие офицеры и люди в штацком, но с военной выправкой и дважды для проверки документов останавливал патруль. При этом второй раз моё редакционное удостоверение и паспорт вызвали подозрение, так что в штаб я был доставлен под конвоем. Разобрались, однако, быстро. В кабинете пресс-центра на втором этаже усталый секретарь, сверившись с аккредитационным списком, оформил мне бейдж, который я незамедлительно нацепил на куртку и сказал, что Александр Васильевич Ковригин на данный момент отсутствует и, скорее всего, ужинает в местном кафе напротив, которое, в силу чрезвычайных обстоятельств, временно приспособили под круглосуточный пункт питания. Я поблагодарил и спустился вниз.

Заместителя пресс-секретаря ФСБ я действительно обнаружил в кафе. Он сидел за столиком с каким-то мне незнакомым долговязым военным в камуфляже и с погонами капитана и, когда я его увидел, они как раз чокались белыми пластмассовым стаканчиками.

– О, Лёня! – обрадовался Ковригин и, словно из воздуха, извлёк третий стакан вместе с початой бутылкой водки. – За что я тебя люблю, так это за то, что ты всегда появляешься вовремя. Как раз собирался тебе звонить на мобильный. Присаживайся. Устроился?

– Нормально, – сказал я, принимая стакан. – И даже уже поужинал.

– Молодец, – одобрил Ковригин, и мне показалось, что эта бутылка водки не первая. – Вот, Коля, познакомься с Лёней Житиневым, газетчиком и человеком. – продолжил он, обращаясь к капитану. – Редкое сочетание, верно? – он засмеялся.

Мы с капитаном пожали друг другу руки.

– Леонид.

– Николай.

– Ну, за хороший конец, – сказал капитан. В отличие от Ковригина он выглядел совершенно трезвым.

– Во всех смыслах, – привычно добавил я.

Водка оказалась местная и тёплая.

– Закуси, – предложил Ковригин, пододвигая ко мне тарелку с квашеной капустой. – Отличная капустка, давно такой не пробовал.

– Капуста – это хорошо, сказал я, следуя его совету. – Но ты лучше расскажи, что случилось, и чего это я вдруг тебе понадобился.

– Да уж расскажу, не сомневайся, – вздохнул фэсбэшник. – Не уверен, правда, что тебе мой рассказ понравится. Но рассказать я тебе должен. И даже обязан.

– Многообещающее начало, – я закурил и вдруг понял, что сильно волнуюсь. И не просто волнуюсь, а ещё и боюсь.

– Не тяни, Саша, – попросил я. – Что вы все сегодня тянете? Утром Петя Кудрявцев, теперь, вечером, ты. Выкладывай давай, не стесняйся.

– Да не тяну я, – пробормотал Ковригин. – Слова подбираю.

– Что-то я раньше не замечал, чтобы тебе слов не хватало, – не поверил я.

– Раньше… Раньше, знаешь ли, и солнце светило ярче. И генеральная линия партии была прямой и толстой. Ладно. Значит, так, – его голос внезапно окреп и утратил те хмельные нотки, которые слышались мне ещё две минуты назад.

Я поднял на Ковригина глаза и поразился перемене. Передо мной сидел волевой, совершенно трезвый и собранный человек.

– Слушай внимательно и не перебивай, – сказал мне он. – Все вопросы потом, когда закончу. Террористы готовы продемонстрировать нам, что они не блефуют. Готовы показать нам бомбы, которые они заложили под реакторы.

– Очень интересно, – не удержался я.

– Я же сказал, не перебивай. Это ещё не все. Скажи, ты снимать умеешь?

– В смысле фотографировать? – насторожился я.

– Нет. В смысле видеокамерой.

– Э-э… на любительском уровне, пожалуй, умею.

– Замечательно!

– Не вижу пока, что тут замечательного…

– Сейчас увидишь. Дело в том, что они согласны нам продемонстрировать свои бомбы и мины только в том случае, если с нашим человеком пойдёт журналист. И не просто журналист, а из уважаемого и влиятельного издания. Типа твоей газеты.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что у тебя есть уникальный шанс заработать себе громкое имя и заодно послужить родине. Ну, и нам помочь, конечно.

