Глава 14
ПУТИ И ДОРОГИ

Внутри монастырь оказался немногим более ухоженным, чем выглядел снаружи. Если не считать подметенной центральной дороги и внушительного штабеля кирпичей рядом с двухэтажной постройкой, прикрытого полотнищами рубероида, то здесь царило запустение.

– Представляешь, до чего додумались? – объяснял Чекалин, возложивший на себя функции экскурсовода. – Колхоз здесь устроил скотный двор. Куры, коровы, свиньи. Я расспрашивал, но люди только плечами пожимали. А чего, говорят, территория огорожена, стена-то вон какая, живность не убежит, лиса не заберется, ни лихой человек какой. Один сторож сразу все охраняет. Ты не представляешь, сколько мы отсюда дерьма вывезли! Мог бы за хорошие деньги продать, кстати, желающие находились, но все на поля высыпал.

– На свои? – уточнил Павел, хотя, в общем-то, в уточнении не нуждался, и так ясно.

– Конечно! – легко признался Чекалин, но, пройдя несколько шагов, добавил: – Это сейчас они мои, потом станут монастырскими.

Теперь они были вдвоем; Ирина, едва они вошли на территорию монастыря, извинившись, ушла куда-то в сторону. При всей ее легкости и гостеприимной открытости говорить в ее отсутствие Павлу было как-то проще. Очевидно, будь она рядом, он не задал бы следующий вопрос.

– А у тебя детей нет, что ли?

– Как видишь. Что-то у нас не получается.

– К врачам ходил?

– Ты знаешь, неудобно как-то, что ли. Словом, не ходил. Пока. Наверное, надо. Хотя, думаю, это, так сказать, грехи молодости, – Чекалин говорил об этом спокойно, не выказывая и тени смущения. Но тему же, однако, сменил. – Вот тут, в странноприимных покоях, коровник был, а там, в кельях, свинарник. Эдакий своеобразный юмор. В храме склад фуража устроили.

Монастырь был не из крупных, по периметру его можно было обойти минут за пятнадцать, но от этого он казался бы уютным, если бы не был так запущен и разрушен.

Из дверей церкви вышли два бородатых мужика, впрочем, по виду городских, с носилками в руках, на которых горкой был насыпан мусор, и куда-то понесли. Из оставшейся открытой двери раздавался стук молотка. Что-то там делалось.

– А что ты вчера говорил про охранную зону? – спросил Павел. – Или я чего-то не понял?

– Пошли, покажу.

Чекалин повернул вправо, на дорожку, огибающую здание, где еще недавно содержались свиньи, рассказывая на ходу:

– Я как-то узнал, что в этих краях еще в семнадцатом веке жил и творил всякие чудеса старец Мефодий. Не очень известный, скорее местного значения. Впрочем, говорят, к нему и из Москвы, и из Питера ездили. Особенно, говорят, он в интимной сфере помогал. Бесплодие, мужское бессилие. Обитал в пещере, внутри которой бил чистый ключ, чуть ли не с живой водой. Ну, жил и жил, мало ли их было. А потом, много позже, тоже случайно, попался мне на глаза такой факт. Настоятель монастыря, причем не один, а якобы все, каждое утро и каждый вечер ходили молиться не в основную церковь, а в маленькую часовенку на территории монастыря. Якобы же из-за этого монастырь хирел, потому что владыки все как один крайне неохотно и редко выбирались в столицу и так же неохотно принимали гостей. То есть попросту денег не хватало, а монастырские земли доход приносили небольшой. Тоже вроде бы ничего примечательного, а?

– Ну, в общем, да, – неопределенно согласился Павел, не слишком понимая, куда клонит Чекалин.

– Но вот тебе еще одна история! Мне один знакомый рассказал. Году в двадцать первом, когда большевики со всей силой взялись за церкви, ссылая монахов в лагеря и расстреливая, как-то ранним утром, в день, когда комиссары должны были выводить отсюда братию, кем-то была взорвана часовня. Старая, неприметная и не пользующаяся популярностью ни у местных, ни у паломников. Кто это сделал, зачем – так и осталось неясным. Кто на безбашенную комсу грешил, кто, наоборот, – на монашескую братию. В общем, если честно, я все эти три истории только в нынешнем году вместе сложил, когда натолкнулся вот на это.

Они стояли перед заснеженной кучей, так с метр высотой, на которой черными хлыстами торчали замерзшие стволики полыни и малины. С одной стороны куча была раскопана, и видны были кирпичные блоки старой кладки.

– Ну и что? – недоуменно спросил Павел.

– А пойдем, покажу!

Они обошли кучу, оставляя на неглубоком снегу четкие следы. До монастырской стены были считаные метры. До келий братии – чуть больше. Со стороны стены в куче был прорыт неширокий лаз, прикрытый дощатым щитом, обтянутым полиэтиленовой пленкой.

– Видишь?

– Ну…

– Да ты не туда смотришь. Вон! – Чекалин показал рукой.

Теперь Павел увидел. Из-под кучи струился тоненький ручеек, попадающий в открытый желоб, идущий между бывшим свинарником и стеной.

– Понимаешь, когда я это увидел, сначала как-то не придал значения. Даже грешным делом подумал, что это просто трубу прорвало. Тут же такой бардак был. А потом у меня все соединилось. Поговорил с местными, но те что – ключ, мол, и ключ, мало ли таких в округе. А обломки могли быть от навеса над источником. Тоже, кажется, все логично, но я решил покопаться. И – представляешь? – нашел! Русло-то это старое, – он показал на желоб, по которому струилась вода, – я по кирпичам сравнил. В общем, раскопали. Представляешь, там действительно пещера!

– Большая? – спросил Павел, чувствуя неприятный холодок, пробежавший по спине.

– Метров десять-двенадцать. Но не в этом дело. Там действительно жил старец.

– С чего ты взял?

– Нашлось там кое-что. Самое ценное я пока прибрал – иконы, книги. Сырость там – будь здоров. Но остальное не тронул. К весне, думаю, завал уберем. Фундамент, как говорят, не поврежден, так что за лето часовню отстроим, точно тебе говорю. Ну, посмотреть хочешь?

Положа руку на сердце, лезть под землю Павлу не хотелось совершенно. Страшновато. Но при этом ему было интересно. Правду говорят, что в любом мужчине живет мальчишка, которого хлебом не корми, но дай куда-нибудь залезть, клад найти или просто к тайне прикоснуться.

– А давай!

Чекалин откинул самодельную крышку, открывая довольно широкий лаз, идущий вниз под небольшим углом. Монастырь стоял на берегу реки, при этом некоторые стены его выросли на склоне, и основание их находилось значительно ниже, чем фундамент церкви. Понятно, что строители и проектировщики постарались произвести планировку рельефа, но выровнять до конца им не удалось. А может, это не входило в их задачу. Во всяком случае, даже снаружи было видно, что после небольшого спуска начинался горизонтальный земляной пол. А еще Павел заметил четыре ленточки заклятий, перегораживающих лаз.

– Ты "сторожей"-то сними, – попросил он, оборачиваясь.

– Извини, заболтался, – сказал Чекалин и из-за его спины сноровисто убрал преграду. – Давай вперед. Там в нише справа свечи и спички. Видишь? А я сейчас, мне тут переговорить нужно.

Павел нашел свечку и зажег, прикрывая пламя рукой. Снаружи раздались голоса, но вслушиваться он не стал. Ему хотелось туда, внутрь.

Следы пребывания человека обнаружились уже через несколько шагов. Земляная печь с уходящим в сторону и вверх дымоходом, вбитая в земляную стену железка, как он догадался, держатель для лучины. Место, где из земли бил ключ, аккуратно выложено камнями, а само невеликое ложе потока – мелкой речной галькой. В нескольких шагах ход резко уходил влево, а немного спустя расширялся, образуя небольшое помещение неправильной формы. Ряд полочек по стенам, на некоторых нехитрая и немногочисленная посуда, еще два разностильных держателя для лучины, в углу полуистлевшая деревянная колода, рядом топор без топорища, низенькая скамеечка перед неказистым самодельным столом, тоже очень низким, на нем плошка, в которой Павел угадал масляный светильник. Вот практически и все, если не считать вбитых в стены колышков, на одном из которых висела черная грубая тряпка непонятного назначения. Место это невольно внушало трепет.

Некоторое время Павел стоял, рассматривая этот склеп и стараясь представить в нем даже не того человека, который здесь жил, не исключено, что долгие годы, а хотя бы себя. Как он бы ел, спал. Молился, в конце концов. И только тут до него дошло назначение той самой колоды в углу, проще говоря, части ствола дерева с выдолбленной либо выжженной сердцевиной. Когда-то, как он помнил, древние славяне в подобных хоронили умерших. Этот же старец в ней спал.

Теперь, когда глаза попривыкли к полумраку, он смог различить некоторые не замеченные прежде детали. Так пол перед углом, как раз под одной из пустых полок, обильно закапан воском. Очевидно, там когда-то стояла икона, перед которой кто-то помногу молился. Вряд ли у отшельника были свечи; в его время они были недешевым удовольствием. Возможно, Чекалин прав, когда говорил о частенько наведывавшихся сюда настоятелях. По стенам тут и там встречались глубоко процарапанные буквы непривычных очертаний и оттого складывающиеся в непонятные слова. Рядом с колодой на полу пучок прутьев – не очень аккуратно сделанный веник. Слева от входа на полу – грубо слепленная плошка, по форме напоминающая пиалу. И вдруг Павел увидел то, что, казалось бы, должен был заметить сразу. Вся эта комнатенка, точнее ее пол, стены и потолок, были покрыты многочисленными мелкими блестками.

Сначала он подумал, что это иней, осевший на стенах, отражает свет свечи. Или мелкие кристаллы кварца, вкрапленные в почву. Он задул свечу, хотя абсолютную, непроглядную темноту не любил, и снова увидел эти точки.

Это были не заклятия. И не молитвы. Хотя и то, и другое он без большого труда разглядел в общем хороводе. Это было…

Ничего подобного он никогда не видел и даже не слышал о подобном, поэтому и готового названия под рукой не оказалось. Хотя уже догадывался о природе происходящего.

Вытянув руку, шагнул в сторону, нащупывая стену. На фоне многочисленных микроскопических светлячков его рука выглядела грозной пятипалой тенью. Стена не была теплой, как ему вдруг показалось – или захотелось? Но и не холодной тоже. Вступив в тактильный контакт с землей, Павел почувствовал, что она ему отвечает. Не в том смысле, как если бы он задал вопрос, а в ответ прозвучало объяснение. Это скорее походило на рукопожатие. Ты протянул руку – тебе тоже протянули, ты пожал – тебе ответили. Еще ничего как будто не произошло, еще ни слова не сказано, но в то же время нечто случилось.

Не будучи религиозным человеком, церкви он посещал считанное количество раз, причем по большей части в экскурсионных целях, при этом имел собственное отношение к религии. Или, точнее, с ней. И выражение «благодать», чувство, которое испытывают в храмах верующие, он тоже слышал, хотя и не очень понимал, что под этим подразумевается. Попроси его кто дать этому определение, он, скорее всего, синонимами выбрал бы слова «облегчение» или «экстаз». Здесь же… Нет, ни о каком облегчении или экстазе речь не шла. Он просто понял.

Неужели все так просто? Но ведь можно же было бы и объяснить. Просто сказать. Неужто люди… Ладно, не все. Но он-то! Уж если б и не поверил сразу, то нашел бы способ проверить. Ведь везде, во всем лежат подсказки, нужно их только увидеть.

– Паша! – глухо позвали его.

Он встрепенулся. Ну нет, так, в конце концов, не бывает. Не может быть. Не должно! А впрочем, откуда ему знать, как бывает и как должно быть.

– Ты идешь? Пора!

Это звал Чекалин.

Он повернулся и на ощупь вышел в ход, ведущий наружу, задев угол плечом. Здесь было светло. Проходя мимо родничка, он остановился, присел и, зачерпнув ладонью воды, смочил рот; отчего-то очень захотелось пить. Или это последствия пьянства? Может и такое быть.

– Пошли, – сказал Чекалин, стоя наверху на фоне обложенного низкими белыми облаками неба. Снизу небо выглядело совершенно по-зимнему. – Материал привезли, надо встретить.

– А ты не войдешь?

– Потом. Вылезай.

Пока отец Николай накладывал свои «сторожки» – Павел не стал подсматривать и вежливо отвернулся, – пока они вдвоем ставили на место тяжеленькую импровизированную дверь, оба молчали. Только отряхивая черный подол своего служебного наряда, Чекалин вдруг взглянул снизу вверх и неожиданно спросил:

– Ну и как тебе? Что тут ответишь?

– Впечатляет.

– И все?

– А что ты хотел услышать?

– Ну-у… Может, еще что скажешь. Свечку-то, смотрю, погасил?

Теперь стало понятно, что он имеет в виду.

– Погасил, это точно. – Павел помолчал, собираясь с мыслями. – Только я не знаю, как сказать. Надо переварить.

– Переваривай. Я, когда в первый раз увидел, тоже не знал.

– А теперь?

– Ты понимаешь, какая штука… Пошли, там действительно машина пришла. Откровения, они ведь у каждого свои. Нет, я не жлобствую. Хочешь, могу сказать. Только мне кажется, что ты сначала сам должен осознать. Ну, проникнуться, что ли. Сам! Я же тебя, так сказать, не вербую и проповедей не читаю. Кого другого – может быть. А тебе-то чего? Ты и сам с усам.

– А Ирине показывал?

– Показывал. Только она… В общем, не по этой части.

Они уже подходили к воротам.

– Слушай, тебя искали, – сказал Чекалин.

– Кто?

– Я не понял. Не то Петрович, не то… Мощно так.

– Это когда я там был?

– Да. И утром еще. Когда ты спал. Я, понимаешь, твой фантомчик сделал, – он показал еле заметную блестку на меховом отвороте рукава полушубка. – Извини, без спроса.

– Я поеду, – даже неожиданно для себя самого сказал Павел. – Только сумку заберу.

– Куда?

– Обратно, в Москву.

– Зачем, Паша?! Ну пусть там все утрясется. Хоть пару дней. Здесь тебя никто не найдет. Я тут таких заготовок для «болванов» сделал. И в Питере поставил, и в Нальчике, и в Херсоне. Даже в Штатах есть. И еще кое-где. Их активировать на тебя – тьфу! Такие фантомы классные будут! Я тебе обещаю.

– Спасибо, Коль. Но ехать надо. Поверь.

– Жаль. Ладно! Ты иди в дом, я скоро буду. Хочу тебе кое-что дать в дорожку. Авось пригодится. – И уже в спину добавил: – Не люблю я эти разборки.

Сразу за воротами стояла длинная фура с работающим двигателем, в кабине которой сидели двое и курили; дым выходил через приспущенное боковое стекло. Выходящего из калитки Павла они проводили равнодушными взглядами, но зато когда следом вышел отец Николай, они как по команде выскочили наружу.

Ирина, что-то делавшая в спальне, вышла навстречу со слегка вопросительным выражением лица. Мол, чего вернулся и где муж? А когда он сказал, что уезжает, встрепенулась и запричитала. Было видно, что ей действительно жаль отпускать гостя. Такое искреннее гостеприимство не могло не подкупать, и в иной ситуации Павел обязательно задержался бы, поддавшись на укоры вроде "А как же наши планы покататься?" да "Вы совсем не отдохнули". Так, наверное, было бы, если б он не слазил в ту пещеру. То, что кто-то его мощно искал, было скорее доводом в пользу того, чтобы не возвращаться.

Чекалин действительно пришел быстро. Ирина едва накрыла на стол – "на дорожку", что происходило у нее с невероятной скоростью, как он, запыхавшийся, вошел в дом. И чуть не с порога спросил:

– Ты не передумал?

– Поеду.

– Как знаешь. Я там с водителями договорился. Они тебя до шоссе подбросят. Им на Питер. Там уж сам сообразишь.

– Спасибо.

– Дурак, – вдруг огорчился тот. – Пожил бы здесь. Ну не надо туда возвращаться! Как ты не понимаешь? Волки там, сожрут и не подавятся.

– Не по чину выражаетесь, отец Николай, – попробовал перевести все в шутку Павел. Но шутка не прошла.

Чекалин развернулся, и по звуку было слышно – раздевается в прихожей. Оттуда же и крикнул:

– Ириш! Минут через пять водилы подойдут. Покормить бы.

– Сделаю!

Водители пришли и явно чувствовали себя неловко. Но хлопотушка-хозяйка усадила их за стол и чуть не насильно накормила, подкладывая все новые угощенья. После недавнего завтрака Павлу есть не хотелось совершенно, он, что называется, поклевал, только чтобы не обидеть хозяйку. Кроме нее, за столом никто не говорил, только водители, смущаясь, то и дело произносили «спасибо». Чекалин зашел, только чтобы солидно благословить трапезу, и сразу исчез.

Объевшиеся и разомлевшие водители ушли, благодаря хозяйку и неумело крестясь на образ, отец Николай размашисто благословил их в дорогу, одновременно за руку удерживая Павла, собравшегося последовать за ними.

– На, – сказал он, когда гости вышли за дверь, и протянул Павлу тетрадь. Обычную общую тетрадь в коленкоровом переплете, при советской власти стоившую сорок восемь копеек.

– Это что?

Чекалин усмехнулся:

– Инструкция "Как построить дворец и разрушить город". Бери. Тебе нужно будет. Наверно.

– Может, не стоит?

– Может, и так. Но все равно бери. Считай – подарок. А от подарка отказываться грех. И возвращайся. Прочтешь – поговорим. Только никому чужому, ладно? Сам там прикрой. Я свое снял.

– Да, Павел, приезжайте, – подхватила вездесущая Ирина. И напористо спросила мужа: – Ты телефон-то свой догадался дать?

– Ох, мать!

С Павлом водители чувствовали себя куда свободнее, чем с батюшкой, но даже в кабине своего грузовика спросили у него разрешения закурить. А когда задымили втроем, то и вовсе расслабились, разговор завязался, кто да откуда. К удивлению, мужики были не из Питера, как вначале подумал Павел, а аж из Калининграда, везли сюда растаможенный груз, полученный в порту. "Какие-то деревяшки". За всю дорогу с ними Павел так и не заглянул в тетрадку. Расстались почти дружески.

Обуреваемый нетерпением, на Ленинградке, напротив поста ГАИ, Павел остановил громадный черный джип с московскими номерами. Уже подходя к нему, заметил удивленное лицо милиционера на той стороне трассы.

Даже беглый просмотр записей позволял увидеть, что делались они на протяжении длительного времени. Может быть, не один год. Конечно, это нельзя было назвать, скажем, "Учебником для начинающего волшебника". Уровень не пэтэушный. Но уже на подъезде к Солнечногорску Павел сумел создать бутылку пива. Правда, при этом в поле, справа по ходу движения, как будто кто-то взорвал гранату. С некоторым удивлением он должен был признать, что Чекалин гениальный маг.

Домой он заезжать не стал – зачем? Решил сразу ехать в офис. Двое парней, один директор фирмы, другой, тот, что за рулем, помощник депутата, категорически отказались от денег, сказав, что земля круглая.

Тетя Люся, зло шаркавшая шваброй в холле, увидев его, от удивления не выдержала. Впрочем, задержки в комментариях у нее никогда не наблюдались.

– Ну, срань господня.

– Здравствуй, теть Люсь. Петрович у себя?

– А то. Прямо вместе с мылом.

– С каким мылом? – не понял Павел.

– Которым зад смазывают, когда его наказывают.

Он понял, что сельская идиллия закончилась. Наступили московские будни.

– Я у тебя сумку оставлю?

– Бросай. А мыльце там можешь взять, – показала она на ведро с грязной мыльной водой и мутной пеной поверху.

– Даже так?

– А ты как хотел? Всухую?

– Поконкретнее нельзя?

– Да куда уж, е-мое, конкретнее? По самые помидоры! – Тетя Люся вздохнула, что должно было означать глубокую печаль, и тяжело, с надрывом, закашлялась. С расстояния выплюнув харкотину точно в центр ведра, пояснила: – Ухожу я отсюда. Все. Шабаш!

– И куда?

Он знал, что старая зэчка тут не просто работает – живет. Другого угла у нее не было.

– Да плевать! Забодали, – ответила та с надрывом. – Вали уже. За котомкой пригляжу, не очкуй. Крысятничать еще девкой отучили.

– Я не…

– Паша! Не напрягай. В каптерку сам положи; руки грязные.

После общения с «конкретной» уборщицей уверенно-победное настроение как-то улетучилось. Отчего-то захотелось обратно, к отцу Николаю и его хлебосольному столу. И чего он приехал? Воевать? Каяться? Что-то доказывать?

Издалека все казалось проще, а сам он сильнее.

Он с усилием вспомнил пещеру и ощутил в руках и губах тепло. И улыбнулся.

– Вот это правильно, – прокомментировала уборщица. – Наш девиз: "Не ссать".

В приемной он сделал то, чего до этого момента никогда себе не позволял. Он одним взглядом обездвижил секретаршу, пригвоздив ее к месту в той позе, в какой застал, – с поднятой к прическе одной рукой и зеркальцем в другой. Она так и сидела, уставившись на дверной проем, который Павел уже миновал. В кабинет Горнина он вошел тоже понахалке – без стука.

– Явился? – спросило пространство голосом маг-директора. Его самого видно не было. Появился он только секунду спустя, выпрямившись в кресле. Оказалось, он просто наклонился, копаясь в нижнем ящике своего антикварного стола. – Ну и зачем ты это сделал?

– Вы же меня искали, кажется? – ощетинился Павел.

– Не придуривайся. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – зло сказал Горнин.

– Даже не собирался. Пожалуйста, уточните, что вы имеете в виду, – с оскорбительной вежливостью проговорил отлученный маг. – Присесть позволите?

– Вот так, значит, решил? Хорошо. Зачем ты убил парня?

Павел, не дождавшись разрешения, шагнул, отодвинул стул и сел, положив руки на стол.

– Вы имеете в виду Илью, как я понимаю? Так вот, я его не убивал.

– Экспертиза показывает твой след с вероятностью около восьмидесяти пяти процентов.

Павел кивнул, показывая, что услышал эту цифру. Это было много. Или все же не очень?

– А остальные пятнадцать? – спросил он, рассматривая лицо человека, который еще недавно был его наставником. Ему казалось, что за то небольшое время, которое они не виделись, тот здорово сдал. Постарел или, может, просто устал.

– Не увиливай. Я не знаю, что ты там придумал, но финт тебе не удался. Квалифицированные эксперты утверждают, что это твоих рук дело.

– Вы – в том числе?

Горнин уперся в него гневным взглядом.

– Мальчишка!

Возразить на это всегда трудно. Вместо этого Павел побарабанил по столу пальцами правой руки, и маг-директор невольно посмотрел на его руку. Павел, уловив этот взгляд, слегка хлопнул ладонью по поверхности стола, показывая, что ладонь его пуста, перевернул ее вверх, сжал кулак – крепко, до побеления, – чуть разжал, потом еще, еще – распахнул ее, и с ладони выпорхнула синица. Сделав полукруг по кабинету, уселась на люстру, чирикнула тоненьким голосом, задрала хвост и нагадила на стол, как раз между Павлом и Горниным.

Обалдевший маг-директор озадаченно посмотрел на белое пятнышко птичьего помета перед собой и произнес с осуждением:

– Не ожидал от тебя такого.

Павел смутился. Вообще-то он тоже не предполагал, что выхваченная им из-за окна пичуга начнет с того, что нагадит чуть ли не на голову маг-директору. Шевельнув пальцами, он заставил синицу исчезнуть, вернув ее в то пространство на улице, где она находилась за минуту до этого.

– И дерьмо тоже, – сварливо велел маг-директор, с почти комичной брезгливостью рассматривая растекшуюся на столе мутную каплю.

Его недавний подопечный повиновался, но не смог удержаться от того, чтобы результат птичьей жизнедеятельности растекся по оконному стеклу директорского кабинета. Правда, с наружной стороны. Горнин этого не заметил.

– Ну и что ты этим хочешь сказать? – осведомился он.

– Я не убивал.

– Для этого совсем не обязательно срать мне на стол! – взорвался маг-директор. – И вообще, это уже не мое дело.

– А чье? – с упорством обреченного спросил Мамонтов.

– Через два часа, – Горнин посмотрел на часы, – два часа и семнадцать минут будет заседать комиссия. Придешь?

– Куда?

– Институт в Зеленограде, – посмотрел на листок перекидного календаря перед собой и уточнил: – МИЭТ. У входа будет встречать человек с табличкой "Конференция".

– Не жирно.

– Тебе сразу Дворец съездов подавай! Размечтался. И так пришлось посуетиться. Рановато тебе еще нос-то задирать.

– А что, и там собирались?

– Я тебе вопрос задал!

– Приду, конечно. Так что по поводу Кремля? – спросил Павел. Он вдруг почувствовал уверенность. Или наоборот – слабость визави. А то, может, и намек – «рановато». Если сегодня рановато, то завтра может быть в самый раз. Значит, не все еще кончено.

– Все нормально. Хоть Белый дом, – Петрович вздохнул. Ведь он действительно устал. – Так как ты все это объяснишь? Если не ты, то кто?

– Не знаю. Пока не знаю. Но попробую узнать. Я пойду?

– Не опаздывай.

– Конечно.

Павел уже дошел до двери, когда маг-директор сказал ему в спину:

– Ты хоть там-то птичек не показывай.

– Спасибо.

Лидочка так и сидела, с одной рукой у прически, а другой держа зеркальце и таращась на закрытую дверь. Статуя. Павел не предполагал, что его заклятие окажется настолько сильным и продолжительным. Он даже испугался, не перестарался ли. Но расколдовать девчонку оказалось так же просто, как ввести ее в транс. И когда уже почти снял с нее заклятие – это заняло мгновение, не больше, – вдруг понял, что наложил на нее нечто чудовищное, такое, чего до этого не знал. Это не был русский язык. Даже вовсе не язык. Это было… Просто посыл, сгусток воли. Даже не выстрел, а скачок энергии, выплеск. Распутывать подобное он бы не взялся. Еще вчера не взялся бы. Но сегодня ему этого и не требовалось. Он сначала просто положил, как, скажем, визитку на стол, а потом забрал этот клочок бумаги со своими координатами. Или вовсе без них. А еще он увидел, что каким-то образом он – неосознанно! – запечатал приемную так, что никто не мог в нее войти. То есть все пространство небольшого помещения было заполнено чем-то вроде мгновенно затвердевшего клея, не позволявшего шелохнуться даже волосу на челке секретарши.

– Как дела, Лида?

– Ой, Павел Евгеньевич! Здравствуйте.