– Ага. И ещё у меня есть уникальный шанс получить пулю в голову.

– Брось, Лёня. Шанс получить пулю в голову при наших с тобой профессиях есть всегда. Ты что, первый раз рискуешь?

– Погоди. А почему именно я?

– Во-первых, я знаю и уважаю тебя и твою газету. А во-вторых, если честно, то ты на эту минуту – единственный журналист крупного столичного издания, присутствующий здесь, на месте событий. Остальные просто не успели ещё добраться. Есть парочка ребят из Волгодонска, но они, сам понимаешь, не обладают, скажем так, должным профессионализмом. Да ты только подумай, дурило! Кадры, что ты снимешь, купят все ведущие информационные агентства мира! Это же какие бабки! А имя? Имя, считай, тебе обеспечено раз и навсегда. Да и риска, на самом деле, никакого. Заложников у боевиков и без тебя хватает, им тоже выгодно доказать нам и всему миру, что они не блефуют. Наши психологи и аналитики дают практически стопроцентную гарантию, что вы вернётесь целыми и невредимыми. Давай, Лёня, решай. Время дорого. Без журналиста боевики пускать нас отказываются наотрез. Мы, конечно, можем подождать до завтра, когда ещё кто-нибудь сюда доберётся, но…. Времени тогда уж совсем не останется, понимаешь? А время – это самое дорогое, что сейчас у нас есть. И должно оно работать на нас, а не на террористов. Но для этого мы совершенно точно должны знать, блефуют они или нет.

Я молча крутил в руках пустой и лёгкий пластиковый стаканчик и думал. Предложение, действительно, было заманчивым. Такой шанс редко выпадает нашему брату. Конечно, что бы там не говорили психологи и аналитики ФСБ, риск был велик. И даже очень велик. У тех, кто захватил АЭС и заложников, нервы не железные. Подготовка подготовкой, но, по сути, они являются самыми настоящими бандитами. А у бандитов, как известно, тормоза в голове могут отказать в любой момент. Да. А тут ещё мои личные обстоятельства…. Хм, на самом деле я ведь нахожусь в выигрышном положении! Как только почувствую, что жизни моей драгоценной угрожает непосредственная опасность, сразу могу исчезнуть куда угодно. На глазах, так сказать, изумлённой публики. Ладно, я-то исчезну. Перенесусь в безопасное место. А напарник мой куда денется в случае чего? Тот офицер, кто пойдёт со мной? Вернее, с которым пойду я? Э, брось, Лёня. Напарник рискует по долгу службы, а ты добровольно. Будет возможность – помогу. Нет – стану выручать только себя, любимого. Жизнь, увы, штука жестокая, а к ненужному героизму я как-то, прямо скажем, не расположен. Да. Надо соглашаться. Только очень неохотно. Через силу. Потому что набить себе лишнюю цену, особенно перед нашим родимым государством, никогда не помешает.

– Орден заработаешь, – сказал, внимательно наблюдающий за моими раздумьями Ковригин. – Мужества. Третьей, как минимум, степени. А то и второй, обещаю. Ты ведь офицер запаса?

– Лейтенант, – машинально ответил я.

– Вот! – обрадовался фэсбэшник. – Значит, присягу России давал.

– Ты меня на присяге не лови, – оборвал я Ковригина. – Ты мне не начальник, я не подчинённый. Вот призовут на действительную, тогда другой разговор. А пока я сам принимаю решения. Понятно? В таком деле мне даже мой главный приказать не может. А уж ваша контора – тем более.

– Да понятно, Лёня, что ты… Это я так, к слову… Исключительно, чтобы уточнить. Офицеру-то, даже запаса, орден Мужества легче заработать и… это… получить, чем гражданскому лицу. Ну, ещё по одной?

– По последней. Если идти, то трезвым.

– Так всё-таки идти? – он искательно заглянул мне в глаза.

– Хрен с вами, – я постарался как можно натуральнее тяжело вздохнуть. – Но с тебя, если и когда вернусь, бутылка хорошего армянского коньяка.

– Три, – быстро сказал Ковригин и немедленно разлил водку по стаканам.