Раньше, помнится, они были на "ты".

– А мы вас обыскались. Вы заблокировали телефон?

Простодушия ей было не занимать. Впрочем, актерских талантов тоже.

А ведь действительно, за последние сутки его мобильник ни разу не зазвонил.

– Вы знаете, я все время забываю поставить свой на подзарядку. Просто беда какая-то, – щебетала она. – О вас доложить?

Последние минут десять просто выпали у нее из жизни. Павел вдруг заподозрил, что все это время она даже не дышала.

– Спасибо, не стоит. До свиданья.

– А что вы заходили? Может, передать что?

Он отрицательно мотнул головой и вышел. И едва не столкнулся с Мариной, стоявшей за дверью с растерянным лицом.

– Ох! – выдохнула она.

– Здравствуй.

Заглянув ему за спину в приемную, взяла его за рукав и потянула в сторону. Когда, как ей показалось, они достаточно удалились, спросила почти шепотом:

– Ты почему не уехал?

– Я вернулся.

– Не ври!

– Да я и не вру, – пожал он плечами.

– Я видела твой след.

– Ну что за фигня! Какой след?

– Такой! – начала она горячиться, при этом повышая голос. – И Михал Михалыч тебя тоже засек. Хотя ты и маскировался.

– Даже так? – удивился Павел. – А ну-ка пошли к тебе. Расскажешь.

Она, кажется, его даже не слушала, потому что сразу потащила Павла по направлению к своему кабинету, быстро говоря на ходу:

– Пойдем. Я только оденусь и поедем. Тебе нельзя здесь оставаться.

– Марин… – попытался он ее остановить, но прервать ее горячечный монолог оказалось невозможно.

– Ты не понимаешь. Ты просто не знаешь, что здесь творится. Какие-то иностранцы с самого утра, люди какие-то, по углам зыркают, рожи страшные, злые. Кошмар! Все просто на ушах стоят, не знают, что и думать. Говорят, что нас всех хотят разогнать и будто бы из-за тебя.

Они вошли в кабинет, Марина схватила с вешалки пальто и, не сразу попадая в рукава, надела, продолжая говорить:

– Михал Михалыч увольняется, еще вчера заявление на стол положил. Программисты все свои наработки сначала скинули на компакты, а теперь торчат в Сети, ищут работу. Лида уже бегала в аптеку за таблетками для Петровича. Разговоры просто ужасные. Никто впрямую не говорит, но все знают, что тебя вызывают на комиссию, но что, как и где – сплошной мрак.

– В Зеленограде, – сказал Павел, усаживаясь в ее кресло.

– Что?! – замерла она. – Откуда ты знаешь?

– Горнин сказал.

– Тебе? Боже… – Марина потерянно опустилась на стул. На ее лице был написан ужас. – И что теперь?

– А что?

Она глядела на него круглыми глазами, держа ладонь у исказившегося рта и потерянно качая головой, не в силах, кажется, произнести ни слова.

– Неужели ты не понимаешь? – наконец произнесла она.

– Не понимаю чего, Марин?

– Но это же все. Конец.

– Ой, не хорони ты меня. Глупости все это. Лучше расскажи, где ты видела мой след.

– Здесь, недалеко.

– Когда?

– Вчера… Вчера поздно вечером. Я от Перегуды вернулась, потом еще по делам… Да… А вернулась, потому что карточку свою забыла, банковскую. Обещала знакомой одолжить. Часов в девять уже. След был совсем свежий.

Она говорила как в полузабытьи. Слова про одно, а на лице – совсем про другое.

– А Мих Мих? Он где меня засек?

– На проспекте Мира. Хотел тебя позвать, но ты быстро закрылся. И телефон твой не отвечает. Паша, неужели ты пойдешь?

– Обязательно, – небрежно ответил он. – А где ты мой след-то обнаружила? В смысле, на чем?

– Да прямо на двери. Но Петрович вчера новую «заплатку» ввел, поэтому я и подумала, что ты не смог войти, не получилось у тебя ее снять, только так, чуть по краям только… Паша, я тебя прошу, не ходи туда. Давай уедем! Прямо сейчас.

– Марин, послушай меня. Вчера в это время я сидел у Чекалина дома и пил с ним водку.

– Так ты… – она недоверчиво посмотрела на него. – Это правда?

– Откуда бы я тогда знал, что твой отец Николай – Чекалин? Ведь раньше ты мне этого не говорила.

– Извини. Но он просил, только в крайнем случае. У него тоже не просто. Знаешь, как он уходил? По живому резал. Но погоди, что же тогда получается? Ты был там, а след тут. Наведенка? Фантом? Но это невозможно. Или… Или ты сумел?

– Все возможно, только зачем мне из-за стола-то? В тот момент я был еще не пьян. И вообще, бред все это. И тигры, и банк, и мальчишка. Теперь еще наша контора. Говорю же, не я это. – Павел потер лоб, соображая. – Надо с кем-то посоветоваться. С Мих Михом, что ли, – нерешительно предположил он.

– Я ему сейчас позвоню, – с готовностью откликнулась Марина, бросаясь к телефону. – Он должен быть дома.

Она по памяти набрала номер, промахнулась по кнопке, сбросила и набрала снова.

– Михал Михалыч? Это Марина, здравствуйте. Хорошо, что я вас застала. Да, все нормально. Тут Павел. Он поговорить с вами хочет. Прямо сейчас! Подъедем!

– Дай мне, – отобрал у нее трубку Павел. – Здравствуйте, Михал Михалыч. Марина сказала, что вы вчера меня на проспекте Мира нащупали? Когда это было?

– Около десяти вечера. Нет, раньше. В полдесятого или без двадцати. Ты, скорее всего, на машине ехал.

– Так вот, это был не я.

– Даже так? Интересное кино. А ты фантомчик, часом, не запускал?

– Да что вы все одно и то же. Нет! Мы скоро будем. Только… Извините, но меня время поджимает.

– Хорошо, я буду ждать на улице.

Им повезло. Огромный милицейский «Форд» с полным набором иллюминации на крыше был очень заметен в автомобильном потоке, и Павел выбрал его. Конфликт с представителями государства и прочие ограничения волновали его куда меньше, чем стоящая перед ним в полный рост проблема, а вскоре и комиссия, перед которой желательно предстать в хорошей форме, для чего стоило поберечь силы, а не тратить их на разгребание автомобильного потока. Черноволосый старший лейтенант, оказавшийся за рулем, воспринял пожелание пассажиров доехать побыстрее даже с удовольствием. Он был хороший водила, к тому же умеющий пользоваться своими правами. С включенными мигалкой и сиреной они летели по столице на предельной скорости, распугивая не только попутный, но и встречный транспорт.

Михал Михалыч ждал их у подъезда, беседуя с теткой, держащей на длинном поводке вертлявого белого пуделя. Увидев их, выходящих из милицейского автомобиля, удивленно поднял брови и покачал головой, но ничего по этому поводу говорить не стал. Легко отделавшись от собеседницы, шагнул навстречу:

– Здравствуйте, уважаемые. Быстро вы.

– Спасибо родной милиции, – сказал Павел и оглянулся на «Форд», отъезжающий с включенными мигалками, но без ревуна: наверное, старлей наконец-то вспомнил про какие-то свои неотложные дела.

– С огнем играете, ребятки, – совершенно серьезно упрекнул Степанов.

– Ситуация подгоняет, – не стал отпираться Павел и спросил: – У вас есть какие-нибудь соображения?

– Ну, если это не фантом, – Михал Михалыч посмотрел вопросительно, но, увидев в ответ твердый взгляд, продолжил: – Тогда я даже не знаю.

– Неужели никаких аналогий?

– Ничего в голову не приходит. Если только… Пойдемте пройдемся. А то после вашего триумфального появления уж очень много любопытных. Некоторое время назад один человек говорил мне, что ведутся работы по созданию искусственного фантома. Что это такое? Это когда не ты сам делаешь своего астрального двойника, а кто-то создает фальшивку.

– Примерно как мы с вами вчера? – уточнил Павел.

– Ну, в сущности, да. Тогда возникает естественный вопрос. Ведь мы делали вдвоем. Я лишь, так сказать, намекнул.

– Не скромничайте. Без вас я бы не то что даже не догадался, а…

– Вот именно, что не догадался. Так-то ты и без меня справился бы. Поэтому не надо, не стоит. Правда, – Степанов хитро улыбнулся, – без моей помощи твой заменитель так долго не продержался бы.

– Спасибо вам. Кстати, Горнин мне сказал, что экспертиза идентифицировала меня с точностью до восьмидесяти пяти процентов.

– Сам сказал? – удивился Мих Мих.

– Да. А что?

– Ничего, все нормально. Хотя и несколько странно.

– Это, вообще-то, много или как?

– Серьезный вопрос, Паша. М-да. Знаешь, я, кажется, впервые отвечаю на такой вопрос кому-то, кто сам находится под расследованием.

– Нет, если это закрытая тема, то не надо! – запротестовал Павел.

– Да понимаете, какая штука-то. С одной стороны, как бы и закрытая. Как говорится, по идее. С другой же стороны, никаких запретов не существует. А поскольку в данной ситуации я в каком-то смысле на твоей стороне, пусть не как адвокат, а хотя бы как эксперт, то вправе, как я полагаю, дать некоторые пояснения.

– Очень вправе! – горячо заверила его Марина.

Степанов усмехнулся, и рукой показал направление, куда им двигаться дальше.

– Надеюсь. Если экспертиза проводилась в полном объеме и с надлежащим качеством, а поскольку Александр Петрович упомянул проценты, то, полагаю, так оно и было, иначе откуда бы им взяться, то цифра эта не дотягивает до идеала. Если, конечно, речь не идет о, так сказать, остывших следах.

– Экспертиза проводилась на месте по прошествии всего нескольких часов, – твердо сказала Марина.

– Что значит "на месте"? – вскинулся Степанов. – Поясните.

– У Перегуды там своя лаборатория.

– Вот даже как! Интересно. Очень интересно. Это факт?

– Сто процентов, – заверила его Марина. – Можете у Горнина спросить. Так что вы скажете о цифре?

– О цифре? Что тут говорить? Маловато будет. Несколько часов… Это вам не неделя и даже не сутки. Да, маловато.

Павел слушал его и испытывал чувство, будто очень многое про Мих Миха он еще не знает. Все эти намеки на адвоката, на непосвященных, на некое право, определять которое берется какой-то рядовой, в общем, маг, и к тому же отставной уже – все это вызывало кучу вопросов. Но задавать их сейчас было не к месту, да и, в общем, не ко времени, которого не было. Да еще он и тянет каждое слово, словно оперный певец свою самую выигрышную ноту. Так долго, что даже мысль теряется.

– И что это значит, Михал Михалыч?

– Ну, вариантов не так много. Например. Если автор и заодно прототип фантома постарается это свое создание, что называется, подтереть. То есть исказить его.

– Это возможно?

– Ну а почему нет? Взять чужую маг-матрицу и привнести ее в существующий образец.

– А где ее взять?

– Ну-у… Найдется, где взять. При желании-то. Но тебе, полагаю, негде. Извини, но это пока не твоего уровня задача. Может, еще и дорастешь, но… В общем, не обижайся, но это факт. Второе! Некто создал такой фантом под тебя. То есть как бы ты, но и не ты.

– Свидетели видели там женщину! – выпалила Марина.

– Да? Странно. Мужика вроде бы легче подстроить под образ. Впрочем… Павел, у тебя близнецов, сестры, скажем, нету?

– Я один в этом смысле.

– Ну, знаешь, бывает, что женщина родила двойню, а второго ребенка того, умыкнули. Сам я с таким не встречался, – поспешно добавил Степанов, – но в детективах читал.

Такого рода предположения любого человека могут пусть и не выбить из колеи, но заставить задуматься – точно. А вдруг? И Павел задумался, задумался настолько, что чуть не вляпался в кучку собачьего дерьма. В последний момент, отдергивая ногу, он ухватился за локоть Марины. Та с неожиданной скоростью напряглась и, сначала поддержав его, затем резко прижала его кисть к своему боку. Даже через теплую одежду от ее тела шел жар.

– Спасибо, – пробормотал он, с некоторым трудом выпрастывая руку. И уже громче, для Степанова: – Нет, не может такого быть. Меня принимал друг моего отца, это я точно знаю. Даже встречался с ним. Думаю, это исключено.

– Да уж, пожалуй. Не гарантия, конечно, не сто процентов, но у других и такого нет. Будем считать, исключено. Тогда что остается?

Степанов замолчал, мерно шагая по дорожке. Навстречу им шла женщина с коляской и испитым лицом, так что строй пришлось разрушить, и Мих Мих вырвался вперед. Марина прильнула к Мамонтову, взяв его под руку.

– Можно проверить, – выдохнула она в самое ухо.

– Что?

– Тебя и фантом.

– Как?

– А сейчас, – она кивком показала на спину Степанова.

Павел даже приостановился, так что Марина, не ожидавшая от него такого маневра, проскочила вперед, а потом развернулась, оказавшись с ним лицом к лицу. Ее глаза были распахнуты, что называется, до подштанников. Неужели ей так нравится чувствовать себя детективом?

– Михал Михалыч! – окликнул Павел, выводя стареющего мага из задумчивости.

– А? – обернулся тот. – Что?

– Вы не могли бы сейчас проверить, ну, тот фантом?

– Сейчас?

– Конечно! – энергично включилась Марина. – Паша вот он, а тот… Ну, может же быть? Хоть где-то. Вы же эксперт!

– Да какой я теперь… М-да… ну хорошо, давайте. Почему бы и нет? Только я к вам спиной. Ничего?

– Бога ради! – воскликнул Павел. – Только побыстрее, а? Время! Если можно.

– Тогда… – Степанов вдруг преобразился. Не то помолодел, не то сконцентрировался. – Кругом!

Со стороны это должно было выглядеть как сходка идиотов. Три взрослых человека вдруг повернулись друг к другу спиной, стоя на плохо вычищенной пешеходной дорожке, и при этом закрыли глаза. Интеллигентного вида мужчина, двигавшийся им навстречу, увидев эту мизансцену, замер, отчего-то опасливо глянув вокруг, и вдруг ускоренным темпом пошел обратно, при этом пару раз оглянувшись.

Павел почувствовал, как на него ахнуло. Крут, как-то очень крут добрейший Мих Мих.

– Потише, а!

Степанов обернулся:

– Павел, а ты чего, зонтиком-то, а? Прикройся уже.

И Павел прикрылся. То, что Степанов называл зонтиком, следовало трактовать как защиту. «Плащ». И он его надел. Или создал. Или соорудил. Кто-то говорит «построил». И почувствовал себя очень спокойно и комфортно. Зачем ему все это? Господи! Он не испытывал никакого напряжения либо усталости от того, что закрылся. В сущности, и раньше «плащ» его не сильно утомлял, это всего лишь мера защиты, но только прежде он этот невидимый щит держал, чувствовал его как тяжесть, хотя держать мог подолгу, сутками, то теперь он вдруг ощутил, что «плащ» не то что не давит – поднимает. Или хотя бы приподнимает. Для чего тогда все остальное, когда он может теперь вот так, в коконе, оградиться от всего внешнего, ненужного и докучливого? Ощущение того, что грудь его распирает силой, но в то же время и применять ее вовне не хочется, нет в этом необходимости, успокаивало до того, что хотелось сесть и уткнуться в собственные колени, замкнувшись в себе, словно улитка в собственном домике.

– Ну ничего себе! – воскликнул Мих Мих.

Павел резко обернулся. Степанов смотрел на него донельзя изумленными глазами.

– Что?!

– Могу тебя поздравить.

– С чем?!

– У тебя очень… Я бы сказал, идеальная защита. Теперь я понимаю, почему не смог тебя нащупать.

– Михал Михалыч! Ну время же!

– Не томите, – подхватила возбужденная Марина.

– Чего кричите? Ну, есть.

Дурные драматурги зачастую позволяют себе ремарки вроде "Они воскликнули хором". Впрочем, порой это бывает оправданно. Но в данном случае не законы драматургии, не дурной вкус, а не что иное, как правда, которая может быть эквивалентом истины, заставляет пересказчика засвидетельствовать:

– Что?! – Павел и Марина воскликнули хором.

– Чего вы так кричите? – поморщился Мих Мих. – Тебя здесь нет, друг мой. Ты там.

– Где?

– Ну, положим, карты у меня в голове нет.

– Но в прошлый раз вы же определили проспект Мира.

– Тогда у меня была, так сказать, реперная точка. Ну, точка на местности, к которой можно привязаться.

– Но хоть примерно! – взмолилась Марина.

– Ну, ориентировочно, это район Белорусского вокзала, и движется объект в сторону области.

Павел всмотрелся в Мих Миха, лицо которого было необыкновенно одухотворенным. Сейчас он творил и, несомненно, ловил от этого кайф.

– Вы его держите?

– Держу пока. А что? Есть соображения? Или хочется поучаствовать в боевике с погонями и стрельбой?

– Я, кажется, знаю, куда он едет, – сказал Павел.

– Или она, – неприятным голосом добавила "нюхачка".

– И куда же, позволь поинтересоваться?

– К нам в контору. То есть к Петровичу.

– Ты хочешь сказать, что это кто-то из своих? – нахмурился Мих Мих.

– Не знаю. Посмотрим. Черт, зря я того джигита отпустил. Вы с нами?

– Ну, я бы не против посмотреть на этот феномен. Только условие – никаких милицейских машин и прочих конфликтов с госслужащими.

– Да никаких конфликтов, вы о чем?! Все исключительно красиво. Как в сказке.

– Не надо мне таких красивостей. В умелых руках и обычный таксист Шумахером будет. А на такси у меня пока что хватает. К счастью, сейчас с этим проблем уже нет, а вот раньше…

Степанов не договорил, но Павел ухватил некую интонацию и поинтересовался:

– Что, гражданин маг, не совсем честным образом останавливали государственные такси? Или чего похуже?

– Не говори глупостей! Пошли.

Ясное дело, что по сравнению с милицейским «Фордом», вооруженным атрибутами государственной необходимости, любой таксист будет казаться черепахой на фоне гепарда, но если три практикующих мага, сидящие в салоне такси, спешат, а двое просто-таки исходят от нетерпения, то пусть не стопроцентный, пусть всего лишь подобие, но режим "зеленой улицы" они вполне в состоянии устроить, не создавая при этом излишнего хаоса на дороге. Таксист, немало удивленный невероятной любезностью коллег по баранке, только и делал, что давил на газ. И еще веселился, видя уплывающие, да что там! – улетающие назад лица водителей, едущих в том же направлении.

Павел несколько раз оглянулся, разглядывая мчащиеся за ними машины, люди в которых, надо полагать, на такой скорости по Москве никогда в жизни не ездили, и при этом даже гаишники, пару раз попавшиеся по дороге, не спешили остановить эту гонку. Наверное, от удивления, ведь мало кому удавалось увидеть, как какая-то занюханная «Волга», которую уже сняли с заводского конвейера, словно горячий нож масло, разрезает автомобильный поток в начале часа пик, и при этом на трассе не наблюдается ни одной аварии.

Сидящий сзади Мих Мих только пыхтел, но пока помалкивал.

За квартал от конторы Павел, в последние минуты усиленно крутивший головой по сторонам и часто с вопросом во взгляде оборачивавшийся на Степанова, вдруг крикнул разошедшемуся водителю, шедшему хорошо за сотню:

– Стой!!!

Видимо, в прошлой жизни таксист-частник был не Шумахером, а возничим на фараоновой колеснице либо по меньшей мере лихим наездником в крестьянской армии батьки Махно, потому что почти сразу после этого крика его проржавевший рыдван встал на дыбы, если только у машины эти самые дыбы находятся в месте, противоположном тому, где у лошадей.

Павел, не ожидавший такой реакции, не врезался в стекло только потому, что его правая рука была уперта в «торпеду». Марине повезло чуть меньше; она сорвалась с сиденья и упала на сидящего перед ней Павла, каким-то чудом перемахнув через довольно высокую спинку сиденья. Больше всего не повезло Степанову, который всецело отдался поиску. Он грудью ударился о спинку водительского кресла, потом его отдачей отшвырнуло назад, и он копчиком приложился обо что-то, хотя, по идее, там, куда его откинуло, то есть на сиденье, ничего твердого быть не могло.

Орлом выглядел один лишь водитель, намертво вцепившийся в руль своей «тачки» и сидевший в неестественной позе монарха, на голову которого только что надели царственный венец. Правда, взгляд у него тоже был орлиный – неподвижный и немигающий.

– Ты чего?! – возмущенно проговорил Мих Мих, кое-как устраиваясь на сиденье и при этом потирая рукой грудь.

– Есть? – нетерпеливо спросил Павел, безуспешно дергая за ручку двери.

– Ага. Перелом. Или еще чего похуже.

Наконец справившись с дверцей, Павел выскочил наружу, успев крикнуть в салон:

– С водителем рассчитайтесь!

– Это я с тобой рассчитаюсь, – пробормотал Степанов, шаря себя по груди в поисках неизбежных повреждений его телесной оболочки.

Но Павел его не слышал, он бежал к припаркованному в переулке «Мерседесу» аспидно-черного цвета. Марина, провожая его глазами, одновременно боролась со своей дверью, но эта борьба пока ни к чему не приводила.

– Откройте же! – крикнула она, и только после этого водитель, аккуратно заглушив двигатель, вышел, обогнул машину и снаружи помог девушке выбраться на волю, после чего замер в позе немого укора.

Мих Мих с непрекращающимся кряхтеньем полез за деньгами.

В «Мерседесе» был только водитель, беспечно покуривающий в приоткрытое окно под музыку группы "Любе".

– Где Алла?! – крикнул Павел, рывком открывая дверцу так, что расслабившийся мужчина чуть не выпал наружу.

– Чего? – удивился тот и закашлялся, поперхнувшись дымом. И в процессе этого кашлянья вдруг начал судорожно копаться у себя в промежности, куда упала горящая сигарета.

– Алла где?!

– Да ушла.

Он наконец нашарил окурок, обжегся, но все же ухватил и выбросил его наружу, под ноги Павла.

– Куда?

– Да ты кто такой?

Павел был слишком возбужден для того, чтобы контролировать не только свои эмоции, но и силы, поэтому надавил на водителя куда больше, гораздо сильнее того, что следовало всего лишь для получения ответа на вопрос. Водитель – крепкого сложения детина с бритым черепом – выпрямился и побледнел.

– Где Алла? – очень членораздельно повторил Павел.

– Ушла в том направлении, – направление было обозначено четким жестом, причем пальцы руки, как на плакате про уличного регулировщика или на иллюстрации в брошюре про карате, наглядно объясняющей, как производится удар «пика», были сложены вместе и расположены строго параллельно асфальту.

– Когда?

– Девять с половиной минут назад.

Бритый выглядел мечтой любого командира, всеми силами добивающегося от своих подчиненных абсолютной исполнительности.

– Жди. Отдыхай.

– Будет сделано!

Павел пошел назад, жестами показывая спешащей к нему Марине, что идти следует в другую сторону. Направление, «отрапортованное» водителем, соответствовало тому, где находилось ООО «Лад». Ходу до него было минут пять, не больше.

Михал Михалыч, обремененный сумкой Павла, отстал на первой же стометровке, успев, правда, подтвердить, что искомый объект находится именно там, куда они направляются.

Ни телевизор, ни тем более пересказ не могут передать того, что творилось на этом относительно коротком перегоне длиной всего в несколько сотен метров. Чем дальше, тем больше было видно, что тут прошла буря в лице очень недоброго и очень рассерженного мага. Подобное описание под силу, пожалуй, только художникам-абстракционистам, не жалеющим красок для отображения своих безумных видений.

Сначала это были всего лишь немногочисленные «кляксы», приходившиеся преимущественно на форточки и две охранные видеокамеры, закрепленные на углах дома, на первом этаже которого расположилось отделение банка. «Кляксы» были яркими, словно фосфоресцирующими, набрякшими, как только что упавшие капли крови. Потом было разбитое окно, за которым кто-то ругался громким голосом, перемежая матерные слова с обещаниями с кем-то крепко разобраться путем отворачивания головы "к бениной матери". На крашеном бетонном парапетике, отгораживающем яму полуподвального окна от тротуара, сидел трудно дышащий мужчина, держась за сердце, у ног его валялась очень крупная дохлая овчарка с вывалившимся наружу языком. Их обоих соединял кожаный поводок очень яркого желтого цвета. Метрах в тридцати от этой пары мужчина в кожаной куртке на меху растерянно ходил вокруг красавицы "Мицубиси Лансер", практически обнявшей фонарный столб своим капотом. Руки его не то чтоб тряслись – они ходуном ходили, о чем свидетельствовали лежащие вокруг искореженной машины неприкуренные сигареты числом не менее пяти. Очередную мужчина пытался вставить себе в рот. И на всем этом висели, стекая соплями, сочные плевки заклятий. Павел видел их разноцветными – розовыми, пурпурными, ядовито-желтыми, малиновыми, ослепительно-синими. Со стороны посмотреть – улица раскрашена под карнавал, настолько изощренным и в то же время диким, необузданным выглядело это буйство красок.

Идущему вслед за этим текстом читателю может показаться неприемлемым то, что представилось Павлу Мамонтову, воочию увидевшему эту картину, но факты – вещь настолько упрямая и своевольная, что даже спрячь такой факт в карман, будь тот хоть на пуговку застегнут или закрыт «молнией», тем не менее вылезет однажды со всей очевидностью, как притушенный, но не до конца вылеченный сифилис, брызнув болью и гноем из перебродившего, переросшего шанкра.

Ядовитая сколопендра огромного размера – жуткая, сумасшедшая – прошлась по этой, как правило, тихой улице, разбрасывая вокруг себя, зачастую бессознательно, бездумно, по одной лишь прихоти и подозрению, свои смертельные плевки, сея на своем пути жуть и смерть. Впрочем, до настоящей смерти было еще… Словом, до нее еще было. Вопрос только, сколько.

Поэтому Павел не шел, а уже бежал, преодолевая оставшееся расстояние до дверей ООО «Лад». Легонькое заклятие на двери из серии "для своих" висело оборванной тряпкой. Знакомая картина. Всего пару дней назад подобное наблюдалось на таможенном складе.

Павел, разогнавшись, рванул на себя тяжелую металлическую дверь, которая в ответ дохнула на него теплом и бедой. У батареи сидела, скрючившись, тетя Люся. Переломанная пополам швабра с навернутой на нее мокрой тряпкой лежала в паре метров от нее, каким-то неестественным росчерком искажая плоскость прямоугольного пола.

Беда.