Ровно в половине первого ночи я и капитан-сапёр Николай Бурляй (тот самый долговязый капитан, с которым меня в кафе познакомил Ковригин) в сопровождении четырёх, вооружённых автоматами и по глаза заросших чёрной щетиной, боевиков, вошли в главный корпус Ростовской атомной электростанции.

Позади остался подробный, насколько позволяло время, инструктаж психологов и оперативников ФСБ и относительно безопасный хутор Подгоренская.

Да что там хутор. Мне показалось, что позади осталась вся моя недолгая жизнь и Россия. Тоже вся. Разумеется, как корреспондент отдела происшествий, я неоднократно попадал, скажем так, в относительно экстремальные ситуации. Видел и кровь, и трупы, и горе людское. Наблюдал человеческую ярость и ненависть, самопожертвование и героизм, трусость и предательство. Но. Никогда раньше я не ощущал на себе такого эмоционального давления в виде чужой, молчаливой и холодной злобы пополам с презрением. И никогда раньше я не чувствовал так явно, что моя жизнь и жизнь капитана-сапёра Николая Бурляя здесь, в этих стенах и на этой территории стоит гораздо меньше, чем жизнь какого-нибудь воробья или бродячей собаки. Как-то сразу становилось ясно до звонкого хруста в мозгах, что только привычка к беспрекословному подчинению да ещё, возможно, понимание своей, жизненно необходимой выгоды, удерживает четверых наших, заросших чёрными бородами по самые уши, конвоиров от немедленного приведения в действие безотказных для всех – будь ты честным солдатом, повстанцем, террористом или обыкновенным бандитом – АК-74.

Большинство обычных людей редко задумываются о том, как именно работает АЭС. А ведь на самом деле, если всё-таки вдуматься, принцип её довольно примитивен и даже где-то нелеп. Во всяком случае, мне так кажется.

Ну, сами посудите.

Нагревать с помощью энергии деления ядер того же урана-238 воду под давлением в сотню атмосфер до трёх с лишним сотен градусов по Цельсию, потом через парогенератор передавать это тепло уже другой, «чистой» воде, превращая её в пар, затем уже этот пар подавать на турбину и только потом непосредственно от крутящейся турбины получать электрический ток… Вам не кажется, что слишком много посредников?

Я знаю, что мне скажут.

Если ты такой умный, придумай, как сделать по другому. Но я не умный (вернее, мой ум не обладает необходимыми знаниями) и понятия не имею, как сделать по другому. Мне только, повторяю, кажется, что все это достаточно нелепо, довольно громоздко и уж никак не абсолютно безопасно (впрочем, безопасных энергодобывающих да и всех прочих технологий не существует вообще). Хоть и даёт результат, тут уж не поспоришь.

В том числе и тот, который мы наблюдали сейчас.

Сам реактор похож на поставленный стоймя длинный (точнее высокий) цилиндр. Этот цилиндр, парогенератор, трубопроводы, циркуляционные насосы и прочая мелочёвка заключены в другой цилиндр – защитный. Для того, чтобы устроить маленький, но настоящий Апокалипсис, нужно разрушить направленными взрывами места соединения трубопроводов с корпусом реактора, верхнюю крышку реактора и – желательно – сам защитный корпус (лучше сверху, чтобы продукты распада свободно могли проникать в окружающую атмосферу).

Нам показали пять зарядов с дистанционными взрывателями. Два в местах соединения трубопроводов, один на крышке реактора и два на перекрытии. Показали и рассказали, что в остальных трёх энергоблоках установлены точно такие же. Я старательно, не смотря на изрядно мешающий спецкостюм противорадиационной защиты, заснял все на видеокамеру и по лицу Николая, которое все больше мрачнело по мере продолжения «экскурсии», понял, что дело, действительно, хреново, и террористы способны выполнить своё обещание. Тем более, что кроме самих зарядов, внутри реакторного отделения вместо живых часовых ими были установлены лазерные датчики движения. То есть, даже если предположить, что кому-то скрытно удалось бы пробраться к реакторному отделению, чтобы обезвредить заряды, он тут же был бы замечен и обезврежен сам. Датчики, по указанию наших конвоиров-экскурсоводов, я заснял тоже.