Павел бросился было к старой зэчке, по неистребимой интеллигентской привычке стремясь помочь человеку, хотя окружающий мир давно и настоятельно рекомендует этого не делать, но остановился, вспомнив о тех, других, на которых беда еще только надвигается. Тех, других, было больше, и многие из них были куда беззащитнее человека, много лет проходившего один из самых страшных экзаменов, которые только могут выпасть на долю: испытание неволей, тюрьмой, где все человеческие качества вылезают наружу, где выживает сильнейший, где… Да много чего там такого, что не только ломает, но и закаляет людей. Это уж кому что на роду написано.

Он ограничился тем, что на ходу, уже разворачиваясь, с расстояния содрал с тела уборщицы внушительный сиреневый «плевок», в воздухе разорвав его в клочья.

На всем протяжении коридора видны были уже знакомые кляксы. Разноцветные, ярко-праздничные, внешне они походили на ядовитые «плевки» ничуть не больше, чем радостные надувные шарики, раздаваемые в детском парке веселым клоуном, походят на многоцелевой бомбардировщик, вышедший на боевой разворот над мирным, еще не проснувшимся городом. Однако ж говорят, что высушенный змеиный яд немного напоминает алмазы, правда, не самого высокого качества. Павел почти не смотрел на них, несясь мимо вперед, но привычка, выработанная за годы служения под началом Горнина, заставляла его автоматически, помимо воли, анализировать увиденное. Это примерно то же, что происходит у автомобилиста с многолетним стажем. Тому нет нужды напрягаться для того, чтобы отличить «БМВ» от «Жигулей» или американский «Джип» от отечественной «Нивы», переднеприводную машину от заднеприводной, галогенные фары от фар обычных, фуру от фургона. Он отмечает это автоматически, не задумываясь, делая из увиденного выводы, порой жизненно для него необходимые, не вспоминая каждый раз, как и когда он эти знания и навыки приобрел, с каким трудом они дались и насколько они важны в его повседневной деятельности. Биолог отличает белку от суслика, хотя оба они беличьи. Женщина без подсказок знает, в чем отличие губной помады от румян, хотя они порой бывают взаимозаменяемы. Моряк не спутает фрегат и линкор. Бухгалтер очень отчетливо видит разницу между дебетом и кредитом. Практикующий маг различает обычную «заплатку» – предохраняющее заклятие или, по-другому, М-воздействие охранного типа, – и «плевок» – убивающее проклятие, или М-воздействие поражающего характера, имеющее различную временную протяженность, силу и способ воздействия.

"Сколопендра" щедро, будто напоказ, разбрасывала и то, и другое. Создавалось ощущение, будто здесь не один человек прошел, а целый взвод боевых магов, по самую макушку накачанных наркотиками и дикой силой, будто выстреливали они не собой, а палили если и не из автоматов, то из подствольных гранатометов, перезаряжаемых немедленно после каждого выстрела.

Подумав так, Павел даже испугался. А если это действительно так? Если их там много? Ведь у бритоголового водилы он спрашивал только про Аллу. Ему и в голову не пришло спросить, с кем она пошла и сколько с ней людей.

Притормозив, он вгляделся в две разноцветные отметины – лимонно-желтую и ослепительно-красную. Он очень хорошо помнил Аллу, он не мог ее спутать ни с кем. Это был кусок его жизни. Пусть этот период был не самым большим, не самым длинным, но уж то, что одним из самых ярких, – точно.

Она здорово изменилась. Очень сильно выросла в профессиональном плане. Да что там! Просто невероятно, невозможно выросла! Еще вчера, общаясь с ней, он и представить себе не мог, что перед ним не его бывшая подруга, с которой они разошлись много лет тому назад, а настоящий маг, маг боевой, походя разбрасывающий «плевки» шестой-седьмой степени мощности. И ведь многие из них приходились просто на стены, на двери и на пол, создавая не только охранную зону, предназначенную, чтобы задержать преследователей, но и предупреждение! Более ясное, чем нарисованный на картоне знак "Опасность!".

Это было невероятно. Походя, почти невзначай – и на семерку! А он-то трясся, экономил силы, навешивая на взятые под охрану объекты свои жалкие «двоечки» и «троечки». Да при таком раскладе вся эта градация от единицы до восьми летит не просто в тартарары, она смехотворна. Если перевести все это на язык примитивной физиологии, то эта шкала мощности М-воздействий определяет, условно говоря, всего лишь степень потливости индивидуума, а не то, с какой силой и на какое расстояние он способен плюнуть. Длина и скорость полета пущенного рукой неандертальца копья против пули, вылетевшей из ствола автомата Калашникова.

Павел стоял и смотрел на эти пятна, празднично переливающиеся и волнисто шевелящиеся, и испытывал ужас.

Гурманы испытывают наслаждение от еды, космонавты испытывают перегрузки, молодожены испытывают счастье. А он – ужас. Чувство, заставляющее замирать, чуть ли не умирать перед предстоящим страшным. Неведомым. Доселе не испытанным. И – неотвратимым.

По позвоночнику заструился неприятный, холодящий тело пот, мышцы обмякли так, что ноги подгибались, против воли опуская тело на пол. Для того чтобы идти вперед, не было ни сил, ни желания. Да и назад он не мог. Мог только замереть, съежиться на месте, сжаться в каплю, чтобы остаться незамеченным. Пусть все бури и напасти пронесутся где-то там, выше, не задев его, маленького, слабого, незаметного и совсем-совсем не опасного.

– Паша! Пашенька!

Когда-то мать вот так же звала его, бегая зимой вокруг дома. Был поздний вечер, темно, а он закатался с ребятами на горке за соседним домом, ему было здорово, ему было хорошо и весело и совсем не хотелось домой. Он знал, что уже поздно, знал, что давно пора возвращаться домой, даже предполагал, что его могут наказать за опоздание, но ему было так хорошо, так клево, что он отодвинул для себя все возможные грядущие неприятности, целиком отдавшись настоящему. Он даже слышал этот крик матери, даже видел ее, издалека, под третьим, если считать от горки, фонарем, но все еще прятался за ребятами, полагая, что она его не увидит, не найдет. И лишь услышав это «Пашенька», вдруг со всей отчетливостью, с непоколебимой ясностью понял, что игры закончились. И уже через пару минут ощущал на своем лице мокрые от соленых слез поцелуи матери.

Его тогда не наказали. Но он понял, что его любят.

И вот теперь снова: "Пашенька!"

Он посмотрел назад.

По коридору, судорожно отмахиваясь от чего-то руками и спотыкаясь, бежала Марина. Она прорывалась сквозь защиту, которую он преодолел, даже не заметив ее, просто на бегу.

Вид этой женщины, его напарницы, которая прорывалась к нему, разрывая, пусть и не очень уверенно, неумело, даже через силу, охранно-страшные плевки, разрисованные под детские игрушки, крича материнско-заветное "Пашенька!", его потряс. Она рвется и рвет, а он тут, перед ней, как слизняк, расплылся.

Стыдно. Ой как стыдно!

Вставать на ноги оказалось трудным делом. Ноги совсем не хотели слушаться. Им хотелось покоя и расслабления. Но с каждым шагом женщины, сделанным к нему, с каждым преодоленным ею метром в него словно что-то возвращалось, а может, приходило то, чего никогда и не было. Рвущаяся к нему Марина стала чем-то вроде поршня, движущегося по баллону шприца и выталкивающего в кровь больного сильное лекарство либо мощный допинг.

Когда она оказалась шагах в трех от него, он уже стоял, вполне способный соображать и разумно действовать.

– Ты видела такое? – спросил он, показывая на "плевки".

– Ужас.

– Вот и я о том же. – Он вздохнул. – И ты считаешь, что это похоже на мои следы?

– Да, очень. Если бы я не была твердо убеждена, что это не ты… Словом, очень похоже.

– Интересно, – пробормотал он. – Ладно. Действуем так. Я иду туда. Ты остаешься здесь.

– Нет. Я пойду с тобой.

– Марина!

– Паша, она очень мощная. Очень. Вдвоем нам будет легче справиться. Да и вообще, мало ли что.

По большому счету, она была права. Вдвоем легче справиться со сбрендившим магом, чем в одиночку. В конце концов, он не боевой маг, он всего лишь бытовой волшебник, что-то вроде круглогодичного Деда Мороза, только без красной шубы и оленьей упряжки. Его повседневная практика – снимать заклятия с людей, иногда походя, в очереди у кассы магазина или в вагоне метро, защищать чужое добро да еще помогать аферистке Любке зарабатывать на жизнь. Впрочем, и себе тоже. Все его сражения проходили над книжками, где он разбирал, разматывал, раскладывал на составляющие чужие заклятия, на что порой уходили недели и месяцы. А его боевой опыт ограничивается перепалками с неукротимой тетей Люсей, умирающей или уже умершей там, в холле.

Все это так. Но то, что предстояло сделать ему сейчас, – кстати, не совсем еще ясно, что именно, – было его личным делом. Может быть, кто-то посчитал бы иначе, но он воспринимал ситуацию именно так. И еще почему-то представлялось, что бороться ему предстоит с самим собой. А брать на борьбу с самим собой помощников – как-то не очень честно.

Но при этом очевидно, что напарница твердо решила идти вместе с ним. Времени на уговоры не было совершенно. Его он и так потерял достаточно, чуть ли не на коленях стоя перед "плевками".

– Хорошо, – произнес он резко, командным тоном человека, принявшего решение и намеренного неуклонно ему следовать. – Я впереди. Ты за мной. Метрах в трех. Ты мой тыл. Я на тебя рассчитываю.

– А если…

– В случае чего дам знак. Все. Идем.

На самом деле он все еще не был уверен, сомнения – целая куча! – все еще оставались. Но показать свои сомнения, а тем более страхи перед женщиной, несколько секунд назад кричавшей ему "Пашенька!", было решительно невозможно.

Он повернулся и пошел вперед.

Как ни странно, он успокоился. Опасения, если не сказать страхи, никуда не делись, но они стали существовать отдельно от него. Превратились в нечто подобное дорожным знакам, предупреждающим о грядущей опасности, но не вводящим в трепет.

Теперь «плевки» приобрели иной характер. Если до этого они напоминали бессистемное поливание, идущее от избытка негативных эмоций, то теперь больше походили на прицельную стрельбу. Вот один запечатал дверь, за которой кто-то стонал. Потом, потом! Другой, кричаще голубой, повис на лампе дневного света на потолке, отчего свет, проходящий сквозь него, стал не только освещать, но и убивать жизнь, действуя как ультрафиолетовая лампа. Эту гадость Павел снял, бросив у плинтуса. Третий, снова ядовито-желтый, прочно повис на коробе, по которому проходили телефонные провода. Неизвестно, что эта ядовитая гадость могла сделать с телефонами или с телефонными переговорами, но отвлекаться на нее Павел не стал. Потом, потом…

Здоровенный, мощный плевок оранжевого цвета лежал на ручке двери, ведущей в предбанник Петровича. Причем – специально или нет – лежал так, что человек, решивший открыть дверь, непременно в него вляпается. Времени разбираться в том, какая гадость предназначена несчастному, не было, поэтому Павел просто достал из кармана платок и через него взялся за ручку.

Он еле успел отскочить, спрятавшись за дверь и одновременно создавая мощный щит, закрывающий его с ног до головы, который, конечно же, следовало соорудить чуть пораньше. Пусть и с секундной задержкой, но он успел создать «колпак», больше похожий на одноместную палатку, и накинуть его на Марину.

Из предбанника валило, словно из заполненного до краев бака ассенизаторской машины, который навылет прошило снарядом кумулятивного действия. Вал, хлынувший в коридор, сначала, казалось, даже не попал на пол, а, вырвавшись, жахнул в противоположную стену. От удара часть зеленой мерзости разлетелась брызгами, а часть почему-то прошла сквозь стену, ввалившись в комнату для переговоров.

Раздался женский крик, но кому он принадлежал, разбираться было некогда. Теперь, когда первый шок прошел, Павел более или менее стал понимать структуру этой гадости, как выяснилось, по своим характеристикам не имеющей ничего общего с водой или иной жидкой массой. Вместо того чтобы растекаться по полу, «грязь», так он про себя ее назвал, отскочив от стены, начала превращаться в разного размера шары, полетевшие сразу во все стороны. Часть из них рикошетом отскакивала от потолка, пола и стен, создавая невообразимый хаос в пространстве, часть же, наоборот, проникала в материал конструкций здания, а потом, как вскоре выяснилось, выскакивала из них, делая это в совершенно неожиданных местах. Шары – размерами от булавочной головки до очень крупного арбуза – сталкиваясь между собой, вели себя совершенно по-разному. Некоторые дробились на еще более мелкие, разлетаясь, как при взрыве. Другие, наоборот, слипались, при этом могли поменять траекторию в совершенно неожиданном направлении либо продолжить путь одного из них. Третьи же, врезаясь в препятствие, оставались на нем нашлепками, которые вели себя тоже весьма произвольно – замирали на месте, ползли в любую сторону, причем с разной скоростью, либо, повременив, отскакивали, приняв участие в шабаше себе подобных. Какие-то летали по прямой, а какие-то выписывали совершенно невероятные кренделя, от спирали до хаотичных зигзагов. Усиливая всеобщий хаос, шары при столкновениях меняли окраску в диапазоне всех цветов радуги, при этом оставаясь очень яркими, кричащими.

Павел, нарастив свой щит до кокона, защищающего его со всех сторон, несколько секунд пребывал в растерянности, наблюдая за этим смерчем, этим буйством красок и движения, в котором не прослеживалось никакой системы, если не считать системой хаос.

Его защита пока держала удары «грязи», хотя теперь этому явлению следовало бы дать другое название, но сейчас Павел совершенно не был способен заниматься идентификацией в том смысле, как он привык. Какое-то время он подсознательно надеялся, что вся эта дрянь со временем если не рассосется совсем, то хоть поутихнет, но вскоре понял, что ничто и никуда не исчезает и не рассасывается, даже не теряет активности. Он пару раз смотрел на Марину, проверяя, как та себя чувствует. Ее защита держалась, и, похоже, Мих Мих эту защиту подпитывал. При этом Марина, справившись с собой, начала двигаться по направлению к нему.

– Стой! – крикнул он, понимая, что Мих Миху куда удобнее работать с ней, точнее, с ее коконом, если она не перемещается. Видимо, лицо его при этом было достаточно зверским, если Марина, против обыкновения, послушалась его и остановилась.

Он прибавил мощи своей защите, и теперь шары, ударяясь о нее, замирали и съеживались, сдутыми бесцветными шариками падая на пол. Шарики – седьмой-восьмой категории мощности!

Когда он, оправившись от потрясения, пошел в предбанник, огибая дверь, заговоренную самим маг-директором, эта шелуха, раздвигаемая его «коконом», отползала в стороны. Таким образом за ним оставалось относительно чистое пространство, как за ледоколом, продавливающим проход в ледяном поле, за кормой которого остаются только осколки льда. Только в данном случае к «осколкам» добавлялись еще и свежие трупики шаров, пытавшихся атаковать сзади.

В приемной, где всегда привычно царствовала добрая, в общем, Лидочка, ничего, казалось, не изменилось с тех пор, как Павел покинул ее около часа тому назад. Если не считать того, что секретарша сидела в несколько иной позе – занеся руки над клавиатурой компьютера. При этом лицо ее было напряженным и даже злым. Он знал это ее выражение. С ним она отваживала рвущихся к шефу посетителей, мол, он занят, да и я, как видите, тоже.

Первым его желанием было разморочить ее, но Павел передумал. Потом, потом. Ничего, немного потерпит. Два раза за день это, конечно, многовато, но что уж теперь поделаешь, такая работа у девушки. Сама выбрала.

Даже через дверь было видно, что изнутри на нее наложена огромная «заплатка» – фактически запирающий замок. Подойдя вплотную, Павел, сосредоточившись, выжег заплатку, просто уничтожил. Дверь в кабинет маг-директора, лично им многократно заговоренная, некоторое время сопротивлялась, не пропуская через себя постороннее М-воздействие, но не слишком долго. Видимо, Петрович не очень-то предполагал, что такого рода война может разгореться в стенах его кабинета, и поэтому не сильно тратил силы на защиту.

Распахнув дверь, Павел увидел настолько невероятное, что испугался. Просто потому, что подобного быть не могло! Это не укладывалось в его сознании.

Mar-директор и смуглый мужчина восточной наружности, окутанные защитными коконами, неподвижно, со страхом на лицах сидели, глядя на Аллу, посылавшую на них разноцветные шарики из протянутых вперед и соединенных в запястьях рук. Похожие на заряды пейнтбола, они ударялись в коконы защиты и кромсали их, а Алла громко смеялась, хохотала, запрокидывая далеко назад голову и натягивая неестественно белую кожу на горле до того, что стали видны поперечные сочленения гортани.

Петрович посмотрел на Павла чужим, измученным взглядом, в котором без особого труда угадывалась мольба. А может, сожаление о том, что его воспитанник увидел своего бывшего наставника в таком унизительном положении?

Наверное, Алла заметила этот взгляд, потому что резко обернулась. При этом из ее рук по-прежнему продолжали вылетать закольцованные в шарообразную форму М-воздействия поражающего вида и неопределенной характеристики, от которых, судя по виду гостя маг-директора, он уже пострадал.

– Ты плисел! – детским, искаженным голосом воскликнула она. – Здластвуй, Пася.

– Прекрати! – велел он, не очень-то надеясь на успех.

Он ничего не понимал. Шок – это по-нашему.

– Давай вместе. Это зе так весело!

Какая дичь! Взрослая и, в общем, неглупая женщина изображает из себя малолетнюю дурочку, повторяя детские ужимки и воспроизводя голос, разя при этом практикующего мага высшей степени подготовки так, что тот не может шевельнуться.

– Я тебя накажу, – сказал он, не очень подумав перед этим, и только произнеся вслух, вдруг понял насколько глупо, наивно звучит его реплика. Будто он и впрямь разговаривает с не в меру расшалившейся девочкой, а не с монстром, способным и, главное, готовым убивать.

– За сьто?! – спросила она тоненьким, мультяшным голоском, особенно распространенным в последнее время в дубляже иностранного аниме, из-за чего Павел просто видеть их не мог. Впрочем, слышать тоже. – Держи!

Она перевела на него одну ладонь, и ему в лицо полетели те самые проклятые шарики, цветными взрывами взрываясь прямо перед глазами.

Это были уже не те, коридорные. Жесткие, с пылу с жару, сильные, как нагулянный буйвол, с первого мгновения они принялись не то что изъязвлять его защиту, они ее крушили, грозя в несколько секунд или даже еще раньше полностью ее уничтожить. Теперь понятно, почему Петрович и его смуглолицый гость в темном костюме и идеально белой сорочке с желтым под золото галстуком так ежились. Удивительно, что они вообще столько времени продержались.

Павел попробовал нарастить «броню» – ну не вечный же у этой сколопендры боезапас! – но быстро понял, что это ни к чему не приведет. Бывшая его подруга работала как скорострельная пушка, причем одновременно на две, даже три цели, не оставляя никого без внимания. А тут еще и шары из коридора стали подтягиваться, атакуя его пока что сзади. Какофония цвета начинала сводить его с ума, усугубляемая опасностью быть уничтоженным этой сумасшедшей бабой.

Цвет! Именно цвет!

И он создал черный.

Его защитная аура, до этого серебристая, призванная отражать, вдруг стала аспидно-черной, как мгла, как ничто. Она уже была тоненькой, легко пробиваемой, но тут разноцветные шарики, попадая на нее, стали в ней растворяться, наполняя ее собой, наращивая, даже более того – притягивались к ней. На него вдруг хлынуло все. Не шариками, даже не всплесками – потоком. Шквал из окружающей среды рванулся к Павлу и затопил, переполнил его энергией. «Грязь», заклятия Аллы, даже защитные коконы Петровича и его гостя, уничтоженные, сдувшиеся шарики летели на него опавшей листвой, а также еще что-то извне – все это хлынуло на него, в него и вокруг него. Со всех сторон, снизу, сверху на него обрушился вихрь, под напором которого он едва держался на ногах.

Некоторое время он, оглушенный, ослепленный и просто обалдевший, стоял, не понимая, что происходит и что ему делать. Длилось это, может, секунду, а может, и меньше. Как и все творившееся сейчас в офисе, времени это заняло исчезающе мало. Это было как взрыв, который происходит в считаные мгновения, а переживать его и его последствия приходится долго. Так некоторые фронтовики утверждали, что видели летящие в них пули и даже успевали от них уклониться.

Все прекратилось так же внезапно, как началось. Все, находящиеся в кабинете, смотрели на него. Алла все еще тянула руки, напоминая распятого на кресте человека. Стояла, смотрела на Павла и хлопала глазами, словно ребенок, у которого отняли любимую игрушку.

Первым опомнился Горнин.

– Можешь убирать защиту, – сказал он, откидываясь на спинку кресла.

Павел, кивнув, свернул «купол». И жестко шлепнулся подошвами об пол. Оказывается, он парил в воздухе! Невысоко, оторвавшись всего на несколько сантиметров, но парил!

Алла, увидев это, неожиданно громко икнула.

– Ого! – воскликнул смуглолицый гость, оставляя на лице невозмутимое выражение.

– Вот так-то, – не без гордости проронил Петрович и потянулся к сигаретной пачке, лежащей на столе. Павел заметил, что пальцы его мелко подрагивают. – Садись, Алла, поговорим.

– Да пошли вы! – взорвалась она, зло перекашивая лицо. Оно стало на удивление некрасивым и хищным. В нем теперь не было ничего от недавней наивной детскости. – Я вам еще покажу, и тогда посмотрим, кто и о чем будет разговаривать!

И решительно двинулась на выход. Горнин явно хотел ее остановить, напрягся, но ничего у него не получилось.

– Павел, задержи! – велел он.

Остановить ее оказалось куда легче, чем можно было предположить. Для этого Павлу не пришлось даже напрягаться, он лишь подумал о том, чтобы Алла остановилась, и та замерла как вкопанная. Только закричала:

– Пусти меня, гад! Сволочь! Скоти…

И так и замерла с открытым ртом. Потом развернулась и пошла к столу, где аккуратно отодвинула стул, села и положила руки на колени. Со стороны посмотреть – просто пай-девочка. Точнее, пай-дамочка.

– Вот, Иса, о нем я тебе и говорил, – сказал Горнин, дымящимся концом сигареты показывая на Павла. – Познакомьтесь. Павел Мамонтов. Иса Мишаль, наш гость из Ливана.

– Очень приятно, – кивнул Павел. – Извините, мне нужно на минутку отлучиться. – И вышел, не дожидаясь разрешения.

Его уже некоторое время беспокоило отсутствие Марины. Неужели «грязь» ее таки достала?

Проходя по предбаннику, он во второй раз за сегодняшний день разморозил секретаршу, и та со всем пылом работящей барышни обрушилась на клавиатуру компьютера, экран которого успел погаснуть.

– Я же говорю, что… – по инерции начала она, все еще находясь в том мгновении, когда на нее обрушилось М-воздействие, но вдруг увидела Мамонтова и осеклась. – Павел Евгеньевич.

– Работай, работай, – походя успокоил он, спеша на выход.

Марина сидела, прислонившись спиной к стене. Над ней склонился Мих Мих.

– Она не очень пострадала? – на ходу спросил Павел, глядя на бледное с закрытыми глазами лицо напарницы.

– Она-то? – устало переспросил Степанов. – Она-то ничего. Отойдет. Устала просто. Да и перенервничала. Если бы не ты… Кстати, а кто это «воронку» тут закрутил?

– Какую воронку? – не понял Павел и присел на корточки перед Мариной.

– А ты, что ж, не видел?

– Вы имеете в виду этот… Ну…

– Ага. Именно «этот» я и имею в виду. Кстати, можешь назвать его «пылесос». На Петровича не похоже. Да и… – Мих Мих махнул рукой, явно не желая договаривать, но Павлу показалось, будто он хотел высказаться в том смысле, что у маг-директора силенок для подобного маловато. Хотел, но не стал позорить руководителя перед молодежью. – Что ты молчишь?

– Да все нормально, – пробормотал Павел, осторожно трогая Марину за плечо. – Ты как?

– Па-аша, – слабо проговорила она, открывая глаза. – Ты цел.

– Цел, цел. Ты-то как?

Она вздохнула. Лицо ее отчего-то сделалось счастливым. Правда, оно все еще было усталым.

– Нормально. Ухайдакалась только. Помоги мне.

Он, нечаянно толкнув Степанова, попытался взять ее под мышки, но Марина отрицательно качнула головой:

– Не так.

– А как? – искренне не понял он.

– Поцелуй. Поцелуй меня, пожалуйста.

Если бы Павлу сейчас сказали, что в какой-нибудь лотерее он выиграл океанскую яхту, то он, наверное, поразился бы меньше. Там хоть более или менее понятно, как реагировать. А тут… Фигня какая-то.

Но, в конце концов, если женщина просит… Он нацелился чмокнуть ее в лоб, благо до него было ближе всего, но тут у него в кармане зазвонил телефон, и Павел, пробормотав «Извини», встал и выхватил спасительную трубку. На Мих Миха и Марину он старался не смотреть.

Ответил, даже не взглянув на экран – какая сейчас разница, кто звонит! Все равно молодец.

– Паша? Ой как хорошо, что я до тебя в конце концов дозвонилась! – быстро и напористо заговорила Любка. – Ты мне срочно нужен. Просто срочно! Немедленно! Ты когда сможешь приехать? Да, – компаньонша резко понизила голос, – сейчас та дамочка заявилась. Ну помнишь, министерша. Любые бабки обещает, просто любые. Но только вынь ей и положь, чтобы было как в прошлый раз.

– Я сейчас занят.

– Паша! Таким клиентам не отказывают. Ты просто не понимаешь. Еще парочка таких сеансов, и мы с тобой умотаем на Канары. А потом…

– Извини, не могу.

– Ну хоть на полчасика! – И, разом сменив тон, что называется, замурлыкала: – Я так по тебе соскучилась, Паш. Приезжай. Я тут ресторанчик один нашла, сходим, посидим. Ну а дамочка пусть свое получит, кончит в свое удовольствие, это же так прикольно.

Ему было неловко слушать такое, когда за спиной Мих Мих и Марина, и он отключил телефон, скорее импульсивно, чем осознанно наложив при этом запрет на прием Любкиных звонков.

Обернувшись, он увидел, что Марина уже встала, поддерживаемая Степановым. На Павла она старалась не смотреть.

– Ты хочешь сказать, – внимательно посмотрел на него Мих Мих, – что этот «пылесос» устроил ты?

– Ну… Примерно.

– Интересные у тебя примеры, – он покачал головой. – А это все, весь этот цирк, устроила дочка Романа?

– Получается так.