Потом нас отвели снова в главный корпус и отправили, не позволив встретиться с заложниками, восвояси с убедительным напоминанием о двенадцати часах дня, вертолётах и двадцати миллионах долларов наличными.

– Мы улетим с заложниками и деньгами, а датчики останутся, – любезно пояснили нам. – Они так устроены, что их сигналы можно наблюдать на очень большом расстоянии. Попробуете добраться к реакторам до того, как мы пересечём границу, взорвём все к чёртовой матери. Попробуете пустить газ – будет тоже самое. Ни один газ не действует мгновенно, даже смертельный, – времени нажать на кнопку хватит. А на границе мы заложников отпустим в целости и сохранности. Обещаем.

Часы показывали уже пятнадцать минут четвёртого ночи, а сна не было, что называется, ни в одном глазу.

Я сидел в полном одиночестве на каком-то бесхозном обрубке бревна на околице хутора, смотрел на огни АЭС впереди, курил и думал. Там, в штабе, продолжалось совещание, но мне было совершенно ясно, что силовики не найдут приемлемого выхода из создавшегося положения. Хуже всего было то, что даже отдав деньги, предоставив вертолёты и обеспечив безопасный воздушный коридор до границы, мы не имели никакой гарантии, что боевики сдержат слово (как показывает опыт, их слово недорого стоит) и не приведут в действие взрывные устройства. Просто так. Чтобы русским жизнь мёдом не казалась.

Двадцать бомб. По пять на каждый реактор. Каждая весом от пятнадцати до тридцати килограмм.

Тяжёлые, блин. Но и я, вроде, парень не самый слабый. Надо что-то решать. Скоро рассвет и сделать то, что пришло в голову, будет гораздо труднее. Да, решать…. Плохо, что на мне нет противорадиационного костюма. Фон внутри реакторного отделения всё-таки будет повыше обычного. Значит, надо постараться действовать очень и очень быстро. Жизнь заложников и проживающих в относительной близости граждан – штука дорогая. Но собственное здоровье – будем честно смотреть правде в глаза – тоже недёшево. Впрочем, если бы даже костюм и был, то действовать надо быстро всё равно. Именно из-за пресловутой дороговизны здоровья и жизни. А без костюма даже сподручнее – уж больно он стесняет движения…

Я тщательно затушил окурок, нащупал в карманах куртки заранее приготовленные ножницы и кусачки, ещё раз внимательно огляделся (рядом – никого), закрыл глаза, представил себе реакторное отделение….

На то, чтобы отсоединить прикреплённые скотчем и проволокой заряды и перенести их на пустынный и отдалённый участок берега Цимлянского водохранилища, мне потребовался час и десять минут.

Господа террористы сделали большую ошибку, допустив меня внутрь реакторного отделения, потому что теперь я совершенно точно знал, что и где мне искать. И лазерные датчики движения тоже оказались очень кстати. При живых часовых внутри, мне не удалось бы сделать то, что я сделал.

Разумеется, я не стал даже и пытаться разрядить эти бомбы. Я просто брал их по одной в руки, «прыгал» в небо на высоту около семисот, наверное, метров и на расстояние километра полтора от берега, выпускал бомбу из рук и прямо в падении возвращался обратно на берег. И так двадцать раз.

Что было дальше уже не интересно. Я вернулся в хутор, через окно залез в свою комнату, ещё за полтора часа на последних остатках сил и вдохновения настучал и отправил по электронной почте в редакцию отчёт об истинном положении дел и нашем с капитаном Бурляем героическом походе и, еле добравшись до кровати, не раздеваясь, уснул беспробудным сном.

А террористы, как стало потом известно ФСБ из надёжных источников, на самом деле не сдержали слова. Но их электронные дистанционные взрыватели не были рассчитаны на работу под водой, и поэтому рыба и прочая живность в Цимлянском водохранилище, должны быть благодарны мне по гроб жизни.

Впрочем, по официальной версии для печати, именно ФСБ все мы были обязаны предотвращением ядерной катастрофы местного масштаба и тем, что все заложники остались живы и невредимы. А на такое и двадцати миллионов очень хорошо подделанных американских долларов не жалко.