– Еще интереснее. Ну, мы еще поговорим. Ладно, вы тут разбирайтесь со своими бытовыми приборами, а я пойду пока «Скорую» вызову.

– Кому?

– Люське дурехе, кому ж еще. Сердце у нее прихватило. Говорил же ей завязывать с водкой, так нет, все-то ей по хрену.

Развернулся и пошел назад, к холлу. Павел неожиданно для себя заметил, что стареющий маг слегка подволакивает правую ногу.

– Пошли? – спросил он Марину, а больше предложил, кивком на дверь приемной Горнина обозначая направление.

– Пойдем. Погляжу хоть.

– Да ничего, в общем, интересного.

– Может, и так.

Она что-то не договорила, но Павел даже боялся подумать, что именно.

Секретарша сидела и задумчиво смотрела на экран монитора. Увидев входящих, она, против обыкновения, лишь произнесла "А, это вы", хотя в иных ситуациях грудью вставала на защиту директорского кабинета. Похоже, что сегодняшний день ее чему-то научил, а Горнину вскоре придется искать себе другую помощницу.

В кабинете ничего, кажется, не изменилось. Алла скромно сидела, глядя в стену перед собой, маг-директор курил, только уже вторую сигарету, а смуглый гость говорил, очень осторожно произнося русские слова. Его непривычное имя успело выветриться из памяти Павла. Муса?

– Можно быть уверенным, что это самым негативным образом будет расценено всеми. Факт невероятный. Это прямое… м-м-м… прямое попрание.

– Разрешите? – спросил Павел, стоя в дверях.

– Проходите, да, – кивнул Горнин.

– Или помешаем?

– Да чему тут уже мешать. Давайте, присаживайтесь. Сейчас Перегуда появится. Только что звонил. Слушай, Паш, у меня… – Он посмотрел на гостя и поправился: – У нас к тебе просьба.

Он достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул.

– Что-то у нас совсем нет сил. Шумни по этим кодам, пусть сюда подтягиваются.

– Это что? – спросил Павел, забирая бумагу.

– Комиссия. Да, третий номер не нужно. Господин Мишаль уже здесь. И – не в службу, а в дружбу. Скажи Лидочке, пусть поесть нам сообразит. Совсем сил не осталось.

– Может быть, я, – проговорил Павел и сотворил на столе блюдо с горкой сочных бифштексов, аромат которых хлынул по кабинету.

Такого испуга у взрослых людей он давно не видел. Господин Мишаль отшатнулся и побледнел, выпучив глаза.

– Убери немедленно! – заорал Горнин, и блюдо вместе с мясом и запахом исчезло, будто его и не было. – Фу! Ты вообще думаешь, что творишь?

– Извините.

Только теперь Павел сообразил, что восточный гость по религиозным соображениям свинину не то что не ест – на дух не переносит. А сам бы он сейчас поел. Ведь с утра маковой росинки во рту не было.

– Лиду позови, – очень настоятельно и членораздельно попросил Горнин.

Но звать ее не пришлось; открытая дверь позволяла секретарше хорошо слышать, что говорится в кабинете, и она впорхнула ласточкой.

– Да, Александр Петрович.

– Сообрази нам покушать. И, прошу тебя, не забудь о вкусах нашего гостя. Но для начала коньячку нам. – Маг-директор посмотрел на восточного гостя: – М-м?

– Можно, – певуче ответил тот.

– Давай.

Пока Лидочка доставала посуду и разливала выпивку, Павел просмотрел листок. Такого он не видел никогда. М-коды на полдюжины людей. То, что они могут быть учениками Горнина, он отмел сразу. Некоторые коды были очень короткими, что могло говорить лишь об одном – они присвоены давно. Чрезвычайно давно. Сообщество – не локальная телефонная компания, разом меняющая номера своих абонентов, наращивая символы по одному каждые десять лет.

Павел вдруг подумал, а существует ли сейчас номер один?

Конечно, маг-код – это не цифра и не фраза вроде "Здравствуйте, у вас продается славянский шкаф?". Но проходивший в воспитанниках под маг-директором, лично вручавший свой личный код наставнику, эти детали знает даже лучше, чем иной водитель номер своей машины. Потому что машину можно поменять, продать и забыть ее, а твое личное, впаянное в тебя навсегда, – никогда.

Кстати, маг-код господина Мишаля был хоть и не самым коротким, но весьма и весьма недлинным. Хотя и заковыристым.

Отчего-то Павлу вдруг стало весело. И он схулиганил. Он просто дал посыл по всему списку разом. Забыв исключить уважаемого гостя маг-директора. Просто забыл, поддавшись охватившему его состоянию озорства. Ну, сглупил.

Доселе невозмутимый восточный гость вдруг вскочил со стула, опрокинув его на пол, и ломанулся к Павлу, чтобы замереть перед ним по стойке «смирно». От него пахло потом и очень хорошей туалетной водой с запахом лимона.

В кабинете повисла предгрозовая тишина.

И вдруг Лидочка хихикнула. Ну девчонка, что с нее взять!

Горнин взорвался. Видно, силы понемногу возвращались. Он вскочил с места и заорал:

– Павел!!! Какого черта ты тут фокусы устраиваешь?! Отставить!

И вправду, переборщил.

– Извините, – пробормотал Павел, хотя никакого покаяния в нем ни на йоту не наблюдалось, и «отпустил» господина Мишаля.

Тот, даже вернувшись на место, сохранял напряженное выражение лица, граничащее с испугом.

– Извините его! – продолжал громыхать Горнин. – Распустился, понимаешь. Совсем совесть потерял. То нагадил мне прямо на столе. – Брови восточного гостя удивленно поползли вверх. – Фигурально, конечно. А теперь это. Ты соображаешь, что творишь? Хочешь фокусы показывать – вон иди на улицу и детишек смеши. Балаганщик! Сказано же тебе было, что господин Мишаль, – последовал вежливый полупоклон в сторону золотого галстука, – уже здесь.

– Я же извинился.

– Извинился он! И что мне теперь прикажешь – в жо… В смысле, миловаться с тобой?

– Чего кричим? – спросил Мих Мих, появляясь в дверях. – Здравствуй, Иса. О, коньяк пьем! Не угостите старика?

Восточный гость встал, прошел навстречу и чопорно, двумя руками пожал руку стареющего мага, широко при этом улыбаясь.

– Рад встрече, Михаил Михайлович.

– Я тоже рад. Говорили, твоя жена родила тебе еще одного сына? Поздравляю. Много сыновей – удача в дом. С меня подарок. Уже приготовил. Вечерком прокатимся ко мне?

– С большим удовольствием.

Павел слушал и балдел. Петрович перед иностранцем стелется, а Мих Мих так небрежно, чуть ли не свысока. Есть многое, Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам.

– Значит, договорились. Так что насчет коньяка-то? Угостите или как?

– Лида, налей ему. Ты чего пришел? – сбавляя тон, но с заметной подозрительностью спросил Горнин.

– Похоже, тебя спасать. И, кажется, что вовремя. Так это и есть наш монстр? – поинтересовался Мих Мих, глядя на Аллу. Он сел напротив нее и кивком поблагодарил секретаршу, поставившую перед ним бокал. – Интересно будет послушать.

– Ты не член комиссии, – быстро проговорил Горнин.

– Не судья, это точно. Я адвокат.

– Что?! Какой еще адвокат? Ты совсем уже?

– От общественности. Вы ж сейчас парня долбать будете, а он в этих делах ничего не понимает. Навешаете ему лапши на уши, снимай потом. Кстати, правилами это не возбраняется.

– Лапша?

– Адвокат!

– Про адвоката там ни слова нет.

– Что не запрещено, то разрешено. Кстати, я еще и свидетелей приглашу. Вот ее, например, – показал он на Марину. – Так что, когда едем?

– Михаил Михайлович прав, – покивал господин Мишаль. – На заседании комиссии в одна тысяча девятьсот восьмом году в Брюсселе, когда обсуждалась деятельность Эжени Лаваль, присутствовал защитник из числа местных магов.

– Никуда мы не поедем, – глухо проговорил Горнин, запустив нос в бокал, из которого в рот перелился солидный глоток. – Все скоро будут здесь. Подозреваю, что очень скоро.

За этим последовал недовольный взгляд в сторону Павла.

– Ну и хорошо. Паш, Мариночка, присаживайтесь. В ногах, как известно, правды нет. Ничего, что я тут слегка распоряжаюсь? – ехидненько поинтересовался Мих Мих.

Вместо ответа маг-директор сурово посмотрел на секретаршу, наблюдавшую эту сцену с неподдельным интересом.

– Я тебя что просил сделать, а?

– Ой! Бегу, Александр Петрович, бегу.

Она упорхнула бы прямо с бутылкой в руке, если бы Мих Мих не остановил ее и не перехватил сосуд с драгоценной жидкостью.

Но сразу вылететь из кабинета ей не удалось. В очередной раз ойкнув, она отступила перед стремительно входящим Перегудой.

– Что тут происходит?! – закричал он с порога, хотя порога как такового здесь не имелось. Так, оборот речи.

– Ты бы сначала поздоровался, Рома, – укорил его Мих Мих, с заметным удовольствием потягивающий коньячок. – Хоть не с нами, так вот с господином Мишалем.

Перегуда затравленно посмотрел на араба и поспешил изобразить нечто среднее между хищным оскалом и радостной улыбкой.

– Здравствуйте. Рад встрече. Очень рад. Извините, весь на нервах. Но в чем дело, почему вы тут, а не поехали в Зеленоград?

– Планы поменялись, Роман Георгиевич, – сказал Горнин. – Комиссия соберется здесь. Присаживайся.

– Вот как? А что вы сделали с моей дочерью? Что вы тут вообще творите?! А ну, немедленно снимите с нее свое воздействие.

– Тебе надо, ты и сними, – безмятежно ответил Мих Мих, подливая себе коньяку. – Кто еще будет? Марина? Паша? Я вам сейчас бокальчики подам, а то сидите как неродные.

Степанов встал и пошел к бару, а Перегуда, картинно развернувшись, уставился на дочь.

Павел хорошо видел, как от него к Алле потянулись серо-зеленые языки, лизнувшие ее по телу. Раз, другой. Потом третий. И еще раз.

– Что за шутки? – зло спросил Роман Георгиевич. – Расчаруйте ее немедленно!

– Разочарован? – ехидно поинтересовался Горнин, явно наслаждаясь процессом. – А ты вон его попроси, – кивнул он на Павла.

– Ну? – посмотрел Перегуда в том же направлении.

– Паша, а ты не спеши, – посоветовал Мих Мих. – Сейчас все соберутся, и вот тогда…

– Я требую! Вы не имеете права. И ты, – последовал гневный взгляд в сторону Павла, – в особенности. Я должен с ней поговорить.

– Я полагаю, – взял слово господин Мишаль, – что будет лучше, если мы все подождем членов комиссии. Мне кажется, нет смысла здесь собравшимся дважды выслушивать то, что можно послушать всего один раз. Пожалуйста, подождите еще немного.

– Как скажете, мсье Мишаль. Только должен обратить ваше внимание, что происходящее существенным образом попирает права моего ребенка и наносит мне непоправимый моральный вред.

– Комиссия это, несомненно, учтет. Присаживайтесь, прошу вас. Ведь вы позволите, Александр Петрович?

– Теперь вы здесь распоряжаетесь.

– Благодарю вас за любезность. Пожалуйста, – последовал приглашающий жест в сторону Перегуды. – Подождем.

Ждать пришлось недолго.

В кабинет только что не вбежал огромный негр в распахнутой рыжей дубленке и первым делом рванулся к Павлу, игнорируя остальных. Тот лишь в последний момент, когда двухметровый детина с квадратным подбородком и вылупленными глазами оказался в шаге от него, сообразил «отпустить» его, а когда боксерского вида мужик остановился и чуть расслабился, отпустил вожжи и оставшейся четверке. Все-таки нехорошо, когда члены высокой комиссии вбегают в таком вот расхристанном виде. Неприлично.

Негр обвел присутствующих все еще бешеным взглядом запарившейся после тяжелой скачки лошади.

– Господа, я рад вас приветствовать, – он поднял руки и потряс кистями, как генеральный секретарь на трибуне мавзолея. – Что за срочность, господин Горнин?

– Здравствуйте, мистер Монрой. Раздевайтесь, присаживайтесь. Вам помочь?

– Я сам. И жду ответа.

– Произошло досадное недоразумение. Я вам сейчас все объясню.

Ничего объяснить он, конечно же, не успел. Потому что когда дубленка успокоилась на стуле, в кабинете появился еще один персонаж, на этот раз совершенно азиатской внешности с абсолютно круглым лицом. В его узком разрезе глаз почти не видно было белков. Как выяснилось позже, наш брат, якут Николай Иванов. Потом были немец с волосами ежиком, украинка Оксана с желтенькими, но заметными усиками над верхней губой, и красавец Яков Голштейн, сын эмигрантов из Союза, с платиновым кольцом на пальце. И все они первым делом с интересом посматривали на Павла.

Для комфортного размещения комиссии и «приглашенных» места в кабинете Горнина не хватало, поэтому переместились в переговорную, где комиссия устроилась во главе стола, остальные – на его противоположном конце. Алла, как сомнамбула, шла перед отцом, который хоть и старался держаться молодцом, чувствовалось, что ему не по себе.

Павел, заняв место справа от Горнина и рядом с Мариной, с интересом рассматривал комиссию. Мих Мих напротив – лицом к лицу. Не надо было быть магом для того, чтобы понять – при всей их внешней экзотичности люди подобрались крепкие, уверенные в себе и своих силах. Искорки, время от времени вспыхивающие над ними, явственно свидетельствовали о переполняющей их мощи. Просто из любопытства он прикинул расстановку сил. Этих шестеро – все накачанные, кроме, пожалуй, араба, который все еще восстанавливался. Он, Марина, Степанов и Горнин, который тоже пока не в полной силе. Перегуда и Алла, пребывающая пока что в пеленках. То есть как бы шесть на шесть. Но где в этом раскладе окажется семейная пара – неизвестно. Впрочем, все эти расклады не имели смысла – пока.

Минут пять два официанта из соседнего ресторана, не первый год обслуживающего гостей и – по случаю – сотрудников ООО «Лад», расставляли на длинном столе закуски и легкие напитки, со скрытым интересом посматривая на людей за столом. Но Лидочка, искушенная секретарским трудом, быстро разобралась с этим, чуточку визгливо торопя обслуживающий персонал. Впрочем, те ее слушались.

– Я должен сказать, – заявил круглолицый Иванов, – что это помещение просто на редкость чисто.

Речь, конечно, не шла о пыли либо отпечатках подошв на ковролине.

Члены комиссии покивали с той или иной степенью энтузиазма.

– Предлагаю перейти к сути, – торжественно объявил мсье Мишаль, занявший председательское место.

– Я хочу, чтобы мне объяснили, что вообще происходит, – громко заявила дама с волосками над губой. – Надеюсь, все присутствующие понимают, что комиссия не может собираться просто по чьей-то прихоти или глупости. Это баранина? – на расстоянии ткнула она пальцем в блюдо с мясными кусочками.

– Полагаю, куры, – скупо улыбнулся Горнин. – Отварные и запеченные. Ресторан этим славится. Рекомендую. Господа! Прошу вас всех попробовать. А суть дела вот в чем. Эта девушка, – он показал на Аллу, – совершила ряд уголовных – я подчеркиваю! – преступлений. Ограбления, убийство. К моему сожалению, я должен предположить, что в данном случае за ее… Я не хочу высказывать беспочвенные обвинения, но у меня есть основания думать, что Роман Георгиевич создал из нее волшебную палочку.

– Простите? – спросил немец, не отрывая глаз от тарелки, в которую аккуратно накладывал закуски.

Павел смотрел на все это с недоумением. Он как-то иначе представлял себе заседание комиссии. Ну, пусть не судебные мантии и накладные парики, но хоть какое-то подобие ритуальности. Всем встать, поклянитесь или еще что-то в этом роде. А тут – застолье. Закусочки, винишко, пивко, сигареты. Не разгулье, но все же как-то несолидно. Он вопросительно посмотрел на Мих Миха, но тот этого не заметил; он внимательно смотрел и слушал Горнина, излагающего обстоятельства дела.

– Я не понял, – спросил Голштейн, отставив бокал с легким розовым вином. – Почему она прикрывалась М-матрицей господина Мамонтова? Мы можем ее спросить?

Перегуда, до этого ратовавший за то, чтобы его дочь расколдовали, вдруг запротестовал:

– Прошу вас, не надо. Пока, во всяком случае.

– Объяснитесь, – напористо произнесла украинка. – Почему мы не можем выслушать, по сути дела, обвиняемую?

– Она беременна.

– Ну и что? Я тоже была беременной. Думаю, на этой стадии беременности наши вопросы ей не повредят, как не повредили ей и ее художества. Кстати, вы знали о них?

– Девять лет.

– Что девять лет? Я ничего не понимаю. Отвечайте по сути вопросов.

– Она беременна уже девять лет, – сказал Перегуда, глядя на женщину.

– Что?!

Несколько секунд в комнате царила тишина. Никто не ел, не пил, да, кажется, и не дышал.

Павел ничего не понимал. Как известно, беременность у женщин длится около девяти месяцев, но никак не лет. Но то, как отреагировали на это сообщение присутствующие, говорило о том, что сказанное отнюдь не ошибка и не розыгрыш. Как ему показалось, все были на грани испуга или даже слегка за ней. И все уставились на Аллу, сидевшую с кукольно-безучастным лицом.

Первым заговорил господин Мишаль, обращаясь к Перегуде:

– Вы не имели права начинать этот эксперимент без согласования с нами. В этой ситуации столько лет держать Сообщество в неведении очень похоже на преступление.

– Я сам узнал об этом совсем недавно, – ответил Роман Георгиевич, в упор глядя на араба.

– Тогда кто оставил плод во чреве? – с содроганием спросил Иванов.

Перегуда перевел взгляд на Павла.

– Он.

– Я?!

– Именно. Я пригласил тебя как раз для того, чтобы ты снял свое заклятие. Сама она не хотела. Несмотря на все мои уговоры и даже угрозы. Боюсь, что именно это послужило толчком для ее последних действий. Так что, как видите, ничьей М-матрицей она не прикрывалась и ничего сознательно не копировала. В определенном смысле она в некоторые моменты и была Мамонтовым.

– А вы сами что ж? – спросил Павел.

– Со своим ребенком можешь справиться только ты, – без намека на веселье усмехнулся Перегуда.

– С моим?!

– Именно так.

Украинка наклонилась к уху Мишаля и что-то горячо ему зашептала. Некоторое время тот слушал молча, а потом кивнул.

– Господа, – начал он, обращаясь к «приглашенным». – Ситуация сложилась весьма необычная. Мы должны ее всесторонне обсудить. Прошу вас на некоторое, небольшое время оставить нас.

– Час, не меньше, – хмуро добавил Голштейн.

Первой встала Марина и быстрым шагом вышла вон. А когда Павел был уже в дверях, немец словно специально для него сказал:

– Просим далеко не уходить.

В коридоре Павла за рукав придержал Мих Мих:

– Пошли, потолкуем.

Павел кивнул. Они вдвоем направились в кабинет, уже, правда, бывший, Степанова.

– Михал Михалыч, – сказал Павел, когда они уединились, – я ничего не понимаю.

– Ты можешь сейчас снять с нее заклятие? – напористо спросил Мих Мих.

– Зачем?

– Можешь или нет?

– Наверное. Только я уже не помню, какое. И все равно ничего не понимаю.

– Быстро! Пока они не приняли решение. Садись. Сосредоточься. И – поторопись. У тебя минут пятнадцать, не больше. Это очень важно.

Павел опустился на стул, все еще глядя на Степанова, а тот повернулся и вышел, на прощание ткнув в его сторону пальцем.

Девять лет. Как такое может быть? Дикость какая-то. Страшно подумать, что все эти годы Алла носила его ребенка. Допустим, расколдует он ее, и что дальше? Она родит ребенка! И чего? Он – отец. Со всем отсюда вытекающим. А ведь он знал, что Алла беременна. Но их отношения к тому времени уже шли на спад. Во всяком случае, лично он знал, что вскоре им так или иначе расставаться. Хорошо ли, плохо ли – все равно. А она пыталась его удержать. И выложила про свою беременность. Срок был небольшой – месяц или около того. Разговор, мягко говоря, вышел эмоциональный. Оба орали так, что хоть святых выноси. Взаимные обиды и невысказанные доселе претензии сыпались, словно из рога изобилия повышенной мощности. Самое обидное, что он знал наверняка, что ребенка она не хочет и рано или поздно сделает аборт. Да и она, в общем, это знала, так что в какой-то момент их позиции каким-то чудесным образом поменялись. Она грозилась завтра же пойти к врачу, а извлеченный зародыш бросить ему под дверь. Он же стал чуть не умолять ее не делать этого, чем-то глупо грозил, обещал заботиться о ребенке. Сейчас уже и не вспомнить всего. И в какой-то момент он, взбудораженный, в запале, крикнул что-то вроде "Ты этого не сделаешь никогда!" и, скорее всего, именно в этот миг бросил на нее заклятие. Потому что сам он этого не помнил. Он вообще был уверен, что она сделала аборт. А потом Перегуда перешиб ему память. Но что же он тогда кинул-то? Ничего какого-то особенного он в тот момент, естественно, придумать не мог. Только то, что было, как говорится, под рукой.

Девять лет назад. Ему девятнадцать. В то время он увлекался старорусскими заговорами, порчами и сглазами. Впрочем, и индийская тематика его тоже интересовала. Или это позже?

Они тогда накануне собирались на дискотеку, а он не пришел – ночь и большую часть дня просидел над книгой "Магические тайны Третьего Рима". Сейчас она кажется пустой и глупой, а тогда он штудировал ее с увлечением, делал выписки, по ходу что-то сочинял, вдохновленный лихо написанным текстом. Помнится, его особенно поразил личный колдун Алексея Михайловича, которого царь тщательно скрывал от зорких глаз патриарха. Он делал свои заклятия, отталкиваясь от образа лягушки как домашней покровительницы и хозяйки дождя, а также являвшейся духом-охранителем во время беременности и родов. Точно! Он еще сделал казавшееся ему тогда очень изящным заклятие. Даже, помнится, записал его. Нет – хотел записать, но не успел, уснул, а на другой день постоянно держал в голове, чтобы не забыть. Причем там были некие интересные варианты, возникающие всего-то из-за перестановки трех слов. Но там же была и ошибка, которую он обнаружил значительно позднее.

– Ну что? – спросил вернувшийся Мих Мих.

– Я вспомнил.

– Ну так давай!

– Я хочу понять, зачем.

– Теряем время, Паша.

– Михал Михалыч!

Тот посмотрел на него с неудовольствием, но настаивать не стал, а подошел к двери и запер ее на ключ.

– Ладно, объясню. Эти горлопаны захотят все оставить как есть. Очень это им будет любопытно посмотреть.

– А что смотреть-то?

– Да ты что? Так и не понял? Это же супермаг.

– Кто? Алла? Или…

– Оба! Это женщина-мать, протяженная во времени и пространстве, считай, Земля, и в придачу мужчина. Все это в одном лице. Причем зародыш, как я понимаю, постоянно получает то же, что ты в себе нарабатываешь. Иначе ничего бы не получилось. То есть он как бы ты, только маленький и глупый. Совершенно непобедимая, мощнейшая комбинация на фоне психоза и детской наивности. Это все равно как если бы дите несмышленое в качестве игрушки имело атомную бомбу. Тебе оно надо? А мне? А всем остальным? – Степанов вздохнул. – Ты же не хочешь в ближайшие лет пятьдесят быть нянькой при этой девушке?

– Вот так и пятьдесят?

– Да хоть десять! Знаешь, ты сделал глупость. Я понимаю, конечно, молодость и все такое, но думать же надо! Это все равно что руками разгонять радугу или считать, что собственной тенью ты сможешь закрыть солнце. Ребенок так или иначе родится, вопрос времени. Понимаешь, ты попал сейчас в ситуацию. Оксану, к примеру, вечно тянет на эксперименты за чужой счет.

– А Мишаль?

Мих Мих усмехнулся.

– Он умный мужик. Мы с ним дружили много лет.

– Раздружились?

– Ну отчего же? Мы поддерживаем отношения.

Павел помолчал, соображая и переваривая услышанное.

– А если я сниму? – наконец спросил он.

– Родится ребенок. А там посмотрим.

– Надеюсь, вы не ошибаетесь.

– Поверь мне.

Павел без труда снял свое старое заклятие.

– Молодец. Пошли. Сейчас начнется.

– Что?

– Орать будут. Кстати, чуть не забыл. Иса будет звать тебя к себе – не соглашайся. Хитрющий мужик. Из потомственных торговцев. Их семья со времен финикийцев торгует.

– Зачем я ему? – удивился Павел.

– Он на тебя глаз положил. Чует твой потенциал.

Началось минут через пять.

– Кто вам позволил применять магическое воздействие во время работы комиссии?! – кричала на Павла украинка. – Вы что, правил не знаете?

– Откуда ж ему знать? Вы же не предупредили его, хотя должны были, – возразил Мих Мих.

– А вы на что?

– Я не член комиссии.

– Считаю вашу позицию неправильной и вынуждена буду донести ее до Сообщества. То, что в прошлом вы были региональным со-руководителем, еще не дает вам права произвольно трактовать правила.

– Знакомить с ними кого бы то ни было не входит в мои нынешние обязанности.

– Не входит, – подтвердил немец, успевший прикончить закуски на своей тарелке. – И вообще, это его личное дело. На нашем месте я бы сейчас озаботился тем, чтобы установить надлежащий контроль за девушкой и ее дитем.

– Согласен, – сказал Иванов. – И еще одно. Учитывая все обстоятельства, считаю необходимым строго указать обоим маг-директорам на ослабление контроля на подведомственной территории. Тем более что все это творилось у них прямо под носом.

– Поддерживаю, – согласился мсье Мишаль. – Что ж, кажется, мы все обсудили?

Марина после перерыва в комнату переговоров не пришла. Не было ее и в офисе. Почему-то именно это обстоятельство волновало Павла больше всего, даже больше того, что инспекторы не просто оставили без внимания художества Перегуды, а фактически прикрыли его. Это все аппаратные игры, уж это-то он способен понять. Как и то, что с этими проблемами как-то разберутся. Не исключено, что и с его участием. Ничего абсолютного и однозначного в мире нет и по самой сути этого мира быть не может. Так что все это будет как-то решаться и разрешится потом, позже, не сегодня. А сегодня Марина исчезла. И он не мог не удивляться волнению, ставшему реакцией на этот факт, который остальные, кажется, элементарно проигнорировали.